20 лет дипломатической борьбы Табуи Женевьева
Анна де Ноайль обращается к ним:
– И вам не стыдно так сидеть, развалясь в креслах, в то время как премьер-министр работает? Или это и есть то, что у французских министров называется управлять страной?
Бриан насмешливо отвечает:
– Анна, вы к нам несправедливы. Согласитесь, что в то время, как премьер-министр работает, мы могли бы пойти спать, вместо того чтобы ожидать здесь результатов его бодрствования. Возможно, что мы не работаем, но мы и не спим. Именно на этом и основывается министерская солидарность!
Несколько дней спустя Бриан завтракает в гостинице «Бо-Риваж» с Остином Чемберленом. Последний говорит ему:
– Совершенно очевидно, что ваша сила была бы непреодолима, если бы мы задумывались о средствах нашей политики столь же усердно, сколько мы думаем о ее целях. Но это означает, что мы, англичане, должны были бы уже сто или пятьдесят лет тому назад вменить себе в обязанность наряду с развитием имперского флота установить всеобщую воинскую повинность для создания сухопутной армии. Мы народ практичный, который стремится вести свою политику столь же благоразумно, как и свои торговые дела.
Но Бриан прерывает его речь с целью напомнить, что война 1914 года стоила Англии огромных затрат, которых, вероятно, можно было бы избежать, если бы Англия производила именно те расходы, от каковых она, по мнению Чемберлена, избавилась. Чемберлен отвечает ему: «Пусть так, но всеобщая воинская повинность и вооружение в мирное время стоили бы нам каждые десять лет в десять и двадцать раз дороже и, сверх того, повели бы к потере нами привилегированного положения по сравнению с конкурирующими державами. Вы полагаете, что, смело идя на большой риск, мы в конечном счете не совершили выгодной операции? Не думаете ли вы, что наше экономическое и дипломатическое положение было бы лучше, если бы мы менее рассчитывали на наши национальные силы и заплатили бы, трусливо заботясь о безопасности, такую страховую премию, которая бы нас разорила?»
Но Бриан улыбается – это его не убеждает!
И тем не менее в этот вечер Бриан задумчив.
На него произвела тяжелое впечатление впервые появившаяся оппозиция Уставу Лиги Наций, которую он заметил у одного из членов Лиги Наций, и он рассказывает:
«Во время обсуждения сегодня утром статьи, устанавливающей условия, при которых могут быть применены санкции к государству, нарушившему созданную мирными договорами систему отношений, первый делегат Японии виконт Исии предложил поправку. Эта поправка лишала Лигу Наций малейшей возможности потребовать применения каких-либо санкций против какого-либо государства, если хотя бы один член Совета мог бы заявить, что “государство-агрессор действовало по причинам, определяющимся внутренней политикой”. Это весьма красноречиво свидетельствует об экспансионистских целях Японии в Китае!»
Повернувшись тогда к виконту Исии, я говорю ему:
– Поясните вашу точку зрения!
Своим обычным тихим, спокойным и приятным голосом он отвечает мне:
– Когда вы заболеваете, что вы делаете?
– Посылаю за доктором, – говорю я ему.
– Совершенно верно, – замечает Исии. – А если врач говорит, что ничего не может сделать?
– Тогда, – отвечаю я, – я пошлю за хирургом!
– Правильно, – продолжает Исии, – а если хирург скажет, что не может оперировать вас? Что вы будете делать?
И, поскольку я не отвечаю, Исии говорит спокойно:
– Тогда вы сделаете себе харакири!
«Это предвещает нам очень трудные дни в Лиге Наций, – говорит в заключение Бриан, – так как, чтобы обеспечить свою экспансию, Япония не поколеблется подорвать эту организацию».
Четвертого октября вся французская делегация в полном составе направляется на поезде в Локарно – место, выбранное для подписания нового договора.
Теплое осеннее солнце. Очаровательная страна, мирная атмосфера!
Мягкий осенний климат побережья Большого озера лучше всего будет способствовать последним переговорам.
Жители Локарно собрались перед гостиницей, чтобы увидеть прибытие нашей делегации.
Немецкие журналисты, которых почти не было видно со времени подписания Версальского договора, уже давно здесь.
