С царского плеча Калинина Дарья

Но юноша и бровью не повел. Да еще и наставительно произнес, обращаясь к друзьям:

– Вам всем надлежит провести эту ночь безгрешно, в молитвах и размышлениях. Завтра вас всех ожидает церемония очищения, подготовьтесь к ней душевно. Так распорядился отец Захария, а его слово свято.

Лешка наклонился к невесте и шепнул ей на ухо:

– Лучше не спорить.

И Насте пришлось отступить. Она понимала: пока они находятся во владениях Лешкиного отца, играть им придется по его правилам. После ухода Лешки и его сопровождающего больше никто не нарушал покоя прибывших в Зубовку гостей. И им оставалось лишь пожелать друг другу спокойной ночи и разбрестись по своим кроватям, искренне надеясь, что завтрашний вечер пройдет у них хоть немного веселее.

Последнее, что запомнилось Кире, когда она выглянула в окно, было белое пламя в светильнике, который зажигали назареи в тот момент, когда хотели объявить всему поселку о том, что отец Захария уединился для молитвы. Происходила эта молитва всегда в одном и том же месте, в специально оборудованной для этих целей комнате. Именно там старец молился за судьбы всех жителей поселка вообще и за каждого из них в отдельности. А посему всем в поселке предписывалось в это время вести себя как можно тише и примерней, чтобы не отвлекать отца Захария от его важного дела.

Едва взошло солнце, за окном тут же раздались голоса. Замычала и заблеяла скотина, заголосили петухи, поселок оживал, пробуждался, готовый к новому дню.

Сам отец Захарий не соизволил почтить гостей своим визитом. Он все еще находился в комнате для уединения, о чем провозглашал горящий светильник. Волю отца Захария передал друзьям очередной назарей – румяный и круглощекий парень с веселыми глазами.

– Сегодня вам предстоит пройти обряд очищения, – важно сообщил он, глядя на Настю и остальных.

– Как? Разве нам тоже?

Вчерашний назарей тоже говорил о чем-то таком, но они устали, слушали невнимательно, поэтому толком и не поняли сути дела. Но сегодняшний назарей все подробно им объяснил:

– Отец Захария вчера перед тем, как уединиться для молитвы, сказал, что если вы хотите участвовать в свадебной церемонии, вам тоже надлежит очиститься. Для этого вам сегодня предстоит поститься и, уединившись, вспомнить и сокрушиться о ваших греховных поступках, мыслях или прочих деяниях, которых вам приходится стыдиться.

– Даже за мысли?

– Мысль – материальна. То, что мы думаем, остается с нами.

– Хорошо, мы уединимся и подумаем. Куда нам надлежит явиться для этого?

Оказалось, что размышлять и вспоминать о своих прегрешениях им было дозволено в любом месте, лишь бы там было тихо и спокойно.

– А вот церемония очищения начнется с ритуального омовения. Баню уже затопили. После обеда начнем.

Но пока им не был подан даже завтрак. И когда гости деликатно намекнули на это упущение, румяный назарей покачал головой:

– Сегодня вам не придется вкушать ничего кроме воды и хлеба.

С этими словами он вынул из-за пазухи краюху, завернутую в чистую тряпицу, и, положив ее на стол, сказал:

– Воды напьетесь у колодезя.

И вышел. Подойдя к тряпице, Кира ее развернула и с любопытством взглянула на приношение. Оказалось, что хлеб заранее порезан на куски, ровно по числу участников завтрака. Последняя половинка куска, очевидно, предназначалась Ваньке, который сначала даже не поверил в то, что это все, что ему предложено на завтрак.

– Как? Даже каши не будет? – искренне удивился мальчик. – И масла с сыром на бутерброд тоже нет?

– Кушай, сынок, что дают, – вздохнула Настя. – Твой новый дедушка с большими странностями, но мы должны уважать его обычаи и привычки. Ведь мы у него в гостях.

– Мне этот старик совсем не нравится, – заявил мальчик, надув губы. – И другие ребята говорят, что он злой. Представляешь, он сам лично порет по субботам тех, кто плохо вел себя на неделе. А сегодня как раз суббота, день очищения.

– Будем надеяться, что тебя он не тронет.

– Еще чего! – окончательно набычился Ванька. – Пусть только попробует меня пальцем тронуть! Я на него мигом жалобу в органы опеки напишу!

И видя, как разинули рты окружающие его взрослые, он подбоченился и произнес:

– А чего тут такого? У нас один мальчик так своего отца к порядку приучил. А то тот повадился его за каждую пару по заднице ремнем хлестать. Валерка терпел-терпел, а потом ему надоело, он к школьному психологу пошел и пожаловался ей на домашнее насилие. И следы на заднице от ремня показал. Психологичка тут же в органы опеки, те в полицию. Валерку едва в детский дом от родителей не забрали.

– И что? Думаешь, в детском доме твоему Валерке слаще бы пришлось? – нахмурилась Настя. – И кстати, уж не тот ли это Валерка, который второй год в первом классе сидит?

– Он.

– И ты с ним дружишь? – еще сильней нахмурилась Настя.

– Не дружу, но общаюсь. Он много знает. Видишь, как он своего батю к порядку приучил!

– Чтобы я больше про этого Валерку ничего не слышала! – окончательно вышла из себя Настя. – Этого еще не хватало, на родителей доносить. Павлик Морозов какой выискался. И если хочешь знать мое мнение, то правильно, что отец Валерку за двойки лупит. Значит, мало он его лупит, если Валерка до сих пор из первого во второй класс переползти не может!

– Ладно, мама, что ты так расшумелась, – ответил присмиревший отпрыск. – Не хочешь, не буду я с Валеркой дружить. Тем более что я теперь во втором классе, а он все еще в первом остается.

И с этими словами Ванька умчался на улицу, где уже прохаживались его новые приятели. У одного в руках было румяное яблоко, у другого в подоле рубашки лежало множество спелых желтых слив, а еще один держал в руках огромный кусок белой булки, обильно намазанной чем-то жирным и желтым. То ли творог со сливками, то ли домашний сыр, то ли что-то вроде этого. Все ребята наперебой принялись совать своему новому другу куски от своих угощений.

– Будем надеяться, что Ванька хотя бы у своих новых друзей перекусит, – со вздохом произнесла Настя.

Вскоре пришел Лешка, который лишь головой покачал, увидев кусок хлеба, который был оставлен для него. Но съел, не поморщился.

– Где ты спал?

– Мне постелили на сеновале. И двое назареев меня оберегали с двух сторон.

– Тебя даже не пустили в дом? – поразилась Настя. – Я была уверена, отец позовет тебя к себе.

– Ты не знаешь отца. Все, что приходит к нему из большого мира, считается им нечистым. И пока он лично не очистит пришедшее или пришедшего к нему, то никакого близкого общения не будет. Пустить кого-то из нас в свой дом, значит, подвергнуть обитающих в нем людей соблазну и угрозе столкнуться с нечистотой чужаков.

– Знаешь, встречала я чистюль, но таких, как твой папочка – никогда, – покачала головой Леся.

– Он вообще здоров психически? Врачи его освидетельствовали когда-нибудь?

– Отец сам по образованию врач.

– Это еще ничего не скажет. Кормить гостей, приехавшего сына и его беременную жену одним хлебом и водой, когда у самого закрома ломятся – это как? Это нормально?

– Это делается для нашего же блага.

– Какое благо может быть в том, что на завтрак нам дали сухую краюху хлеба и посоветовали попить водички из колодца?

Допустим, тут Кира слегка преувеличила. Хлеб был совсем свежий и даже теплый. И было видно, что испекший его человек готовил с большой любовью и старанием. Но все равно, один хлеб – это очень и очень мало для такой большой и оголодавшей компании.

– Церемония очищения начинается с поста. Он может длиться и день, и несколько дней, и даже несколько месяцев, в зависимости от тяжести наложенного послушания. Нам придется поститься до вечера.

– Суровый у тебя отец.

– Это еще что. Это, я считаю, еще очень хорошо все прошло. И отец был с нами всеми милостив и приветлив.

– Приветлив? – не поверила своим ушам Кира. – Это ты называешь приветливостью? Сначала он заявил нам всем, что мы мерзкие грешники, недостойные даже переступить порога его дома. А теперь он морит нас голодом, да еще собирается впутать нас в свои манипуляции.

– Не манипуляции, а обряды. Отец очень набожен. Он уверен, что официальная церковь давно развращена, истинной благодати в ней нет. И что в нынешние последние времена каждый человек должен самостоятельно или с помощью опытного проводника искать свой путь очищения и спасения.

– А опытный проводник – это он сам?

Лешка молча кивнул. А потом, взглянув на Настю, внезапно произнес:

– Если хочешь, мы можем уехать. Одно твое слово, и мы собираем вещи, берем Ваньку, и только папаша нас и видел! Я-то его хорошо знаю, поэтому и не удивляюсь такому приему. Но если вы против, то одно твое слово, Настя, и мы уедем!

Настя поколебалась ровно одну минуту.

– Нет, – произнесла она затем, приветливо улыбнувшись, – нет, дорогой. Я хочу, чтобы твой отец принял меня, как законную невестку. И если для его успокоения требуется, чтобы я денек поголодала и помылась в его чертовой бане, то я готова.

Лешка просиял и, взяв Настю за руку, сказал ей, что она самая замечательная, самая чудесная и самая понимающая женщина в мире.

– А баня у отца очень даже классная, ты сама увидишь. Он даже специально пригласил для ее постройки человека со стороны. К нам приезжал архитектор-проектировщик, и баня возведена по его собственному проекту, согласно старинным чертежам чуть ли не эпохи Калигулы. Другой такой, наверное, со времен римских императоров люди и не видели.

Лешка сумел возбудить любопытство своих друзей. И надо сказать, что мысль о замечательной бане, которой позавидовала бы и римская знать, здорово отвлекала их от поиска всех своих прежних грешков, грехов и проступков. И поэтому к обеденному часу они продвинулись на пути покаяния куда меньше, чем ожидали. Впрочем, принесенный друзьям обед наглядно показал им, что до победного финала еще очень далеко, и жители поселка это отлично знают. На обед им подали по миске жидкой похлебки на травах и по куску пресного белого хлеба.

– Этого вполне достаточно, чтобы продержаться до вечера.

– А вечером нас накормят? – с тоской поинтересовалась Кира, которую совсем не вдохновила вода с капустой.

– После церемонии очищения нам всем подадут специальный напиток – эликсир невинности, но по сути это просто молоко с медом.

Ну, хотя бы кое-что. Друзья перекусили, Лешка даже доел Ванькину порцию, потому что мальчик, забежав в дом, чтобы пообедать, и увидев снедь, которой усмиряли свою плоть родители, скривил пренебрежительную гримасу и заявил:

– А я не буду это есть! Меня Слава к себе обедать пригласил.

– Пригласил? А его родители в курсе?

– Они тоже сказали, чтобы я приходил. Мы сядем в саду, чтобы злой старикан не возникал потом.

И устремив на мать взгляд, Ванька воскликнул:

– Мама, ну можно? У Славки отец рыбину притащил, огромную! Они все ее есть будут и меня тоже позвали с ними обедать.

– А как же запрет старца Захария?

– Ко мне этот запрет не относится, – важно объяснил взрослым Ванька. – Я еще дитя. И потом, раз мне можно играть со здешними ребятами, значит, и в гости к ним зайти не возбраняется. Я уже у многих дома побывал. Ну, мама… можно я пойду есть рыбу?

Ванька любил рыбу в любом виде, хоть в вареном, хоть в жареном. В соленом, печеном и копченом тоже любил. И поэтому Насте не оставалось ничего другого, как развести руками:

– Ну, коли у них рыба, иди.

Обрадованный Ванька убежал. А друзья вышли в сад, где можно было погулять, и к тому же имелась возможность раздобыть чего-нибудь съестного в добавление к весьма скудному обеду. На некоторых деревьях висели спелые плоды, да и под ногами валялось достаточное количество вполне пригодных в пищу паданцев. Подруги были уверены, что наказания за это не последует. Никто ведь не заставлял их сидеть сиднем в доме. Им всего лишь было сказано, что о грехах своих надлежит поразмыслить в месте тихом и спокойном. А чем в саду не спокойно? Очень даже спокойно.

Но так показалось девушкам лишь вначале. Углубившись в гущу деревьев, они внезапно услышали человеческие голоса. Разговаривали мужчина и женщина. И если голос мужчины звучал внушительно и глуховато, то женщина то и дело взвизгивала. Любопытство само по себе не грех, но зачастую ведет оно к поступкам весьма греховным. И подруги не могли не думать об этом, медленно, но верно, продвигаясь в сторону этих голосов.

– Куда ты идешь? – спросила Кира.

– Я должна услышать, чего они там ругаются, – ответила Леся.

Сад, по которому шли подруги, изрядно зарос сорняками и кустарником. Почва тут была плодородная, так что временное отсутствие ухода сказалось на деревьях положительно. Они разрослись и превратились в настоящих диких красавцев и красавиц. Но самое главное, что все эти деревья давали подругам отличную защиту от чужих глаз. Даже вздумай спорщики заглянуть через забор, они бы все равно не увидели подруг. Невидимые спорщики просто не могли заметить приближающуюся к ним угрозу.

– Я тебе уже много раз говорила об этом, – произнес женский голос. – А теперь говорю в последний раз. Ты должен это сделать!

– Но я не готов.

– Дальше ждать нельзя! Ты же его слышал! Ты слышал, что он сказал своему сыну. Ты что не понимаешь, чем это нам угрожает?

– Но что я могу поделать? Со старым дьяволом никто не сладит.

– Значит, нужно сделать так, чтобы он не смог тебе навредить.

– Но как? – почти простонал мужской голос.

– А я тебе скажу как, – очень тихо и вкрадчиво произнесла женщина. – Наклонись ко мне, любимый. Я научу тебя, как нам совладать с бедой.

Видимо, мужчина наклонился к ней, потому что некоторое время не раздавалось ни звука, лишь птички щебетали в ветвях, и в высокой траве стрекотал кузнечик.

– Нет! – раздался громкий крик.

Подруги от неожиданности прямо подпрыгнули на месте. Ишь, разорался!

– Нет, даже и не проси меня об этом! – повторил мужчина, причем на этот раз в его голосе звучал неприкрытый страх и даже ужас. – Это отвратительно!

– Это единственный выход.

– Ты хочешь, чтобы я погубил свою душу.

– Ах, какой же ты трус! – вскипела женщина. – Все душа и душа! Жалкий, ничтожный трус! Хорошо, раз ты так боишься за свою душу, то я рискну своей!

– Мила, что ты говоришь? Нельзя этого… это грех!

– Грех жить так, как живем мы с тобой. Вот это действительно грех. А любить и быть с любимым человеком – это не грех, это то, как должны жить нормальные люди. Нормальные, понимаешь? А не такие твердолобые святоши, как твой папаша!

Значит, мужчина – это один из братьев Лешки. Или женщина говорит о каком-то другом твердолобом святоше? Вполне возможно, что тут старшее поколение вообще все поголовно со сдвигом. Тогда нелюбезный комментарий молодой женщины может относиться к ее собственному свекру или даже к дяде или просто знакомому. Интересно, а кто она все-таки такая? Судя по всему, это весьма энергичная особа, умеющая добиваться своего.

Кире стало очень любопытно, хотелось взглянуть на лицо этой женщины. Она сделала несколько осторожных шагов, но густые ветки внезапно раздвинулись, а Кира уперлась носом в забор. Доски, скрывающие подруг от глаз незнакомой парочки, сейчас работали против Киры. Да, ее не было видно, но и ей ничего невозможно было разглядеть. Она не могла видеть, кто стоит по другую сторону ограждения.

– Учти, я не буду больше так жить, – произнесла женщина, и на сей раз в ее голосе слышались слезы. – Я уйду. И мне все равно, уйдешь ты со мной или я уйду одна.

– Мила, постой…

– Я сделаю то, что мы задумывали. С тобой или без тебя!

Последнюю фразу женщина выкрикнула, уже убегая. Мужчина хотел было последовать за ней, но внезапно что-то его спугнуло, он резко развернулся и побежал в другую сторону. Плюнув на всякую осторожность и на то, что ее могут увидеть, Кира подскочила и попыталась заглянуть через забор.

– Проклятье! – вырвалось у нее. – Зачем строить заборы по два метра в поселке, где никто не грешит?

Она стукнула кулаком по крепкой доске, но та отнеслась к этому равнодушно. И к тому времени, когда Кира сумела найти подставку, подпрыгнуть с нее и подтянуться на руках, мужская фигура уже скрылась за поворотом. Девушке удалось лишь рассмотреть длинные темные волосы и край белого одеяния, в котором тут разгуливали все назареи.

Кира уже успела узнать от Лешки, что прежде назареями называли всех первенцев мужского пола. Такой ребенок считался принадлежащим Богу. В поселке некоторых своих первенцев родители выкупали жертвой, отдавая отцу Захарию за ребенка деньги или скот, некоторые этого не делали и посвящали дитя Богу. И тогда ребенок поступал на воспитание к Лешкиному отцу.

Насколько успела понять Кира, назарею надлежало соблюдать всяческую чистоту, как телесную, так и духовную. И отношения с противоположным полом для него заканчивались после того, как ребенка отнимали от материнской груди. Жениться, обзаводиться потомством он не имел права. Вся его жизнь должна была принадлежать Богу и его непосредственному заместителю на земле – отцу Захарию.

Но у того назарея, разговор которого подслушали подруги, похоже, намечался весьма бурный любовный роман.

– Хм, занятно, – задумчиво произнесла Кира. – Похоже, кому-то, кроме нас, тут тоже нужно исповедаться в своих грехах.

Леся, которая тоже успела увидеть кончик одеяния убежавшего назарея, взглянула на нее с укором.

– Как ты можешь так говорить? Мужчина влюблен в эту свою Милу.

– А она, насколько я понимаю, склоняла его к бегству.

– К бегству или к чему-то другому, но склоняла однозначно.

И Леся покивала, показывая, что подслушанный ими разговор оставил в ней глубокий след. И она еще подумает о том, что ей довелось услышать.

Остаток времени подруги провели под тенью деревьев, собирая весьма вкусные яблоки, которых тут было великое множество. Потом к ним спустилась Настя.

– Как я славно выспалась после обеда, – произнесла она, потягиваясь с видимым удовольствием.

– Поздравляем.

– Очень за тебя рады.

– С этой беременностью мне все время хочется спать. А Лешка до сих пор еще спит, засоня!

И Настя тихонько рассмеялась. Как все беременные женщины, она находилась в особом благодушном состоянии. Потом она взяла из рук Леси румяное яблочко, надкусила его и, пережевывая его сочную мякоть, обвела глазами сад.

– Странно, всюду в поселке такой порядок, а в этом доме запустение.

– Люди своими огородами занимаются, чужие им ни к чему.

– А плоды на деревьях? Неужели трудно их собрать и использовать для дела?

– Наверное, своих плодов у соседей предостаточно.

Но все же и самим подругам казалось такое поведение соседей весьма странным. И в то, что этот дом изначально предназначался для гостиницы, они тоже не верили.

После исчезновения поссорившейся влюбленной парочки больше никто не побеспокоил покой друзей вплоть до того момента, пока к ним не пришли и не позвали их для церемонии ритуального очищения.

Кира с любопытством рассмотрела четырех мужчин, которые явились за ними. Все они были в белых одеждах. А возраст их колебался от двадцати до пятидесяти лет. Был ли среди этих назареев тот, кто так поспешно убежал от их сада? Понять было ничего невозможно. У двоих волосы были достаточно темными. Но все явившиеся к друзьям назареи выглядели совершенно одинаково невозмутимыми.

Самый серьезный из них сказал:

– Сначала идут женщины, потом мужчины.

Но напрасно подруги обрадовались джентльменскому отношению к ним этих мужчин.

– Отец Захария говорит, что женщины по своей сути более греховны. Примером тому служит поступок Евы, когда она соблазнила Адама в Эдемском саду. Поэтому женщинам надлежит пройти более тщательный ритуал очищения.

Ну, началось! И почему именно этот грех праматери Евы никак не могут забыть люди? Ведь никто из потомков Авеля вроде бы не имеет претензий к потомкам Каина? И вообще, были у бедного Авеля потомки или завистливый брат убил его бездетным, прямо на корню погубив весь его род?

– Хватит вам всем полоскать белье прабабушки Евы! – разозлилась Кира на назареев. – Мужчины ничуть не чище! Адам сам должен был думать, что ему делать. И вообще, если бы он не дрых сутками напролет под кустом, а делом бы занимался, то, наверное, настиг бы проклятого Змея и выгнал того из Эдема. Еву бы спас от соблазна, и сам бы мужиком себя чувствовал!

Видимо, подобные доводы никто и никогда не приводил назареям, потому что они немножко оторопели. А когда вновь обрели дар речи, самый младший пискнул:

– Молчите, грешницы! Отцу Захарии лучше знать, кто вы такие. А он говорит, что всякий раз, когда он отчитывает женщину-блудницу, он устает так, словно отчитал десяток убийц. Женщина по своей сути порочна. И в ней даже самое простое желание подобно бесовскому пламени!

Ишь ты, куда завернул! Но Кира затеяла этот диалог исключительно с целью услышать голоса всех назареев. А те двое, которые были постарше, и которые поэтому интересовали ее сильней всего, потому что по возрасту подходили в подозреваемые, как назло молчали, словно воды в рот набрав.