Северный круг Прозоров Александр

Глава первая

Город Неб,[1] остров перед первым порогом Нила.

3815 год до н. э.

Жаркое, изнуряющее солнце Кемета[2] тщетно пыталось проникнуть в прохладный зал сквозь оставленные под потолком окна, но его ослепительные лучи падали на множество свисающих с потолка хрустальных шаров и разбивались на несметное число крохотных многоцветных радуг, ничуть не утомляющих глаз. Точно так же и сухой горячий воздух, что дрожал над берегами великой реки, никак не мог проникнуть в обширные залы дворца, отгородившегося от пустыни речными протоками. Мелкая водяная пыль, что летела к острову из расщелины, через которую с ревом прорывался Нил, смешивалась возле острова с ветрами и защищала город от полуденного зноя.

Великий Правитель, Сошедший с Небес и Напитавший Смертные Народы Своей Мудростью, любил влагу. Он любил реки, стремительные струи воды, морские волны, ураганный ветер с холодными колючими брызгами. Он любил фонтаны, водопады, ручьи и озера. Он непостижимо любил влагу – пожалуй, даже больше, нежели ценил сорок девственниц, что еженощно обязаны были сменяться в его покоях.

Впрочем, за все время сорока шаров он так и не коснулся ни одной из девственниц, хотя выходили они из покоев измотанные, словно после долгих любовных ласк. Измотанные так, что отдыхали шесть дней и ночей, прежде чем снова могли войти в покои. Но вот вода… От близости к воде дыхание Великого учащалось, кожа толстела на глазах и из зеленой превращалась в искрящуюся изумрудную, полупрозрачную, так что под ней различались комки крови, бегущие по жилам…

– Нижайше умоляем Великого…

Послы с громким стуком упали на колени, и Мудрый Хентиаменти по прозвищу Черный Пес, тряхнув головой, оторвался от грустных размышлений. Ведь он восседал на троне не своею волей, а именем Нефелима, Великого Правителя, Сошедшего с Небес и Напитавшего Смертные Народы Своей Мудростью. И потому не имел права предаваться собственным думам.

В зале, отделанном прочным красным мрамором, царил блаженный прохладный полумрак. Четверо широкоплечих чернокожих вивитов, одетых только в набедренные повязки из обильно прошитого золотыми нитями полотна, с изогнутыми боевыми рубилами в руках застыли между троном из слоновой кости и просителями, а двое белокурых харранизов с веерами из страусиных перьев на длинных рукоятях овевали из-за высокой спинки Мудрого Хентиаменти легким ветерком. На полу же, перед ведущими к ногам ступенями, склонили к каменному полу бритые головы шиллуки – трое посланцев в накинутых на плечи шерстяных плащах.

– Нижайше умоляем Великого, – повторил один из просителей, – повернуть взор к нашим бедам и озарить нас своей милостью. По наущению колдунов пунтийских поднимаются ночами, лишенными света, мертвые воры и грабители, казненные по заветам предков и велениям Великого и брошенные в песках на корм шакалам. Безликие тени их врываются в шатры и святилища наши, выпивают души детей наших и лишают наших женщин плодовитости…

– Провинция Пунт?[3] – искренне удивился Хентиаменти. – Та, что поставляет Великому благовония и драгоценный кедр? Ужели тамошним номархам недостает милости правителя и они жаждут чужих душ?

– О милости и справедливости молим Великого, – жалобно простонали просители, упираясь головами в пол, и советник правителя поверил.

– Ступайте к домам и очагам вашим, – величаво кивнул он с трона. – Воля Великого Правителя, Сошедшего с Небес и Напитавшего Смертные Народы Своей Мудростью, защитит вас от злого колдовства. Нет надобности тревожить Нефелима такой малостью. Сегодня же до заката я своею волей пошлю в земли ваши семерых уаджитов, постигших тайны Великого. Они спасут вас от теней казненных.

Посланцы южного народа, не поднимаясь с колен и шурша лысинами по полу, отползли к вратам. Высокие створки приоткрылись, ненадолго показав кусочек выцветшего неба, и снова сомкнулись. В зале возникли желтолицые и узкоглазые орангалы, что нередко заплывают в Жемчужное море[4] со своих далеких островов, привозя дивные раковины, орехи размером с человеческую голову и прочные веревки, не боящиеся морской воды. Обитая в десятках дней пути от столицы, они не испытывали такого же страха перед волей Нефелима, что и просители ближних народов, а потому опустились на колени не у самого входа, а только подойдя к ступеням перед троном:

– Номарх Теплых островов спешит донести Великому, – без особого трепета в голосе и даже не склонив головы заговорил один из них, – что в знак почтения и уважения к нему воины всех племен наших выстроили пирамиду высотой в две сотни локтей, отделали ее черным стеклом и возожгли на вершине огонь в день прихода Сошедшего с Небес. Радуясь милостям его, номарх прислал Великому стволов красного дерева полста штук, золотых блюд чеканных полста штук, серебряных кубков полста штук, масла пальмового десять кувшинов, коры горького дерева пять корзин, соли молотой десять корзин.

– Великий Правитель, Сошедший с Небес и Напитавший Смертные Народы Своей Мудростью, получит известие о вашем подношении, – после короткого размышления кивнул Хентиаменти. Он решил не карать гостей за дерзость, раз уж они явились с подарками, а не с просьбами или недовольством. Пусть Нефелим слывет не только грозным, но и милостивым. – Но нет надобности тревожить Великого такой малостью, как осмотр даров Теплых островов. Я отнесу ему весть о вашей преданности, и он расстелет над вашими островами дыхание своей милости.

Мореплаватели отступили, поднялись с колен, но повернуться к советнику правителя мира спиной не рискнули, дошли до дверей пятясь. Опять створки на миг показали небеса, и в зал ступили новые просители: белокожие, с длинными курчавыми бородами и волосами, падающими на плечи, либо забранными на затылке в пучок, похожий на конский хвост. Хентиаменти поморщился. Его всегда раздражала эта манера диких обитателей страны Апи.[5] отращивать на себе, подобно диким животным, всю шерсть, что росла на теле. Любой египтянин с детства знал, что волосы на теле – обитель злых духов, липких запахов и мелких надоедливых насекомых. Однако такая простая истина почему-то никак не доходила до скудных умов уроженцев лесистых провинций за Зеленым морем[6]

– О справедливости молим Великого, о мудрейший из его советников, – опустились на колени северяне, и смрад от их немытых тел достиг обоняния Черного Пса. Мало того что апианцы не брили волос и носили множество одежд, они еще и явились впятером, словно вони одного было бы недостаточно.

Однако Мудрый Хентиаменти сдержал свое презрение. Ведь он воплощал на этом троне не себя, а высшую мудрость и справедливость правителя мира. Поэтому советник лишь слегка склонил голову, разрешая северянам продолжать.

– Подлые шарданцы,[7] наказанные Великим за разбой на морях, своей гнусностью и хитростью стараются избегать кары, наложенной Нефелимом, – торопливо заговорил главный из просителей, самый длиннобородый, с большой золотой пряжкой, скрепляющей шерстяную ткань на плече. – Они выкладывают свои селения камнем, они роют между ними подземные ходы, проделывают лазы к причалам и продолжают выходить в море! Они заслуживают новой кары, мудрейший из советников! Иначе Зеленое море никогда не избавится от этих разбойников!

Хентиаменти прикрыл глаза, вспоминая суть спора… Да, действительно, на жителей острова Шардан два десятилетия назад была наложена кара. Умелые мореплаватели, они не только быстро вытесняли прочих корабельщиков и рыбаков с уловистых мест и торговых путей, но и повадились грабить одинокие суда, забирая имущество и отправляя на дно путешественников. Услышав про это, Нефелим разгневался и запретил морским разбойникам ступать ногой на землю. Однако, похоже, ушлые шарданцы не сгинули на своих посудинах вдали от берегов, а нашли способ выжить, не нарушая приказа…

– Великий Правитель, Сошедший с Небес и Напитавший Смертные Народы Своей Мудростью, не приказывал морскому народу умереть, – ровным голосом сообщил просителям советник. – Он запретил им ступать на землю. Если шарданцы роют подземные ходы и выкладывают улицы камнем, дабы не нарушить воли Нефелима и не коснуться ногой земли, это значит, что они с честью несут наложенную на них кару. За это не полагается новых наказаний. Ступайте. Тревожить Великого такой малостью нет никакой нужды.

Снова раскрылись и захлопнулись высокие створки, но на этот раз в зал никто не вошел.

Мудрый Хентиаменти позволил себе вздохнуть и поднял руку, останавливая опахальщиков со страусовыми веерами.

– Хет-ка-Хтах, – обратился советник к одному из них. – Ступай к номарху порта и вырази ему мое недовольство. Он не должен был пропускать в храм Великого мореплавателей с Теплых островов. Никакие дары не могут быть веским основанием для нарушения покоя Нефелима. Нам достаточно списка подношений.

Черный Пес поднялся с трона, поправил диадему, украшенную головой змеи с жутким немигающим взглядом, так пугающе похожим на взор Великого, спустился по ступеням и ушел в низкий проем за троном, невидимый посетителям. Проход был темен и низок. Настолько низок, что Сошедший с Небес, пожалуй, и не протиснулся бы здесь своим могучим телом, но правитель все равно никогда не появлялся в зале просителей. Здесь важных гостей от обычных попрошаек отделяли его советники.

Навстречу потянуло сыростью, и Хентиаменти недовольно поежился – даже прохлада бывает чрезмерной. Нога его переступила священное кольцо из черного стекла, вмурованного в стены прохода и защищающего внутренние покои от злых духов. По телу пробежал привычный холодок, уши различили тихие голоса в комнате слуг. Тихие… Значит, Великий еще спит…

Входить во внутренние залы, отделенные от покоев Нефелима всего одной стеной, дозволялось лишь избранным. Женщинам, повелевающим девственницами, самим девственницам, советникам и прорицателям. И, естественно, чернокожей страже из избранного племени вивитов, обитающего между третьим и четвертым порогом. Даже самые знатные из царей, ханов и жрецов, коим на родине поклонялись, как Великому, принесшему мудрость с небес на землю, никогда не видели этих выложенных черным вулканическим стеклом врат, высоких стен из красного гранита, лежащего на кипарисовых балках и подпертого круглыми колоннами потолка. Даже в тех редких случаях, когда советники не могли сами разрешить дело просителя, тот должен был ожидать волеизъявления Нефелима на улице. Великий выходил на залитую солнцем траву, возвышаясь над слугами подобно горе, и громогласно провозглашал свою волю. Не словами – правитель никогда не пользовался человеческой речью. Просто он вскидывал голову, и весь остров наполнялся его оглушающим рыком. Рыком столь могучим, что в замкнутых тенистых залах храма от этого гласа у людей лопались глаза и текла кровь из ушей, подгибались ноги и прерывалось дыхание. Рыком, от которого даже на открытом со всех сторон речном мысу просители падали ниц в священном трепете. Великий просто подавал голос – и всем смертным становилась ясна его воля до последней черточки…

Однако уже давно не раскатывался священный голос Великого ни над речными струями, ни в прохладных покоях огромных залов правителя. И тщетно ожидали пробуждения в предвратном помещении трое советников Нефелима и трое прорицателей, одетые лишь в набедренные повязки и черные платки, свернутые на гладко выбритых лысинах; о чем-то переговаривались две смотрительницы за девственницами. Тела женщин ограждали от любопытных взоров длинные туники, украшенные понизу красной полосой.

Невозмутимая чернокожая стража, словно высеченная из обсидиана, нерушимо застыла перед ведущими в покои вратами. Воины сжимали в руках бронзовые боевые топоры, покрытые магическими иероглифами, что вселяли во врага ужас. Мудрый Хентиаменти пересек зал, направляясь к вратам в покои Нефелима, – но, когда до поблескивающих священным камнем врат осталось всего несколько шагов, двое стражей опустили топоры на уровень плотно исшитых золотыми нитями набедренных повязок со свисающими вперед полотняными лентами. Это означало, что еще немного – и они отрубят ноги нечестивцу, вознамерившемуся встревожить покой правителя мира.

Главный из советников Нефелима остановился, вздохнул, вперившись взглядом в такие близкие, но недоступные ему створки.

– Сегодня настал сороковой день, Мудрый Хентиаменти… – Черный Пес вздрогнул от тихих, но неожиданных слов, произнесенных в самое ухо.

– Это ты, Всевидящий Сехем? – отступив на пару шагов, кивнул советник главному прорицателю. – Скажи мне что-нибудь вещее, всевидящий. Скажи мне что-нибудь доброе.

– Надо ли говорить это здесь? – чуть заметно пожал плечами прорицатель. – Надо ли запирать слова среди стен? Пойдем на мыс, Мудрый Хентиаменти. Отдадим вещие слова на волю ветров кеметских…

– Ты хочешь отдать вещие слова на волю ветров? – удивился Черный Пес, глядя прорицателю прямо в глаза.

Однако Всевидящий Сехем, облаченный в шелковую тунику через левое плечо, в высоком цилиндре из коры пробкового дерева, украшенном жемчугом и тонкими бирюзовыми лепестками, и в широком ожерелье из пластинок слоновой кости, выдержал тяжелый взгляд главного советника.

Хентиаменти кивнул:

– Ну, что же, идем.

Стоило двум высшим служителям Великого Нефелима покинуть дворец, как на них немедленно обрушился полуденный зной. С безупречно чистого неба Амон-Ра излучал бесконечные потоки ослепительного света. Горячий воздух заскользил по телам, словно пламя жертвенного костра, и Черный Пес остро позавидовал прорицателю, голову которого спасала пробковая триара, а плечи – широкое ожерелье. Сехем спокойно шествовал вперед, и только темно-темно-коричневая кожа урожденного египтянина в ярком свете казалась отлитой из электрона.[8] В отличие от чернокожего Хентиаменти, который еще младенцем был принесен в жертву одному из храмов Великого Правителя, Сошедшего с Небес и Напитавшего Смертные Народы Своей Мудростью, а потому не знал ни имен родителей, ни своего роду-племени, всевидящий Сехем родился и вырос на берегах Нила. Во дворец он попал благодаря дару прорицания, проявившемуся еще в детские годы. Предсказания Сехема исполнялись всегда. Просто всегда, без всяких исключений.

Египтянин обогнул дворец, облицованный снаружи светлым песчаником, вышел на широкий мыс, тянущийся в сторону первого порога. От коричневых потоков, струящихся справа и слева, потянуло легкой прохладой, ветер кинул в людей немного водяной пыли, принесенной с порога, и главный советник Нефелима почувствовал себя несколько лучше.

– Ты умен, Черный Пес, – остановился Сехем, продолжая глядеть перед собой, туда, где струи илистой нильской воды с ревом пробивались между скалами. – Ты ловок и умен. Сегодня настал сороковой день, как Великий не открыл глаз, а никто еще ни о чем не догадался. К нему не удалось пробиться ни единому просителю, от него не потребовалось ни единого совета. Во всех сторонах света жизнь течет своим чередом, и многие миллионы смертных по-прежнему уверены, что над ними простирается могучая рука Великого, защищая их своею волей и высшей мудростью от любых невзгод…

– К чему ты ведешь, Всевидящий?

– Ты умен, Черный Пес, – покачал головой прорицатель, – но даже ты не сможешь скрывать истину вечно. Когда Нефелим не показывается на мысу сорок дней, смертные еще готовы поверить, что в этом нет нужды. Когда он не покажется еще столько же, они начнут тревожиться. Если они не увидят Великого полгода, начнется ропот. И тогда уже никакие слова не смогут вернуть правителям веру подданных. Будет лучше, Хентиаменти, если смертные услышат горькую весть от нас, а не догадаются о ней сами.

– Но, может быть, – сглотнул советник, – может, он еще проснется?

– Он проснется, Мудрый Хентиаменти, – положил египтянин ладонь на плечо Черного Пса. – Он проснется, но не здесь и не сейчас. Его сон будет долог, очень долог. Сотни веков проплывут над его усыпальницей, прежде чем разум Великого, правившего миром пятьсот лет, отдохнет и обретет прежнюю силу; прежде чем он снова сможет волей своей поворачивать вспять реки, поднимать в воздух горы, призывать ураганы… Он вернется куда более сильным, нежели прежде. Наш правитель не умер, Черный Пес. Он всего лишь спит. Вот уже сорок дней, как он не поднимает веки, как перестали биться его сердца и остановилось дыхание. Но на теле Великого нет никаких следов тлена. Запах его по-прежнему чист и свеж, кожа ровна и крепка, цвет ее здоров, как никогда. Я вижу, что души Ка и Ах[9] еще не покинули тела, не допустили ухода Великого. Я вижу, что лишь Ба оставила нашего правителя, отправившись в путь между мирами ради постижения новой мудрости. Повелитель всех земель и народов почил, но не взошел на ладью миллионов лет, не вознесся на небо навстречу дню, не вошел в царство великой Аментет, не сразился с ужасной Амамат, пожирательницей Дуата. Вернется Ба в отдохновенное тело, откроются глаза его, отомкнутся уста его, вернется мудрость его на благодарные земли…

– Когда?! – перебил прорицателя Черный Пес.

– Тело должно отправиться на спокойные земли, на границу холода и островов, и храниться там в тишине и мире, ожидая часа, когда душа закончит путешествие. И лишь когда над усыпальницей начнут полыхать огни, когда защитники врат в мир мертвых займут место в его ногах, а вокруг усыпальницы соберутся хранители душ из трех стран пирамид – лишь тогда закончится отдых Великого, и он пробу…

– Не надо пророчеств, Сехем, – перебил египтянина советник. – Скажи мне, когда это случится? Когда я дождусь этого благословенного мига?!

– Ты не дождешься его, Черный Пес, – отвел глаза прорицатель. – Я вижу впереди много, много веков, когда смертные будут предоставлены сами себе и, лишенные мудрости, погрязнут в пороках. Силы горя и разрухи поработят их, превратив души в пристанища зла…

– Сколько, прорицатель?! Просто скажи, сколько лет нам придется жить без него?!

– Шестьдесят веков, Черный Пес, – вздохнул египтянин. – Долгих шестьдесят столетий… Что с тобой, Хентиаменти? Ты плачешь?

– Нет, прорицатель, – мотнул головой советник. – Я вижу, как Амон-Ра покинул небосклон Египта, погрузив его во мглу и холод. Я вижу, как рушатся прекрасные стены Неба, и над его руинами смертные бьются за зерно пшеницы или крысиный хвост, как цари и ханы считают себя высшими правителями и пытаются доказать это, засевая поля человеческими костями. Я вижу все это, и глаза мои режет болью. Человек слаб, жаден и неразумен. Кто удержит его от зла и направит на созидание без Великого Правителя, Сошедшего с Небес и Напитавшего Смертные Народы Своей Мудростью?

– Ты мудр, советник, – вздохнул прорицатель. – Тебе не нужен дар всеведения, чтобы познать будущее. Но должен напомнить тебе, Черный Пес, что ты обязан служить Великому, а не смертным. Твой долг не исполнен до конца.

– Разве я в силах хоть чем-то помочь Великому? – отер лицо советник, пытаясь понять, откуда взялась на них влага. Неужели он и вправду плакал? Или это всего лишь водяная пыль, прилетевшая от первого порога?

– Ты обязан построить ему усыпальницу, Черный Пес. Укрытие, в котором он обретет покой на все шестьдесят веков сна. Оно должно стоять вдали от людских селений, в холодных землях, где не так злобна гниль и где нет болезней. На острове средь текущей воды, но в морях, ибо тебе известно, сколь любит Великий текущую воду и как плохо ему, когда он оказывается вдали от озер и морей. Усыпальницу на десять дней пути потребно окружить алтарями Амона-Ра, дабы насытить землю его священным теплом. Ты должен упокоить Великого, выстроить и освятить алтари, оставить при усыпальнице стражу, которая приведет Нефелиму сорок девственниц в час его пробуждения и станет охранять его в пути на царствие туда, куда он пожелает. И только после этого ты станешь свободен от клятвы, которую принес при рождении.

– Оставить стражу, которая выстоит шестьдесят веков? – недоверчиво покачал головой советник. – Сохранить покой Великого на столь же долгий срок? Доставить девственниц на такой срок вперед? Возможно ли это, всевидящий Сехем? Устроить могилу на острове среди текущей воды, но средь морей, и при этом выстроить алтари на десять дней окрест? Ведь каждый из таких алтарей тоже должен стоять на острове. Разве может существовать такое место?

– Ты найдешь его, Черный Пес, – уверенно улыбнулся прорицатель. – Я знаю.

– Ну, так подскажи, где такое может быть?

– Во мне нет знания, Черный Пес, – пожал плечами египтянин. – Я всего лишь доношу слова богов и заглядываю за занавес будущего. Я знаю, что ты найдешь такое место и исполнишь завет Нефелима. А как ты сможешь это исполнить – это выше моего понимания…

Египтянин уважительно поклонился и направился в сторону храма, оставив главного советника Великого в размышлениях на широком песчаном мысу, омываемом неторопливыми водами коричневого Нила.

– Зачем ты покинул нас, о Великий? – бесшумно прошептали его черные губы.

Но в одном египтянин был прав: сон Нефелима не освобождал верного раба от службы. И даже если все смертные сгинут с лица мира в дикости своей и невежестве, он, Мудрый Хентиаменти, Черный Пес, обязан сделать так, чтобы Великий Правитель, Сошедший с Небес, не утратил при этом покоя, не лишился тела или одной из своих душ, чтобы возродился здоровым и отдохнувшим.

– Стражу и девственниц я могу взять с собой. Алтари построят слуги и советники, – так же тихо пробормотал Черный Пес. – Но где взять реку среди морей? Да еще множество островов на ней на десять дней пути.

Советник вздохнул и вслед за провидцем направился ко дворцу.

Одним из великих даров Нефелима смертным была карта.[10] Карта с очертаниями всех земель мира, выложенная прямо на стене храма, что обращена к морю – вниз по течению. Любой из мореплавателей мог невозбранно срисовывать карту в меру своего умения и пользоваться ею, путешествуя по миру. Реки, моря, озера отмечались тщательно отполированными бирюзовыми пластинами, равнины поблескивали изумрудами, горные хребты темнели обсидиановыми пиками. Некоторые из гор украшались белыми крохотными жемчужинами, некоторые – небольшими рубинами. Карта с детства поражала Черного Пса невероятной красотой и наглядностью, но только сегодня он подумал о том, что карта может послужить и своему создателю.

Моря, моря, огромные бирюзовые плоскости. Нет, в таких местах не бывает течения. К тому же, островов должно быть много, чтобы их хватило и на усыпальницу, и на алтари. Теплые острова? Нет, там нет течения. Да и египтянин напоминал, что усыпальницу хорошо бы выстроить в холодных и малообитаемых землях…

Черный Пес поднял глаза наверх и вздрогнул, обнаружив там два почти соприкасающихся внутренних моря. Между морями имелась тонкая земляная перемычка шириной не более дня пути, из одного моря в другое текла широкая река, на которой, как и в низовьях Нила, имелось множество островов.

– Наверное, как и на Ниле, там все утопает в болотах… – тихо заметил советник, но особого значения это уже не имело. Потому что на землях вокруг, на самой перемычке синели глазки сотен больших и малых озер. А значит – на них почти наверняка найдутся островки, где нетрудно выстроить алтари Амона-Ра. Можно было подумать, боги специально создали такое место, чтобы дать Великому Нефелиму приют для сна, который продлится десятки веков. Текучая вода, острова, моря. Все собрано вместе – и вдобавок на самой границе легендарных северных ледников.

– Прошу простить, если прерву важные размышления, мудрый Хентиаменти, но я докладываю о выполнении приказа.

– А, это ты, Хет-ка-Хтах, – кивнул вернувшемуся из порта опахальщику Черный Пес.

– Ты позволишь мне говорить, господин?

– Говори.

– Номарх Эбер-Са нижайше просил не гневаться на его проступок, Мудрый Хентиаменти. Он просил передать, что дары мореплавателей с Теплых островов дороги и присланы сверх наложенной Великим дани. Мореплаватели жаждали всего лишь узреть Нефелима, пусть издалека и не произнося ни слова…

– Хватит! – вскинул руку Черный Пес. – Я вижу, номарх сделал тебя самым ярым из своих защитников. Ступай обратно к нему и сообщи, что мне требуется три десятка кораблей для плавания в холодные воды, на каждом должно быть в достатке гребцов и опытные кормчие. Я отберу в путь дважды по девяносто самых сильных воинов, я возьму с собой всех девственниц и советников – пусть приготовит на них припасы. Я возьму все золото, что есть на острове, и лучших ювелиров. И возьму еще один, очень ценный и большой груз. Сроку даю… семь дней. Пусть поспешает, коли не жаждет узнать всю глубину моего гнева. Ступай.

Санкт-Петербург, Красное Село.

12 сентября 1995 года. 14:15

Промчавшись по Таллиннскому шоссе до поворота на Пушкин, Алексей сбросил скорость, отсчитывая перекрестки, на третьем повернул налево, миновал два панельных пятиэтажных дома, сквер с детской площадкой и оказался на тенистой улице с вековыми кленами. Здесь по сторонам стояли самые обычные избы-пятистенки, лишь изредка разбавляемые аккуратными кирпичными домиками. Заборы, дворы, сады, огороды – деревня деревней. И не подумаешь, что находишься в двадцатом веке в черте Санкт-Петербурга, северной столицы, второго по размерам города России.

Впереди показались стоящие поперек дороги два УАЗика, белый «жигуленок-шестерка», автобус ПАЗ с закрашенными окнами. Леша Дикулин отвернул с дороги на тротуар, заглушил мотоцикл, прислонил его к могучему древесному стволу, скинул каску, повесил ее на руль, пристегнул велосипедным замком с гибким стальным тросиком и двинулся к машинам.

– Куда это тебя несет? – Выступил поперек дороги молоденький мент в темно-синем «бронике», надетом поверх обычной формы с погонами младшего сержанта. За спиной висел короткоствольный автомат со сложенным прикладом, в руках покоилась длинная резиновая дубинка. Всем видом милиционер излучал уверенность в своей власти и праве повелевать обычными смертными. – Не видишь – оцепление!

– Капитан Нефедов мне нужен, – безразличным тоном ответил Алексей. – Который Сергей Леонидович. Есть здесь такой?

Сержант несколько секунд подумал, потом молча отвернулся. Дикулин прошел мимо, направляясь к белой «шестерке».

Следователь стоял здесь, обсуждая что-то со спецназовцем, одетым помимо «броника» еще и в кевларовый шлем с пластинами, делающий голову похожей на огромную восьмигранную гайку. О чем они говорили, Леша не расслышал, поскольку, увидев его, Нефедов кивнул:

– Ну, начинаем, капитан, – и шагнул навстречу, протягивая руку: – Привет, массажист. Долго ты чего-то.

– Так почти двадцать километров по спидометру, не считая светофоров. Чего у вас случилось? Спецназ-то зачем?

– Там четыре миллиона рублей, – скривился, словно от зубной боли, следователь. – Или двести тысяч долларов. При таких суммах внутри почти наверняка окажется вооруженная охрана. Так что лучше подстраховаться.

– А я зачем?

– А то не догадываешься? – Нефедов сплюнул. – Колдун он, естественно. Потомственный маг в седьмом колене снимет порчу, сглаз, прыщи и похмелье… – Сергей Леонидович захлопал себя по карманам, видимо, выискивая рекламный буклет, и безнадежно махнул рукой: – В общем, знахарь какой-то.

– Понятно… – Алексей расстегнул куртку, сдвинул поясную сумку вперед, расстегнул и переложил документы из нее в карман брюк. – Кстати, четыре миллиона – это не двести тысяч дохлых президентов, а всего сто с небольшим.

– Это ты потерпевшей потом расскажешь, – вздохнул следователь. – Как она в заявлении написала, так и говорю.

– Может, не знахарь, а урка какой-нибудь? – предположил Дикулин.

– Колдун. Точно колдун. Я ваши дела завсегда сразу узнаю. То золото-бриллианты сквозь стену уйдут, то вдруг десять свидетелей видят, как их из окна вытаскивают, да еще паспорт похитителя на улице подбирают, то потом ни одной собаки с показаниями не найти, и потерпевших нет, только вещдоки. Вот скажи, какого хрена больной бабке захотелось участкового письменно уведомить, что она кошку с нефритовыми глазами у соседа видела? Причем аккурат через час после того, как потерпевшая заявление о краже принесла?

– Может, совпадение? – пожал плечами Алексей.

– Ага, – кивнул Нефедов. – А спорим на два пива, что у бабки склероз, и она уже забыла, что писала и когда? Первый раз, что ли? Еще ни одного дела до суда не довел…

– Але, мужики, – придвинулся к ним капитан, – мы будем лясы точить или клиента брать?

Могучая фигура в бронежилете, оказавшись на расстоянии вытянутой руки, заслонила половину неба, и Леша Дикулин сразу почувствовал себя маленьким и уязвимым. Хотя недоростком никогда не считался. Впрочем, если зеленоглазый, коротко стриженный Алексей с едва наметившимися усиками, носом картошкой и узкими, словно выщипанными бровями смотрелся рядом с омоновцем поджарым русоволосым подростком, то лысый, розовощекий, упитанный сорокалетний Нефедов выглядел просто колобок-колобком.

– Брать станем, – буркнул следователь, откатываясь чуть в сторонку.

– А ты, видать, тот самый консультант, коего ждали? – Капитан наклонил голову, разглядывая Алексея сверху вниз, как жираф – прыгающего у копыт воробья. – Чего скажешь, консультант?

– Если есть задний выход, – Дикулин повернул голову к бревенчатому дому, – то его лучше подпереть чем тяжелым или клином подбить. Надеюсь, он закрыт? За ним присматривают?

– Угу, – коротко буркнул омоновец.

– Значит, входить будем отсюда, а с той стороны бойцы пусть просто следят, чтобы дверь и окна не отворялись. Если попытаются открыть, стреляйте по стеклам.

– Коли грохнут кого, отвечать кто будет?

– А он и ответит, – дружелюбно похлопал Алексея по плечу следователь. – Для чего еще нужны консультанты?

– Добре, – кивнул капитан и, натягивая на лицо маску, двинулся к растущему вдоль изгороди барбарису.

– Если у твоего знахаря нет оружия, это будет выглядеть смешно… – пробормотал Сергей Леонидович. – Десять автоматчиков против какого-нибудь старого хрыча.

– Да не мой он! – не выдержал Дикулин. – Не мой, а ваш! Это вы меня из дома выдернули с середины сеанса!

– За такие сеансы тебя лет триста назад быстро бы на костре поджарили.

– Это был просто массаж!

– Ага… Видали мы таких массажистов. Дай только бабу полапать на халяву.

Леша хотел возразить, что работает отнюдь не «на халяву», а за вполне приличные деньги, но вдруг увидел, как под самой стеной дома крадутся ребята в «брониках» с автоматами в руках. Он и заметить не успел, каким образом те просочились сквозь густой барбарис и высокий штакетник. Прижимаясь к стене, они сбоку поднялись на крыльцо, остановились по сторонам от двери.

– Внимание, гражданин Петр, – громко прокашлялся мегафон на крыше автобуса. – Гражданин Петр, говорит участковый пятнадцатого участка Красносельского района. Мы знаем, что вы в доме. Предлагаем вам добровольно выйти и сдаться милиции…

С последними словами самый рослый из омоновцев – похоже, именно капитан – отделился от стены, встал перед дверью, быстрым ударом ноги вышиб створку и отпрянул в сторону.

Алексей замер, вглядываясь в темноту за порогом…

Ничего… Совсем ничего…

Омоновцы, выставив вперед автоматы, медленно двинулись внутрь. Дикулин, оглянувшись на следователя, подошел к калитке, запустил за нее руку, оттянул задвижку и направился по выложенной красным кирпичом дорожке к крыльцу.

В доме пахло сеном: мятой, чабрецом, пересохшей осокой и полынью, – и все это Алексею очень не понравилось. Когда в подозрительных местах воняло гнилью и перегаром, он чувствовал себя намного спокойнее. Даже настоящим деревенским знахаркам, собирающим всевозможные травы и варящим целебные настои и зелья, никогда не удавалось выветрить из своих избушек запах обычного человеческого жилья. Ароматы трав смешивались там с благоуханиями борща, мяса, чеснока и лука. А здесь…

Не может человек не пить и не есть, не может он обходиться без пива или хотя бы кофе. Однако воздух здесь был абсолютно сухим, словно этот дом построили исключительно в качестве сушилки, словно в нем никогда не топили плиту, не кипятили чайник. Никогда не сушили белье и не промачивали обуви. Очень странно. Для человека…

Дикулин выждал с десяток секунд в прихожей, давая глазам возможность привыкнуть в темноте, потом шагнул в комнату, которая показалась залитой ярким светом.

Большой стол, закрытый белой скатертью с нитяными кисточками, череп барана на стене с подвешенными на рога травяными метелками, черная кошка на подоконнике, старое зеркало с облупившейся амальгамой и, опять же, парой мочалок по углам. Рядом с люстрой прицеплен китайский «голос ветра» с красными кисточками. Кресло за столом – кисточки на подлокотниках, прочный вычурный стул из красного дерева – на сиденье подушка с точно таким же украшением.

– Метелочник… – негромко пробормотал Алексей.

– Что? – нервно дернулся замерший у окна капитан.

– Метелочник, – пожал плечами Дикулин. – Есть такое течение в современном знахарстве. Они верят, что загрязненная энергия стекает с предметов по матерчатым кисточкам вниз, и таким образом все подвергается самоочищению. Пожалуй, правильнее их назвать экстрасенсами, да только язык поломается склонять… – Леша внезапно ощутил чью-то бесшумную усмешку и настороженно замер, медленно поворачивая голову.

Комната… Большая, светлая, почти пустая комната, в которой негде спрятаться…

Послышался грохот, из двери напротив возник запыхавшийся омоновец:

– На чердаке никого нет, командир. И в кладовке.

– И в дровяной пристройке тоже, – появился еще один. – Будем полы поднимать?

– Подождите… – вскинул руку Алексей.

– Ну что, массажист? – ввалился в комнату Сергей Леонидович, и помещение вмиг перестало казаться большим. Но все-таки тут по-прежнему оставалось немало свободного места.

– Помолчите секунду… – Дикулин достал с поясной сумки скляночку из-под нафтизина, выдернул бумажную пробку, высыпал на ладонь немного сероватого порошка. – Сидишь ты, чертище, прочь лицом от своей избищи. Поди ты, чертище, к людям в пепелище, поселись, чертище, сюда в избище… – Плавно поворачиваясь по часовой стрелке, Дикулин сдул с ладони порошок, и в этот момент словно марево дрогнуло перед зеркалом, и там из ничего вдруг проявился скуластый седоволосый мужчина в полосатом махровом халате.

Омоновцы клацнули от изумления челюстями, но сработали четко, метнувшись вперед и вывернув хозяину дома руки за спину. Тот не издал ни звука, но внимательно посмотрел Алексею в лицо, словно запоминая.

– Эк… Он… – издал странные булькающие звуки капитан.

– Глаза он нам отвел, – преувеличенно небрежным тоном сообщил Дикулин. – Похоже, настоящий попался.

– Ну, ты молодца, консультант, – хмыкнул омоновец и одобрительно хлопнул Дикулина по плечу. – Давайте, хлопцы, волоките клиента в автобус.

Омоновцы с задержанным вышли. Нефедов прокашлялся, двинулся вдоль стены, негромко цитируя по памяти: «Кошка, вырезанная из черного дерева, с двумя глазами из полированного нефрита. Высота статуэтки составляет тридцать два сантиметра, на переносице видны две глубокие поперечные царапины, вдоль спины нанесено пятьдесят семь штрихов, возможно, изображающих шерсть…»

– Знаю! – хлопнул себя указательным пальцем по лбу Алексей. – Вот же она!

Он повернулся к подоконнику, снял с него кошку и… ощутил, как словно в самый мозг вонзился холодный взгляд старика, голова которого пряталась в глубоком капюшоне.

– У меня для вас неприятное известие, Великие… – Старик вытянул из рукава тонкий шелковый платок и набросил его на хрустальный шар. – Нам больше не следует ожидать помощи от Пустынника.

– Опять! Это уже четвертый, Славутич…

Трех человек, сидящих за огромным круглым столом не менее трех метров в диаметре, отличить друг от друга внешне было совершенно невозможно. Длинные мантии из тяжелой парчи, широкие наборные пояса из кости, обширные капюшоны, позволявшие легко укрыть лицо от собеседников. И даже голоса были похожи: тихие, шипящие.

– Ты зря сделал его колдуном, Славутич. Он оказался слишком заметен.

– Сейчас столько магов, Изекиль, что среди них проще затеряться, нежели среди песка морского, – прошелестел первый старик. – Пустынник должен был только смотреть. А кому проще всего спрятать рабов, нежели не колдуну, к которому в день приходят десятки страждущих? Кому проще найти новых друзей, как не колдуну, дающему реальное исцеление или заговор?

– Но мы все равно потеряли Пустынника, – качнулся из стороны в сторону капюшон Изекиля. – А вместе с ним Око, на которое так надеялись.

– Я верну Пустынника, – пообещал Славутич.

– А Око?

– Я пока не ведаю, в чьей оно власти, Изекиль. Ты же знаешь, предметы силы не поддаются простой магии.

– Но они поддаются более простому воздействию!

– Не так просто выкрасть предмет из следственного отдела МВД! Мне понадобится время. Но я попытаюсь сделать так, чтобы они не отдали Око посторонним.

– А если оно окажется в руках Северного Круга?

– Не думаю, чтобы Северный Круг возродился, – на этот раз покачался капюшон Славутича, вторя отрицательным поворотам головы.

– Думая о будущем, нужно надеяться на лучшее, но готовиться к худшему, Славутич, – поднялся со своего кресла Изекиль. – Наша встреча принесла мне огорчение, Великие.

– И мне, – согласился Славутич, тоже поднимаясь.

– И мне, – впервые подал голос третий член триумвирата. – На севере у нас случается слишком много неудач.

– Я разделяю вашу заботу, Великие, – вздохнул Славутич. – Но вначале нужно вернуть Пустынника. Я хочу знать, почему он сдался.

С этими словами Великий повернулся спиной к прочим членам триумвирата и направился к отделанному кирпичом узкому ходу, темнеющему в стене. Минут пять он шел по шуршащему под ногами песку, потом повернул на винтовую лестницу, перед которой замерли трое коренастых, совершенно обнаженных плечистых стражников с желтыми глазами, поднялся на два витка и оказался на крохотной площадке, украшенной только человеческим черепом, что нелепо, под углом, выпирал из окаменевшей глины. Старик вложил пальцы в пустые глазницы, и перед ним раздвинулась дверь. Он вошел в светлую кабинку метр на метр, не глядя пошарил рукой слева, нажал кнопку верхнего этажа и начал неторопливо раздеваться: расстегнул пояс, уложил его в длинный деревянный пенал, обитый изнутри сафьяном, поместил на стеклянную полочку под зеркалом. Потом снял мантию, оставшись в светло-коричневом костюме, повесил на крючок. Несколько раз с силой протер ладонями лицо, сбрасывая заклятие на кошачий глаз, пригладил волосы, несколько раз кашлянул, повышая голос с шепота до обычного.

Теперь из зеркала на стене лифта смотрел уже не глубокий старик, а вполне моложавый мужчина, хотя и за пятьдесят, но еще довольно бодрый и крепкий. Только глаза отражали его безмерную усталость – но кто сейчас смотрит в глаза?

Двери лифта разъехались перед комнатой отдыха с диваном, холодильником, небольшим сервантом и электрическим чайником. Негромко напевая, мужчина вышел в нее, повернул налево, толкнул дверь, наклонился к крану, пару раз ополоснул лицо водой и только после этого вышел в служебный кабинет.

Обшитое дубовыми панелями помещение, метров десяти в длину и пяти в ширину, после глубокого подземелья показалось жарким и душным. Мужчина опустился в обитое черной кожей кресло за полированным столом с компьютером и бронзовым письменным прибором, нажал кнопку селектора:

– Зинаида, ты на месте?

– Да, Вячеслав Михайлович.

– Соедини меня со Степашиным. Тем, который сейчас куратором силовых структур в правительстве.

– Слушаю, Вячеслав Михайлович…

Кивнув, хозяин кабинета оперся локтями на стол, опустил голову и с силой потер указательными пальцами точки в сантиметре перед ушами.

– Устаю… Я начал уставать… Неужели старею? Или Москва действительно сделала все, что могла?

Селектор мелодично тренькнул:

– Вячеслав Михайлович, Степашин на проводе.

Мужчина резко выпрямился, снял трубку:

– Сергей Вадимович? Это Скрябин, из администрации президента. Помните такого? Вот и хорошо. На нас вышли ваши коллеги из Штатов. Фэбээровцы давно ищут одного террориста, а он, оказывается, сегодня задержан у нас в стране, в Питере. Причем по какому-то мелкому правонарушению. Если не ошибаюсь, скрывался он в Красном Селе… Да, Сергей Вадимович, они очень хотят его получить… Нет, документов пока никаких не прислали, но вы примите, пожалуйста, меры, чтобы этого типа сегодня же перевели в Москву. По признанию янкесов, задержанный очень опасен. Позору не оберемся, коли сбежит из изолятора для обычной шпаны. Хорошо, Сергей Вадимович, я рад, что вы меня поняли. Да, и обязательно поощрите всех, кто участвовал в задержании.

Санкт-Петербург, СИЗО № 7.

12 сентября 1995 года. 16:40

– Стоять! Лицом к стене! Ноги раздвинуть! Шире! – Конвоир расстегнул наручники задержанного, после чего открыл тяжелую железную дверь камеры: – Заходи, здесь пока посидишь. Захочешь чего следователю рассказать – стучи, выпустим.

Арестант, вздернув плечи, отступил от стены, повернулся, шагнул в камеру и только здесь наконец-то смог поправить сползший почти до локтей халат. Его появление было встречено взрывом хохота:

– Гляди, банщика привели! Чего, лох, с кроватки сняли? Ничего, здесь допаришься!

В камере размером метров двадцать и вправду было влажно, как в парной. Здесь стояли семь двухъярусных кроватей, а обитателей, казалось, было больше, чем спальных мест. Надышать они успели до такой степени, что теперь сами же сидели в майках, тельняшках, а то и вовсе раздевшись по пояс, но все равно обливаясь потом. К тому же в камере было явно скучновато, и на появление новенького отреагировала почти половина обитателей, сгрудившись вокруг арестанта в махровом халате.

– А может, это платье, мужики? – один из заключенных наклонился, задрал полы халата. – Какие у тебя ножки, цыпочка. Может, станцуешь, крошка?

– Пляски? – Новый арестант усмехнулся. – Пляски я люблю, арнани, хома неб, неб, шуги аллахар… – Окончание последнего слова он не произнес, а скорее выдохнул, подняв указательный палец правой руки над головой и совершая им вращательные движения. Подошедший к нему зэк качнулся, наскочил на соседа и моментально ощерился:

– Ты чего, ослеп? Куда прешь! – Он от души смазал ребром ладони товарищу по шее.

– Ах ты, шлемазл пархатый… – Полуголый брюхатый сокамерник ответил прямым в челюсть.

– Куда?! Ах ты, с-с-сука! Сюда смотри…

Плотно скопившиеся арестанты не могли не задевать друг друга в этой толчее, но сейчас случайные соприкосновения стали бесить их до безумия, до непреодолимой ненависти, вполне понятной в столь стесненных условиях. Замелькали кулаки, налились кровью глаза…

Прижимаясь спиной к сальной стене, одетый в халат арестант обогнул вспыхнувшую перед дверью жестокую драку, добрался до ближайшей свободной койки, уселся на нее и встретил перепуганный взгляд старика, сидящего напротив.

– Почему сидишь? – удивился новенький.

– Кто ты? – перекрестившись, спросил старик. – Именем Господа нашего, Иисуса Христа, спрашиваю…

– Мне сегодня не до того… – Качнулся к нему арестант в халате, вскинул руки со сжатыми в щепоть пальцами, резко развел их в стороны: – Катанда хари, алдо, хаш-хаш…

Старик замер, бессмысленно глядя перед собой. Новенький взял его за затылок, заставил встать, подвел к стене и с силой толкнул. Старик врезался лбом в стену, отшатнулся, снова врезался, на этот раз уже сам, отшатнулся, врезался…

Новенький улегся на его койку, вытянулся во весь рост и закрыл глаза.

Снова он поднялся только через три часа, когда железно громыхнул засов на двери. В камере к этому времени стало почти тихо. Зэки давно устали мутузить друг друга и, окровавленные, вымазанные в слюнях и соплях, валялись на полу, лишь изредка, из последних сил пиная тех, кто поближе. Только старик продолжал мерно стучаться головой о стену.

– Что здесь случилось? – после минутного замешательства поинтересовался надзиратель.

– Не знаю, – пожал плечами новенький. – Я все время спал.

– А кто ты такой?

– Потомственный маг и ясновидящий Петр, – кивнул заключенный.

– Тогда ладно, – облегченно вздохнул надзиратель, понимая, что отвечать за наличие телесных повреждений у заключенных ему не придется. – Давай, маг, поднимайся. С вещами на выход.

Ленинградское шоссе, участок между Будилово

и Выдропужском. 13 сентября 1995 года, 02:25

Светло-голубой «Москвич», включив левый поворот, притормозил на реверсивной линии трехполосного шоссе, пропустил встречный «Камаз», щедро груженный щебнем, развернулся и отъехал на обочину. Фары и габаритные огни погасли, перестал виться сизый дымок из выхлопной трубы. Хлопнули дверцы, на дорогу вышли трое молодых людей. Джинсы, легкие куртки, футболки – эти парни лет двадцати ничем бы не отличались от тысяч сверстников, если бы не ярко-желтые, как подсвеченный янтарь, глаза со сдвоенными точками зрачков. Они вышли и замерли, глядя в сторону далекого Новгорода.

Несмотря на глубокую ночь, машины мчались по трассе одна за другой, ударяя по «Москвичу» слепящим «дальним» светом. Катафоты машины отвечали красными отблесками, глаза парней – желтыми, но никто из водителей не обращал внимание на странную троицу. Ну, желтые глаза и желтые. Может, желтуха у людей! И без того у каждого дел хватает. Столица рядом. А она, как известно, подобно горькому тонику, спокойно жить не дает. Это в провинции все можно делать с ленцой, никуда не торопясь, поглядывая на неспешно плывущие облака, мечтая об утренней или вечерней рыбалке, о кружке парного молока и мягкой постели. Но стоит человеку попасть в Москву – и он забывает цвет неба, мерное течение реки, вкус свежеиспеченного хлеба. Он словно электризуется аурой нетерпения, он суетится, спешит, он забывает о сне и отдыхе, он не знает покоя, он занят, занят, занят…

– Пора, – негромко произнес один из парней.

Второй кивнул, повернулся к багажнику, открыл.

– Будь осторожен, гамаюн голоден, – предупредил первый.

– Знаю… – Второй, удерживая за горло и лапы, вытащил из темноты птицу размером с петуха, но с длинным, как у павлина хвостом и крыльями, собранными из таких же длинных, как на хвосте, пушистых перьев. Птица забилась, сдавленно каркая – парень локтем захлопнул багажник, посадил ее сверху, чуть наклонился, вперясь зрачками в глаза птицы: – Арха-а-а… Арха-а, гамаюн, арха-а…

Он пару раз каркнул на птицу, снова зашипел:

– Арха-а-а… Арха-а-а…