Скрюченный домишко Кристи Агата
– Как можно быть уверенным?
– Папа, не уходи от ответа. В других случаях у тебя бывала уверенность, разве нет? Даже твердая уверенность – никаких сомнений.
– Иногда бывало. Не всегда.
– Видит бог, как бы мне хотелось, чтобы она была у тебя сейчас.
– Мне бы тоже хотелось.
Мы оба замолчали. Перед моим мысленным взором возникли два призрака, выскользнувшие из сумеречного сада. Одинокие, затравленные, запуганные. Запуганные с самого начала. А не было ли это свидетельством нечистой совести?
Но тут же я сказал себе, что это еще ни о чем не говорит. Оба они, и Бренда и Лоуренс, боялись жизни – у них не было уверенности в себе, в своей способности избежать опасности и поражения: они хорошо понимали, что по всем общепринятым нормам незаконная любовь, когда замешано убийство, непременно навлечет на них подозрение.
Отец снова заговорил, на сей раз серьезно и по-доброму:
– Ну хорошо, Чарльз, давай посмотрим правде в глаза. У тебя в голове засела идея, что истинный преступник – один из Леонидисов, не так ли?
– Не совсем. Я задаю себе…
– На самом деле ты так думаешь. Ты можешь и ошибаться, но думаешь ты именно так.
– Вероятно, да.
– Почему?
– Потому что… – Я задумался, пытаясь четко представить себе, что я хотел сказать, собраться с мыслями. – Потому что… – Наконец я нашел точные слова: – Потому что они сами так думают.
– Сами так думают? Это любопытно. Очень даже любопытно. Ты хочешь сказать, что они все подозревают друг друга? Или же знают, кто именно это сделал?
– Не знаю точно. Все это очень туманно и путано. Думаю, что они стараются закрыть глаза и не видеть того, что им ясно.
Отец понимающе кивнул.
– Кроме Роджера, – сказал я. – Роджер искренне верит, что это сделала Бренда, и так же искренне хочет, чтобы ее повесили. Когда ты с Роджером, все кажется так… так легко, оттого что он простой, определенный и у него нет задних мыслей. Остальные же чувствуют себя виноватыми, им все время неловко, они просят меня позаботиться о том, чтобы у Бренды были самые лучшие адвокаты – чтобы ей дали шанс. Почему?
– Потому что в глубине души они не верят, что она виновата… Да, здравая мысль, – ответил отец, а затем тихо спросил: – Кто мог это сделать? Ты со всеми разговаривал? Кто главный кандидат?
– Не знаю. И это меня сводит с ума. Никто не подходит под твою схему убийцы, и тем не менее я чувствую… все время чувствую, что один из них убийца.
– София?
– Господь с тобой!
– В глубине сознания ты не исключаешь такую возможность. Нет, Чарльз, ты не отрицай. Ты просто не хочешь себе признаться. А как остальные? Например, Филип?
– Очень уж фантастическим должен быть в этом случае мотив.
– Мотивы бывают самыми фантастическими – или же до абсурда простыми. Какой же у него мог быть мотив?
– Он жестоко ревновал Роджера к отцу, ревновал всю жизнь. То, что отец отдавал предпочтение Роджеру, буквально сводило его с ума. Роджер был накануне краха, и об этом прослышал старик. Он пообещал снова поставить Роджера на ноги. Вполне возможно, что это стало известно Филипу. И если старик в тот вечер отдает концы, Роджер не получает никакой помощи. Но все это чушь, конечно…
– Не скажи. Такое не очень часто, но случается. Дело житейское. Ну, а Магда?
– Она довольно инфантильна, у нее неадекватные реакции на окружающее. И я бы никогда не подумал о том, что она может быть причастна к чему бы то ни было, не будь этой неожиданной идеи отправить Жозефину в Швейцарию. Меня не покидает чувство, что Магда опасалась, что Жозефина что-то знает и может сболтнуть…
– И тут Жозефину кокнули по голове…
– Но не могла же это сделать ее мать!
– Почему нет?
– Папа, что ты говоришь? Не может мать…
– Ты меня удивляешь, Чарльз. Ты что, никогда не читал полицейских хроник? Там постоянно фигурируют матери, невзлюбившие кого-то из своих детей. Обычно только одного. И это не мешает ей быть привязанной к остальным детям. Нередко на это есть свои причины. И обычно кроются они в прошлом, но не всегда их легко установить. Но коли уж существует такая неприязнь, она необъяснима и, как правило, очень сильна.
– Она называла Жозефину найденышем, – сказал я, неохотно согласившись с ним.
– Это обижало девочку?
– Не уверен.
– Кто еще там остается? Роджер?
– Роджер не убивал отца. За это я ручаюсь.
– Исключим Роджера. Его жена… Как ее зовут? Клеменси?
– Да. Если она и убила старого Леонидиса, то тут причина весьма необычна.
Я рассказал о своем разговоре с Клеменси, о том, что ее страстное желание увезти Роджера подальше от Лондона могло, как мне кажется, заставить ее хладнокровно дать яд старику. Она уговорила Роджера уехать, ничего не сказав отцу. Но старик об этом узнал. Он намеревался оказать поддержку фирме ресторанных услуг. Все надежды и планы Клеменси рушились. Она до отчаяния любит Роджера – вот уж воистину, не сотвори себе кумира.
– Ты повторяешь то, что сказала Эдит де Хевиленд.
– Да. Сама Эдит де Хевиленд – еще один персонаж, который, по моему убеждению, мог это сделать. Но только не знаю для чего. Будь у нее причина, которую она сочла бы достаточно весомой, я верю, что она способна была бы расправиться без суда. Она такой человек.
– Она ведь тоже беспокоилась о том, чтобы у Бренды были компетентные адвокаты?
– Да. Я полагаю, это вопрос совести. Ни минуты не сомневаюсь, что, если бы она это сделала, она не стала бы перекладывать на них свою вину.
– Скорее всего, нет. Но могла ли она пришибить Жозефину?
– Нет, – сказал я, подумав. – В это я не могу поверить. Что-то такое, кстати, мне говорила Жозефина… Крутится в голове, но не могу вспомнить. Выскользнуло из памяти. У меня отчетливое ощущение, что что-то с чем-то не совпадало… Только бы вспомнить…
– Это не страшно, – утешил меня отец. – Постепенно вспомнится. Еще у тебя есть кто-нибудь на подозрении?
– Да. И даже очень. Что тебе известно о детском параличе? О его воздействии на характер, я хочу сказать.
– Ты имеешь в виду Юстаса?
– Да. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что Юстас самый подходящий претендент. Он не любил деда, был на него в обиде. Он мальчик странный и неуравновешенный. То есть явно не в норме. Он единственный в семье, кто мог бы, по моим представлениям, спокойно пристукнуть Жозефину, если она что-то про него знала – а похоже, что знала. Эта девочка знает все про всех. И все записывает себе в записную книжечку…
Меня вдруг осенило.
– Боже, какой я осел! – только и оставалось мне воскликнуть.
– Что случилось?
– Теперь я знаю, что было не так. Мы решили, Тавернер и я, что этот погром в комнате у Жозефины, эти сумасшедшие поиски были затеяны ради писем. Я думал, что она их заполучила и спрятала на чердаке. Но когда мы с ней разговаривали позавчера, она ясно сказала, что письма спрятал сам Лоуренс. Она видела, как он спустился с чердака, пошла по его следам и обнаружила письма. И конечно же, прочитала. В этом уж можно не сомневаться. А потом оставила там, где они лежали.
– Ну и что из этого?
– Разве ты не видишь? Очевидно, кто-то искал в ее комнате не письма, а нечто совсем другое.
– И это другое…
– Черная записная книжечка, где она записывает свои «разоблачения». Эту книжечку и искали. Еще мне кажется, что тот, кто искал ее, так ее и не нашел. Значит, книжечка и сейчас у Жозефины. Но если так…
Я даже привстал.
– Если это так, – сказал отец, – значит, ей все еще грозит опасность. Ты это хотел сказать?
– В безопасности она будет только тогда, когда уедет в Швейцарию. Ты ведь знаешь, что ее собираются туда послать?
– А сама она хочет ехать?
Я задумался:
– Не уверен.
– Тогда она, скорее всего, и не поедет, – заключил отец. – Насчет опасности ты прав. Поэтому поезжай в Суинли Дин как можно скорее.
Но все-таки кто же это мог быть? Юстас? Клеменси? Я был близок к отчаянию.
– Факты, по-моему, ясно указывают в одном направлении… – тихо сказал отец. – Меня удивляет, что ты сам этого не видишь.
Гловер открыл дверь:
– Прошу прощения, мистер Чарльз, вас к телефону. Мисс Леонидис звонит из Суинли Дин, говорит, что очень срочно.
Меня охватил ужас – повторялось все точно, как в прошлый раз. Неужели снова Жозефина? А вдруг убийца на этот раз не промахнулся?…
Я поспешил к телефону:
– София? Это я, Чарльз.
В голосе Софии было какое-то глухое отчаяние.
– Чарльз, ничего не кончилось. Убийца все еще здесь.
– Что ты хочешь сказать? Что случилось? Опять Жозефина?
– На этот раз не Жозефина. Няня.
– Няня?
– Да. В стакане было какао – это был Жозефинин стакан, она не стала пить и оставила на столе, а няня решила, что жалко выливать, и выпила.
– Бедная няня! Она в тяжелом состоянии?
Голос Софии дрогнул:
– Чарльз, она умерла.
24
Снова начался кошмарный сон.
Я думал об этом, сидя в машине, когда мы с Тавернером ехали из Лондона в Суинли Дин. Это было точное повторение нашего прошлого путешествия.
Тавернер иногда произносил какие-то бранные слова. Я же время от времени твердил тупо и бессмысленно одну и ту же фразу: «Значит, это не Бренда и не Лоуренс. Значит, не Бренда и не Лоуренс».
Верил ли я сам в это? Скорее мне хотелось верить, хотелось уйти от других, более зловещих предчувствий…
Они влюбились друг в друга и писали друг другу глупые, сентиментальные, любовные письма. Они уповали на то, что старый муж Бренды скоро спокойно и тихо отойдет в мир иной, – я даже не был уверен, что они так уж жаждали его смерти. У меня было чувство, что отчаяние и тоска несчастной любви их вполне устраивают, даже больше, чем перспектива будничной супружеской жизни. Бренда вряд ли была страстной женщиной. Для этого она была слишком анемична, слишком пассивна. Она мечтала о романтической любви. Думаю, что и Лоуренс тоже был из тех, для кого несбывшиеся надежды и неясные мечты о будущем блаженстве значат больше, чем утехи плотской любви.
Они попали в ловушку и, насмерть перепуганные, не могли сообразить, как из нее выбраться. Лоуренс сделал невероятную глупость, не уничтожив письма Бренды. Его письма Бренда, очевидно, все же уничтожила. Иначе бы их нашли. И вовсе не Лоуренс положил мраморного льва на дверь прачечной. Это был кто-то другой, чье лицо по-прежнему было скрыто от нас маской.
Мы подъехали к двери. Тавернер вышел, я последовал за ним. В холле стоял какой-то незнакомый мне человек в штатском. Он поздоровался с Тавернером, который сразу же отозвал его в сторону.
Внимание мое привлекла гора чемоданов в холле. На всех чемоданах были бирки с адресом. Пока я смотрел на них, по лестнице спустилась Клеменси. На ней было ее неизменное красное платье, пальто из твида, а на голове красная фетровая шляпа.
– Вы приехали как раз вовремя, чтобы попрощаться, Чарльз, – сказала она.
– Вы уезжаете?
– Да. Мы сегодня вечером едем в Лондон. Самолет завтра рано утром.
Она была спокойна и улыбалась, но глаза глядели настороженно.
– Но сейчас вы ведь не можете уехать.
– Почему не можем? – Голос сразу стал жестким.
– А смерть…
– Смерть няни к нам не имеет никакого отношения.
– Может быть, и нет. Тем не менее…
– Почему вы говорите «может быть, и нет»? Она действительно к нам не имеет отношения. Мы были у себя наверху, складывали остатки вещей. И ни разу не спускались вниз, пока какао стояло на столе в холле.
– Вы можете это доказать?
– Я отвечаю за Роджера, а он за меня.
– И никаких других свидетелей? Не забывайте, вы муж и жена.
Гнев ее вылился наружу.
– Вы невыносимы, Чарльз! Мы с Роджером собираемся уехать – начать новую независимую жизнь. На кой дьявол нам понадобилось на прощание дать яд доброй глупой старухе, не причинившей нам никакого зла?
– Может быть, вы намеревались дать яд кому-то другому?
– Еще менее вероятно, что мы хотели отравить ребенка.
– Но это ведь зависит от того, какой это ребенок. Не согласны?
– Что вы имеете в виду?
– Жозефина не совсем обычный ребенок. Она много знает о людях. Она…
Я запнулся. В дверях, ведущих в гостиную, появилась Жозефина. Она грызла неизменное яблоко, а глаза над его круглым румяным бочком светились каким-то бесовским торжеством.
– Няню отравили, – объявила она. – Точь-в-точь как и дедушку. Интересно, правда?
– Тебя что, это совсем не огорчает? – спросил я сурово. – Ты же очень ее любила, мне кажется.
– Не особенно. Она всегда меня ругала за что-нибудь. Вечно шум поднимала.
– А ты хоть кого-нибудь любишь, Жозефина? – спросила Клеменси.
Жозефина остановила свой гоблинский взгляд на Клеменси.
– Я люблю тетю Эдит, – сказала она. – Я очень даже люблю тетю Эдит. И еще я могла бы любить Юстаса, но только он всегда такой злющий со мной, и ему совсем не интересно разгадывать, кто все это сделал.
– Я советую тебе прекратить эти разгадывания, – сказал я. – Это небезопасно.
– Мне больше ничего не надо разгадывать. Я все знаю.
Воцарилось молчание. Неподвижный торжествующий взгляд Жозефины был устремлен на Клеменси. До моего слуха донесся звук, напоминающий глубокий вздох. Я резко обернулся. На ступеньках, на середине лестницы, стояла Эдит де Хевиленд, но мне казалось, что вздохнула не она. Звук пришел из-за двери, через которую вошла Жозефина.
Прыжком я пересек комнату и распахнул дверь – за ней никого не было.
Я тем не менее был сильно обеспокоен. Кто-то только что стоял за дверью и слышал, что сказала Жозефина. Я вернулся и взял Жозефину за руку. Она по-прежнему жевала яблоко и в упор смотрела на Клеменси. Помимо важного высокомерия, в этом взгляде было какое-то злобное торжество.
Я сказал:
– Пойдем, Жозефина. Нам надо немного поговорить.
Я догадывался, что Жозефина воспротивится, но я был настроен решительно. Я почти насильно дотащил ее до той части дома, где она жила. Там была небольшая комната типа гостиной, которой пользовались в дневные часы и где, я надеялся, никто не потревожит нас. Я привел ее туда и, закрыв крепко дверь, усадил на стул. Затем я пододвинул второй стул и сел так, чтобы видеть ее лицо.
– Ну, а теперь, Жозефина, поговорим откровенно. Итак, что тебе известно?
– Масса всего.
– В этом я не сомневаюсь. У тебя голова, наверное, так забита, что туда уже больше не вмещается никаких сведений – ни нужных, ни ненужных. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, не так ли?
– Конечно, знаю. Я же не глупая.
Я так и не понял, предназначалась ли эта шпилька мне или полиции, но я, не обратив на нее внимания, продолжал:
– Ты знаешь, кто положил яд в твое какао?
Жозефина кивнула.
– Ты знаешь, кто отравил дедушку?
Снова кивок.
– А кто прошиб тебе голову?
Она снова кивнула.
– Тогда вспомни то, что ты знаешь, и расскажи все мне прямо сейчас.
– Не расскажу.
– Ты должна это сделать. Все добытые тобой или подслушанные сведения необходимо сообщить полиции.
– Я ничего не расскажу полиции. Они глупые. Они думают, что это Бренда… или Лоуренс. А я не такая глупая. Я-то знаю прекрасно, что это вовсе не они. У меня давно появилась мысль, кто это мог быть, и я произвела проверку – и теперь я знаю, что была права, – заключила она с радостным удовлетворением.
Я призвал на помощь все свое терпение и начал новую атаку.
– Я не могу не признать, Жозефина, что ты необыкновенно умна, – сказал я.
Она была явно польщена.
– Но скажи сама, какой толк от твоего ума, если тебя не будет в живых и ты не сможешь порадоваться тому, что ты такая умная? Дурочка, разве тебе не понятно, что, пока ты так по-детски все скрываешь, ты находишься в непрерывной опасности?
Жозефина с довольным видом кивнула:
– Конечно, понимаю.
– Ты уже два раза чудом избежала смерти. При первом покушении ты едва не лишилась жизни, а второе стоило жизни другому человеку. И если ты будешь с важным видом расхаживать по дому и объявлять во всеуслышание о том, что тебе известен убийца, будут новые попытки – и погибнешь либо ты, либо кто-то другой. Разве ты этого не понимаешь?
– В некоторых детективах иногда убивают всех подряд, одного за другим, – сказала Жозефина с явным удовольствием. – А в конце преступника ловят только потому, что он или она единственно и остался в живых.
– Но это не детектив. Это «Три фронтона», Суинли Дин, а ты – маленькая глупая девочка, начитавшаяся больше чем нужно всякой ерунды. Я заставлю тебя сказать мне, что ты знаешь, даже если мне придется душу из тебя вытрясти.
– Я всегда могу что-нибудь наврать, – возразила Жозефина.
– Можешь, но не станешь. Собственно, чего ты ждешь?
– Вы не понимаете, – сказала Жозефина. – Может, я вообще никогда не скажу. А может, я люблю этого человека?
Она сделала паузу, как мне показалось, чтобы полюбоваться произведенным эффектом.
– А если я и скажу когда-нибудь, – продолжала она, – то уж сделаю это как надо. Рассажу всех в круг, разберу все с начала до конца, приведу улики, а потом неожиданно скажу: «Это вы!» – Она театральным жестом выбросила вперед указующий перст как раз в ту минуту, когда вошла Эдит де Хевиленд.
– Брось огрызок яблока в мусорную корзину, Жозефина, – сказала она строго. – Где твой носовой платок? У тебя липкие пальцы. Я собираюсь взять тебя прокатиться на машине.
Встретившись со мной взглядом, она многозначительно добавила:
– Ей полезно отсюда уехать на часок-другой… – Заметив, что Жозефина готова взбунтоваться, она сказала: – Мы поедем в Лонгбридж и будем есть мороженое, крем-брюле.
Глаза Жозефины радостно заблестели.
– Две порции, – сказала она.
– Посмотрим. А теперь пойди надень шапочку и пальто и не забудь темно-синий шарф. Сегодня холодно. Чарльз, сходите вместе с ней и подождите, пока она оденется. Не оставляйте ее одну. Мне надо написать пару записок.
Она села за письменный столик, а я эскортировал Жозефину. Если даже Эдит меня бы не предупредила, я все равно бы ходил за Жозефиной хвостом. Я был уверен, что этого ребенка за каждым поворотом подстерегает опасность.
Я только успел критически оглядеть туалет Жозефины, как в комнату вошла София. Она очень удивилась при виде меня:
– Вот уж не ожидала увидеть тебя в роли горничной, Чарльз. Я и не знала, что ты здесь.
– А я еду в Лонгбридж с тетей Эдит, – объявила с важным видом Жозефина. – Мы будем есть мороженое.
– Брр, в такую холодину?
– Крем-брюле прекрасно в любую погоду, – ответила Жозефина. – Чем на улице холоднее, тем от него теплее.
София была хмурая. Я видел, что она чем-то обеспокоена. Бледная, круги под глазами.
Мы вернулись с ней обратно в маленькую гостиную. Эдит промокнула адреса на конвертах и торопливо поднялась.
– Мы отправляемся, – сказала она. – Я велела Эвансу выкатить «Форд».
Она прошла в холл, мы следом за ней.
Мое внимание снова привлекли чемоданы с голубыми бирками. У меня они почему-то вызывали смутную тревогу.
Эдит де Хевиленд сказала:
– Какой прекрасный день, – она натянула перчатки и взглянула на небо. «Форд» уже ждал их перед домом. – Холодно, однако воздух бодрящий. Настоящий английский осенний день. А как хороши эти обнаженные деревья на фоне неба – листочки кое-где еще висят, совсем золотые.
Она помолчала, а потом повернулась и поцеловала Софию.
– Прощай, дорогая, – сказала она. – Не слишком огорчайся. Есть вещи, которые надо принять и пережить.
Затем она сказала:
– Поехали, Жозефина – И села в машину.
Жозефина примостилась на сиденье рядом с ней. Они обе помахали нам рукой, когда машина тронулась.
– Я считаю, что это правильно – увезти на время Жозефину отсюда. Но девочку надо заставить рассказать то, что она знает, София.
– Она, очевидно, ничего не знает. Просто делает вид. Любит напустить на себя важность.
– Все это на самом деле серьезней. Кстати, они выяснили, что за яд был в какао?
– Дигиталис. Тетя Эдит принимала дигиталис от сердца. У нее всегда стоит пузырек с маленькими таблеточками, обычно полный. А сейчас пузырек пустой.
– Но такие вещи надо запирать.
– Она запирает. Но мне кажется, найти ключ для того, кому это понадобилось, труда не составляет.
– А кому это могло понадобиться? Кому? – Я снова поглядел на груду багажа и неожиданно для себя произнес вслух: – Им нельзя уезжать. Нельзя их отпускать.
София смотрела на меня с удивлением:
– Роджера и Клеменси? Уж не думаешь ли ты?…
– А что ты думаешь?
София как-то беспомощно взмахнула руками.
– Не знаю, Чарльз, – сказала она едва слышно. – Я знаю только одно – снова… снова вернулся этот кошмарный сон…
– Да, я тебя понимаю. Те же слова пришли мне в голову, когда мы ехали сюда с Тавернером.
– Потому что это и есть настоящий кошмар. Ходить среди близких людей, смотреть на их лица… и вдруг увидеть, как эти лица меняются… и перед тобой уже совсем другой человек, не тот, кого ты знаешь, незнакомый, жестокий…
Она вдруг закричала:
– Давай выйдем на улицу, Чарльз, давай выйдем! На улице не так страшно… Я боюсь оставаться в доме…
25
Мы долго пробыли в саду. По молчаливому согласию мы больше ни словом не обмолвились об ужасе, нависшем над нами. Вместо этого София с нежностью и теплотой рассказывала мне об умершей, о бесконечных затеях, об играх, в которые они в детстве играли с няней. Няня знала множество историй про Роджера, про их отца, про других братьев и сестер. Для нее они были все равно что свои дети. Няня снова вернулась к ним помочь во время войны, когда Жозефина была крошкой, а Юстас забавным мальчуганом.
Воспоминания эти были целебным бальзамом для Софии, и я изо всех сил поддерживал наш разговор.
Я подумал о Тавернере – интересно, что он делает? Наверное, опрашивает обитателей дома. Отъехала машина с полицейским фотографом и двумя полицейскими, и тут же около дома остановилась санитарная карета. Я почувствовал, как вздрогнула София. Карета вскоре уехала, и мы поняли, что тело няни увезли, чтобы подготовить его для вскрытия.
А мы все сидели, потом ходили по саду и говорили, говорили без конца – и снова наши слова, чем дальше, тем больше маскировали наши подлинные мысли.
Читать бесплатно другие книги:
