Правила жизни от Зигмунда Фрейда Кар Бретт
© Новикова Т.О., перевод на русский язык, 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015
Книги Зигмунда Фрейда
«Исследования истерии» (в соавторстве с Йозефом Брейером)
«Психопатология обыденной жизни»
«Толкование сновидений»
«Остроумие и его отношение к бессознательному»
«Цивилизация и ее тяготы»
Очерки Зигмунда Фрейда
«О психическом механизме истерических феноменов: Лекция»
«Фрагмент одного анализа истерии»
«Об особом типе выбора объекта мужчиной»
«Введение в нарциссизм»
«Некоторые типы характера из психоаналитической практики»
«Одно детское воспоминание из «Поэзии и правды»
«Трудность на пути психоанализа»
«Расстройство памяти на Акрополе»
«Конструкции в анализе»
Посвящается Луке и Рафу – в надежде на то, что когда-нибудь они найдут эти правила полезными
Вступление
Вскоре после поступления в университет я, тогда еще зеленый юнец, оказался в банкетном зале старшекурсников с бокалом хереса в руке. Это была вечеринка, устроенная факультетом в честь недели первокурсников. Я поболтал с преподавателем истории Средних веков, потом с профессором, занимающимся Древней Грецией, а затем увлекся беседой с известным биохимиком. «Фрейд? – удивленно переспросил он. – Вы интересуетесь Фрейдом?» «Да», – пробормотал я, сразу же выдав наивность и невежество юного и неопытного психолога. «Интересно, – презрительно ухмыльнулся мой собеседник, роняя капли с третьего или четвертого бокала хереса. – Половина всего написанного Фрейдом совершенно ошибочна… а вторая половина – это всего лишь обычный здравый смысл». Я робко попытался возразить, что, по моему мнению, у Фрейда есть определенные заслуги, но бесполезно. У достойного джентльмена явно было собственное мнение: Фрейда нельзя считать настоящим ученым. Обескураженный, я покинул вечеринку, думая, что мое юношеское восхищение Фрейдом могло быть опасным заблуждением.
Те насмешки, которым я подвергался в 80-е годы, блекнут в сравнении с тем, что пришлось выдержать Зигмунду Фрейду в начале ХХ века. Невролог по образованию, Фрейд специализировался на лечении нервных болезней, таких, как истерия и тревожный невроз. Молодой доктор шокировал медицинский истеблишмент Вены своим открытием: многие психологически нестабильные люди страдают из-за травматических событий младенчества и детства, причем часто – событий сексуального характера. Фрейд очень ярко и детально описывал эти травматические события, не пользуясь эвфемизмами, принятыми в научной литературе конца XIX века. Поразительная откровенность привела к тому, что зрелые опытные врачи стали видеть во Фрейде всего лишь сексуально озабоченного безумца.
Когда в 1939 году Фрейд умер, на страницах уважаемого английского медицинского журнала «Ланцет» на него обрушился Эндрю Рагг-Ганн, главный хирург Западной офтальмологической больницы. Он писал: «Нездоровая одержимость Фрейда сексом привела к безнравственности ума и извращенности вкусов, которые после последней войны повлияли в том числе на английский народ и в особенности на английских женщин. Результатом этого абсолютного смертного зла стали последствия безмерно вредоносные. Именно работы Фрейда проложили дорогу к повсеместному принятию чисто еврейской идеологии, из которой произрос большевизм и нацизм – и которая привела к этой войне». Но «Ланцет» опубликовал и панегирик Джона Рикмана, одного из первых британских учеников Фрейда. Рикман утверждал, что Фрейд «заставлял людей ощущать новый уровень бытия – идеал человеческой природы». Да, отношение к Фрейду было противоречивым. Некоторые считали его самым значительным психологом в истории, другие же видели в нем одержимого сексом, похотливого шарлатана.
Сигизмунд Шломо Фрейд родился 6 мая 1856 года во Фрайберге, на территории Моравии, которая являлась частью Австро-Венгерской империи. Семья его была довольно бедной. Отец торговал шерстью, но не слишком удачно. В 1859 году семья переехала в Вену, где юный Фрейд добился больших успехов в учебе. Незадолго до окончания школы юноша изменил имя с иудейского Сигизмунд Шломо на более германское – Зигмунд. Так он пытался защититься от сильного в тот период антисемитизма – и с чисто вагнеровской бравадой провозгласить свои рыцарские устремления. Зигмунд Фрейд не собирался быть неудачливым торговцем, как его отец. Он поступил в старинный университет Вены, основанный еще в 1365 году, чтобы стать врачом.
В 1881 году успешно окончил университет, получив степень доктора медицины. Вскоре после окончания поступил в венскую городскую больницу. В это время он познакомился с известным врачом – доктором Йозефом Брейером, который рассказал ему о необычном лечении молодой дамы, Берты Паппенхайм. У Берты имелись удивительные истерические симптомы: визуальные галлюцинации и необъяснимый паралич. Другие врачи того времени прописали бы пациентке успокоительные средства, покой и горячие ванны – или просто отказались бы лечить, как других пациентов, страдающих истерией. Брейер начал беседовать с фройляйн Паппенхайм. Удивительно, но симптомы начали исчезать просто от разговора. Процесс лечения молодой женщины Брейер назвал «прочисткой дымохода» или «разговорной терапией». Рассказ доктора Брейера произвел глубокое впечатление на Фрейда. Он понял, что неврозы, то есть психологические расстройства, не имевшие очевидной физической причины и не поддававшиеся традиционному соматическому лечению, лечить можно.
Большинство врачей XIX века считали истерических невротиков глупыми, чрезмерно эмоциональными светскими дамами. Сегодня мы назвали бы их просто «истеричками». Но Фрейд сумел проанализировать поведение, направленное на привлечение внимания. Он предположил, что этих женщин мучают глубокие переживания. Чтобы как следует изучить истерию и другие психоневрозы, он несколько месяцев работал в парижской больнице Сальпетриер – у ведущего невролога и специалиста по истерии профессора Жана Мартена Шарко. Там он узнал, что мужчины тоже страдают истерией. Но главным открытием для него стало то, что симптомы истерии можно лечить с помощью гипноза. Молодой Зигмунд Фрейд понял, что невроз – вовсе не неизлечимое, калечащее заболевание. Эту болезнь можно лечить, но не медицинскими, а психологическими средствами.
Вернувшись в Вену, Фрейд открыл частную практику. Это произошло в 1886 году. Он практиковал новый метод «разговорной терапии», которому его научил Брейер, и гипнотические приемы, усвоенные в результате работы с Шарко и другими специалистами. Постепенно он отказался от гипноза и целиком сосредоточился на «разговорной терапии». Одной из его пациенток была мадам Бенвенисти. Лечение ей помогло. В благодарность она подарила Фрейду кушетку. Вскоре Фрейд стал предлагать своим пациентам ложиться на этот удобный диванчик, а сам присаживался позади, так, чтобы человек его не видел. Это позволяло пациентам откровенно рассказывать о самых глубоких своих страхах, необычных фантазиях, воспоминаниях и желаниях, агрессивных сексуальных порывах, снах и симптомах. К удивлению и радости Фрейда, «разговорная терапия» оказалась невероятно эффективной. Результаты лечения впечатляли. Пациенты рассказывали ему о своих травмах – и впервые в жизни ощущали чувство свободы и облегчения. Пока большинство венцев кружились в легких вальсах Иоганна Штрауса-младшего, которые помогали им забыть обо всех проблемах, Фрейд заставлял своих пациентов вспоминать. Он создал уникальную обстановку, в которой вспомнить было легко.
Мы пошли бы вразрез с историей, если бы сказали, что Фрейд появился в психиатрии неожиданно, как Афина из головы Зевса. В Вене и других европейских городах были врачи, которые начинали работать сходными методами. На рубеже веков Вена буквально бурлила новыми идеями – не только в медицине, но и в политике, и в искусстве. В начале ХХ века австрийская столица дала питательную почву для революционных идей. Революционными были рисунки Эгона Шиле, который смело нрушал условности, рисуя обнаженные фигуры, напоминающие трупы. Революционной была атональная музыка Арнольда Шенберга. Революционными были пьесы Артура Шницлера, который смело и откровенно писал о сексуальности. Фрейд был одним из представителей этой бурлящей творческой среды, где господствовали либерализм и провокация – но очень ярким представителем.
В 1895 году Фрейд и Брейер опубликовали книгу о «разговорной терапии» истерии. Эта монография сразу вывела Фрейда на международную медицинскую сцену. Вскоре после выхода книги в свет Альфред фон Бергер в венской газете назвал новый психологический метод лечения, предложенный Фрейдом, «хирургией души». Он сумел понять самую суть подобной терапии – метода, направленного на лечение не тела, но разума. В следующем, 1896 году Фрейд предложил термин «психоанализ». Впервые он появился во французском журнале по неврологии. За этой статьей последовали другие статьи, монографии и книги. 4 ноября 1899 года было опубликовано знаменитое «Толкование сновидений». Издатель поставил на титульном листе 1900 год, полагая, что новаторская книга жизненно важна для нового столетия. В этом объемном труде Фрейд рассказал не только о своем активном изучении снов как очень значимой части психической жизни человека, но и показал тщательно продуманную и проработанную модель функционирования человеческой психики. Модель эта включала в себя сознательное начало, довольно ограниченное – и безграничное бессознательное, которое управляет большинством мыслей, возникающих вне нашего сознания.
Фрейд был не только великим ученым и плодовитым писателем, но и хитроумным бизнесменом, а также публицистом. Он понимал, что нужно рекламировать свой метод психоанализа. Чтобы проникнуть в высшие круги мировой психиатрии, необходимо публиковать книги и статьи о своем методе, а также готовить молодых специалистов по психоанализу, которые подтверждали бы эффективность «разговорной терапии». После нескольких десятилетий неустанного труда психоанализ приобрел такую популярность, что начал проникать даже в массовую культуру. В 1926 году известный кинорежиссер немого кино Георг Вильгельм Пабст выпустил в Берлине фильм «Тайны одной души», в центре которого была вымышленная история человека, который с помощью психоанализа решил излечиться от боязни ножей. В тот же год на Бродвее успешные авторы Ричард Роджерс и Лоренц Харт выпустили новый мюзикл «Пегги-Энн». В мюзикле содержалось множество отсылок к новой психологии Фрейда. Большой фрагмент был посвящен анализу снов.
Фрейду явно удалось добиться успеха. Но еще большего успеха добилась национал-социалистическая партия Германии. Нацисты видели во Фрейде еврея-извращенца, который не просто пишет грязные сексуальные книжонки, но еще и утверждает, что люди могут управлять собственной жизнью с помощью психоанализа. Такая идея полностью противоречила гитлеровской идеологии полного подчинения фашистскому государству. Неудивительно, что в 1933 году книги Фрейда вместе с книгами других еврейских авторов, в том числе Карла Маркса и Альберта Эйнштейна, были сожжены на берлинской площади Опернплац. Несмотря на уговоры коллег, Фрейд упорно отказывался уезжать из родной Австрии. Но в 1938 году, когда нацисты вызвали на допрос его детей, уступил уговорам. Богатая его ученица, французская княгиня Мари Бонапарт, подкупила нацистов, и семье удалось бежать в Лондон, где Фрейд провел последние пятнадцать с половиной месяцев жизни. 23 сентября 1939 года страдавший раком ротовой полости Фрейд умер в возрасте восьмидесяти трех лет от передозировки морфина. Смертельную инъекцию ему сделал по его просьбе лечащий врач, чтобы избавить пациента от невыносимых физических страданий.
Жизнь и труды Фрейда безумно увлекали меня еще с подросткового возраста. Выбрав для себя путь психолога и психотерапевта, я продолжал увлеченно читать Фрейда. Я не только практиковал предложенный им метод и работал в этой области более тридцати лет, но и сам проходил длительный курс психоанализа, который оказался полезен мне во многих отношениях. Кроме того, я увлекался историей. Побеседовал с несколькими людьми, которые лично общались с Фрейдом, а также с несколькими сотнями тех, кто работал с первыми учениками великого психолога. В молодости я даже целый год работал в лондонском доме Фрейда (ныне это музей), а недавно стал одним из членов совета музея. Признаюсь, я всегда сильно увлекался учением Фрейда, но, надеюсь, увлечение это основывалось на серьезнейшем изучении его трудов. Как клиницист, я нахожу методы Фрейда непревзойденными. Я беру Фрейда с собой в свой кабинет каждый день – ведь это он обеспечил меня и моих коллег полезнейшими средствами понимания истоков и лечения психологических расстройств и безумия.
Хотя у меня всю жизнь был научный и профессиональный роман с Фрейдом, утверждать, что я его идеализирую или закрываю глаза на его ошибки, слабости и даже определенную жестокость, было бы неправильно. Фрейд мог быть очень теплым и щедрым в отношении к пациентам. Он был блестящим ученым, обладавшим поразительным воображением, которое позволяло ему превратить свои психологические открытия в международное движение психоаналитиков. Но в то же время он был грубым и безжалостным, а порой даже нарушал правила профессиональной этики. За долгие годы работы мне, как я считаю, удалось понять смысл жизни и работы Фрейда, что позволяет высоко ценить его труды, но в то же время проявлять определенную осторожность. У Фрейда я научился тому, как сделать свою жизнь хорошей и гармоничной. И вместе с этим получил множество весьма конкретных уроков того, как вести себя совершенно противоположным образом.
1. Как саботировать свой величайший успех
В 1994 году на экраны вышел фильм «Четыре свадьбы и одни похороны». Очень скоро он стал самым популярным британским фильмом всех времен и был номинирован на «Оскар» как лучшая картина. Исполнитель главной роли Хью Грант получил множество престижных наград, мгновенно превратился в международную кинозвезду и подписал контракт с американской кинокомпанией Castle Rock Entertainment, принадлежавшей в то время медиамагнату Теду Тернеру. После этого Грант снялся в своей первой голливудской картине – комедии «Девять месяцев». Но буквально за две с половиной недели до выхода картины на экраны полиция Лос-Анджелеса арестовала Гранта за непристойное поведение в обществе проститутки Дивин Браун.
Можно вспомнить множество аналогичных историй, когда мужчины и женщины вскоре после достижения славы, известности или успеха буквально саботировали свои достижения – невероятно унизительными и саморазрушающими способами. Например, популярный губернатор штата Нью-Йорк Элиот Спитцер вскоре после избрания оказался замешанным в сексуальном скандале – и полностью погубил свою политическую карьеру.
Известие об аресте Хью Гранта поразило миллионы зрителей. Как мог обаятельный, прекрасно воспитанный, почти аристократический Хью Грант, роману которого с сексуальной Элизабет Херли завидовали мужчины всего мира, связаться с обычной проституткой, стоившей всего 60 долларов? Это погубило его личные отношения, его профессиональную карьеру и его репутацию. Не менее удивительно и то, как Элиот Спитцер, известный своей борьбой за права личности против должностных преступлений, мог оказаться в аналогичной ситуации.
Подобные скандалы, погубившие не одну репутацию, не удивили бы Зигмунда Фрейда. Много лет работая с невротиками, он понял, что люди часто переживают срывы и катастрофы в личной жизни не после неудачи, а, как это ни парадоксально, после триумфа. В классической статье Фрейд так объяснял опасности успеха:
«Психоаналитическая работа подарила нам тезис о том, что люди заболевают неврозами в результате отказа в удовлетворении. Под этим разумеется отказ в удовлетворении их либидо, но, чтобы понять этот тезис, необходимо сделать некоторое отступление. Для возникновения невроза необходим конфликт между либидо человека и той частью его личности, которую мы называем «эго», которая является выражением его инстинкта самосохранения и включает в себя его идеалы собственной личности. Патогенный конфликт такого рода возникает лишь тогда, когда либидо пытается стремиться на такие пути и цели, которые «эго» давно уже преодолело и осудило, которые, следовательно, являются запретными навечно; поступает же либидо таким образом лишь в том случае, если у него отнята возможность идеального, соответствующего «эго» удовлетворения. Таким образом, недостаток и отказ в реальном удовлетворении становится первым условием для возникновения невроза, хотя и далеко не единственным.
Тем более должно удивлять и даже смущать, когда в качестве врача обнаруживаешь, что люди порой заболевают именно тогда, когда в их жизни сбывается какое-нибудь давнее и глубокое желание. Кажется, что они не в состоянии вынести свое счастье, так как не возникает сомнений в связи между успехом и болезнью.
Я имел возможность познакомиться с судьбой одной женщины и опишу этот случай как типичный случай подобных трагических явлений. Она была из хорошей семьи и получила прекрасное воспитание. Но еще в юности она не сумела обуздать своей страсти к жизни; она сбежала из дома и стала блуждать по миру в поисках приключений, пока не познакомилась с одним художником, который сумел оценить ее женское обаяние и, несмотря на всю ее экстравагантность, почувствовать также ее тонкие душевные качества. Он взял ее к себе в дом, и она стала ему верной спутницей. Казалось, для полного счастья ей не хватало лишь социальной реабилитации. После долгих лет совместной жизни он добился, что его семья примирилась с ней, и был уже готов вступить с ней в законный брак, и в этот момент она начала сдавать. Она начала пренебрегать обязанностями по дому, где ей предстояло стать полноправной хозяйкой; ей казалось, что родственники будущего мужа преследуют ее, хотя они собирались принять ее в свою семью; она преследовала любовника бессмысленной ревностью и лишала его всякого контакта с людьми, мешала ему в художественной работе и впала вскоре в неизлечимое душевное заболевание.
В другой раз я наблюдал одного весьма достойного человека, университетского преподавателя, долгие годы питавшего вполне естественное желание стать преемником своего учителя, который сам ввел его в науку. Когда старый ученый вышел в отставку и коллеги моего пациента сообщили ему, что он станет его преемником, он оробел, начал преуменьшать свои заслуги, объявил себя недостойным занять предложенный пост и впал в меланхолию, из-за чего на несколько лет оказался неспособным исполнять какую бы то ни было работу.
Как ни различны эти два случая, они сходны в одном: болезнь возникает в момент исполнения желания и не позволяет насладиться этим исполнением».
«Некоторые типы характеров из психоаналитической практики», 1916
Примерно двадцать лет спустя, в 1936 году, Фрейд вновь вернулся к этой теме в письме к французскому писателю Ромену Роллану. В нем он описывал ощущение нереальности, охватившее его, когда, будучи уже в зрелом возрасте, вместе с братом стоял он на афинском Акрополе. Его охватило чувство изумления и неверия. Фрейд был поражен ощущением того, что Акрополь существует в действительности.
«Как правило, люди заболевают в результате фрустрации, из-за неисполнения некоей жизненно важной потребности или желания. Но у этих людей все наоборот; они заболевают и порой полностью опускаются из-за того, что их самое сильное желание исполнилось. Однако контраст этих двух ситуаций не так велик, как кажется поначалу. В упомянутом парадоксальном случае место внешнего отказа занял внутренний отказ от влечения. Страдающий не позволяет себе испытывать счастье: внутренний отказ приказывает придерживаться внешнего запрета желания. Но почему? Потому что, как это и происходит в ряде случаев, люди не могут ожидать от судьбы такого подарка. Значит, опять возникает ситуация «too good to be true» (слишком хорошо, чтобы быть правдой), выражение пессимизма, значительный элемент которого, похоже, живет в душе многих из нас. В других случаях, как и в тех, когда успех приводит к краху, мы испытываем чувство вины или неполноценности, которое можно перевести так: «Я недостоин такого счастья, я не заслуживаю его»…
…
Но как раз мое переживание на Акрополе, которое привело к расстройству памяти и фальсификации прошлого, помогает нам продемонстрировать эту связь. Неправда, что в школьные годы я сомневался в реальном существовании Афин. Я сомневался только в том, что смогу когда-либо увидеть Афины. Мне казалось выходящим за пределы собственных возможностей путешествовать так далеко, «так преуспеть». Это было связано с ограниченностью и скудостью наших жизненных условий в годы юности. Несомненно, страстная жажда путешествий была также выражением желания вырваться из-под этого гнета, что сродни тому стремлению, которое заставляет многих подростков убегать из дому. Мне давно стало ясно, что значительная часть удовольствия от путешествия заключается в осуществлении этого раннего желания, а следовательно, коренится в недовольстве домом и семьей. Когда впервые видишь море, пересекаешь океан, познаешь на собственном опыте реальность города и страны, которые так долго были далекими, недостижимыми предметами желания, то чувствуешь себя героем, совершившим подвиги невероятного величия. В тот день на Акрополе я мог бы сказать брату: «Ты еще помнишь, как мы в юности день за днем ходили по одним и тем же улицам в школу, а каждое воскресенье – в Пратер или на экскурсию, которая была нам уже так хорошо известна? А теперь мы в Афинах и стоим на Акрополе! Мы действительно преуспели!» И если уж можно сравнить столь малое событие с великим, то вспомним, как Наполеон во время коронации в Нотр-Дам повернулся к одному из братьев (скорее всего это был старший брат, Жозеф) и заметил: «Что бы сказал на это Monsieur notre Pere (господин наш отец), если бы он мог сейчас присутствовать здесь?»
И здесь мы подходим к решению маленькой проблемы, почему мы уже в Триесте портили себе удовольствие от путешествия в Афины. Должно быть, с удовлетворением потребности «преуспеть» тесно связано чувство вины; в этом есть что-то неправильное, что было запрещено с начала времен. Это нечто такое, что связано с детским критическим отношением к отцу, с недооценкой, которая сменила раннюю детскую переоценку его личности. Дело выглядит так, будто в успехе главное – «преуспеть» больше, чем отец, и как будто все еще запрещается стремление превзойти отца.
К этому универсальному мотиву в нашем конкретном случае добавился особый момент. В самой теме Афин и Акрополя содержалось доказательство сыновнего превосходства. Наш отец был торговцем, у него не было даже среднего образования, и Афины мало что могли значить для него. Таким образом, то, что мешало нам наслаждаться поездкой в Афины, было чувством сыновней благодарности».
«Расстройство памяти на Акрополе», 1936
Фрейд полагал, что в момент триумфа над собственными родителями – то есть когда мы становимся богаче, плодовитее, успешнее или просто живем лучше или дольше (или когда нам это только кажется) – мы испытываем острое чувство вины за то, что уязвили или пристыдили их. Мы боимся, что обиженные родители могут напасть на нас, чтобы как-то выплеснуть собственную зависть. Разумеется, Фрейд считал, что подобные процессы протекают исключительно бессознательно. Проводя самоанализ, он высказал предположение, что испытал такое ощущение на Акрополе. Он знал, что его малообразованный бедный отец, торговец шерстью Якоб Фрейд, никогда не достигал подобных высот. Зигмунд Фрейд понял, что сделал нечто опасное и жестокое по отношению к отцу – и это несмотря на то, что отец его умер несколько лет назад Фрейд никогда не отрицал, что отказ от желаний причиняет страдания. Разумеется, если мы не получаем повышения, если нас бросает наш партнер, если нас разочаровывают родители, мы несчастливы. Но Фрейд ввел в психологию новую идею: каждый из нас может серьезно расстроиться, когда наши желания исполняются. Это происходит не потому, что мы не знаем, что делать с вновь обретенным статусом или богатством. Нет, мы просто боимся, что наше процвеание каким-то образом обижает наших родителей.
Выявляя страх успеха, Фрейд преподает нам очень важный жизненный урок. Когда мы совершаем нечто значимое – на мировой ли сцене или в личной жизни: женимся на своей подруге, рожаем ребенка или даже просто заканчиваем чертов отчет для начальника – то на сознательном уровне испытываем радость и облегчение. Но на бессознательном уровне ситуация довольно рискованна. Мы должны быть очень бдительны – и столь же бдительными должны быть наши близкие. И когда недавно получивший повышение супруг заявит, что ему хочется заняться скайдайвингом, укрощением львов или борьбой с аллигаторами, чтобы потратить полученную прибавку к жалованью наилучшим образом, попробуйте предложить ему иную альтернативу.
2. Как превратить ничтожный холм в настоящую гору
В 1938 году семья Зигмунда Фрейда бежала из аннексированной нацистами Австрии и нашла убежище в Лондоне. Последний год жизни Фрейд провел в красивом доме – Швейцарский коттедж в 1986 году был превращен в музей великого психолога. В молодости мне посчастливилось целый год работать в этом музее вскоре после его открытия. Как и в любом музее, у нас был сувенирный магазин, где продавались открытки с фотографиями кушетки Фрейда и других экспонатов. Мы гордились тем, что в нашем магазине продавалась исключительно стильная продукция.
И испытали неподдельный ужас, когда узнали, что венский психоаналитик Курт Эйслер, живущий в Нью-Йорке (на протяжении многих лет он считался ведущим мировым специалистом по Фрейду), обвинил нас в том, что мы продаем футболки с изображением Фрейда. Хуже того – кто-то сказал доктору Эйслеру, что в нашем магазине продаются не только футболки, но и фрейдистские тапочки – забавная идея, если вспомнить о том, что Фрейд писал об оговорках (прим.: игра слов: slippers – тапочки, slips of tongue – оговорки). Директор музея Фрейда написал доктору Эйслеру письмо, заверяя его в том, что мы никогда не опустились бы до такой безвкусицы, как футболки или тапочки, украшенные суровым профилем Фрейда и его знаменитой сигары.
Спустя двадцать пять лет я вернулся в музей Фрейда – на этот раз в качестве попечителя. И могу с удовольствием сказать, что сегодня мы действительно продаем стильные фрейдистские футболки и удобные тапочки. И, если память мне не изменяет, однажды в музее можно было даже купить настоящее фрейдистское нижнее белье! И никто не возражает!
Мы все слышали об «оговорках по Фрейду» – о тех моментах, когда наш язык живет собственной жизнью или когда мы забываем что-то без видимой причины. Но как дать точное определение таким оговоркам? И следует ли придавать им значение, как это делал доктор Курт Эйслер? Должны ли мы с гордостью писать их на груди или любоваться ими на собственных тапочках? Давайте начнем с нескольких небольших примеров.
Ко мне обратился молодой пациент, назовем его Рупертом. Руперт попал в затруднительное положение. Он шесть месяцев встречался с девушкой по имени Салли. Хотя сексуальная жизнь с этой пышной блондинкой его более чем устраивала, вне постели ему было с ней скучно. Салли была необразованной и глупой девушкой. Руперт называл ее «пустоголовой». Однажды Руперт пришел на сеанс психотерапии, иронически улыбаясь. Он сообщил, что решил в конце концов порвать с Салли. Руперт сказал, что недавно отправил ей электронное письмо, которое начиналось словами «Дорогая Силли» вместо «Дорогая Салли». (Прим.: Silly – глупый.) Руперт достаточно знал о психоанализе, чтобы понять, что это была оговорка по Фрейду. «Знаете, – сказал он, – я думаю, что моя оговорка по Фрейду очень важна. Буква «а» в имени «Салли» расположена в левой части клавиатуры, а «i» в слове Silly – в центре. Это была не случайная опечатка. Я позволил бессознательному продиктовать мне то, что я на самом деле думаю об этой девушке».
Много лет назад мой американский коллега, известный психоаналитик, заслуженный профессор Герберт Стрин из университета Рутгерса в Нью-Джерси, выступал по телевидению с рассказом о своей работе. Интервьюер явно враждебно относился к психоанализу. Совершенно бессознательно он представил профессора Стрина как «отвратительного профессора». (Прим.: игра слов: Distinguished – заслуженный, Disgusting – отвратительный.) Не нужно быть специалистом по Фрейду, чтобы понять, что кажущиеся случайными оговорки могут быть вовсе не столь невинны.
Давайте рассмотрим еще один пример оговорки по Фрейду – на этот раз ее допустил психиатр. Несколько лет назад я присутствовал на профессиональной конференции, где разговорился со своим старым другом. Назовем его доктором Бринкером. Неожиданно мимо нас прошла бывшая подруга Бринкера, красивая женщина, детский психотерапевт. Ее сопровождал обаятельный мужчина, тоже известный психиатр. Бывшая подруга доктора Бринкера помахала нам, улыбнулась и исчезла в толпе. Бринкер тоскливо посмотрел ей вслед и сказал: «Ты же знаешь, что она вышла замуж за этого парня? Его фамилия Сильверман. Много лет назад мы вместе учились в университете. Надеюсь, они будут очень счастливы». Про себя я просто ахнул! Мне не хватило духу сказать ему, что я достаточно хорошо знаю многих психиатров, и заметил, что доктор Бринкер допустил серьезную оговорку, сам не сознавая того. Он неправильно назвал фамилию мужа своей бывшей подруги. На самом деле фамилия того мужчины была Голдман, а не Сильверман. Доктор Бринкер бессознательно изменил фамилию своего более удачливого соперника в сексе, понизив его с золота на серебро.
Такие, казалось бы, тривиальные лингвистические неточности Фрейд считал очень важными для понимания человеческой психики. В своей знаменитой монографии, которая изначально представляла собой две журнальные статьи, опубликованные в 1901 году, а затем превратилась в книгу, которая увидела свет в 1904 году, он писал:
«Обычный [лингвистический] материал, используемый нами при разговоре на родном языке, представляется защищенным от забывания; но он все чаще подвергается другому расстройству, известному под названием «оговорок».
«Психопатология обыденной жизни», 1901
В монографии Фрейд приводит множество клинических примеров подобных обмолвок, которые в психоанализе носят название «парапраксисов» (искусственный термин, позаимствованный из древнегреческого). Фрейд не раз был свидетелем того, как «Салли» превращалась в «Силли», а «Голдман» – в «Сильвермана».
«Когда я в конце сеанса спросил другую пациентку о здоровье ее дяди, она ответила: «Не знаю, я вижу его теперь только in flagranti». На следующий день она начала разговор со слов: «Мне очень стыдно, что я дала вам такой глупый ответ. Вы, конечно, должны были счесть меня совершенно необразованным человеком, постоянно путающим иностранные слова. Я хотела сказать «en passant» (мельком). Тогда мы еще не знали, откуда она взяла неправильно употребленное иностранное выражение. Но в тот же день, продолжая разговор о вчерашнем дне, она упомянула воспоминание, в котором главную роль играла поимка с поличным – in flagranti. Таким образом, оговорка прошлого дня предвосхитила воспоминание, которое в то время еще не стало сознательным».
«Психопатология обыденной жизни», 1901
В более позднем издании монографии, опубликованной в 1920 году, Фрейд привел еще один замечательный пример описки (вариант оговорки), имеющий явный брачный контекст:
«Живущий в Европе американец расстался со своей женой не самым лучшим образом. Он чувствовал, что им нужно примириться, и попросил ее пересечь Атлантику и встретиться с ним в определенный день. «Было бы хорошо, – писал он, – если бы ты могла сесть на «Мавританию», как и я». Но сразу письмо с этим предложением он не отправил, а предпочел его переписать. Он не хотел, чтобы жена заметила, что он исправил название корабля. Сначала он написал «Лузитания».
Эта описка не нуждается в объяснении – ее смысл абсолютно ясен. Но не могу не рассказать о счастливой развязке этой истории. До войны жена этого человека после смерти своей единственной сестры впервые побывала в Европе. Если я не ошибаюсь, то «Мавритания» была уцелевшей «сестрой» потопленной во время войны «Лузитании».
«Психопатология обыденной жизни», 1920
Таким образом, становится ясно, что обмолвки могут выражать подавляемую враждебность (например, «Силли» вместо «Салли») и даже бессознательное пожелание смерти («Лузитания» вместо «Мавритания»). И к этим чувствам нужно проявить сознательное внимание. Фрейд пишет:
«В психотерапевтической процедуре, которой я пользуюсь для разрешения и устранения невротических симптомов, очень часто встает задача обнаружения в случайных, казалось бы, словах и ассоциациях пациента того круга мыслей, который стремится остаться тайным, но все же нечаянно, самыми различными способами выдает себя. Оговорки зачастую выполняют весьма ценную службу, что я мог бы показать на самых убедительных, но очень необычных примерах. Например, пациентка говорит о своей тетке и, не замечая своей оговорки, постоянно называет ее «моя мать», а другая то и дело называет мужа «братом». Этим они обращают мое внимание на то, что они отождествляют этих лиц друг с другом, помещают их в один ряд, означающий повторение того же типа в эмоциональной жизни. Приведу другой пример: молодой человек двадцати лет представился мне на приеме следующим образом: «Я отец такого-то, которого вы лечили. Простите, я хотел сказать, что я его брат: он на четыре года старше меня». Я понял, что этой оговоркой он хотел сказать, что, как и брат, заболел по вине отца; как и брат, он хотел бы излечиться, но более всего лечение необходимо отцу. – Иной раз непривычно звучащего словосочетания, некоторой натянутости выражения достаточно, чтобы обнаружить участие вытесненной мысли в иначе мотивированной речи пациента.
…
Все же я втайне продолжаю ожидать, что даже простые на вид оговорки можно будет свести к расстраивающему воздействию полуподавленной идеи, лежащей вне предназначенной для высказывания связи».
«Психопатология обыденной жизни», 1901
Суммируя свои открытия, основанные на тщательном анализе более 300 страниц детально описанных погрешностей, Фрейд пишет:
«Общий вывод из ранее сказанного об отдельных феноменах можно сформулировать следующим образом. Определенные недостатки наших психических функций – общий характер которых будет ниже определен более точно – и определенные, казалось бы, непреднамеренные отправления, будучи подвергнуты психоаналитическому исследованию, оказываются вполне мотивированными и детерминированными скрытыми от сознания мотивами.
Чтобы быть отнесенным к разряду объясняемых подобным образом феноменов, ошибочное психическое действие должно удовлетворять следующим условиям:
а) Оно не должно выходить за определенные пределы, установленные нашим оценочным суждением, которое мы обозначаем словами «в пределах нормального».
б) Оно должно носить характер временного и преходящего расстройства. Нужно, чтобы то же действие прежде выполнялось правильно, или чтобы мы считали себя способными в любой момент выполнить его более правильно. Если нас поправил кто-либо другой, мы должны сразу же понять правильность исправления и ошибочность собственного психического процесса.
в) Если мы вообще не замечаем ошибочного действия, то не должны отдавать себе отчета в его мотивах. Мы должны стремиться объяснить его «невнимательностью» или «случайностью».
«Психопатология обыденной жизни», 1901
Но хотя Фрейд признавал, что обмолвки и описки могут иметь большое значение, следует проявлять осторожность при принятии важных жизненных решений, основываясь исключительно на них:
«Я не верю, что событие, в происхождении которого моя душевная жизнь не играет роли, может показать мне что-то неизвестное о будущей реальности; но я верю, что ненамеренное проявление моей собственной душевной деятельности вполне может разоблачить что-либо скрытое, опять-таки относящееся исключительно к моей душевной жизни [а не к внешней реальности]. Я верю во внешний (реальный) случай, но не во внутреннюю (психическую) случайность.
…
Но у самых легких и самых тяжелых случаев есть общее свойство, присущее также и ошибочным и случайным действиям: феномены эти могут быть сведены к действию не полностью подавленного психического материала, который, хотя и вытеснен из сознания, тем не менее не лишен окончательно способности проявлять себя».
«Психопатология обыденной жизни», 1901
Исходя из этого, возникает вопрос, не делал ли Зигмунд Фрейд настоящую гору из ничтожного холма? Следует ли нам считать «Силли» обычным, ничего не значащим искажением «Салли» – или подобные лингвистические неточности символизируют значительное искажение необработанного, неизвестного, бессознательного материала, хранящегося в тайных глубинах разума?
Я советую нам всем тщательно прислушиваться к собственной речи и обращать пристальное внимание на речь письменную – даже на написанные в спешке текстовые сообщения. В эпоху, когда компьютеры тщательно проверяют и автоматически исправляют ошибки, мы нашли способ «санировать» свою речь так быстро, что важнейшие сигналы связи с собственным «я» теряются в тумане киберпространства.
3. Как выдать страшную, мрачную тайну
В 1885 году двадцатидевятилетний Зигмунд Фрейд получил специальную стипендию на обучение в Париже у знаменитого французского невролога профессора Жана Мартена Шарко, которого многие называли «Наполеоном неврозов». Шарко многому научил Фрейда, раскрыл ему тайны психологических болезней. Он считал, что многие становятся невротиками в результате сложностей в сексуальной жизни. Шарко называл такие причины «секретами спальни». Вооруженный клиническими наблюдениями Шарко, Фрейд через несколько месяцев вернулся в Вену и открыл частную практику. Он специализировался по неврозам – и очень скоро убедился в справедливости выводов Шарко: многие пациенты, страдавшие психологическими проблемами, действительно пережили сексуальные травмы и терзались чувством сексуальной вины. Разумеется, мы должны помнить, что Фрейд работал в такие времена, когда даже врачи считали мастурбацию, внебрачную сексуальность и гомосексуальность извращениями. К счастью, Фрейд умел воспринимать сексуальную тревогу и сексуальные тайны своих пациентов без осуждения. Вскоре он обнаружил, что после разговора пациенты испытывали катарсис, а симптомы депрессии, тревожности и других болезненных состояний заметно ослабевали.
Со свойственной ему клинической чуткостью Фрейд понял, что многие его пациенты никогда прежде не обсуждали свои сексуальные тайны ни с одной живой душой. «Тайны спальни» казались им слишком интимными, постыдными и даже отвратительными. Он знал, что люди смогут сделать самые ужасные признания только в том случае, если он гарантирует им абсолютную конфиденциальность и пообещает не делиться их историями с третьими лицами. Фрейд превратился в настоящего дипломата. В основе философии психоанализа лежит строжайшее соблюдение тайны личной жизни. Он даже по-особому устроил свой кабинет: вход и выход располагались таким образом, чтобы пациенты никогда не встречались в приемной.
Как врач, который много лет потратил на изучение физиологии, гистологии и анатомии, Фрейд знал, что для того чтобы поделиться своими открытиями в области сексуального происхождения неврозов, ему нужно опубликовать истории болезни. Но как человеку, который дал клятву Гиппократа и понимал, что нужно быть исключительно осторожным в части сохранения тайны своих пациентов, ему было понятно, что он должен скрывать реальные имена – необычный шаг для того времени, когда многие врачи откровенно называли имена своих пациентов в профессиональных статьях. В 1905 году Фрейд опубликовал монографию о молодой женщине, страдавшей истерией. В ней он замечал:
«Если верно то, что причина истерических расстройств кроется в интимной психосексуальной жизни пациента и что истерические симптомы являются проявлением самых тайных и подавляемых, то полное прояснение клинического случая истерии должно включать в себя открытие этих интимных переживаний и быть разгадкой этих тайн. Совершенно ясно, что пациенты никогда не заговорили бы, если бы им пришло в голову, что их признания могут быть использованы в научных целях; так же понятно и то, что совершенно бессмысленно просить у них разрешения на публикацию. В таких условиях деликатные и робкие лица ставили бы во главу угла обязанность врача сохранять тайну и сожалели бы о том, что не смогут послужить науке. Но я считаю, что врач имеет обязательства не только перед отдельным пациентом, но и перед наукой; и его долг перед наукой означает не что иное, как долг перед многими другими больными, которые уже страдают от того же или еще будут страдать. Таким образом, публикация того, что он знает о причине и структуре истерии, является долгом врача, а отказ от такой публикации становится проявлением позорной трусости. Конечно, при этом необходимо избегать нанесения прямого вреда конкретному пациенту».
«Фрагмент анализа истерии», 1905
Фрейду удалось соблюсти принцип «и волки сыты, и овцы целы». Он знал, что нужно соблюдать тайну личной жизни своих пациентов, но понимал, что должен служить науке. Ему нужно было найти способ опубликовать свои открытия. И тогда он стал изменять имена пациентов и ключевые биографические моменты, по которым их могли бы узнать. Так он пытался защитить их анонимность. В этом отношении Фрейд был специалистом очень тонким, деликатным – и истинным дипломатом.
Свою пациентку, страдавшую истерией, Фрейд назвал «Дорой». Он пишет:
«Я считаю, что сделал все, чтобы оградить свою пациентку от страданий и какого-либо вреда. Я нашел человека, чья жизненная драма разыгрывалась не в Вене, а в уединенном провинциальном городе. Таким образом, личность моей пациентки должна быть полностью не известна для Вены. С самого начала я настолько тщательно сохранял тайну лечения, что только один врач, в котором я был абсолютно уверен, мог знать о том, что девушка была моей пациенткой. После завершения лечения я ждал целых четыре года и откладывал публикацию до тех пор, пока не узнал о переменах в жизни пациентки, которые позволили мне предположить, что ее собственный интерес к рассказываемым здесь событиям и душевным процессам мог уже ослабеть. Тем не менее здесь не встретится ни одного имени, которое бы могло кого-либо из читателей, не принадлежащих к медицинскому кругу, навести на след реальных людей. Впрочем, публикация в строго научном профессиональном журнале должна быть защитой от некомпетентного читателя. Естественно, я не могу защитить саму пациентку от боли и неловкости, если ей в руки случайно попадет собственная история болезни. Но она не узнает из нее ничего более того, что она уже знает; и она может спросить себя, кто, кроме нее самой, сможет догадаться по этой истории, что речь идет именно о ней».
«Фрагмент анализа истерии», 1905
В юности Дора пережила травматический шок. Сексуальный интерес к ней проявил зрелый мужчина, друг ее отца. Фрейд назвал его «господином К.». Сегодня мы назвали бы подобный случай сексуальным домогательством. Но у Доры не было ни горячей линии, ни социальных служб, куда можно было бы обратиться. Она считала это своей постыдной тайной – и до встречи с Фрейдом никому об этом не рассказывала:
«В переживании, связанном с господином К., – в любовном предложении и последующем затем оскорблении чести – для Доры заключалась психическая травма, которую мы с Брейером давно уже считали неизбежным предварительным условием возникновения истерического расстройства.
…
Когда первые трудности лечения были преодолены, Дора рассказала мне о более раннем переживании, связанном с господином К., которое даже лучше подходило для того, чтобы проявиться в качестве сексуальной травмы. Тогда пациентке исполнилось 14 лет. Господин К. договорился с ней и своей женой, что дамы после обеда должны прийти в его магазин на центральной площади Б., чтобы оттуда наблюдать церковное торжество. Однако он убедил свою жену остаться дома, отпустил приказчиков и, когда девушка вошла в магазин, был там один. Когда подошло время церковной процессии, он попросил девушку подождать его у дверей, выходящих на лестницу, ведущую наверх, пока он закроет внешние ставни. Затем он вернулся и вместо того, чтобы выйти в открытую дверь, неожиданно прижал девочку к себе и поцеловал в губы. Этой ситуации было достаточно, чтобы у 14-летней девочки, не имевшей прежде подобного опыта, возникло явственное ощущение сексуального возбуждения. Но в этот момент Дора ощутила сильнейшее чувство отвращения, вырвалась и, минуя этого мужчину, помчалась к лестнице и далее по ней к выходу из дома. Тем не менее общение с господином К. продолжалось; никто из них ни разу не упомянул эту маленькую сценку, и, судя по словам Доры, она хранила этот секрет вплоть до признания в ходе лечения».
«Фрагмент анализа истерии», 1905
Фрейд писал свою статью в то время, когда даже профессиональные медики почти ничего не знали о сексуальных травмах и домогательстве. Несмотря на это, Фрейду удалось создать такую среду, в которой Дора смогла признаться в том, как жестоко и недопустимо повел себя по отношению к ней зрелый мужчина. Фрейд понял, насколько пугающим было такое событие для девочки-подростка, хотя в нем явно присутствовал и элемент возбуждения – в конце XIX века большинство проявлений сексуальности считали абсолютно табуированной темой. Анализируя ситуацию, Фрейд понял, что пациентам придется раскрывать ему свои самые мрачные секреты, часто – сексуального характера. Если он хочет создать атмосферу полной безопасности, в которой можно было бы обсуждать подобные проблемы, то придется демонстрировать поистине дипломатическую чуткость в конфиденциальных вопросах. Хотя Фрейд никогда не присутствовал в Сент-Джеймсском суде, в действительности он стал одним из первых клинических дипломатов.
В 1776 году великий патриот, государственный деятель и изобретатель Бенджамин Франклин стал первым американским послом в Америке. Искусный дипломат, Франклин отлично понимал значимость такта и соблюдения тайны. Однажды он сказал: «Трое могут сохранить тайну, если двое из них мертвы».
В отличие от Франклина Фрейд понимал, что уважать тайну личной жизни другого человека вполне возможно – и для этого не нужно умирать. В 1932 году в Вену приехал американский врач Рой Гринкер. Он хотел пройти курс психоанализа у Фрейда. Жена Гринкера, Милдред, беспокоилась из-за того, что ее муж выдаст Фрейду все свои секреты – весьма распространенное опасение среди супругов пациентов. Гринкер сказал жене, что, если ей нужно знать о том, что он уже открыл доктору Фрейду, она может сама ему написать. Когда Гринкер рассказал об этом Фрейду, отец психоанализа ответил: «Да, она может мне написать, но пусть не ждет, что я отвечу на ее письмо».
Сегодня мы живем в мире, виртуально лишенном приватности. Личная жизнь многих людей, особенно знаменитостей, часто выставляется напоказ и навсегда сохраняется в Интернете. Поскольку мне довелось работать с мужчинами и женщинами, чьи личные тайны стали достоянием общественности, могу подтвердить, что жертвы подобной публичности мучительно страдают. Мы с моими коллегами-психиатрами особенно обеспокоены тем, что с киберпреследованием сталкиваются подростки. Некоторым психологам пришлось лечить подростков, которые посылали свои откровенные фотографии бойфрендам и подругам, а потом обнаруживали, что так называемые «друзья» размещали эти снимки в Facebook или в Интернете, где их видел весь мир. Молодые люди чувствовали себя преданными. В результате им приходилось годами лечиться у психотерапевтов.
В эпоху, когда тайны личной жизни, конфиденциальности и приватности более не существует, мы должны учиться у Фрейда и тех психотерапевтов, которые пошли по его стопам. Все, что мы слышим в своих кабинетах, остается тайной. Мы унесем с собой в могилу то, что узнаем о личной жизни наших пациентов. Когда в следующий раз вам захочется раскрыть секрет друга или коллеги, сделать чрезмерно откровенный намек на личную жизнь другого человека, вспомните ту важную роль, какую Фрейд отводил защите тайны личной жизни. Человек, который сможет проявить тактичность в такой ситуации, заслуживает награды за свою дипломатичность.
4. Как любить чужую жену
Как психотерапевт, который работает не только с отдельными людьми, но и с супружескими парами, за последние тридцать лет я стал свидетелем множества семейных конфликтов. Каждую неделю ко мне приходят мужья и жены, партнеры, находящиеся в длительных отношениях. И все они жалуются на то, что их романтические и сексуальные отношения часто оказываются омраченными глубоко укоренившимся ощущением несчастья. Хотя порой кажется, что мне уже знакомы все нарушения супружеских обетов, я тут же узнаю еще один способ того, как партнеры могут отдалиться друг от друга или даже нанести глубокую обиду.
На протяжении многих лет я сталкивался с разнообразными болезненными семейно-сексуальными проблемами: то жена обнаруживала, что муж увлекся порнографией в Интернете, то бойфренд понимал, что его подруга – лесбиянка, то мужчина признавался, что не испытывает никакого сексуального влечения ни к кому, то женщина жаловалась на то, что достигла семидесяти лет без единого приятного сексуального опыта, потому что все они напоминали ей о пережитом в детстве сексуальном домогательстве со стороны близкого родственника. Но среди всех этих сложных сексуальных ситуаций и трудностей я могу выделить две наиболее распространенных и характерных, а именно:
1. Пары, которые до свадьбы имели прекрасные физические отношения, но после обмена кольцами утратили тягу друг к другу.
2. Давние партнеры, брак которых осложнился из-за внебрачной связи.
Покажу вам две характерные клинические иллюстрации этого явления. Чтобы защитить личную жизнь пациентов, я, как всегда, изменил их имена.
Двадцатишестилетний «Берти» и двадцатичетырехлетняя «Флора» познакомились в университете. В течение пяти лет их сексуальные отношения были страстными. Они искренне наслаждались обществом друг друга. Неудивительно, что Берти и Флора поженились. Но через три месяца после свадьбы их сексуальные отношения кардинальным образом изменились – и ни один из супругов не понимал, почему это произошло. Вкратце Берти описал ситуацию так: «В один прекрасный день страсть просто испарилась. Не то чтобы Флора стала менее привлекательной или я набрал вес. Просто нас больше не влечет друг к другу».
Тридцатипятилетний «Клод» и его тридцатитрехлетняя жена «Грета» были счастливой семьей. Все было хорошо, пока Клод не изменил Грете с женой своего лучшего друга «Джамила» «Иреной». Грета не понимала, зачем Клоду понадобился этот роман, поскольку считала свой брак очень прочным. Клод тоже не до конца понимал свое поведение, потому что был убежден, что любит жену. Но тем не менее он просто не смог справиться с собой. Не понимал Клод и того, как он мог так жестоко поступить с Джамилом – ведь тот был его лучшим другом со школьных лет и не раз доказывал свою преданность.
Почему же людям приходится прикладывать столько усилий, чтобы сохранить прочные и длительные интимные отношения? Почему нас тянет к запретным наслаждениям, как Берти и Флору? Почему мы причиняем боль тем, кого любим больше всего, как это произошло у Клода, Греты, Ирены и Джамила?
Зигмунд Фрейд глубоко разобрался в том, как мы сами портим свою сексуальную жизнь и супружеские отношения. У Фрейда были основания искать ответы на эти вопросы. Он не только сталкивался с такими же, как я, ситуациями в контексте своей психоаналитической клинической практики, но и был вынужден разбираться в проблемах собственной очень сложной личной жизни. После долгих лет брака со своей любимой женой Мартой, матерью шестерых его детей, Фрейд, по его собственному признанию, прекратил с ней всякие сексуальные отношения. У него начался долгий роман с младшей сестрой жены Минной Бернес. Минна была не замужем и жила в доме Фрейда, посвятив свою жизнь заботе о его детях. Об этом романе мы знаем из разных источников. Недавно один социолог обнаружил старинную гостиничную книгу регистрации постояльцев. В 1898 году Фрейд и сестра его жены зарегистрировались в гостинице «Швейцерхаус» в Швейцарских Альпах. Они остановились в номере 11. Фрейд записал в книге: «Доктор Зигмунд Фрейд с супругой».
В 1910 году Фрейд написал короткое, но очень емкое эссе «Некоторые типы характера из психоаналитической практики», в котором описал то, как мы сами портим и запутываем собственную эротическую жизнь. Фрейд заметил, что мы часто относимся к нашим партнерам не как к людям, а более примитивно – как к объектам. Он постоянно использует термины «объект любви» и «выбор объекта»:
«В ходе психоаналитического лечения у врача имеется масса возможностей получить представление о том, как невротики ведут себя в любви; в то же время мы можем припомнить, как сами наблюдали подобное поведение у обычных здоровых людей и даже у тех, кто обладает выдающимися способностями, или слышали о таком. Вследствие счастливой случайности в подборе материала, благодаря накоплению однородных впечатлений перед нами вырисовываются определенные типы в любовной жизни. Я начну с описания одного такого типа выбора объекта (обычно он свойственен мужчинам), потому что он отличается рядом таких «необходимых условий любви», сочетание которых непонятно, даже странно, однако этот тип имеет простое психологическое объяснение.
1. Первое из этих «условий любви» можно было бы назвать позитивно специфическим; если оно имеется, то можно искать и другие отличительные признаки этого типа. Его можно назвать условием «пострадавшей третьей стороны». Суть его состоит в том, что человек, о котором идет речь, никогда не выбирает в качестве объекта любви свободную женщину – то есть незамужнюю девушку или свободную замужнюю женщину, – а только ту, на которую может предъявить права другой мужчина: супруг, жених или друг. В некоторых случаях это условие оказывается настолько роковым, что на женщину сначала не обращают никакого внимания или даже отвергают, пока она никому не принадлежит, но стоит ей вступить в подобные отношения с другим мужчиной, как человек такого типа мгновенно в нее влюбляется.
2. Второе условие, быть может, уже не такое постоянное, однако столь же странное. Этот тип выбора объекта встречается только в сочетании с первым условием, тогда как первое условие само по себе встречается очень часто. Второе условие состоит в том, что чистая, вне всяких подозрений, женщина никогда не является достаточно привлекательной, чтобы стать объектом любви, привлекает же только женщина, пользующаяся дурной сексуальной репутацией, верность и порядочность которой вызывают сомнения. Эта последняя особенность может серьезно варьироваться, от легкой тени на репутации замужней женщины, которая не прочь пофлиртовать, до открытого промискуитета кокотки или жрицы любви. Но мужчины такого типа не могут получить удовлетворения без чего-то подобного. Второе необходимое условие, довольно грубо, можно назвать «любовью к проститутке».
Тогда как первое условие дает возможность удовлетворения враждебных импульсов соперничества и враждебности, направленных на мужчину, у которого следует отнять любимую женщину, второе условие – причастность женщины к проституции – связано с потребностью в ощущении ревности, которая, очевидно, необходима влюбленным этого типа. Страсть их достигает наибольшей силы только в том случае, если они могут ревновать. Только тогда женщина приобретает для них настоящую ценность, и они никогда не упускают возможности испытать эти наиболее сильные чувства».
«Об одном особом типе выбора объекта мужчиной», 1910
Фрейд утверждал, что многие мужчины испытывают возбуждение от романа либо с замужней женщиной, либо с женщиной запретной (например, с сестрой жены, как это было у самого Фрейда), потому что такие отношения дают им тайное, бессознательное наслаждение тем фактом, что они причиняют кому-то боль – обманутому мужу, собственной жене или самим себе, поскольку, если об отношениях станет известно, они навлекут на себя гнев и ненависть. Фрейд также полагал, что многие мужчины не только наслаждаются сексом с чужими женами. Их еще тянет женщина, склонная к промискуитету. Занимаясь сексом с проституткой, мужчина получает тайное удовлетворение, забирая женщину с «дурной репутацией» у всех остальных мужчин, с которыми она имела сексуальные контакты. Таким образом, мужчина в собственном представлении становится, так сказать, «альфа-самцом».
Затем Фрейд переходит к объяснению более глубоких детских истоков такого типа сексуальной констелляции:
«При психоаналитическом изучении жизни мужчин этого типа легко открыть такой источник. Такой странный выбор объекта любви и такое причудливое любовное поведение имеют то же психическое происхождение, что и любовная жизнь нормального человека. Они происходят от детской фиксации нежных чувств на матери и представляют собой одно из последствий такой фиксации. В нормальной любовной жизни сохраняются лишь некоторые особенности, в которых несомненно проявляется влияние материнского прообраза на выбор объекта, как, например, предпочтение, отдаваемое молодыми людьми более зрелым женщинам – то есть отделение любовного влечения (либидо) от матери произошло сравнительно скоро. У людей же нашего типа, напротив, и после наступления половой зрелости либидо остается связанным с матерью так долго, что у выбранных ими позже объектов любви оказываются ясно выраженные материнские признаки, и в них легко узнать замену матери. Напрашивается сравнение с деформацией черепа новорожденного: после длительных родов череп новорожденного представляет собой слепок тазовых ходов матери.
Итак, мы должны указать на вероятность того, что характерные черты мужчин нашего типа – условия их любви и их поведение в любви, – действительно происходят от психической констелляции, связанной с матерью. Проще всего, когда выполняется первое условие – женщина должна быть несвободна, или есть пострадавшая третья сторона. Совершенно очевидно, что для ребенка, который вырос в семейном кругу, тот факт, что мать принадлежит отцу, неотъемлемо связан с представлением о матери, а «пострадавшей третьей стороной» является не кто иной, как отец. Так же естественна для детских отношений переоценка, благодаря которой возлюбленная является единственной, незаменимой: ибо ни у кого не бывает больше одной матери, и отношение к ней основывается на событии, которое не вызывает никаких сомнений и не может быть повторено.
Если мы поймем, что все объекты любви, выбираемые мужчиной нашего типа, являются лишь заменой матери, то понятно и «образование ряда», которое кажется столь резко противоречащим условию верности».
«Об одном особом типе выбора объекта мужчиной», 1910
Чему же учат нас выводы Фрейда по психологии любви? Во-первых, мы должны снова признать нашу бессознательную склонность к боли и садизму в интимных отношениях. В раннем детстве каждый из нас жаждет абсолютного внимания матери, отца или другого основного опекуна. В классической ситуации мы хотим быть либо любимым солдатиком матери, либо папочкиной дочкой. Но нам приходится делить ограниченную родительскую привязанность с надоедливыми братьями и сестрами и, что хуже всего, с мамочкиным (обычно отцом) или папочкиным (обычно матерью) партнером. Во взрослой жизни мы стремимся повторить эту ситуацию – как правило, бессознательно, – разбивая пары, как сделал мой клиент Клод, вступивший в интимные отношения с женой своего лучшего друга Джамила.
Но мы не только уступаем тайному желанию разбить другую пару, как делали Клод и Ирена, обманывая Грету и Джамила. Порой мы не можем вынести собственного пребывания в сексуальной паре, как это произошло с моими клиентами Берти и Флорой. Фрейд полагал, что, вступив в брак, мы не только удовлетворяем давнее желание иметь особого сексуального партнера (какой был у мамочки и папочки). Мы испытываем печаль и чувство вины за то, что вступили в брак не с тем человеком – то есть не с матерью и не с отцом, которых мы обожали в младенчестве и раннем детстве. Поэтому многие люди, обменявшись кольцами, испытывают сознательное ощущение наслаждения и достижения, но в то же время в их душе живет бессознательный страх перед предательством родителей. Им кажется, что они говорят родителям: «Посмотри-ка, мам, я нашел женщину, которая красивее тебя» или «Эй, па, мой муж зарабатывает больше денег, чем ты!» Психотерапевты поняли, что супруги часто прекращают сексуальные отношения друг с другом, чтобы справиться с этим чувством вины и втайне сохранить верность родителям. Хотя подобное объяснение может показаться сложным и даже странным, современные психологи вновь и вновь сталкиваются с этой динамикой в повседневной работе.
Уровень разводов в нашей стране достигает почти 40 процентов, и мы очень хорошо знаем, насколько болезненной и хрупкой может быть семейная жизнь. Фрейд помог нам понять, что взрывы и запреты, которые разрушают интимные отношения, часто возникают вне нашего сознания и не поддаются сознательному контролю. Но, осознав то, что становление частью пары – то есть того, к чему большинство из нас страстно стремится – тоже может стать источником глубокого ужаса, мы можем обратиться за помощью в трудном положении. Более того, работы Фрейда о психологии любви помогают нам осознать тайные желания, которые могут скрываться за сознательной страстью. Возможно, когда мы в следующий раз ощутим эротическое возбуждение при виде состоящего в браке человека со сверкающим золотым обручальным кольцом, то отнесемся к нему более осторожно, осознавая тот факт, что нас привлекает кольцо (и то, что оно символизирует, то есть желание поразить соперника) и возможность причинить боль другому человеку, а вовсе не соблазнительные формы или пара могучих бицепсов. А когда мы почувствуем отсутствие интереса к собственному партнеру, то можем вспомнить о том, что втайне путаем эротического партнера с родителями-опекунами раннего детства.
5. Как стереть всю свою семью… В хорошем смысле слова
Зигмунд Фрейд читал запоем, и хотя он любил самую разную литературу, более всего ему нравились романы, пьесы, эссе и стихи Иоганна Вольфганга фон Гете, которого часто называют германским Шекспиром. Особенно Фрейд любил автобиографию Гете, в которой его поразило одно детское воспоминание. В сопровождении нескольких товарищей маленький Гете собрал на кухне семейного дома всю посуду и стал швырять ее из окна, получая удовольствие от того, как бились тарелки и миски.
Большинство людей увидели бы в этой проделке маленького мальчика всего лишь неприятную шалость избалованного ребенка. Фрейд же увидел в этом детском воспоминании важную информацию о функционировании человеческого мозга. Он считал, что в сознательном уничтожении чашек и тарелок имелся некий тайный, символический смысл:
«До появления психоанализа фрагмент этот не дал бы повода к раздумьям и не удивил бы, однако позднее уже невозможно было оставить его без внимания. В отношении воспоминаний раннего детства сформировались определенные точки зрения и концепции, охотно использующие обобщенные идеи. Нельзя проявлять безразличие или равнодушие к тому, какие детали детских лет избежали забытья. Более того, возможным стало предположить, что удержавшееся в памяти и есть самое значительное в жизни, либо уже в период младенчества, либо под влиянием более поздних переживаний.
Однако особая ценность таких воспоминаний была очевидной лишь в редких случаях. Чаще всего это были малозначительные, даже незначительные эпизоды, и сначала было вообще непонятно, почему им и удалось избежать амнезии. Ни те, кто в течение долгих лет сохраняли их в своей памяти, ни те, кому о них рассказывали, не видели в них ничего особенного. Осознание их значимости требует определенных усилий анализа. Такой анализ либо докажет, что их содержание следует заменить другим, либо откроет связь с другими, по-настоящему значимыми переживаниями, для которых они являются так называемыми «воспоминаниями-прикрытиями».
«Одно детское воспоминание из «Поэзии и правды», 1917
Другими словами, Фрейд задумался над тем, почему Гете не забыл этот случай на кухне, тогда как многие другие впечатления детства изгладились из его памяти. Почему же этот эпизод сохранился так ярко? Фрейд решил, что память Гете использовала его в качестве «прикрытия» чего-то более глубокого.
Фрейд был старшим из восьми детей в семье, и он многое знал об общении с братьями и сестрами. В Гете, родившемся в 1749 году, он увидел родственную душу: великий германский писатель тоже был первенцем в семье, которому пришлось мириться с целой чередой назойливых сестер и братьев. В 1750 году родилась Корнелия Фредерика Христиана, в 1752-м – Герман Якоб, в 1754-м – Катарина Элизабета, в 1757-м – Иоганна Мария, а в 1760-м – Георг Адольф. Фрейд заподозрил, что юный Иоганн Вольфганг фон Гете выбрасывал посуду из окна бессознательно – в действительности ему хотелось вышвырнуть своих братьев и сестер. Но вряд ли можно было основывать теорию соперничества братьев и сестер на одном лишь литературном произведении.
К радости Фрейда, к нему обратился двадцатисемилетний юноша, который в детстве тоже переживал острое родственное соперничество:
«Когда он обратился ко мне за помощью – в немалой степени благодаря тому, что религиозно-фанатичная мать испытывала ужас перед психоанализом, – ревность к младшему брату (которая однажды проявилась через нападение на спящего в колыбели младенца) давно была забыта. Он относился к младшему брату очень внимательно и любовно; лишь странное, немотивированное поведение, жертвами которого становились обожаемые им животные, например любимая охотничья собака или тщательно оберегаемые им птички, по-видимому, являлось отголосками враждебных импульсов по отношению к младшему брату».
«Одно детское воспоминание из «Поэзии и правды», 1917
Этот пациент очень напоминал Гете. У Иоганна Вольфганга был брат, Герман Якоб, появившийся на свет спустя три года после его рождения. У пациента Фрейда тоже был брат на три года младше его. Гете выбросил из окна всю посуду матери. И пациент Фрейда в детстве тоже выбрасывал тарелки из окна. Как выяснил Фрейд, этот юноша пытался убить своего младшего брата, но, к счастью, безуспешно. И тогда он стал вымещать ненависть к брату на беззащитных животных. Взрослые, несомненно, останавливали его, и он нашел другой способ проявления агрессии. Как и Гете, он обратил свой гнев на шкаф для посуды:
«Можно прийти к мнению, что выбрасывание посуды из окна было символическим или, выражаясь точнее, магическим действием, с помощью которого ребенок (и Гете, и мой пациент) реализовал свое желание избавиться от неприятного гостя. Не будем оспаривать то, что разрушение предметов само по себе уже доставляет ребенку удовольствие; если действие само по себе доставляет удовольствие, то повтор его с другими намерениями не будет препятствием, это скорее соблазн. Однако маловероятно, что именно удовольствие от разбивания посуды обеспечило этому событию столь заметное место в воспоминаниях взрослого».
«Одно детское воспоминание из «Поэзии и правды», 1917
Фрейд продолжил свой анализ, предположив следующее:
«Однако испытать удовольствие от разбитых хрупких предметов можно было, и если бы ребенок просто бросал их на пол. Выбрасывание же из окна по-прежнему осталось бы необъяснимым. Именно это «из» и представляется сущностью магического действия, в нем-то и заключен его скрытый смысл. От родившегося ребенка нужно избавиться – выбросить из окна, скорее всего, потому что из окна он и появился. Таким образом, действие становится эквивалентом уже известной нам вербальной реакции ребенка, которому сказали, что маленького братца принес аист. «Пусть аист заберет его назад!»
«Одно детское воспоминание из «Поэзии и правды», 1917
Спустя какое-то время Фрейд консультировал еще одного пациента, который тоже выбрасывал предметы:
«Однажды у меня был пациент, который начал свой анализ со слов, приведенных ниже с абсолютной точностью: «Из восьми или девяти братьев и сестер я самый старший. Одним из самых ранних моих воспоминаний является то, как отец, сидя на постели в пижаме, со смехом рассказывает, что у меня появился брат. Было мне тогда три года и девять месяцев; такова разница в возрасте между мной и ближайшим по возрасту братом. Вспоминаю, что вскоре после этого (а может быть, за год до этого?) я часто выбрасывал из окна на улицу разные предметы: щетки, – или только одну щетку? – ботинки и другие вещи. Когда мне было два года, мы с родителями провели ночь в отеле в Линце на пути в Зальцкаммергут. Ночью я был в таком беспокойстве и так громко кричал, что отец вынужден был побить меня».
«Одно детское воспоминание из «Поэзии и правды», 1917
Поразительное биографическое сходство, замеченное Фрейдом у нескольких пациентов и в воспоминаниях Гете, дало ему пищу для размышлений. Он выдвинул теорию о характерности родственного соперничества и о том, как люди справляются с этим чувством путем символических, симптоматичных действий.
Фрейду были знакомы подобные настроения. Вскоре после первого дня рождения Сигизмунда Шломо его мать родила мальчика, Юлиуса Фрейда. Но Юлиус умер от дизентерии ровно через шесть месяцев. В возрасте четырнадцати лет юный Сигизмунд исполнял роль Брута в постановке трагедии Фридриха Шиллера. Ему предстояло убить Юлия Цезаря. Спустя много лет Фрейд так вспоминал об этом опыте:
«Для моей эмоциональной жизни было необходимо иметь близкого друга и ненавистного врага. Я всегда умел найти себе их, и детский идеал нередко воспроизводился настолько полно, что друг и враг сливались в одном лице – хотя, конечно, не одновременно, как в период моего раннего детства».
«Толкование сновидений», 1900
Другими словами, Фрейд знал, что он мог одновременно быть и Брутом – другом Юлия (брата), и Брутом – убийцей Цезаря (императора). Всем нам свойственна ужасающая двойственность в отношении к близким, особенно в младенчестве и детстве.
Насколько нам известно, Фрейд никогда не пытался справляться с чувством родственного соперничества, выбрасывая чашки и тарелки Амалии Фрейд из окна венской квартиры, как сделал в середине XVIII века Иоганн Вольфганг фон Гете и двадцатисемилетний пациент. Но он совершил по меньшей мере один акт символического выбрасывания из окна старшей из пяти своих сестер. Анна Фрейд (не путайте с дочерью Зигмунда, носившей то же имя) играла на рояле, и звуки музыки настолько раздражали будущего гения психоанализа, что он потребовал, чтобы инструмент убрали из квартиры. Зигмунд уже тогда был вундеркиндом и, конечно же, любимцем матери. Ему удалось настоять на своем – и рояль исчез.
Но Фрейд слишком хорошо знал, что наша ненависть не ограничивается одними лишь сестрами и братьями. Во многих трудах он уделял большое внимание враждебности, которую мы испытываем по отношению к родителю своего пола, который мешает нам удовлетворить тайное детское желание вступить в брак с матерью или отцом. Когда к Фрейду привели венского мальчика «Маленького Ганса», страдавшего фобией лошадей, психолог сразу понял, что страшное животное замещает в воображении ребенка крупного усатого отца – и Маленький Ганс хочет любой ценой от отца избавиться. Опершись на древний миф об Эдипе, убившем своего отца Лая и женившемся на своей матери Иокасте, Фрейд назвал Маленького Ганса «маленьким Эдипом» («Анализ фобии пятилетнего мальчика», 1909), а мотив Эдипа – «поэтической обработкой» («Фрагмент анализа истерии», 1905), символизирующей значительную часть нашей внутренней жизни в раннем детстве.
Со временем Фрейд по-новому осмыслил образ Эдипа и предложил термин «эдипов комплекс». Так он назвал трагическую констелляцию, которая окрашивает наши семейные отношения. Он заметил, что у маленького мальчика пробудились:
«…следы воспоминаний о впечатлениях и желаниях раннего детства и оживили в нем определенные психические импульсы. Ребенок начинает желать свою мать в только что открытом новом смысле и ненавидеть отца как соперника, стоящего на пути к осуществлению этого желания; он попадает, как мы говорим, во власть «комплекса Эдипа». Он не прощает мать, которая отдала сексуальное предпочтение не ему, а его отцу, видя в этом измену».
«Об одном особом типе выбора объекта мужчиной», 1910
Фрейд продолжал разрабатывать свою теорию и вскоре пришел к выводу о том, что каждый мальчик хочет убить своего отца – главного соперника в борьбе за любовь матери.
Любой, кто испытывал сексуальное соперничество в подростковом или взрослом возрасте, кто страдал оттого, что любимый человек может предпочесть кого-то другого, ощущал то самое болезненное чувство, которое заметил Фрейд.
Библейские описания семейной жизни и более сентиментальные рассказы диктуют нам абсолютную и бескорыстную любовь к самым близким и дорогим. Суровый исследователь всего происходящего на домашней арене, Зигмунд Фрейд считал, что, хотя мы и любим наших родственников, но порой можем их ненавидеть – и это не отклонение, а норма. В своей приемной Фрейд создал атмосферу, в которой люди могли словами выразить свою ненависть к любимым людям. Признав нормальность и постоянное присутствие ненависти в семейной сфере, человек с помощью психотерапии и психоанализа может нейтрализовать деструктивную агрессию в семейной жизни, переведя эту ненависть в слова и конфиденциально высказав ее клиницисту. Так, по мнению Фрейда, смертельную угрозу можно трансформировать в откровенный разговор. Он полагал, что
«…человек, который первым обрушил на своего врага гневное слово вместо копья, был основателем цивилизации. Таким образом, слова являются заменой поступков, и в некоторых обстоятельствах (например, на исповеди) это единственная замена».
«О психических механизмах истерических феноменов: Лекция», 1893
Таким образом, посредством процесса психоанализа человек может избавиться от ненавистных членов семьи и пережить катарсис, восстав против них в исповедальной атмосфере приемной психотерапевта. Он избирает вербальное копье вместо металлического, переводя тем самым убийственные импульсы и поступки в слова.
6. Как погубить по-настоящему смешной анекдот
Знаменитый ливерпульский комик Кен Додд однажды довольно едко заметил: «Проблема Фрейда в том, что он никогда не выступал в Глазго-Эмпайр в субботу вечером». В целом мы не считаем психотерапевтов и психоаналитиков веселыми людьми – скорее, наоборот. Мы проводим свою жизнь в обществе подавленных, обеспокоенных людей – и пользуемся репутацией людей безрадостных. Да, действительно, к пациентам и клиентам мы относимся очень серьезно и никогда не позволяем себе шуток на их счет.
Вместо того чтобы острить, мы занимаемся анализом острот. И никто не анализировал шутки лучше, чем Зигмунд Фрейд.
Что же открыл для нас Фрейд в остротах? Во-первых, он выделил два типа острот: те, что он называл «невинными» или «нетенденциозными», не имеющими конкретной цели; и остроты «тенденциозные», имеющие своей целью уколоть и нанести удар. Вторую разновидность Фрейд считал потенциально деструктивной:
«Одно наблюдение напоминает прежде всего о том, что при исследовании происхождения удовольствия, получаемого от остроумия, мы не должны оставлять в стороне тенденциозные шутки. Удовольствие от невинной шутки, как правило, умеренно; отчетливое удовлетворение, легкая улыбка – вот все, что она может вызвать у слушателей. К тому же отчасти этот эффект связан с интеллектуальным содержанием шутки, как видно из соответствующих примеров… Острота, лишенная тенденциозности, почти никогда не вызывает тех неожиданных взрывов смеха, которые делают тенденциозную шутку столь неотразимой. Поскольку техника в обоих случаях может быть одной и той же, то у нас должно возникнуть подозрение, что тенденциозные шутки в силу своей тенденциозности должны иметь в своем распоряжении источники удовольствия, недоступные невинным шуткам.
Цели острот легко проанализировать. Там, где острота не является самоцелью – т. е. там, где она не безобидна, – она служит только двум тенденциям, которые можно объединить. Она является либо враждебной остротой (которая служит целям агрессивности, сатиры или обороны), либо скабрезной (которая служит для обнажения). Прежде всего следует заметить, что технический вид остроумия – будет ли это словесная шутка или смысловая – не имеет никакого отношения к двум этим тенденциям».
«Остроумие и его отношение к бессознательному», 1905
По Фрейду, наиболее эффективны остроты в ритуализированной ситуации:
«В целом для тенденциозной остроты требуется три человека: кроме того, кто шутит, нужен второй, который является объектом враждебной или сексуальной агрессивности, и третий, на котором достигается цель остроты, извлечение удовольствия. Более глубокий анализ причины такого положения вещей мы произведем позже; пока же отметим лишь тот факт, что обычно смеется не тот, кто острит, следовательно, удовольствие получает не он, а пассивный слушатель».
«Остроумие и его отношение к бессознательному», 1905
И как только шутник находит себе слушателя, готового воспринять нападку на страдающую третью сторону, враждебные импульсы проявляются через садистски изощренный юмор, который не может найти для себя иного выхода:
«Начиная с нашего индивидуального детства, равно как и с детства человеческой цивилизации, враждебные импульсы против ближних подвержены тем же ограничениям, тому же прогрессирующему подавлению, что и наши сексуальные стремления. Мы еще не дошли до того, чтобы возлюбить врагов своих или подставить им левую щеку после того, как нас ударили по правой. Более того, все моральные правила по ограничению ненависти и по сей день явственно доказывают, что изначально они предназначались лишь для малой общины соплеменников.
…
Итак, мы подготовлены к осознанию роли, которую шутки играют во враждебной агрессивности. Острота позволяет нам использовать в нашем враге нечто смешное, чего мы в силу обстоятельств не можем высказать открыто или сознательно; таким образом, острота обходит ограничения и открывает ставшие недоступными источники удовольствия. Далее, она подкупает слушателя доставляемым удовольствием, ставит его на нашу сторону без особых размышлений, точно так же, как иной раз мы сами, подкупленные невинной шуткой, переоцениваем содержание остроумно выраженного предложения».
«Остроумие и его отношение к бессознательному», 1905
Другими словами, тенденциозные остроты не только позволяют проявить запретные враждебные импульсы, но еще и способствуют заключению между шутником и слушателем особого соглашения, усиливающего агрессивное наслаждение путем подкрепления этого союза приятным остроумием.
Но как именно Фрейд анализировал типичную остроту? Не лишала ли его серьезность остроту ее зерна? Европейский еврей, родившийся в небогатой семье, Фрейд любил шутки над традиционными иудейскими обычаями. Особенно он любил шутить над «schadchen» – так на идише называли свах. Эта профессия процветала в былые века, когда родители платили свахам, чтобы они нашли их детям подходящих супругов. Давайте проанализируем любимые шутки Фрейда над свахами:
«При знакомстве с невестой жених был неприятно поражен. Он отвел сваху в сторону и высказал ей свое неудовольствие. «Зачем вы привели меня сюда? – спросил он с упреком. – Она уродлива и стара, она косит, у нее плохие зубы и слезящиеся глаза…» «Можете не шептать, – перебила его сваха. – Она еще и глуха!».
«Остроумие и его отношение к бессознательному», 1905
«Жених впервые пришел в дом невесты со свахой. Пока они ожидали в гостиной появления семьи, сваха обратила его внимание на шкаф со стеклянными дверцами, где была выставлена серебряная посуда. «Вот! Посмотрите сюда! По этим вещам вы можете судить, как богаты эти люди». «А не могли ли они, – спрашивает подозрительный молодой человек, – позаимствовать эти вещи только для того, чтобы произвести впечатление богатства?» «Как вы могли подумать?! – возразила сваха. – Разве можно доверить этим людям хоть что-нибудь?»
«Остроумие и его отношение к бессознательному», 1905
Размышляя об этих шутках, Фрейд замечает:
«Если мы будем иметь в виду, что тенденциозная острота исключительно пригодна для нападений на все великое, достойное и могущественное, что защищено от прямого унижения внутренними запретами и внешними обстоятельствами, то должны будем особо выделить отдельные группы острот, которыми пользуются неполноценные и бессильные люди. Я имею в виду истории о сватовстве, с которыми мы познакомились при исследовании различных технических приемов смысловых острот. В некоторых из них, например, в остротах «Она еще и глуха!» и «Разве можно доверить этим людям хоть что-нибудь!», сваха высмеивается за ее неосторожность и легкомыслие. Она становится смешной, потому что у нее как бы автоматически вырывается правда. Но согласуется ли то, что мы узнали о природе тенденциозной остроты, с одной стороны, и получаемое нами от этих историй удовольствие, с другой стороны, с ничтожностью тех, над которыми мы смеемся? Достойны ли эти противники остроумия? Не обстоит ли дело, скорее, таким образом, что остроумие лишь выдвигает вперед незадачливую сваху, чтобы поразить более важную цель? Не получается ли, что рассказчик говорит одно, а имеет в виду совсем другое? Отрицать подобное истолкование невозможно.
…
Как бы то ни было, если наши истории со свахами являются шутками, то наилучшими они являются, поскольку, благодаря своему фасаду, могут скрыть не только то, что им нужно сказать, но также тот факт, что они должны сказать нечто запретное. Продолжение этой интерпретации, которая открывает скрытый смысл и показывает, что эти истории с комическим фасадом являются тенденциозными остротами, могло бы быть следующим. Каждый, у кого неосторожно вырывается правда, в действительности рад освобождению от необходимости притворяться. Это верное и глубокое психологическое откровение. Без такого внутреннего согласия никто не позволит победить себя автоматизму, который выводит на свет истину. Но это превращает смешную фигуру свахи в симпатичную и достойную жалости. Как счастлив должен быть человек, который может сбросить наконец груз притворства, раз он пользуется первым удобным случаем, чтобы выкрикнуть последнюю долю истины! Как только он понимает, что дело проиграно, что невеста не нравится молодому человеку, он с радостью выдает еще один скрытый недостаток, который остался незамеченным; или он пользуется возможностью привести аргумент, который выражает его презрение по отношению к тем, на кого он работает: «Я вас спрашиваю, разве кто доверит этим людям хоть что-нибудь!» Вся ирония анекдота переходит на вскользь упомянутых родителей, которые считают такое надувательство вполне допустимым, лишь бы найти мужа для своей дочери».
«Остроумие и его отношение к бессознательному», 1905
Таким образом, для Фрейда острота является не только выражением социально неприемлемых агрессивных мыслей и импульсов. Он считает, что в такой форме человек может высказать ужасные, постыдные истины.
Возвращаясь к замечанию Кена Додда о том, что Фрейду никогда не приходилось выступать в Глазго-Эмпайр субботним вечером, хочу заметить, что если бы Фрейду пришлось зарабатывать на жизнь стенд-апом, он бы жил впроголодь. Но, анализируя остроты вместо того, чтобы раскрываться в них, Фрейд дал нам уникальную возможность лучше осознать собственную скрытую агрессию и тревогу. Помог облечь в слова свои самые болезненные страхи.
Работая над этой главой, я неожиданно вспомнил своего одноклассника по начальной школе. Я не вспоминал о нем много лет. Он пользовался репутацией местного клоуна и позволял себе отпускать весьма рискованные шуточки. Однажды спросил у учительницы: «Извините, мисс, а почему в Белфасте нет кубиков льда?» Учительница растерялась, и тогда он торжествующе ответил сам: «Потому что дама, знавшая рецепт, умерла!» Учительница, естественно, наказала его за то, что его шутка выражала националистические настроения. Вспомнив об этом случае сейчас, я, конечно же, понимаю скрытую в ней жестокость и враждебность – англичане частенько считают жителей Белфаста глупыми. Но в то же время я вижу в этой шутке и страшную тревогу, которая в 70-е годы жила в сердцах каждого из нас – мы были свидетелями страшных взрывов в центре Лондона и в других уголках страны. Возможно, Фрейд увидел бы в этой шутке отчаянную попытку справиться не только с ненавистью к Ирландской республиканской армии, но еще и с ужасом (этот ужас был знаком всем нам) перед взрывами и смертью. Нам было проще представлять жителей Северной Ирландии идиотами, не способными сделать даже кубиков льда, чем смириться с реальностью. А реальность заключалась в том, что небольшая горстка ирландских террористов держала в своих руках наши жизни.
Читать бесплатно другие книги:
