Смерть приходит в конце Кристи Агата
Маленькая рабыня, что-то щебеча, суетилась вокруг Изы, но та почти не замечала ее. Она чувствовала себя старой и больной, ей было холодно… Перед ней вставали лица тех, кто напряженно слушал ее, пока она говорила.
Только в одном взгляде на мгновенье вспыхнули страх и понимание. Может, она ошибается? Уверена ли она в том, что заметила? В конце концов, глаза ее плохо видят…
Да, уверена. Скорей даже не взгляд, а то, как напряглось все лицо, отвердело, стало суровым. Только один человек понял ее бессвязные намеки, только он один безошибочно определил их истинный смысл…
Глава 19
Второй месяц Лета, 15-й день
— Теперь, когда я тебе обо всем сказал, что ты ответишь, Ренисенб?
Ренисенб перевела нерешительный взгляд с отца на Яхмоса. Мысли ее были в беспорядке, в голове царила сумятица.
— Не знаю, — безучастно проронила она.
— В иное время, — продолжал Имхотеп, — это дело можно было бы обсудить не спеша. У меня есть другие родственники, мы могли бы выбрать тебе в мужья самого достойного из них. Но в нашем нынешнем положении мы не знаем, что будет завтра. — Голос его дрогнул, но он справился с собой:
— Вот как обстоят дела, Ренисенб. Сегодня мы трое, Яхмос, ты и я, стоим перед лицом смерти. Кого из нас первым выберет она? Поэтому мне надлежит привести свои дела в порядок. Случись что-либо с Яхмосом, тебе, дочь моя, нужен рядом мужчина, который мог бы разделить с тобой оставленное мною наследство и выполнять те обязанности по управлению владениями, какие не в силах нести женщина. Ибо кому ведомо, в какую минуту мне суждено покинуть вас? Опеку и попечительство над детьми Себека я в своем завещании возложил на Хори, если Яхмоса к тому времени не будет в живых, то же самое касается и детей Яхмоса, поскольку он сам этого хочет, да, Яхмос?
Яхмос кивнул головой.
— Хори всегда был мне близок. Он почти член нашей семьи.
— Почти, — согласился Имхотеп, — но не совсем. А вот Камени наш кровный родственник. И потому он, исходя из всего вышесказанного, наиболее подходящий в теперешних условиях муж для Ренисенб. Итак, что скажешь, Ренисенб?
— Не знаю, — повторила Ренисенб. Ей все это было безразлично.
— Он красивый и приятный молодой человек, ты согласна?
— О да.
— Но тебе не хочется выходить за него замуж? — участливо спросил Яхмос.
Ренисенб, бросила на брата благодарный взгляд. Он не заставлял ее спешить с ответом, не принуждал делать то, что ей не по душе.
— Я и вправду не знаю, чего хочу. — И быстро продолжала:
— Глупо, конечно, но я сегодня немного не в себе. Это… Это от напряжения, в котором мы живем.
— Рядом с Камени ты будешь чувствовать себя защищенной, — настаивал Имхотеп.
— А тебе не приходило в голову сделать Хори мужем Ренисенб? — спросил у отца Яхмос.
— Да, пожалуй…
— Его жена умерла, когда он был совсем молодым. Ренисенб хорошо его знает, и он ей нравится.
Пока мужчины разговаривали, Ренисенб сидела словно во сне. Это ее замужество они обсуждали, и Яхмос старался помочь ей выбрать того, кого ей хотелось, но она оставалась безучастной, как деревянная кукла Тети.
И вдруг, не дослушав, что они говорят, она перебила их:
— Я выйду замуж за Камени, если вы считаете, что так будет лучше.
Имхотеп с одобрительным восклицанием поспешно вышел из зала. А Яхмос подошел к сестре и положил руку ей на плечо.
— Ты этого хочешь, Ренисенб? И будешь счастлива?
— А почему нет? Камени красивый, веселый и добрый.
— Я знаю. — Но Яхмос все еще сомневался. — Важно, чтобы ты была счастлива, Ренисенб. Ты не должна безвольно следовать настояниям отца и делать то, к чему не лежит душа. Ты ведь знаешь, он всегда стремится настоять на своем.
— О да. Уж если он вобьет себе что-то в голову, всем нам остается только подчиняться.
— Совсем не обязательно, твердо возразил Яхмос. — Если ты не согласна, я ему не уступлю.
— О Яхмос, ты никогда не возражал отцу…
— А на этот раз возражу. Он не заставит меня согласиться с ним, я не допущу, чтобы ты была несчастлива.
Ренисенб посмотрела на него. Каким решительным было его обычно растерянное лицо!
— Спасибо тебе, Яхмос, — ласково сказала она, — но я поступаю так вовсе не по принуждению. Та прежняя жизнь здесь, та жизнь, к которой я была так рада вернуться, кончилась. Мы с Камени заживем новой жизнью и будем друг другу настоящими братом и сестрой.
— Если ты уверена…
— Я уверена, — сказала Ренисенб и, приветливо улыбнувшись, вышла из главных покоев. Потом пересекла внутренний двор. На берегу водоема Камени играл с Тети. Ренисенб осторожно подкралась и следила за ними, пользуясь тем, что они ее не заметили. Камени, веселый, как всегда, был увлечен игрой не меньше, чем ребенок. Сердце Ренисенб потянулось к нему. «Он будет Тети хорошим отцом», — подумала она.
Тут Камени повернул голову и, увидев ее, с улыбкой поднялся с колен.
— Мы сделали куклу Тети жрецом «ка», — объяснил он. — Он совершает жертвоприношения и поминальные обряды.
— Его зовут Мериптах, — добавила Тети. Личико ее было очень серьезным. — У него двое детей и писец, как Хори.
Камени засмеялся.
— Тети большая умница, — сказал он. — И еще она сильная и красивая.
Он перевел глаза с ребенка на Ренисенб, и в их ласковом взгляде она прочла его мысли — о детях, которых она ему родит.
Это вызвало в ней неясное волнение и в то же время — пронзительную печаль. Ей хотелось бы в эту минуту видеть в его глазах только себя. «Почему он не думает обо мне?» — пришло ей в голову. Но чувство это тут же исчезло, и она нежно улыбнулась ему.
— Отец разговаривал со мной, — сказала она.
— И ты ответила согласием?
— Да, — не сразу кивнула она.
Последнее слово было сказано. Все кончено и решено. Но почему она испытывает такую усталость и безразличие?
— Ренисенб!
— Да, Камени…
— Покатаемся по реке? Я все время мечтал побыть с тобой наедине в лодке.
Странно, что он заговорил о лодке. Ведь когда она впервые его увидела, перед ее мысленным взором встала река, квадратный парус и смеющееся лицо Хея. А теперь она уже не помнит лица Хея, и вместо него в лодке под парусом будет сидеть и смеяться Камени…
И все это натворила смерть. Только смерть. «Мне видится это», — говоришь ты, или: «Мне видится то», но все это лишь слова, на самом деле ты ничего не видишь. Мертвые не оживают. Один человек не может заменить другого…
Зато у нее есть Тети. А Тети — это новая жизнь, как воды ежегодного разлива, которые уносят с собой все старое и готовят землю для нового урожая.
Что сказала Кайт? «Женщины нашего дома должны быть заодно»? Кто она, Ренисенб, в конце концов? Всего лишь одна из женщин этого дома — Ренисенб или какая-то другая женщина, не все ли равно?
И тут она услышала голос Камени — настойчивый, чуть обеспокоенный:
— О чем ты задумалась, Ренисенб? Ты иногда куда-то исчезаешь… Покатаемся в лодке?
— Да, Камени, покатаемся.
— Мы возьмем с собой и Тети.
Это похоже на сон, думала Ренисенб, — лодка под парусом, Камени, она и Тети. Им удалось уйти от смерти и страха перед смертью. Начиналась новая жизнь.
Камени что-то сказал, и она ответила, не услышав его…
«Это моя жизнь, — думала она, — уйти от нее нельзя…»
Потом растерянно: «Но почему я все время говорю „уйти“? Куда я могу уйти?»
И снова перед ее глазами предстал грот рядом с гробницей, где, подперев подбородок рукой, сидит она…
«Но то только в мыслях, а не в жизни. Жизнь здесь, и уйти от нее можно, лишь умерев…»
Камени причалил к берегу, и она вышла из лодки. Он сам вынес Тети. Девочка прильнула к нему, обхватив его за шею руками, и нитка, на которой висел его амулет, порвалась. Амулет упал к ногам Ренисенб. Это был знак жизни «анх» из сплава золота с серебром.
— Ах, как жаль! — воскликнула Ренисенб. — Амулет погнулся. Осторожней, — предупредила она Камени, когда он взял его, — он может сломаться.
Но он своими сильными пальцами согнул его еще больше и сломал пополам.
— Зачем ты это сделал?
— Возьми одну половинку, Ренисенб, а я оставлю себе другую. Это будет означать, что мы две половинки единого целого.
Он протянул ей кусочек амулета, и, не успела она взять его в руку, как что-то пронзило ей память с такой отчетливостью, что она ахнула.
— В чем дело, Ренисенб?
— Нофрет!
— Что Нофрет?
Уверенная в своей догадке, Ренисенб убежденно заговорила:
— В шкатулке Нофрет тоже была половинка амулета. Это ты дал ей ту половинку… Ты и Нофрет… Теперь я все понимаю. Почему она была так несчастна. И знаю, кто принес шкатулку ко мне в комнату. Я знаю все… Не лги мне, Камени. Говорю тебе, я знаю.
Но Камени и не пытался ничего отрицать. Он стоял и смотрел ей прямо в глаза. А когда заговорил, голос у него был глухим, и впервые с его лица исчезла улыбка.
— Я не собираюсь лгать тебе, Ренисенб. — Он помолчал, сдвинул брови, словно собираясь с мыслями, и продолжал:
— Я даже рад, Ренисенб, что ты знаешь, хотя все было не совсем так, как ты думаешь.
— Ты дал ей половинку амулета, как только что хотел дать мне, и сказал, что вы две половинки единого целого. Сейчас ты повторил эти слова.
— Ты сердишься, Ренисенб, но я доволен: это значит, что ты меня любишь. И тем не менее ты не права, все произошло вовсе не так. Не я, а Нофрет подарила мне половинку амулета… — Он помолчал. — Можешь мне не верить, но это правда. Клянусь, что правда.
— Я не говорю, что не верю тебе… — призналась Ренисенб. — Вполне возможно, что это правда.
И опять она увидела перед собой разгневанное лицо Нофрет.
— Постарайся понять меня, Ренисенб, — настойчиво убеждал ее Камени. — Нофрет была очень красивой. Мне было приятно ее внимание, и я был польщен. А кто бы не был? Но я никогда не любил ее по-настоящему…
Жалость охватила Ренисенб. Нет, Камени не любил Нофрет, но Нофрет любила Камени, любила отчаянно и мучительно. Именно на этом месте на берегу Нила она, Ренисенб, заговорила с Нофрет, предлагая ей свою дружбу. Она хорошо помнила, какой прилив ненависти и страдания вызвало у Нофрет ее предложение. Теперь причина этого была понятна. Бедняжка Нофрет — наложница старика, она сгорала от любви к веселому, беззаботному, красивому юноше, которому до нее было мало, а то и вовсе не было дела.
— Разве ты не понимаешь, Ренисенб, — уговаривал ее Камени, — что как только я приехал сюда и мы встретились, я в то же мгновенье тебя полюбил и больше ни о ком и не помышлял? Нофрет сразу это заметила.
Да, думала Ренисенб, Нофрет это заметила. И с той минуты ее возненавидела. Нет, Ренисенб не могла ее винить.
— Я даже не хотел писать ее письмо твоему отцу. Я вовсе не хотел быть пособником ее замыслов. Но отказаться было нелегко — постарайся понять, что я не мог этого сделать.
— Да, да, — перебила его Ренисенб, — только все это не имеет никакого значения. Но несчастная Нофрет, она так страдала! Она, наверное, очень любила тебя.
— Но я не любил ее, — повысил голос Камени.
— Ты жестокий, — сказала Ренисенб.
— Нет, просто я мужчина, вот и все. Если женщина начинает донимать меня своей любовью, меня это раздражает. Мне не нужна была Нофрет. Мне нужна была ты. О Ренисенб, ты не должна сердиться на меня за это!
Она не смогла сдержать улыбки.
— Не разрешай мертвой Нофрет вносить раздор между нами — живыми. Я люблю тебя, Ренисенб, ты любишь меня, а все остальное не имеет никакого значения.
Она посмотрела на Камени — он стоял, чуть склонив голову набок, с выражением мольбы на всегда веселом уверенном лице. Он казался совсем юным.
«Он прав, — подумала Ренисенб. — Нофрет уже нет, а мы есть. Теперь я понимаю ее ненависть ко мне: как жаль, что она так страдала, — но я ни в чем не виновата. И Камени не виноват в том, что полюбил меня, а не ее».
Тети, которая играла на берегу, подошла и потянула мать за руку.
— Мы скоро пойдем домой? Я хочу домой.
Ренисенб глубоко вздохнула.
— Сейчас пойдем, — ответила она. Они направились к дому. Тети бежала чуть впереди.
— Ты не менее великодушна, Ренисенб, чем красива, — удовлетворенно заметил Камени. — Надеюсь, между нами все по-старому?
— Да, Камени, все по-старому.
— Там на реке, — понизив голос, сказал он, — я был по-настоящему счастлив. А ты тоже была счастлива, Ренисенб?
— Да, я была счастлива..
— Но у тебя был такой вид, будто твои мысли где-то далеко-далеко. А мне бы хотелось, чтобы ты думала обо мне.
— Я и думала о тебе.
Он взял ее за руку, и она не отняла ее. Тогда он тихо запел:
«Моя сестра подобна священному дереву…» Он почувствовал, как задрожала ее рука, услышал, как участилось дыхание, и испытал истинное счастье.
Ренисенб позвала к себе Хенет.
Хенет вбежала в ее покои и тут же остановилась, увидев, что Ренисенб стоит, держа в руках открытую шкатулку и сломанный амулет. Лицо Ренисенб было суровым.
— Это ты принесла ко мне эту шкатулку для украшений, Хенет? Ты хотела, чтобы я увидела этот амулет. Ты хотела, чтобы в один прекрасный день я…
— Обнаружила, у кого другая половинка? Я вижу, ты обнаружила. Что ж, тебе это только на пользу, Ренисенб. — И Хенет злорадно рассмеялась.
— Ты хотела, чтобы, обнаружив, я огорчилась, — сказала Ренисенб, пылая гневом. — Тебе нравится причинять боль людям, не так ли, Хенет? Ты никогда не говоришь откровенно. Ты выжидаешь удобного случая, чтобы нанести удар. Ты ненавидишь нас всех, верно? И всегда ненавидела.
— Что ты говоришь, Ренисенб? Я уверена, что у тебя и в мыслях нет ничего подобного.
Но теперь она не ныла, как обычно, теперь в ее голосе слышалось тайное торжество.
— Ты хотела поссорить нас с Камени. Как видишь, ничего у тебя не получилось.
— Ты великодушна и умеешь прощать, Ренисенб. Не то что Нофрет, правда?
— Не будем говорить о Нофрет.
— Пожалуй, ты права. Камени счастливчик, да и красивый он, а? Ему повезло, хочу я сказать, что, когда потребовалось, Нофрет умерла. Она бы доставила ему кучу неприятностей — настроила бы против него твоего отца. Ей вовсе не по душе было бы, если он взял бы тебя в жены, нет, ей бы это не понравилось. По правде говоря, уж она бы нашла способ помешать вам, не капли не сомневаюсь.
Ренисенб смотрела на нее с неприязнью.
— До чего же ядовит твой язык, Хенет! Жалит, как скорпион. Но тебе не удастся меня огорчить.
— Ну, и прекрасно, чего же еще? Ты, наверное, влюблена по уши в этого красавчика? Ох уж этот Камени, знает, как петь любовные песни. И умеет добиваться чего надо, не беспокойся. Я восхищаюсь им, клянусь богами. А на вид такой простосердечный и прямодушный.
— Ты о чем, Хенет?
— Всего лишь о том, какое восхищение у меня вызывает Камени. Я убеждена, что он на самом деле простосердечный и прямодушный, а не прикидывается таким. До чего это все похоже на одну из тех историй, которые рассказывают на торжищах сказочники! Бедный молодой писец женится на дочке своего господина, который оставляет им большое наследство, и с тех пор они живут-поживают припеваючи. Удивительно, до чего же всегда везет молодым красавцам!
— Я права, — заметила Ренисенб. — Ты нас и вправду ненавидишь.
— Как ты можешь говорить такое, Ренисенб, когда тебе хорошо известно, что я из последних сил трудилась на вас всех после смерти вашей матери? — Однако тайное торжество продолжало звучать в ее голосе вместо привычного нытья.
Ренисенб опять посмотрела на шкатулку, и тут ее осенила новая догадка.
— Это ты положила золотое ожерелье с львиными головами в эту шкатулку. Не отрицай, Хенет. Я знаю.
Злорадного торжества как не бывало. Хенет испугалась.
— Я была вынуждена сделать это, Ренисенб. Я боялась.
— Чего ты боялась?
Хенет подвинулась на шаг и понизила голос:
— Мне его дала Нофрет. Подарила, хочу я сказать. За некоторое время до смерти. Она иногда делала мне подарки. Нофрет была не из жадных. Да, она была щедрой.
— То есть неплохо тебе платила.
— Не надо так говорить, Ренисенб. Я тебе сейчас все расскажу. Она подарила мне золотое ожерелье со львами, аметистовую застежку и еще две-три вещицы. А потом, когда пастух рассказывал, что видел женщину с ожерельем на шее, я испугалась. Могут подумать, решила я, что это я бросила отраву в вино. Вот я и положила ожерелье в шкатулку.
— И это правда, Хенет? Ты когда-нибудь говорила правду?
— Клянусь, что это правда, Ренисенб. Я боялась…
Ренисенб с любопытством посмотрела на нее.
— Ты вся дрожишь, Хенет, будто тебе и сейчас страшно.
— Да, страшно… У меня есть на то причина.
— Какая? Скажи.
Хенет облизала свои тонкие губы. И оглянулась. А когда вновь посмотрела на Ренисенб, у нее был взгляд затравленного зверя.
— Скажи, — повторила Ренисенб. Хенет покачала головой.
— Мне нечего сказать, — не очень твердо отозвалась она.
— Ты слишком много знаешь, Хенет. Ты всегда знала чересчур много. Тебе это нравилось, но сейчас знать много опасно — вот в чем беда, верно?
Хенет опять покачала головой. Потом зло усмехнулась.
— Подожди, Ренисенб. В один прекрасный день я буду щелкать кнутом в этом доме. Подожди — и увидишь.
Ренисенб собралась с духом.
— Мне ты зло причинить не сумеешь, Хенет. Моя мать не даст меня в обиду.
Лицо Хенет изменилось, глаза засверкали.
— Я ненавидела твою мать, — выкрикнула она. — Всю жизнь ненавидела… И тебя, у которой ее глаза, ее голос, ее красота и ее высокомерие, тебя я тоже ненавижу, Ренисенб.
Ренисенб рассмеялась.
— Наконец-то я заставила тебя признаться.
Глава 20
Второй месяц Лета, 15-й день
Старая Иза, тяжело опираясь на палку, вошла в свои покои.
Она была в смятении и очень устала. Возраст, думала она, наконец-то берет свое. До сих пор ей приходилось испытывать только телесную усталость, духом она была тверда, как в молодости. Но нынче, вынуждена была признать она, душевное напряжение лишало ее последних сил.
Теперь она без сомнения знала, откуда надвигается угроза, но дать себе послабление не могла. Наоборот, приходилось быть более чем когда-либо начеку, ибо она намеренно привлекла к себе внимание. Доказательства, доказательства, следует раздобыть доказательства. Но каким образом?
Вот тут она и осознала, что возраст стал для нее помехой. Она слишком устала, чтобы что-то придумать, заставить свой разум напрячься в созидательном усилии. Все, на что она осталась способна, была самозащита, следовало быть настороже, не терять бдительности, оберегать собственную жизнь. Ибо убийца — на этот счет она не заблуждалась — готов нанести очередной удар. А она не испытывала ни малейшего желания стать его жертвой. Оружием он изберет, несомненно, яд. Прибегнуть к насилию убийца не сможет, поскольку она никогда не оставалась одна, а была постоянно окружена слугами. Значит, яд. Что ж, придется искать противодействие. Еду ей будет готовить и приносить Ренисенб. Сосуд с вином и ковшик уже поставили ей в комнату, и, когда рабыня отпивала немного, она ждала еще сутки, чтобы убедиться в его безвредности. Она давно заставила Ренисенб есть и пить вместе с ней, хотя пока за Ренисенб можно было не беспокоиться. А глядишь, и вообще не придется. Но этого никто не знает.
Она сидела неподвижно, с трудом собираясь с мыслями для доказательства истины, и порой поглядывала, чтобы отвлечься, за маленькой рабыней, которая крахмалила и разглаживала складки на ее льняных одеяниях и перенизывала бусы и браслеты.
В этот вечер Иза особенно устала. Ей пришлось по просьбе Имхотепа обсудить с ним прежде, чем он поговорит с дочерью, вопрос о замужестве Ренисенб.
От прежнего Имхотепа осталась лишь тень. Он превратился в ссутулившегося и раздражительного старика. Исчезли спесь и самоуверенность. Теперь он целиком полагался на неукротимую волю и решительность матери.
Что касается Изы, то она очень боялась сказать что-то не то. Необдуманное замечание могло навлечь на кого-то смерть.
Да, наконец сказала она, это замужество — мудрое решение. И на поиски мужа среди более влиятельных членов их рода нет времени. В конце концов владения достанутся Ренисенб и ее детям по наследству, а ее муж будет всего лишь управляющим.
Итак, предстояло только выбрать между Хори — человеком кристальной честности, старым и верным другом, сыном мелкого землевладельца, чей участок граничил с их землей, и молодым Камени, который якобы приходится им родственником.
Иза долго раздумывала, прежде чем сделать выбор. Не то слово — и грянет беда.
Наконец заявила с присущей ей властностью, не допуская и мысли о возражении: Камени должен стать мужем Ренисенб, разумеется, если Ренисенб согласна. Объявить об этом решении и устроить свадебные торжества — весьма непродолжительные из-за недавних печальных событий в доме — следует через неделю. Камени превосходный молодой человек, у них будут здоровью дети. Более того, они любят друг друга.
Что ж, думала Иза, жребий брошен. На игральной доске сделан роковой ход. Теперь от нее ничего не зависит. Она поступила так, как сочла целесообразным. Если в этом есть риск, что ж, Иза любила посидеть за игральной доской не меньше покойного Ипи. Нельзя всю жизнь остерегаться. Хочешь выиграть — рискуй.
Вернувшись к себе, она настороженно огляделась. Особенно присмотрелась к большому сосуду с вином. Он был закрыт и запечатан точно так, как при ее уходе. Она всегда, уходя, опечатывала его, а печатку для сохранности вешала себе на шею.
Да, на такой риск она не пойдет, усмехнулась Иза. Не так-то легко убить старуху. Старухи умеют ценить жизнь, и большинство уловок им знакомо.
Завтра… Она позвала свою маленькую рабыню.
— Не знаешь, где Хори?
— Наверное, наверху, в гроте возле гробницы, — ответила девочка.
Иза была довольна.
— Поднимись туда к нему. Скажи, что завтра утром, когда Имхотеп и Яхмос уйдут на поля, прихватив с собой Камени, чтобы было кому вести счет, а Кайт будет играть с детьми у водоема, он должен прийти сюда. Поняла? Повтори.
Маленькая рабыня повторила, и Иза отпустила ее.
Да, план ее был безупречен. Разговора с Хори никто не подслушает, потому что Хенет она отправит с поручением под навес к ткачихам. Она расскажет Хори, что им предстоит, и они вместе обговорят все подробности.
Когда черная рабыня вернулась с известием, что Хори обязательно придет, Иза вздохнула с облегчением.
Только теперь, когда все было сделано, она почувствовала, как усталость разлилась по всему телу. И велела рабыне взять горшочек с душистыми притираниями и помассировать ей руки и ноги. Ритмичные движения навеяли покой, а бальзам снял ломоту в костях. Наконец она вытянулась на своем ложе, положив голову на деревянный подголовник, и заснула — страхи на мгновенье исчезли.
Когда много позже она проснулась, то почувствовала, что ей почему-то холодно. Руки и ноги окоченели, она не могла шевельнуть ими… Тело словно оцепенело. Она ощущала, как стынет ее мозг, парализуя волю, как все медленнее и медленнее бьется сердце.
«Это смерть…» — подумала она. Странная смерть — неожиданная, ничем о себе не возвестившая. «Так умирают старики», — подумала она.
И вдруг пришло убеждение: это неестественная смерть! Это удар, нанесенный из тьмы врагом. Яд… Но каким образом? Когда? Все, что она ела и пила, пробовали другие и остались живы — тут не могло быть ошибки. Тогда как? Когда? Последним проблеском угасающего сознания Иза пыталась проникнуть в тайну. Она должна знать, должна, перед тем как ей суждено умереть.
Она чувствовала, что тяжесть все сильнее давит ей на грудь, смертельный холод сжимает сердце. Дыхание слабело, стало болезненным.
Что сделал враг?
И вдруг из прошлого на помощь ей пришло беглое воспоминание. Кусочек овечьей кожи — отец показывал, как кожа способна впитывать яд. Овечье сало — благовонный бальзам, приготовленный на овечьем сале.
Вот каким путем добрался до нее враг. Горшочек с притираниями — необходимая принадлежность каждой египтянки. В них был яд…
А завтра… Хори… Он уже не узнает… Она не сумела ему сказать… Уже поздно.
Наутро перепуганная маленькая рабыня бежала по дому с криком, что ее госпожа умерла во сне.
Имхотеп стоял и смотрел на мертвую Изу. На его лице была боль утраты, но ни тени подозрения. Его мать, сказал он, умерла от старости. — Она была старой, — говорил он. — Да, старой. Вот и пришла ей пора отправляться к Осирису, а все наши беды и горести еще и ускорили ее кончину. Но, по-видимому, смерть ее была легкой. По милости Ра на этот раз обошлось без помощи человека или злых духов. Иза умерла своей смертью. Смотрите, какое у нее спокойное лицо.
Ренисенб плакала, ее утешал Яхмос. Хенет вздыхала и качала головой, то и дело повторяя, какую утрату они понесли и как она была предана Изе. Камени перестал петь и ходил, как и полагается, со скорбным выражением на лице.
Пришел Хори и тоже стоял и смотрел на покойную. Именно в этот час она велела ему прийти. Что она хотела ему сказать, думал он. Несомненно, она нашла какие-то доказательства. Но теперь ему никогда не узнать. Впрочем, думал он, может, он и сам догадается…
Глава 21
Второй месяц Лета, 16-й день
— Хори, ее убили?
— Думаю, да, Ренисенб.
— А как?
— Не знаю.
— Но она была так осторожна. — В голосе Ренисенб слышались боль и недоумение. — Она всегда была начеку. Принимала все меры предосторожности. Все, что ела и пила, пробовали рабы.