Эха – на! Трусов Вадимир

чистый лист ватмана для копии, включаем лампу, устранив все остальные источники света, чертежные инструменты наперевес, и… в общем – правое плечо вперед! И подобным образом можно, даже будучи дубом дубов, решить массу проблем в ходе процесса обучения. Главное – найти на потоке или на курсе подобный, а возможно и абсолютно идентичный твоему, вариант задания на курсовой проект, расчетно – графическую работу, да просто сборку и деталировку по машчерчению. Я знавал уникумов, пользовавшихся этим методом мастерски, успешно и самозабвенно. Однако были и такие, как мои друзья – приятели.. Они трудились до зари, перемежая шорох карандашей с кряхтеньем и возгласами вроде: – Тля, не туда заехал! А ты и туда никогда не заезжал нормально… Это чё за колесико у нас? А сателлит, как у фашистов по истории. Щука такая… Но старания тандема, увы, успехом не увенчались. Копия отличалась от оригинала небольшим, но весьма существенным изъяном. Верьте, не верьте, но в редукторе системы Чушки – Прони была нарушена соосность ступеней. Просто один из мастеров принялся стеклить чертеж не от ведущего колеса, а от водила… Эх, водила грешный! Как они выкручивались, не знаю, но удалялись братья по разуму, стеная велегласно и матерно и наделяя друг друга щедрыми и нелицеприятными сущностными определениями.

Прав, абсолютно прав был доцент Пинигин, заявивший одной студентке – вечернице, сквозь рыдания в три ручья утверждавшей, что не понимает она аналитическую геометрию: – Милая девушка, вы мне даже импонируете своей наивностью. И я вам нисколько не сочувствую Ибо, чтобы закончить любой, я повторяю любой, в том числе и славный наш, вуз нужно иметь только одно качество – крепкую, упорную, настырную, пардон – тес, задницу! И никакой головы! Весьма жизненно. И всеобъемлюще. Вся последующая жизнь лишь укрепляла во мне уверенность в правоте математика.

Даже в такой исключительно маститой, элитарной конторе, как альма – матэр, уникумов хватало. Например лично наблюдал в исполнении одного кекса такой вот шедевр – sinus 2a/2 = sinus a. Слышал, как универсальную газовую постоянную в путают с радиусом земли, благо обе величины обозначены как R. А период колебаний определяют не по формуле Герца, но по формуле Героя, списав название с подружкиной шпоры, не особо разобравшись с чужим почерком и вслух произнеся эту галиматью. В законе смещения Вина доцент Андреев искренне советовал некоторым ставить в конспекте ударение на первый слог. Большой знаток наук из параллельной группы с пеной у рта доказывал всем и каждому, что гипоидной зубчатой передачи в технике нет и быть не может на том основании, что он служил в автобате и знает только гипоидную смазку. А одна симпатичная и кокетливая особа, женского, женского пола, могла мило осведомиться, указав на значок интеграла на доске: – Что – то не помню, как этот крючочек называли? Её подружка вообще обосновала свое присутствие в вузе возможностью ездить из дома до места учебы по одной линии метро без пересадки. Удобно, понимаешь. И точка.

По воскресеньям, во очищение от скверны субботних дискотек и сопутствующих им явлений, а именно – пьянства и прелюбодеяния, мы играли в футбол. Некое подобие стадиончика лежало прямо под окнами жилой нашей башни о полутора десятках этажей. Старина Шынк выходил на поле в квадратных очертаний зимней кепке с опущенными ушами. В таком виде он напоминал пленного немецкого солдата под Сталинградом. Особенно по прошествии некоторого времени, проведенного на морозе, когда его лик уже испытывал приличное воздействие гнилой питерской зимы и щеки становились откровенно лиловыми. Шынк все время пытался повесить свечу, как можно выше, а в какую сторону, для него значения не имело. Выглядело это совершенно по – идиотски, поскольку Музя, носивший постоянные очки, как назло, просто обожал играть головой, и бросался принимать очередную шынковскую свечку, лихорадочно сдергивая с носа свои окуляры. Не мудрено, что частенько Музя и мяч удалялись по расходящимся траекториям, так и не повстречавшись. Купался, к слову, Музя тоже в очках, не фиксируя беспечно дужки вторых глаз резинкой на затылке. Однажды, когда мы были на практике в небольшом дальневосточном городке, он утопил свою оптику в Амуре. Отметился все – таки. «Когда губа у вас не дура, лежат очки на дне Амура!», – изрек я по этому поводу. Бред конечно. Но тем не менее точная, сонетная рифма присутствует.

Нашими с Ныряичем наставницами – напарницами во время второй технологической практики оказались две вполне достойные внимания девчонки, лет двадцати. Работа нам досталась нехитрая, окраска мелких плоских деталей методом окунания, однако наставницы, весьма оригинально и несколько двусмысленно пояснили, что и здесь имеются профессиональные хитрости, озвучив правило: «Не стряхивай, а то и залететь недолго. Брак это преступление». Двусмысленность неприкурыто выпирала в мудрой сентенции, однако нам, собственно, она была до лампочки. На второй практике, уже перейдя на пятый курс, мы могли заводчан с их предложением потрудиться в качестве работяг, с полным правом послать на все три советских, мол, «Положение…» изучили, поэтому определяйте для изучения работы ИТР в соответствующие подразделения. Но, во – первых, на заводе по- человечески попросили помочь, всего пару – тройку недель, больше для страховки, а во – вторых, нам самим в каком-то пыльном конструкторском или технологическом бюро сидеть не особенно хотелось. И мы не стали ломаться. А познакомившись с Лариской и Надюхой, и вовсе приободрились. Да и было от чего: девчонки – стройняшки, на личико – милашки, нахальные конечно, но именно такие нам и нравились об те поры. «Как много девушек хороших, но тянет что – то на плохих». До сей поры, признаться, тянет. Никакие на самом деле они были не плохие, но, что интересно, к нам отнеслись со снисхождением. На первом же перекуре Надежда с видом абсолютного превосходства заявила, что все студиозы – тепличные существа, любой заводской чувак даст им фору и в работе, и в прочей жизни, включая дела альковные, словом мы – слабаки крупноголовые. И вновь проверила нас очередными шутками – прибаутками. Выглядело это приблизительно так:

– Лорка, я тут с парнями закончу, а ты сбегай до буфета, булок или пирожков прихвати. Скоро время чай пить.

Подружка уходит, мы трудимся, перебрасываясь короткими репликами исключительно по делу, потом Надюха смотрит на часы и, расстегнув на халатике две верхних пуговицы, томно так потягиваясь, произносит не глядя на нас:

– Что – то подруга….мать, не идет, ни рефрена, ни туда, ни сюда, наверное застряла накрепко в дыре какой – нибудь. Надо бы сходить за ней, найти, да и продёрнуть прямо на месте, как следует, чтобы пирожки в дороге не стухли. Сходите, парни, кто хочет. А мы тут пока со вторым кавалером стол накроем. Да и жарко стало.

С этими словами она весьма грациозно стягивает платок с головы, ну и конечно, русые густые волосы эффектно рассыпаются по плечам. Ныряич, хитро ухмыльнувшись, уходит искать и продергивать Лору. Мы с Надеждой идем в чайную, готовить плацдарм для чаепития.

– Кстати, приятель, а ты уже дальневосточник? – Надя прикуривает две «Стюардессы» и протягивает одну из них мне, словно я об этом просил.

– Ну, нет наверное. Вот вернусь в Питер, тогда уж, – я сделал первую глубокую затяжку, удивляясь, насколько вовремя моя спутница устроила перекур.

– Фемерню ты несешь, миленький. Одно слово – студент. Запомни, дальневосточник тот, кто с нанайкой переспал. Не приходилось.? Так не теряйся. Мотанись через речку в Вознесенье. Там кралю косенькую снимешь, самогоночки купишь, рыбешки с душком. На берег выползаете и поехали… А то останешься питерцем срамным, курям на смех. А так поперечный секс и в дамки.

– Поперечный? Это как?

– Потом объясню. Короче, крест на крест, ой, да слушай… Чайник пойди налей. Знаешь где?

– Знаю. Сейчас, – я сливаю остатки холодного кипятка из чайника в графин на подоконнике и, выходя из комнаты, спрашиваю: – Слушай, красавица, а ты, часом не нанайка? По- моему так вполне… Может действительно объяснишь?

– А что, может и объясню. Там посмотрим. В смысле – вечером поглядим. Завтра —

суббота. Короче, в восемь вечера на пляже у лодочной. Сыпься за водой, щас пирожки прискачут…

Годом раньше, на проходной механического цеха одного из питерских заводов, совсем молодой еще мастер, наверняка недавний выпускник нашего же вуза, радостно возвестил нам, практикантам: «Итак, коллеги, вы прибыли на самое мерзкое, опасное и старейшее предприятие города трех революций. С чем вас и поздравляю. Но мы вам безгранично рады, ибо кадры решают все. А главное, в стенах этого в свою очередь старейшего на заводе цеха, вы раз и навсегда поймете, что слово интеллигент происходит от слова телега. И как было спето однажды: «Вся жизнь телега, я еду в ней». Я свидетельствую, что наш товарищь мастер не соврал ни в одном слове. Целый месяц мы увлеченно катали технические тележки, нагруженные заготовками, от станка к станку, ложементов для укладки не хватало, скользкие от смазочно – охлаждающей жидкости заготовки норовили то и дело рухнуть на не менее скользкий пол, словом, увлекательная штука – ручная транспортировка. Но самые несчастные из нас именно к станкам и были определены, а это все равно, что на цепь посадить. Шибко не побегаешь. Установил заготовку, снял заготовку. От забора и до обеда. От обеда и до забора. Ноги каменели через час. Невольно думалось, а как же те, кто всю жизнь у станка простоял? А вот так, ребятки. Вот так. Тетеньке тридцати еще нет, а ноги, точно у старухи, такими варикозными узлами обвязаны, любо дорого смотреть. Автора «Демона», «Пана» и «Царевны – лебеди» впору призывать – запечатлел бы лучше любого фото, как раз с его техникой такое рисовать. А ты, будущий инженер, командир производства, забудь индукцию и дедукцию, и выдавай стране готовую продукцию. Все верно. Ничего страшного, доложу я вам. Лишь бы не было войны. И это вполне серьёзно. С подобными вещами шутить не след. У нас – особенно.

За плечами у белобрысого и до черноты загорелого мальчишки лет десяти болтался на проволочных импровизированных лямках пустой корпус пенного огнетушителя без крышки. Держась за проволочные дужки исцарапанными худыми ручонками, пацан выписывал сложные кривые, то спускаясь, то вновь поднимаясь по ступенькам, ведущим к входу в заводское общежитие. При этом ребятенок что – то самозабвенно выкрикивал, но во что именно, мы не разобрали. – Малыш, ты кто? – спросил его Ныряич, когда пацаненок, умаявшись видно, вдруг прервал движение и тут же буквально рухнул на ступеньку, даже не глянув, куда конкретно приземляется. Оглядев нас, паренек радостно и приветливо провозгласил: – Я – космонавт! Мы только вздохнули, как по команде. Космический путешественник был задохлик и оборвыш. – Ладно, космонавт, ты здесь живешь? – Ныряич потрепал мальчишку по головенке, и получив утвердительный ответ, вновь спросил: – А есть-то хочешь? Есть пацан хотел. Кивал он так, будто сидя кланялся. – Тогда давай с нами, показывай сначала дорогу, где тут комендант, а потом пойдем чай пить, – Ныряич и космонавт, наотрез отказавшийся снять свой заплечный аксессуар, держась за руки, зашагали вверх по лестнице. Мы двинулись следом.

Вадик, так звали нашего нового знакомца, оказался ребятёнком общительным, осведомленным и шустрым. Сидя за столом и поглощая с удивительной скоростью выставленные нами на стол припасы: шпроты, хлеб с маслом, остатки колбасы и сыра, кекс с изюмом, он успевал прихлебывать чай и заочно знакомить нас с устройством его родного города и многоэтажного жилища. И довольно быстро растолковал нам, что в общаге кто только не живет: и девчонки холостые, и парни, и семейные, и даже менты. Но в основном люд рабочий плюс довольно приличный контингент постоянно прикомандированных к стройкам монтажников из соседних областей. В городе очень много этих, как их, а, абреков и западных хохлов, приехали сюда на заработки, а местные девки их на себе переженили, вот и шляются теперь джигиты и бандеровцы по улицам, детей в колясках катают. На мой вопрос, а кто такие бандеровцы, Вадик, помолчав несколько секунд, коротко бросил: – Я же говорю, хохлы западные, – и развел руками, удивленный моей непонятливостью. Далее мы узнали, что опасаясь самогонщиков, и в целях усиления борьбы с пьянством и алкоголизмом, местные власти ограничили продажу сахара, и теперь в магазинах отпускают полкило в одни руки. Спиртное в городе продают три раза в неделю, с пяти до семи вечера, но только в одном магазине, менты приезжают, две машины ПМГ, а народу набивается ого-го, со всех окрестностей прут. В стекляхе витрины уже два раза толпа выносила. Но сейчас сварили загородку из толстых труб. Хорошо, что есть автоматы с газировкой, там сиропа много кладут, вода получается с виду, как квас. А еще вкусные булки делают на местном хлебозаводе. Повидла больше чем теста. А мяса, считай, нет, только камбала и палтус. И с картошкой напряженка, макароны и рис народ потребляет. Рыбу можно ловить, да с червями беда, земля каменистая, не накопать хороших, пожирнее. Вадика можно было слушать бесконечно. Мальчишка, видимо почуяв благодарную аудиторию и плотно подзаправившись, был в ударе. Он не скрывал своего огорчения, когда его прервали. Чтобы парень шибко не расстраивался мы отдали ему кулечек с карамельками и, предложив заходить еще, напоследок спросили, а где же его папка – мамка. Оказалось, что отца Вадик не помнит, а мама толком ничего об этом не говорит, только рукой машет, уйди мол. Сама же работает на заводе крановщицей по сменам. Живут они здесь, в семейном крыле. Живут нормально, даже хорошо. А гулять мамка ему дает плохую одежду, а то он, Вадик, и новую быстро состарит. Мама хотела его к бабке на лето спровадить, в Эльвек, поселок такой не очень далеко, да он с тамошней братвой не ладит, дерется все время. За сим наш юный Вергилий удалился, бросив на прощанье, что мы еще увидимся. А никто и не сомневался. Времени было достаточно, а городок, что пятак. И захочешь, не разойдешься, не спрячешься.

Пляжная скамейка была наверное когда – то частью комля довольно крупного дерева. Только сверху, там, куда присаживались отдыхающие, имелся плоский спил на всю ее длину, отполированный седоками явно не за один – два сезона. Примерно до половины своего диаметра бревно уходило в песок. Я сидел на нем с краешку и курил, коротая время до часа рандеву с наставницей Надеждой. Метрах в трех от меня, на покрывале, явно сдернутом с дивана в квартире, в томных позах расположились две подружки, девушки как девушки, обе светленькие, в общем ладные, поскольку молоденькие, не раскисшие еще, в купальниках одинакового кроя, только цветами разных, у одной красный, у другой синий. Девчата лежали, закрыв глаза, пытаясь урвать хоть малую толику уходящего на покой солнышка. Потом одна из них, в красном, приподнялась, села, порылась в холщовой сумке, стоявшей у ее ног, вытащив сигареты и спички. Закурила и вернулась исходное положение. Она глубоко затягивалась и, явно дурачась, шумно выпускала дым. Её подруга, не открывая глаз и не меняя позы, вдруг произнесла ленивым, чуть хриплым, голосом:

– Ж – а – анка… Эй, оставишь на пару тяг?

– Да иди ты на кукуй. – раздалось в ответ. – Вон пачка, целую возьми.

– Ну, Жа —а нка -а… Ну, не хочу я целую. Ну чего ты, как муракиска?.

– Да пошла ты в дрофу. – лениво протянула курившая

– Ну, чего ты как муракиска – а – а…

Я притушил окурок о торец бревна, встал, отряхнул брюки и медленно побрел к лодочной стации. Сзади еще довольно долго слышался диалог подружек с рефреном: « Жа – анка, ну, чего ты, как мураки – и – ска?». Девчатам явно было хорошо и комфортно. Отстояли наверное смену стерженщицами на формовке или малярами в окрасочных кабинах или еще кем – то в этом роде и теперь расслабились. Беседу ведут, светскую, неспешную, ни о чем. Лепота.

В день прибытия, не распаковав толком вещи, мы оказали местным дамам первую, и далеко не последнюю, надо сказать, услугу. Дело в том, что нашу веселенькую компанию поселили почему – то в женском, а точнее – девичьем, крыле общежития, где под становище для практикантов было выделено довольно обширное помещение с балконом на седьмом этаже. Бывший красный уголок, решили мы, обнаружив в комнате сваленные в угол атрибуты наглядной агитации и гипсовый бюст вождя мирового пролетариата в канонической кепке, чего нам и не хватало для полного счастья. В комнате стояли родные общажные кровати с панцирной сеткой, по пять в три ряда, и стол неизвестной конструкции, очевидно самодельный. Он напоминал большую коробку сработанную в основном из фанеры – десятки (где изготовитель столько её наковырял, интересно бы знать), имел внутреннюю полость приличной вместимости и столешницу, явно привнесенную извне волей мастера, создавшего сей шедевр. К тому же столешницу густо покрывали письмена, выполненные в основном механическим способом. О содержании нацарапанного и распространяться не стану, все и так понятно. Ну, конечно же комсомольские и партийные лозунги, тезисы и призывы. Матерные? Да что вы? Конечно же матерные! Не апрельские же, прости Господи! Еще неизвестно, что хуже, говорить агитками кэпээсэшными или материться, ставя перед каждым словом артикль «фля».

Прекрасная половина местного человечества ждать себя долго не заставила. На исходе второго часа нашего пребывания в новом жилище раздался негромкий, но весьма уверенный стук в дверь, через мгновение отворившуюся без нашего приглашения войти. На пороге стояла пухленькая блондиночка среднего роста в светло- зеленом легком халатике с гитарой в руке. Была она не старше нас, даже чуть младше, скорее всего. Лицо – широкое как русское поле, глаза серые с зеленцой, то ли наивные, то ли хитроватые, пойди, пойми сходу. Девушка шагнула через порог и неожиданно грудным голосом произнесла не делая пауз:

– Мальчики, привет. Меня зовут Светлана. Вы же из Ленинграда на практику? Давно приехали? Мы с девчатами вас уже заждались, а вот гитара барахлит. Не посмотрите, что с ней можно сотворить? Мальчики нестройно, но охотно и даже заинтересованно поздоровались в ответ, подтвердив свою принадлежность к северной столице. Ну, а гитару мы с Ныряичем забрали себе. Дело, собственно, было пустяковое. Струны поменять, порожки меж ладами наждаком слегка сточить, гриф поднять. И заиграет как миленькая, никуда не денется. О чем мы и сообщили Светлане, раскланявшись и обменявшись официальными представлениями с хозяйкой этой музыки. Узнав, в какой комнате Света обитает, мы договорились, что вечером навестим её с готовым к работе инструментом. – Хорошо, хорошо, мальчики. Тогда давайте в восемь, – Света вновь не делала пауз. – И вообще, все приходите, кто захочет, у нас места хватит. А я девчонок еще позову, и девчонок много будет. Хоть с нормальными людьми пообщаемся наконец – то. А то сидим тут по норам, от местных спасу нет, достали. В общем, жду! Светлана, круто развернулась, вильнув статным бедром точно самбу или даже ламбаду танцевала, и выскочила в коридор.

Вот интересно, сколько по стране мы не мотались, всюду питерцев принимали прилично. А ежели с собой привозишь энное количество пачек «Беломора» табачной фабрики им. Урицкого №1, то цены тебе в провинции нет. Мы так и поступали. В складчину покупали папиросы, набивали рюкзак пачками, упакованными по 20 штук и схваченными бумажной лентой – хомутом, и в путь. Прибыв на место нужно было только дождаться сакраментального вопроса. Мол, вы откуда ребята? И далее: – Ах, из Питера? А «Беломор» у вас есть? Мы щедро раздавали новым знакомым папиросы, не продавали, упаси Боже, а именно дарили, и первичный позитивный контакт нам был обеспечен. И следует учесть, что мы не подлизывались, не стелились угодливо, а лишь поддерживали высокое реноме представителей города на Неве, доброжелательных и правильно воспитанных, если угодно. В ответ на нас щедро обрушивалось местное гостеприимство в виде разнообразных застолий, пикничков, рыбалок и прочих турпоходов, а также жаркой любви местных донн и сеньорит.

Вечер знакомства получился не просто удачным, но триумфальным, ибо совершенно органично перешел в ночь, которая, в свою очередь, вдруг стала утром, когда участниками действа и был взят тайм – аут. Он оказался совсем коротким, наши наяды и нимфы работали посменно, у половины из них была уйма свободного времени, а мы и вовсе не спешили, практика начиналась в понедельник, дожить до коего можно было только одолев наступивший уик – энд. Мы с Виталькой, хоть и пели по очереди, но, один черт, осипли, и на следующий день подверглись атаке заботливых пассий, пытавшихся напичкать нас теплым молоком, медом и отварами – настоями неких целебных местных трав. Вообще, девчонки как с цепи сорвались. То ли это был синдром запоздалой игры в дочки – матери (так и хочется добавить – на деньги… да простят меня наши Дульсинеи), то ли они уже окончательно и бесповоротно созрели для семейной жизни, и выплескивали свою энергию и способности на нас. Если честно, мы почти не сопротивлялись. Кроме всего прочего, это было интересно и даже в новинку. Сидишь себе вечером, режешься с парнями в «Кинга», как вдруг влетает та же Светка и так это обиженно – возмущенно: – Мальчики! Ну, сколько вас еще звать? Ну, рыба же остынет! Пошли ужинать! В ответ кто ни будь из нас традиционно осведомлялся: – И водка степлится? И мы бросали карты. Или, например, сходили мы с парнями с утра на рыбалку, не так, чтобы очень, но натаскали прилично «коней», местной усатой и костистой рыбешки, на уху, и еще так, кое – чего на жарёху, словом обед и ужин обеспечили на приличное количество персон. В общаге рыбу сдаем девчатам, вызвав у них плохо скрываемый восторг, мужики добычу принесли! Смотрим, заалели наши хозяюшки ровно маков цвет, и захлопотали, да так споро, что только диву даешься, сколько в них сил и желания. Вот тебе и жизнь наладилась. Отменный вечерок организовался в итоге. Разве плохо? Хорошо. Воистину дочки – матери. Только все игры хороши, пока играешь в них не совсем всерьез. Это потом начинается… Тогда же все было легко и просто. А как девчонки наши рыдали при прощании! Не в три, в тридцать ручьев, словно на войну провожали.

Стелла и выглядела загадочно и вела себя неординарно, и даже фамилия у нее была наособицу – Карская. То ли от крепости закавказской знаменитой, то ли от моря заполярного, не разберешь.. Я – то, ладно, привычный к самым неожиданным фамилиям – именам. С самого раннего детства, сколь себя помню, отирался в интернациональных компаниях. И во дворе, и в школе, что впрочем почти не различалось, ибо учился я в одном классе с соседями по дому и товарищами по двору. Боже, кого у нас только не было! Армен Хачатрян, Паата Будукури, Вася Вербей, Вова Друй, Света Кефнер, Ира Ганана, Изет Бешманбетов, Ваня Пишкун, Игорь Гоголей… (Во, Заполярье родимое, всех приняло – обогрело, коли в живых оставило.) Поэтому при знакомстве я воспринял величание Стеллы спокойно, если не равнодушно. Сходу было ясно, девчушка с прибабахом, мне такие никогда не нравились. Я сам, что называется, с придурью, у меня этого добра навалом, даже поделиться могу не то, что со стороны занимать. Это вон Музя при виде местной дивы потерял не только дар речи, но и способность двигаться. Стоял с отвалившейся до груди нижней челюстью, пока Виталик его не толкнул меж лопаток

