Сеть для Миродержцев Олди Генри
И недалек тот час, когда клюв птенца начнет разносить скорлупу.
Вдребезги.
– …Перемены,– помолчав, хрипло бросил Брихас; словно выругался.– Польза идет на смену Закону, птенец стучится в наши двери, души мечутся в саркофаге краденого Жара, «Беспутство Народа» уходит голодным, а Черный Баламут смеется над нами! И из его глаз глядит маленький шутник Вишну-Опекун, вознамерившийся взять всех под свою Опеку… ненавижу!
Я молча отхлебнул сомы.
Остыла. И вкус мерзкий.
Внутри меня бурлило, в отличие от сомы никак не желая остывать, новообретенное знание. Я изрядно поумнел со вчерашнего рассвета, я безнадежно обожрался самыми разнообразными сведениями, и сознание Индры-Громовержца готово было разразиться рвотой. Новое распирало меня, пенясь и пузырясь, как недобродившее сусло, и так же, как суслу, ему не хватало огня и холода, чтобы превратиться наконец в крепкую хмельную суру, жаркой прочищающей волной ударить в голову, даря то понимание, что сродни опьянению…
Умница, Владыка, красиво изложено! – и не забудь: за опьянением неизбежно следует похмелье.
– …конечно, попытка использовать «Нараяну» была безумием, но… Прости, мальчик мой, но я понимаю своего правнука! На его месте я бы, наверное, тоже…
– Правнука?!
Забыв об этикете, я удивленно прервал Наставника. И Брихас даже не одернул меня – и впрямь треснул фундамент Мироздания, если Словоблуд…
– Какого еще правнука, Брихас?!
– Моего,– раздельно и внятно, как ребенку, объяснил мне Словоблуд.– Жеребец-Ашваттхаман, решившийся на «Беспутство Народа» – сын Дроны, Брахмана-из-Ларца. (Я согласно кивнул.) А Дрона – плод семени Бхарадваджи-Жаворонка… помнишь, был такой мудрец? (Я снова кивнул, на мгновение задумавшись и пропустив мимо ушей странный акцент на словах «такой мудрец».) Ну а Жаворонок – мой сын. Родной. Кстати, он сейчас здесь, в Обители.
Ну и ну! Нет, я раньше слыхал, что у моего Словоблуда есть младший братец, который скитается по земле в облике буйнопомешанного, приняв на себя имя Самварта, то есть Сам-Себе-Страж; но о сыновьях мне слышать не доводилось.
– Очень интересно! Если он здесь, почему я его до сих пор не видел? И где он пропадал, твой непутевый сынок, что ты не спешил мне рассказывать о его духовных подвигах?!
– А я его проклял,– рассеянно сообщил Брихас.– И велел не являться мне на глаза. Никогда.
– Ишь ты! Уж больно ты грозен, Наставник, как я погляжу… А он, ослушник, взял и явился?
– Ты прав, мальчик мой,– Словоблуд был серьезен, как на похоронах (странное сравнение, особенно для меня, но другого на ум не пришло).– Впрочем, мой гнев давно остыл, а Жаворонок может сообщить нам нечто важное.
– Ну хорошо, пусть сообщает. Где он?
– Здесь, Владыка,– чуть насмешливо булькнуло от балюстрады, что опоясывала ближайшую террасу.– Иду, иду… спешу…
Бульканье принадлежало плешивому толстячку, счастливому обладателю тоненьких палочек-конечностей. Этакий паучок-здоровячок, которого судьба лишила части лапок, взамен облачив в пестрый засаленный халат, разошедшийся на объемистом животике. Позади него (человечка, а не халата!) двое моих гандхарвов с видимым усилием волокли здоровенный кожаный тюк. При виде меня гандхарвы, к переноске тяжестей приспособленные плохо, с облегчением свалили тюк в траву рядом с мудрецом, почтительно хлопнули крыльями – и резво умчались в горние выси.
Отдыхать.
– Позволь представить тебе, Владыка, моего сына Жаворонка, о котором я имел честь тебе рассказывать,– в другое время Словоблуд растянул бы представление минимум на полчаса, но сейчас я был благодарен Наставнику за краткость.
Которая, говорят, родная сестра добродетели.
– Почтительно приветствую Владыку Тридцати Трех,– Жаворонок также был краток; но поклон его, со сложенными у лба ладошками-черпачками, будучи коротким, выглядел вполне уважительно.
– У нас найдется еще одна чаша, Наставник? – поинтересовался я, разглядывая блудного Брихасова сына.
– Разумеется, Владыка! Обитель не бедна чашами…
– Тогда, достойный сын достойного отца, я приглашаю тебя присоединиться к нам. Кажется, в кувшине еще что-то осталось…
Жаворонок не заставил нас просить его дважды. Паучок подхватил тючок (который перед этим с трудом волокла парочка гандхарвов!), семеня и косолапя, мигом оказался под нашим пожелай-деревом, и с благодарностью принял из моих рук чашу священного напитка.
На Словоблуда он был похож примерно так же, как и я.
Даже меньше.
– Давай, сынок, расскажи Владыке Индре то, что рассказал мне сегодня утром,– сладко протянул Брихас.
Не знаю, что там напел Жаворонок Словоблуду сегодня утром, но меня, как ни странно, интересовал еще один вопрос.
Который я, со свойственной мне тактичностью, не замедлил задать мудрецу:
– А заодно просвети меня, скудоумного: как тебя угораздило схлопотать проклятие Слово… твоего отца?
На удивление, Жаворонок нимало не смутился.
Не умел?
– Изволь, Владыка,– булькнула сома в чаше, и я не сразу сообразил, что ответ уже начался.– Тем более, что история отцовского проклятия имеет самое непосредственное отношение к дальнейшим событиям. Дело в том, что молодости…
Молодости свойственна гордыня. Гордыня и самоутверждение – как в собственных глазах, так и в глазах других. Впрочем, у иных счастливчиков этот период затягивается, проявляясь и в более зрелом возрасте. Именно к таким людям относился и Жаворонок, первенец Наставника Богов – не он один, конечно, но сейчас речь шла о нем.
Сын Брихаса, сам известный брахман, в совершенстве изучивший Святые Веды с комментариями, знаток обрядов, наделенный многочисленными духовными заслугами и успевший между делом продолжить свой род – казалось бы, чего еще желать?!
От судьбы кукиш?!
Но Жаворонку этого было мало. Любопытство и тщеславие, помноженные на острый ум и изрядные знания – гремучая смесь! Еще тогда, когда его собственному первенцу едва исполнилось два года, Жаворонок задумал смелый, но весьма опасный (как позже выяснилось) опыт.
Вопрос: возможно ли достичь совершенного знания Вед, не прочтя ни строчки Писаний, не заучивая их со слов учителя – а добившись всего одной лишь аскезой и подвижничеством?
Ответ: неизвестно, а узнать хочется.
Ставить сей замечательный опыт на себе было поздно – Веды Жаворонок, к его вящему сожалению, уже успел изучить. Зато на сыне-младенце…
Задумано – сделано.
И с младых ногтей сын Жаворонка, несмотря на робкие протесты обеспокоенной матери, предается жесточайшей аскезе под руководством отца. Предельная умеренность в пище, регулярные посты, изнурительные медитации, ледяные обтирания, многодневное стояние на одной ноге… да мало ли что еще способен изобрести изощренный ум мудреца-родителя!
Мальчик, а позже юноша терпеливо выдерживал испытание за испытанием, искренне убежденный – папа лучше знает, в чем его благо!
Шли годы, и великое подвижничество сына Жаворонка начало потихоньку расшатывать основы Трехмирья – уж больно много накопил прилежный аскет Жара-тапаса!
Первым к нему явился бог Агни и, сверкая пламенной улыбкой из рыжей бородищи, вопросил юношу:
– Итак, мой дорогой, чего ты желаешь за свои духовные подвиги? Говори, не стесняйся!
– Желаю в совершенстве познать Священные Веды,– по наущению отца ответствовал юноша.
– Ну так изучи их! За чем дело стало? – искренне удивился тот, кто ездит на агнце и вместо знамени возносит к небу дым.– Ты чего, парень, неграмотный?
– Ты не понял меня, Всенародный,– почтительно поднес ладони ко лбу отрок-подвижник.– Я хочу получить доскональное знание Вед сразу, как дар за мое подвижничество!
– Лоботряс! – рассердился Агни.– Ишь, придумал! Проси чего-нибудь другого, а Веды, уж будь добр, учи, как все.
И покинул во гневе Всенародный Агни ашрам сына Жаворонка, а юноша вновь предался медитациям и истязанию плоти.
Через год-другой явился к нему бог Индра, Владыка Тридцати Трех (как же, помню – являлся…). И история повторилась в точности. Громовержец удалился, раздраженно брызжа молниями, а юный упрямец остался продолжать аскезу.
Прошло еще некоторое время – и начала плавиться земля вокруг сына Жаворонка от обилия духовных заслуг. Зыбкими становились очертания деревьев близ его ашрама, и мелко дрожали видимые на горизонте горы – словно в страхе перед явившейся им небывалой мощью.
И тогда пришел к молодому отшельнику сам Брахма-Созидатель, обратясь к юноше с такой речью:
– Аскеза твоя, достойный подвижник, колеблет основы Вселенной, которую я создал. Проси у меня любой дар – и я исполню твое желание. Хочешь стать бессмертным? Хочешь навсегда поселиться в моих райских мирах? Может быть, ты хочешь познать любовь небесных апсар и дружбу Миродержцев? Проси! Ты заслужил.
На миг заколебался юноша. Райские миры Брахмы и пышногрудые апсары, как живые, возникли перед его взором – но тут же на ум пришел суровый голос отца: «Помни мои слова, сын! Помни, ради чего столько лет предавался ты жесточайшей аскезе! Неужели сейчас все пойдет прахом, и ты дашь увлечь себя сиюминутными удовольствиями?!»
И молодой отшельник твердо посмотрел в мудрые глаза Созидателя, ответив Брахме:
– Мое желание, Четырехликий, неизменно – получить полное знание Священных Вед и комментариев к ним. А также…
Он помолчал и твердо добавил от себя, хотя Жаворонок не просил об этом сына:
– А также я прошу для отца моего, обильного добродетелями Жаворонка, победу над всеми соперниками во владении священным знанием. Иначе я продолжу аскезу.
Увы! – ничего не осталось Созидателю, как исполнить волю юноши.
Доволен был Жаворонок, доволен был на первых порах и сын его, получив желаемое. Но недолгой была радость от приобретенного Знания. Обуяла юношу гордыня, и стал он похваляться своими заслугами перед другими мудрецами и подвижниками, считая их ниже себя и всячески стремясь посрамить. А потом, как рассказывали все те же мудрецы все тем же подвижникам, и до подлых козней, недостойных дваждырожденного, опустился он – за что и был вскорости жестоко наказан, проклят святым аскетом и умер злой смертью. А поскольку весь Жар свой истратил юноша на получение дара от Созидателя, то оказался лишен духовных заслуг, и дорога в райские миры была ему заказана.
Узнав об этом, Брихас, дед юноши-бедолаги, в сердцах и сам проклял своего сына за такие опыты над семенем собственных чресел.
Велел он Жаворонку скрыться с глаз долой и более никогда не попадаться на отцовском пути…
– К сожалению, даже проклятие отца не вразумило меня,– задумчиво подвел итог толстый Жаворонок, потянувшись к чаше.– Я решил продолжить свои опыты – и опять-таки на собственном потомстве, считая недостойным рисковать посторонними людьми! Впрочем, я долго колебался, но ко мне явился сам Опекун Мира и всячески поддержал мою затею!
«Вот и добрались! – зарницей полыхнуло у меня в мозгу, мигом вызвав в памяти историю сотворения Опекуном красавицы Сатьявати, предназначенной в жены Грозному.– Ну-ка, ну-ка, интересно, что еще успел натворить братец Упендра за прошедшие годы?! Пой, Жаворонок, щебечи, чирикай…»
– Короче, мы с Опекуном решили попытаться слить воедино достоинства высших варн. Вырастить брахмана-воина, который ничем не уступал бы знаменитому Раме-с-Топором, дальнему потомку Ушанаса, Наставника Асуров. А то что ж это получается? У Ушанаса потомок вон какой, а у благородного Брихаса, Наставника Суров? Непорядок! Чем наш род хуже?
– Род, значит, решил прославить? – проскрипел Брихас, в упор глядя на оживившегося сына.– Ну-ну! Прославил, сынок, или как всегда?..
Жаворонок осекся на полуслове и ткнулся взглядом в опустевшую чашу, словно сбитый влет.
– Ладно, не о том речь. Сделанного не воротишь, а Владыка ждет продолжения,– Словоблуд не то чтобы сменил гнев на милость, но молчание явно начало становиться тягостным.
– Как скажешь, отец,– сухо отозвался Жаворонок.– Идея совмещения варн была моей, а Опекун предоставил мне возможности и помогал советами. Думаете, легко сотворить младенца, одинаково расположенного к постижению Веды Гимнов и Веды Лука?! Так появился на свет мой второй сын Дрона, по прозвищу Брахман-из-Ларца. Кстати, Владыка: знаешь, почему его так прозвали?
– Делать мне больше нечего, кроме как собирать все сплетни Трехмирья! – говоря это, я почти не соврал.
– Он был зачат непорочно, без соития. Мое семя и детородный сок женщины, подобранной Вишну-Дарителем, были соединены в специальном бамбуковом ларце с… ну, скажем для простоты, с топленым маслом – где и развивался зародыш, пока… Впрочем, это уже не суть важно. Важно другое: он был не единственным, кто родился таким способом и с такой же целью. Просто поначалу у нас далеко не все получалось.
– У нас? У тебя с Опекуном – или ты имеешь в виду кого-то еще?
– Кого-то еще, Владыка. Для подобных мне, тех, кому ответ на вопрос важнее полной сокровищницы или райского блаженства,– для нас в Вайкунтхе по приказу Опекуна выстроили отдельную обитель. Вишну, склонный к высокопарности, нарек ее «Приютом Вещих Мудрецов»… Но мудрецы ведь тоже иногда любят пошутить! Вскоре на самшитовой табличке, украшавшей вход, появился лишний знак; и эта поистине роскошная, но совершенно бездарно выстроенная обитель превратилась в «Приют ЗЛОвещих Мудрецов». Опекун побурчал и угомонился, а название приклеилось навсегда!
Жаворонок хитренько усмехнулся, вспоминая давнюю проделку, и я заподозрил его в авторстве этой сомнительной шутки. Но почти сразу любознательный сын Брихаса стал серьезным и даже погрустнел.
– К сожалению, Владыка, тот, кто это придумал, оказался прав. Тогда мы даже не подозревали, чем закончатся наши ученые изыскания. А ведь какими благими помыслами мы руководствовались!
Мы пытались научиться производить потомство с заранее заданными свойствами. Результата, для которого требовались многие поколения предков, свято блюдущих чистоту варны, мы намеревались достичь сразу, единым прыжком перемахнув через пропасть времени. И у нас получалось!
Мы постигали истинную природу Жара-тапаса, пронизывающего все Трехмирье – успев многого достичь и здесь! Ракшасы-горлохваты, которых ты видел в Вайкунтхе, Владыка – думаешь, это только охрана? Да, и охрана тоже, но главное – это была руда, из которой мы выплавляли металл знания! Страдания тела и души источают Жар, как весенний слон выделяет муст из трех отверстий? – отлично! Стало быть, необходимо выяснить, какие именно муки дают наибольший выход Жара! Ведь это так просто – чем больше тапаса накапливает грешный ракшас во время пребывания в малом аду Опекуна, тем дольше терпит его Вайкунтха! А если кто-то из нас жертвовал одному из этих бедолаг часть своих заслуг (пробовали и такое!) – то ракшас мигом исчезал, уходя на новое прерождение.
Дареный Жар искупал остаток былых грехов и давал людоеду возможность начать жить заново во Втором мире.
Мы выяснили, что грешник в Нараке не в состоянии выйти из Преисподней, пока не искупит страданиями львиную долю своих прегрешений. Точно так же, для перехода с земли на небеса нужно обладать определенным количеством заслуг – причем неважно, твой это Жар или им поделились с тобой…
Любопытство захлестывало нас пенным прибоем, и наши познания множились. Опекун Мира сиял от счастья, годы летели мимо – но когда, не помню уж сколько лет назад, один из «Зловещих Мудрецов» собрался отлучиться во Второй мир по делам, выяснилось: из «Приюта» его не выпускают те же ракшасы!
Охранники стали тюремщиками.
Вскоре явился Опекун и долго успокаивал нас, объясняя: все делается для нашего же блага. Дескать, во Втором мире сейчас – большая смута, никто на земле не может чувствовать себя в безопасности, а ему бы очень не хотелось подвергать угрозе мудрецов-избранников. Но это, мол, временно, скоро он, Опекун, наведет на земле порядок, и вот тогда…
И то сказать: мы действительно жили в раю! Нужда обходила нас стороной, все прихоти мигом исполнялись – чего еще желать? Исследуй тапас, проколы сути, принципы варн – пожалуйста! Целая армия помощников, архивы с любыми мантрами и преданиями прошлого – все было к нашим услугам. Хотите отдохнуть? Уединиться с апсарой? Испить сомы или даже крепкой гауды? Пожалуйста! Жизнь прекрасна – если не пытаться уйти…
Вот тогда-то злоязыкий подвижник, о котором я уже упоминал, назвал наш «Приют…» «Шараштхой» – «Спасеньицем», или «Спасением насильно».
Очень точно подмечено, надо сказать.
Некоторое время мы продолжали работать над духовными изысканиями, но в воздухе уже витал подозрительный аромат жареного – да простит Владыка грубый каламбур! А вчера…
Протяжный, жуткий, полный невыразимой муки вопль потряс Вайкунтху сверху донизу. Мудрецы даже не сразу поняли, что это кричит не истязаемый ракшас – ракшасы так кричать не могут.
– Почему-у-у-у?!! Почему-у-у-у?!! – безнадежным волчьим воем метался над райской обителью крик Опекуна Мира.– Почему они еще держатся?!! Почему не сдаются?! Не могу-у-у!!! Не могу-у-у больше!!!
И, содрогаясь от вопля смертельно раненой твари, вложенного в уста утонченного божества, Жаворонок понял: дело плохо. Совсем плохо. Надо бежать отсюда, пока не поздно. А, может быть, УЖЕ поздно. Но бежать надо в любом случае.
Таскать лепешки из огня тайн ради безумных затей свихнувшегося Опекуна Жаворонок больше не собирался.
– Дальше все было просто,– вновь заговорил сын Брихаса, переведя дух.– Сегодня утром, когда ракшасы едва не взбунтовались и оставили «Шараштху» без присмотра, я прихватил часть отобранных заранее архивов – и потихоньку, стараясь не попадаться на глаза, направился к воротам. А тут как раз вы с Гарудой объявились. Я-то не ракшас-недотепа, я тебя, Владыка, сразу узнал! Ну и, пока сыр-бор – рванул путями сиддхов сюда, в твою обитель. К отцу своему. Знаю – виноват. А куда мне было еще податься? Прибыл, говорю: «Прости, тятя, и не спеши с очередным проклятием…» – помешали договорить. Прервали на полуслове. Гонец с Поля Куру явился, весь в мыле, блажит – там «Беспутство Народа» вызывают! Хорошо, что я тебя видел, Владыка, знал, где искать! Короче, отец мой возницу за тобой погнал, а сам стал с Локапалами связываться… Вот и все, собственно.