Они тотчас вступают в разговор с французами: «Для нас слово “безопасность” имеет совсем другой смысл, чем для всех вас в Лиге Наций! Для вас “безопасность” означает бездеятельность Германии в ее теперешних границах! А для нас, немцев, “безопасность” означает свободу действий!»
В Локарно уже прибыл министр иностранных дел Германии Густав Штреземан. Этому толстому человеку с квадратной головой и лицом, как у мертвеца, с огромными тусклыми глазами и каким-то металлическим голосом присуща своего рода дипломатическая гениальность. Он умеет лукавить со своими собеседниками.
Из своего вандейского уединения Клемансо предупреждает Бриана: «Будьте внимательны, опасайтесь Штреземана!»
Седьмого октября прибывает сияющий чешский министр Эдуард Бенеш.
На следующий день приезжает его неистовый польский коллега – граф Скржинский. «Как будут выполняться союзнические обязательства Франции в случае нападения Германии на Польшу или Чехословакию? Если Франция после этого выступит против Германии, то Англия и Италия могут парализовать действия Франции. А в том случае, если на Польшу нападут русские, будет еще хуже! – восклицает граф Скржинский. – Франция сможет тогда помочь своему союзнику Польше, лишь проведя свои войска через территорию Германии. Но Германия уже сейчас дает понять, что она откажет в этом. И следовательно… А Польша, господа, Польша?»
Одиннадцатого октября прибывает еще мало кому известный, бесцветный и брюзгливый Муссолини. Он возражает против пакта, но согласится его подписать.
Его приезд в Локарно наделал много шума.
– Я не хочу иметь никакого личного контакта с руководителем фашистского правительства, – заявляет председателю конференции Остину Чемберлену бельгийский социалист Эмиль Вандервельде, личный друг итальянского депутата Маттеоти, убитого по приказу Муссолини.
Чемберлен отвечает:
– Все будет устроено так, чтобы избежать всякой встречи, и вы увидите друг друга лишь в день подписания… и то издали!
Итальянская делегация немедленно объявила представителям печати, что диктатор примет их завтра утром, в 11 часов, в «Гранд Отеле». Среди журналистов бурные споры. Происходят многочисленные частные совещания, на которых обсуждается, должна ли пресса путем неявки на пресс-конференцию протестовать против репрессивных мер, примененных фашистским правительством по отношению к некоторым итальянским газетам. Поскольку мнения разделились, каждый будет действовать согласно своей совести. Я остаюсь в холле гостиницы, в то время как часть журналистов направляется на пресс-конференцию. После окончания пресс-конференции Муссолини проходит через холл. Разговоры сразу же прекращаются. Он останавливается перед английским журналистом-социалистом, которому громовым голосом задает вопрос:
– Ну, как идут дела коммунизма?
– Я не знаю, сэр.
– Почему?
– Потому что я не коммунист, сэр.
– В таком случае я ошибся.
– С вами это часто случается, – язвительно отвечает журналист.
– Может быть, – замечает Муссолини, смерив своего собеседника взглядом с головы до ног, и медленно, не оборачиваясь, направляется к двери.
Наконец, вечером 16 октября, полторы тысячи жителей Локарно толпятся перед окнами Дворца правосудия, чтобы посмотреть на министров союзных стран и Германии, собравшихся для заслушивания текста нового Локарнского пакта и его подписания.
Первым подписывается канцлер рейха Лютер. Штреземан охрипшим голосом делает на немецком языке путаное заявление.
Бриан превосходно импровизирует речь… Чемберлен, с дрожащими от волнения руками, произносит несколько слов, которых никто не слышит, и со слезами на глазах садится на свое место, уронив на колени монокль.
Сидящий слева от председательствующего бледный, с осунувшимся лицом и отсутствующим взглядом Муссолини, на которого никто не обращает внимания, не говорит ничего. Затем Бриан увлекает за собой на балкон Лютера. Им долго аплодируют.
Несколько часов спустя в Берлине посол Англии лорд д’Абернон отмечает в своем знаменитом «дневнике»: «День 16 октября знаменует собой поворот в истории послевоенной Европы. Это – уничтожение демаркационной линии между победителями и побежденными. Для Англии это означает восстановление политики равновесия».
