Убийство в Месопотамии Кристи Агата

Глава 5

Тель-Яримджах

Не могу не признаться, что первое впечатление от миссис Лайднер оказалось для меня полной неожиданностью. Когда тебе говорят о ком-то, то обычно мысленно рисуешь себе его образ. Я забрала себе в голову, что миссис Лайднер унылая, вечно чем-то недовольная особа, нервическая и раздражительная. И, кроме того, я почему-то ожидала — чего уж тут греха таить, — что она немного вульгарна.

Как же я обманулась! Оказалось, настоящая миссис Лайднер ничуть не похожа на тот портрет, который нарисовало мне воображение. Начать с того, что она отличалась редкой красотой. По виду она могла сойти за шведку, как и ее муж, хотя я знала, что она не шведка. Это была белокурая красавица скандинавского типа, какую не часто встретишь, правда, не первой молодости: выглядела она лет на тридцать пять — тридцать шесть. Лицо у нее было худощавое, а в светлых волосах я заметила несколько седых нитей. Глаза ее поражали красотою. Впервые в жизни я видела глаза, которые без преувеличения можно было бы назвать фиалковыми. Огромные, окруженные легкими тенями, они прямо-таки завораживали. Тоненькая и хрупкая, она, казалось, до крайности утомлена и в то же время полна жизни; как ни парадоксально это звучит, но именно такое впечатление она производила. Я почувствовала также, что она леди до кончиков ногтей, а это кое-что значит, даже в наше время.

Она улыбаясь протянула мне руку. Голос у нее был низкий, приятного тембра, и она по-американски слегка растягивала слова.

— Я так рада, что вы приехали, мисс Ледерен. Не хотите ли чаю? Или, может быть, вначале посмотрите вашу комнату?

Я сказала, что, пожалуй, выпью чаю, и она представила меня сидящей за столом компании.

— Мисс Джонсон.., и мистер Рейтер. Миссис Меркадо. Мистер Эммет. Отец Лавиньи. Мой муж сейчас будет. Пожалуйста, садитесь сюда, между отцом Лавиньи и мисс Джонсон.

Я села, куда она мне указала, и мисс Джонсон тотчас принялась расспрашивать меня, как я доехала и все такое прочее.

Мне она сразу понравилась. Она напомнила мне старшую сестру в больнице, где я стажировалась. Мы все просто обожали ее и изо всех сил старались заслужить ее похвалу.

Мисс Джонсон было, насколько я могу судить, около пятидесяти. Выглядела она несколько мужеподобно, чему немало способствовали коротко стриженные с сильной проседью волосы. Говорила она отрывисто довольно низким, приятным голосом. Лицо у нее было на редкость некрасивое, грубоватое, с забавно вздернутым носом, который она имела обыкновение нетерпеливо потирать в минуты волнения или тревоги. Одета она была в твидовый костюм мужского покроя. Как она сообщила мне, родом она из Йоркшира.

Отец Лавиньи показался мне каким-то встревоженным. Это был высокий джентльмен с окладистой черной бородой, в пенсне. Помнится, миссис Келси говорила, будто в экспедиции есть французский монах, так вот на отце Лавиньи была белая шерстяная монашеская ряса. Это меня весьма удивило, ибо я всегда считала, что, постригаясь в монахи, мирянин навсегда покидает свет.

Миссис Лайднер обращалась к нему в основном по-французски, а со мной он говорил на прекрасном английском. Я заметила, как его цепкий, проницательный взгляд все время перебегает с одного лица на другое.

Напротив меня сидели двое молодых людей и дама. Первый — мистер Рейтер — плотный блондин в очках, с длинными волнистыми волосами и совершенно круглыми голубыми глазами. Вероятно, ребенком он был прелестен, чего теперь о нем, пожалуй, не скажешь. Теперь он слегка напоминал поросенка.

У второго юноши с совсем короткими прилизанными волосами было продолговатое лицо, великолепные зубы и необыкновенно обаятельная улыбка. Говорил он очень мало, на вопросы отвечал односложно или даже просто кивал головой. Он, как и мистер Рейтер, был американец. И наконец, миссис Меркадо, которую я не могла разглядеть хорошенько, ибо все время чувствовала на себе ее пристальный цепкий взгляд, который, надо сказать, приводил меня в некоторое замешательство.

