Не/много магии Давыдова Александра

— Ты же начинающий биолог, — Инка сидела на парапете и от волнения грызла уголок карточки. — Ты должен знать!

— Представь себе, не знаю, — Максим маялся рядом, не зная, что делать — вскарабкаться на теплый пыльный камень, сказав чистоте штанов «прощай», или продолжать переминаться с ноги на ногу, не зная, куда их девать. — Если ты думаешь, что в университете мне дали тайное знание, отличающееся от дежурных фраз в школьном учебнике, я тебя разочарую. Не дали, пожадничали.

— Ведь это бред. Забота о сохранении редких зверей — это прекрасно, но принять версию о том, что на них плохо действует фото- и видеосъемка, я не могу.

— Я тоже не могу, но факт остается фактом. «Содержащиеся в неволе животные чувствительны к тонким электромагнитным полям от камер…» — Макс начал цитировать фразу из учебника, но Инна замахала на него руками.

— Уже перечитала и посмеялась неоднократно. В этом пункте уж очень сильно зоология не дружит с физикой. Ты никогда не задумывался?…

— Все задумывались, — Максим все-таки решил усесться рядом и запрыгнул на парапет. — Ты думаешь, на биофак идут одни идиоты, принимающие дурацкие фразы как догму? Вовсе нет. Но первое, чему нас учат на первом курсе — зоопарковый вопрос про фото не обсуждается. Хочешь проблем — спрашивай, ага. С угрозой отчисления. Не хочешь — интересуйся всем остальным.

— Что за всемирный заговор, а… — Инна выплюнула кусок жеваной бумаги, метко попала в ковыляющего мимо голубя-попрошайку и решительно сунула обгрызенную фотографию в карман. — Скажи, а ты случайно не знаешь, в какую смену работают самые ленивые охранники зоопарка? Желательно, с плохим зрением.

— К сожалению, знаю, — Макс обреченно вздохнул. Тайны, по законам жанра, всегда лучше раскрываются, когда за ними охотятся двое. Но порой они слишком опасны — в частности, для карьеры одного из охотников. — И почему я всегда соглашаюсь лезть с тобой в дурацкие авантюры?

«Потому что тебе и самому интересно» — успел шепнуть внутренний голос, прежде чем разум его заткнул. В конце концов, должен же кто-то из команды хотя бы притворяться законопослушным и здравомыслящим, не так ли?

— Ничего, — Инка потерла слезящиеся глаза и зевнула. Ночная проявка фотопленки чрезвычайно плохо влияет на степень выспанности. — Опять ничего.

— Если бы знать, что мы вообще ищем… — Макс перебирал внушительную пачку фотографий. — Правда, теперь у нас есть куча улик против себя на случай обыска и возможность стать монополистами на черном фоторынке. Спешите видеть! Млекопитающие во всех ракурсах и позах!

— Да ну тебя! — девушка закусила губу и тряхнула челкой. — Лучше придумай, что теперь делать, когда следствие зашло в тупик.

Тупик и вправду был темный, внушительный и непреодолимый.

Они ухитрились заснять почти всех зверей, которых держали в открытых клетках на дальних аллеях. Фотографировали их поодиночке. Парами. Друг друга на фоне любопытных носов и лап, сжимающих подаренные бананы или морковку. Ничего криминального или хотя бы чуть-чуть странного не обнаруживалось. Обычные фото, качеством получше, чем двадцатилетней давности, но не более того.

Инка уже стала сомневаться в своей интуиции. Обычно она не подводила, но в этот раз, похоже, готовилась расписаться в собственной беспомощности. Или пошла не по тому пути… Ведь должна же быть какая-то причина для всех этих запретов, арестов и штрафов. Причем достаточно серьезная, чтобы девятнадцать лет назад — осторожные расспросы старшего поколения позволили выяснить точную дату — фактически в одночасье все зоопарки планеты были объявлены табу для фотографов.

— Почему не национальные парки? Не шапито всякие? Не собачьи питомники или выставки? Почему именно зоопарки?

— Еще живые уголки и лаборатории при институтах, — Макс поправил очки и в сотый раз стал пересматривать фото. — Что у них общего?

— Там совсем разные звери всю жизнь сидят на одной территории, причем каждый в замкнутом пространстве. Как им, должно быть, неуютно, странно и несвободно. Хочется выбраться на волю. Решетки разогнуть или подкоп сделать…

— Подкоп! Именно! — Макс уставился на фотографию дикобраза, сделанную накануне. — Скажи, а тебе не кажется странной вот эта дыра в бетонном полу клетки?..

* * *

Юстас ненавидел людей в спецодежде с блестящими жужжащими глазами в руках. Когда они приходили и начинали шнырять вокруг, всё осматривать и обнюхивать, Бродящие-сквозь-решетку прятались и потом долго не появлялись. Осторожничали. И приходилось жить несколько дней, а то и недель, без запаха свободы и без рассказов о лохматых травяных степях. А это нелегко, когда у тебя всего один кусочек неба в кроне дерева и жесткий серый пол вместо теплой земли.

Юстас жевал хрустящие крошки печенья, которое так же, как и свобода, было все закона — по мнению зоологов, дикобразу не положено питаться мучным — и вспоминал, сколько раз он уже видел Бродящих. И чуял их запах — травяной, свежий и пряный, запутавшийся в зеленой одежде и длинных волосах. Если правильно сжать когти на двух передних и одной задней лапе, получалось, что встречать их осталось совсем недолго. Еще разочек. Или два.

