Не/много магии Давыдова Александра

Огни святого Эльма

На краю смотровой площадки виднелась тоненькая фигурка. Кто-то сидел по-турецки спиной к лестнице. Плечи чуть подрагивали — казалось, что из-за порывов штормового ветра, который обнимал скалу со стороны моря и пытался скинуть вниз всё, что не являлось частью его любимого камня. Над головой фигуры парили сине-голубые искорки, похожие на светлячков.

— Эля? — Макс крикнул, но звук подхватило и вмиг унесло в темноту. Как во сне, когда пытаешься сказать что-то важное, но только беззвучно открываешь рот.

В ответ на лицо ему упали капли — стеной рухнул дождь. Глаза вмиг залило, и свечение прибрежных огней стало размытым, поплыло радужными кругами. Искры у края площадки превратились в зарево, будто в воздухе соткалось крохотное северное сияние.

Макс уцепился за перила двумя руками — мокрая опора стала скользкой и пугающе ненадежной. Шагнул ближе.

Облака раскололо ударом грома, и следом за ним послышался крик. Горестный и пронзительный, как будто птенец Рух выпал из гнезда, и теперь в панике звал родителей.

Макс сложил ладонь домиком и, закрывая глаза от потоков воды, поднял голову. С неба падал кусок чернильной тьмы, стремительно и остро — как будто тьма вообще может обладать формой. Что-то царапнуло Макса по щеке. Потом боль пронзила запястье. Не решаясь отнять другую руку от перил, он, морщась, согнулся, поднес раненую кисть к глазам и попытался рассмотреть, чем его задело. Черное перо.

— Нет! — крикнул он и бросился вперед.

— Ч-черт, — сквозь зубы выругался Макс и хлопнул дверью тумбочки. Та скрипнула и издевательски вывалила на пол мятые листы бумаги и каменный прошлогодний пряник.

Кофе с корицей не было и не ожидалось. Нашелся только дрянный растворимый «Нескафе» и чайный мусор в пакетиках, обещавший «Роскошный вкус с нотами корицы». Максим справедливо полагал, что если скрестить эти два полуфабриката, получится напиток как отличный, только наоборот.

Опять до девяти на работе, потом домой. Там хотя бы победить лень и приготовить ужин, не говоря уже о кофе. С корицей, которой нет. Продуктовый магазинчик по пути после девяти уже закроется, а тащиться лишние три квартала до супермаркета выше его сил.

Надоело. Рабочие дни, казалось, слились в черно-белую пленку. Она с треском наматывалась на катушку, недели складывались в месяцы, и ничего не менялось. Даже царапины и брак находились на одних и тех же местах. События проплывали мимо Макса, как мимо невкусной наживки.

Проспать будильник. Сначала включить компьютер, потом открыть глаза. Пролистать ленты новостей и блоги друзей. С ужасом обнаружить, что почти полдень и опаздываешь на работу. Выбежать из дому в разных носках, жуя бутерброд. И на работе допоздна — вечный аврал. По выходным — навестить родителей и сестру, выслушать отчет о родственниках, улизнуть из кухни и рассказать племяннице сказку. Про лягушку-путешественницу, что схватилась за веточку, которую держали в клювах птицы, и улетела из своей топи.

И к вечеру вернуться опять в болото.

Надоело.

Макс поднял руку к глазам и рассмотрел царапины на костяшках. Бил кулаком в стену, хотя она не виновата ни в чем. Когда это было, вчера? Или неделю назад… Когда он готов был обменяться судьбой с кем угодно — даже с любым из десяти негритят. Ведь у них был впереди какой-то элемент неожиданности, а у Макса — нет.

Он вбил в строку кинопоиска «Десять негритят» и завис, рассматривая скриншоты из фильмов. На одном их них актеры шли вверх по лестнице, которая опоясывала каменную гряду. «Скала Дива, — гласил всезнающий сайт. — Самая живописная из природных достопримечательностей южного Крыма. Здесь снимались многие…»

Из тумбочки опять выкатился пряник. Макс ненавидящими глазами проследил, как тот скрылся под столом — естественно, в самом труднодоступном месте, и распечатал бланк заявления на отпуск.