И чего, собственно, она так уставилась на меня, думала я, точно никогда не видела медицинской сестры. Крайне невоспитанная особа!

Она была молода, не старше двадцати пяти, и красива мрачной, какой-то зловещей красотою — не умею сказать иначе. Как будто и хороша, но чувствовалась в ней, как говаривала моя матушка, ложка дегтя. Гибкую фигуру обтягивал ярко-красный пуловер, и ногти она накрасила в тон ему. Лицо у нее было худое, с резкими птичьими чертами, большими глазами и настороженно сжатым ртом.

Чай был очень хорош — ароматный и крепкий, не то что мутная водичка, которую пили у миссис Келси и которая неизменно служила мне мучительным испытанием.

К чаю были поданы тосты, джем, сдобные булочки с изюмом и торт. Мистер Эммет изысканно-вежливо предлагал мне то одно, то другое. С присущей ему невозмутимостью он зорко следил, чтобы тарелка моя не пустовала.

Вскоре в столовую влетел мистер Коулмен и плюхнулся по другую сторону от мисс Джонсон. Уж у этого-то молодого человека с нервами все обстояло как нельзя лучше. Рот у него, по обыкновению, не закрывался.

Миссис Лайднер утомленно вздохнула и бросила на мистера Коулмена укоризненный взгляд, что, разумеется, нимало его не смутило. Как, впрочем, и то обстоятельство, что миссис Меркадо, к которой он главным образом адресовался, была слишком поглощена наблюдением за мною и едва отвечала ему.

Чаепитие подходило к концу, когда с раскопок вернулись доктор Лайднер и мистер Меркадо.

Доктор Лайднер поздоровался со мной со свойственной ему сердечностью и мягкостью. Глаза его, как я заметила, тревожно скользнули по лицу жены, и то, что он увидел, кажется, успокоило его. Он сел на другом конце стола, а мистер Меркадо занял пустующее место рядом с миссис Лайднер. Мистер Меркадо был высокий, худой джентльмен меланхолического вида, значительно старше своей жены, с нездоровым желтым лицом и мягкой, точно ватной, бесформенной бородкой. Я обрадовалась его приходу, потому что жена его отвела от меня свой назойливый взгляд и перенесла все свое внимание на мужа, за которым следила с тревогой и нетерпением, что показалось мне весьма странным. Сам мистер Меркадо, задумчиво помешивая чай, хранил гробовое молчание. Нетронутый торт лежал у него на тарелке.

За столом оставалось еще одно свободное место. Но вот дверь отворилась, и вошел Ричард Кэри.

В первый момент я подумала, что давно не встречала такого красавца. Да полно, так ли это, тут же пришло мне в голову. Можно ли назвать красивым человека, у которого лицо точно обтянутый кожей череп? И тем не менее он был необычайно красив. Кожа и впрямь туго обтягивала кости лица, но какого прекрасного лица! Линии носа, лба, подбородка были столь безукоризненны, столь совершенны, что казались изваянными рукою мастера. И с этого худого загорелого лица смотрели сияющие ярко-синие глаза, каких я сроду не видывала. Росту в нем было, вероятно, около шести футов[8], и я бы дала ему лет сорок.

Доктор Лайднер сказал:

— Это мистер Кэри, наш архитектор. Мистер Кэри, пробормотав что-то любезное приятным глуховатым голосом, занял свое место подле миссис Меркадо.

— Боюсь, чай совсем остыл, мистер Кэри, — сказала миссис Лайднер.

— О, не беспокойтесь, миссис Лайднер. Сам виноват, что пришел так поздно. Хотел закончить чертеж стен.

— Джем, мистер Кэри? — проворковала миссис Меркадо.

Мистер Рейтер придвинул ему тосты.

Я вспомнила слова майора Пеннимена: “Может быть, вам станет понятнее, если я скажу, что уж слишком вежливо они передавали друг другу кушанья за столом”.

Право, было во всем этом что-то странное. Что-то уж слишком чопорное. Можно подумать, что за столом собрались едва знакомые люди, а ведь они знали друг друга, — во всяком случае, некоторые из них, — не первый год.

Глава 6

Первый вечер

После чая миссис Лайднер повела меня в мою комнату.

Думаю, здесь весьма уместно описать расположение комнат. Это несложно, тем более что приложенный мною план существенно облегчает задачу. Двери, расположенные по обеим сторонам большой открытой веранды, ведут в основные покои здания. Правая дверь открывается в столовую, где мы пили чай, левая — в такую же точно комнату (на плане она помечена мною как “гостиная”), которая служила нам общей комнатой и отчасти рабочим кабинетом. Здесь делались зарисовки, эскизы, (кроме чисто архитектурных чертежей), сюда приносили для склеивания наиболее хрупкую драгоценную керамику. Пройдя через гостиную, вы попадаете в так называемую “музейную” комнату, или просто “музей”, уставленный шкафами с полками и ящичками, столами и стендами, куда раскладывались и где хранились все археологические находки. Из “музея” можно выйти только через гостиную.

Рядом с “музеем” находилась спальня миссис Лайднер с одной дверью, выходящей во внутренний двор. Здесь, как и во всех комнатах этого крыла, два запертых на засовы окна, которые смотрят на вспаханное поле. В соседней комнате, расположенной уже в восточном крыле здания, помещался доктор Лайднер. Здесь тоже только одна дверь, выходящая во двор; таким образом, комната доктора никак не сообщается со спальней миссис Лайднер. Рядом комната, предназначенная для меня, затем идут спальни мисс Джонсон и мистера и миссис Меркадо, с которыми граничат так называемые ванные комнаты. (Когда я однажды упомянула о них в присутствии доктора Райли, он закатился смехом. Коль скоро, сказал он, вы привыкли к водопроводу и канализации, трудно называть ванными грязные каморки, где вместо ванн — оловянные тазы и бидоны из-под керосина, наполненные мутной водой.) Это крыло здания было пристроено доктором Лайднером к старому арабскому дому. Спальни здесь все одинаковые — в каждой окно и дверь, выходящие во внутренний двор.

В северном крыле находились чертежная комната, фото— и химическая лаборатории.

По другую сторону открытой веранды — столовая. Дверь из нее ведет в контору, где хранились разные документы, составлялись каталоги, описывались археологические находки, здесь же стояла и пишущая машинка. Затем шла спальня отца Лавиньи. Это одна из двух самых больших комнат, вторую, точно такую же, занимала, как я уже упомянула, миссис Лайднер. Отец Лавиньи обычно использовал свою комнату как рабочий кабинет и расшифровывал, — кажется, так это называется, — здесь свои таблички.

В юго-западном углу здания расположена лестница, ведущая на крышу. Западное крыло тоже состоит из нескольких комнат. Первая из них — кухня, затем идут четыре небольших спальни, которые занимали молодые люди — Кэри, Эммет, Рейтер и Коулмен.

В северо-восточном углу здания находилась комната для фотографирования, при ней темная каморка. Затем шла лаборатория и, наконец, единственный вход во внутренний двор — широкие ворота с арочным перекрытием, через которые мы и въехали сюда. За воротами находились бараки, где жила прислуга из местных жителей, караульное помещение, конюшни для лошадей, на которых привозили воду, и прочие службы. По правую руку от ворот располагалась, как я уже упоминала, чертежная комната и две так называемых ванных, которые и замыкали северное крыло здания.

Я здесь специально так подробно описала расположение комнат, чтобы уже больше не возвращаться к этому вопросу.

Миссис Лайднер, повторяю, сама мне все показала, а потом повела в мою комнату, выразив надежду, что я не буду испытывать там никаких неудобств.

Комната была миленькая, хотя и весьма скромно меблированная: кровать, комод, умывальник, кресло.

— Перед ленчем, обедом, ну и, разумеется, по утрам бой будет приносить вам горячую воду. Если же она понадобится вам в другое время, отворите дверь, хлопните в ладоши, а когда появится бой, скажите ему “gib mai har”[9]. Сможете запомнить?

Я ответила, что, пожалуй, смогу, и, слегка запинаясь, повторила фразу.

— Прекрасно. Но не робейте, кричите во весь голос. Если говорить так, как мы привыкли у себя, в Англии, арабы ничего не поймут.

— Потешная штука эти языки, — сказала я. — Просто удивительно, как их много и какие они разные.

Миссис Лайднер улыбнулась:

— В Палестине есть церковь, где “Отче наш” написана, помнится мне, на девяноста разных языках.

— Подумать только! — воскликнула я. — Надо написать об этом моей тетушке, то-то старушка удивится.

Миссис Лайднер рассеянно потрогала кувшин, тазик, чуть подвинула мыльницу.

— Я очень надеюсь, что вам здесь понравится, — сказала она, — и вы не будете слишком скучать.

— Я редко скучаю, — заверила я ее. — Ведь жизнь так коротка.

Она не отвечала, задумчиво передвигая туда-сюда то кувшин, то мыльницу.

Внезапно она остановила на мне взгляд своих темно-лиловых глаз.

— Что именно мой муж сказал вам обо мне, мисс Ледерен?

Ну, на подобные вопросы всегда готов стереотипный ответ.

— Как я поняла из его слов, вы немного переутомились, только и всего, миссис Лайднер, — бодро отрапортовала я. — И еще он сказал, что вам просто хочется, чтобы о вас немного позаботились и помогли по хозяйству.

Она стояла, задумчиво склонив голову.

— Да, — заговорила она. — Да, это было бы просто замечательно.

Честно говоря, многое здесь вызывало у меня недоумение. Ответ миссис Лайднер не пролил света на загадочные обстоятельства, приведшие меня в Тель-Яримджах, однако задавать вопросы я не собиралась.

— Надеюсь, вы позволите мне помочь вам по дому. И пожалуйста, не давайте мне бездельничать, — сказала я.

— Благодарю вас, мисс Ледерен, — слабо улыбнулась она, а потом опустилась на кровать и, к моему великому удивлению, засыпала меня вопросами. Говорю, к великому удивлению, ибо я с первого взгляда безошибочно почувствовала в миссис Лайднер настоящую леди. А настоящие леди, по-моему, весьма редко проявляют любопытство к вашим личным делам.

Однако миссис Лайднер, казалось, поставила целью узнать обо мне всю подноготную. Где я обучалась и давно ли это было. Что привело меня на Восток. Как случилось, что доктор Райли рекомендовал меня к ним. Она поинтересовалась даже, бывала ли я в Америке и нет ли у меня там родственников. Некоторые из ее вопросов показались мне в то время совершенно лишенными смысла, и только потом я поняла, почему она об этом спрашивает.

Внезапно настроение миссис Лайднер резко переменилось. Она улыбнулась доброй, ясной улыбкой и сказала ласково, что очень мне рада и что ей будет хорошо со мною, она в этом уверена.

— Не хотите ли подняться на крышу посмотреть закат? — предложила она, вставая. — В эту пору он необыкновенно красив.

Я охотно согласилась.

Когда мы выходили из комнаты, она вдруг спросила:

— Скажите, когда вы ехали из Багдада, в поезде было много народу? Мужчин, я имею в виду.

Я отвечала, что не приглядывалась особенно, но помню, видела вечером в вагоне-ресторане двух французов и еще компанию из трех человек, которые рассуждали о каком-то трубопроводе.

Она кивнула, и слабый звук сорвался с ее губ. Мне показалось, это был вздох облегчения.

Мы вместе поднялись на крышу.

Миссис Меркадо сидела на парапете, а доктор Лайднер, наклонившись, разглядывал разложенные рядами камни и глиняные черепки. Среди них были большие тяжелые камни, которые доктор Лайднер называл жерновами, и пестики, и каменные долота, и каменные топоры, и множество керамических горшков с таким диковинным узором, какого я в жизни не видывала.

— Идите сюда, — позвала нас миссис Меркадо. — Ах, как красиво, как необыкновенно красиво, правда?

Закат и впрямь был необыкновенно живописен, Хассани, весь пронизанный лучами заходящего солнца, напоминал какой-то сказочный город, а Тигр, сверкающий меж пологих, широко раскинувшихся берегов, завораживал своей волшебной красотой.

— Восхитительно, да, Эрик? — сказала миссис Лайднер.

Доктор окинул окрестности рассеянным взглядом.

— Да-да, — пробормотал он задумчиво и снова принялся перебирать черепки.

— Археологов интересует только то, что у них под ногами, — заметила миссис Лайднер с улыбкой. — Небеса для них не существуют.

Миссис Меркадо хихикнула:

— О да! Они все такие чудаки. Да вы и сами скоро убедитесь в этом, мисс Ледерен. — Она помолчала. — Здесь все так рады вашему приезду, — добавила она. — Мы ужасно тревожились за вас, Луиза, дорогая.

— Неужели? — язвительно поинтересовалась миссис Лайднер.

— О да! Вы ведь в самом деле не совсем здоровы, правда? Взять хотя бы эти ваши страхи, да и все прочее тоже… Знаете, когда говорят: “Это просто нервы”, — я всегда думаю, а что может быть хуже этого? Ведь нервы — это же стержень, на котором держится весь наш организм, правда ведь?

Ах ты кошечка, изумилась я про себя.

— Вам более нет нужды тревожиться обо мне, Мари, — сухо заметила миссис Лайднер. — Теперь эти заботы возьмет на себя мисс Ледерен.

— Конечно, конечно, — бодро откликнулась я.

— О, я уверена, теперь все будет прекрасно, — щебетала миссис Меркадо. — Мы все время думали, что миссис Лайднер надо бы показаться доктору, во всяком случае, принять хоть какие-то меры. Нервы у нее просто никуда. Правда, Луиза, дорогая?

— Настолько никуда, что, сдается мне, я действую на нервы вам! — насмешливо бросила миссис Лайднер, — Нельзя ли поговорить о чем-нибудь другом? Будто ничего нет более интересного, чем мое несчастное здоровье!

Вот тут я поняла, что миссис Лайднер из тех, кто легко наживает врагов. В ее тоне было столько холодного презрения (не подумайте, что я виню ее за это!), что болезненно-бледное лицо миссис Меркадо вспыхнуло румянцем. Бедняжка пыталась еще что-то сказать, но миссис Лайднер уже отвернулась и направилась к мужу, на другой конец крыши. Думаю, он не слышал, как она подошла, и только когда она положила руку ему на плечо, он сразу поднял глаза. Взгляд у него был нежный и какой-то жадно-ищущий.

Миссис Лайднер ласково кивнула ему. Он взял ее под руку, они постояли у парапета, а потом пошли к лестнице и стали спускаться вниз.

— Как он ей предан, вы заметили? — вздохнула миссис Меркадо.

— Да, — сказала я. — Любо посмотреть! Миссис Меркадо искоса бросила на меня испытующий взгляд.

— Что же все-таки такое с миссис Лайднер, как по-вашему? — спросила она, понизив голос.

— О, я думаю, ничего серьезного, — сообщила я ей бодро. — Видимо, небольшое нервное истощение, только и всего.

Она сверлила меня взглядом, как тогда, за чаем.

— Вы специализируетесь в психиатрии, да? — огорошила она меня вдруг.

— О нет! — отвечала я. — Почему вы так подумали?

— Миссис Лайднер с большими странностями. Разве доктор Лайднер не говорил вам? — сказала она после минутного колебания.

Терпеть не могу, когда сплетничают о моих пациентах. Но, с другой стороны, опыт подсказывает, что вытянуть правду из родственников больного зачастую бывает очень трудно. А блуждая в потемках, не зная истинного положения вещей, просто невозможно помочь пациенту. Другое дело, когда за больным наблюдает доктор, который дает медицинской сестре точные указания. Но в данном-то случае доктора и в помине нет. К доктору Райли Лайднеры никогда не обращались. И я совсем не уверена, что доктор Лайднер откровенен со мной. Довольно часто мужчины бывают, к их чести надо сказать, весьма сдержанны насчет своих семейных дел. Что до меня, то чем больше я буду знать, тем легче мне будет помочь миссис Лайднер. Миссис Меркадо (мне она представляется не иначе как в образе этакой хищной кошечки) до смерти хотелось поболтать, я это сразу поняла. А меня, честно признаться, разбирало профессиональное, да и, что греха таить, просто женское любопытство. Да, если угодно, я любопытна.

— Насколько я поняла, миссис Лайднер немного не в себе последнее время…

Миссис Меркадо издала какой-то неприятный смешок.

— Немного не в себе? Как бы не так! Да она всех нас напугала до полусмерти. То ей мерещатся пальцы — они стучат к ней в окно, то чья-то рука, то мертвое лицо, прижатое к стеклу. Она будто бы бросается к окну, а там уже никого нет. Тут хоть у кого мороз по коже пойдет!

— Может быть, кто-то разыгрывает ее? — предположила я.

— О нет, ей все это просто мерещится. А дня три назад — мы как раз обедали — в деревне, это, наверное, в миле отсюда, вздумали вдруг палить из ружья, так она как вскочит, как закричит… Мы чуть с ума не сошли. А доктор Лайднер бросился к ней.., смех один: только и твердил: “Ничего не случилось, дорогая, все хорошо, дорогая”. Вы-то небось знаете, мужчины очень часто потворствуют вот таким истерическим припадкам. И напрасно. Только хуже делают.

— Ну, разумеется, если это действительно истерика, — сдержанно заметила я.

— Ну а что же еще, как не истерика? Я молчала, ибо сказать мне было нечего. Что-то здесь не так. Когда нервическая особа в ответ на выстрелы поднимает крик, тут нет ничего удивительного. А вот лицо за окном, рука — это нечто совсем иное. Как мне представлялось, возможно, одно из двух: или миссис Лайднер просто сочиняет все это (как дети, стараясь привлечь к себе всеобщее внимание, придумывают то, чего не было и быть не может), или же это чьи-то дурацкие шутки. Какому-нибудь юному джентльмену, вроде мистера Коулмена, здоровому и начисто лишенному воображения, шуточки такого рода могут казаться весьма забавными. Пожалуй, надо последить за ним, подумала я. Человека с расстроенными нервами эти глупые проделки могут напугать до потери сознания.

— Миссис Лайднер — особа романтического склада, вам не кажется? — сказала миссис Меркадо, искоса взглянув на меня, — У таких всегда случаются всякие трагедии.

— А что еще у нее случилось?

— Ну, например, ей едва минуло двадцать, когда ее первого мужа убили на войне. По-моему, весьма трогательно и романтично, правда?

— Это только так говорится. Для красного словца, — отрезала я.

— Вы действительно так думаете? Странно!

А что тут странного? Сплошь и рядом слышишь: “Ах, если бы Дональд.., или Артур.., или как его там.., был жив!” А будь он жив, так превратился бы в тучного желчного пожилого мужа. Вот вам и вся романтика.

Начало темнеть, и я предложила миссис Меркадо спуститься вниз. Она согласилась и спросила меня, не хочу ли я посмотреть лабораторию.

— Муж, наверное, еще там.., работает.

— С большим удовольствием, — ответила я, и мы направились туда.

В комнате горел свет, но никого не было. Миссис Меркадо показала мне разные приборы, несколько бронзовых украшений и какие-то покрытые воском кости.

— Где же Джозеф? — удивилась миссис Меркадо. Она заглянула в чертежную, где трудился мистер Кэри. Он едва взглянула на нас. Меня поразило его лицо — в нем отражалась крайняя напряженность. Он дошел до последней черты, подумала я, вот-вот сорвется. Помнится, кто-то уже говорил мне об этом.

Когда мы выходили, я обернулась и еще раз взглянула на него. Он сидел, склонившись над чертежом, — губы плотно сжаты, и особенно бросалась в глаза худоба его необычайного лица, напоминающего обтянутый кожей череп. Возможно, вы сочтете это странным, но в тот момент он показался мне благородным рыцарем, который готовится к сражению, зная наверное, что будет убит.

И я вновь почувствовала загадочное и неотразимое обаяние этого человека.

Мистера Меркадо мы нашли в гостиной. Он излагал миссис Лайднер какую-то новую научную концепцию. Она сидела на простом деревянном стуле с высокой спинкой и вышивала шелком цветы. Я снова подивилась ее редкой хрупкой, неземной красоте, точно это не женщина из плоти и крови, а какое-то сказочное существо.

— О, ты здесь, Джозеф. А мы заходили в лабораторию, думали, ты еще там, — заверещала миссис Меркадо своим высоким, визгливым голосом.

Он вскочил с испуганным и смущенным видом, точно ее приход разрушил чары, которыми он был околдован.

— Я.., мне нужно идти. Я как раз собирался.., собирался… — залепетал он заикаясь и, не закончив фразы, пошел к двери.

— Обязательно расскажете мне в другой раз, — произнесла миссис Лайднер своим мелодичным голосом, по обыкновению растягивая слова. — Это необычайно интересно.

Она посмотрела на нас с улыбкой, ласковой и отрешенной, и вновь склонилась над рукоделием.

— Здесь в шкафу книги, мисс Ледерен. Можно найти кое-что интересное. Возьмите книгу и посидите тут со мной, — сказала она минуту спустя.

Я подошла к книжному шкафу. Миссис Меркадо, помедлив немного, круто повернулась и вышла из комнаты. Когда она проходила мимо, я взглянула ей в лицо. Выражение бешеной злобы, исказившее его, поразило меня.

Невольно мне вспомнилось то, что говорила о Луизе Лайднер миссис Келси и на что она намекала. Так не хочется, чтобы это оказалось правдой, — мне слишком нравилась миссис Лайднер. Интересно все же, есть ли хоть намек на истину в этих разговорах.

Разве миссис Лайднер, думала я, виновата? Ведь ни мисс Джонсон, такая симпатичная, но ужасно некрасивая, ни миссис Меркадо, одержимая завистью и злобой, и мизинца ее не стоят. А мужчины есть мужчины, и они везде одинаковы. Моя профессия позволяла мне не раз убеждаться в этом.

Мистер Меркадо — довольно жалкая личность; думаю, миссис Лайднер и не замечает, что он обожает ее. Зато миссис Меркадо очень даже замечает. Если не ошибаюсь, она вынашивает коварные планы и только и ждет, чтобы отомстить миссис Лайднер.

Я посмотрела на нее. Она сидела, склонившись над рукоделием, такая отчужденная и замкнутая в себе. Надо предупредить ее, подумала я. Она, наверное, и не догадывается, на какую бессмысленную жестокость могут толкнуть женская ревность и ненависть и как мало надо, чтобы разжечь эти чувства.

Но тут же я сказала себе: “Эми Ледерен, ты непроходимая дуреха. Ведь миссис Лайднер — не дитя. Ей скоро сорок, и она, наверное, не хуже тебя знает жизнь”.

Тем не менее интуиция говорила мне, что жизни-то она скорее всего и не знает. Во всяком случае, вид у нее был именно такой — не от мира сего.

Интересно, как складывалась ее жизнь. Ведь за доктора Лайднера она вышла замуж всего два года назад. А по словам миссис Меркадо, ее первый муж погиб почти двадцать лет назад.

Посидев немного подле нее с книгой, я пошла мыть руки перед ужином. Подавали превосходно приготовленный карри. Спать все разошлись рано, чему я обрадовалась, ибо чувствовала, что изрядно устала за этот день.

Доктор Лайднер проводил меня в мою комнату — хотел убедиться, что я хорошо устроена.

Он сердечно пожал мне руку и пылко сказал:

— Вы ей понравились, миссис Ледерен. Она почувствовала к вам расположение. Я так рад. Уверен, теперь все будет хорошо.

Его пылкость показалась мне почти мальчишеской.

Я и сама понимала, что пришлась по душе миссис Лайднер, и была рада этому.

Однако уверенности доктора Лайднера я не разделяла. За всем этим что-то кроется, думала я, чего, возможно, и он не знает.

Я остро ощущала это “что-то” — оно как бы витало в воздухе.

Постель у меня оказалась вполне удобной, однако спала я не слишком хорошо. Сомнения не оставляли меня.

В голове вертелись строчки из стихотворения Китса[10], которое меня заставляли заучивать в детстве. Какие-то слова выпали из памяти, и это не давало мне покоя. Я всегда ненавидела это стихотворение, наверное, потому, что меня принуждали его учить, а мне так не хотелось. А вот тут, проснувшись вдруг среди ночи, я впервые почувствовала красоту этих строк.

“Зачем, о рыцарь, бродишь ты, печален.., как там дальше?., бледен, одинок…”.[11] У меня перед глазами вставало лицо рыцаря.., или нет, не рыцаря, а мистера Кэри.., мрачное, напряженное, темное от загара, оно напоминало лица тех несчастных юношей, которых мне, еще девочке, приходилось видеть во время войны. Мне стало жаль его.., а потом я снова уснула. Мне снилась “La Belle Dame sans merci” в образе миссис Лайднер, она поникла в седле, с вышиванием в руках.., потом лошадь споткнулась.., а кругом были все кости, кости, покрытые воском… Я проснулась, вся дрожа, мурашки бегали у меня по спине. Впредь никогда не стану есть карри на ночь.

Глава 7

Человек за окном

Вероятно, лучше сразу повиниться в том, что в моем повествовании отсутствуют приметы местного антуража. В археологии я ничего не смыслю и не уверена, что хочу ликвидировать этот пробел в моем образовании. Возиться с тем, что погребено, с чем давно покончено, представляется мне занятием довольно бесцельным. Мистер Кэри сказал мне как-то, что археолог должен быть наделен особой страстью, чего у меня нет и в помине. Не сомневаюсь, что он совершенно прав.

В первое же утро мистер Кэри спросил, не хочу ли я посмотреть дворец, который он.., эскизный план которого — кажется так? — он вычерчивает. Хотя, признаться, никак не возьму в толк, как можно представить себе то, что существовало много сотен лет назад! Разумеется, я с готовностью согласилась и, по правде сказать, была даже немного взволнована — ведь этому дворцу почти три тысячи лет. Интересно, какие же были дворцы в древние времена, похожи ли они на те, что я видела в гробнице Тутанхамона[12] в стенных росписях. Каково же было мое удивление, когда вместо дворца мне показали просто кучи земли и стены фута два высотой — и все! Мистер Кэри пустился объяснять: здесь был огромный двор, а здесь покои, вот лестница наверх, вот комнаты, которые выходили во внутренний двор. Интересно, откуда он все это взял, думала я, но вслух, разумеется, ничего не сказала — с моей стороны это было бы невежливо. Однако какое жестокое разочарование постигло меня! Раскопки показались мне просто кучами земли — ни мрамора, ни золота, ничего мало-мальски примечательного. Если дом моей тетки в Криклвуде когда-нибудь рухнет от старости, уверяю вас, развалины будут выглядеть куда более живописно! А эти древние ассирийцы[13], или как их там, ведь они называли себя царями. Поводив меня по своему “дворцу”, мистер Кэри передал меня с рук на руки отцу Лавиньи. Этого человека я немного побаивалась — как-никак монах, да к тому же иностранец. И голос у него какой-то замогильный. Однако он оказался на редкость добродушным, хотя и несколько рассеянным. Порой у меня возникало странное чувство, что он почти так же чужд всей этой археологии, как и я.

Миссис Лайднер потом объяснила мне все. Отца Лавиньи, сказала она, интересуют только “памятники письменности”, так это называется. Эти древние люди писали вполне осмысленно, на глиняных дощечках, но не буквами, а такими смешными детскими значками. Попадаются даже учебные таблички — на одной стороне пишет учитель, а на другой — ученик, который старается подражать ему. Признаться, эти таблички показались мне довольно забавными — было в них нечто.., трогательное, не знаю, понятно ли я выражаюсь.

Мы с отцом Лавиньи обошли все раскопки, и он показал мне места, где находились храмы, дворцы, частные дома и древнее аккадское[14] кладбище. У отца Лавиньи очень своеобразная манера рассказывать — не договорив об одном, он перескакивает на другое.

— Почему, собственно, вы приехали сюда? Что, миссис Лайднер серьезно больна? — спросил он между прочим.

— Не то чтобы серьезно… — осторожно отвечала я.

— Странная она женщина. Опасная.

— В каком смысле? — удивилась я. — Что значит “опасная”?

Он задумчиво покачал головой.

— Мне кажется, она безжалостная. Да, она может быть абсолютно безжалостной.

— Простите меня, — сказала я. — По-моему, это чепуха.

Он снова покачал головой.

— Вы не знаете женщин, как знаю их я. Для монаха довольно странное высказывание, подумала я. Хотя, конечно, чего он только не наслушался на исповедях. И все же я была несколько озадачена, я ведь не знаю, дозволено ли монахам исповедовать, или это делают только священники. А он, я думаю, монах, с этой его длинной шерстяной рясой, взметающей пыль, с четками, с глухим, загробным голосом!