– хорош пялиться, ступай себе с Богом. Да, каре платиновой блондинки в сочетании с мини – юбкой и высоким каблуком, (плюс нога, ребята, доложу я вам, – бедро штатное, даже лучше, высший класс), произвели в сознании бедного Музи необратимые изменения амурного характера. Вдобавок Стелла ловко повела разговор, кое – как завязанный – таки с новоявленным обожателем, и в две фразы перескочила на излюбленную тему эзотерики и прочей мистической лабуды, чем окончательно сразила нашего отставного штангиста. Музя окончательно и бесповоротно уверовал в интеллектуальное превосходство прекрасной дамы и, как это частенько случается в подобных случаях, накрепко сбрендил на почве любовных фантазий. Несколько дней он ходил, точно пыльным мешком из – за угла огретый, почти не разговаривал, на наши вопросы, мол, в чем, собственно, дело, отвечал односложно, либо вообще их игнорировал. Мало того, он начал за Стеллой ухаживать, несколько раз встречал её с работы, она была контролером ОТК на заводе, покупал цветы… Словом – накатило. Мы уже прозвали несчастного сектантом, поскольку он набравшись от пассии неких фантасмагорий, довольно косноязычно пытался излагать их вслух, и к тому же стал таскать с собой повсюду потрепанную брощюрку с избитым названием, что – то вроде «О сущности непознанного». Для Музи подобное поведение было гибельным, не по нему, наивному приверженцу тяжелой атлетики в отставке, такие потрясения, парню что ни будь попроще для начала требовалось, а тут… Следовало придать отношениям влюбленного джигита и предмета его обожания более осязаемый, продуктивный характер. Мы озадачились было всерьез, но думали недолго. Решение лежало на поверхности. Не мудрствуя, но лукаво, втайне от Музи мы встретились со Стеллой.

– Мать, у тебя когда день рождения?

– Ой, ребята, а что? Вообще – то осенью, в сентябре.

– Смотри, Стеллка, мы недавно Виталика днюху отмечали, так? А теперь надо для симметрии отпраздновать рождение кого- то из ваших, местных. Ну, конечно же, из девчат, тех, кто с нами знаком. Мы Светика поспрашивали, а летних в компании не наблюдается. Выходит, ты – самый реальный кандидат. А так мы уедем и никого не поздравим из хозяек. А нам очень было бы сие поздравление приятно. И вам, вне всякого сомнения. Сделаем вид, что у тебя день варенья, например, через недельку, точнее – в эту субботу.

– Э… я конечно не знаю, у меня планов особенных на выходные не было,.. деньги найти нужно… и надо мне кое – что выяснить, можно ли заранее праздновать?

– Послушай, деньги не проблема. Расходы берем на себя, мы шабашку сработали тут по случаю, есть деньги. А насчет празднования раннего, так и вовсе ерунда. Розыгрыш получается, ты же настоящий свой день не отменяешь. И не заранее его празднуешь. Мы же будем тебя поздравлять так, словно твой день рождения такого – то июля. Сечешь? Ну?

– Да я наверное не против. Мне только нужно в голове еще раз все ваши доводы прокрутить. Но вроде бы вы правы. Я согласна тогда…. Скорее всего…

– Вот. Правильно. Готовься. В смысле – внешне и внутренне, физически и морально. Остальное – коза ностра. Что? Нет, никакая не коза и не козел тем паче, просто, в смысле – наше дело, по – итальянскому.

После этого мы, якобы по секрету, сообщили нашему Музе о грядущем торжестве. И намекнули, что если он выступит как надо, результат может быт самым ошеломляющим. Из местных наших товарок в курсе замысла была только моя, да – да, грешен, братие, не устоял, Светка – гитаристка. Остальным тоже решили сделать сюрприз. В связи с всесоюзной дурью антиалкогольного шабаша у нас в комнате, точнее – в нашем объемном столе уже вызревала брага в трехлитровых банках. Как только Вадик – космонавт сообщил о грабительской норме на продажу сахарного песка, нами были предприняты контрмеры, а именно систематическая закупка сырья по несколько раз в день в разных магазинах. На четвертые сутки нашего пребывания в столь проблемном городе мы осуществили так называемый замес и поставили будущие нектар с амброзией вызревать. Погода благоприятствовала, а репрессий мы не боялись, ибо даже человек, знакомый с обстановкой не прорубил бы, что там в столе целая лаборатория. Предательский запах быстро выветривался через всегда открытые окна и балконную дверь. Да и потом, городская атмосфера оставляла желать лучшего, предприятий в округе хватало, их трубы дымили исправно и ароматы в воздухе носились разнообразные, абсолютно дезодорирующие бражный дух, и успех нашей затеи, таким образом, был обеспечен объективно и субъективно. И сомнений не вызывал. Музя купил в подарок предмету страсти пылкой какие-то немыслимые духи и почему – то соломенную шляпу, нечто среднее между небольшим сомбреро и гигантским канотье. Наверное со Стеллой он переживал нечто вроде курортного романа. Опять – таки цветы. Букет наш Ромео словно сам накосил в оранжерее. Уматные хризантемы, похоже, нескольких видов, впрочем я не спец во флористике. Но впечатлял букетик, прежде всего размером.

Ну, что сказать вам насчет праздника? Он состоялся и вышел вполне удачным. Пришлось правда прибегать к помощи местного маломерного судна а виде катера, точнее лодки с мотором «Ветерок – 12», чтобы проехаться на правый берег Амура, к нанайцам, за самогоном. Пришлось выпить с продавцом, старым дедом – охотником, пришлось закусить национальным лакомством – подкисшей рыбкой с душком. Ничего, справились и вернулись с победой, то есть с искомым продуктом в нужном количестве, и уже никуда потом не бегали. После этого торжество заполыхало с новой силой. Вот только основная его цель в итоге так и не была достигнута. Однако после этого наш Музя стал относится к Стелле гораздо спокойнее. Уж не знаю, что там между ними произошло или, наоборот, не произошло, они неоднократно надолго уединялись на кухне, о чем-то говорили, Кузя несколько раз уносил туда рюмки и закусь на тарелке, возвращаясь с пустой посудой через некоторое время, словом, все, что не делается, все к лучшему. И никаких альковных продолжений. Они не по этому, видите ли, делу. Романтика? Несомненно. Сами судите: госпожа Стелла Карская, Хабаровский край, глаза – тарелки, желтые, кошачьи, платья – балахоны, брюки – бананы, но юбки – только рискованные мини, вкупе с туфлями на шпильках, рост около метра семидесяти, в меру стройная, но не худенькая, нет, перспективная, и потому – нумерология, эзотерический бред на бытовые темы, сигареты «Столичные» в твердой пачке, кольца диаметром не менее восьмидесяти миллиметров в ушах, макияж – боевая раскраска, платиновое каре… контролер ОТК, дай Бог ей здоровья. Мечта штангиста – разрядника, получающего высшее техническое образование. Такая и должна оставаться мечтой. Наверное.

Стою это я в Хабаровске, в аэропорту, у билетных касс, в надежде на чудо в виде билетов на самолет куда ни будь за Урал, в смысле в Европу. Касса-то работает, а билетов пока ноль. Местное время – пять утра. Мы торчим в аэропорту почти сутки. Мы уже провели увлекательную ночь на пункте междугородних телефонных переговоров. Я спал сидя, ко мне с одной стороны подсел некий офицер – летёха, также очевидно утомленный аэропортом. а с другой стороны юная особа, ожидавшая вызова для разговора с глухим камчатским поселком. Я заснул, а когда проснулся, то понял, что на голове у меня фуражка офицера, а голова девушки покоится на моем животе, в рискованной близости от моих же чресел, ибо я существенно сполз с сиденья во время сна, выпростав длиннющие свои ходули в проход почти до соседнего ряда кресел. Виталик при виде нашей скульптурной группы искренне заливисто загоготал, переполошив остальных спящих. Потом пришла пора проявить активность в кассовом зале. Значит стою, дежурю. Надежда на успешный вылет самая призрачная. Но выстаиваю упрямо, авось повезет. Тут подходит к кассе мужик в штормовке, в одной руке паспортов штук пять, в другой – кассетник «Весна», в полсилы «Карнавал» лабает «По волнам моей памяти». Мужик рослый, в плечах – что надо, глаза веселые, с сумасшедшинкой, бородка шкиперская светло – русая, волосы длинные кожаным ремешком схвачены вкруговую, как у русских мастеровых. Глянул он на меня утомленного, на морду мою постную, и в окошко кассиру, чуть пригнувшись: – На Москву билеты есть? Что? Ах, нет. А куда есть? Только на Улан – Удэ? Выпрямился на секунду, повертел головой, и вновь к окошечку наклонился: – Ну, давайте, пять билетов на Улан – Удэ, – и паспорта кассиру сунул. А потом выпрямился, посмотрел на меня весело, улыбнулся и молвил: —

– Улан – Удэ так Улан – Удэ. Там мы еще не были.

В общаге отключили электричество, точнее оно в очередной раз вырубилось само по себе. Как всегда неожиданно, хоть и глупо было ждать чего – то иного, когда в каждой комнате, если не самодельный, то покупной обогреватель пашет круглые сутки, такой нагрузки ни одна система электроснабжения не выдержит. Ну вырубилось и вырубилось, не в первый раз, собственно говоря. Однако… За полчаса до этого, Ша и Ежик чинно – благородно уселись играть в шахматы, имея на столе, кроме доски с фигурами, чайник и два стакана. В чайнике, заслуженном, закопченном, помятом, был налит отнюдь не чай, но портвейн с «Арарата», за коим Ша совсем недавно прогулялся по известному маршруту – строго на восток порядка восьмисот метров. Игроки наполняли стаканы и припадали к ним не реже, чем сделав очередной ход. Ежик как раз намеревался перевести партию в эндшпиль, как вдруг общежитие погрузилось во тьму. Крайне раздосадованные таким поворотом дела друзья – соперники выкатились в коридор и, решив не ждать милости от ремонтных служб, деловито открыли дверцу распределительного щита, располагавшегося на стене напротив входа в кухню. Верховодил Ша, у которого действие почти всегда опережало мысль, а вдумчивый, но и при свете дня не стопроцентно видевший без очков, Ежик выполнял функции консультанта – комментатора и осветителя, зажигавшего спичку за спичкой. Ша деловито копался в щитке:

– Так, посмотрим, чаго тут у них нахрэначано? Ага, вот этот правадок куда? Не, не сюда. А он чаго, атгарэл что ли?

– Да не отгорел он. – ответил Ежик, влезая в щиток всем лицом. – Оставь его. Он наверное не нужен, видишь, и скручен, и почти не зачищен, облмали наверное. Оставь. Автомат посмотри.

– Не – е, Ежи. Тута надо правэрыть. Наверное и з- за этого и гаснет постоянно. А может быть этот кончик на массу идет?

– Да какая, в гопу, масса! Оставь его, я тебе говорю.

– Да я попробую только, может он все – таки на массу….

И Ша решительно ткнул оголенным концом провода в металлическую дверцу щитка…

По словам Ежика он грохнулся на пол так, словно ему одновременно врезали кувалдой в лоб и отрубили ноги. В глазах у него еще часа два пылало ярко желтое пятно и, к тому же, неделю потом болел копчик, ушибленный при падении на пятую точку, от грохота и вспышки в результате осуществленного приятелем рокового коротыша. Однако Ша он и есть Ша, поэтому Ежик не обижался. Смысл? Играли вместе, выпивали вместе, в щиток полезли вдвоем, а кто там чем и куда ткнул – не суть важно. Живы главное. С Ша вообще как с гуся вода, ничегошеньки ему не сделалось, слава Богу. Он даже злосчастный провод из рук не выпустил. Партизан из Полесья, без всяких шуток и подковырок, неуязвим, непобедим и практически бессмертен. И это правильно, это справедливо. Хоть в таком безнадежном деле повезло.

На экзамене по сопромату у Боба из кармана выпала шпаргалка. Она валялась на полу, почти под партой. Но почти это, как известно, не совсем, поэтому доцент Паничев её и узрел. И конечно же попытался выдворить Боба из аудитории. Ага! Сейчас! Не тут – то было.

– Так, у вас шпаргалка, вы отстраняетесь от сдачи экзамена. Покиньте аудиторию.

– Никуда я не пойду. Во – первых, это не моя шпаргалка. Во – вторых, вы же не видели, что она выпала у меня из кармана или еще откуда – то. Никуда я не пойду и буду сдавать экзамен.

– Нет, не будете. Вы списали со шпаргалки, а надобно учить материал. Давайте, выходите. Все равно к сдаче я вас не допущу.

– Ну, не допустить вы меня не можете. У меня зачет сдан. Кроме вас есть еще профессор Крутов, он мой лектор, ему и решать. И потом, давайте посмотрим, что в шпаргалке, а что у меня в билете и что я на листе написал. И тогда посмотрим.

– Нечего смотреть. Поднимайте вашу шпаргалку с вашей мазней мелким почерком и уходите.

– Ничего поднимать я не стану. К тому, что у вас в аудитории на полу валяется, я не имею ни малейшего отношения, и поэтому- буду сдавать экзамен.

– Нет, не будете!

– Нет, буду. Вот увидите.

В это время в аудиторию вернулся профессор Крутов, заведующий кафедрой, читавший лекции у Боба на потоке. Он выслушал препирающихся и сам, с кряхтением, нагнулся за шпаргалкой. Развернув небольшой клочок тетрадного листка, профессор довольно долго знакомился с его содержанием, вчитываясь в текст, написанный очень мелким шрифтом, и даже шевеля при этом губами. Затем он небрежным жестом подхватил с парты экзаменационный билет и листок с ответами Боба. Едва глянув в них, Крутов огласил вердикт: «Так это действительно из другой оперы. Дайте ему дополнительную задачу и пусть сдает». Он направился к своему столу. Паничев засеменил рядом, что – то оживленно шепча профессору на ухо. Бедолага от волнения забыл, что даже орать в правое ухо Крутову было бесполезно. Он им ни черта не слышал. Была даже такая фишка, садиться на экзамене справа от завкафедрой, мол, пересесть он не станет просить, неловко, де, ему, а в глухое ухо дуди, что хочешь, все проскочит. Самое смешное, что бедолага Паничев, в свою очередь, плохо слышал левым ухом. И к нему старались подсесть слева. В общем, широта профессорской натуры возобладала над буквоедством подчиненного, Боб сдал экзамен на «хорошо». А не надо пасовать и сдаваться. И воздастся вам.

На оперативку в заводском управлении капитального строительства собрались представители подрядчиков, участвующих в возведении очередного промышленного объекта. Нужно было подписать график работ, утрясти некоторые вопросы по обеспечению материалами и все такое прочее. Особенно сильно на этом высоком собрании выглядели двое из конторы «Промстроймет». Директор, Алексей Львович Чернецкий забыл захватить с собой очки и безрезультатно пялился в простыню графика, склеенную из двух листов формата А – 1. А его заместитель, Ваня Зяблик, не удосужился оснастить себя слуховым аппаратом, без которого был абсолютным глухарем. И смех и грех. Зам читал директору вслух, а тот, в свою очередь, общался с заказчиками. График в итоге они все – таки подписали, но обсуждение шло на уровне разговора вроде:

– Здравствуй, ты в баню?

– Да, нет. Я в баню.

– А – а – а. Ну, а я подумал, что ты в баню пошел.

Кстати, Боб имел мужество и признаваться в содеянном. Если уже не отвертеться. Сдавал он, например, доценту Савину экзамен по автоматизированным системам управления. О Савине по институту ходили следующие вирши:

Не знаю, чем было инспирировано сочинение такого четверостишия, поскольку Савин был препод, как препод. Не хуже и не лучше других. И не особо грозен. Возможно, конечно и срывался на кого – нибудь, доводили наверняка, без этого ведь не обходилось. Ну, так или иначе, а стишки гуляли за доцентом из года в год. Боб, вытащив билет, благополучно передрал ответы на вопросы с хорошо приготовленной «шпоры», которую потом сунул, свернув вчетверо, в нагрудный карман пиджака. И вызвался отвечать. Они с экзаменатором довольно мило пообщались по предмету, потом коснулись игры в регби, до которой оба, как выяснилось, были большие охотники, словом, все предвещало Бобу отличную сдачу. И тут Савин неожиданно оборвал на полуслове беседу и поинтересовался: – Ну, ладно, а что это у вас из кармашка торчит? Боб только глаза вниз скосил. Да, из нагрудного кармана предательски кокетливо, точно платок, выглядывала запретная бумаженция. – А это я списывал, Анатолий Алексеевич, – спокойно изрек Боб и вытащил листок на свет божий. За сим он покинул аудиторию, сопровожденный напутствием Савина, явиться послезавтра и сдать экзамен честно – благородно.

На исходе семестра Нечи все – таки нашел в себе силы посетить лабораторию кафедры термодинамики и теплотехники. Он явился на занятия, увязавшись за нашей, у него – то была по расписанию лекция, а сроки уже более, чем поджимали, и Нечи решил форсировать отработку пропущенного учебного времени. Но прежде следовало доходчиво и внятно объяснить преподавателю причины своего длительного отсутствия. И тут Шура выступил во всей своей красе. Войдя в лабораторию, он решительно прошагал к преподавательскому столу и отрапортовал.

– Студент Нечипайло. Явился для отработки лабораторных работ. Отсутствовал на занятиях по причине спортивной травмы, полученной в начале семестра на тренировочном сборе.

Я, если честно, обомлел. Не ожидал я подобного даже от Нечи. Надо же такое придумать! Доцент Артемьев, и это было видно невооруженным глазом, был озадачен не меньше. Он поднял глаза на стоящего почти по стойке смирно орясину и некоторое время мерил его взглядом, явно находясь в некотором замешательстве, что же этому наглецу ответить. Артемьев был мужиком довольно неплохим, не чуждым иронии и чувства юмора. вполне сносно относившимся к раздолбаям, коих ему приходилось просвещать. Разобравшись наконец с собственным смятением, он откинулся на спинку стула, барственным жестом водрузил на нос очки в тонкой оправе, и спросил, смешав в голосе елей и ехидство:

– И каким же видом спорта, коллега, вы изволите столь серьезно заниматься?

Нечи помялся немного и потупив взор скромно произнес:

– Ну, это довольно редкий вид спорта… – и умолк.

– Так все же какой? Уж сделайте одолжение, просветите профана. – Артемьев пытался заглянуть спортсмену в глаза, и его бородка а – ля «всесоюзный староста М. И. Калинин» была нацелена на прогульщика острием клинышка, точно наконечник копья.

– Спорт редкий, элитный… Авиамодельный. – выпалил Нечи, вновь устремив на вопрошавшего почти детский незамутненный взгляд. Мы оцепенели. В жизни никто из нас ничего подобного не придумал бы! Из каких глубин сознания или подсознания вытащил братан эту бредятину?

– И что же? – озадаченно спросил Артемьев. – В данном виде спорта такие тяжелые травмы случаются? Что конкретно с вами произошло?

– Да вот, корда оборвалась и модель в голову прямо спикировала. В больницу пришлось лечь. – Нечи коснулся рукой волос в районе темечка. – Теперь догонять по учёбе придется. Справку в деканат отдал.

Никакой справки, понятно, у него не было и быть не могло. Но наглость, без вариантов, второе счастье. Доцент был настолько ошарашен экстравагантным объяснением, что просто указал Нечи на свободное место, добавив, что о графике отработки они побеседуют после занятия.

Порой Ежи, чувак дотошный и скрупулезный, ополчался докопать заслуженного авиамоделиста каким – нибудь каверзным вопросом, заранее зная ответ и тому имея печатные свидетельства. Однажды он подошел к Нечи держа в руках заложенный пальцем на нужной странице некий справочник и с не без сладенького яда в голосе спросил, мол, а сколько, ты думаешь, старик, стоило американцам изготовление артиллерийского линкора типа «Айова»? Нечи, куривший на кухне у окна, выдержал паузу, многозначительно затянулся парпироской, глянул в окно, и свысока так, одновременно с репликой выпуская дум, обронил, мол, столько – то миллиардов «ихних» зеленых рублей. Ежи в свою очередь ехидно осклабился и даже чуть поклонился в сторону Нечи от предвкушения его фиаско. После чсего озвучил, согласно данным справочника, совершенно иную сумму, и рядом не стоящую с ответом знатока – эксперта. Нечи постоял немного молча, вновь побуравил взглядом оконное стекло, а потом, не прерывая созерцания зимней питерской окраины, произнес поистине академическую фразу: «Ну, это они созвездели. Поспешили. Поэтому и ошиблись». И ушел, оставив оторопевшего Ежи в полной прострации.

Ирина Владимировна Красина, импозантная, миловидная, статная дама бальзаковского возраста начала лекцию по материаловедению с выяснения причин отсутствия некоторых студентов на её занятиях. Не минула чаша сия и меня:

– Вот вы, молодой человек, отчего – то по вторникам всегда на лекциях присутствуете, а по субботам вас нет, как нет. В чем проблема?

– Понимаете, Ирина Владимировна, – начал я, вставая, и, утвердившись во всеь рост, с неописуемой наглостью продолжил, – В субботу у нас материаловедение первой парой, а мне, уж извините, никак не проснуться вовремя. Сплю я, нет сил разомкнуть объятья Морфея. Однако моя откровенная бравада не произвели на Красину ни малейшего впечатления.

– А экзамен проспать не боитесь? – неожиданно вяло поинтересовалась она

– Нет, что вы. Даст Бог, экзамен придется на вторник.

Ирина Владимировна только махнула рукой в мою сторону и я сел на место. Разбор полетов, тем временем, продолжался. Наша дива была явно не в форме, то ли утомилась к концу дня, то ли ещё что. Вскоре она назвала еще одну фамилию, на что Ныряич, не мудрствуя лукаво, улыбаясь во весь рот, громогласно провозгласил, чуть приподнявшись над стулом:

– Ирина Владимировна, а мы с ним, – он указал на меня, – спим вместе! Ну, в смысле живем в одной комнате. – последнюю фразу Ныряича никто не услышал, ибо поток грохнул и зашелся смехом в единый миг, словно по команде. Доцент Красина постояла спокойно, потом, покачав головой, оснащенной пышной прической, присела за свой стол, поджидая пока утихнет гвалт. Её инертность была, наверное, самым правильным выходом из данной ситуации.

– Нечипайло, вы посещаете вторую мою лекцию Где вы пропадали весь семестр?

Нечи встал и укоризненно посмотрел на преподавателя.

– Ирина Владимировна. Мне неудобно при всех повторять, я же на прошлом занятии вам все объяснил. Извините, что напоминать приходится. Но мне, право, неловко…

Он как-то горестно ухмыльнулся и развел руками. Красина оторопело посмотрела на него и вдруг откровенно смутилась, даже краска щеки тронула.

– Извините, Нечипайло… Д а- да.. я помню – помню.. Ну, вы хоть конспект восстановите. Садитесь, садитесь. Все. Давайте начнем лекцию.

Нечи опять выкрутился. Ничего он, конечно же, никому не объяснял, и с прошлой лекции свалил после первого часа. Но смелость города берет. А если кто – то не в силах разобраться в душе истинного артиста, то извините. Это не наши проблемы. Главное —

результат. Так, собственно, нас и учили.

Я курил в коридоре, сидя на корточках, спиной к стене, в паре метров от своей комнаты. В кухне, судя по доносящейся разноголосице, и без меня народу хватало. Бухарин там, Чушка это точно, приволокся со своего семейного этажа с утра пораньше, точно хочет с Микитой поганку завернуть… Ага, Челентано с Лордовичем заявились, Клепа, Джон. О – о – о, кого я слышу! Сам Серж – гнилофан приволокся. Об чем базар, пацаны?

– Да я это, говорю, вон у Микиты болт такой длиннющий, что резьбы на слониху хватит. Он, когда на унитазе сидит, болтярой воду потянуть может, серьезно, как хоботом. А одной подруге как втер, та и чики – брики, по самые не могу. Вся уделалась…