— Почувствуй себя негритенком, — пробормотал он и даже перестал расстраиваться из-за корицы. В самом деле, какие мелочи.

В самолете Макс обычно выбирал место у окна, чтобы разглядывать облачные пейзажи. Однако в этот раз лететь пришлось через Москву, стык между рейсами приходился по закону подлости на ночное время, а выспаться в зале ожидания — задача для сильных духом, а также железных спиной и прочими частями тела. Поэтому Макс решил подремать про запас. Сложил руки на груди, наклонился вперед, уютно засопел…

И ему приснился двигатель. Тот висел на крыле и задыхался. C хрипом втягивал в себя влажный облачный воздух, захлебывался им и трясся. Самолет стонал и заваливался в бок, грозясь вот-вот уйти в штопор.

Вдруг на крыле показался человек. Девочка с огненно-рыжими волосами, поскальзываясь и неуклюже размахивая руками, подбежала к двигателю. Подула на ладонь, размахнулась и резко шлепнула по нему. Из сопла вылетел черный растрепанный комок, похожий на обгоревшую мокроту, и двигатель задышал свободно.

Самолет, спешно выправляясь по курсу, вздрогнул.

Плохо закрепленный столик упал и разбудил Макса, чуть не стукнув его по носу. Тот первым делом посмотрел в иллюминатор. Внизу перемигивались огни Москвы, самолет заходил на посадку. На крыле никого не было.

Через два часа прогулок по залу ожидания Макс успел изучить высокие цены на бутерброды, скормить автомату по продаже кофе всю мелочь, полюбоваться на ночную взлетную полосу и посчитать типы плитки на полу аэропорта. Типов было три, а делать — решительно нечего. От скуки Макс решил положить денег на телефон и вдруг, за автоматом в закутке, обнаружил девушку из сна.

Она сидела на полу с ноутбуком и чему-то звонко смеялась.

Макс прямо врос в пол, тщетно пытаясь придумать, как познакомиться. «Что там такого смешного?» — пошло. «Мы с вами, по-моему, одним рейсом летели» — банально. «Скажите, а вы умеете гулять по крыльям самолета?» — прекрасная фраза, чтобы выставить себя сумасшедшим.

Неожиданно она вскочила. Из ушей ее вылетели наушники, выдернутые проводом, свистнули в воздухе и чуть не хлестнули Макса по руке. Ноутбук громко хряснул о плитку и, погаснув, развалился на две части. Девушка наклонилась, подняла маленькую клетчатую мышку, сунула ее в карман и подняла глаза на Макса.

— У вас ноут упал, — брякнул он. Да уж, придумал фразу, верх оригинальности.

— Я знаю, — ответила девушка. — С отвратительным звуком, согласитесь. С ним обычно разбивается сердце.

— Обычно?

— Я бы даже сказала, регулярно, — она вздохнула. — Но я привыкла. Хотя падает не всегда именно ноут, иногда менее ценные вещи.

— Понятно, — протянул Макс, хотя понятного в разговоре решительно ничего не было.

— Не верю, — улыбнулась она уголком рта. — Ну, да ладно. А как вас зовут?

— Макс, — слава небесам, она подняла этот вопрос! Теперь и самому спросить не страшно. — А тебя? Чем занимаешься?

В тот самый момент объявили очередной полет, и из ответа девушки было слышно только:

— Ля… Путеше…

— Лягушка-путешественница? — переспросил Макс, краснея от собственной наглости. Обычно он не пытался каламбурить с почти незнакомыми девушками.

— Можно и так, — засмеялась она. — Но лучше Эля.

— А… — парень начал было реплику, но девушка вдруг распахнула глаза, круглые и зеленые, как трава, будто увидела у него за спиной ночной кошмар.

Макс оглянулся. Сзади ничего не было, только панорамное остекление во всю стену.

— Извини, — девушка нервно взъерошила пальцами волосы и стала еще больше, чем раньше, напоминать горящую спичку. — Иногда за мной следят, но сейчас просто показалось. Пошли лучше туда, где людей побольше — так спокойнее.

В зале регистрации было гораздо больше людей. Шум, очереди, снующие туда-обратно пассажиры всевозможных рас, полов и размеров.

— Дальние страны, — Эля улыбнулась.

Он понимающе кивнул в ответ. Дальние страны — это волшебно. О них можно мечтать, вспоминать детство, как хотел стать летчиком или капитаном, и ориентироваться в жизни не по автобусным остановкам, а по маякам и сигнальным огням.

— Смотри, — девушка подошла к стойке электронной регистрации. — Здесь можно перебирать рейсы — на сегодня, завтра, через неделю. Выдумывать коды бронирования или, что проще, вписывать свою фамилию и инициалы. И надеяться, что вдруг — а почему бы и нет? — всплывет окошечко «Далее», и ты найдешь себя в списке пассажиров на какой-нибудь дальний рейс.

— Странное развлечение, — хмыкнул Макс. — Раз попытался, два. А зачем дальше кормить пустую надежду?

— Почему пустую? — возмутилась Эля. — Ты не веришь в случайности?

— Разве что в параллельном мире.

— Как раз в этом.

— Случайности-то я встречал, а чудеса — ни разу. Разве что во сне. К примеру, в этом мире можно гулять по крылу самолета, когда тот летит?

Эля перестала водить пальцем по сенсорному экрану регистрации, и внимательно посмотрела на Макса. Глаза у нее как заледенели, даже цвет будто поменялся — трава покрылась инеем.

— Видишь, но не веришь? — спросила она. — Если не боишься, идем. И я покажу тебе, что это вовсе не бред и не поделки этих… — Эля постучала пальцем по виску. — Тараканов, в смысле.

Они юркнули в неприметный проход с самого края, в левом крыле Домодедово.

— Уф, проскользнули, — девушка тихо хихикнула. — Дальше пройдем спокойно. Тут залы еще не достроены, и рабочие по ночам спят. Так что если не будем выглядывать в незастекленные окна и громко орать «тут мы!», никто не заметит.

Макс кивнул с довольным видом. А что — путешествие еще толком не началось, а на голову уже свалился целый ворох приключений.

Они подошли к стеклу, за которым открывался вид на стоянку самолетов и здание самого аэропорта.

— Красотища, — Макс зевнул и потянулся от удовольствия.

— Еще не красотища, — ответила Эля и посмотрела на часы. — Сейчас настанет полночь…

Парень хотел было пошутить про карету, превращающуюся в тыкву, но не успел. Так и застыл с разинутым ртом. С восточного края взлетного поля на них катилась волна, будто перелистывали страницу огромной книги. Максу даже показалось, что он различает строчки — вместо разметки на бетоне. Потом его накрыло с головой, перехватило дыхание… — и ничего больше.

Но не успел Макс разочарованно вздохнуть, Эля тронула его за рукав.

— А теперь гляди в окно. Только не в упор, а краем глаза, как будто между делом. Думаю, у тебя получится…

Макс прижался щекой к толстому стеклу, сморгнул некстати попавшую в глаз пылинку и обмер. На первый взгляд, всё было как раньше. Однако через несколько секунд можно было смело подвергать сомнению все материалистические науки о мире, склонные твердить направо и налево о невозможности чудес.

Самолеты, не обращая внимания на копошащихся у них в мозгах пилотов, забавно поводили тупыми носами и будто нюхали воздух. Осторожно взмахивали перепончатыми крыльями, сворачивали и разворачивали дополнительные секции. Щурились иллюминаторами от слишком ярких огней и передергивали стальной шкурой.

Какие-то мелкие твари тащили по бетонке огромные рулоны полупрозрачного, голубовато-белого материала.

— Это взлетные полосы, — шепнула Эля. — Для каждого самолета — своя, заговоренная. Именно по ним поднимаются в воздух, и скорость тут не при чем.

Над аэропортом, на парапете вокруг башни диспетчеров, сидел самый натуральный звездочет с подзорной трубой и в остроконечной шляпе. Он болтал ногами и взмахивал светящимся флажком.

По полю туда-сюда ходили высокие, худые призраки с ружьями через плечо.

— Охраняют.

— Кого?

— Не «кого», а «от кого». От птиц. Сам видел, что бывает, если допустить их к двигателю, например. Им бы только забиться куда-нибудь, чтобы устроить аварию. Или, — Эля поежилась, — забить кого-нибудь.

Будто в ответ на ее слова, в окно врезалась черная молния. С клювом и острыми когтями, оставляющими царапины даже на прочном, толстенном стекле. Макс отшатнулся от неожиданности и чуть не упал на спину. Эля отлетела от окна, кувыркнувшись назад через голову, и всхлипнула:

— Бежим! На той стороне бетонный каркас еще без стекол! Если полезут там, могут догнать!

И они понеслись назад. Сначала Макс на бегу думал о том, как бы поаккуратнее ввалиться в зал, чтобы не заметили работники аэропорта, но потом эти мысли вылетели у него из головы. Из-за хищного «Карр!», которое ударило в спину, как хлыст. Он никогда раньше не боялся птиц, но в этом одном крике было столько ужаса, сколько нет во всех сериях «Пятницы 13-го» вместе взятых. Оглядываться он даже и не думал.

Им повезло. Влетев в «обжитый» зал, поймали только пару удивленных взглядов от китайцев, которые медитировали над своими горами чемоданов, и тоскливый вздох от уборщика-таджика: «Носятся тут, топчут…»

Отдышавшись, Эля виновато посмотрела на Макса:

— Прости, пожалуйста. Они за мной, тебя бы — не тронули.

— А почему именно вороны? — наверно, существовали в этой ситуации и более умные вопросы, но Макс озвучил первый пришедший в голову.

— На аэродроме — вороны. На железной дороге — драконы…

Тут Макс поперхнулся, но решил не переспрашивать.

— В метро — кроты, в воде — морские змеи.

— А если ты не в дороге?

— Я? — Эля горько улыбнулась. — Я в дороге всегда.

Оказалось, что в Симферополь они тоже летят вместе.

Устроившись у окна в самом хвосте самолета, Эля рассказывала:

— Ты никогда не задумывался, что если бы все герои сразу жили долго и счастливо, читать книги было бы невыразимо скучно? Если бы мы знали, что каждый обязательно найдет тихую гавань, совьет гнездо и обзаведется семьей, мы бы волновались за них? Конечно, нет.

Мне кажется, наш мир, как его видит большинство — жестянка. Сделанная по законам и правилам не настоящим, а от жестянщика. Потому что так удобнее. Что ты с большим удовольствием заглотишь, если бог подкинет тебя крючок — извивающегося червяка или красивую блесну? Наживка, может, и вкуснее, но ты никогда об этом не узнаешь, потому что второе — комфортнее. Глянцевое, блестящее, понятное. Материалистичное, в конце концов. С неминуемым хэппи-эндом в конце.

А другие персонажи странные. Видят то, что спрятано от глаз других, ищут от моря погоды, зачем-то боятся обыденности. Их считают мечтателями, сумасшедшими или одержимыми. Но именно они тащат за собой сюжет, попадают в интересные ситуации или бросают вызов — всё равно кому: богу, дьяволу или — вот — птицам. События нас никогда не пропускают. Заглатывают, жуют — смачно и подолгу. Зато потом у обычных людей наступает «жили долго и счастливо», а мы продолжаем идти и искать дальше. До самой смерти, если она и вправду что-то заканчивает. Бродим на границе.

— Между чем?

— Между вашим миром и настоящим. С одной стороны, я родилась здесь, и мне иногда до смерти хочется, чтобы «долго и счастливо». С другой стороны, я вижу их, но они меня никогда не примут. Разве что захотят съесть.

— Съесть?

— Я так думаю. А проверять на практике, насколько истинно эта мысль, почему-то не хочется. Вот и получается, гонит меня ужас, а тянет к себе — невозможное. Вечный двигатель. Иногда даже забавно.

Макс попытался ободряюще улыбнуться, но губы почему-то дрожали и улыбки не получалось. Он протянул руку и погладил Элю по волосам. Те распушились и чуть слышно затрещали от статического электричества. Девушка вздохнула:

— Сейчас еще ничего, а зимой бьюсь током, как на практикуме по физике. Помнишь в учебнике, в разделе электричество, было про огни святого Эльма?

— Ага. Название красивое, но никогда не видел.

— Вот я вроде них. Развожу огонь загадочный и бесполезный вместо того, чтобы подкидывать дрова в костер, у которого и отогреться можно, и мамонта пожарить… И никого не приманишь. Ноутбука-то не жалко, но вот сердце собирать по кусочкам уже устала.

Эля отвернулась и прижалась лбом к стеклу.

До самой посадки они не разговаривали, а потом девушка тряхнула рыжей челкой на прощанье и будто испарилась в толпе.

Симеиз — городок возле скалы Дивы — оказался зеленым и уютным, но от самого моря до верхнего шоссе завален мусором. Днем не было даже смысла идти в сторону пляжа — не протолкнуться от красных, будто вареных тел, разносчиков кукурузы и пронзительно визжащих детей.

С темнотой легче не стало — на берег обрушился вал попсы из окрестных дискотек. Макс до трех утра ворочался под влажной от пота простыней, пытаясь заснуть, а потом плюнул и, ругая себя за безрассудство, поднялся и стал зашнуровывать кеды.

На тропинке к морю почти никого не было, на лестнице с тонкими железными перилами, ведущей на вершину Дивы — тем более.

— Таких дураков только поискать, — бормотал Макс, чувствуя, как перила дрожат под порывами ветра. Похоже, надвигался шторм.

Макс сбил Элю на камни, чуть было не скатившись вниз. Над ними глухо захлопнулся гигантский клюв и через мгновение распался на стаю обиженно вопящих ворон. Некоторые из них еще раз попытались добраться до жертвы, но шмякнулись о скалу, не справившись с порывами ветра, и были смыты дождем вниз. Ветвистая белая молния ударила в Диву, разогнав остатки неудачливых птиц.

— Ты цела? — Макс пытался перекричать ветер. — Вытащил из-под девушки руку, сморщился от боли — кожа была свезена чуть ли не до кости.

Эля охнула:

— Кажется, ребра сломаны.

И разжала ладони. В горсти плескалась прозрачная голубая бабочка. В волнах далеко внизу заплясали изумрудные искры, и звезды вынырнули из-за туч.

— В учебнике он выглядел не так, — Макс наклонился и вдохнул свет широко открытым ртом. Сердце забилось, как птица в клетке, под диафрагмой развернулись крылья, и почему-то захотелось петь.

Эля серьезно посмотрела на него, отряхнула ладонь от синих искр и улыбнулась:

— Счастливого пути тебе.

В горсти плескалась прозрачная голубая бабочка.

Горячий шоклад

Ко мне на предплечье запрыгивает кузнечик. Поводит треугольной головой, потирает одну зеленую лапку о другую. Раньше я бы, наверно, затаил дыхание и стал прикидывать, как его поймать… Но сейчас мне, во-первых, лень, а во-вторых — другую руку пришлось бы доставать из-под головы Сони. Поэтому я просто наблюдаю за тваринкой, прикрыв глаза — свет дробится в кристалликах соли на ресницах, и вокруг кузнечика колеблется маленькая радуга.

— Саш, иди купаться!

Я мотаю головой в ответ, кузнечик пугается и, раскрыв крылья, с жужжаньем уносится прочь.

— Потом греться будешь! Все лето впереди!

Но я уже накупался до синевы губ в ледяной майской воде и теперь лежу на берегу, как тюлень. Отогреваюсь и сплю.

Девчонки тоже остаются загорать.

Гибкая Соня с каштановыми кудрями и миндалевидными карими глазами. Просто зной. Говорят, она танцует сальсу. Я бы поглядел. Судя по всему, Соня не против — когда я предложил ей положить голову мне на ладонь, «чтобы удобнее было», не отказалась. Напротив, прижалась мокрым затылком, зажмурилась и широко улыбнулась. Многообещающе.

Ира закуривает одну сигарету за другой, кривит уголок рта, выпуская дым. Бледная до синевы, с огромными черными глазищами, худая, как вешалка. Длинные пальцы, цветастое парео, мундштук из агата. Нервная и утонченная до оскомины девочка-истеричка. Говорят, приехала на подкурсы в академию парапсихологии откуда-то из Благовещенска. На нее засматривается Валерка.

Близняшки Света и Стелла, смешливые рыжие девицы — двойной набор веснушек, толстых щек и бюстов пятого размера. Воплощенная жизнерадостность. Не понимаю, что они делают в нашей компании. Хотя… чужая душа — потемки. Мало ли.

Пацаны в воплями и брызгами забегают в воду. Борются, как маленькие, и ржут, как стая гиббонов в Пекинском зоопарке, не обращая внимание на пляшущие в волнах прошлогодние гнилые водоросли, мусор и укоризненные взгляды мамаш, которые притащились на косу гулять с детьми.

Если закрыть глаза, можно представить, что мне снова двенадцать лет, я опять в лагере, и воспитательница орет: «Ребята, главное — за буйки не заплывать!», но ребята не слушают — да и как тут услышишь? гам, шум прибоя, свист ветра и смех.

Что-то падает мне на голову. Я запускаю свободную руку в волосы и нашариваю кузнечика. Интересно, то же самый? Отрываю ему одну из лапок и смотрю, как он криво подпрыгиваем между камнями, уходя в сторону прибоя.

— Изверг, — Ира, оказывается, наблюдает за мной.

— Все там будем.

Это лето обещает быть долгим. Даром, что последнее.

Для нужд «шоколадной» промышленности используют три основных типа какао. Самый ароматный из них — «Criollo» («креольский»), на втором месте стоят дающие 80 % всего мирового урожая три подтипа какао «Forastero» («чужой»), на третьем — «Calabacillo» («тыквочка»). Благодаря активной работе селекционеров на современных плантациях выращиваются также и новые типы деревьев, полученные путем скрещивания трех основных.

— Валер, у тебя тысячу стрельнуть можно? — Дима выпрашивает деньги с таким отстраненно-виноватым выражением лица, что можно подумать — он делает это впервые.

Черта с два. В конце каждой нашей встречи, когда приходит время расплачиваться за выпивку. Он крепко сидит на мели и не делает никаких усилий с нее слезть.

— Может, тебе хоть грузчиком устроиться, на временную работу? Ну, чтобы, с одной стороны, не отступать от принципа, а с другой — по друзьям побираться не будешь, — Света не выдерживает и отпускает шпильку. Они с сестрой почти круглыми сутками пашут на рыбном складе — мать лежит в платной клинике, и счета оттуда будут почище, чем за любую из наших гулянок. На мой взгляд, учитывая грядущий конец света, можно было бы и тихо отойти в мир иной, позволив дочерям дожить спокойно. Но глупая тетка, которая болеет уже двенадцать лет, с раком и метастазами продолжает упорно цепляться за жизнь, несмотря на всю бессмысленность этого мероприятия.

По субботам у близняшек дрожат руки, они никак не могут скинуть напряжение рабочей недели, поэтому быстро напиваются и потом тихо клюют носом где-нибудь в углу. К воскресенью девиц мучает похмелье, но они показательно бодры, веселы, сыплют шуточками и стреляют глазами направо-налево. А к понедельнику — снова на работу.

— Ты что, моя мама? — Димка ощеривается и сплевывает на пол. — Я не для того придумал нашу тусовку, чтобы еще и здесь выслушивать нотации. Что, помирать передумала? Пометаться захотелось? Как таракан на сковородке?

В ответ Светуня молча встает, одергивает юбку-мини и виляет бедром так, что задевает Димкин бокал, опрокидывая его со стола. Смеется и идет к танцполу, на котором уже часа два без передышки отплясывает Стелла.

— Теперь у меня будет в глазах двоиться, — бормочет Валерка. Одной рукой он не перестает обнимать Иру, а другой лезет в карман, достает помятую оранжевую купюру и кидает на стол. — Так и быть, за нас и за отца-основателя.

Две «рыжие бестии» отжигают так, что все свободные посетители клуба, обладающие хотя бы искрой здорового либидо, плавно мигрируют в сторону танцпола. Лично я всегда восхищался женским умением вытворять акробатические этюды на десятисантиметровых шпильках.

— Что, нравится? — выдыхает Соня мне в ухо с коротким смешком. Хватает губами мочку, покусывает ее.

— То, что ты сейчас делаешь — да, — я оборачиваюсь и хватаю ее за затылок. Крепко и с чувством целую. Раз. Другой. — И то, как девчонки танцуют — тоже. Но ты умеешь все равно лучше.

Соня удовлетворенно кивает. Кладет голову мне на плечо и тоже глазеет на близняшек.

Движения у них дерганые и рваные, в такт мигающему свету. Временами кажется, что это марионетки повинуются веревочкам в руках паралитика, или роботы — с жестко заданным ритмом. Но потом освещение меняется, и в их танце появляется нежность, плавные переходы, мягкость. Они танцуют не порознь, а вместе, собирают из разрозненных движений и па единое целое, смысл которого — здесь и сейчас, наслаждайся одним днем, открывай себя миру! Срывай быстрее плоды с дерева жизни, они истекают соком, липким соком, горячим…

Уф. Я беру стакан и залпом допиваю мохито, давлюсь веточкой мяты и кубиками льда.

Официант забирает оплаченный счет. Мы поднимаемся, чтобы уходить. Стелла оглядывается и машет рукой — чао, мол, мы пока остаемся.

В следующие выходные Ира жаждет «разумного и вечного, а не эти ваши пивняки с танцами», поэтому мы решаем съездить на экскурсию за город. Но то да се, организацию поездки некто на себя брать не хочет, и дело в итоге заканчивается походом в крепость. В наличии отдельные куски природы, красивые виды и большие железные экспонаты. Все, что надо для счастья.

Мы встречаемся в три часа дня у ворот. Близняшек нет.

— Не дозвонился, — пожимает плечами Димка. — Наверно, опять с матерью проблемы. Может, наконец все-таки померла?..

— Хорошо бы, — кивает Соня.

Мы покупаем билеты в крепость и идем бродить по щербатому асфальту и бетонным плитам между пушек, танков и бронемашин, выкрашенных серой краской. На некоторые разрешено забираться. Я влезаю за артиллерийскую установку Б-13—3С и смотрю сквозь прицел на недостроенный мост через Золотой Рог. Его обещали сдать в этом году но, как обычно у нас в стране бывает, сроки давно прошли — власти клянутся и божатся, что «уж к лету две тысячи тринадцатого…» Ха. Я стучу кулаком по стальной обшивке и представляю, как расстреливаю несостоявшийся мост, он разлетается на куски, и они падают, поднимая фонтаны брызг, в воду. Кому он будет нужен, этот ваш мост, после декабря?

Ира фотографирует Валеру в героических позах на фоне бронетранспортера, Димка куда-то пропал, а Соня вылезла на парапет и разглядывает море. Я подхожу сзади, обнимаю ее. Целую родинку на лопатке. У нее опять платок соскользнул с плеч.

— Обгоришь.

— Ну, обгорю.

— Больно ведь, — прижимаюсь губами к горячей шее.

Она отстраняется:

— Мне такой сон вчера снился. Брр.

— Да?

— Будто люди лежат на тротуаре рядком, как на витрине. Взрослые, маленькие, всякие. А кто-то приносит все новых и новых — за волосы. Я спрашиваю — «почему за волосы?» И он отвечает — «мы их срезаем, и потом не перехватываем»…

— А дальше? — я зарываюсь носом в ее волосы и шумно дышу. Пахнет розовым маслом и кисло-сладким Light Blue от D&G.

— Я проснулась.

— Ну, вот, на самом интересном месте.

— Дурак. Знаешь, как страшно?