– Понятно,– мрачно резюмировал я, хотя понятно мне как раз было далеко не все.– Значит, братец Вишну одной Великой Бхаратой не ограничился! Брахманов-драчунов выращивал, Жаром-тапасом интересовался… А про эти… как их?.. проколы сути – ты мне потом еще расскажешь! Тоже, небось, пакость…
Я на мгновение запнулся, собирая разбегающиеся мысли, и обнаружил: Брихас с его перелетным Жаворонком уставились на меня с неподдельным интересом и внимательно слушают. Ну да, еще бы – Индра-Громовержец думать изволят! Да еще и вслух!
Ну ладно, сейчас я вам…
– В общем, ясно одно: то, что ничего не ясно. Как ты говорил, Брихас? – зародыш-аскет по имени Великая Бхарата? Ох, намудрил Упендра, намутил Баламут, а я расхлебывай… с какого конца хлебать станем?! Я, по крайней мере, не знаю. И, судя по выражению твоего лица, ты, Брихас, тоже!
Словоблуд утвердительно кивнул.
– Дальше, Индра, говори. Мы слушаем,– прошептал он.
– Да что тут говорить! Братец Вишну вон как подготовился: и чужой Жар лопатой гребет, и «Песни Господа» распевает, и Мудрецов Зловещих целую свору себе набрал, чтоб советами подпирали! А я с бхуты-бхараты, как щенок в водовороте… и времени у меня с гулькин нос! Слушают они меня, видите ли, брахманы драные!.. Лучше б разъяснили: зачем Упендра империю сколачивал?! Чтоб положить всю на Курукшетре?! Ежели ему большая война требовалась – так овчинка выделки не стоила! Стравил бы тот же Хастинапур с южанами, потом союзники, соседи, то да се – никак не меньше рубка получилась бы! И пел бы им всем Баламут «Песнь Господа» на здоровьице! Ан нет, далась ему зачем-то эта самая Бхарата! И вот если мы узнаем – ЗАЧЕМ; узнаем, КАК он все это себе мыслил, каким краем к бойне и «Песни Господа» лепятся Брахманы-из-Ларца – вот тогда, быть может, и поймем, что нам теперь с этим «зародышем» делать. Ясно?!
Я тяжело выдохнул и отер лоб тыльной стороной ладони, смахивая проступившую испарину. Нет, все-таки нелегкое это дело – думать, да еще и мысли свои вслух излагать так, чтоб другие поняли… пусть даже и мудрецы!
Зловещие.
– Велика твоя прозорливость, о Владыка! – Словоблуд без видимой причины взвился клюнутым в седалище фазаном; и сразу перешел на обычный тон.– Нет, честно: хорошо сказано. Теперь я абсолютно уверен в конце света.
– Отец, помнишь, я говорил про часть архивов «Шараштхи»? – похоже, сегодня Брихаса перебивали все, кому не лень, и Словоблуд махнул на это рукой.– Там как раз собраны все записи, относящиеся к первой половине жизни нашего Дроны («Нашего?» – возмутился было Словоблуд, но умолк). Достать?
– Доставай! – обрадовался я.– Раз Пралая на дворе – что нам терять? Просветимся, голубчики!
– Делать что-то надо, делать! – Словоблуд был отчетливо недоволен, а я чуть не расхохотался: Индра-Громовержец собирается читать всякие архивы, а мудрый Наставник призывает к действию!
Светопреставление…
– Вообще-то я мог бы и сам рассказать все, что вы сочтете существенным и достойным внимания…– обиделся Жаворонок, но на этот раз пришел черед Брихаса оборвать сына.
– Будет лучше, сын мой, если ты поможешь нам отыскать нужные записи. А уж мы с Владыкой Индрой как-нибудь сами поймем, что в них существенно и достойно нашего внимания, а что нет,– и Словоблуд тайком подмигнул мне.
А я улыбнулся ему в ответ.
Жаворонок, не дожидаясь дополнительных указаний, уже сопел, развязывая тесемки своей поклажи. Интересно: это мудрые мысли такие тяжелые, или птичка статую Опекуна в клювике уволокла?
На память?
И как он эту громадину в одиночку от самой Вайкунтхи пер?!
– Ничего себе! – изумился я, когда нашим глазам предстали огромные кипы пальмовых листьев, аккуратно перевязанные кожаными шнурками.– Это ж прочесть – юги не хватит!
– Хватит! – успокоил меня Брихас.– Куда спешить? – все равно скоро накроемся дырявым Атманом…
Я только вздохнул, устраиваясь поудобнее под пожелай-деревом, и приготовился слушать.
– Так, здесь первые результаты…– Жаворонок проворно выхватил связку пыльных листьев, ничем не отличавшуюся от прочих, и принялся возиться со шнурком.
Словоблуд отобрал у сына добычу и мигом расправился с хитрым узлом. После чего молча уставился в первый лист, и до меня не сразу дошло, что Наставник уже читает.
Про себя.
А заодно – и про своего внука Дрону.
– Вслух читай,– подал я голос.
– А? – дернулся Брихас.– Вслух? Ну да, конечно!..
Любить Калу было гораздо приятнее, но у меня не оставалось выбора.
Книга вторая
НАСТАВНИК ДРОНА
ПО ПРОЗВИЩУ
БРАХМАН-ИЗ-ЛАРЦА
Якша спросил:
– Что есть святыня для брахманов? В чем их Закон, как и других праведников? Что им свойственно, как и прочим людям? Что равняет их с нечестивыми?
Царь Справедливости ответил:
– Чтение Вед – их святыня, подвижничество – их Закон, как и других праведников. Смертны они, как и прочие люди. Злословие равняет их с нечестивыми.
Махабхарата, Книга Лесная, Сказание о дощечках шами, шлоки 30-31
Часть первая
ДИТЯ
Одни уже изложили это сказание, некоторые теперь повествуют, а другие еще поведают его на земле. Украшенное благостными словами, божественными и мирскими предписаниями, различными поэтическими размерами, оно дарует спасение и приятно для знатоков.
Глава первая
ПТЕНЕЦ ЧРЕСЕЛ МОИХ
Папа, почему я вспомнил тебя именно сегодня?
Вайкунтха спит, отдавшись блаженному, истинно райскому забытью: апсарам снятся ласки, праведникам – тексты Писаний и победа в диспутах, ракшасам-охранникам грезится кусок парного мяса, и они довольно всхрапывают, пуская слюни; а я сижу на балконе, склонясь над пальмовым листом, и вижу тебя. Нет, не таким, каким ты был в скорбный день проклятия, а обычным – лысым, насмешливым, вечным стариком, похожим на самца кукушки… Меня можно назвать Жаворонком лишь в шутку, а ты и впрямь всегда напоминал птицу, мой строгий отец, Наставник Богов, живущий размеренно и неторопливо.
Не уходи, папа, останься хотя бы видением, хоть на миг!.. обожди, я сейчас успокоюсь. И не стану заводить прежних разговоров, из которых все равно никогда не выходило ничего хорошего.
В детстве я очень хотел быть достойным тебя, Божественный Гуру, снизошедший до смертной женщины; и мама всегда вспоминала тебя с благоговением. Тишайшая из тихих, она радовалась каждому твоему приходу, сияя от счастья и стараясь прикоснуться к тебе по поводу и без повода. Так радуются домашние животные… прости, мама, я всегда был зол на язык. Прости, я люблю вас обоих, хотя поначалу изрядно побаивался старика, которого ты велела называть отцом.
Впрочем, одно воспоминание клеймом врезалось в мозг: я маленький, лет пяти, не больше, мне снился страшный сон, я бегу к маме… а маму душит здоровенный детина, мышцы на его спине вспухают валунами, он рычит тигром, и мама стонет под ним, я боюсь, я маленький, я очень боюсь – и прихожу в себя лишь во дворе.
Страшный сон забывается раз и навсегда; а увиденному суждено остаться со мной. Сегодняшнему Жаворонку смешно, когда он вспоминает былой страх и тебя, папа, просто-напросто сменившего облик для ночи любви; а мальчишка во мне по сей день захлебывается ужасом, и так хочется погладить его по голове, успокоить, утешить…
Увы, это невозможно.
Ты проклял меня за опыты над собственным сыном, папа – ты ничего не понял. Потому что я тебя боялся, а мой сын меня любил, любил искренне и самозабвенно, отдаваясь во власть целиком, без остатка… ты плохо умеешь отдавать, папа, и я плохо умею это, а твой внук умел.
Что ему Преисподняя, если он был взращен молоком аскезы и подвижничества?.. а все-таки Веды можно изучить, мой мудрый Наставник Богов, не прочитав ни единой строки!
Можно!
Да, вы все считаете, что гордыня обуяла сына Жаворонка, что встал он на путь козней и совращения чужих жен, обретя гнев и проклятия святых мудрецов…
Праведные, видели ли вы виденное мной; обладаете ли вы моим знанием, которым я не спешу делиться с вами?!
…я стремглав выбежал из дома, едва успев закончить возлияние молока в огонь.
Мой мальчик корчился у порога. Растерзанный, как мне сперва показалось, в клочья. Он пытался что-то сказать, но язык уже не повиновался ему, и кровь хлестала изо рта, заливая мне ноги. Слепой привратник-шудра – я содержал его из милости, за верную службу в прошлом – беспомощно топтался рядом.
– Господин! – бормотал слепец, заламывая руки.– Господин, я… вы велели никого не пускать, господин!
Последним я заметил демона. На дворе стояло утро, а в дальнем углу двора приплясывал людоед-Нишачар, «Бродящий-в-ночи», и довольно ухмылялся слюнявым ртом. Это было невозможно; но это было именно так. Могучее тело Нишачара на глазах становилось прозрачным, в нем плавали стеклисто-багровые паутинки… и вскоре ветер развеял остатки призрака.
Я склонился к умирающему сыну.
– Рай…– прохрипел он.
– Ты хочешь в рай?! – глупо спросил я, собираясь поделиться с ним собственным Жаром.
Он закашлялся, обрызгав мне грудь кровавой мокротой.
– Райбхья…– это слово стоило ему остатка сил.
Я стоял над трупом своего первенца. Я знал, что означает имя Райбхья. Так звали нашего соседа, приторно-вежливого брахмана, который давным-давно отошел от совершения обрядов, помешавшись на заклятиях и искажении Яджур-Веды. Правильней было бы именовать Райбхью ятудханом, темным колдуном, но раньше мне не было дела до чужих извращений – а остальные считали моего соседа кладезем достоинств.
Соседей и нужных людей Райбхья предусмотрительно не трогал.
Жар окутал меня пылающим облаком, и правда открылась сбитому влет Жаворонку, прийдя из ничего.
Жена Райбхьи, измученная полусумасшедшим мужем, как-то обратилась за помощью к моему сыну. И он, ведомый состраданием, рискнул указать Райбхье на недостойность его поведения. В отместку брахман-ятудхан вырвал из своих волос две пряди, превратив одну в копию собственной жены, а вторую – в убийцу-Нишачара. Ложная супруга заманила моего сына в западню, осквернив запретным прикосновением и выкрав единственный сосуд с водою, чем отдала мальчика во власть Бродящего-в-Ночи.
Он бежал ко мне, стремясь совершить очистительное омовение и спастись – а слепой привратник отказался пускать в дом кого бы то ни было.
Согласно приказу хозяина.
Шутка судьбы?
Над телом сына я возгласил свое проклятие. Сын проклятого Райбхьи спустя день убил в лесу отца-ятудхана, пристрелив его как собаку; а россказни о том, что второй сын Райбхьи воскресил батюшку-праведника и снял грех отцебийства со старшего брата – ложь!
Странно: чаще всего верят именно в ложь…
Сегодня твой день, мудрый Брихас, отец мой; сегодня дважды твой день, хоть ты сам этого не знаешь. Несмотря на полночь, несмотря на то, что жить твоему дню осталось минуты, не более… Жить? Осталось? Да, папа, мне всегда было трудно понять, как можно жить твоей жизнью! Все зная наперед, ни на шаг не отклоняясь от намеченного пути, с заранее припасенным ответом на любой вопрос – скажешь, я заблуждаюсь? Скажи, папа, и я соглашусь с тобой. Просто ты складывал вопросы без ответов в аккуратную кучку и раз в месяц выбрасывал прочь. Возможно, это правильно, или это правильно для тебя, но меня всегда мучил зуд неизведанного! – и я чесался вместо того, чтобы терпеть и не обращать внимания.
Брихас, отец мой, почему мы такие разные?! Моим именем не назовут день недели даже безумцы, но разве дело в названиях?
Для тебя бытие – драгоценность, оставшаяся в наследие от предков, хрупкая вещь, которую надо бережно хранить и в лучшем случае стирать с нее пыль. Мягкой, слегка влажной тряпочкой, в благоговейном молчании… И упаси нас все боги разом пытаться влезть в наследие потными лапами, там дернуть, тут потянуть, заплатить цену и узнать новое! Новое – это хорошо забытое старое, а по назойливым лапам положено стегать молодым бамбуком. Пока не привыкнем отдергивать; от всего – нового, старого, любопытного, удивительного…
Возможно, я не прав.
Я даже наверняка не прав.
Но я не могу жить как ты, папа. Проклинай дважды или трижды – не могу. Я только могу сидеть на балконе, ждать обещанного Опекуном часа и вести с тобой бессмысленную беседу, марая пальмовые листы, один за другим, один за…
Сегодня мой день; и твой тоже, но он заканчивается, и полночь фыркает снаружи, прежде чем уйти.
Меня всегда забавляло, что на смену дню Брихаса-Словоблуда, четвертому в неделе, идет день насмешника Ушанаса, твоего любимого врага, твоего заклятого друга, Наставника Асуров! Вы соседствуете рядом, плечом к плечу, дни четвертый и пятый, соприкасаясь гибелью полночи и рождением зари. Вы отделены друг от друга зыбкой чертой, реальной только для Калы-Времени – но звезды движутся на небосклоне, и вы утверждаете разное, споря и не соглашаясь…
Впрочем, как всегда.
Ваши дни даже изображаются похоже: человек восседает на водяной лилии, только в первом случае Наездник Лилий обладает желтой кожей, а во втором – белой. О, Наставники, ваши знаки сулят новорожденным обилие благ! Вы щедры, но Ушанас более щедр для кшатриев-воинов: младенец под его покровительством будет обладать способностью знать прошлое, настоящее и будущее; также он возьмет много жен, распахнет над собой царский зонт, и другие цари поклонятся ему. Не зря пятому дню посвящена широколиственная удумбара – дерево, из которого вырезают троны!
А ты, папа, что сулишь ты младенцам, имевшим счастье родиться под твоим знаком и в твой день? Да, и ты не поскупился: твой фаворит будет обладать дворцами, садами и землями, наделен любезным расположением духа, богат деньгами и зерном… Мало?! Бери еще, дитя! Греби обеими руками! Ты станешь кладезем духовных заслуг, все твои желания будут удовлетворены, и да сопутствуют тебе символы цветущего лотоса и древа-ашваттхи, растения мудрых!
Одно странно, папа: твои дары словно самой судьбой предназначены для брахманов. Мудрость, благожелательность, богатства и обилие Жара… Но каждый звездочет знает, что именно брахманам отказано в покровительстве славного Брихаса – ибо Наставник Богов скромен и не желает возвеличивать собственную варну!
Одной рукой ты даешь, отец мой, другой же отнимаешь, причем отнимаешь у своих – как бы не заподозрили в пристрастности…
Не потому ли мне, твоему сыну, досталось в наследство лишь отцовское проклятие, да еще раскаленная игла любопытства? Где они, мои дворцы, сады и земли, где деньги и зерно, где любезное расположение духа?!
Пыль, прах, мираж…
Вайкунтха молчит, отдаваясь сновидениям, я спорю с тобой, папа, ожидая полночи, а внизу, в «Приюте Зловещих Мудрецов», в специально отведенных покоях, готовятся явиться в мир мои дворцы и сады, мое зерно и мое любезное расположение духа…
У тебя будет внук, Брихас.
Ты рад?
Он родится в мгновенье, избранное мной и Опекуном Мира. В краткий миг на стыке дней Наставников, четвертого и пятого. Суры и Асуры благосклонно прищурятся с обеих сторон, и признаки высших варн сольются в одном человеке.
Ты рад, Брихас?
Семя мое не пропадет даром, наш род будет прославлен этим ребенком, сам Вишну простер над ним свою Опеку…
Ты рад, строгий отец мой?
Или ты проклял бы меня еще раз, узнай об этом?
Вайкунтха спит, и пальцы мои онемели…
Наверное, не стоило писать всю эту дребедень: четырнадцатый день, месяц… Даже наверняка не стоило. Прошло всего несколько часов с того момента, как я бросил предыдущие записи и ринулся прочь, словно одержимый. Но иначе сейчас я не смог бы успокоиться. Вон, руки дрожат, и слова пляшут вперевалочку, как безумные пишачи вокруг падали, а палочка для письма скребет лист со звуком, от которого мороз продирает по коже и волоски на теле встают дыбом!
Все!.. все, все, все… хватит.
Я должен.
Я, Жаворонок, проклятый отцом брахман, должен.
Да, наверное, это забавно смотрелось со стороны: когда я ворвался в родильные покои, трое апсар-повитух уставились на меня, как на привидение, и, не сговариваясь, прыснули в рукава. Им смешно, райским подстилкам! – как же, потешный отец потешного ребенка, зачатого непорочно, без чрева женщины, собирается присутствовать при родах! Как трогательно! Всех дел-то: откинуть крышку ларца в назначенный час и извлечь дитя! Скрип крышки сойдет разом и за крики роженицы, и за финальный вздох облегчения… Много вы понимаете, красотки-пустосмешки! В другое время я и сам бы вам подхихикнул, а там, глядишь, и увлек бы всю вашу троицу в уголок поукромней, где б и подтвердил, что кругом рай раем, с какой стороны ни ущипни!
Прицыкнув на апсар, я подошел к ларцу и благоговейно замер над ним. Это они, гологрудые апсары-повитухи, видели просто ларец, изукрашенный чудной резьбой, а мне-то виделось совсем иное… Сколько мантр было читано над искусственным чревом, сколько яджусов-заклятий сложено с дрожью в голосе и восторгом в сердце; сколько крохотных огней возжигалось – и Южный Огнь Предков, и Восточный Огнь Надежды, и Западный Огнь Постоянства! Сам же ларец стоял, обратясь лицевой частью на север, в сторону жизни и процветания, туда, где с плеча седоглавого гиганта Химавата стекает Ганга, мать рек! Я и Опекун Мира на два голоса пели гимны, меняя слова местами где по наитию, где по древнему знанию суров и смертных, где согласно выверенным тайным канонам – и реальность плыла волнами, ларец разрастался, становясь величиной с ашрам лесного подвижника; светляки бродили по резной поверхности, вспыхивая рубинами, изумрудами, теплыми сапфирами и ледяными алмазами…
Читать бесплатно другие книги:
