Хэллоуин (сборник) Козлов Дмитрий

Борис Левандовский

Сгоревший

Телефонный звонок раздался, когда Жанна вернулась из вынужденного турне по магазинам, – не самое приятное занятие в слякоть, но последние запасы кончились еще вчера. Она отнесла пакеты в кухню, там же пристроила сушиться мокрый плащ и лишь затем, пройдя в комнату, сняла трубку. Телефон успел дважды умолкнуть и начать звонить снова.

В последнее время ей звонили нечасто, и то больше ошибались номером. А сейчас, скорее всего, с ней пытались связаться из рекрутингового агентства – ничего, никуда она от них не денется.

– Алло?

– Наконец-то, – женским тембром ответила трубка. – Ты уже дома?

Глупый вопрос.

«Нет, в дом забрался вор и говорит моим голосом».

– Кто это?

– Ах ты маленькая склеротичная сучонка…

– Марта?! – воскликнула Жанна, едва сдержавшись, чтобы не разрыдаться в трубку. Ну конечно, это в манере Марты – названивать, словно она погорелец, впопыхах забытый спасательной командой на крыше пылающего дома. – Когда ты вернулась?

– Час назад. И сразу вспомнила о своей лучшей коллежанке. Знаешь, о ком это я?

– Догадываюсь, – сказала Жанна, видя расплывшуюся, будто через стенку аквариума, комнату. – Молодец, что сразу позвонила.

– Ну? – многозначительно произнесла Марта.

– Ты о чем?

– Не о чем, а о ком – как его зовут?

– Никак.

– То есть, – протянула Марта, – хочешь сказать, что ты по-прежнему одна?

– И что тут странного? Или, может, на меня это непохоже?

– Откуда мне знать, за полгода многое меняется.

– Ты надолго? – спросила Жанна, переводя стрелку разговора на другие рельсы.

– Недели на две, может быть, на три. Пока Роберта не направят в новый филиал. А все это время я намерена провести во Львове, так что времени у нас будет навалом… Господи, ты даже не представляешь, как я рада тебя снова услышать, так близко.

– Тогда приезжай как можно скорее.

Марта долго молчала, как бы взвешивая их короткий разговор и прокручивая в уме фразу за фразой. Затем сказала:

– Выкладывай, что случилось?

Что она могла ответить?

Кошмар вернулся в ее жизнь после трех лет забвения и надежды, что все давно позади – надежно заперто в прошлом, разложилось на безопасные частицы, как и следует погребенному мертвецу. Вернулся целиком и внезапно, будто никуда не исчезал, а годы относительного спокойствия были всего лишь обманчивым сном.

Она точно помнила мгновение, когда этот погребенный труп вновь обрел плоть. Одиннадцатого сентября – день, когда в Нью-Йорке падали небоскребы Всемирного торгового центра, а Усама бен Ладен, усмехаясь в бороду, объявил войну всему миру. Придя с работы, она включила телевизор и увидела, как в набитое людьми огромное здание врезается пассажирский авиалайнер…

Несколько минут она в шоке следила за происходящим на экране (тем временем соседнее здание протаранил второй самолет), не понимая, то ли это какой-то жуткий розыгрыш, то ли правда, которую отказывался принимать рассудок. И вдруг голос диктора ушел куда-то на задний план, и вместо огромных клубов черного дыма над Манхэттеном, словно попавших в хронику из фильма о вторжении инопланетян, и мечущихся в панике людей… она увидела лицо Анджея, кричащее ей из горящей машины.

С той ночи это лицо вновь стало преследовать ее в кошмарных снах, от которых, как ей еще недавно казалось, она избавилась навсегда, – каждую ночь в течение последних восьми недель. Днем оно выжидало в темной глубине, чтобы тут же проявиться, как фотоснимок на бумаге, стоило ей только закрыть глаза или оказаться в плохо освещенном месте. Оно преследовало ее повсюду.

Но она не могла и не желала говорить об этом по телефону, потому что наверняка разревелась бы, даже не начав, а если бы и смогла… слова, доносящиеся из телефонной трубки, звучат так натянуто и глупо – невозможно донести до другого то, что творится у тебя внутри, то, что не может увидеть никто посторонний, даже если это твоя лучшая подруга.

– Приезжай.

После разговора с Мартой хватка невидимых тисков чуть ослабла, но по горькому опыту Жанна знала, что это ненадолго – к ночи они вновь, гораздо сильнее, чем днем, сдавят ее в вязких объятиях.

В десять вечера она приняла сразу три дозы снотворного, чтобы избавить себя от сновидений хотя бы на несколько часов, и отогнала мысль, что, возможно, уже в следующий раз этого количества ее организму, быстро привыкающему к маленьким добрым пилюлям, окажется недостаточно.

…Их машина неслась по проселочной дороге, подскакивая на ухабах и ревя мотором – глушитель отвалился и остался лежать поперек колеи, – но Анджея это только раззадорило. Он по-идиотски хихикал, вдавливая акселератор до предела и оглядываясь на нее с пьяным злорадством. Жанна проклинала себя за то, что опять позволила ему приложиться к бутылке перед возвращением в город.

Ничего особенного не произошло – всего лишь мелкая ссора. Но дополнительные градусы одержали верх над здравым рассудком, и Анджея понесло. Теперь он хотел одного: напугать ее до смерти.

И, надо сказать, у него это получилось.

Они каким-то чудом избежали столкновения с встречной машиной, едва успевшей увильнуть с их пути, и Жанна закричала, чтобы он немедленно остановился. Он не реагировал. Тогда она завопила что было сил, почти перекрывая оглушительный рев двигателя и срывая голос. Анджей, продолжая хихикать как ярмарочный идиот, наотмашь ударил ее по лицу и велел заткнуться.

Жанна ткнулась затылком в подголовник сиденья и вдруг с каким-то внутренним опустошением поняла, что беды не избежать. Это был первый и единственный раз, когда он ее ударил.

Ощущение обиды и крови на языке стало последним, что она запомнила, перед тем как на одном из виражей машину вынесло с дороги, и правое переднее крыло зацепило ствол толстого дерева. Потом все слилось перед глазами в размазанный пестрый хаос…

Автомобиль перевернулся и замер в поросшем высокой травой и редким кустарником овраге. Снаружи доносился шелест вращавшихся по инерции колес, вздыбленных в небо с застывшими, как на картинке, облаками.

Ей наконец удалось вывернуть голову так, чтобы увидеть Анджея. Его глаза были закрыты, лицо залито кровью. Дыхание было частым и хриплым. Она позвала его. Через несколько секунд его глаза медленно открылись.

– Мы… разбились?

– Да. – Теперь, глядя на Анджея, почти уже протрезвевшего и залитого кровью, она испытывала жалость и страх за него – в большей степени, чем за себя. – Это было дерево. Нас перевернуло, видишь?

– О Йезус… Ты цела?

Она пошевелилась.

– Кажется, да. Только… немного нога болит – ничего страшного. Как ты?

Анджей попытался повернуться к ней и завопил от боли.

– Что? Что? – Она сама почти кричала.

– Кажется, у меня все сломано! Грудь… Мне тяжело дышать. И руки…

– Сейчас. – Она кое-как умудрилась открыть дверцу со своей стороны и выбралась наружу. Прихрамывая из-за боли в правом колене, обошла машину и попробовала открыть дверцу с его стороны.

Стекло уцелело, но замок заклинило.

– Я не могу! – Жанне вдруг показалось, что, пока она обходила их перевернутый «фиат», Анджей умер. Но потом она с облегчением заметила, как тот слабо шевельнул рукой.

– Нужно позвать на помощь. Я быстро.

Она похромала к дороге, обходя крутой спуск, где забираться наверх было бы труднее. Ушибленное колено отдавало резкими всплесками боли при каждом шаге.

На полпути она услышала, как Анджей зовет ее. Это был не просто стон – в его голосе звучало что-то такое, что заставило ее оглянуться с чувством новой беды.

Лишние объяснения не требовались. Из-под открывшегося при ударе капота вились темные струйки дыма. Жанна поспешила обратно к машине, изо всех сил борясь с подступающей истерикой. Через несколько секунд в сгущающемся дыму блеснули первые язычки зеленовато-желтого огня.

– Ты ничего не можешь для него сделать, – сказал вдруг кто-то за ее спиной.

Жанна повернула голову и замерла на месте. В трех шагах от нее в воздухе висело тело ее отца, раскачиваясь, будто погруженное в морскую пучину.

– С ним покончено, – сказал отец, вернее, изъеденное рыбами и крабами подобие человека, в котором она инстинктивно узнала своего отца. В его колышущихся вокруг головы волосах запутались длинные буро-зеленые водоросли, свисавшие до голых ступней и исчезавшие где-то в траве.

Отец погиб, когда ей было шесть лет, выпав ночью в открытом море за борт торгового судна, на котором служил матросом. По словам одного из членов команды, что приезжал к ним домой на поминки и представился папиным близким другом, здесь не обошлось без помощи зеленого змия. Все, что Жанна помнила об отце, могло уместиться в спичечном коробке, где еще осталось бы много свободного места. Крепкая загорелая шея с шелушащейся кожей над самым воротником рубашки, смешанный запах табака и одеколона, наполнявший квартиру, когда отец приезжал домой в недолгие отпуска, – большую часть времени он находился в рейсах, а они с матерью восемь-девять месяцев в году ожидали его возвращения. И еще ей запомнился вечер перед последним, как оказалось, отъездом отца. «Ты опять будешь плавать на большом корабле, папа?» Он улыбнулся и усадил ее к себе на колени. «Нет, плавают известные вещи, а моряки – ходят в море», – ответил отец. Она хотела спросить, что такое «известные вещи», но забыла и потом долгое время, если слышала это выражение, думала, что речь идет о чем-то, связанном с морем.

И вот теперь, спустя много лет, когда в десятке шагов от нее в разбитой машине умирал ее будущий муж, ей среди бела дня явился этот морок.

Она услышала, как Анджей вновь позвал ее, и только тогда сдвинулась с места. Но по дороге не смогла удержаться и оглянулась назад. Если там, над травой, и было что-то, говорившее с ней голосом ее отца, то теперь оно исчезло.

Жанна, хромая, поспешила к машине. Этот эпизод был надолго вытеснен из ее памяти тем, что последовало вскоре.

Рядом с «фиатом» она ощутила сильный запах бензина, языки пламени из-под капота уже облизывали задранные кверху передние колеса; левое еще продолжало медленно вращаться. Жанне казалось, что время невероятно растянулось, будто внутри него раскрылись тайные ниши, глубокие, как артезианские скважины. На самом деле с момента аварии прошло меньше трех минут.

Она наполовину пролезла в салон через открытую дверь и потянула Анджея за руку:

– Давай с этой стороны!

Он завопил от боли.

– Другого выхода нет! – Жанна потянула снова. – Помоги мне!

– ОТПУСТИ!

Она знала, что причиняет ему невыносимую боль, однако едкий дым уже просачивался внутрь салона через смятый триплекс ветрового стекла.

– Ты должен мне помочь, я не смогу сама!

– НЕЕЕЕТ!.. – заорал он, когда Жанна решительно вцепилась в него обеими руками, и взглядом указал на дверь с его стороны.

– Ее заклинило! У нас нет времени! Мы…

– Еще раз!

– …взорвемся!

Спорить дальше было невозможно. Задыхаясь и кашляя от дыма, Жанна выбралась из машины: огонь успел опалить ей волосы.

– Куда?! Вернись, курва! ВЫТАЩИ МЕНЯ! – заорал Анджей.

Она снова обежала «фиат» и стала дергать дверцу водителя. Искаженное лицо Анджея все время было обращено прямо к ней; огонь уже добрался до его тела, начав жуткую трапезу, о которой Жанну оповестил запах горящей плоти.

Дверь не поддавалась.

Возможно, она продолжала бы это безнадежное сражение с намертво заклинившим замком, пока на ней самой не вспыхнула бы одежда – и тогда, может быть, она все равно продолжала бы дергать и дергать, – но, когда Анджей вдруг крикнул, что все случилось из-за нее, Жанну это внезапно сломало.

Она стала отползать от машины; высохшая, скрученная жаром трава хрустела под ее коленями. Почти теряя сознание, Жанна посмотрела туда, откуда неслись страшные звуки, издаваемые человеком, за которого через месяц она собиралась выйти замуж. И навсегда пожалела об этом.

Сквозь пламя она увидела, что волосы у Анджея уже исчезли, кожа на лице вздулась огромными волдырями и, будто оплавляясь, пластами сползала вниз. Только его глаза выглядели не тронутыми огнем, они были переполнены исступленной ненавистью, и… Они были жадными.

Он что-то продолжал кричать сквозь гул огня, что-то по-польски, и Жанна, к счастью для себя, уже почти ничего не понимала. Этот кошмар, казалось, тянулся недели и месяцы… Она желала только одного: чтобы Анджей наконец…

– Умри же… умри! – В тот раз конец его крикам положил взрыв, в этот – и в сотнях других – пробуждение от кошмара.

Жанна подобрала с пола упавшее одеяло, укрылась с головой, вновь переживая события того дня, когда жизнь поделилась на «до» и «после», события, что возвращались в ее снах с фотографической точностью каждой детали.

Родственники Анджея, приехавшие из Польши, чтобы увезти его останки домой, ни разу не навестили ее в больнице; впрочем, Жанну это не слишком удивило. Даже сам Анджей никогда не скрывал, что мать и прочие члены его многочисленной семьи с самого начала не одобряли его выбора.

Через несколько недель после катастрофы она стала постепенно приходить в себя, через два месяца он перестал сниться ей каждую ночь и звать из охваченной огнем машины, через полгода – она уже могла подолгу не вспоминать о нем вообще.

Как странно, на ее теле не осталось никаких напоминаний о той аварии – ни шрамов, ни даже следов от десятков мелких ожогов. Ничего.

И вот что-то вдруг сдвинулось не в том направлении в огромных вселенских часах.

Она провалялась в постели до половины пятого утра, хотя еще раньше знала наверняка, что больше не сможет заснуть. Затем поднялась, сварила кофе и занялась уборкой квартиры. Последний раз она мыла полы вчера, незадолго до того, как легла спать, – ну и что с того?

Когда-то, до тринадцати лет, Жанне очень хотелось научиться писать стоя – привилегия, которой Бог обделил половину человечества. Теперь она не стала бы жаловаться на то, что родилась женщиной, потому что всегда могла отыскать себе какое-нибудь бесполезное занятие по дому и не сожалеть о напрасно потраченном времени.

Когда-то она думала иначе.

– Но зачем было бросать работу – вот чего я не могу понять. Ведь тебе уже не двадцать, чтобы…

– Ладно, поздно слезы лить. – Жанна выбила ногтями мелодичную дробь о край бокала с шампанским, которое принесла Марта и которое, подобно джинну, было выпущено из бутылки по случаю их встречи, сразу, после того как они обнялись в коридоре и минуту разглядывали друг друга в поисках примет, оставленных временем за те шесть месяцев, что они не виделись. – Вообще-то, меня оттуда попросили, но позволили сохранить лицо, – добавила Жанна, вставая с кресла перед журнальным столиком, чтобы вновь наполнить бокалы.

– Даже так? – изумилась Марта. – И ты не стала бороться после тех лет, что им отдала? К тому же такие референты, как ты, по-моему, на дороге не валяются. Они еще будут жалеть.

– Честно сказать, я даже рада, – Жанна грустно улыбнулась. – Удивительно, что меня вообще так долго терпели… последнее время все буквально валилось из рук.

– Неужели все так серьезно?

Жанна не ответила, только подумала, что ей уже и не двадцать восемь – и очень скоро первая цифра ее возраста одним щелчком сменится более солидной «тройкой», будто в маленьком окошке счетчика такси: щелк! – и что-то в тебе меняется – незримо, но что-то важное, что понимаешь, лишь оглянувшись назад. Поэтому боишься. Только ее такси снова несется в полосе непроглядного тумана, из окна не разглядеть дороги впереди… И от этого страх становится еще сильнее.

– Ты меня слушаешь? Ау, я где-то здесь, – Марта была вынуждена подать знак, чтобы привлечь ее внимание, словно стояла на другом конце лесной поляны и встречала заблудившуюся подругу.

– Что? Да, конечно… Извини.

– Да что с тобой такое?

– Я просто подумала, что, когда тебе двадцать, кажется, жизнь только начинается, а к тридцати считаешь, что все лучшее уже в прошлом.

– Осень, – сказала Марта. – Это все долгая осень. Сколько помню этот город: немного зимы, немного лета, остальное – осень. Если бы стали выбирать столицы для времен года, я бы голосовала за Львов как за столицу с сентября по ноябрь. Наверное, так оно и есть на самом деле – тут ее главная резиденция. Ответ – осень. И еще нерегулярная половая жизнь. Все, что нужно для черной депрессии.

Если Марта хотела заставить подругу улыбнуться, то ей это удалось. Как почти всегда удавалось (слава Богу, ей хватило такта не завести речь о психиатре, как героине второго плана в какой-нибудь дурацкой мыльной опере).

– Представь себе, первая новость, которую я услышала, вернувшись в этот город, была о парне, перестрелявшем своих бывших одноклассников на похоронах в Брюховичах. А последнюю пулю он выпустил себе в рот.

– Я тоже слышала, – кивнула Жанна. – Кажется, он убил пятерых или шестерых, если не считать родителей, которых позже нашли дома.

Марта передернула плечами.

– Не могу даже представить, что может заставить человека перерезать глотку собственной матери. Но знаешь, что самое странное? – Она с некоторым замешательством посмотрела на Жанну. – Он приснился мне в самолете, когда мы с Робертом летели из Брюсселя в Киев. Я хочу сказать… я ведь тогда еще ничего не знала, понимаешь? Во Львове мы оказались только через два дня, пока Роберт не решил кое-какие дела в Киеве, да и у меня не было времени смотреть телевизор. В том сне я увидела, как этот парень стрелял, и они падали, один за другим… А до того, как пустить пулю в себя, он встал над вырытой могилой, куда едва успели опустить гроб, и начал кричать: «Мы выиграли? Мы выиграли?» – словно обращался к кому-то. Это было так жутко. А потом выстрелил последний раз. Многое из того, что я слышала позже, совпало. Веришь?

– Зачем тебе выдумывать, – уклончиво сказала Жанна.

Ведь с ней самой однажды произошло нечто, о чем она не решилась бы заговорить даже с Мартой. Она никогда не сомневалась, что действительно видела что-то или кого-то, выглядевшего как ее погибший отец и говорившего с ней так, словно его рот был набит морской капустой. Это висело над сочной травой, когда рядом в машине заживо сгорал Анджей.

Жанна неожиданно испытала сильное искушение рассказать обо всем Марте, но вместо этого спросила:

– Так что за женщина, про которую ты говорила?

– Ну, видишь ли, я сама в такие вещи не особенно верю, – Марта сделала волнообразный жест рукой и отпила из бокала. – Но, может, она сумеет чем-то помочь тебе. Помнишь, я как-то долго искала серьги, которые мне подарил Роберт незадолго до нашей свадьбы, просто сходила с ума. И одна знакомая посоветовала мне обратиться к этой вот… ну, ворожее или что-то вроде того. А чертовы серьги, оказывается, все это время лежали на видном месте, как письмо из рассказа Эдгара По. Короче, я справилась сама. Но ее адрес остался у меня в записной книжке.

– Ладно, я возьму, – согласилась Жанна, хотя вовсе не думала воспользоваться дурацким предложением Марты, просто боялась нечаянно обидеть ее своим отказом.

Позднее, вспоминая этот разговор о женщине, которая «умеет снять порчу и указать местонахождение пропавших вещей», Жанна пыталась понять, не возникло ли у нее еще тогда каких-нибудь дурных предчувствий.

Но нет, похоже, их действительно не было.

Чего ей не забыть, так это осознания своего полнейшего одиночества, которое захлестнуло ее после слов Марты «Неужели все так серьезно?». Она, по правде говоря, надеялась, что их разговор сложится совсем иначе, и это несколько ослабило радость встречи. Наверное, она желала получить слишком многое – в какой-то момент Жанне показалось, что она несет бессвязный вздор, сплетенный из воспоминаний о трагической смерти Анджея и ночных кошмаров, посещающих ее с регулярностью вампира… и ей вдруг стало стыдно. Она пыталась сказать то, что всегда ложится бременем на других и ставит всех в одинаково неловкое положение: потому что есть вещи, которые человек заведомо обречен проживать в одиночестве, вот и все. Заговорив об этом вслух, она сразу ощутила свое поражение. Такие дела, подруга.

– Ты права, все дело в осени. А во Львове представлен ее худший вариант – тот, что сводит людей с ума. Как того парня с пистолетом, – сказала Жанна, проводя черту под темой.

И сама отчасти поверила, что за все в ответе мерзкая старуха, сбивающая кривой клюкой листья с деревьев и поливающая город дождем. Кончится этот проклятый длинный сезон, и снег заметет ее депрессию вместе с грязной землей.

Жанна в глубине души испытала внезапную уверенность, что все именно так и произойдет, – чувство было невероятно сильным и глубоким, как озарение, и в то же время чистым и простым, как первый снег.

Но только всему этому что-то должно было предшествовать, – но, что именно, Жанна не знала.

– Наверное, тебе сейчас нужны деньги, – спохватилась Марта, когда они вышли в коридор. – Я бы могла одолжить до лучших времен.

– Нет, все в порядке, – сказала Жанна, надевая плащ, чтобы проводить подругу до остановки автобуса. – Решив от меня избавиться, начальство вдруг расщедрилось, и мне выплатили трехмесячное выходное жалованье. Но все равно спасибо.

– Да! – Марта хлопнула себя по лбу. – Ведь чуть не забыла.

Она извлекла из сумочки записную книжку, полистала и вырвала один листок:

– Думаю, мне он уже не пригодится.

– Что это?

– Адрес женщины. Живет она, правда, далековато – пара часов от города электричкой, в Судовой Вишне. Ну, в общем, если надумаешь повидаться с ней, разберешься.

– Угу, – Жанна машинально сунула листок в карман плаща и сразу же о нем забыла.

Взяв зонты, подруги вышли на улицу. Дождь прекратился, но воздух заметно похолодел, выдавая зиму, что подкрадывалась к городу.

– Заезжай к нам, как только сможешь, – сказала Марта перед тем, как сесть в автобус. – Роберт тоже будет рад тебя видеть. Кстати, он передавал тебе привет.

– Спасибо, передай и ему от меня.

И они расстались.

В следующий раз Жанна встретилась с Мартой лишь через пять лет – и то случайно. Они разошлись, сделав вид, что не узнали друг друга.

Поворачивая назад к дому, Жанна увидела прикрепленный к стеклянной стене остановки большой религиозный плакат, в верхней части которого доводилось до ее ведома крупными заглавными буквами:

ИИСУС ЛЮБИТ ТЕБЯ

а в нижней, под изображением распятия с агонизирующим телом, вопрошалось:

ОТКРОЕШЬ ЛИ ТЫ ДВЕРЬ ИИСУСУ?

Вернувшись домой, Жанна выпила чашку чая и пораньше отправилась в постель. Впервые за много ночей ей приснился не Анджей, а любвеобильный Христос, обгорелый, как головешка, который скребся в дверь ее квартиры и дурным голосом умолял его впустить.

О чем знала Эмма

Эмма Гительсон похоронила мужа в день своего сорокалетия. Следующие восемь лет она провела за разучиванием рекламных роликов по ТВ и составлением биографий героев мыльных опер, получая пенсию по инвалидности и стряпая курсовые для студентов. А потом, в конце девяносто восьмого, загнулась ее тетка, последняя из живых родственников, оставив ей дом и небольшое хозяйство в местечке, находившемся в полутора часах езды электричкой от Львова.

Эмма продала свою квартиру в городе и сменила обстановку – тетка при жизни никогда ее не жаловала, презирая еврейскую половину крови, что досталась племяннице от отца. Но Эмма утешилась наследством. Благослови Господь дыру в земле, что приютила старую суку.

В последнюю ночь на львовской квартире Эмма открыла глаза и поняла, что не одна. Кто-то смотрел на нее. Она не видела, кто, и это присутствие ничем себя не выдавало. Эмма просто знала: он там, в темноте. Ждет и смотрит на нее.

«Ты теперь всегда будешь со мной?» – прошептала она.

Ждущий Впотьмах ничего не сказал. Но Эмма все равно узнала, что он ответил «да».

«Даже если я уеду в другое место?»

И он опять ответил «да».

Эмма знала.

За три года, что она прожила в Судовой Вишне, у нее побывало около двухсот визитеров из города. Некоторые появились всего один раз, некоторые приезжали снова и снова. Только люди из города. Впотьмах сказал, что так лучше.