Морские свинки в клетке напротив переливчато заурчали. Юстас пошелестел иголками в ответ. Агути за стенкой захрустели капустными листьями. Все готовы, сегодня ночью опять можно призывать их. Вместе. На разные голоса, чтобы наверняка. И если они придут, кому-то повезет уткнуться носом в теплые руки, пахнущие молоком и имбирным печеньем, и забыть хотя бы на мгновенье о том, что ты родился взаперти и никогда не видел настоящего мира. О том, что тебя отобрали у матери, выкормили из бутылочки и засадили сюда, не спросив — а хочешь ли ты быть здесь. Бродящие добрые. Они милосердно забирают память — взамен же дают надежду на лучшее будущее. Которое уже совсем близко.

* * *

— Надо еще раз сходить туда и сфотографировать поближе. У меня получится просунуть руку сквозь прутья.

— Не боишься? — Макс невольно улыбнулся. — Юстас — самый большой дикобраз среди живущих в российских зоопарках. По крайней мере, так написано на его табличке. И вообще, он очень внушительный и независимый на вид. Даже несмотря на то, что я иногда подкармливаю его печеньем.

— Тогда у нас тем более не будет проблем! — Инка сдернула пальто с вешалки и стала его натягивать, всё никак не попадая в рукав — должно быть, от волнения. — Я чую, теперь мы совсем близко.

— Будьте внимательны, прошу вас! — директор зоопарка отчитывал сотрудников. — Почему ночная смена задержалась?

— Всего на пару минут…

— И этой пары минут хватило, чтобы грызуны устроили концерт! Хоровое пение, чтоб его!

— Я бы на вашем месте радовался, что не более серьезные млекопитающие… — главный зоотехник пригладил бороду. — На прошлой неделе в Токийском парке исчез тигр. А месяцем раньше в Лондонском — целый слон. Так что если нам грозит потеря одной-двух морских свинок, я бы не слишком волновался. Купим новых.

Директор вытер платком вспотевший лоб и с досадой покосился в монитор рабочего компьютера. Оттуда звал и манил недоразложенный пасьянс.

— С каждым годом мне всё больше кажется, что мы превращаемся в фарс. Держать зверей вместе нельзя, потому что так они пропадают. Держать порознь — тоже нельзя, потому что это будет уже не зоопарк. Но, вместе с тем, наука требует, чтобы мы пребывали в неизменном формате.

— Ученые охотятся за объектом. Специальные ловушки придумывают, поля какие-то… Пытаются поймать за хвост.

— И как хвост?

— Засняли-таки. У пингвинов. Только, — зоотехник поморщился, — некоторые теперь сомневаются, что мы охотимся за сверхъестественным явлением. Мол, это просто очередные хиппи, борцы за права животных. Волосы из хвоста уж больно похожи на человеческие. Обычные длинные волосы. Светлые. Правда, на несколько сантиметров больше снято, чем в Мехико три года назад. И пару волосков, якобы, нашли на прутьях клетки и отправили в лабораторию. Обещают под это дело выбить очередной грант. Построить новые павильоны, поправить забор…

— Михал Палыч, уже за сорок, а всё в сказки веришь, да? — директор хрустнул пальцами и повозил мышкой. Курсор выполз из угла экрана и радостно двинулся к картам. — Скорее, плакаты обновят! Запрещающие. Чтоб населению неповадно было лезть в тарелку к высокой науке, к закрытому отделу. Всё, свободны.

* * *

Девочку Бродящие не испугались — потому что она, наверно, не хотела поймать их души и запрятать куда-нибудь, как ученые. Просто шагнули назад и слились с тенями по краям клетки. Поэтому Юстас не стал ее кусать, просто понюхал — интересно же. Эта человеческая лапка пахла свежескошенной травой, пылью и ягодами. А вовсе не горькими лекарствами и металлом, как руки здешних работников. Один из таких как раз проходил мимо — легок на помине. Девочка испугалась его и дернулась, черная круглая штука отлетела от нее и чуть не стукнула Юстаса прямо по носу.

Он возмутился сначала, засопел… а потом забыл обо всем, проследив за тем, как кругляш катится по полу клетки. Он подпрыгнул несколько раз и упал в нору. Вот же она. И как это Юстас не замечал раньше? Совсем рядом с лапой, большая, как будто сам выкапывал — и оттуда пахнет теплым ветром. И Бродящие-сквозь-решетки радостно голосят, приплясывая и хлопая ладонями по корягам и прутьям: «Что же ты встал? Беги скорее!»

— Черт, — Макс схватил Инку за рукав. — Ущипни меня. Так не бывает.

— Что?… — она обернулась и застыла с открытым ртом. Дикобраза в клетке больше не было. Пуговицы, которая несколько секунд назад блестела на солнце в полуметре от решетки, — тоже.

— Идем отсюда. Быстрее, пока не заметили, — Макс потащил ее к выходу. Инна сжимала фотоаппарат в кармане — наверно, совсем уже мокрый, от волнения у нее всегда потели руки — и всё время оглядывалась.

* * *

По степи катились травяные волны — оливково-белесого цвета, с яркими островками цветов. Земля была мягкой, красновато-бурой, той самой, которую так приятно раскапывать. Юстас громко засопел от полноты чувств и прижался квадратной мордой к траве, закрыл глаза.

На небе горели разноцветные звезды, в зонтиках деревьев с острыми блестящими листьями пересмеивались молодые Бродящие. «Не сквозь решетку они бродят, — понял Юстас. — Дальше. Гораздо дальше». Над звериным царством поднималась оранжевая луна. Ночные драконы выползали на отроги скал и расправляли крылья.

По траве прошуршали быстрые шаги. Юстас поднял глаза. К нему протягивал руку мальчик с длинными серебристыми волосами, заправленными за острые уши. Глаза у него были как плошки, в которых расплавили лунный свет.

— Я не мальчик, — тихо засмеялся он, прочитав мысли дикобраза. — Я такой же, как те, что привели тебя сюда. Просто еще не научился растворяться в тенях.

Он погладил Юстаса по носу.

— Пошли, я покажу тебе наш дом?

Дом веял свободой, перешептывался на разные голоса и оседал на усах запахом настоящего мира, куда Бродящие-по-мирам со временем уводят всех своих несправедливо запертых детей.

* * *

— Отличная нора, — Инка до боли в глазах всматривалась в еще влажную карточку. Ее домашняя фотолаборатория теперь выглядела, как посудная лавка после танцев маленького и не очень неуклюжего, но всё же слона. Спешка не располагает к аккуратности. — В самый раз для самого большого дикобраза в России. Вполне по размеру.

Макс сглотнул и тихо заметил:

— Между прочим, я не толще Юстаса. И ты тоже.

— Угу, — Инка отвернулась и медленно стала водить пальцем по столу. — Ты не помнишь, что было почти во всех газетах за неделю до того, как началась эта свистопляска с запрещающими табличками и изгнанием фотографов?

— Напомни, ты же любитель древних чердачных архивов…

— Что тут напоминать, — у Инны задрожал голос. — Люди стали пропадать. Много. По большей части взрослые с детьми. Ушли в зоопарк и не вернулись. И я их, наверно, понимаю. После того, как мы проявили эту фотографию. Они… Дело не в том, что я их видела в иллюстрациях к сказкам. Дело не в книгах или мультиках. У этих существ в глазах что-то такое, от чего невозможно отказаться. Мечта, не сказанная словами. Свобода, как о ней поют песни. Кажется, что тебе снова пять лет, и впереди бесконечное воскресенье.

— Угу, — Макс поднялся, чуть было не уронив стул. — Взрослые с детьми пропадали, говоришь… Так кто из нас будет взрослым, а кто ребенком?

* * *

Девятнадцать лет назад, когда в зоопарке Дублина потерялся первый малыш, его мать в полицейском участке, размазывая слезы по щекам, уронив на пол фотоаппарат и расплескивая кофе себе на колени, твердила, что ее сына украли эльфы. Настоящие живые сказочные эльфы. Но кто поверит в такие глупости?

Ньаавэл таннья

Бело-фиолетовый довольный морж занимал всю парту. Массивным клыкам немного не хватило столешницы, поэтому они причудливо изгибались и заползали на стену. Благодаря этому зверь смотрелся как изображение то ли в духе средневековых бестиариев, где реальные твари соседствовали с мантикорами и василисками, то ли с афиши, повествующей о выступлении цирка уродов.

— Имаджинариум какой-то, — профессор Бойко кашлянул и поправил очки. Морж продолжал благодушно взирать на него, всем своим выражением морды и лучиками вокруг глаз демонстрируя солнечное летнее настроение.

За окном серели ранние декабрьские сумерки. Шел дождь со снегом.

— Я это… — нескладный студент-троечник Игорь Прохоров виновато переминался рядом. Он то и дело тянул себя за обтрепанные рукава свитера, то складывал на груди руки с широкими ладонями, то прятал их в карманы. — Я все вытру. Или покрашу. И стену тоже. Если надо.

В качестве ударного завершающего штриха в ластах морж сжимал тщательно прорисованную методичку по солнечно-земной физике.

— Игорь, — профессор оторвался от созерцания от шедевра и, прищурившись, поднял глаза на собеседника. — Я не буду вдаваться в комментарии о художественной ценности объекта. И про то, когда и как привести стол в порядок, узнаете у заведующего матчастью. Я спрошу лишь одно: вам не кажется, что вы все-таки ошиблись с выбором специальности?

— Н… нет, — помотал головой Прохоров, успевший единожды уже схлопотать академ и ни разу не осиливший сдачу физических дисциплин с первого раза.

— Кого вы пытаетесь обмануть? Меня? Родителей? Зачем вам сдалась эта физика? Вы ж ее не любите. В этого моржа вложено гораздо больше души, чем во все ваши контрольные и ответы на семинарах вместе взятые. У вас сколько на него ушло?

— Три часа…

Итоговый семинар по факультативу занимал как раз две пары.

— Игорь, я вам в последний раз советую. Забирайте документы и поступайте заново. В архитектурный, на дизайн, на иллюстратора… вас там с руками оторвут! И все будут счастливы. Мне не придется ставить вам двойки, а ваши моржи будут куда больше востребованы.

За окном совсем стемнело.

Игорь мял в руках методичку. Наконец собрался с духом, убрал с глаз непослушную челку и твердо посмотрел в глаза профессору.

— А можно, я сначала все-таки попытаюсь ответить на вопросы? Я готовился. Правда.

* * *

На следующую зиму их группа поехала в Финляндию — праздновать Новый год и Рождество. По приезду их заселили в деревянный дом, пахнущий смолой и еще чем-то теплым, неуловимым, не формулируемым обычным, повседневным языком.

— Огнем пахнет, — сказали девочки, ежась от холода перед еще не затопленным камином.

— Оранжевым, — буркнул под нос Игорь и понесся вверх по лестнице, занимать место в самой верхней комнате.

Он всегда как будто стремился забраться поближе к небу. Точнее, к солнцу, луне и звездам — всему, что светит.

* * *

К десяти годам он уже отчаянно боялся темноты — плакал, когда по вечерам гасили лампу, отказывался заглядывать в чуланы и не лазил с друзьями по чердакам и подворотням. Стоило ему закрыть глаза — и казалось, что вот-вот на спину ему опустится мягкая лапа и… Дальше воображение работать отказывалось. Слишком страшно.

Он боялся потеряться, заблудиться, быть украденным. Сказка про Гензеля и Гретель, изданная отдельной тоненькой книжкой со страшноватыми для детей серо-зелеными картинками леса и пряничной избушки, была зачитана до дыр. Всегда оставлять зарубки на деревьях. Сыпать за собой пряничные крошки. Обязательно говорить отцу или матери, куда и зачем идешь.

— Да что ж тебя родители так запугали-то? — причитала бабушка, глядя, как ребенок вместо того, чтобы гонять по всему пригороду с соседскими сорванцами, шатается по маленькому двору. — Вот я в твои годы знаешь, куда гулять уходила…

Игорь в ответ щурился, молчал и кусал губы.

Уж он-то знал, что родители тут были ни при чем. Во всем виновата была полярная ночь.

Осенью, когда Игорь учился в третьем классе, в школе объявили карантин из-за эпидемии какого-то особенно лютого вируса, и отец взял его с собой в отпуск, «к старикам». Стариками назывались прабабушка и прадедушка, жившие далеко на севере. Сначала летели до Красноярска — в памяти у Игоря сохранилась только смешная самолетная еда: джем, мед и масло в маленьких коробочках. Потом пересели на маленький самолет — «по знакомству», как сказал отец, у него школьный друг занимал какую-то высокую должность в грузовых авиаперевозках по краю.

Вот тут Игорь немножечко понял, что имела в виду мама, которая шипела ночью на кухне: «Сам езжай, куда хочешь, но ребенка с собой тащить не дам! Он же там натерпится!» От воздушной болтанки, от посадок и взлетов, от бесконечно тянущейся воздушной дороги ему к вечеру стало так плохо, что хоть кричи. Тошнило, крутило живот, болела голова. И — главное — не было никакой самолетной еды, чтобы хоть немного скрасить горькую путевую пилюлю.

Зато, когда они наконец прилетели в Хатангу, Игорь понял, что все мучения стоили этого. Потому что они приземлились в сказку. Над полем маленького аэропорта, над поселком — да и над всем горизонтом окрест — трепыхалось зелено-золотистое огненное полотнище. Он стоял, запрокинув голову, не мог прийти в себя от восторга и просто не понимал, как взрослые могут спокойно ходить, разговаривать и тянуть его куда-то за руку, когда в небе происходит такое чудо.

Потом прабабушка — маленькая, будто игрушечная, почти не встающая с постели и разговаривающая шепотом — рассказала ему все сказки про «белую волну», которые знала. Прадед был русским, а сама она — младшая дочь долганского шамана. Именно из ее шелестящих тихих рассказов, поведанных будто не обычным человеческим языком, а в песнях сверчков, шорохе крыльев ночных бабочек и треске пламени, Игорь узнал тогда про зов предков и белого моржа.

Но сияние приходило не каждый день. Когда его не было, Хатанга вечерами была похожа на мертвый город. Фонари горели только на перекрестках центральных улиц, огни квартир тонули за мутными стеклами, на окраинах выли собаки. Окна у стариков смотрели не на улицу, а на пустырь, за которым пара маленьких частных домишек — и тундра. И темнота.

Там, в Хатанге, сосед подарил Игорю щенка. Не спросив разрешения у прадедушки или отца, он поймал мальчика во дворе и сунул в руки круглого мехового зверя. Это был щенок хаски, с толстыми щеками, тяжелыми лапами и теплыми ушами — будто специально созданными для того, чтобы прижиматься к ним щекой. Игорь опустил его на землю, и щенок начал бегать вокруг, ластиться и смешно, басовито тявкать. Мечта ребенка, как она есть.

Сначала Игорь радовался подарку, но потом стал думать, как привести его домой. У отца — аллергия на шерсть, и дома, в Петербурге, сроду не водилось домашних животных. Но расстаться со щенком было выше сил, и он придумал, казалось бы, отличный план: гулять до самой ночи, а позже прийти домой с повинной и с собакой — не погонят же их за порог в темноту, так ведь?!

Первая часть плана удалась на ура.

Они бродили вокруг дома где-то до четырех вечера, потом Игорь решил прогуляться на пустырь и вернуться — кругом стало уже совсем темно.

Когда дошли до пустыря, щенок сначала терся о ноги мальчика, а потом стал бегать кругами. Игорь раздумывал, не найти ли какую-нибудь палку и не кинуть ли ему… Но уже было слишком темно.

В том-то и дело. Слишком.

Много лет подряд Игорь не спал ночами, размышляя, что именно тогда произошло: щенок испугался, или услышал чужих собак, или пресловутый голос предков… Он коротко тявкнул и убежал в темноту. Игорь бежал следом, звал его — «хаски, хаски!» — даже имени так и не успел придумать. В итоге бродил по пустырю до ночи, отец его искал, нашел, привел домой и отшлепал.

Но… Игорь точно знал, что если бы было светло, он бы сумел догнать щенка.

А так темнота украла у него несостоявшегося друга, и Игорь стал ее ненавидеть. Сперва ненавидеть, а потом бояться.

Ведь как назло, северного сияния в этот день над Хатангой не было

* * *

Новый год в финской деревне получался волшебным.

Огонь ворочался в камине, как теплый оранжевый кот, огромная наряженная елка во дворе переливалась бело-золотыми огоньками гирлянд, щелкали пробки от шампанского, с неба планировали редкие снежинки — на редкость правильной формы, как из учебника природоведения.

К двенадцати ночи высыпали во двор с бокалами. Зажигать бумажки с желаниями, топить их в шампанском и давясь, выпивать синхронно со сменой года — чтобы всё-всё исполнилось! Играть в снежки, лепить снеговика — кособокого и немного странного, с энергосберегающей лампочкой вместо носа и свернутыми конфетными обертками вместо пуговиц на несуществующем фраке. Вместо волос ему приспособили бенгальские огни.

Когда все закричали «ура» и стали чокаться, Игорь вдруг встрепенулся, бросил поджигать снеговиковую шевелюру и ткнул пальцем в небо:

— Смотрите!

Они ничего не видели, пока Игорь не вырубил елочную иллюминацию и свет во всем доме. Зато когда увидели — ахнули.

Над горизонтом развевалась желто-белая, с полосами зеленого светлячкового огня, вуаль. Редкие снежинки, летящие с неба, искрились и переливались всеми цветами радуги, отражая северное сияние.

— Класс… — только и мог выдохнуть кто-то.

— Красотища-то какая!

— Обидно, и почему у нас такого не бывает, ведь совсем близко?..

— Бывает, — Игорь улыбался. — Еще Ломоносов писал: «Северное сияние нарочито порядочно приметил я здесь в Санкт-Петербурге и сколько возможно было смерил…» Просто редко. И очень слабое. Почти никто не замечает.

Утром, когда все сонные, снежно-мокрые, зевающие и по-детски счастливые разбредались по комнатам, к нему подошла Таня — чернявая девушка со зрением «минус шесть» и лучшими оценками по физике на потоке.

— Теперь, кажется, даже я, — она постучала себя по узкой оправе очков, — понимаю, из-за чего тебя занесло на кафедру, где читают солнечно-земную.

— Угу, — Игорь рассеянно кивнул, пытаясь оттереть с дверного косяка свеженарисованного маленького белого полярного медведя.

* * *

— У долганских племен есть легенда. Однажды их бог — огромный морж, большой, как айсберг, старый, как многолетние снега, и белый, как шаман-звезда — решил выйти из моря, чтобы посмотреть, как живут его дети. Сначала он долго ворочался и примеривался, как бы встать и каким из ластов ступить на берег, но пока он мешкал, подкрался к нему сзади шкодливый крошка-тюлень и укусил за зад. Тогда морж — даром, что бог! — взревел, что было сил, и рванулся из моря на землю. И от его движения поднялась такая огромная волна, что пена ее долетела до самого небосвода — да там и осталась. Вот это и есть северное сияние, а по-долгански — ньаавэл танья, белая волна.

— Красиво, — Таня, покусывая ноготь, смотрела в окно. Автобус стоял на границе, за мутными оконными разводами перемигивались желто-красные огоньки машин. — А много ты еще про него легенд знаешь?

— Порядком, — Игорь улыбнулся. — У каждого племени есть своя. Те, кто живут ближе к полюсу, привыкли к сиянию, как к зубной щетке, и в основном рассказывают не о том, как оно выглядит, а о всяких побочных явлениях.

— Например?

— Зов предков. Когда человек сначала смотрит на небо и разговаривает сам с собой, а потом куда-то уходит. Если ему повезет не замерзнуть, не свалиться в расселину или прорубь, не переломать ноги о камни и не помереть от переохлаждения, очнувшись, он не помнит ничего. Долганы считают, что в это время души умерших говорят с живыми. А современная наука утверждает, что так на организм действует инфразвук, который сопровождает сильные магнитные бури.

— Брр.

— Соглашусь.

Тут автобус дернулся и наконец поехал.

* * *

Когда в восьмом классе учебник физики превратился в натуральный учебник по электричеству, Игорь сообщил всем друзьям, что нашел себе профессию. Инженер-технолог, на какой-нибудь крупной электростанции — чем не работа? Правда, задачки давались ему с величайшим трудом, стоять у доски и мямлить было пыткой, но он решил потерпеть. Игорь до сих пор винил темноту во всех бедах и не мог забыть ей детской обиды. Не мог забыть щенка. Это стало навязчивой идеей… манией, ради которой он готов был поступиться гуманитарным складом ума — в угоду «великой цели».

Но через пару лет он понял, что электричество — не предел, и если уж замахиваться на свет, то лучше северного сияния цели нет и быть не может. К тому же, словосочетания «солнечный ветер» и «магнитные бури» звучали гораздо интереснее, чем «цепи накаливания» и «сопротивление тока».

Весной перед поступлением в университет Игорь почти не спал — физика и математика поддавались ему со скрипом, будто эти науки были не из гранита, а из алмаза, как минимум. Блокноты для зарисовок и планшет пылились, задвинутые в дальний ящик секретера, а на экране мелькали формулы, формулы, формулы…. Родители хвалили за упорство и немного удивлялись тому, что лирик так внезапно превратился в физика.

Ему повезло — проходной балл оказался низким, и результатов тестирования хватало для поступления на теоретическую науку или астрономию. Тогда Игорь вздохнул с облегчением: он не знал, что сложности только начинаются.

* * *

— Игорь, боюсь вас разочаровывать, но… — Бойко постучал пальцами о край стола. Придвинул к себе бумаги. — В теоретическом плане ваша заявка на грант безупречна. Таких базовых знаний не демонстрирует никто из наших студентов. Однако с практическим воплощением идеи все не так радужно.

— Разве? Уж куда радужнее…

— Вы не поняли меня. Сам замах поражает воображение. Освещать города во время полярной ночи рукотворным северным сиянием — это могли придумать только вы. Представители фонда восхитятся, не сомневаюсь. Однако грант выделят кому-нибудь другому.

— Почему?

— Потому что вы то ли делаете вид, то ли и вправду не представляете огромной сложности, на которую замахиваетесь. По отдельности и в малом масштабе все элементы выполнимы. Создать разряженную газовую атмосферу, бомбардировать ее заряженными частицами… В рамках лабораторного эксперимента — да. Это уже делалось. Но создать целый купол ионосферы над городом — пока это фантастика чистой воды, к сожалению. Перепишите заявку, пока не поздно. Попросите денег на оборудование, даже обустройте лабораторию за Полярным кругом — и занимайтесь теорией, на здоровье! Это перспективная область исследований, вас ждут публикации в Science и доклады на международных конференциях. Признаться, когда на первых курсах вы рисовали моржей во время моих семинаров, я и представить себе не мог, что художник превратится в одного из самых перспективных студентов кафедры.

— Знаете… — Игорь посмотрелна потолок. Один из плафонов не горел, а тускло мигал. — Если бы я хотел сидеть в лаборатории, я бы справился и без гранта. Вы сами говорите, что это вполне возможно. Но я же не за возможности сейчас борюсь, понимаете…

— Вы боретесь за мечту. Она уже позволила вам перекроить собственные склонности и добиться успеха в той сфере, которая вам дается сложнее всех остальных. Но всему есть пределы. Если вы можете изменить себя, это не значит, что окружающий мир сможет измениться так же легко.

— И все-таки давайте попробуем — подадим документы с моей формулировкой.

* * *

Иногда по ночам Игорю снился Ледовитый океан, который в теле огромного моржа ворочался и терся о материки. Берега стонали и трещали, от ледников откалывались айсберги. Потом морж поднимался, отряхивался и смотрел на юг. Оттуда ему подмигивали Североморск и Архангельск, Петербург и Мурманск, большие порты и маленькие поселки на несколько тысяч человек, растянувшиеся по хребту России. И когда морж делал первый шаг, за спиной его взлетала огромная белая волна — ночь превращалась в день.

Сквозь сомкнутые веки пробивались лучи солнца, за окном шумели машины, а будильник ловил утреннюю программу на «Нашем Радио». Вынырнув из-под одеяла, Таня сопела Игорю в плечо и сонно бормотала: «Где мои очки, ты не помнишь, куда мы их дели?»

Грант ему не дали.

За дипломную работу Игорь получил «отлично», был зван в аспирантуру и преподавателем на четверть ставки, читать спецкурс вместо Бойко, который, по собственным словам, «устал от студентов и собирался на покой». Приходилось кивать, улыбаться, принимать поздравления. Он морщился, как от горького лекарства и уворачивался от предложений «пойти выпить и отпраздновать». Надо было ехать в аэропорт — Таня улетала в Швейцарию. Стажировка «сначала на год, а там посмотрим…»

Все слова были проговорены уже заранее, дежурные «так будет лучше» и «если что — останемся друзьями» произнесены, поэтому они молча стояли и смотрели на взлетающие самолеты, пока не объявили регистрацию на ее рейс.

— Может, все-таки попробуешь приехать? — Таня заправила челку за ухо дрожащей рукой. Та подержалась секунды две и снова упала на глаза.

— Я слишком узко мыслю в этой вашей физике, — Игорь грустно улыбнулся и подул ей на лоб. — К тому же не хочу заниматься теорией. Пока ты возделывала целое научное поле, я бурил скважину. Как оказалось, вода там слишком глубоко. И бурильщики на такую глубину науке не особо нужны. Но ничего, я что-нибудь придумаю. Наверняка есть еще пути…

Таня хотела что-то возразить, потом махнула рукой, поцеловала Игоря и пошла к стойкам регистрации. Губы ее беззвучно шевелились — «все это твой дурацкий зов предков».

* * *

Через десять лет она вернулась в Россию — родители затеяли продавать квартиру, надо было разобраться с документами у нотариуса. Из вечно растрепанной девочки-ботаника в очках она превратилась в худую серьезную леди: строгие костюмы, модельная обувь и линзы изумрудно-зеленого цвета. Еще не светило, но уже звездочка мировой науки, которая иногда может позволить себя маленькие ностальгические слабости.

Ни на что особо не надеясь, она набрала номер Игоря.

Он ответил.

«Тебе повезло, я редко бываю в городе. Выездные проекты, все дела».

Сначала оба молчали — говорить после стольких лет было вроде как не о чем, потом он предложил:

— Хочешь сегодня вечером на концерт? Сегодня на Дворцовой будут Keith Toyo, а моя фирма делает для них свет. Пойдешь?

— Пойду.

* * *

Над музыкантами и толпой плескались световые волны. Красные и фиолетовые, желтые и зеленые. Потоки заряженных частиц били из установок, стоящих по углам площади, превращая тусклые петербургские сумерки в разноцветный день. В карнавал.

Причем дело было не только в свете. Она чувствовала, как сердце начинает биться в такт музыке, меняется вместе с ним, зовет подчиниться ритму и стать с мелодией единым целым. Хотелось закрыть глаза и говорить с музыкой о самом сокровенном, забыться, отбросить мысли, умные и глупые, выпасть из памяти, превратиться в девочку, которая тридцать лет назад смотрела в небо на гроздь улетающих шариков.

Игоря рядом не было — он прислал ей билет и договорился встретиться после концерта, у бокового выхода.

Таня начала пробираться туда еще во время последней песни, но выйти без потерь все равно не получилось. Толпа нахлынула, и в давке ей наступили на ногу, больно прижали локоть, а главное, она потеряла старый, еще университетских времен — крошечная дань ностальгии — брелок с рюкзака, молочно-белую таксу из агата. Плиты под ногами были почти того же цвета, светлые, и среди мелькания ног здесь нечего было и пытаться найти ее.

Игорь подошел, когда толпа уже схлынула.

— Привет. Извини, что так долго — пятая установка барахлила, никак не могли добиться нужного цвета.

— Привет. Нет слов. Ты все-таки выбил этот грант?

— Нет, — Игорь криво усмехнулся. — Слишком большой замах, ты же помнишь.

— Тогда как?

— То, что не получилось у физика, вышло у художника по свету. Мне повезло — попал на стартап-сессию на базе нашего универа и познакомился с ребятами из концертной индустрии, они заинтересовались. Написали заявку, съездили в Америку на Burning Man и неожиданно выиграли премию. Некоторые музыканты вложились, и открытые площадки… Пробивались долго, но — как видишь. Правда, на город в итоге не хватило. Пока максимум — на эту площадь.

— Пока?

— Пока. Если учесть, что все патенты принадлежат мне, а подобных установок по миру — раз-два и обчелся… Я верю, что хорошие деньги, которые нам платят, скоро превратятся в приличное состояние, и я смогу наконец поиграть с маленьким северным городом в большого белого моржа.

— Чтобы почувствовать себя богом?

Игорь поморщился:

— Богом? Не смеши. Человек, предавший свое призвание и рассорившийся со всеми близкими ради разноцветного света? Я могу разве что почувствовать себя тем, кто даже ночью может найти крошечную собаку на огромной площади, — он протянул руку. На ладони лежала агатовая такса.

Придумать получше

— Осторожно, трап скользкий! — представитель авиакомпании в кислотно-зелёном жилете — и тот не устоял. Почтительно согнулся, как лакей, стянул с головы шапку, несмотря на метель, и подобострастно заулыбался.

— Благодарю, — мэтр Камю снисходительно кивнул и двинулся вверх, держась за обледенелые перила. Вой самолётного двигателя сливался с ураганом, снег летел такими крупными хлопьями, что казалось — это слепленные лилипутами снежки, которыми целятся обидно и больно: в глаза, в уголки рта и даже в ноздри. Но пустяки. Всего двадцать ступенек — и ждет теплое нутро боинга.

Камю рассеянно выслушал приветствия бортпроводниц, пробрался боком на свое место 1F и выпутался из насквозь промокшего пальто. Черный кашемир, шёлковая отстрочка… красиво и до зубовного скрежета бесполезно. Точнее, рассчитано на теплую погожую осень, плюс десять и легкий ветерок, прогуляться не дольше получаса по набережной, взявшись за руки, купить букет цветов и посидеть в кафе. Круассаны, террасы на Монмартре, запах опавших листьев… Или отправиться в Шарль-де-Голль и там чинно проследовать по застеклённому рукаву на свой рейс.

— Мадам и месье, авиакомпания Air France приветствует вас на борту самолета и приносит извинения за задержку рейса в связи с погодными условиями в аэропорту вылета, а также за заминку у трапа самолёта.

Метель, обледенелые полосы и самолётные заторы на поле. Несуразица и невнятица, как обычно в конце пути.

Мэтр довольно усмехнулся в кулак, расстегнул запонки и блаженно вытянул ноги, завернувшись в плед. Спешил насладиться преимуществами бизнес-класса, пока можно.

* * *

— Просим пассажиров пристегнуть ремни, наш борт вошёл в зону турбулентности!

Мэтр взглянул на часы, кивнул и, выбравшись из кресла, быстро пошёл по проходу — через весь самолёт, в хвостовую часть.

— Месье, вы куда? Сядьте и пристегнитесь.

— Мне плохо… очень надо, простите, — ловко проскользнул мимо бортпроводника, хлопнул узкой хлипкой дверью. Самолёт трясло, флакончик с жидким мылом катался по дну раковины. Мэтр не удержался на ногах, тяжело стукнулся боком о стену, болезненно сморщился.

Первый пилот выругался сквозь зубы, пытаясь не дать боингу свалиться в штопор.

Время перекатило через полночь.

Самолёт выровнялся и, сделав плавный вираж, пошел к востоку.

Из туалета вышел пассажир в мятых джинсах и клетчатой рубашке, на секунду замер, будто забыл, где его место. Потом хлопнул себя по лбу и уселся с краю, в двадцатом ряду, вытянув ноги в проход. Случайно двинул соседа локтем, извинился, достал газету, не сумел ее толком развернуть — тесно. Под статьёй, датированной завтрашним числом, тускнела и расплывалась фотография разбившегося боинга. Буквы сворачивались в запятые и кляксы и осыпались с бумаги.

Камю украдкой смахнул их на пол, извозив в чернилах рукав, и фыркнул:

— Трагедии ей, видите ли, захотелось. Как романтично, а?..

Вытащил из кармана молескин с желтоватыми линованными страницами, долго смотрел на фотографию, вклеенную на первый лист: мелкие кудри над высоким лбом, лицо сердечком, веснушки и удивлённые, как у ребёнка, глаза. Флёр. Между страницами лежали открытки, записки, даже засушенная ромашка.

— Как романтично… — еще раз пошептал он, пробежал глазами по строчке, выхватив «…любимая, я буду всегда с тобой…», и смял засохший цветок в кулаке.

* * *

— Уточните, пожалуйста, какие услуги входят в договор?

— Основная услуга — поиск идеального партнёра. Вы проходите несколько тестов, и мы подбираем именно того человека, который вам нужен. К примеру, на время отдыха. На неделю или месяц. Представьте: курортный роман без досадных случайностей и ненужных сложностей. Наоборот — тот, о котором вы давно мечтали.

— У контракта жёсткий срок действия? Что, если я захочу продлить его?

— К сожалению, это невозможно. Мы не занимаемся долгосрочными проектами. Сезонный роман — максимум, на что вы можете рассчитывать.

* * *

— Камиль, эй, ты меня слушаешь?

Камиль провел ладонью по лицу, смел снежинки с ресниц и бровей. Кто придумал лежать на снегу — ночью, посреди ледяного городка — и смотреть в небо? Сам же и придумал. Терпи теперь.

— Извини, задумался. Красиво очень. Чёрное небо, и в нем кружатся звезды. Не отличишь — настоящие или ледяные.

— Да-а-а, — Света потянула его за рукав, засопела, устраиваясь поудобнее, положила голову ему на плечо.

— Так что ты говорила?

— Так здорово, что мы дружим. Без всяких этих свиданий, и неловкости, и «не знаю, о чем говорить», и «а вдруг я ему разонравлюсь». Можно всем делиться. Ходить вместе в баню. И в подземелья лазить. И куда-нибудь ещё. Полезем на башню?

— Зимой? — Камиль засмеялся и начал тискать Свету, как плюшевого медвежонка — толстого и смешного, в синем пуховике и лыжных штанах. — Нетерпение или желание открыть клуб самоубийц?

— Да ну тебя, я ж серьёзно!

— Полезем, ага. Когда снег сойдёт.

* * *

— Быстро, через забор, по одному, — парень из клуба экстремальщиков заметно волновался: подстукивали зубы и мелко дрожала нижняя губа. — Внизу засекут — хана. Сразу берите налево, я там скобы на прошлой неделе вбивал — вроде пока не сняли. Бегом, бегом!

Камиль пропустил Светку вперёд, подсадил и, сложив ладонь ковшиком, с минуту глядел вверх — как ловко она перецепляет страховку. Улыбнулся — хотя темно, все равно не разглядит — и провёл пальцами по своей верёвке. Купленная только вчера в «Спортмастере», сегодня она расползалась на волокна, будто пожёванная кем-то. Жаль. Он и вправду хотел слазить на башню. Но не в этой жизни.

Он крадучись вернулся к забору, отмахнулся от парня, ставшего на стрёме, и перемахнул наружу. Быстро зашагал прочь, кусая губы. Сам виноват, зачем надо было тот разговор заводить? «А что, если я захочу уйти? Пропасть без объяснений? Не отвечать на звонки и письма? — С чего бы это? — Ну… просто так. Вдруг. — «Вдруг» можно и со стены упасть. Просто сорваться. С чего бы тебе пропадать, а?»

— Случайностей захотелось, — Камиль погладил угол коммуникатора в кармане. Противоударный, с защитой от пыли, почти полукилограммовый кирпич — хоть рацию из него делай, хоть гвозди заколачивай. Универсальная штука. На заставке была Светкина фотография — в криво надетой шапке, в красно-синем свитере с оленями и с улыбкой до ушей. И там же — срединОчные смски «Спишь? Ну и дурак! Там такая погода, айда гулять!», фотки дурацких ростовых кукол и нелепых рекламных объявлений, снеговик из смайликов и десятки пирожков про какого-то Олега, который «за все берётся смело».

— Камиль за все берётся смело! — улыбнулся и, размахнувшись, швырнул телефон в островок ноздреватого, серого весеннего снега.

* * *

— Вы специализируетесь только на любовных отношениях?

— Как пожелаете. Любовники, партнёры по бизнесу, друзья. Коллеги по работе, сотоварищи для самых безумных увлечений…

— Я правильно понимаю, что если кто-то уже отчаялся найти сообщника для ночной прогулки по склону Этны с завязанными глазами, вы мне найдёте такого человека?

— Конечно. Без проблем.

* * *

— Кэм, черт бы тебя побрал, где ты был? — Кэтрин всхлипнула и вытерла глаза уголком фартука. — Мы ждали тебя пораньше. В конце концов, у твоего сына сегодня день рождения!

Страницы: «« 345678910 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

На заре своей бурной истории США приходилось обзаводиться самыми неожиданными союзниками. Мало кто п...
В сборнике представлены материалы международной научной конференции, приуроченной к 70-летию Великой...
Проблема гуманитарного знания – в центре внимания конференции, проходившей в ноябре 2013 года в рамк...
Три дня из жизни девушки – следователя органов внутренних дел: свободный поток сознания и странные в...
Для маленьких мечтателей и отважных путешественников.Для тех, кто любит море и корабли… Для тех, кто...
На страницах этого издания, выпущенного по результатам конкурса «Далеко-далёко», собраны рассказы мн...