«Странная война» в Черном море (август – октябрь 1914 года) Козлов Денис

Достойную осуждения ошибку совершает тот, кто не учитывает своих возможностей и стремится к завоеваниям любой ценой.

Никколо Макиавелли

Люди всегда останутся людьми, и надо брать их такими, какие они есть. Поэтому признаемся откровенно, что корабли в мирное время к войне не готовы.

Степан Осипович Макаров

Введение

«Итак, все действительно началось. Ура», — такую запись 17 (30) октября 1914 г. сделал в своем дневнике контр-адмирал Альберт фон Хопман, состоявший флотским представителем в главной квартире кайзеровской армии^{1}. В этот день в германской ставке стало известно о состоявшемся накануне нападении оттоманского флота на Одессу, Севастополь, Феодосию и Новороссийск. 16 (29) октября Германия руками командира Средиземноморской дивизии контр-адмирала Вильгельма Сушона, незадолго перед этим занявшего пост командующего флотом султана Мехмеда V, втянула Турцию в мировую войну, в результате которой многовековая империя османов исчезнет с политической карты мира. События трех месяцев, которые разделили открытие военных действий в Европе и начало войны между Турцией и державами Антанты, спровоцированное нападением германо-турецких морских сил на российские порты, и являются предметом настоящего исследования.

Нельзя, разумеется, сказать, что эта тема является «белым пятном» в истории Великой войны. Напротив, к событиям августа-октября 1914 г. на Черном море время от времени возвращаются как отечественные, так и зарубежные историки. Не претендуя на подробный и всесторонний анализ историографии вопроса, отметим лишь наиболее, на наш взгляд, значимые достижения специалистов, в той или иной мере затрагивавших военно-морские аспекты предыстории последней войны между Россией и Турцией.

К сожалению, учрежденной осенью 1918 г. Морской исторической комиссии (Мориском[1]) не удалось подготовить полного и качественного описания военных действий в Черном море: успев выпустить в свет лишь два сборника трудов^{2}, комиссия была перепрофилирована на изучение опыта Гражданской войны, а в 1923 г., после нескольких реорганизаций, упразднена. Кроме того, большая часть научного наследия Морискома посвящена истории военных действий на Балтийском морском театре. Здесь, вероятно, сыграло свою роль и то обстоятельство, что в числе специалистов, привлеченных к исследовательской работе руководителем комиссии — выдающимся военно-морским теоретиком и историком, начальником Морской академии профессором Н.Л. Кладо, абсолютное большинство составляли бывшие адмиралы и офицеры Балтийского флота. Руководящий же состав флота Черного моря в комиссии представлял лишь В.К. Лукин, который встретил Первую мировую войну в должности командира линкора «Три Святителя», затем возглавил 2-ю бригаду линейных кораблей и получил контр-адмиральский чин, а летом 1917 г. временно исполнял должность командующего флотом.

Этот пробел был в некоторой степени восполнен во второй половине 1920-х годов, когда Военно-морская академия РККФ выпустила в свет серию книг «Борьба флота против берега в мировую войну». В рамках этого цикла была опубликована монография Н.В. Новикова «Операции флота против берега на Черном море в 1914—1917 гг.» (первое издание — в 1927 г.), содержащая первое развернутое описание событий, непосредственно предшествовавших началу военных действий между Россией и Турцией, и собственно набеговой операции оттоманского флота 16 (29) октября 1914 г. Автору — свидетелю и отчасти участнику «странной войны» в Черном море — удалось привлечь к исследованию широкую источниковую базу, состоявшую главным образом из документов штаба командующего Черноморским флотом, и создать достаточно полную и достоверную картину подготовки и нападения германо-турецкого флота. В том же — 1927 г. — этого сюжета коснулся М.А. Петров в заключительных главах своего ретроспективного труда «Обзор главнейших кампаний и сражений парового флота в связи с эволюцией военно-морского искусства».

Основной пафос сделанных Н.В. Новиковым, М.А. Петровым, а затем и их последователями выводов в отношении начала Первой мировой войны в Черном море вполне укладывался в общую схему, сформировавшуюся в советской военно-морской историографии в 1920-30-х годах. Суть этой схемы состояла в безоговорочном доминировании весьма критических, а иногда уничижительных оценок деятельности отечественного военно-морского флота в 1914-1917 гг., хотя, конечно, некоторые очевидные успехи не могли не признаваться советскими морскими историками, значительную часть которых составляли бывшие офицеры царского флота. Однако, ориентируясь на политические аксиомы того времени, носившие агрессивный классовый характер, исследователи в большинстве своем сходилось во мнении, что «гнилостный» самодержавный режим был a priori неспособен выработать адекватную направленность строительства флота, должным образом подготовить его в войне и эффективно применять в военное время. При этом, как полагали советские специалисты, спорадические попытки немногочисленных «передовых» офицеров (к ним относились, как правило, те, кто после 1917 г. продолжил службу в РККФ и уцелел при последующих «фильтрациях» и «чистках») и единственного «прогрессивного» представителя высшего морского руководства (таковым был признан не доживший до революции командующий Балтийским флотом адмирал Н.О. фон Эссен) не могли преодолеть повсеместной «косности» и «бездарности».

Квинтэссенцией подобных взглядов можно считать выдержку из работы бывшего офицера оперативной части штаба командующего Балтфлотом А.А. Саковича, опубликованной в 1931 г. на страницах флотского официоза — журнала «Морской сборник»: «Искусственный уклон русской довоенной военно-морской политики, не согласованной ни с реальной политико-стратегической обстановкой того времени, ни с экономическими возможностями царской России, — уклон, выразившийся в империалистических мечтах о выходе на океанский простор и повлекший за собой усиленное линейное кораблестроение, привел к тому, что к началу войны русский флот оказался и идеологически (доктрина, планы кампаний и операций, подготовка), и материально (корабельный состав) совершенно неподготовленным к разрешению вставших перед ним в действительности боевых задач»^{3}.

Впрочем, жесткая идеологическая подоплека рассмотрения действий Российского флота в Первой мировой войне принесла и определенный позитивный результат — целенаправленно и безжалостно вскрывались малейшие ошибки и недостатки, чего нельзя сказать, например, о советской историографии Великой отечественной войны 1941-1945 гг. Все это в полной мере относится и к теме настоящей работы, тем более что в августе-октябре 1914 г. в действиях и военно-политического руководства империи, и российской дипломатии, и командования Черноморского флота просчетов и промахов было действительно более чем достаточно. Поэтому вполне естественно, что тезис о «беззаботности и некультурности»[2] командования русского Черноморского флота как главной причине успеха В. Сушона стал общим местом в отечественной военно-исторической литературе. В томе III учебника для военно-морских училищ «История военно-морского искусства» (1953 г.) вводится в оборот тезис о «преступном попустительстве» командующего Черноморским флотом адмирала А.А. Эбергарда, не обеспечившего должного уровня боеготовности вверенных ему сил в угрожаемый период.

В 1964 году, к 50-летию начала войны, вышел в свет двухтомник «Флот в первой мировой войне», подготовленный коллективом ведущих советских военно-морских историков под редакцией Н.Б. Павловича. Авторы этого капитального труда, который, несмотря на многократное сокращение его объема при подготовке к изданию, по сей день остается лучшим достижением отечественной военно-морской историографии Великой войны, воздержались от столь огульной критики решений командования Черноморского флота и, более того, справедливо отметили, что вследствие невнятной позиции державного вождя, правительства и ставки флот «оказался вынужденным пассивно ждать нападения врага»^{4}. Более подробный анализ управленческих решений ставки и командования флота Черного моря проведен в работе В.А. Золотарева и И.А. Козлова «Российский военный флот на Черном море и в Восточном Средиземноморье» (1988 г.). Не снимая ответственности с правительства и штаба Верховного главнокомандующего, которые «всячески препятствовали» командованию флота должным образом реагировать на эскалацию отношений с Турцией, авторы подвергли резкой критике и командующего флотом, который, по мнению В.А. Золотарева и И.А. Козлова, действовал «пассивно, нерешительно и принимал решения с большим опозданием»^{5}.

Подобной точки зрения придерживаются, как правило, и современные исследователи. Так, авторы исторического очерка «Черноморский флот России» (2002 г.) указывают на то, что «отказ флотского командования от усиления разведки и дозоров оказал неоценимую услугу неприятелю», и упрекают А.А. Эбергарда в непринятии «активных и достаточных мер по обороне главной базы»^{6}.

Весомый вклад в освещение обстоятельств начала войны в Черном море внесли представители русского военно-морского зарубежья. Оказавшиеся в изгнании моряки добились существенных успехов в изучении опыта Первой мировой войны, однако создать самостоятельную военно-историческую школу им не удалось. Причины этого, на наш взгляд, заключались в том, что исторические изыскания в эмигрантской среде велись разрозненно, фрагментарно и, главное, без опоры на полноценную источниковую базу. Как писал в 1927 г. бывший начальник Морского генерального штаба и Морского штаба ставки А.И. Русин, «все приходится набрасывать без документов, по памяти, что, конечно, очень трудно»^{7}. Первую попытку создания сводного описания начала военных действий в Черном море предпринял в 1922 г. редактор издаваемого в Бизерте журнала «Морской сборник» Н.А. Монастырев, однако эта публикация носила чрезмерно конспективный характер и содержала целый ряд фактологических неточностей^{8}. Этих недостатков в значительной мере лишена работа Н.С. Чирикова и Н.Р. Гутана «Материалы по истории войны на Черном море в 1914-1917 годах», созданная, по-видимому, во второй половине 1930-х годов, с использованием некоторых боевых документов, личных дневниковых записей авторов и опубликованных к тому времени зарубежных военно-исторических сочинений. Рукопись Н.С. Чирикова и Н.Р. Гутана, весьма обстоятельно исследовавших предвоенную обстановку и начало военных действий в Черном море, в 2002 г. была возвращена в нашу страну русским парижанином А.В. Плотто и ныне хранится в фондах Российского государственного архива военно-морского флота^{9}.

8 отличие от советских историков, представители военно-морской эмиграции в своих работах обыкновенно не демонстрировали стремления к чрезмерно критическому анализу боевого прошлого Российского Императорского флота. Такой подход, естественно, распространялся и на период Первой мировой войны, в которой принимало непосредственное участие подавляющее большинство оказавшихся за рубежом адмиралов и флотских офицеров. Тем не менее, признание того, что Российский флот «с честью выдержал экзамен Великой войны»^{10}, вовсе не исключало появления в эмигрантской литературе и периодике аргументированных суждений о недостатках в подготовке и применении флота в 1914-1917 гг. Правда, ответственность за эти просчеты бывшие морские офицеры возлагали, как правило, на высшее государственное руководство и верховное командование, не сумевшее должным образом управлять подчиненными ему морскими силами.

Среди германских исследований истории военных действий в Черном море центральное место занимает труд отставного контр-адмирала Германа Лорея «Die Krieg in den Trkischen Gewassern. Die Mittekmeer-division» («Война в турецких водах. Средиземноморская дивизия»), опубликованный в 1928 г. в числе работ известного 22-томного цикла «Das Marine-Archiv-Werk: Der Krieg zur See 1914-1918» и выдержавший несколько изданий на русском языке под названием «Операции германо-турецких морских сил в 1914-1918 гг.». Результаты научных изысканий Г. Лорея, принимавшего непосредственное участие в боевых действиях в Черном море (в 1915-1917 гг. автор командовал линейными кораблями «Барбаросс Хайредцин», затем «Торгуд Рейс»), позволяют составить достаточно полное представление о работе немцев в турецком флоте накануне мировой войны, о подготовке и проведении набеговой операции, открывшей военные действия против России.

Материалы Г. Лорея были существенно дополнены и отчасти уточнены в целом ряде современных зарубежных исследований. В 1995 г. известным германским историком Б. Лангензипеном и его турецким коллегой А. Гёлёрузом была выпущена в свет ретроспективная работа «The Ottoman Steam Navy 1828-1923» («Оттоманский паровой военный флот 1828-1923»), содержащая, в частности, подробную хронику интересующих нас событий. Немецкие исследователи Б. Лангензипен, Д. Ноттельман и И. Крюсман в 1999 г. опубликовали книгу «Halbmond und Kaiseradler: Goeben und Breslau am Bosporus 1914-1918» («Полумесяц и Орел: «Гебен» и «Бреслау» в Босфоре 1914-1918»). Введя в оборот целый ряд документов из германских, турецких и английских архивов, а также иных уникальных источников (главным образом, личного происхождения), авторы конкретизировали многие детали обстановки, сложившейся в черноморском регионе в преддверии вооруженного выступления Османской империи.

Кратко характеризуя источниковую базу настоящего исследования, заметим, что ее основу составили документы из фондов Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Российского государственного архива военно-морского флота (РГАВМФ), Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА), Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ) и других документальных коллекций. Наиболее репрезентативными в контексте нашей темы являются планирующие, директивные и отчетно-информационные боевые документы Военно-морского управления при Верховном главнокомандующем, Морского министерства (главным образом, Морского генерального штаба), штаба флота Черного моря и его основных соединений, а также переписка морских органов управления с Министерством иностранных дел и штабами взаимодействующих объединений сухопутных войск (в нашем случае — 7-й и Кавказской армий).

К сожалению, по сию пору в нашей стране не издано ни одного специализированного сборника «морских» документов периода Первой мировой войны (исключение составляют документальные сборники по истории революционного движения в недрах царского флота). Тем ценнее публикации отдельных «флотских» документов или их небольших тематических подборок, увидевшие свет в сборниках общеполитического характера, а также в некоторых отечественных и эмигрантских периодических изданиях. Некоторые чрезвычайно значимые сведения, существенно дополняющие наши представления о подготовке войны на Черноморском театре, содержатся в опубликованных дипломатических документах^{11}. Примером может служить изданный в конце 1914 г. сборник материалов об отношениях России и Османской империи в преддверии военных действий — так называемая Вторая оранжевая книга^{12}. Мнение видного советского историографа К.Б. Виноградова, который назвал подобные издания «книгами лжи» и полагал, что «такие подборки не могут быть использованы в качестве источника»^{13}, представляется нам излишне категоричным. В частности, документы «оранжевой книги» в значительной мере иллюстрируют процесс эскалации военно-политической обстановки на черноморских рубежах России и, что особенно важно в контексте настоящего исследования, полностью разоблачают вздорные измышления турецкой и германской пропаганды о якобы имевшей место провокации русского флота, повлекшей за собой нападение германо-турецких военно-мрских сил на российские порты 16 (29) октября 1914 г.

Исключительный научный интерес представляет новейшее достижение наших немецких коллег — четырехтомный документальный сборник «Die deutsche Seekriegsleitung im Ersten Weltkrieg» («Германское военно-морское командование в Первой мировой войне»), выпущенный Бундесархивом в 1999-2004 гг. Издание включает весьма содержательную подборку документов кайзера Вильгельма II, начальника его морского кабинета адмирала Г. фон Мюллера, начальников адмирал-штаба адмиралов Г. фон Поля, Г. Бахмана и X. фон Хольцендорфа, статс-секретарей имперского морского управления (морских министров) гросс-адмирала А. фон Тирпица и адмирала Э. фон Капелле, а также командира Средиземноморской дивизии контр-адмирала В. Сушона и германского посла в Константинополе Г. фон Вангенхайма. Эти материалы проливают свет на весьма важные политические и военные аспекты событий августа-сентября 1914 г., ранее остававшиеся на периферии исследований истории Первой мировой войны.

Многие подробности событий лета и осени 1914 г., не запечатленные в официальных служебных бумагах, изложены на страницах воспоминаний адмиралов и офицеров, участвовавших в Первой мировой войне. Несомненную ценность представляют произведения ветеранов Великой войны Б.П. Апрелева^{14}, В.В. Безуара^{15}, А.Д. Бубнова^{16}, А.П. Лукина^{17}, Н.А. Монастырева^{18}, М.М. Четверухина^{19}. Нельзя не упомянуть и о зарубежной мемуарной литературе — воспоминаниях и дневниках А. фон Тирпица, Джемаль-паши, В. Сушона, А. фон Хопмана, И. Помянковски, Т. Брауна, Р. Фирле, А. Байтина, Г. Коопа и других участников или очевидцев «странной войны» в Черном море. Безусловно, авторы этих и других подобных сочинений преследовали различные цели и, вероятно, не всегда были до конца откровенны, что, однако, не умаляет научной ценности упомянутых текстов как непосредственных свидетельств одной из самых драматических страниц всемирной истории.

В предлагаемой вниманию читателя работе предпринята попытка воссоздать целостную картину событий, непосредственно предшествовавших началу военных действий в Черном море, и нападения германо-турецкого флота на российские порты 16 (29) октября 1914 г., вовлекшего Турцию в войну с Россией и ее союзниками. Мы постарались, опираясь на широкий круг доступных ныне отечественных и зарубежных источников и отойдя от идеологических клише, осветить принимаемые противниками решения и оценить их последствия.

Автор выражает глубокую благодарность Д.М. Воробьеву, А.С. Гутану, К.Л. Кулагину, С.А. Липатову, Д.Г. Мартиросяну и А.А. Савиновой за помощь в подготовке рукописи и иллюстраций.

Глава 1.

Российские планы войны на Черноморском театре в 1906-1914 гг.

Прежде чем приступить к освещению эволюции российских планов войны на Черном море накануне 1914 г., попытаемся сформулировать факторы, определившие направленность стратегического планирования на «южном театре» после Русско-японской войны 1904-1905 гг.

Первым из них следует, по-видимому, полагать явно обозначившееся снижение значимости «проблемы черноморских проливов», которая на рубеже XIX-XX вв. утратила статус приоритетной общегосударственной военно-политической задачи, каковой она являлась на протяжении последней четверти XIX столетия.

Во-вторых, признание Германии главным вероятным противником, предопределившее выбор Балтийского моря как главного театра военных действий отечественного военно-морского флота и, как следствие, снижение внимания государственного и военно-морского руководства к Черноморскому театру.

В-третьих, сохранение русским Черноморским флотом, который в недавней войне с Японией не понес потерь в корабельном составе, превосходства в силах над всеми сопредельными державами, достигнутого в царствование Александра III. Среди черноморских государств лишь Османская империя располагала сколь-нибудь значимым военно-морским потенциалом, но и ее морские силы безоговорочно уступали русскому Черноморскому флоту. К исходу 1905 г. командующий турецким флотом Хасан Рами-паша располагал единственным сравнительно современным броненосцем, двумя новыми крейсерами, 17 миноносцами (из них лишь семь водоизмещением более 100 тонн) и 16 мореходными канонерскими лодками. Кроме того, в составе оттоманского флота числилось 16 совершенно устаревших броненосных кораблей и паровых корветов, построенных в 70-80-х годах XIX столетия^{20}. Российский же Черноморский флот (главный командир флота и портов — вице-адмирал Г.П. Чухнин) насчитывал в это время восемь эскадренных броненосцев, два крейсера, три минных крейсера, 36 миноносцев (из них девять больших), шесть мореходных канонерских лодок^{21}.

Уверенность в том, что «разложение Турции представляется только вопросом времени»^{22}, нашла свое отражение в Программе развития и реформ морских вооруженных сил России (октябрь 1906 г.) — первом концептуальном документе, который был подготовлен только что созданным Морским генеральным штабом. Согласно Программе Черноморский флот «по приведении его в порядок будет представлять достаточную силу, и в ближайшем будущем не потребуется его усиление»^{23}.

Существовала, правда, гипотетическая возможность наращивания неприятельских сил путем ввода в Черное море корабельной группировки австро-венгерского флота, и эта возможность учитывалась российским командованием вплоть до начала военных действий между Россией и Турцией в октябре 1914 г.^{24}. Однако подобные действия затруднялась географической конфигурацией театра, облегчавшей русскому флоту блокирование единственного входа в Черное море — пролива Босфор.

Наконец, в-четвертых, провал нескольких попыток российской дипломатии добиться пересмотра международно-правового статуса проливов, регламентированного Парижским трактатом 1856 г. и Лондонской конвенцией 1871 г. В результате Россия не могла усилить свой Черноморский флот иначе, как сооружением кораблей на отечественных верфях, в то время как Турция имела возможность заказывать или покупать готовые корабли за границей^{25}. При этом российское командование отдавало себе отчет в том, что темпы строительства кораблей на российских верфях были существенно ниже, чем на заводах Англии или Германии (для линкора-дредноута — в среднем четыре года против двух)^{26}.

Все эти обстоятельства нашли свое отражение как в постановке задач Черноморскому флоту[3], так и в определении форм и способов его действий.

Впервые после Русско-японской войны взгляды высшего военного и военно-морского руководства империи на роль и место Черноморского флота в будущей войне были сформулированы в журнале совместного совещания начальников генеральных штабов генерал-лейтенанта Ф.Ф. Палицына и капитана I ранга Л.А. Брусилова от 15 (28) декабря 1906 г. и их совместном всеподданнейшем докладе от 9 (22) января 1907 г.: «Обеспечение господства на водах Черного моря требует, чтобы флот был могущественным и характера активного, дабы быть в состоянии исполнить важнейшую в судьбе России задачу — открыть и обеспечить за нею проливы»^{27}.

Эти соображения получили развитие в «стратегических основаниях» для составления плана войны 1907 г.: перед Черноморским флотом ставилась цель создания и поддержания устойчивого благоприятного оперативного режима на театре — «возможно дольше сохранить обладание морем». Для ее достижения предполагалось решить две основные задачи: овладеть проливами или, во всяком случае, не допустить проход в Черное море морских сил враждебных государств. В обоих случаях основным силам флота следовало развернуться в предпроливную зону для разрушения укреплений противника, высадки десанта с последующей поддержкой его действий на берегу или для блокирования пролива путем постановки минного заграждения в Верхнем Босфоре и защиты его от траления^{28}.

Однако уже в том же году, несмотря на сохранение десантной операции в числе возможных задач флота, вопрос о «босфорской экспедиции», был, по существу, переведен в сугубо теоретическую плоскость. Об этом, в частности, свидетельствует высочайшее повеление об упразднении особого артиллерийского экспедиционного запаса и крепостного артиллерийского батальона, сформированных в рамках начавшейся в 1881 г. заблаговременной подготовки к десантной операции^{29}.

Очевидно, именно из-за фактического отказа от идеи овладения проливами соответствующая задача морским силам Черного моря в плане 1908 г. формулировалась предельно осторожно: «оказать в случае надобности содействие возможной десантной экспедиции». В остальном цель действий («сохранить обладание морем») и задачи («постараться уничтожить турецкий флот, если таковой войдет в Черное море, или же блокировать пролив с севера») флота принципиальных изменений не претерпели. Отметим, что с этого времени именно на «блокирование Босфора при широком использовании мин заграждения» были целеустремленны флотские маневры морских сил Черного моря^{30}.

Между тем реальная способность Черноморского флота решить перечисленные задачи весьма скептически оценивалась военным и военно-морским руководством страны. В частности, на совещании, проведенном председателем Совета министров П.А. Столыпиным 21 января (3 февраля) 1908 г. для выработки мер «на случай осложнений в Малой Азии», морской министр адмирал И.М. Диков констатировал: «Черноморский флот в настоящее время не готов к военным действиям и для сего потребовалось бы пополнить его личный состав и число подводных лодок, а главное запасы угля, снарядов артиллерийских и мин заграждения, без которых действия против Босфора, если турецкий флот увеличится покупкой новых судов, невозможно»^{31}. Состоявшееся неделю спустя заседание Совета государственной обороны подтвердило неудовлетворительное состояние вооруженных сил и рекомендовало «избегать принятия таких агрессивных действий, которые могут вызвать политические осложнения»^{32}.

При обсуждении возможных военных мер для разрешения «боснийского кризиса» 21 июля (3 августа) того же года морской министр сообщил о готовности отправить в Средиземное море два линкора и два крейсера Балтийского флота, однако возможность занятия Верхнего Босфора представлялась И.М. Дикову вопросом неопределенного будущего^{33}.

Событием, весьма серьезно повлиявшим на направленность оперативного планирования на Черноморском театре, стал состоявшийся в 1908 г. приход к власти в Османской империи «младотурок», верхушка которых явно тяготела к Центральным державам и, что особенно важно в контексте настоящего исследования, обнаружила намерения к значительному усилению своих военно-морских сил. Прогерманская ориентация новых турецких властей заставила российский Морской генеральный штаб приступить к разработке плана войны на Черном море на более продолжительный срок с учетом возможных изменений внешнеполитической ситуации. В этой связи было признано целесообразным безотлагательно составить два варианта «плана операций»: против турецкого флота и против флотов коалиции враждебных государств. План применения 1908 г. был оставлен в силе как вариант на случай войны с одной Турцией. Составленный же особый План войны на Черном море России с западной коалицией на 1909-1913 гг., предусматривавший возможность образования враждебного России военного союза в составе Германии, Австро-Венгрии, Румынии и Турции, ставил перед Черноморским флотом цель «временного сохранения обладания Черным морем для прикрытия беспрепятственного производства мобилизации нашими войсками и отправления их на главный театр, на что потребно около 19 дней»^{34}. В последующем флоту надлежало пресечь попытки военно-морских сил противника проникнуть в северо-западный район Черного моря и в Азовское море.

С оперативной точки зрения документ интересен прежде всего тем, что предусматривал комплексное применение надводных (ударных и минно-заградительных) сил, подводных лодок, а также «воздухоплавательного парка» — дирижаблей, на которые предполагалось возложить разведывательное обеспечение развернутой к Босфору корабельной группировки. Причем подводные лодки планировалось использовать не только в предпроливной зоне, но и в глубине пролива (в районе залива Золотой Рог) и даже в Мраморном море. Это обстоятельство заставляет усомниться в корректности установившейся точки зрения, согласно которой накануне Первой мировой войны подводные лодки рассматривались только как средство позиционной обороны и ближней разведки^{35}.

Замысел российского командования предусматривал сосредоточение главных сил флота к устью пролива не позднее чем через 36 часов с момента получения приказа о выходе в море; постановку минного заграждения в Босфоре предполагалось начать с получением сведений о появлении неприятельского флота в Дарданеллах и провести в три очереди. Первую очередь (400 мин в восемь линий) предстояло поставить с эскадренных миноносцев по возможности в глубине пролива или с поплавками с расчетом на снос их в пролив течением. Постановка мин второй очереди между мысами Юм-Бурну и Румели-Бурну (900 мин в три линии) возлагалась на крейсера и эсминцы. Тысячу мин в три линии третьей очереди должны были выставить пароходы и транспорты на внешнем босфорском рейде в 5-20 кабельтовых от входа в пролив.

При попытке противника прорвать блокаду Черноморскому флоту следовало дать бой на заранее подготовленной в предпроливной зоне минной позиции и в случае успеха возобновить блокирующие действия с опорой на маневренные пункты базирования, созданные на прилегающих рейдах (Кефкен, Инада и др.). Если же бой не даст желаемых результатов, считалось целесообразным отойти к своим берегам для пресечения попыток прорыва неприятельских сил в северо-западный район Черного моря и в Азовское море. Для нейтрализации угрозы со стороны румынского флота предполагалось сосредоточить резервные корабельные силы, включая часть подводных лодок, к устьям Дуная и выставить 300 мин у Супины и Констанцы.

Очевидно, что слабым местом плана 1909-1913 гг. являлся чрезмерно оптимистический расчет на своевременное упреждение противника. Рискованной была и постановка столь крупного заграждения — 2300 мин — в зоне досягаемости турецких береговых батарей. Кроме того, трудно полагать оправданным расчет на возможность базирования флота в неприятельских водах в течение оперативно значимого промежутка времени без надлежащего тылового и технического обеспечения столь значительных сил соответствующей группировкой плавучего тыла.

Укрепление морских сил эвентуального противника потребовало пересмотра взглядов на задачи Черноморского флота в будущей войне, заставив российское военное руководство умерить свои наступательные амбиции. В 1911 г. на особом совещании в Одессе, рассматривавшем вопрос о подготовке к высадке морского десанта в район Босфора в связи с напряженной обстановкой на Балканах, командование флота признало, что господство на море «недостижимо для Черноморского флота при его современном состоянии даже в том случае, если противником нашим явится одна Турция. Флот не может гарантировать обладание морем даже в течение 12 суток, так как превосходство его над турецким флотом весьма незначительно»^{36}. К подобным выводам пришло и состоявшееся в том же году совещание в Главном управлении Генерального штаба с участием представителей Генмора: «Десантная экспедиция к Босфору при современном соотношении морских сил наших и турецких невыполнима»^{37}. Это обстоятельство, по-видимому, вполне осознавали и у Певческого моста. В июле 1911 г. советник Министерства иностранных дел А.А. Гире, предлагавший отказаться от отстаивания принципа закрытия проливов и инициировать их нейтрализацию, писал, что до «занятия и укрепления нами Верхнего Босфора» дело дойдет не скоро^{38}.

Между тем перспективы пополнения турецкого флота линкорами английской постройки, первый из которых должен был вступить в строй двумя годами головного российского черноморского дредноута, придавали ситуации на Черном море угрожающий для России характер. В январе 1914 г. морской министр генерал-адъютант адмирал И.К. Григорович, расписавшись в бессилии своего ведомства «соответственно ответить» на рост османских морских вооружений, просил министра иностранных дел С.Д. Сазонова «дипломатическими путями добиться задержки их (двух строящихся для Турции линкоров. — Д. К.) в Англии при заводах по крайней мере на год, то есть с расчетом, что они появятся в Константинополе не ранее осени 1915 года»^{39}. Через два месяца С.Д. Сазонов, адресуясь к послу в Лондоне А.К. Бенкендорфу с поручением выяснить возможность конфискации или хотя бы задержки английским правительством турецких кораблей, указывал на опасность «нарушения равновесия морских сил на Черном море, которое могло бы оказаться у Турции относительно нашего флота»^{40}.

В 1912 г. Морским генеральным штабом были разработаны основания для составления нового плана войны с Турцией, в которых учитывалось усиление ее флота. Исходя из оценки изменившейся обстановки Генмор посчитал блокаду Босфора, которая красной нитью проходила через все оперативные планы Черноморского флота в предшествующие годы, невозможной и предложил ограничиться эпизодическими действиями корабельных сил в предпроливной зоне. «Эта операция (блокада пролива. — Д. К.) не по силам нашему флоту, потому что наша база Севастополь слишком удалена от Босфора и флот больше проводил бы времени на переходах от места блокады к порту для погрузки угля, чем нес бы блокадную службу. Кроме того, наш флот не имеет достаточного преимущества в силах, чтобы рисковать боем с германо-турецким в непосредственной близости от его порта, то есть при обстоятельствах, явно благоприятствующих неприятелю», — писал в январе 1915 г. Д.В. Ненюков, состоявший перед войной помощником начальника Морского генерального штаба^{41}.

Таким образом, впервые с 1881 г. вопрос о «десантной экспедиции» к Босфору был вовсе снят с повестки дня, причем по причинам не только оперативно-стратегическим, но и сугубо техническим. Осенью 1912 г. возникла реальная угроза захвата Константинополя болгарскими войсками, и новому морскому министру адмиралу И.К. Григоровичу было высочайше предписано быть готовым к высадке пятитысячного десанта для защиты христианского населения в случае анархии в турецкой столице. Выяснилось, однако, что Черноморский флот не располагает количеством транспортов, потребным для перевозки даже столь незначительного воинского формирования^{42}. 14 (27) марта 1913 г., когда С.Д. Сазонов вновь возбудил вопрос о «посылке отряда» в связи с успехами болгар во Фракии, командующий морскими силами Черного моря вице-адмирал А.А. Эбергард доложил: «Надлежит иметь в виду, что в указанном случае я могу двинуть лишь 750 человек на транспорте «Кронштадт». Через две недели начальник Морского генерального штаба вице-адмирал светлейший князь А.А. Ливен сообщил, что флот способен перевести в Константинополь 2 тыс. человек и еще 3 тыс. через пять — шесть дней^{43}. И это притом, что минимальный состав только первого эшелона «босфорского» десанта оценивался в один армейский корпус трехдивизионного состава численностью около 40 тыс. человек^{44}.

Несмотря на это, замысел Генмора, предоставлявший неприятелю возможность беспрепятственного ввода своего флота в Черное море и предполагавший «переход в наступление» только в случае «ослабления флота противника миноносцами, подводными лодками и минами заграждения»^{45}, не встретил поддержки со стороны А.А. Эбергарда[4]. Последний настаивал на идее «закупорки» Босфора минами и блокировании пролива корабельными силами. Принципиальный спор между Генмором и черноморским командованием по поводу основной идеи «плана операций» так и не был разрешен до начала военных действий^{46}.

Весьма вероятно, что трансформация позиции Морского генерального штаба в «босфорском вопросе» была обусловлена и обстоятельством субъективного характера — смертью первого начальника Генмора вице-адмирала Л.А. Брусилова. Лев Алексеевич в 1889 г. планировался к назначению на проектируемою должность морского агента в Турции^{47}, в 1890-х годах состоял адъютантом главного командира Черноморского флота и портов Черного и Каспийского морей вице — адмирала Н.В. Копытова, лично занимался изучением прибосфорско — го района, стоял у истоков подготовки десантной экспедиции и являлся генерального штаба вице-адмирал одним их наиболее последовательных апологетов идеи овладения Черноморскими проливами.

Проект оперативного плана на 1914 г., разработанный оперативной частью штаба морских сил Черного моря во главе со старшим лейтенантом И.А. Кононовым и утвержденный адмиралом А.А. Эбергардом 15 (28) декабря 1913 г., исходил из предположения, что война будет наступательной со стороны Турции и оборонительной для России при нейтралитете Румынии и Болгарии, во всяком случае на начальном этапе войны. Командование флота предполагало, что превосходящие турецкие морские силы для обеспечения действий своих сухопутных войск на Кавказе попытаются предварительно нанести поражение русскому флоту или заблокировать его в Севастополе. Поэтому А.А. Эбергард видел свою задачу в «борьбе за господство на море», для чего предполагал всеми вверенными силами «занять выгодную позицию для боя вблизи своей главной базы и на этой позиции дать решительный бой»^{48}. Замысел командующего морскими силами предусматривал совместное применение разнородных сил, поэтому удаление позиции от Севастополя определялось возможностью использования подводных лодок, гидроавиации и старых маломореходных миноносцев. Постановки минных заграждений у Одессы, на подходах к Керченскому проливу и у Босфора оценивались как «вспомогательные операции», не имеющие решающего значения. Постановка заграждения в предпроливной зоне должна была по возможности иметь упреждающий характер, то есть выполняться до выхода в Черное море главных сил неприятеля. Это заграждение, по мнению командования флота, должно было в дальнейшем затруднить неприятельское грузовое судоходство, а в случае успешного для русских боя у Севастополя препятствовать возвращению турецкого флота в Босфор.

Очевидно, что суждения о политической обстановке, положенные командованием морских сил Черного моря в основу «плана операций» на 1914 г., совершенно не соответствовали реальному положению дел. Это относится прежде всего к основному постулату документа, согласно которому «Россия, не усилив своей армии параллельно с усилением в 1913 году германской и австрийской армий, не имея на Черном море ни сильного флота, ни достаточных средств для перевозки крупного десанта, также боясь внутренних потрясений, сама войны не начнет (выделено мной — Д. К.)»^{49}. Эти «ошибочные, но логичные» рассуждения стали следствием неспособности высшего государственного руководства ориентировать военное и военно-морское командование в своих внешнеполитических приоритетах, иными словами — «поразительного несоответствия политики и стратегии»^{50}.

При рассмотрении оперативной сущности документа обращает на себя внимание то обстоятельство, что сформулированной в нем цели действий флота — завоеванию господства на море — не соответствовал замысел, предусматривавший не активные действия по поиску и поражению неприятельских сил, а ожидание турецкого флота на позиции вблизи своей главной базы. При этом других вариантов решения разработано не было, хотя идея о непреклонной решимости противника «наступать к Севастополю» и дать сражение в невыгодных для него условиях являлась явно предвзятой.

Наконец, «план операций» не предусматривал никакого взаимодействия с действующими на Кавказе сухопутными войсками, не планировалось выделение сил и средств для обороны побережья вне районов базирования сил флота, в чем, прочем, следует упрекать не столько командование флота, сколько высшее военное руководство империи. Весьма показательна в этом смысле выдержка из телеграммы командующего флотом наместнику на Кавказе графу И.И. Воронцову-Дашкову от 8 (21) сентября 1914 г.: «Сожалею о скудости средств флота, которому до войны никаких требований не ставилось, почему теперь приходится уделять из средств, назначенных для других целей»^{51}.

Не удалось создать условий и для организации эффективного взаимодействия с военно-морскими силами союзных держав, сосредоточенными в Средиземном море. После подписания 3(16) июля 1912 г. русско-французской морс кой конвенции^{52} российский МГШ приступил к обмену информацией с морским генштабом Франции, в зону ответственности которой входило, по соглашению с англичанами, Средиземное море. Результатом совещаний светлейшего князя А.А. Ливена с его французским коллегой вице-адмиралом К. Обером стало взаимное признание необходимости заблаговременной подготовки к координации действий союзных флотов путем «непосредственных сношений» морских генеральных штабов, включая ежегодные встречи их начальников, систематический обмен сведениями и даже согласование оперативно-стратегических планов; механизм этих контактов регулировался специальным соглашением.

Тем не менее сотрудничество российских и французских морских генштабов, как и в целом подписание конвенции 1912 г., существенных результатов не принесли. Так, председатель Совета министров В.Н. Коковцов, ознакомившись с протоколом первого обмена «стратегическими взглядами», счел необходимым отметить, что «изложение это страдает в некоторых своих частях недостаточной определенностью и может при известных условиях дать повод к различному пониманию»^{53}. Премьер находил желательным, чтобы «последующий обмен мыслей имел своим предметов более точное изложение как состоявшихся постановлений, так и последующего их развития». Однако и в дальнейшем прикладное «военное» значение этих контактов оставалось весьма ограниченным. Показательно, что во время посещения Франции группой морских офицеров во главе с вице-адмиралом А.И. Русиным[5] в июне 1914 г. «вопросов стратегического характера ни с той, ни с другой стороны почти не имелось; нас взаимно интересовали, главным образом, тактически-организационные принципы наших флотов и их технические особенности»^{54}.

Правда, на состоявшемся в 1912 г. совещании начальников морских генеральных штабов французы взяли на себя обязательство в случае войны воспрепятствовать прорыву в Дарданеллы австрийских и итальянских морских сил. Однако, как было показано выше, на содержание нашего оперативного планирования на Черноморском театре обещания союзников сколь-нибудь существенного влияния не оказали. По существу, Черноморский флот, подобно Балтийскому, полагался лишь на собственные силы.

Оперативный план, подготовленный штабом морских сил Черного моря, не был утвержден морским министром, однако другого оперативного плана Генмор не разработал. В итоге к лету 1914 г. план применения Черноморского флота фактически не существовал, отсутствовали и единые взгляды на ведение войны на этом театре. Как следствие, флоту не были поставлены конкретные задачи на случай начала военных действий. «Это, с одной стороны, развязывало руки… Эбергарду, а с другой — характеризовало отсутствие вполне сложившихся идей в самом [Морском] генеральном штабе. Черноморскому флоту была поставлена условная задача и не дано определенного указания для составления плана кампании», — замечает по этому поводу выдающийся советский военно-морской историк и теоретик М.А. Петров^{55}.

Итак, в ходе оперативного планирования на Черноморском театре в 1906-1914 гг. при сохранении неизменной цели действий, заключавшейся в завоевании и удержании господства на театре, способы ее достижения претерпели принципиальные изменения. В первые годы после окончания войны с Японией для обеспечения благоприятного оперативного режима предполагалось воспрепятствовать проникновению в Черное море неприятельского флота, будь то турецкого или коалиционного, путем захвата проливов или блокады Босфора. При этом наступательные действия в предпроливной зоне характеризовались Морским генеральным штабом (во всяком случае, влиятельной группой операторов — сторонников «похода на Константинополь» — М.И. Каськовым, Е.Н. Квашниным-Самариным, А.В. Немитцем и др.) как «главная» и «единственная» операция и «природная задача» Черноморского флота. В последние же предвоенные годы изменение соотношения морских сил не в пользу России привело к преобладанию точки зрения о «недействительности операции закупорки Босфора»^{56}. В результате, как писал А.Н. Щеглов, «ясная историческая цель начала все более тускнеть и наконец вовсе поблекла»^{57}. Суть замысла «плана операций» эволюционировала от стремления упредить флот противника, то есть пресечь его вход в Черное море, к идее нанесения неприятелю поражения в эскадренном сражении на позиции вблизи Севастополя.

Отметим, что наши выводы вполне корреспондируются с периодизацией предвоенной «политики России в проливах», предложенной профессором К.Ф. Шацилло. Последний выделяет три «ясно заметных этапа» российской политики в «Босфорском вопросе». Первый этап (конец 1907 г. — весна 1909 г.) характеризовался активизацией политики Санкт-Петербурга, обусловленной главным образом соглашением с Англией, заключенным летом 1907 г. Основным содержанием второго этапа (апрель 1909 г. — конец 1911 г.) стал отказ от активной политики в Балканском регионе. Наконец, на третьем этапе обозначилась тенденция возвращения к силовой политике в отношении Турции, однако изменение режима проливов откладывалось на сравнительно отдаленное будущее (1917-1919 гг.) и мыслилось уже не как военное или политическое единоборство с Османской империей, а как один из актов общеевропейской войны^{58}.

Безусловным положительным достижением российского Морского ведомства следует полагать почти ежегодную корректировку планов применения флота с учетом изменений военно-политической обстановки в регионе, что придавало оперативному планированию известную гибкость. Серьезнейшим же недостатком в деятельности Морского генерального штаба стало отсутствие к началу военных действий утвержденного оперативного плана Черноморского флота, что поставило его командование в весьма затруднительное положение.

Особого внимания заслуживают последствия снятия с повестки дня вопроса о проведении десантной операции в районе Босфора, которое было, по существу, окончательно оформлено решением особого совещания, созванного по инициативе министра иностранных дел 8 (21) февраля 1914 г.^{59}. На наш взгляд, «сухой остаток» состоявшихся на совещании прений аккумулирован в словах помощника начальника Морского генерального штаба капитана I ранга Д.В. Ненюкова: «Самая возможность десантной операции отпадает, пока наши морские силы не приобретут перевеса».

Оставив в стороне общеполитические, культурно-религиозные и иные аспекты проблемы «возвращения креста на Святую Софию», отметим важное обстоятельство военно-экономического характера. Отказ от планов овладения проливами в случае войны с Турцией неизбежно вел к прекращению российских экономических перевозок через Босфор и Дарданеллы, которые имели колоссальное хозяйственное значение. Накануне войны через Черное и Азовское моря осуществлялось 44,1% внешнеэкономического оборота страны, причем особенно велика была роль южных морей в российском экспорте, так как именно причерноморские губернии являлись основными производителями зерна и муки — главной экспортной статьи. Не следует приуменьшать роль этого торгового пути и для российской добывающей промышленности — Донецкого каменноугольного бассейна, Кавказского нефтепромышленного и рудоносного районов^{60}. Достаточно сказать, что в 1913 г. через порты Черного и Азовского морей было вывезено товаров на 630,4 млн. руб., что составило 56,5% российского экспорта^{61}. Зависимость экономики России от бесперебойного мореплавания через Босфор и Дарданеллы была наглядно продемонстрирована во время итало-турецкой войны 1911-1912 гг. и Балканских войн 1912-1913 гг., когда проливы временно закрывались Портой. Это, как выразился капитан I ранга А.Н. Щеглов, состоявший в то время морским агентом в Турции, «подняло вопль по всей России»^{62}. По подсчетам российского Министерства финансов, паралич хлебной торговли наносил стране ежемесячные убытки в размере около 30 млн. руб.^{63}.

Кстати, закрытие проливов создавало множество проблем и для союзников России. В годы мировой войны, лишившись основного источника снабжения зерном, государства Антанты вынуждены были импортировать его главным образом из США и Аргентины, что, естественно, многократно увеличивало протяженность экономических коммуникационных линий и делало их весьма уязвимыми от воздействия неприятельских военно-морских сил. Последнее обстоятельство, по наблюдению германского историка Э. Хайделя, стало «существенной поддержкой для подводной войны»^{64}. Наконец, с закрытием проливной зоны Россия лишалась наиболее удобного пути получения военных материалов от союзников.

Несмотря на очевидные последствия такого положения, весьма опасные с точки зрения обеспечения экономической безопасности государства и поддержания его способности вести войну, важность этой проблемы не была в полной мере осознана высшим государственным и военным руководством. «Задача завладения Босфором для обеспечения наших морских сообщений через проливы (выделено мной. — Д. К.) ни правительством, ни Главным управлением Генерального штаба нашему Морскому ведомству ни в какой форме перед войной и не ставилась», — свидетельствует А.Д. Бубнов^{65}. В самом же Морском генеральном штабе полагали возможным перевести вопрос о захвате проливов в практическую плоскость в лучшем случае к 1918-1919 гг.^{66}.

Важно иметь в виду и то, что отказ от проведения каких-либо заблаговременных (в мирное время) подготовительных мероприятий к десантной «экспедиции» привел к тому, что в ходе войны, когда идея проведения операции была вновь поставлена на повестку дня, многие проблемы организационного, технического и иного характера приняли весьма серьезный, а в некоторых случаях неразрешимый характер.

Глава 2.

Оттоманский флот на пороге мировой войны

С началом Первой мировой войны — 21 июля (3 августа) 1914 г. — турецкое правительство объявило о своем нейтралитете^{67}, однако эта декларация имела не более чем формальный характер. Османская империя готовилась взяться за оружие и извлечь из разгорающегося общеевропейского военного конфликта свои выгоды — об этом говорили сведения, поступавшие с берегов Босфора в Россию как по разведывательным, так и дипломатическим каналам.

20 июля (2 августа) командующий флотом Черного моря адмирал А.А. Эбергард телеграфировал морскому министру генерал-адъютанту И.К. Григоровичу: «Из перехваченной радиограммы: Турция объявила полную мобилизацию и примкнула к нашим противникам. От посла ни слова. Прошу сообщить отзыв министерства иностранных дел»^{68}. В тот же день великий визирь (глава Высокой Порты — оттоманского правительства) принц Сайд Халим-паша заверил российского посла в Константинополе М.Н. Гирса в том, что мобилизация ограничена сосредоточением войск во Фракии и на Босфоре, то есть направлена исключительно против «возможного движения» Болгарии. Однако турецкий сановник явно лукавил: вектор внешнеполитического движения Османской империи к этому времени вполне определился. В тот же день в резиденции великого визиря Сайд Халим-паша и германский посол в Турции барон Г. фон Вангенхайм в присутствии младотурецкого триумвирата (Энвер — Талаат — Джемаль) подписали тайное соглашение, обязывающее Порту объявить войну России, в случае если Петербург вмешается в австро-сербский конфликт и Германия выступит на стороне Австро-Венгрии^{69}. Одновременно турецкий военный министр и по совместительству начальник генштаба Энвер-паша подписал конвенцию, по существу передающую оттоманскую армию под германское командование^{70}. Поэтому последовавшее 23 июля (5 августа) обращение Энвера к российскому, а затем к великобританскому и французскому послам с предложением военного союза в обмен на гарантии возвращения Турции Западной Фракии и островов в Эгейском море было не более чем отвлекающим политическим маневром.

Для военно-политического руководства России прогерманская ориентация младотурецкой верхушки не являлась откровением. Еще в феврале 1912 г. в докладе на имя начальника Главного управления Генерального штаба (ГУГШ) генерала от кавалерии Я.К. Жилинского генерал-квартирмейстер ГУГШ генерал-лейтенант Ю.Н. Данилов указывал на то, что «Турция под давлением Германии может выступить… в числе наших активных противников»^{71}. Как значилось в Записке о силах и вероятных планах наших западных противников, составленной в отделе генерал-квартирмейстера в апреле 1914 г., «в этом государстве, как известно, в настоящее время весьма сильно влияние Германии; работа последней вероятно приведет к тому, что в случае Европейской войны Турция будет на стороне Тройственного союза; и если Турция, по каким-либо причинам, не выступит активно, то, во всяком случае, державам этого союза будет обеспечен ее дружественный нейтралитет»^{72}. Однако боеспособность сухопутной армии оттоманцев оценивалась с некоторым скептицизмом и руководством российского военного ведомства, и военным агентом в Турции генерал-майором М.Н. Леонтьевым, который неоднократно докладывал об «относительной слабости» войск султана; о «неготовности турецкой армии» доносил в Министерство иностранных дел и посол М.Н. Гире. Иное дело — османский флот, который буквально со дня на день должен был пополниться двумя новыми дредноутами английской постройки…

«Младотурецкая» революция 1908 г., свергнувшая феодально-теократический режим султана Абдул Хамида II, застала оттоманский флот в удручающем состоянии. Низложенный султан (по выражению лорда У. Гладстона — «убийца на троне») пренебрегал своими морскими силами, пришедшими за годы правления тирана в полный упадок. «Иттихадисты»[6] же видели в мощном флоте эффективный инструмент вывода Османской империи из-под полуколониальной зависимости от великих держав — главной цели своей революции. Поэтому в том же — 1908 г. — Порта приняла десятилетнюю программу строительства нового флота из шести линкоров, 12 эсминцев, восьми подводных лодок, минного транспорта, двух минных заградителей, учебного и госпитального судов и шести транспортов, не считая десяти канонерских лодок для Красного моря, плавучих доков для Константинополя и Басры и «устройства искрового телеграфа»^{73}.

Однако на первых порах туркам пришлось ограничиться покупкой в Германии старых, хотя и модернизированных в 1902-1904 гг. броненосцев «Вайссенбург» и «Курфюрст Фридрих Вильгельм» (1890 г. закладки, водоизмещение в полном грузу 10 670 тонн, вооружение — шесть 280-миллиметровых, по восемь 105-миллиметровых и 88-миллиметровых орудий, фактическая скорость — 10 узлов), которые в сентябре 1910 г. вошли в состав оттоманского флота под названиями «Торгуд Рейс» и «Барбаросс Хайреддин» соответственно. Около этого времени турецкий флот пополнился четырьмя новыми эсминцами типа «Муавенет-и Миллие» (765 тонн, по два 75-миллиметровых и 57-миллиметровых орудия,

три однотрубных торпедных аппарата, 26 узлов) — бывшими германскими «S165» — «S168», построенными в 1908-1910 гг. фирмой «Шихау» в Эльбинге. К началу мировой войны «шихауские» эскадренные миноносцы (в обиходе наши моряки называли их «милетами») являлись единственными сравнительно современными, хотя и довольно слабыми на фоне лучших представителей своего класса боевыми единицами флота султана. Шесть германских кораблей обошлись казне Османской империи в 25 млн. марок.

Впрочем, весной 1911 г. в состав русского Черноморского флота вошли линейные корабли «Иоанн Златоуст» и «Евстафий», которые, хотя и являлись устаревшими еще на стапелях «долгостроями» доцусимских времен, с лихвой компенсировали усиление флота Порты устаревшими германскими броненосцами и вернули российскому флоту превосходство в силах. В этих условиях младотурки сделали ставку на покупку за границей крупных кораблей новейших типов. Предпринятая Портой в том же году попытка приобрести за 44 млн. марок один из немецких «больших крейсеров»[7] — во время предварительного зондажа речь шла о «Блюхере», а затем о строящихся линейных крейсерах «Фон дер Танн», «Мольтке» или «Гебен» — успехом не увенчалась^{74}. Не удалось Турции и перекупить у бразильцев строящиеся в Англии дредноуты «Минас Жерайс» и «Рио-де-Жанейро» — запрошенная фирмой «Армстронг» сумма оказалась неподъемной для бюджета Османской империи.

Тем не менее вскоре военно-морские амбиции младотурок начали, как казалось, претворяться в жизнь. Контракт на постройку первого линейного корабля дредноутного типа, названного «Мехмед Решад V» (еще на стапеле переименован в «Решадие»), был заключен Блистательной Портой с английской фирмой «Виккерс» 26 мая (8 июня) 1911 г., за два месяца до выдачи русским Морским ведомством наряда на строительство головного черноморского дредноута — будущего линкора «Императрица Мария». Потенциальный русский оппонент «Решадие» имел машины такой же мощности (26 500 л.с.) и, весьма вероятно, той же системы (заказывались тоже Виккерсу), почти равное водоизмещение (проектное нормальное «Марии» — 22 600 тонн, «Решадие» — 23 783 тонн) и одинаковую скорость (21 узел), однако существенно уступал турецкому кораблю в вооружении. Двенадцати 305-миллиметровым и двадцати 130-миллиметровым орудиям русского линкора турецкий «сверхдредноут»[8] мог противопоставить десять 343-миллиметровых и шестнадцать 152-миллиметровых орудий — «Решадие» весьма походил архитектурой и составом артиллерии на своих британских ровесников — корабли типа «Кинг Джорж V». На практике это означало превосходство в поражающей способности снарядов: английский 13,5-дюмовый снаряд весил 565,5 кг, а русский 12-дюймовый — 470 кг. Правда, за счет меньшего количества орудий вес бортового залпа главного калибра будущего турецкого линкора не столь существенно превосходил аналогичный показатель русского корабля — 5675 кг («Решадие») против 5640 кг («Императрица Мария»)^{75}. Но особенно опасным было то обстоятельство, что завод Виккерса обязался закончить корабль постройкой к апрелю 1913 г., то есть более чем двумя годами ранее готовности «Марии». Как не без оснований полагали в российском Морском генеральном штабе, «Турция старается получить господство в Черном море, основывая свой расчет на необорудованности русских заводов, плохой и медленной постройке судов русскими»^{76}.

Через несколько месяцев после «Решадие» был заказан, на сей раз Армстронгу, второй однотипный дредноут — «Решад и Хамисс». Кроме того, имелись сведения о планах Германии передать Турции в случае войны линейный крейсер и один-два современных легких крейсера^{77}. Из агентурных источников в Петербурге стало известно и о том, что турецкое морское министерство по настоянию главы британской военно-морской миссии адмирала Вильямса приступило к отбору и подготовке офицеров и команд для будущих дредноутов^{78}. Однако войны с Италией, а затем с Балканским союзом истощили и без того не богатую казну султана, так что в 1912 г. Турции пришлось отказаться от второго линкора. А строительство «Решадие», прерванное с началом первой Балканской войны, было возобновлено в мае 1913 г. лишь благодаря великобританскому правительству, которое гарантировало Виккерсу покупку корабля английским адмиралтейством в случае отсутствия денег у оттоманцев.

После поражения в первой Балканской войне в Турции появилась новая, куда более скромная и реалистичная, программа военного кораблестроения — речь шла о двух 5500-тонных крейсерах, четырех эсминцах по 1000 тонн, двух подводных лодках и минном заградителе. Некоторые члены младотурецкой верхушки вновь обратили свои взоры к Германии, которая была не прочь продать два оставшихся броненосца типа «Бранденбург». Командование флота, однако, предпочитало ориентироваться на приобретение современных кораблей, и вскоре положение в черноморском регионе вновь приобрело весьма угрожающий для России характер.

В январе 1914 г. воинственные младотурки при посредстве Дрезден-Банка все же перекупили за 2 725 000 фунтов стерлингов линкор «Рио-де-Жанейро», строящийся на верфи Армстронга в Ньюкасле^{79}. Корабль, получивший название «Султан Осман I», имел полные водоизмещение 27 500 тонн был оснащен главной энергетической установкой производства фирмы «Виккерс Лтд.» мощностью 34 000 л.с. (проектная скорость — 22 узла) и вооружен четырнадцатью 305-миллиметровыми и восемнадцатью 152-миллиметровыми орудиями. «Рио-де-Жанейро», заложенный в сентябре 1911 г., в январе 1913 г. был спущен на воду, однако через год проблемы политического и экономического характера заставили правительство Бразилии продать недостроенный линкор. Кстати, в борьбе за бразильский дредноут Порта одержала верх над греческим и итальянским правительствами во многом благодаря тому, что предоставило Армстронгу право строительства верфи на территории Турции и гарантировало ему дальнейшие контракты на постройку военных кораблей. Действительно, в мае 1914 г. британская фирма получила заказы на два крейсера-скаута и две подводные лодки, а два из четырех 1100-тонных эсминцев, переданных Армстрогном своим субподрядчикам, предполагалось строить в Турции. Кроме того, шесть эсминцев турки заказали во Франции, еще четыре — в Италии. «В настоящее время Россия утрачивает свое господство над Черным морем, которое переходит к Турции на несколько лет и из которого Турция не замедлит извлечь все происходящие отсюда политические и стратегические выводы», — констатировал в декабре 1913 г. морской агент в Константинополе А.Н. Щеглов^{80}. Однако вопрос о том, смогла бы казна Османской империи оплатить эти корабли, так и не перешел в практическую плоскость — в августе 1914 г. контракты на постройку крейсеров, эсминцев и подводных лодок были аннулированы.

Буквально за неделю до начала мировой войны в Девонпорте англичане предъявили к испытаниям линкор «Султан Осман I», и турецкий морской министр Джемаль-паша принял решение в первых числах августа вывести флот в Средиземное море, намереваясь встретить новый линкор в районе Крита (Порта располагала сведениями о планах греков взорвать «Осман» в Гибралтаре или напасть на него всем своим флотом в водах Архипелага)^{81}. На борту «Султана Османа I» уже находились около 500 турецких моряков во главе с албаем (контр-адмиралом) Хусейном Рауфом — известным революционером-иттихадистом и героем Балканской войны 1912-1913 гг.[9], а в недалеком будущем — морским министром, сподвижником Мустафы Кемаля (Ататюрка) и главой анкарского правительства.

В сложной и динамичной обстановке, складывающейся в черноморском регионе в последних числах июля 1914 г., недопущение усиления оттоманского флота построенными в Англии линкорами стало, без преувеличения, одной из важнейших задач министерства у Певческого моста. «Я полагал бы… крайне желательным, чтобы Англия или Франция не допустили прихода сюда дредноута «Осман», — настаивал М.Н. Гире, адресуясь в Министерство иностранных дел 21 июля (3 августа)^{82}. Однако хлопоты дипломатов, энергично поддержанных Морским генеральным штабом, оказались, по-видимому, излишними. Британцы, и сами стремившиеся всемерно усилить свои морские силы перед лицом германского Флота открытого моря, приняли решение о конфискации турецких линкоров, пообещав Порте предоставить равноценную замену по окончании войны. Об этом в Петербурге с большим, надо полагать, облегчением узнали уже 22 июля (4 августа) от морского агента в Великобритании флигель-адъютанта капитана I ранга Н.А. Волкова. Удержанный английским правительством «Султан Осман I» вошел в состав 4-й эскадры Гранд Флита под именем «Эйджинкорт», та же судьба постигла «Решадие», который превратился в «Эрин» и поступил во 2-ю эскадру.

Тогда же англичане свернули едва начавшиеся работы и на однотипном корабле «Фатих Султан Мехмед», который был заказан турецким правительством в апреле 1914 г. и через полтора месяца заложен на верфи Виккерса в Бэрроу^{83}. Через месяц корабль был разобран на стапеле не только из-за низкой степени готовности, но и потому, что его характеристики уже не удовлетворяли британское адмиралтейство, которое с 1912 г. строило быстроходные линкоры с 15-дюймовой артиллерией^{84}. Таким образом, из четырех дредноутов, фигурировавших в честолюбивых планах Порты, турки не получили ни одного.

Известие о «краже» (выражение Джемаля) англичанами двух линейных кораблей подданные султана встретили с возмущением и гневом. «Наложенный великобританским правительством секвестр на эти дредноуты, притом через несколько часов после получения от оттоманского правительства последнего следуемого за них взноса, … нанес сильный удар самолюбию турок и вызвал в стране взрыв всеобщего негодования как против Англии, так и вообще против держав Тройственного Согласия», — доносил в Петроград М.Н. Гире 22 сентября (5 октября)^{85}. Кроме «национального унижения» очень многие османы понесли личные материальные потери — для строительства «Решадие» все чиновники и другие служащие, состоявшие на государственном жаловании, были обложены специальным налогом.

Однако едва миновала угроза усиления оттоманского флота новейшими дредноутами, как возникла опасность появления в Черном море нового противника — императорского и королевского флота Австро-Венгрии[10].

Глава 3.

Несостоявшаяся «черноморская экспедиция» австро-венгерского флота в августе 1914 г.

Военно-морские силы империи Габсбургов в качестве потенциального противника на Черном море фигурировали в русских планах войны на «южном театре» начиная с 1908 г. Напомним, что именно тогда российский Морской генеральный штаб приступил к разработке «плана операций» Черноморского флота против морских сил коалиции враждебных государств. Результатом работы Генмора стал План войны на Черном море России с западной коалицией на 1909-13 гг., предусматривавший возможность образования направленного против России военного союза в составе Германии, Австро-Венгрии, Румынии и Турции. Уже в 1909 г. на итоговых осенних маневрах морских сил Черного моря, где отрабатывались действия по недопущению выхода из Босфора неприятельской эскадры, в числе сил «противника» учитывалась дивизия австрийских броненосцев типа «эрцгерцог»^{86}.

Опасения Морского генерального штаба не были беспочвенными: еще в 1887 г. на переговорах о заключении австро-турецкого антироссийского военного союза обсуждался вопрос о пропуске австрийского флота в Черное море, тогда же группа австрийских морских офицеров прибыла в Турцию для изучения нового театра военных действий^{87}. Да и в последние предвоенные годы официальная Вена рассматривала Турцию как своего возможного союзника в войне с Россией и всеми мерами стремилась склонить на свою сторону другие причерноморские государства^{88}.

Кстати, именно необходимость нейтрализовать угрозу со стороны австро-венгерского флота стала одной из важных предпосылок появления планов сосредоточения корабельной группировки русского флота в Средиземном море. Этой мерой предполагалось в случае войны с Турцией воздействовать на противника с нового стратегического направления, создать благоприятные условия для действий Черноморского флота в направлении Босфора и, что важно в контексте данной темы, воспрепятствовать появлению в Черном море флотов враждебных государств — Австро-Венгрии и Италии. Эта мысль, заключавшаяся, по существу, в возврате к практике последней четверти XIX столетия, имела в последние предвоенные годы широкое хождение в российских военно-морских и дипломатических кругах.

По-видимому, впервые в сколь-нибудь систематизированном и аргументированном виде «средиземноморский проект» был изложен в записке вице-директора канцелярии Министерства иностранных дел Н.А. Базили, датированной июлем 1913 г. Автор документа констатировал, что «утрата нами господства на Черном море требует безотлагательных мер для восстановления столь необходимого нам во всех отношениях решительного преобладания наших морских сил». Для достижения этой цели Николай Александрович предлагал провести в жизнь целый ряд весьма радикальных мер, среди которых отметим скорейшую, не позднее весны 1914 г., закладку на черноморских верфях новой серии дредноутов (три-четыре единицы) и «образование, по примеру прошлого, русской эскадры в Средиземном море». Характерно, что необходимость столь решительного пересмотра дислокации сил военного флота предопределялось, по мнению автора записки, всей логикой российской международной политики того времени: «Если вспомнить, что упразднение нашей средиземноморской эскадры вызвано было перенесением на Дальний Восток центра тяжести нашей политики, то возвращение ныне к историческим нашим задачам на Ближнем Востоке должно иметь своим последствием появление вновь нашего флота в Средиземном море»^{89}. Ядро нового соединения, по мнению Н.А. Базили, должны были образовать четыре линейных корабля, строившиеся для Балтийского моря, а также достраивающийся в Англии по заказу Бразилии линкор «Рио-де-Жанейро»[11] и еще один «предполагаемый к продаже южно-американский дредноут»[12].

Еще дальше пошли специалисты руководимой капитаном II ранга А.В. Немитцем 2-й оперативной части Морского генерального штаба, которой в том же месяце был подготовлен доклад «О политических и стратегических задачах России в вопросе проливов и Черного моря». В документе обосновывалась целесообразность сосредоточения в Эгейском море в 1915-1918 гг. «всего русского флота, то есть Черноморского и Балтийского». Отметим, что в перечень мероприятий «стратегической подготовки захвата проливов» операторы Генмора включили пункт о «подготовке, на случай войны, наступательной операции сосредоточенного в Средиземном море русского флота против австрийского и других, которые окажутся на его стороне (выделено мной. — Д. К.)»^{90}.

Что же касается обороны Финского залива и вообще балтийского побережья, то таковую, по мнению специалистов Генмора, следовало возложить на «армию и Ревель-Поркалаудскую крепость со всем резервным флотом». Непременным условием успешного решения столь масштабной задачи составители доклада полагали «оборудование в Эгейском море театра и базы своему флоту в пределах, допустимых международными соглашениями вообще и союзом с Грецией в частности. Здесь придется соорудить для нашего флота плавучую базу, которая и будет стоять в греческих портах»^{91}.

В декабре 1913 г. вопрос о переводе на юг бригады балтийских дредноутов сразу по вступлении их в строй обсуждался в высших сферах Морского министерства. Более того, И.К. Григорович ставил перед внешнеполитическим ведомством вопрос о дипломатическом обеспечении прохода этих кораблей через Дарданеллы и Босфор^{92}. Иван Константинович ссылался на то, что «представители Министерства иностранных дел в сношениях с Морским генеральным штабом высказывались, что при исключительных обстоятельствах и в случае крайней необходимости вопрос о частичном нарушении конвенции о проливах — пропуске нашей бригады дредноутов в Черное море — мог бы быть поставлен на международно-политическое обсуждение не без надежды на успешное его для России решение»^{93}.

Лагерь противников чрезмерного увлечения средиземноморскими делами возглавил, естественно, командующий морскими силами Балтийского моря адмирал Н.О. фон Эссен. 2 (15) февраля 1914 г. Николай Оттович представил морскому министру рапорт, в котором обрисовал удручающее состояние вверенного ему флота и настаивал на безотлагательной покупке аргентинских и чилийских линкоров, но не для перевода их в Средиземное море, а для формирования полноценной «боевой эскадры» на главном — Балтийском — морском театре. 1(14) апреля Н.О. фон Эссен вновь обратился к министру, резюмировав свои рассуждения выводом, согласно которому только «осуществление заграничных заказов одновременно с постройкой на отечественных стапелях новых судов» может стать единственным выходом из «настоящего положения нашей морской силы в Балтийском театре»^{94}.

Кстати, за отправку предположенных к покупке «южно-американских» кораблей на Балтику еще в 1912 г. выступало и командование морских сил Черного моря. Черноморцы, однако, полагали полезным в этом случае передислоцировать в Черное море балтийскую бригаду линкоров-додредноутов («Андрей Первозванный», «Император Павел I», «Слава» и «Цесаревич»). Флаг-капитан оперативной части штаба командующего морскими силами Черного моря старший лейтенант И.А. Кононов предлагал сосредоточить эти корабли в Босфоре под предлогом участия в международной эскадре в связи с Балканской войной и при необходимости явочным порядком ввести в Черное море^{95}.

Категорически против «средиземноморского проекта» высказался и морской агент в Турции. «Создавать Средиземноморскую эскадру ценою оголения Балтийского моря я полагаю совершенно недопустимым и ВЕЛИЧАЙШЕЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ОПАСНОСТЬЮ (выделено в документе. — Д. К.)», — писал А.Н. Щеглов в декабре 1913 г. Будучи автором замысла предвоенного «плана операций» морских сил Балтийского моря, Александр Николаевич смотрел на дело не столько с политической, сколько с оперативной точки зрения и поэтому предостерегал от перевода лучших линейных сил из Балтики: «Этим будет исключен самый главный элемент обороны, и, следовательно, вся система будет основана на минном заграждении и укреплениях, то есть недостаточных и ненадежных данных, и столица вместе с Балтийскими водами будет опять в опасном и беззащитном положении»^{96}.

Провал попыток покупки аргентинских и чилийских дредноутов и «преждевременное»[13] начало мировой войны, заставшее линейные корабли типа «Севастополь» и линейные крейсера типа «Измаил» в процессе постройки, так и не позволили вывести вопрос о формировании средиземноморской эскадры из области теоретических рассуждений. Однако возникшая в этой связи полемика в полной мере отражает многообразие взглядов на цели, задачи и формы применения сил флота в будущей войне, имевших хождение в российском военно-морском истеблишменте. По нашему мнению, такое положение стало следствием отсутствия внятных указаний со стороны высшего государственного руководства с постановкой военно-морскому флоту конкретных и выполнимых стратегических задач. Здесь же, как нам кажется, следует искать и причину возникших в 1912 г. сбоев в оперативном планировании действий Черноморского флота.

Отметим, однако, что опасения российского военно-политического руководства по поводу вторжения австрийских морских сил в Черное море имели под собой некоторые основания. В ноябре 1913 г. внешнеполитическое ведомство получило «из агентурного источника» информацию о том, что «германское правительство берет на себя обязательство подготовить, на случай осложнений с Россией, беспрепятственный пропуск турецким правительством австрийской или соединенной австро-итальянской эскадры через Проливы». При этом «ближайшей задачей австрийского флота должно быть отвлечение… русской черноморской эскадры от участия в борьбе за Проливы»^{97}.

События первых дней Великой войны, казалось, подтверждали уместность этих предположений. 22 июля (4 августа) 1914 г. в Тешене начальник австрийского полевого генштаба фельдмаршал граф Ф. Конрад фон Гетцендорф принял флотского представителя в ставке контр-адмирала Респа. Последний, исходя из объявленного Италией нейтралитета и практически предрешенного выступления Англии, констатировал крах предвоенных планов применения «союзных» австро-итальянских военно-морских сил. Напомним, что морское соглашение между державами Тройственного союза, вступившее в силу в ноябре 1913 г., предусматривало сосредоточение с началом войны союзных флотов в центральной части Средиземного моря (Неаполь, Мессина, Аугуста), с тем чтобы отсюда контролировать все морские коммуникации на театре^{98}.

Сделав справедливый вывод о весьма опасном положении австрийских морских сил перед лицом господствующих в Средиземном море англо-французов, Респ бесполезному блокированию в Адриатике сильнейшим неприятелем предпочел прорыв в Черное море. Действительно, по черноморским меркам флот империи Габсбургов выглядел весьма внушительным и явно превосходил силы, которыми располагал командующий русским Черноморским флотом адмирал А.А. Эбергард. К первым числам августа 1914 г. были боеготовы 1 — я дивизия линкоров вице-адмирала Ньегована в составе дредноутов «Тегетхоф», «Вирибус Унитис» и «Принц Ойген» (20 тыс. тонн, 20 узлов, по двенадцать 305-миллиметровых и 150-миллиметровых орудий) и 2-я дивизия контр-адмирала Вилленика из трех додредноутов типа «Радецки», сопоставимых с кораблями типа «Евстафий» — лучшими линкорами нашего Черноморского флота. И это не считая броненосного крейсера «Санкт Георг» с 240-миллиметровой артиллерией, 29-узлового скаута «Адмирал Спаун» и нескольких вполне современных эскадренных миноносцев типа «Татра»[14].

Идея перевода австрийских кораблей в Черное море была не нова и уже выдвигалась немцами, которые предполагали столь нетривиальным путем вырвать у русских господство на этом морском театре, создать угрозу российскому побережью, а затем, обезопасив прибрежные районы Болгарии и Румынии, облегчить тем самым их выступление на стороне центральных держав. Видимо, поэтому прожект нашел самого горячего сторонника в лице министра иностранных дел Австро-Венгрии графа Л. фон Берхтольда, который поспешил телеграфировать в Константинополь о необходимости пропуска австрийских кораблей в Черное море, а в Берлин направил предложение об участии в экспедиции германской Средиземноморской дивизии контр-адмирала Вильгельма Сушона в составе линейного (по германской классификации — «большого») крейсера «Гебен» и легкого («малого») крейсера «Бреслау».

Весьма вероятно, что именно с черноморскими делами связана задержка с формальным вступлением Австро-Венгрии в общеевропейский конфликт — война России, напомним, была объявлена только 24 июля (6 августа). Очевидно, граф Ф. Конрад фон Гетцендорф полагал, что развертывание австрийского флота в Черное море займет не менее трех суток, и на такой срок должно быть задержано объявление войны России.

Заинтересованность в приходе австрийских кораблей обнаружила и турецкая правящая верхушка. Энвер и Джемаль настаивали на переводе в Константинополь одного или двух австро-венгерских линейных кораблей и обратились за содействием к австрийскому военному атташе фельдмаршал-лейтенанту[15] И. Помянковски. Последний и сам полагал, что «императорские дредноуты в Черном море могли бы сыграть гораздо более полезную роль, чем в Адриатике», и направил австрийскому верховному командованию соответствующую телеграмму^{99}. Однако ответа он не дождался.

Точку в дискуссии по поводу «черноморской экспедиции» поставил начальник военно-морской инспекции военного министерства (по существу — командующий австро-венгерским флотом) адмирал барон Антон Хаус[16], который назвал проектируемое предприятие «фри вольной игрой ва-банк» («frivoles Vabanqyespiel»)^{100}. В наиболее развернутом виде аргументация австрийского адмирала изложена в его сообщении в ставку, текст которого был опубликован корветтен-капитаном бывшего императорского и королевского флота Теодором Брауном на страницах немецкого журнала «Марине-Рундшау» в 1929 г.

Прежде всего адмирал А. Хаус, справедливо указавший на наличие оборудованной базы как на «condicio sine qua non»[17] успешных действий флота, констатировал невозможность организации полноценного тылового и технического обеспечения вверенных ему сил ни в одном из турецких, болгарских или румынских портов. Что же касается Константинополя, то его скудных возможностей и ресурсов едва хватало для обеспечения собственно турецкого флота и пришедших сюда в скором времени германских крейсеров. Достаточно сказать, что во всей Османской империи не было ни одного дока для линейных кораблей, и впоследствии немцам приходилось устранять боевые повреждения подводной части «Гебена» с помощью кессонов^{101}. Базирование на Босфор не удовлетворяло адмирала и по оперативным соображениям — более чем 300-мильное удаление от российского побережья грозило серьезно затруднить активные действия австрийских кораблей, дальность плавания которых существенно уступала таковой у «Гебена» и «Бреслау».

Кроме того, А. Хаус высказал вполне уместные сомнения в том, что англичане и французы, не имевшие на Средиземном море других противников, будут безучастно взирать на переход австрийского флота в Турцию. Наконец, с началом общеевропейского конфликта австро-венгерские корабли рисковали быть заблокированными в Дарданеллах и, как полагал адмирал, смогли бы возвратиться в Адриатическое море только после заключения мира. А это оставляло адриатическое побережье империи протяженностью более 300 миль без прикрытия перед лицом превосходящих сил англо-французов, а возможно, и итальянцев. Кстати, для последних, как полагал австрийский адмирал, «беззащитность» берегов Далмации, Хорватии и Истрии могла стать лишним стимулом для перехода в стан Антанты. Поэтому, как резюмировал свои рассуждения А. Хаус, «перемещение оперативного района императорского и королевского флота из Адриатического моря в Черное… в сложившейся в настоящее время обстановке является для нас просто неразрешимой задачей»^{102}.

Однако эти очевидные резоны не нашли понимания у инициаторов «черноморского» проекта. Узнав о вето, наложенном адмиралом, министр иностранных дел сетовал в письме начальнику геншаба: «Я неприятно поражен известием, что Хаус ставит такие препоны Вашему гениальному плану Его выполнение имело бы громаднейшее значение для окончательного положения Румынии и Болгарии, которые обе опасаются появления у их берегов русского флота…»^{103}.

Отметим, что поиски австрийским командованием точки приложения усилий своего военно-морского флота не ускользнули от внимания российского Генмора. «Доверительно. Наше морское ведомство считает возможную попытку Австрии при сообщничестве Турции, поведение которой весьма двусмысленно, направить свой флот в Черное море, где он имел бы несомненное преобладание над нашим флотом, усилившись присоединением германских и, быть может, турецких судов», — сообщил министр иностранных дел С.Д. Сазонов послам в Лондоне и Париже 23 июля (5 августа).

Однако, вопреки опасениям российских моряков и дипломатов, адмирал А. Хаус не только не повел свои дредноуты в Константинополь, но и не выполнил настойчивой просьбы В. Сушона «как можно скорее выручить «Гебен» и «Бреслау», ссылаясь на незавершенность объявленной только 22 июля (4 августа) мобилизации австрийского флота. В день получения телеграммы В. Сушона — 23 июля (5 августа) — германские крейсера экстренно грузились углем в Мессине перед прорывом в восточную часть Средиземного моря, который итальянская пресса окрестила «походом смерти». «Попытка помочь «Гебену» могла привести к потере нами двух сильнейших дивизий линейных кораблей, ядра нашего флота, и тем только повредить нашему общему делу», — писал австрийский командующий начальнику германского адмирал-штаба адмиралу Г. фон Полю 26 июля (8 августа), изложив мотивы «неописуемо горького» решения отказать В. Сушону в помощи^{104}.

Впрочем, главная причина отказа австрийского командования от помощи кораблям В. Сушона, причина, о которой по понятным причинам умолчал А. Хаус в своем письме в Берлин, лежала, безусловно, в плоскости политической. Правящие круги двуединой монархии всеми мерами пытались ограничиться региональной войной против Сербии, пусть даже и поддержанной Россией, и противились втягиванию в общеевропейский военный конфликт против Запада, с которым, как справедливо замечает современный исследователь, «Монархии и делить было нечего»^{105}. Австро-Венгрия еще не находилась в состоянии войны с Великобританией (это случится только 29 июля (11 августа)) и, по выражению Г. Лорея, «таила надежды на нейтралитет Англии по отношению к Австрии». Определенные авансы в этом смысле давали и сами англичане. Сочувственный к Вене тон, принятый влиятельными британскими газетами после сараевского убийства, поощрил надежды Австрии на то, что в случае «локализации» австро-сербского конфликта Лондон останется в стороне^{106}. А 17 (30) июля великобританский министр иностранных дел сэр Э. Грей дал понять германскому посланнику князю К.-М. Лихновски, что Англия не возьмется за оружие, если война ограничится столкновением между Россией и Австро-Венгрией^{107}. Действительно, между Веной и Лондоном не существовало неразрешимых противоречий ни в экономической, ни в политической сферах. Да и сами англичане, целеустремленные на решительную военную конфронтацию с Германией, вовсе не считали неизбежным распространение ее и на Дунайскую монархию. В этом, в частности, 22 июля (4 августа) шеф «форин-офис» заверил австро-венгерского посла графа А. Менсдорфа: по наблюдению австрийского дипломата, Э. Грей «откровенно желал избежать конфликта». В этих условиях помощь адмирала А. Хауса германским кораблям похоронила бы все надежды венской дипломатии на мир с туманным Альбионом. Поэтому, как свидетельствует Т. Браун, верховное командование «дало флотским командирам определенные указания избегать конфликта с Англией в соответствии с ясно выраженным желанием министерства иностранных дел»^{108}.

Правда, австрийская главная квартира допускала возможность помощи крейсерам В. Сушона в том случае, если они прорвутся в Адриатическое море. Поэтому 25 июля (7 августа), узнав о выходе «Средиземноморской дивизии» из Мессины и о новой просьбе германского адмирал-штаба выдвинуть австрийский флот «хотя бы до Бриндизи», А. Хаус вывел из Полы свои лучшие силы — шесть линкоров, два крейсера и два десятка эсминцев. Однако уже вечером того же дня, не пройдя и половины пути до Отрантского пролива, адмирал получил сообщение о движении германских крейсеров на восток и повернул восвояси^{109}.

Именно «Гебену» и «Бреслау», а не австрийским морским силам, предстояло стать главными противниками российского Черноморского флота в Первой мировой войне. Однако и в последующие недели — вплоть до вооруженного выступления Турции 16 (29) октября 1914 г. и блокирования ее средиземноморского побережья англо-французским флотом — возможность появления австрийских кораблей в Черном море не сбрасывалась со счетов адмиралом А.А. Эбергардом и его штабом. 17 (30) августа, лишившись иллюзий относительно способности союзников преградить противнику путь в Дарданеллы, командующий Черноморским флотом обратился с письмом к министру иностранных дел. Андрей Августович констатировал, что «поведение Турции в вопросе с немецкими крейсерами не оставляет сомнения в том, что для наших врагов проливы всегда открыты», и просил С.Д. Сазонова «самым определенным образом поставить в известность Францию и Англию, что появление в проливах австрийских судов лишит наш флот возможности оспаривать господство на море»^{110}. Шефу российского внешнеполитического ведомства оставалось лишь «вновь настоять перед союзными правительствами на необходимости ни в коем случае не допустить присоединения к турецкому флоту австро-венгерских военных судов»^{111}.

Тревоги многоопытного адмирала А.А. Эбергарда оказались напрасными. Нейтралитет, а затем — в апреле 1915 г. — выступление Италии на стороне Антанты и устойчивое господство союзников на Средиземноморском театре военных действий сделали невозможной экспедицию австро-венгерского флота на помощь Турции и заставили австрийское командование ограничить операционную зону своих морских сил Адриатическим морем.

Что же касается австрийских дредноутов, появления которых в Черном море добивались Энвер и Джемаль и опасался А.А. Эбергард, то они почти всю войну простояли в Поле, оберегаемые для эфемерного генерального сражения с морскими силами союзников. Только на исходе Великой войны — в июне 1918 г. — главные силы флота Габсбургов единственный раз приняли участие в набеге на Отрантский барраж под флагом адмирала М. Хорти (в начале 1918 г. он сменил адмирала М. Ньегована, который в свою очередь возглавил флот после смерти А. Хауса в августе 1917 г.). Но уже на этапе оперативного развертывания линкор «Сцент Истван» был потоплен случайно встретившимися у острова Премуда итальянскими торпедными катерами, и австрийская эскадра возвратилась в базу 1 ноября в гавани Полы подрывной заряд, доставленный итальянским катером-торпедой, оправил на дно «Вирибус Юнитис», а оставшиеся «Тегетхоф» и «Принц Ойген» попали в руки победителей. Первый передали Италии (в строй линкор не вводился и в 1924-1925 гг. был пущен на слом в Специи), а второй достался французам, которые использовали корабль как плавучую мишень и в июле 1922 г. потопили на маневрах близ Тулона^{112}.

Глава 4.

«Сделайте все возможное для будущего Турции!»

Адмирал Сушон начинает войну с Россией

28 июля (10 августа) 1914 г. крейсера «Гебен» и «Бреслау» под флагом контр-адмирала Вильгельма Сушона[18], успешно преодолев недостаточно энергичное и умелое противодействие со стороны британского флота, вошли в Дарданеллы[19]. По наблюдению немецкого историка, появление германских крейсеров в Проливах «произвело впечатление чуда»^{113}, а восхищенный Вильгельм II наложил на донесение командира Средиземноморской дивизии резолюцию — «Превосходно выполнено! Железный крест!».

Отметим весьма существенную деталь. Автором идеи прорыва крейсеров В. Сушона в Константинополь являлся чрезвычайно деятельный и искушенный в искусстве дипломатии германский посол в Турции барон Г. фон Вангенхайм. Последний еще 19 июля (1 августа) телеграфировал в Берлин, что «Гебен»…, усиленный турецкими морскими силами, был бы в состоянии поставить шах русскому Черноморскому флоту, обеспечить кабельную связь с Румынией[20] и предотвратить русский десант на болгарское побережье»^{114}. Военно-морское же руководство, поддержанное кайзером Вильгельмом II, на пороге мировой войны полагало целесообразным нацелить корабли В. Сушона на нарушение французских воинских перевозок в западной части Средиземного моря, а затем вывести «Гебен» и «Бреслау» в Атлантический океан для ведения «крейсерской войны». Показательна в этом смысле помета, сделанная начальником адмирал-штаба на полях процитированной выше телеграммы Г. фон Вангенхайма: «Совершенно исключено. «Гебен» найдет сейчас лучшее применение в Атлантике или дома».

Впрочем, очень скоро оперативная обстановка на Средиземноморском театре, которая характеризовалась подавляющим превосходством англо-французских морских сил при нейтралитете итальянцев и пассивности австрийцев, втайне надеявшихся избежать войны с Англией, а также политическая необходимость привлечь на свою сторону Османскую империю заставили германское командование откорректировать свою позицию. Уже через три дня В. Сушон получил депешу адмирал-штаба с инструкциями «немедленно следовать в Константинополь» в соответствии с «официально объявленным союзным договором», а 28 июля (10 августа) — приказ идти в Дарданеллы «как можно быстрее», дабы «вынудить Турцию занять позицию в нашу пользу» (по некоторым данным, последняя телеграмма была отправлена Г фон Полем без ведома Вильгельма II, но в тот же день император одобрил ее содержание post factum)^{115}.

После энергичных дипломатических демаршей государств Антанты по поводу недопустимости присутствия военных кораблей воюющей державы в водах нейтральной страны Порта фиктивно купила германские крейсера, мотивировав этот шаг необходимостью компенсировать потерю реквизированных британским правительством линкоров.

Едва ли прибытие немецких кораблей стало главной причиной вооруженного выступления Османской империи на стороне центральных держав, однако появление в Константинополе крейсеров В. Сушона, бесспорно, немало способствовало превращению прогерманских настроений Энвера сотоварищи в практические военно-политические шаги. «Покупка «Гебена» и «Бреслау» изменяет положение здесь не в нашу сторону. С военной точки зрения думаю, что она все же усиливает значительно боевую готовность Турции, с политической — она, несомненно, имеет самые серьезные последствия, так как она сильно подняла дух турок и может придать им смелость прибегнуть к самым решительным выступлениям», — констатировал М.Н. Гире 30 июля (12 августа)^{116}. На следующий день шеф российского внешнеполитического ведомства С.Д. Сазонов обратил внимание французского посла в Петербурге М. Палеолога на непосредственные неприятные следствия прибытия германских крейсеров в Босфор: «Мы будем вынуждены расположить наши войска по побережью Черного моря и по границе Армении и Персии»^{117}.

3 (16) августа на «Гебене» и «Бреслау», переименованных в «Явуз Султан Селим» и «Мидилли» соответственно[21], были подняты османские флаги^{118}. Как сообщил контр-адмиралу В. Сушону начальник императорского морского кабинета[22] адмирал Г. фон Мюллер, «император повелел, чтобы наши корабли оставались под турецкими флагами до тех пор, пока этого требуют политические намерения посла или пока не последует прямой приказ его величества»^{119}. Заметим, что эта мера, вполне поддержанная рейхсканцлером М. фон Бетманом — Гольвегом, статс-секретарем имперского морского управления (морским министром) А. фон Тирпицем и начальником императорского морского кабинета Г. фон Мюллером, встретила оппозицию в лице начальника адмирал-штаба адмирала Г. фон Поля: последний полагал, что «возможные боевые действия под турецким флагом не соответствуют военным чувствам наших экипажей».

Командир Средиземноморской дивизии, который в скором времени — 29 августа (11 сентября) — занял пост командующего оттоманским флотом (хотя и остался в непосредственном подчинении германскому императору), энергично взялся за повышение боеготовности турецких морских сил. В этом В. Сушона, как и адмирала Г. фон Узедома, назначенного 6 (19) августа главой германской морской миссии^{120}, вполне поддержал видный иттихадист Джемаль-паша, который недавно получил портфель морского министра и успел отчасти обновить командный состав и провести некоторые реформы центрального аппарата, например учредить морской генеральный штаб.

На момент прихода «Гебена» и «Бреслау» в Константинополь в турецком флоте работала британская морская миссия во главе с вице-адмиралом А. Лимпусом (кстати, турецкий генмор был создан по его рекомендации). За деятельностью англичан с некоторым опасением наблюдали из Санкт-Петербурга — под адмиралтейским шпицем и у Певческого моста явно преувеличивали успехи британских инструкторов. В доверительном письме от 25 апреля (8 мая) 1914 г. С.Д. Сазонов поручил послу в Великобритании А.К. Бенкендорфу «самым дружеским образом» просить шефа форин-офис сэра Э. Грэя «оказать влияние» на А. Лимпуса, с тем чтобы последний не слишком усердствовал в приведении в порядок кораблей турецкого флота и повышении боевого мастерства оттоманских военных моряков^{121}. Немцы же оценили достижения своих британских коллег куда более скептически. Так, Р. Фирле, в августе 1914 г. принявший командование над 1-й полуфлотилией эскадренных миноносцев, впоследствии писал: «Снаружи все турецкие корабли и суда все еще выглядели весьма мощными и чистыми…, так как английская военно-морская миссия под командованием адмирала Лимпуса, учитывая любовь турок к постоянному нахождению в гавани, сосредоточила свою деятельность прежде всего на внешнем лоске орудий и торпед. Однако при этом они сомневались в том, что необходимо проводить какие-то учения с вооружением и учебные походы на кораблях»^{122}.

По наблюдению другого германского моряка, «англичане, надо отдать им справедливость, сделали все, что было в их силах, чтобы не дать возможности туркам выбиться из состояния полнейшего невежества по всем отраслям военно-морского дела!»^{123}. Не способствовало повышению боеготовности оттоманских морских сил и отсутствие на флоте сверхсрочнослужащих младших командиров (унтер-офицеров и кондукторов), в результате чего на турецких кораблях сложилось совершенно ненормальное соотношение численности командного состава и нижних чинов: на десять матросов приходилось восемь офицеров.

3 (16) августа 1914 г. в Берлин поступила депеша В. Сушона о том, что для организации эффективной обороны Дарданелл необходимо прислать в Турцию двух адмиралов и 20 морских офицеров с «большим количеством нижних чинов». Уже спустя две недели эшелон с германскими офицерами и матросами через территорию Румынии и Болгарии прибыл в Константинополь, что позволило командующему флотом принять действенные меры к приведению судов в исправное состояние и организовать планомерную боевую подготовку.

Следуя предписанию гросс-адмирала А. фон Тирпица[23] «вдохнуть жизнь в турецкий флот»[24], В. Сушон определил на линкоры, крейсера и соединения миноносцев германских командиров и пополнил команды немецким личным составом. На линейные корабли «Торгуд Рейс» и «Барбаросс Хайреддин» были назначены капитан-лейтенант В. фон Меершейдт-Хёллессен и корветтен-капитан И. фон Арним соответственно, на крейсера «Гамидие» и «Меджидие» — корветтен-капитаны Е. фон Коттвиц и К.-А. Грабау. Флотилию миноносцев возглавил корветтен-капитан Р. Мадлунг, полуфлотилии — капитан-лейтенанты Р. Фирле и Б. Конн^{124}. Любопытно, что германские офицеры явились на турецкие корабли в фесках. По наблюдению Н.А. Манастырева, «этот маскарад имел значение в том смысле, чтобы польстить турецкому самолюбию, с одной стороны, а с другой — скрыть от народа пребывание немцев на турецких кораблях»^{125}. Надо отдать должное германским офицерами, которые, несмотря на свой своеобразный статус, в течение нескольких недель освоились в новых должностях и сумели поднять свой авторитет на такую высоту, что турецкие командиры и матросы не оспаривали право немцев распоряжаться в бою. За османскими офицерами были оставлены, по существу, лишь административные функции и командование во время стоянки в базе.

Штаб Средиземноморской дивизии был усилен турецкими офицерами, владеющими иностранными языками, и занялся разработкой тактических инструкций, опознавательных сигналов, документов по организации радиосвязи, корабельных расписаний, правил борьбы за живучесть кораблей и прочих документов, регламентирующих боевую и повседневную деятельность флота. Параллельно деятельный В. Сушон организовал подкуп (из средств Средиземноморской дивизии) нескольких влиятельных стамбульских газетчиков в видах усиления прогерманской пропаганды, чем, по мнению некоторых исследователей, изрядно поспособствовал росту алармистских настроений в турецком обществе и политической элите.

С двадцатых чисел августа (первых чисел сентября) В. Сушон почти ежедневно бывал у морского министра, пытаясь вытребовать разрешение на вывод кораблей в Черное море. Порта, однако, все еще пребывала в нерешительности, внимательно наблюдая за развитием событий на европейских фронтах. А там, между тем, дела немцев обстояли вовсе не блестяще: поражение на Марне ознаменовало собой провал «плана Шлиффена» и крах германского блицкрига.

Если на первых порах Джемаль-паша относился к домогательствам В. Сушона с терпением, то 1 (14) сентября дело дошло до скандала. На очередное обращение германского адмирала османский морской министр ответил телеграммой, составленной в резких тонах: «Выход флота в Черное море 15 сентября не разрешаю. Для турецкого правительства это политическая операция. Ваше Превосходительство не может принимать таких решений, поскольку Вы не являетесь ни морским министром, ни заместителем верховного главнокомандующего. Прошу подготовить парад на 17-е этого месяца[25]».

Не найдя поддержки у своего непосредственного шефа, адмирал в тот же день попытал счастья у Энвера. Военный министр, которому импонировала деятельная агрессивность командующего флотом, уполномочил контр-адмирала В. Сушона выйти в Черное море и предоставил ему полную свободу действий против России. Энвер, впрочем, оговорился, что в случае неудачи дезавуирует свое разрешение, и акция флота будет официально представлена Портой как инициатива немецкого адмирала.

Но уже через день — 3 (16) сентября — под давлением кабинета военный министр вынужден был отозвать свое разрешение. Выведенный из терпения В. Сушон добился аудиенции у великого визиря, состоявшейся 5 (18) сентября. В ходе беседы, тон которой иногда переходил границы субординации, командующий флотом посетовал на «нерешительную позицию и неверность Турции», испросил соизволения на выход в Черное море на следующий день и в весьма энергичных выражениях сообщил о своем намерении в случае отказа «сделать то, что ему предписывает совесть военного человека». Однако Сайд Халим-паша, уклончиво ссылаясь на мнение военного и морского министров, полагал, что до завершения мобилизации и заключения тайного договора с Болгарией флот должен оставаться в Мраморном море; Россию же следовало «успокаивать» до тех пор, пока турецкая армия на Кавказе не будет приведена в боеспособное состояние. «Поскольку я не получил от великого визиря никакого ответа относительно выхода в Черное море, я более не буду обращаться в турецкое правительство», — записал В. Сушон в журнале боевых действий Средиземноморской дивизии.

Предоставленный сам себе, командующий оттоманским флотом принял решение «взять всю ответственность на себя, даже если позже будут искать «козла отпущения». Настроение В. Сушона, издерганного непостоянством власть предержащих османов, красноречиво характеризует тон его заявления от 8 (21) сентября: «Командир дивизии просит посла иметь в виду, что в случае измены турок он будет вынужден кроме всего прочего уничтожить турецкий флот, и настаивает на том, чтобы при случае эта мысль была негласно доведена то турецких руководящих лиц, дабы твердо настроить их против Англии»^{126}.

Упорство В. Сушона было вознаграждено 6 (19) сентября, когда для выхода оттоманских кораблей в Черное море нашелся благовидный предлог — задержание в Эрегли русского коммерческого парохода «Цесаревич Николай», заподозренного портовыми властями в сборе разведывательной информации. В тот же день командующий флотом (как явствует из его доклада в адмирал-штаб — «путем угроз»^{127}) добился согласия Порты на вывод из Босфора минного крейсера[26] «Берк-И Сатвет» и эсминцев «Ядигар-И Миллет» и «Нумуне-И Хамийет».

На следующий день на «разведывательные учения» в Черное море выдвинулся «Бреслау» в сопровождении эсминцев «Гайрет-И Ватанийе» и «Муавенет-И Миллийе». Командир крейсера корветтен-капитан Пауль Кеттнер свидетельствует: «Предварительно адмирал дал мне устное указание при встрече с русскими военными кораблями, где бы она не произошла, под предлогом нападения с их стороны атаковать их самому и создать таким образом военный прецедент. Поэтому во время этого и других выходов в Черное море на мои плечи ложилась тяжелейшая ответственность, так как именно я был бы непосредственно виновен в развязывании войны. Мне, однако, было известно, что политические переговоры с Турцией еще не зашли настолько далеко… Для столь важного решения, с моей точки зрения, я должен был быть обеспечен внятным письменным приказом всего правительства…»^{128}.

Новый повод показаться в Черном море представился «Мидилли» 10 (23) сентября. Находившийся в болгарском порту Бургас пароход германской Левантийской линии «Хиос» запросил военный эскорт в Стамбул и был встречен крейсером в 50 милях от устья пролива. После передачи машинистов на пароход — часть его команды уже возвратилась в Германию — «Бреслау» и «Хиос» вошли в Босфор, и на сей раз не встретив русских кораблей. Другая идея командующего — вооружение стоявших в румынской Сулине германских судов «Лерос» и «Ересос» для «истребления» русской морской торговли — встретила решительный запрет со стороны барона Г. фон Вангенхайма, резонно опасавшегося затрагивать интересы нейтральной Румынии. Пароходы, так и не превратившиеся во вспомогательные крейсера, получили указание следовать в Константинополь. Навстречу им вышел тот же «Бреслау», из-за спешки не успевший собрать всю уволенную на берег команду и вынужденный ночью с помощью лоцмана форсировать минные заграждения в Босфоре. На рассвете 29 сентября (12 октября) крейсер стал на якорь на сулинском рейде, где полдня, пребывая в полной боевой готовности на случай внезапного появления русских кораблей, ожидал выхода в море «Лероса» и «Ересоса». Вновь передав на пароходы часть команды, корветтен-капитан П. Кеттнер 8-узловым ходом повел свой караван в Босфор, куда благополучно прибыл 1(14) октября.

Линейный крейсер «Гебен» впервые показался в Черном море 20 сентября (3 октября): вместе с турецкими броненосцами «Торгуд Рейс» и «Барбаросс Хайреддин» флагманский корабль оттоманского флота вышел из пролива для проведения практических артиллерийских стрельб. Контр-адмирал В. Сушон вывел свои линейные силы в Черное море без ведома Джемаль-паши, и последнему оставалось лишь запретить эти «провоцирующие Россию» маневры задним числом…

Как же реагировали официальный Петроград, ставка Верховного главнокомандующего и, наконец, командующий Черноморским флотом со своим штабом на постепенное «сползание» российско-турецких отношений к вооруженному столкновению?

Прежде всего отметим, что появление германских кораблей в Черном море стало для российского военно-морского руководства неприятным сюрпризом. Возможность присоединения крейсеров В. Сушона к оттоманскому флоту хотя и имелась в виду, но считалась маловероятной: по сведениям Генмора, в «плане стратегического развертывания» германских военно-морских сил «Гебен» значился в составе Флота открытого моря, призванного бороться с англичанами на главном театре — в Северном море^{129}.

Известно, что адмирал А.А. Эбергард — флагман весьма энергичный и самостоятельный — с получением сведений о прибытии в Босфор крейсеров В. Сушона испрашивал разрешения верховного командования войти с флотом в пролив, воспользовавшись созданным немцами международно-правовым прецедентом, и нанести по неприятельским кораблям упреждающий удар.

Предоставим слово Б.П. Апрелеву, состоявшему в то время в Генморе: «В ночь моего дежурства по «шифровальному» отделению Морского генерального штаба мне передали с телеграфа срочную шифрованную телеграмму командующего Черноморским флотом адмирала А.А. Эбергарда, адресованную на имя Нагенмор (начальника Морского генерального штаба. — Д. К.); телеграмма была зашифрована особым «крепким» шифром; я начал ее расшифровывать, и первая фраза ее привела меня в волнение. Она гласила — «Его Императорскому Величеству; совершенно секретно; срочно». Не помня дословно текста этой телеграммы, передаю на память ее смысл. Адмирал А.А. Эбергард доносил Его Императорскому Величеству, что, получив от Морского генерального штаба и от своей разведки данные, что «Гебен» и «Бреслау» вошли в Константинополь, и зная точно их состояние в смысле боевом, он (адмирал А.А. Эбергард) решил послезавтра с лучшими кораблями и эскадренными миноносцами идти из Севастополя в

Константинополь, войдя в последний на том же основании, на каком там находятся «Гебен» и «Бреслау». Если последние, согласно морскому международному праву, не выйдут из проливов или в Средиземное, или в Черное море, то адмирал А.А. Эбергард предполагал их уничтожить на якоре, вполне учитывая, что если этого не сделать, то Турция будет вовлечена в войну и ее выступление для нас грозит неисчислимыми бедствиями.

Телеграмма эта немедленно по расшифровке была доложена начальнику Морского генерального штаба. Как и кем она докладывалась Его Величеству, я не знаю, но опять через меня же прошла ответная телеграмма Его Императорского Величества на имя адмирала А.А. Эбергарда. Смысл ее, насколько помню, был таков: «В полном согласии с правительствами союзных нам Англии и Франции и не считая возможным чем бы то ни было дать Турции право обвинять нас в попытке толкнуть ее на войну, Государь категорически повелел адмиралу Эбергарду принять к неуклонному исполнению следующую краткую инструкцию — главным силам Черноморского флота запрещается удаляться из зоны крепости Севастополь. Всем вообще судам Черноморского флота запрещалось показываться западнее меридиана Одессы и ни один корабль Черноморского флота не должен появляться в виду турецких берегов». Телеграмма кончалась предупреждением, что на адмирала Эбергарда возлагается вся ответственность за какие бы то ни было действия вверенного ему флота, которые могли бы быть истолкованы турками как неприязненные с нашей стороны.

Этим адмирал Эбергард был поставлен в положение невозможности не только что-либо предпринять против «Гебена», но должен был даже избегать какой бы то ни было тайной разведки, обнаружение которой могло бы вызвать в Турции возмущение против нас»^{130}.

Кстати, в декабре 1903 г. капитан I ранга А.А. Эбергард, будучи флаг-капитаном штаба начальника эскадры Тихого океана вице-адмирала О.В. Старка, придерживался подобной точки зрения в отношении японцев и предлагал дать сражение у неприятельского побережья, или, как выразился наместник императора на Дальнем Востоке адмирал Е.И. Алексеев, «идти к Сасебо и отыскать неприятеля для нанесения ему второго Синопа»^{131}.

По мнению комфлота, «копенгагирование»[27] германских крейсеров, пусть даже ценой потери нескольких старых линкоров, в корне решило бы проблему завоевания и удержания господства на Черном море. Однако стремление черноморского командования взять инициативу в свои руки не нашло понимания ни в столице, ни в ставке, где всеми мерами пытались оградить нейтралитет Османской империи. Жестко «одернув» А.А. Эбергарда, политическое руководство и верховное командование, по существу, добровольно отдали туркам право первого выстрела. Кстати, не только Россия, но и ее союзники весьма трепетно относились к нейтралитету Порты. Так, англичане скрыли факт гибели линкора «Одейшес» 13 (26) октября 1914 г. из опасений того, что «весть об этом германском успехе могла повлиять на Турцию о способствовать ее решению выступить на стороне Германии»^{132}.

Важно иметь в виду, что пополнение оттоманского флота современными германскими крейсерами резко изменило соотношение сил на Черноморском театре, которое ранее характеризовалось ощутимым перевесом российского флота. «Гебен», который почти вдвое превосходил в скорости нашу наиболее боеспособную 1-ю бригаду линейных кораблей и по мощи своей артиллерии был сопоставим с «Евстафием», «Иоанном Златоустом» и «Пантелеймоном» вместе взятыми, стал важнейшим фактором обстановки на Черном море. Вместе с «Бреслау» — хотя и сравнительно слабо вооруженным, но весьма быстроходным крейсером — «Гебен» всегда имел возможность сделать ход первым и удерживать в своих руках тактическую инициативу.

Вообще, накануне Великой войны специалисты ведущих морских держав с редким единодушием сходились во мнении о том, что броненосцы-додредноуты изначально не имеют шансов на успех в бою с современными линкорами и линейными крейсерами — слишком разительным было преимущество последних в артиллерийской мощи, бронировании и скорости. Противоборство дредноутов с ветеранами, спроектированными и в большинстве своем построенными до русско-японской войны, зачастую уподоблялось «борьбе паровых броненосцев с парусными деревянными судами»^{133}. Первооткрыватели «дредноутной» кораблестроительной эпохи — англичане — аттестовали доцусимские броненосцы «пятиминутными кораблями» или «банками от сардин»^{134}. А французские морские офицеры, по свидетельству Б.П. Апрелева, «просто не понимали, как с такой разношерстной эскадрой старых кораблей мы вообще могли пытаться оспаривать владение морем у «Гебена», на стороне которого была вся маневренная свобода, не говоря уже о разбросанности нашей старой артиллерии по пяти кораблям»^{135}. Дредноут стал олицетворением мощи и международного престижа государства, и даже страны, не причисленные к сонму великих морских держав и зачастую обладавшие далеко не блестящими финансовыми возможностями, настойчиво стремились обзавестись хотя бы одним-двумя линейными кораблями нового поколения^{136}.

Командующий же русским Черноморским флотом не только не располагал линкорами-дредноутами, но и не имел в своем распоряжении современных крейсеров и больших подводных лодок (первая из них — «Тюлень» — вступит в строй только в феврале 1915 г.), способных непрерывно наблюдать за устьем Босфора и своевременно выявлять факты развертывания неприятельских кораблей в Черное море. Поэтому адмирал А.А. Эбергард вынужден был прибегнуть к паллиативной мере — использовать в разведывательных целях коммерческие пароходы, совершавшие регулярные рейсы между российскими портами и Константинополем. Движение судов было организовано таким образом, чтобы ежедневно получать от их капитанов информацию об общем положении и, главным образом, военно-морских приготовлениях в Турции. Для этого был составлен специальный график переходов и инструкция, согласно которой выход парохода из Босфора разрешался только тогда, когда в пролив прибудет очередное рейсовое судно^{137}.

Отсутствие быстроходных крейсеров заставило А.А. Эбергарда и его штаб изыскивать и способы ведения тактической разведки в интересах эскадры. С 4 (17) августа по 8 (21) сентября морские авиаторы лейтенант В.В. Утгоф и мичман Н.А. Рагозин совершили по четыре разведывательных полета продолжительностью до 1 ч 42 мин на гидроплане «Кертис», базирующемся на крейсере «Кагул» (командир — флигель-адъютант капитан I ранга С.С. Погуляев)^{138}. К сожалению, четыре самолета «корабельного отряда», предназначавшиеся для действий с крейсеров «Кагул» и «Память Меркурия», так и не были использованы по прямому назначению: хрупкие аэропланы того времени не выдерживали стрельбы из корабельных орудий, в результате которой «кертисы» если не разрушались, то, во всяком случае, выходили из строя от сотрясения. Поэтому в скором времени началось переоборудование в носители гидроавиации посыльного судна «Алмаз» и двух наиболее новых и быстроходных пароходов Русского общества пароходства и торговли (РОПиТ) — «Императора Николая I» и «Императора Александра III»^{139}.

В условиях военной эскалации штаб А.А. Эбергарда, не имевший, напомним, утвержденного плана применения флота, совместно со 2-й (Черноморской) оперативной частью Морского генерального штаба спешно приступил к разработке комплекта оперативных документов, в которых определялись формы и способы решения задач, могущих возникнуть перед флотом при различных вариантах развития военно-политической обстановки. В случае открытия военных действия против Османской империи до исхода «главных операций на главном (Западном. — Д. К.) театре» задачей флота считалось достижение господства на Черном море с целью недопущения воинских перевозок противника на Кавказский фронт и обеспечения обороны своего побережья. При этом предусматривалось два варианта действий.

В случае если инициатива начала военных действий принадлежала Турции (вариант «А»), флот Черного моря осуществлял дальнюю блокаду Босфора, при этом его основные силы находились в Севастополе до выхода противника из пролива. Для своевременного информирования командования флота о развертывании неприятельских морских сил в Черное море было организовано наблюдение за проливом пароходами, совершающими регулярные рейсы в Константинополь; аналогичные задачи ставились и находящемуся в столице Османской империи русскому стационеру. С установлением факта выхода турецких кораблей из Босфора основные силы флота предполагалось вывести из Севастополя для боя с неприятелем. Одновременно планировалось минировать устье пролива для «эксплуатации успеха, если он будет достигнут в генеральном бою», а также установить наблюдения за устьем Дуная и флотом Румынии, которая рассматривалась как потенциальный участник австро-германского союза.

Вариантом «Б» (война развязывается Россией) также предусматривалась дальняя блокада Босфора, однако в этом случае предполагалось сначала ставить мины в проливе, а затем давать сражение. Другими задачами флота в этом случае являлись усиление минных заграждений в предпроливной зоне, ослабление турецкого флота в базах атаками миноносцев и наблюдение за гирлами Дуная и румынскими морскими силами.

Поскольку верховная власть запретила Черноморскому флоту любые действия, могущие спровоцировать Турцию на вооруженное выступление, военные действия могли быть начаты адмиралом А.А. Эбергардом только по приказу главковерха, которому Черноморский флот был подчинен с началом войны[28], или по извещению русского посла в Константинополе. После решительного успеха на главном — германском — фронте предполагалось высадить десант у Босфора для захвата Константинополя и Проливов^{140}.

Появление «Гебена» и «Бреслау» заставило русское командование откорректировать и основные тактические установки. 5 (18) августа адмирал А.А. Эбергард выдал начальнику линейной дивизии вице-адмиралу П.И. Новицкому новое Оперативное задание для встречного боя[29]. «Основной идеей» задания становилось «уничтожение «Селима» силами 1-й бригады линейных кораблей при поддержке броненосцев 2-й бригады, а также бригады миноносцев, которой предписывалось «в удобный момент броситься» на неприятельский дредноут^{141}. Боевую подготовку эскадры командующий нацелил на отработку действий в бою с «Гебеном», который — это стало очевидным и для всего личного состава Черноморского флота — стал главным потенциальным противником.

Флот спешно завершал курс практических артиллерийских и минных стрельб одиночных кораблей, затем дивизионов и бригад, а 9 (22), 12 (25), 16 (29) августа и 26 августа (8 сентября) А.А. Эбергард выводил в море эскадру в полном составе для отработки тактического маневрирования в бою с «Гебеном», которого обозначали новые быстроходные эсминцы «Беспокойный» и «Гневный» или крейсер «Память Меркурия». 29 августа (11 сентября) ядро миноносных сил флота — 1-й и 2-й дивизионы и эсминец «Гневный» — под руководством старшего из начальников дивизионов капитана I ранга М.П. Саблина упражнялись в торпедных атаках неприятельского флагманского корабля. Последнего на сей раз «играло» посыльное судно «Алмаз», сделавшее четыре галса между точкой «Аз» (исходный пункт входного фарватера в Севастопольскую бухту) и Тарханкутом^{142}. В проекте сентябрьского донесения в ставку А.А. Эбергард писал: «Последние стрельбы первой бригады линейных кораблей («Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон») очень хороши. Чувствуется недостаток в пушках для замены расстрелянных, в фугасных снарядах нового чертежа и в новых минах Уайтхеда вследствие прекращения поступления заказанных в Фиуме мин. Запасы мин заграждения очень ограничены. Боевую подготовку считаю удовлетворительной; периодически выхожу в море на чистые маневры»^{143}.

Параллельно командование флота обеспечивало вступление вод военный флаг и подготовку к военным действиям судов гражданских владельцев, мобилизованных в соответствии с недавно принятым Положением о военно-судовой повинности. Прежде всего, для оборудования в минные заградители из РОПиТ поступили пассажирские пароходы Крымско-Кавказской линии «Великая княгиня Ксения», «Великий князь Алексей», «Великий князь Константин» и «Цесаревич Георгий», а также каботажные паровые шхуны «Беш-Тау» и «Дых-Тау». Эти суда вошли в состав сформированного с началом войны отряда заградителей. В транспортную флотилию Черноморского флота поступило свыше двадцати судов РОПиТ^{144}, Добровольный флот передал морскому ведомству пароходы «Саратов», «Херсон», «Владимир» и, позднее, «Петербург», а буксир «Доброволец» вошел в состав Черноморского флота в качестве тральщика^{145}. К лету 1915 г. под флагом командующего транспортной флотилией контр-адмирала А.А. Хоменко состояли 85 судов — почти все исправные пароходы РОПиТ, Добровольного флота и частных владельцев, взятые как призы неприятельские суда, а также иностранные пароходы, застигнутые войной в Черном море и зафрахтованные русским правительством^{146}.

Нельзя не отметить еще одно важное достижение командования Черноморского флота — разработку и внедрение четырехступенчатой системы боевых готовностей («положений»), введенной в действие приказом командующего флотом от 9 (22) августа 1914 г. № 587.^{147} «Перечень положений» стал, в сущности, прообразом системы оперативных готовностей, которая впоследствии была воссоздана в РККФ — сначала (в том или ином виде) на флотах, а затем — в 1939 г. — в масштабе всего Рабоче-крестьянского Военно-морского флота.

Между тем ни внятных задач, ни директив на случай соприкосновения с германо-турецким флотом не последовало даже после ставших регулярными выходов «Явуза» и «Мидилли» в Черном море. Резоны внешнеполитического ведомства были сформулированы в телеграмме С.Д. Сазонова от 16 (29) августа: «Сам по себе выход «Гебена» в Черное море не означает разрыва, и меры против него допустимы только в случае полной уверенности в успехе. С общей политической точки зрения, разделяемой Англией и Францией, весьма важно, чтобы война с турками, если бы она оказалась неизбежной, была вызвана самой Турцией. Все эти соображения склоняют меня к выводу о нежелательности инициативы разрыва с Турцией с нашей стороны». Другой точки зрения придерживалась на первых порах ставка. Через три дня, отвечая на предложение А.А. Эбергарда считать «Явуз» и «Мидилли», выйди они в Черное море, германскими кораблями, штаб главковерха разрешил командующему флотом «атаковать неприятеля сейчас же после выхода «Гебена» в Черное море, не дожидаясь агрессивных действий с его стороны»^{148}.

Первые, впоследствии не подтвердившиеся сведения о возможном выходе германо-турецких крейсеров из Босфора командующий флотом получил 6 (19) сентября в предостерегающей радиограмме М.Н. Гирса: «Ввиду непрекращающихся слухов о предстоящем выходе «Гебена» и «Бреслау» в Черное море, слухов, решительно опровергаемых членами правительства, полагал бы своевременным принятие необходимых к защите побережья мер, заминирование портов и прочее». Спустя два дня — 8 (21) сентября — это предупреждение было подтверждено и ставкой, сообщившей: «Получаемые из Константинополя сведения почти не дают надежды на сохранение мира. Надо ожидать выступления Турции. Весьма вероятна минная атака или постановка заграждения у Севастополя до объявления войны»^{149}.

В тот же день, воспользовавшись соизволением верховного командования, адмирал А.А. Эбергард вывел флот в море для поиска «Гебена» и вечером 9 (22) сентября приблизился к Зунгулдаку. «Во время этого похода, — свидетельствует очевидец, — на эскадре не было ни одного человека, сомневавшегося в том, что при ожидаемой встрече с «Гебеном» и «Бреслау» адмирал-командующий не вступил бы с ними в решительный бой»^{150}. Однако неприятель обнаружен не был, и флот, продержавшись в море двое суток, возвратился в Севастополь. 12 (25) сентября последовало распоряжение командующего о выключении маяков и навигационных светящих знаков, а население прибрежных пунктов было оповещено о возможности нападения неприятеля и запрещении освещать окна домов в Севастополе и Одессе.

Флот, между тем, продолжал интенсивную боевую подготовку. 24-27 сентября (7-10 октября) эскадра в полном составе посетила северо-западную часть моря, показав флаг у побережья Румынии. 7 (20) октября в районе мыса Фиолент обе бригады линейных кораблей, крейсера и 2-й дивизион миноносцев выполнили артиллерийские стрельбы с «боевых» дистанций (линкоры — до 90 кабельтовых) по «исключенному судну № 3» — бывшему эскадренному броненосцу «Екатерина II», которое затонуло в результате попаданий нескольких артиллерийских снарядов, а затем торпеды с миноносца «Строгий»^{151}.

В первых числах октября от российского посла в Турции стало известно о заключении «особого договора» между лидерами младотурок и немцами, однако руки командующего Черноморским флотом к этому времени вновь были связаны. 30 сентября (13 октября) разрешение ставки на активные действия было отменено директивой главковерха не искать встречи с турецким флотом, если сам он не займет явно угрожающего положения^{152}. И это притом, что еще двумя неделями ранее от морского агента в Константинополе капитана I ранга А.Н. Щеглова стало известно о существовании плана внезапного нападения германо-турецкого флота на русское побережье с нанесением главного удара по Севастополю^{153}.

«Полная неопределенность и разноречивость директив, — свидетельствует современник. — Создается обстановка, напоминающая русско-японскую войну, когда флот до последней минуты не знал, будет ли война, а директивы сверху поддерживали в нем уверенность в возможности избежать ее»^{154}.

Тем временем агрессивные намерения неприятеля приобрели вполне реальные очертания. Очередная попытка «надавить» на Джемаль-пашу, предпринятая В. Сушоном 25 сентября (8 октября), вновь окончилась полным фиаско, однако тремя днями позже на помощь адмиралу неожиданно пришел Энвер, разрешивший флоту выйти в Черное море «на маневры». На следующий день командующий вызвал на «Гебен» корветтен-капитана Р. Мадлунга и капитан-лейтенантов Р. Фирле и Б. Конна и довел до них свой замысел нападения на российские порты. Предложение миноносных командиров нанести удар по блокирующему Дарданеллы англо-французскому флоту В. Сушон нашел неуместным по причинам прежде всего политическим: Турция должна была поднять оружие против своего исконного врага — «московитов», при нападении же на британцев Порта едва ли была бы поддержана своими подданными.

Перелом в настроениях османской правящей верхушки наступил 9 (22) октября, когда на счета стамбульского отделения «Дойче-банка» поступила первая часть займа, предоставленного немцами Турции за вступление в войну[30]. Несмотря на продолжающиеся колебания кабинета, командующий флотом в тот же день добился санкции Энвера на открытие военных действий против России. «Турецкий флот должен завоевать господство на Черном море. Найдите русский флот и атакуйте его без объявления войны там, где вы его найдете», — гласил секретный приказ оттоманского военного министра.

Правда, германское морское командование, получив 14 (27) октября сообщение посольства в Константинополе о выходе турецкого флота в Черное море, воздержалось от выдачи В. Сушону приказа об атаке российских портов. Адмирал Г. фон Поль едва не отправил командиру Средиземноморской дивизии соответствующую телеграмму, но его удержал осторожный Г. фон Ягов. Статс-секретарь по иностранным делам опасался, что турецкие «влиятельные круги», выступающие против войны, негативно воспримут столь беспардонное втягивание их в вооруженный конфликт с Россией^{155}. «Деликатное» молчание Берлина, однако, не имело решающего значения, поскольку ранее германское командование неоднократно выражало принципиальное согласие на операцию германо-турецких морских сил против русских: еще в августе в Берлине настаивали на проведении акции Средиземноморской дивизии в Черном море^{156}, а последняя директива «атаковать русский флот, если представится возможность», была получена В. Сушоном буквально накануне — 12 (25) октября^{157}.

«Оперативный приказ», отданный контр-адмиралом В. Сушоном 14 (27) октября, определял главной задачей оттоманского флота «уничтожение русских морских сил», попутно надлежало «уничтожить или захватить важное в военном отношении государственное и частное русское имущество и пригодные для военных целей торговые суда, за исключением нейтральных».

Замысел В. Сушона предусматривал внезапное нанесение ударов одновременно в нескольких пунктах — Севастополе, Новороссийске, Керченском проливе и Одессе. Оперативное развертывание (в терминах того времени — «марш-маневр») планировалось осуществить экономической скоростью, миноносцы по возможности вести на буксире. Использование радио дозволялось только в экстренных случаях.

В операции предполагалось задействовать практически все боеготовые силы. Исключение составили старые тихоходные линкоры «Торгуд Рейс» и «Барбаросс Хайреддин», канонерская лодка «Бурак-Рейс» и два миноносца, оставленные для обороны Босфора и, при необходимости, поддержки возвращающихся в базу кораблей. Младший флагман оттоманского флота ярбай (османский морской чин, соответствующий германскому или английскому коммодору) Ариф Ахмет-бей, которому было вверено командование этой корабельной группой, получил предписание В. Сушона «легкие неприятельские силы отгонять, превосходные — удерживать и атаковывать миноносцами».

Частные задачи отрядам и отдельным кораблям германо-турецкого флота формулировались следующим образом.

Линейному крейсеру «Гебен» (капитан цур зее Рихард Аккерман) и сопровождавшему его полудивизиону (паре) эсминцев под командой обер-лейтенанта цур зее Отто Зоммера надлежало на рассвете третьего дня операции приблизиться на 75 кабельтовых к входу в Севастопольскую бухту и нанести артиллерийский удар по кораблям и сооружениям базы. В районе вероятных минных заграждений дредноуту предписывалось следовать за тралами миноносцев.

Минному заградителю «Нилуфер» (капитан-лейтенант резерва Свен Цедерхольм) было приказано с ночь на третий день операции поставить мины на входе в главную базу русского флота. В случае невозможности обеспечить навигационную точность ночной постановки мины надлежало ставить на рассвете, но во всяком случае не ближе двух миль от берега, вероятно, для исключения подрыва «Гебена» во время последующей бомбардировки Севастополя. Затем — возвращение в Босфор, приемка новой партии мин и ожидание дальнейших приказаний у Терапии, на европейском берегу пролива.

Командиру крейсера «Гамидие» ярбаю Васифу Мухиттину (германский «советник» — корветтен-капитан барон Эгон фон Коттвиц) предписывалось на рассвете третьего дня операции оповестить портовые власти Феодосии о предстоящей бомбардировке государственных и частных сооружений в порту и по истечении двух часов уничтожить зерновой элеватор и находящиеся в гавани суда. Засим крейсеру предстояло «вести крейсерские операции вблизи Севастополя и к W от него и по возможности определять движение неприятельских морских сил».

Командиру минного крейсера «Берк-И Сатвет» бинбаши (капитану II ранга) Решиту Хасану (германский командир — обер-лейтенант цур зее Ганс фон Меллентин) была поставлена задача бомбардировать Новороссийск. Через четыре часа после предъявления ультимативного требования о выводе на рейд и сдаче туркам всех пригодных для военных целей плавсредств турецкому кораблю следовало уничтожить артиллерийским огнем нефтяные цистерны, портовый элеватор и обнаруженные суда. Дальнейшие действия — по приказанию командира крейсера «Бреслау».

Последний к этому времени должен был поставить мины в Керченском проливе, после чего вместе с «Берком» бомбардировать новороссийский порт. Затем оба корабля «ведут крейсерские операции к Ost от меридиана 34 градуса».

Нападение на одесский порт с задачей «атаковать… силы противника, уничтожить неприятельские пароходы, имеющие военное значение» командующий флотом возложил на командира флотилии миноносцев корветтен-капитана Рудольфа Мадлунга — опытного «миноносника», назначенного заведовать эсминцами османского флота с должности «первого офицера» (старшего помощника командира) линейного крейсера «Гебен». Кроме того, миноносцам, назначенным в распоряжение Р. Мадлунга, надлежало «поддержать заградительную операцию заградителя «Самсун» перед Одессой и Очаковым». Командир «Самсуна» (не путать с одноименным миноносцем) капитан-лейтенант Петер Герман должен был ставить мины перед Очаковым, а при невозможности этого — на подходах к одесскому порту по согласованию на месте с Р. Мадлунгом. С последним командир «Самсуна» условился и о сигналах на случай атаки заградителя русскими кораблями. Капитан угольного транспорта «Ирмингард» Фридрих Шенк получил предписание на рассвете первого дня операции выйти из пролива и ожидать приказаний командира флотилии эскадренных миноносцев.

Наконец, командиру минного крейсера «Пейк-И Шевкет» албаю (контр-адмиралу) Ибрахиму Севату (германский командир — обер-лейтенант цур зее Макс Билер) была поставлена самостоятельная задача — на рассвете третьего дня операции перерезать кабель Севастополь — Варна.^{158}

В половине шестого утра 14 (27) октября «Явуз Султан Селим», «Мидилли», «Гамидие», «Торгуд Рейс», «Барбаросс Хайреддин», «Пейк-И Шевкет» и «Берк-И Сатвет» снялись с якоря и направились в Черное море для очередного «радиотелеграфного учения». Во второй половине дня старые линкоры получили приказ вернуться в пролив, одновременно к эскадре присоединились миноносцы «Гайрет», «Муавенет», «Ташоз» и «Самсун». В 15.45 командиры отрядов и отдельно действующих кораблей, собранные в адмиральском салоне линейного крейсера, получили боевые приказы командующего флотом, и через полчаса оттоманский флот выступил в поход. Вильгельм Сушон, державший на «Гебене» алый с тремя белыми звездами флаг адмиралиссимуса (именно так был поименован командующий флотом в изданной накануне директиве Джемаля, требующей от турецких командиров безоговорочного подчинения германскому адмиралу), напутствовал своих храбрых подчиненных сигналом, выдержанным в стиле Горацио Нельсона[31]: «Сделайте все возможное для будущего Турции». Командам было объявлено, что русские поставили перед Босфором мины и должны быть наказаны за свое вероломство^{159}.

А что же командование русского Черноморского флота?

За неделю до описываемых событий — 7 (20) октября — С.Д. Сазонов известил командующего флотом о том, что «в связи с полученным Турцией от Германии золотом возможно в ближайшие дни выступление ее против нас». В последующие дни из министерства иностранных дел почти ежедневно поступали предупреждения об ухудшении политического положения.

В половине девятого утра 14 (27) октября Черноморский флот в составе шести линейных кораблей, трех крейсеров, 16 миноносцев, канонерской лодки и минного заградителя «Прут» вышел в море «для маневрирования», имея на кораблях полный запас топлива, снарядов и мин Уайтхеда. Выполняя директивы ставки, А.А. Эбергард ограничился выполнением практических стрельб и учебных эволюции в непосредственной близости от Севастополя.

Находясь в море, в 20.35 командующий получил радио одного из пароходов, совершавших рейсы в Константинополь, об обнаружении тремя часами ранее в 5 милях от входа в Босфор «Гебена», «Бреслау», «Гамидие» и миноносцев. Около этого времени получен приказ главковерха: «Не искать встречи с турецким флотом и вступать с ним в бой только в случае крайней необходимости»^{160}. Командующий флотом принял решение возвращаться в Севастополь.

В 10.20 следующего дня — 15 (28) октября — А.А. Эбергарду было доложено еще одно радиосообщение — на сей раз от парохода «Великий князь Александр», который на меридиане Амастро усмотрел «Гебена» с двумя миноносцами, следующих к мысу Керемпе. Сведения о нахождении флагманского корабля неприятельского флота так далеко от пролива командующий счел полезным проверить и распорядился запросить морского агента и посла в Константинополе и выходе оттоманского флота в море и о местонахождении его судов. В половине второго пополудни, когда наш флот заходил на внутренний Севастопольский рейд, флаг-капитан по оперативной части капитан I ранга К.Ф. Кетлинский запросил по радио капитана парохода «Великий князь Александр»: «Уверены ли, что видели «Гебен»?». Ответ, полученный через два с половиной часа, сомнений не оставлял: «Гебена» прекрасно знаю».

Тем временем флот, исключая ушедшую к Евпатории минную бригаду, стал «по диспозиции» в Севастопольской бухте. Линкорам и крейсерам было объявлено «положение третье», заградителям — «положение четвертое»[32] и дан сигнал «Адмирал принимает в экстренных случаях». Командующий со штабом перешел с «Евстафия» на «Георгий Победоносец» — старый линкор, стоявший на бочках неподалеку от Графской пристани и выполнявший функции штабного корабля. Сразу по возвращении флота в Севастополь было получено распоряжение штаба Верховного главнокомандующего об отправке из Крыма на фронт 62-й пехотной дивизии, после чего штаб флота дал находившемуся под парами заградителю «Прут» распоряжение идти в Ялту за пехотным батальоном. Флот приступил к погрузке угля до полных норм, которую завершил к 22.00.

Наконец, в 17.30 15 (28) октября Морской генеральный штаб известил А.А. Эбергарда о том, что Турция, по достоверным сведениям, «решила немедленно объявить войну». В 20.35 флоту было объявлено: «Положение весьма серьезное. «Гебена» с двумя миноносцами видели около Амастро. С рассвета положение первое. Госпитальным судам — то же к 9 час, транспортам (минным заградителям. — Д. К.) пока четвертое»^{161}.

Итак, к полуночи 16 (29) октября дислокация флота Черного моря выглядела следующим образом. Главные силы, включая все линкоры и крейсера, — на внутреннем рейде Севастополя в трехчасовой готовности, с непрогретыми машинами, здесь же отряд заградителей в 10-часовой готовности. В море — минная бригада (в районе Евпатории) и «Прут» (между Севастополем и Ялтой). В Одессе — канлодки «Донец» и «Кубанец» и заградитель «Беш-Тау», в Очакове — заградитель «Дунай», в Батуме — транспорт «Березань» и заградитель «Дых-Тау».

Глава 5.

Нападение турецких миноносцев на Одессу 16 (29) октября 1914 г.

Для проведения «операции против Одессы» были назначены два эскадренных миноносца из числа построенных немецкой фирмой «Шихау» — наиболее крупных и современных в османском флоте — «Гайрет-И Ватанийе» под командой кидемли юсбаши (капитана III ранга) Семаила Али и «Муавенет-И Миллийе» бинбаши (капитана II ранга) Ахмета Саффета. Однако фактически на миноносцах распоряжались германскими офицеры: на «Муавенете» находился командир 1-й полуфлотилии капитан-лейтенант Рудольф Фирле, а на «Гайрете» понял свой брейд-вымпел командир флотилии корветтен-капитан Рудольф Мадлунг. Кроме того, артиллерийские и торпедные расчеты идущих к Одессе кораблей были укомплектованы немецкими моряками с двух однотипных эсминцев, технически неисправных и поэтому отставленных от участия в операции. Германскими матросами были усилены и машинные команды «Гайрета» и «Муавенета», что, как показали последующие события, сослужило им хорошую службу

Как и предусматривалось первоначальным планом, миноносцы шли на буксире «Ирмингарда», однако, как выяснилось, скорость этого «каравана» не превышала 6 узлов. Поэтому с рассветом 15 (29) октября Р. Мадлунг, опасавшийся срыва графика развертывания, принял решение дальше идти своим ходом и отослал транспорт обратно в пролив. Турецким эсминцам, котлы и механизмы которых было далеко не в безукоризненном состоянии, впервые за их службу предстояло совершить 700-мильный поход. «Мы были загружены углем до предела, такого турки ни разу не видели», — свидетельствует германский командир «Муавенета»^{162}.

Суточный переход вдоль побережья Болгарии и Румынии сопровождался лишь незначительными поломками механизмов, которые были тотчас исправлены германскими машинными командами под руководством флагмеха флотилии Пауля Берндта. Несмотря на спокойную погоду, скоро вышли из строя почти все кочегары-турки, пораженные морской болезнью и обессилевшие от постоянного недоедания.

«Особенно сказывалась при свежих погодах на Черном море непривычка турецких кочегаров к большим ходам, — напишет впоследствии Р. Фирле. — Трудно было и требовать много от турецкой команды, питавшейся почти исключительно хлебом и бобами… Часто немногочисленные немецкие кочегары и матросы в продолжение целого дня исполняли все обязанности, в то время как непривычные к морю, полуголодные турки кучками грелись у дымовых труб»^{163}. Как с удивлением узнали немецкие командиры, при рекрутировании в оттоманский флот не учитывались ни крепость телосложения, ни привычка новобранцев к морю — матросы в большинстве своем набирались из «анатолийских сухопутных оборванцев».

Любопытный факт: на борт «Муавенета» был взят десяток немецких нижних чинов с однотипного миноносца «Нумуне-Хамийет» во главе с его командиром капитан-лейтенантом бароном Вильгельмом фон Фирксом, временно назначенным вахтенным начальником идущего в операцию эсминца. Как свидетельствует Р. Фирле, из своих матросов В. фон Фиркс сформировал импровизированную десантную партию и вынашивал не лишенный экстравагантности план — «сразу же высадиться в Одессе и захватить русского губернатора…, забрать его прямо из постели во дворце и в качестве пленного привести с собой», а также «вывесить на соборе Одессы турецкие флаги»^{164}. Искать упомянутый «дворец губернатора» и вообще ориентироваться в незнакомом городе отважный диверсант предполагал путем опроса местных жителей, для чего усиленно штудировал туристический разговорник Бедекера. Кстати, это популярное среди путешественников издание служило немцам единственным источником информации об Одессе, ибо содержало «подробный план гавани с точным описанием города». Более никаких сведений об объекте своей экспедиции на «Гайрете» и «Муавенете» не имели: «Никто из нас никогда не видел Одессы. Закрыта гавань или открыта, занята или свободна, готовятся ли там к обороне? Луны в те дни не было, поэтому мы пришли в совершенно неизвестный район, в полном смысле слова в логово льва, поскольку Одесса, крупнейший русский порт в Черном море, был хорошо защищен»^{165}.

Кстати, приведенное свидетельство немецкого офицера является дополнительным подтверждением правоты автора официального германского описания войны на Черном море Г. Лорея, утверждавшего, что «относительно входа в порт ничего не было известно; не имелось сведений ни о наличии и расположении минных и боновых заграждений, ни о вероятности противодействия со стороны неприятеля»^{166}. Все это опровергает расхожую в отечественной историографии точку зрения, согласно которой противник располагал исчерпывающими сведениями об обстановке в районе Одессы и, в частности, об организации обороны порта.

Около полудня эсминцы корветтен-капитана Р. Мадлунга миновали траверз Сулины, вскоре оставили по правому борту остров Змеиный и к 10 часам вечера приблизились к русскому берегу. Командир флотилии вызвал капитан-лейтенанта Р. Фирле для окончательного согласования планов, хотя согласовывать, в сущности, было нечего — все предприятие имело характер чистой импровизации. Предоставим слово участнику совещания: «Мы должны были заботиться только о том, чтобы не мешать друг другу — не встать поперек курса на входе в гавань и не принять своего за противника, поскольку своим появлением мы устроим изрядный беспорядок. С этого момента наши корабли шли очень близко друг к другу (нос к корме), команды находились на боевых постах, и турки смотрели полными веры глазами на своих немецких союзников»^{167}.

Около 1 часа ночи 29 октября на левом крамболе миноносцев показались огни большого города, до которого было миль пять-шесть. «Гайрет» отвернул немного мористее, чтобы войти в гавань как бы со стороны Севастополя. До самого последнего момента немцы создавали видимость (как показали дальнейшие события — создавали небезуспешно) того, что приближающиеся к Одессе миноносцы являются русскими. Через час оттоманские корабли повернули на W и направились прямо к входу в гавань…

Согласно директиве Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, преподанной адмиралу А.А. Эбергарду вскоре после начала войны, главной задачей флота Черного моря следовало полагать недопущение высадки неприятельского десанта на черноморское побережье. При этом наиболее угрожаемым участком штаб главковерха считал берега северо-западной части моря, то есть район Одессы^{168}.