В этот вечер в Локарно царит всеобщий энтузиазм! Он охватил даже наиболее скептически настроенных и всем пресыщенных дипломатов. Разве Германия, вчерашний враг, не поставила только что свою подпись под восемью мирными протоколами?
Начальник кабинета[5] Бриана Алексис Леже объясняет всем и каждому:
– Господа, Франция добилась наконец обеспечения своей безопасности на Рейне! Теперь, если немцы когда-нибудь нарушат свое слово, английские и итальянские вооруженные силы автоматически придут на помощь Франции; отныне можно более не опасаться за будущее. Войны больше не будет. Германия вступает в Лигу Наций, несмотря на то, что оккупация нами Рейнской области продолжается!
Некоторые охвачены таким энтузиазмом, что бегут на почту отправить телеграммы своим родственникам и друзьям. «Ура! Мир обеспечен!»
В 10 часов вечера Аристид Бриан, выпив стакан молока, уже спит спокойным сном.
Пара маленьких черных, немного поношенных ботинок на пуговицах, стоящих у дверей его комнаты, свидетельствует о том, что их владелец пренебрегает всеми стихийно возникающими празднествами.
Горы иллюминованы, по улицам движутся факельные шествия. Во всех гостиницах ужинают, поют и танцуют.
На следующий день выдалась прекрасная погода.
Бриан приглашает сэра Остина Чемберлена, а также около ста журналистов, дипломатов, экспертов, локарнскую знать и некоторых дам совершить «плавание мира» на борту «Регины Мадре» – самого роскошного парохода судоходной компании озера Лаго-Маджоре.
На палубе среди зеленых растений и цветов тихо играет маленький оркестр. Бриан, одетый в свой обычный тесный черный пиджак, в старой мягкой шляпе, улыбаясь, переходит от одной группы к другой и все время курит.
Чемберлен, знаменитое изречение которого «Я люблю Францию, как любят женщину» давно уже покорило сердце Бриана, стоит, прислонившись к перилам. Он рассказывает кембриджские истории и в то же время беспрерывно курит, зажигая сигареты одну от другой.
– Вы курите так же много, как и я, – говорит Бриан.
– Я стараюсь следовать примеру своего отца, – отвечает Чемберлен. – Есть люди, которые едят для того, чтобы жить, другие живут для того, чтобы есть, а мой отец говорил, что он ест и пьет для того, чтобы курить!
Спустя некоторое время Бриан останавливается перед самым свирепым из немецких журналистов – Фейерманом из «Дойче тагесцайтунг».
– Мы с вами, – говорит ему Бриан, – принадлежим к разным лагерям, но сегодня, поскольку мы находимся на одном корабле, это несомненно означает, что вы согласны с Локарно?
Немецкий журналист, злобно взглянув на Бриана, отвечает угрюмо и серьезно:
– Я согласен.
– Вот и прекрасно, – заключает, улыбаясь, Бриан. – Вы видите, что мы с вами принадлежим к одной партии – локарнской!
Прогулка длится три часа при самой великолепной погоде, какая только может быть. Никогда еще заход солнца не казался всем столь прекрасным!
В этот вечер, 16 октября 1925 года, в Локарно делегаты по-настоящему верят в будущее!
А в Париже усиливаются критические настроения.
Пуанкаре замечает: «Разве приведение в действие всех гарантий, только что полученных Францией, не зависит от голосования Совета Лиги Наций? Следовательно, эти гарантии сохраняют свое значение лишь до тех пор, пока Франция и Англия будут полностью согласны в своей политике по отношению к Германии и Европе. Ну, а затем?»
Клемансо высказывается резко: «Нет совершенно никакой ясности в вопросе о том, что Англия должна помочь Франции в случае, когда наша страна вынуждена будет выступить против немцев, если они в один прекрасный день нападут на Чехословакию или Польшу».
Что касается дипломатических экспертов, то им не по себе. Они начинают задавать себе вопрос, будет ли Германия «отходить» от этого пакта к принятию нового европейского режима или ей удастся толкнуть союзников к отказу от прав и гарантий, предоставляемых им Локарнским пактом.
Но простые люди и общественное мнение продолжают ликовать, подобно Бриану и всем участникам переговоров!
Все убеждены, что Локарнский пакт окончательно установил мир!
Так, на Монмартре освистали куплетиста, который попытался прибавить к своей песне «Локарно» последний куплет:
«Локарно… Локарно… Все напрасно!»
Гнилые яблоки, свист и подражания крикам животных тотчас же заставляют певца повторить слова припева предыдущего куплета, которые хором подхватывают все присутствующие:
«Локарно… Локарно… Все прекрасно!»
Локарно и Лига Наций чрезвычайно популярны в двух политических салонах Парижа, которые оспаривают друг у друга «знаменитостей послевоенного времени».
Это салон старой мадам Менар-Дориан, через который в течение двадцати пяти лет прошло все то, что Франция и Европа считали разумом и идеалом демократии, и салон основательницы и руководительницы журнала «Эроп нувелль» Луизы Вейс.
Мадам Менар-Дориан, одетая в черные кружева, с лицом, обрамленным седыми волосами, в длинных шведских перчатках, всегда и во всем остается светской дамой, начиная от черепахового гребня, увенчивающего ее прическу, до изящных туфель на низком каблуке. Столь же восторженная в девяносто лет, как и в двадцать, она постоянно отыскивает среди молодежи людей с душой апостолов и вождей. Некогда у нее бывали Виктор Гюго, Гамбетта, Каррьер и все крупные музыканты и артисты прошлого века. У нее, радикал-социалистки крайне левого направления, можно увидеть историка французской революции Олара, Жозефа Кайо, известного бельгийского социалиста Вандервельде, соратника Жореса и директора Международного бюро труда Альбера Тома и даже коммунистического лидера Марселя Кашена. Политические деятели новых демократических государств Центральной Европы: Эдуард Бенеш, Масарик и ряд других обязаны ей многим.
Мало-помалу завсегдатаи салона Менар-Дориан узнают дорогу на улицу де Винь. Там, между городской прачечной и гаражом, молодая Луиза Вейс устраивает приемы в своем ателье. Там без всякого приглашения и подготовки собирается новый цвет общества. В ателье нет прихожей. Пришедшие бросают свои пальто, плащи и шинели на перила лестницы. Обычно, придя туда, встречаешь послов, председателей совета министров и генералов, которые с веселым видом вешают свои пальто на вешалку, тянущуюся с восьмого этажа до низа лестничной клетки.
Сюда приходят молодой профессор университета радикал-социалист Даладье, Анатоль де Монзи, который говорит о своем намерении составить энциклопедию, немецкий посол фон Хеш, мадам де Ноайль и ее друг литературный критик Анри Ган, лидер социалистов Марсель Самба и его жена, знаменитая художница. Марсель Самба был здесь со своей женой за несколько дней до отъезда в клинику в Шамониксе, где ему суждено было умереть. Через час после смерти Самба его жена выстрелит из револьвера себе в сердце, оставив на столе в номере гостиницы коротенькую записку: «Дорогой Марсель, извини, что я запаздываю на свидание с тобой на один час».
Поздно вечером приезжает граф Бонн де Кастеллан со своим черным пуделем, которого он держит под мышкой. Он рассказывает о своих последних победах. Он никогда не улыбается, потому что сделал вливание парафина под кожу лица, чтобы казаться моложе. Приходит Альбер Тома. Он говорит озабоченно: «Главное – не проговоритесь мадам Менар-Дориан, что я был здесь».
Все проходят к столу…
Во время последнего завтрака происходит забавная сцена: возвращается из своего лекционного турне в Америку Луиза Вейс.
Актриса Руфь Дрейпер прислала с ней письмо актеру Люнье-По. В час дня приходит Люнье-По, похожий на бродягу, с длинным носом, пронзительными глазами, в перчатках цвета сливочного масла. Письмо Руфь Дрейпер заинтересовало его, он в восторге!
– Вы должны встретить Бернара Циммера, этого молодого писателя, тяжело раненного на войне, который… который… – говорит Луиза Вейс.
Люнье-По взволнован, его воодушевление проходит, оживление исчезает. Он торжественно поднимается, берет свою немыслимую шляпу и заявляет:
– Вчера утром я дрался на дуэли с г-ном Циммером, но кровь не стерла оскорбления, нанесенного им мне. Если я его встречу, я ему дам пощечину и снова вызову на дуэль.
У него угрожающий вид, который действует на приглашенных как холодный душ, ему поспешно подают пальто и смотрят, как он, перепрыгивая через несколько ступенек, бежит вниз с восьмого этажа. Все с радостью видят, что, увлеченный чтением письма мисс Дрейпер, Люнье-По не заметил внизу лестницы только что вошедшего Циммера.
Глава 4. Веймарская республика вступает в Лигу Наций
Штреземан и письмо Аристида Бриана. – Пивная «Бавария» и пивная «Гамбринус». – Фон Шуберт и истина. – Долой пушки, ружья и пулеметы! – Корсет графа Бернсторфа. – Обморок Штреземана в Туари. – «Пуанкаре все знает, но ничего не понимает».
Время идет…
Спустя несколько недель после Локарно Штреземан говорит своим сотрудникам: «Бриан стал для французского обывателя “отцом мира”, поэтому он готов на все, лишь бы удалась локарнская политика».
Воспользовавшись тем, что националистски настроенное германское общественное мнение плохо встретило Локарнский договор, Штреземан сумел добиться от французов и англичан новых выгодных уступок и, в частности, письма Аристида Бриана, подписанного также Чемберленом, Вандервельде и Шалойя. Это письмо позволяет Германии истолковывать основные статьи пакта только ad usum Germania.[6] «Германия будет обязана оказать сопротивление какому-либо агрессивному действию лишь в той мере, в какой это совместимо с ее военным и географическим положением, и ни в коем случае французские войска не будут иметь возможность проходить через германскую территорию».
Старый дипломат Жюль Камбон возмущается:
«Бриану так не терпится ввести Германию в Лигу Наций, что он соглашается нарушить даже систему коллективной безопасности, которая служит предметом постоянных забот его дипломатии». И старый посол говорит в заключение: «Кажется, Штреземан уже предусматривает возможность войны России против Польши и Румынии, и, следовательно, в этом случае германская территория осталась бы закрытой для французских войск, а это означало бы, что вся великолепная система коллективной безопасности господина Бриана оказалась бы ликвидированной».
Речь идет теперь о том, чтобы подготовить вступление в Лигу Наций Германии, признанной по Локарнскому договору от 16 октября равноправной с державами-победительницами.
В связи с этим возникает целый ряд проблем.
Тем временем Штреземан, как всегда, торопится добиться успеха по этапам, имея в виду приближение 10 марта – даты созыва чрезвычайной сессии Ассамблеи Лиги Наций, на которой должны быть решены проблемы, связанные с вступлением в нее Германии, что предусмотрено сделать во время очередной, 7-й сессии Ассамблеи в сентябре. Штреземан успевает еще добиться от Бриана и Чемберлена согласия… на изменение режима оккупированных территорий и… на эвакуацию Кёльнской зоны.
Женева, 6 марта. В Италии в связи со все усиливающейся антифранцузской политикой происходят инциденты в Милане, Венеции, Триесте и Триполи. Муссолини вновь заявляет о своем желании установить господство Италии на Средиземном море и намеревается поставить вопрос об итальянском Тунисе.
Густав Штреземан в сопровождении статс-секретаря по иностранным делам фон Шуберта, рейнского прелата Кааса, юриста Гауса и всей многочисленной германской делегации… прибывает на Женевский вокзал под приветственные возгласы массы встречающих. И тотчас же в Женеве повеяло немецким духом!
Дороги запружены черными и желтыми автомашинами марки «Мерседес», а на тротуарах здоровенные светловолосые продавцы газет в небесно-голубых костюмах с серебряными пуговицами выкрикивают:
– «Берлинер тагеблатт»… «Фёлькише цайтунг»… «Теглихе рундшау»!..
Германский флаг развевается над отелем «Метрополь», шестьдесят две комнаты которого ожидают немецких делегатов!
И тут же на каждом этаже воцаряется странная атмосфера: вереницы пивных кружек и резкий неприятный запах потухших сигар, от которого дерет в горле.
Вечером германская делегация собирается в пивной «Бавария», «единственной в городе, куда каждое утро доставляются сосиски, привезенные на самолете из Франкфурта». К полуночи здесь, где все обволакивается клубами сизого дыма, – словно собирается вся Германия. Штреземан, громко смеясь, повторяет: «Да, да, я и есть Бисмарк поражения!»
А Жорж Бернхарт, директор «Газетте де Фосс», бросает реплику так, чтобы ее слышали за всеми столиками: «Теперь нет больше победителей и побежденных! Мы хотим вести переговоры так, как нам это удобно!»
Приходит барон фон Рейнбабен, высокий рыжий человек со шрамом на лице, как всегда в смокинге, – живое воплощение аристократии времен Германской империи (германские аристократы гордились шрамами на лице, нанесенными дуэльными шпагами. – Примеч. ред.).
На вопрос, с которым к нему обычно обращаются: «Барон, хотят ли ваши друзья, чтобы кайзер вернулся?» – он неизменно отвечает:
– Конечно, они оплакивают его в своих сердцах, но их кошельки и желудки требуют, чтобы кайзер по-прежнему оставался в своем уединении в Дорне. И он останется там, можете быть в этом уверены!
Затем появляется весьма элегантно одетый в стиле времен Германской империи, совершенно лысый, с лицом кирпичного цвета статс-секретарь фон Шуберт.
Сегодня вечером он бросает на меня убийственный взгляд. В интервью, которое он мне дал накануне, я умышленно привела сказанную им и часто повторяемую фразу: «Германия, как только она сможет, намерена отвоевать Эльзас и Лотарингию и подготовить реванш!»
В Лиге Наций всеобщее возмущение!
Аристид Бриан, которому германская делегация заявляет решительный протест в связи с этим, строго отчитывает меня: «Ужасная Табуи! Ну разве вы не происходите из семьи дипломатов? И разве вы не знаете, что в политике никогда не говорят правду! Не забывайте этого в будущем!»
Спустя несколько месяцев, 10 сентября 1926 года, в зале Реформации окруженный полчищем фотографов председатель 7-й сессии Ассамблеи серб Нинчич заявляет: «Поскольку Германия приняла все требования Устава Лиги Наций, она может принять участие в заседании».
Протискиваясь через плотную массу людей, столпившихся у левого входа, Штреземан, фон Шуберт и Гаус входят в зал заседаний и занимают места, отведенные им согласно алфавитному порядку, установленному Протоколом Лиги Наций…
Бриан, облаченный в узкий черный пиджак и брюки, напоминающие по форме печные трубы, медленно поднимается на трибуну. Встреченный бурей аплодисментов, он заявляет:
– Отныне Франция и Германия сотрудничают для дела мира!
Затем, вдохновляемый окружающей обстановкой, он становится все более красноречивым:
– Долой пушки, ружья и пулеметы!.. Долой траурные вуали!.. Дорогу арбитражу, безопасности и миру!
Эмоции достигают предела, его речь великолепна! У делегатов навертываются на глаза слезы, и Бриан покидает трибуну среди неописуемого энтузиазма!
Но Штреземан аплодирует лишь кончиками пальцев, он даже не пожал руку Бриану!
В кулуарах фон Шуберт говорит: «Как изумительно красноречив ваш Бриан! Но мы бы предпочли этому сокращение на десять тысяч численности оккупационной армии в Руре».
А заведующий отделом печати Штернрубарт добавляет: «Когда мы увидим, что Пуанкаре начнет говорить то же самое, что и Бриан, вот тогда речь последнего покажется нам еще более красноречивой!»
Что же касается графа Бернсторфа, остающегося верным моде времен Германии Вильгельма I, то он, в своих лакированных ботинках, темно-сером рединготе, тонкой, затянутой в корсет талией и подкрашенными волосами, с презрительным видом отвечает тем, кто спрашивает его мнение о вступлении Германии в Лигу Наций: «Именно Германии надлежит обеспечить торжество подлинной идеи президента Вильсона. Версальский договор является лишь вынужденной мерой временного характера, суррогатом действительного мира!»
Читать бесплатно другие книги:
