Общее учение о государстве Еллинек Георг

1. Место, занимаемое учением о государстве в системе наук

Изучая человека с его психической стороны, наука рассматривает его либо как индивида, либо как существо общежительное. Гуманитарные дисциплины[4], ставящие себе задачей всестороннее исследование социальной жизни человека, образуют в своей совокупности общественные, или социальные, науки.

Явления социальной жизни человека, в свою очередь, распадаются на две группы: явления, существенный момент которых составляет единая, направляющая их воля, и такие, которые существуют или, по крайней мере, могут существовать без вытекающей из них волевой организации. В первых неизбежно проявляется планомерный порядок, устанавливаемый сознательной, направленной на него волей, – в противоположность последним, порядок которых обусловливается иными факторами.

В действительности оба вида социального порядка не могут быть строго изолированы, так как нераздельное единство всей вообще социальной жизни делает невозможным существование одного из них без другого. Так, например, мы не встретим развитой государственной жизни без народного хозяйства и, наоборот, народного хозяйства без государства. Логическое различение обоих порядков, тем не менее, возможно и необходимо, ибо, как это подробнее будет доказано ниже, всякое познание обусловлено возможностью обособлять подлежащий изучению объект, извлекать его из облекающих его наслоений и выделять из тех соединений, в которых он наблюдается в действительности.

К социальным явлениям, не регулируемым планомерно единой волей, относятся язык, нравы, наука и искусства, народное хозяйство. Важнейшим из социальных явлений, основанных на волевой организации, является государство, существо которого мы пока предполагаем уже данным. Всякое выяснение существа научной дисциплины по необходимости исходит от результатов, которые лишь впоследствии могут быть прочно обоснованы.

Всю совокупность общественных наук, за исключением языкознания, которое либо совершенно игнорируется в его связи с социальными науками, либо даже прямо относится к естествознанию[5], и теперь еще нередко называют науками государственными, так как ни один организованный порядок не может существовать без государства, и государство, по размерам его деятельности и влияния, оказываемого им на человека, затрагивает и определяет всю социальную жизнь. Эту терминологию следует, однако, признать неправильной уже по тому одному, что явления социальной жизни, созданные государством или под его воздействием, должны быть отличаемы от самого государства как их источника. Наука о государстве ограничивается исключительно исследованием государства и союзов, входящих в него в качестве его неразрывных составных частей. Отношений государства к другим социальным областям она касается лишь постольку, поскольку государство направляет на них свою сознательную, регулирующую и содействующую деятельность. Народное образование, например, относится к области науки о государстве лишь постольку, поскольку государство руководит этим делом или оказывает на него влияние, между тем как техническая сторона этой публичной деятельности входит в область других дисциплин, например педагогики, которые должны быть отнесены к общественным наукам второй категории. Если и не существует такой области человеческой социальной деятельности, которая не находилась бы в каких-либо отношениях к государству, то отсюда следует только, что государственные науки находятся в тесной связи с другими социальными науками, но это не значит, что последние должны быть совершенно поглощены первыми.

Государство может быть изучаемо с разных точек зрения, в соответствии с многообразием его проявлений. Отсюда – необходимость специализации науки о государстве, сознанная лишь постепенно, по мере прогрессивного развития науки. Подобно большинству других областей знания, впоследствии распавшихся на многочисленные дисциплины, наука о государстве на заре истории является одной наукой. В этом виде мы встречаем ее у древних греков. У них «Политика» обнимала изучение и направленной на нее деятельности ее членов во всех возможных проявлениях, так что этот термин не должен быть смешиваем с «политикой» в современном значении этого слова.

В этом учении отсутствует или, по крайней мере, не сознано ясно представление о разнообразии подлежащих строгому разграничению отношений и сторон жизни государства. Под влиянием античных воззрений, употребление терминов «наука о государстве» и «политика» в качестве равнозначащих удержалось до сих пор, в частности, у романских народов и у англичан, у которых sciense politique[6], scienza politica, political science или politics и т. д. означают науку о государстве во всем ее объеме; к специализации же последней либо вовсе не делается попыток, либо эти попытки представляются крайне несовершенными.

Государственные дисциплины[7] в указанном нами смысле обнимают и все правоведение, так как право может явиться продуктом только организованных человеческих союзов. Наука о государстве классической древности не различала строго учений о праве и о государстве, тем более, что для нее все вообще человеческое общежитие имело государственный характер. Прогрессирующая специализация, обязанная своим происхождением развитию науки о праве у римлян, возвысила правоведение на степень самостоятельной области знания. Таким образом, должны быть различаемы государственные науки в широком смысле, обнимающие и все правоведение, и государственные науки в тесном смысле. Ниже мы будем употреблять термин «государственные науки» только в этом более тесном смысле.

Так как, однако, науки о государстве и о праве находятся в тесной систематической связи, то существуют дисциплины, которые должны быть отнесены к той и другой, именно дисциплины, изучающие юридические свойства и отношения самого государства, т. е. – из области учений публичного права – государственное, административное и международное право. Они являются науками как о государстве, так и о праве. На значении этой внутренней связи право- и государствоведения нам придется еще подробнее останавливаться в другом месте.

Науки распадаются на описательные (дескриптивные), объяснительные (теоретические) и прикладные (практические). Первые имеют целью установление и систематизацию явлений, вторые выясняют законы их взаимной связи, третьи – применимость их к практическим целям.

Точное разграничение науки описательной и теоретической не легко достижимо, в особенности в области социальных наук. Даже в отношении к естествоведению высказывалось мнение, что объяснение явления природы есть не что иное, как более совершенное его описание[8]. В противоположность большинству явлений природы социальные явления по общему правилу имеют не постоянный, а динамический характер: они непрерывно меняют свои свойства, свою интенсивность и течение, и мы не в состоянии выяснить точные, не вызывающие никаких сомнений законы их развития и регресса, как это делает естествознание в отношении к явлениям жизни. Объект социальных наук, таким образом, непрерывно изменяется; со спекулятивной точки зрения, от которой мы никогда не можем совершенно отказаться, хотя бы в видах гипотетического исполнения наших знаний, в этом постоянном движении можно усмотреть прогрессивное развитие: эмпирически напротив, мы можем во многих случаях констатировать лишь изменение, а не развитие.

Трудно, например, доказать, что средневековое государство, по сравнению с античным, представляло, как это часто утверждается, высшую ступень развития[9]. Но оно представляло нечто существенно отличное от античного государства и выработало явления, которых мы даже в зародыше не найдем в последнем. Расчленявшая средневековое государство противоположность между князем и народом, во все продолжение средних веков не примеренная до полного единения, сословное представительство, требование ограничения сферы государственной деятельности, – все это феномены, совершенно неизвестные древнему государству. Самое существо государства поэтому изменилось с течением времени в определенных отношениях, в противоположность естественным явлениям, которые либо остаются неизменными, либо правильно повторяются, либо, наконец, преобразуются, усложняясь или упрощаясь, по определенным доступным познанию законам. Ниже мы остановимся подробнее на этом вопросе, имеющем существенное значение для планомерного изучения социальных явлений: в особом и более подробном выяснении нуждается также вопрос о границах каузального познания в области социальной науки.

В социальных науках описание и объяснение нередко должны сливаться уже по указанной выше причине. то описывает, например, изменчивый ход какого-либо социального явления, непрерывно меняющего на своем историческом пути свое внутреннее существо, тот объясняет в то же время взаимную связь его отдельных фазисов; в противном случае он может дать лишенное научного знания внешнее описание. Поэтому при нижеследующем перечислении входящих в область науки о государстве отдельных дисциплин, логическое различение которых необходимо в интересах правильной ориентировки, надлежит иметь в виду, что основанная на природе объектов изучения тесная связь различных научных положений делает невозможным полное, заключенное в точные пределы отграничение каждой отдельной дисциплины.

Описательной основой всех социальных, а стало быть, и государственных наук является история, которая установляет и излагает социальные факты в их историческом движении, выясняя также их внешнюю и внутреннюю связь[10]. Для науки о государстве преимущественное значение имеет политическая история, изучающая развитие судьбы и падение государств. Но и социальная история, трактующая об общественных явлениях, не имеющих непосредственно политического характера, представляется весьма важной для выяснения теоретических проблем государственных наук, ввиду объективной связи всех явлений социальной жизни. К истории примыкают государствоведение (Staatenkunde) и относящаяся к государственным явлениям часть статистики, политическая и административная статистика, из которых первая описывает институты отдельных государств современных и ближайшего прошлого, а вторая «точно исследует те стороны государственной и общественной жизни, которые могут быть выражены в цифрах»[11]. Теоретической наукой о государстве является теоретическое государствоведение, или учение о государстве, задача которого заключается в познании всех сторон бытия государства. Она есть в то же время наука описательная, поскольку она установляет признаки государства и формы его проявления. Но это описание есть в то же время и объяснение, ибо объект этой науки принадлежит не к чувственному миру, а может быть установлен и сознан лишь путем научного исследования, и только пытаясь объяснить его, мы можем его описать. Кроме того, выяснение отношений причинности поставлено в этой области в гораздо более узкие границы, чем в естественнонаучных дисциплинах, так как здесь наука, – как это подробнее будет показано ниже, – не в состоянии установить всеобщие теоретические законы, определяющие причинную связь явлений.

2. Система учения о государстве

Теоретическая наука о государстве, или учение о государстве, распадается на общее и особенное учение о государстве[12]. Первое стремится выяснить основы всего учения о государстве, подвергая научному исследованию явление государства вообще и основные его определения. Свои выводы оно извлекает из исследования не отдельных государственных образований, а всей совокупности исторических и социальных форм проявления государства.

Общее учение о государстве пополняется особенным учением о государстве, которое может исследовать предмет двояким путем. Особенное учение о государстве занимается либо сравнением отдельных учреждений государств вообще или определенной группы государств или – еще уже – определенной группы государств на протяжении известной эпохи, имея при этом целью конструировать и объяснить типы этих учреждений, или же особенное учение о государстве есть просто познание учреждений конкретного государства в их историческом развитии или в их современной форме. Особенное учение о государстве есть, таким образом, либо учение об отдельных учреждениях государства вообще, либо учение об учреждениях отдельного государства. В первом значении его можно назвать специальным, во втором – индивидуальным учением о государстве.

Полное понимание институтов отдельного государства возможно лишь на основе как общего учения о государстве, так и специального – об отдельных учреждениях государства, так как все единичное может быть понято лишь в связи с тем целым, в состав которого оно входит. Плодотворная разработка индивидуального учения о государстве возможна поэтому лишь на почве результатов обеих указанных основных дисциплин.

Учение о государстве исследует государство во всех существенных его проявлениях. Оно распадается на две главные области, соответственно двум точкам зрения, с которых государство может быть рассматриваемо. Государство есть, во-первых, социальное явление, а во-вторых, – правовой институт. Соответственно этому наука о государстве распадается на социальное учение о государстве и учение о государственном праве. Общее учение о государстве, в частности, состоит, таким образом, из двух отделов: общего социального учения о государстве и общего учения о государственном праве.

Общее учение о государственном праве, т. е. учение о юридической природе государства и основных государственно-правовых понятиях, составляет, таким образом, только часть общего учения о государстве.

Право есть одна из важнейших сторон государства; государство не возможно без права, но встречаемое нередко и в новейшей литературе отождествление учения о государстве и учения о государственном праве основано на грубом недоразумении, объясняемом историческим происхождением современного учения о государстве. Источником последнего послужила доктрина естественного права, стремившаяся выяснить юридическое основание государства[13]. Это юридическое основание естественное право нередко отождествляло с историческим основанием возникновения государства и соответственно тому рассматривало государство исключительно как правовое образование. В эпоху господства естественного права науки о государстве и о государственном праве поэтому весьма редко различались. Только политика как прикладная наука о государстве признается государствоведами этой эпохи самостоятельной дисциплиной. В политической литературе от Макиавелли до Монтескье мы находим многочисленные теоретические исследования, которые теперь должны быть отнесены к той именно части учения о государстве, которая не входит в учение о государственном праве.

Если таким образом учение о государственном праве и представляет обособленную область в пределах всего учения о государстве, – оно все-таки является только частью целого. Учение о государстве и о государственном праве – не противоположности. Противополагаемы должны быть с систематической точки зрения социальное учение о государстве, рассматривающее государство как общественное образование во всей полноте его бытия, и учение о государственном праве как юридическая часть учения о государстве. Это разделение и противопоставление основано на различии господствующих в обеих областях методов. В научном изложении учения о государстве юридическое не должно быть смешиваемо с тем, что предшествует праву. Но, изучая внутреннюю связь того и другого, дисциплины, излагающие все учения о государстве, должны быть чужды двух одинаково опасных по своим последствиям заблуждений: веры в то, что единственно правильным является социологическое, историческое, политическое, вообще не юридическое объяснение государства, и противоположного убеждения, что только юрист с его методами исследования призван разрешить все задачи, связанные с государственными явлениями[14].

Выяснение связи социального учения о государстве с учением о государственном праве имеет, однако, весьма важное значение и для плодотворности изысканий в области государственно-правовых проблем. Широко поставленное учение о государстве служит основой всякого теоретического познания государства. Все исследования, основанные не на этом прочном фундаменте, неизбежно приводят к превратным и односторонним результатам. Если поэтому учение о государственном праве и изолирует юридическую сторону государства, чтобы достичь полного ее познания, оно должно, однако, исходить из принципов, вытекающих из всестороннего изучения государства. Системы государственного права по настоящее время обычно начинаются общими учениями о государстве, которым придается значение прочно установившейся догмы, без указания, однако, ее источника, и которые тем важнее, что из них делаются самые существенные выводы. При преобладающем дедуктивном характере юридических исследований выводы нередко уже a priori даны с этими догматическими положениями. Все одностороннее, противоречивое и сомнительное в господствующих государственно-правовых воззрениях в значительной мере объясняется неправильным или недостаточным обоснованием их определенными положениями учения о государстве.

3. Политика и ее отношение к учению о государстве

Прикладной или практической наукой о государстве является политика, т. е. учение о достижении определенных государственных целей, и, следовательно, анализ явлений государственной жизни с определенных телеологических точек зрения, являющихся в то же время критическим мерилом при обсуждении явлений и отношений государственной жизни[15]. Если учение о государстве только познает, то политика, по существу, только оценивает. В этом тесном значении, которое одно только и может обеспечить за политикой право на самостоятельное существование, она выяснена лишь в новейшее время в немецкой науке, которой мы обязаны окончательным расчленением всеобъемлющей античной категории политики на социальное учение о государстве, государственное право и политику.

Так как абсолютные цели могут быть выяснены только путем метафизической спекуляции, то эмпирическая, законченная и обладающая объективной убедительностью политическая наука – невозможна. Научную ценность могут иметь только относительные, т. е. такие политические исследования, которые гипотетически исходят из определенной цели как желательной, но при этом допускают возможность и других телеологических точек зрения. Политические исследования имеют поэтому, по общему правилу, партийный отпечаток, тем более что они редко ограничиваются эмпирическими, относительными целями, так что присоединяется еще противоположность между метафизическими и эмпирическими целями, отражающаяся на характере исследования и его результатов. Уже при беглом обзоре политической литературы мы убеждаемся, что различие миросозерцаний, представлений о конечных целях человеческого общежития определяет – нередко бессознательно – характер весьма значительной части политических исследований.

Политика как наука прикладная есть в то же время учение об искусстве государственной деятельности[16] и потому необходимо направлена на будущее, между тем как учение о государстве как учение о существующем обращено к прошлому и настоящему. Политические исследования могут, однако, простираться и на прошлое и настоящее, чтобы извлечь из этого уроки для будущего. Направленная на настоящее, политика получает характер критического учения, выясняющего, с точки зрения определенных телеологических принципов, необходимость сохранения или преобразования существующего порядка. Но и прошлое может быть предметом критического изучения с точки зрения определенных целей. В область политического исследования входит и вопрос, повели или не повели определенные деяния исторических лиц к предположенной ими или другой желательной цели. Исследование влияния созданной Периклом демократии на развитие афинского государства или диктатуры Суллы – на падение римской республики имеет не менее политический характер, чем попытки выяснить влияние общего избирательного права на будущие судьбы Германской империи. Всякое прагматическое историческое исследование является поэтому в то же время и политическим[17]. Конечная, хотя нередко не высказываемая цель таких обращенных к прошлому политических исследований также относится к будущему, так как эти исследования служат не самоцелью, а только средством выяснить нормы желательного способа действий в аналогичных случаях. Политика есть, таким образом, учение не о существующем, а о том, что должно существовать.

Если таким образом политика по своим целям и методу, безусловно, должна быть отличаема от социального учения о государстве и учения о государственном праве, то, с другой стороны, при тесной внутренней связи всех областей одной науки прикладная дисциплина имеет важное значение для плодотворности изысканий в области теоретической. Для всестороннего познания как статики государственного порядка, изучаемого социальной наукой о государстве, так и юридических норм этого порядка, исследуемых государственным правом, необходимо восполняющее эти науки политическое изучение государства. В действительности государство находится в состоянии постоянного движения, и социальное учение о государстве и учение о государственном праве дают картину лишь данного момента его жизни. Все важнейшие жизненные процессы государства, как и все нормы его правопорядка, до и во время их возникновения служили, однако, предметом политических исследований и мероприятий; всякое законченное государственное действие, всякое действующее право имеют политические последствия. Совершенно игнорируя политику, мы можем поэтому прийти только к бессодержательным выводам или, в лучшем случае, к познанию бездушного государственного скелета. В теоретическом учении о государстве как науке понятий все абстрактно; конкретное проявляется в потоке политической жизни, непрерывно меняющем, в своем историческом течении, создаваемые им образы.

В частности, государственно-правовые исследования, только считаясь с политически возможным, получают содержание и цель. При всей нежелательности смешения права и политики, при всей необходимости строгого их разграничения ни одно исследование в области государственного права не может дать плодотворных результатов, если оно не считается с тем, что представляется политически возможным. Государственное право рискует в этом случае превратиться в чуждую жизни и реального знания чисто схоластическую дисциплину.

Важнейшее положение, вытекающее из сказанного, сводится к тому, что политически невозможное не может быть объектом серьезного юридического исследования. Праздным представляется, например, исследование вопроса, какие юридические последствия должно бы иметь неназначение германским императором нового канцлера после отставления им прежнего или отказ союзного совета предложить кандидатов на освободившиеся вакансии в имперском суде. Праздными представляются мне также рассуждения о последствиях отречения одного из германских союзных государств от принадлежащих ему как таковому особых прав (Sonderrecht) вопреки направленным против такого отречения постановлениям партикулярного законодательства[18], или вопрос о допустимости реальной унии одного из германских государств со стоящим вне союза государством, или о возможности войны между государствами, входящими в состав личной унии[19]. Всякое право должно быть действующим, т. е. обладать возможностью осуществления на практике, что не может быть осуществлено – не должно быть предметом юридического исследования.

Второй важный принцип, который наука права почерпает из политического познания, гласит, что действия верховных государственных органов должны быть презюмируемы правомерными. Пока никто из имеющих право возражения против действий этих органов не пользуется этим своим правом или не объявляет их недействительными, они должны быть рассматриваемы как правомерные, – даже в том случае, если это не совпадает с буквой конституции. Неправильно поэтому такое толкование понятия «надзор» в ст. 4 имперской (германской) Конституции, которое приводить к тому, что компетенция значительного числа имперских установлений является прямо противоречащей Конституции[20]. Точно так же нельзя рассматривать решения германского рейхстага как ряд нарушений Конституции только потому, что при голосовании депутаты часто присутствуют в меньшем числе, чем это необходимо для законности решения[21]. Состав рейхстага почитается, напротив, законным, пока противное не констатировано президентом собрания. Допустимость представительства императора в империи и короля в Пруссии, вопреки теоретическим сомнениям, не оспаривается ни одним компетентным органом[22]. Саксонская военная конвенция, признаваемая некоторыми авторами недействительной, фактически имеет силу, так как никто из имеющих право на это не подвергал сомнению ее действительность[23]. Теоретическое признание недействительности такого рода отношений должно повести к выводу, что то, что считается действующим правом, в действительности не может быть так квалифицируемо. Но фактически неоспоренное осуществление права должно в результате породить новое право, обязательное и с теоретической точки зрения; таким образом, и для теории, хотя бы даже игнорирующей вопрос о политически возможном, мнимые теоретические нарушения конституции в окончательном результате преобразуют самый правопорядок.

Государственно-правовая теория должна, таким образом, если она не желает уклониться от правильного пути, постоянно иметь в виду реальную политическую жизнь. С другой стороны, политическое изучение всегда связано с требованием нового права, в свою очередь, предполагающим всегда основательное знакомство с правом действующим. Учение о государственном праве имеет поэтому большое значение для политики, которая без его помощи не может выполнить своей задачи. Критика данных институтов публичного права есть политическая задача, к решению которой призвано учение о государственном праве как общее и специальное, так и учение о праве конкретного государства. Наука права не выполнила бы лучшей части своего призвания, если бы она обращалась только назад и не содействовала бы в то же время проложению пути к лучшему будущему[24].

4. Каузальная и нормативная наука

Указанные выше отдельные отрасли государственных наук должны быть рассмотрены еще с другой точки зрения. Мы имеем в виду различие между каузальным и нормативным познанием. Существуют двоякого рода правила: такие, которые выражают причинную связь явлений, и затем такие, которые должны быть осуществлены человеком, его мыслью и деяниями, – другими словами, правила существования и правила долженствования.

Вторая группа, группа норм, подобно первой, может быть объектом как описания, так и объяснения. Констатирование норм социального поведения, познание их внутренней связи, как между собой, так и со всей совокупностью социальных сил, под воздействием которых они выработались, представляются одной из плодотворнейших задач социально-научного исследования. Из норм, входящих в область учения о государстве, наиболее важными являются нормы юридические. Правоведение не есть поэтому наука о законах существующего, а наука – нормативная.

Отсюда вытекает важное методологическое различие между социальным учением о государстве и учением о государственном праве. Содержанием первого является фактическое, историческое или, как не совсем правильно выражаются, естественное бытие государства, второго – те юридические нормы, которые должны найти свое выражение в этом реальном бытии. Эти нормы не суть что-либо само по себе существующее, а нечто, долженствующее быть осуществленным в деяниях человека. Это различие – коренное, устраняющее всякую возможность смешения обеих частей учения о государстве.

Содержанием прикладной науки о государстве также служат нормы. Политика признает, как право, не существующее, – а должное. Нормы права и нормы политики, однако, существенно различны и не должны быть смешиваемы. Юридические нормы являются действующими, т. е. находящимися в силе, – исполнение их обеспечивается определенными гарантиями. Как действующие юридические нормы имеют двойственный характер: они являются не только чем-то должным, но и чем-то существующим. Положительное право отличается от всех других волевых норм тем, что оно в качестве реальной силы производит определенное, подлежащее учету действие. В этом направлении право составляет поэтому предмет науки о существующем. Исторические исследования в области права и народного хозяйства, социально-политическая критика существующего порядка и т. д. рассматривают право как действительный фактор народной жизни, они обращаются в области права исключительно к существующему. В частности, история может наследовать право только как реально существующее, по фактическому его воздействию на жизнь, так как все должное по самой своей природе относится к будущему.

Политические нормы действуют, напротив, только в силу свободного признания; нет такой силы, которая проводила бы их в жизнь, кроме самостоятельно вырабатываемого каждым призванным к тому индивидуумом убеждения в их внутренней необходимости; они не могут быть никому навязаны. Юридические нормы – за исключением переходных форм – всегда бесспорны; политические, напротив, по общему правилу, вызывают сомнения, ибо объективно-истинные политические правила не могут быть выработаны уже по одному тому, что все конкретные политические цели имеют либо относительный, либо метафизический характер, и в том и в другом случаях они вытекают из индивидуальных или партийных мнений и верований.

5. Ограничение задач общего учения о государстве

Хотя государство есть институт общечеловеческий, однако не может быть и речи о единстве, общности происхождения всех государств. Первоосновы социальных учреждений еще не раскрыты наукой. В новейшее время, правда, этнологические и доисторические исследования энергично занялись разрешением загадок первобытной истории человечества. Но, несмотря на обильную литературу, располагающую обширным материалом, прочные, не вызывающие сомнений результаты крайне незначительны. Так, прежде всего, в наиболее исследованной области, в учении о происхождении семьи, мы встречаем множество резко противоположных друг другу воззрений, ни одно из которых не может быть признано господствующим. Конструкции всякого рода заменяют доказательства; всякий исследователь, который полагает необходимым – для более полного понимания исторических явлений или даже для определения будущего их развития – изучить ab ovo развитие социальных отношений, может выбрать из богатого материала то, что оказывается более подходящим для его априорных теорий и социальных и политических идеалов.

При таких условиях научное исследование явлений государственной жизни может идти двояким путем. Приходится либо принять на веру ту или иную, более или менее шаткую гипотезу о первоосновах социальных институтов, либо же отказаться от попыток выяснить эти основы в том убеждении, что с точки зрения нашей современной (а вероятно, и будущей) науки представляется невозможным обосновать какую бы то ни было социально-научную дисциплину так, чтобы с достоверностью был установлен весь процесс эволюции подлежащих объяснению явлений с первоначального момента их зарождения. Добросовестному исследователю, который не намерен самостоятельно заняться исследованием первобытной истории и вынужден только пользоваться ее выводами для своих целей, не остается иного выбора, как прибегнуть к этой второй альтернативе.

Такого рода ограничение тем более рационально, что дальнейшая эволюция социальных учреждений, как это подробнее будет показано ниже, не зависит вовсе от их происхождения, ибо при одном и том же исходном пункте один и тот же институт может, напротив, претерпеть самые разнообразные изменения, что, впрочем, и без дальнейших доказательств должно быть допущено всеми теми, кто стремится свести существующее многообразие к первоначальному единству.

Второе ограничение нашей задачи заключается в том, что объектом нашего исследования является по существу только жизнь современных западных государств и их прошлое, поскольку оно необходимо для уяснения настоящего. Эти государства образуют в своем историческом развитии самостоятельную ветвь всей семьи государств. Мир азиатских государств имеет, конечно, общие корни с западноевропейскими государствами, но развитие их шло независимо от последних. Восточная культура, без сомнения, воздействовала на Элладу и Рим, и соответственно этому политические учреждения Египта, Персии и т. д. приобрели определенное значение в истории развития этих государств. Подробное исследование и выяснение влияния древневосточных государств представляется, однако, невозможным, так как мы располагаем в этом отношении слишком недостаточным материалом, и суждения, на нем основанные, могли бы быть только поверхностными. Нам известны только внешние контуры государственного устройства Древнего Востока; но детали образования и исторического развития отдельных институтов – а именно эти детали для нас прежде всего важны – по большей части совершенно не выяснены, и то, что предлагается в виде таких детальных указаний, на самом деле является лишь субъективной конструкцией историков. То, что нам известно о Древнем Востоке, в большинстве случаев может поэтому служить лишь иллюстрацией, но не прочным основанием строго научного и потому построенного на возможно прочном базисе учения о государстве. Что туземные американские, африканские и полинезийские государственные образования не имели никакой связи с западными, не требует подробных доказательств. Ссылкой на них мы можем пользоваться поэтому только для примера или в виде корректива к слишком поспешным обобщениям.

Такое ограничение задачи во времени и пространстве отнюдь не влечет за собою, однако, неполноты или, по крайней мере, большей неполноты, чем та, которая свойственна всем другим выросшим на исторической почве дисциплинам. История всегда фрагментарна. Требовать, чтобы научное познание было основано на всем историческом прошлом, значит, желать невозможного или проложить путь спекуляции, которая по своей внутренней ценности ничем не отличается от фантастических исторических конструкций прежнего времени, имеющих с современной точки зрения в лучшем случае анекдотическое значение. Но и то обстоятельство, что мы не принимаем во внимание или уделяем меньше внимания истории и современному строю незападных государств, не уменьшает научной ценности нашего труда. Прежде всего потому, что мы не обладаем относительно них достаточными сведениями, основанными на точном знакомстве с их историей. А затем – сравнительное изучение образований, исторически и социально не связанных между собою, вообще не может способствовать более глубокому проникновению в их существо; как это подробнее будет показано ниже, мы можем таким путем прийти лишь к общим, но бессодержательным положениям весьма незначительной научной ценности.

Наше изложение мы ограничиваем, наконец, исключением из него политики. Не в том смысле, чтобы мы избегали политических рассуждений, что, очевидно, противоречило бы нашим предыдущим замечаниям об отношении политики к учению о государстве; но мы уделяем внимание политике лишь постольку, поскольку это необходимо для лучшего понимания теоретических проблем. Более подробно мы останавливаемся на промежуточных областях, которые должны быть рассмотрены с точки зрения как учения о государстве, так и политики, на вопросах о внутреннем основании и цели государства, без которых невозможно и законченное теоретическое познание государства.

[25]

1. Необходимость исследования методологических вопросов

Всякий приступающий к исследованию основных социальных проблем не может не почувствовать с первых же шагов отсутствие глубоко продуманной методологии. В литературе учения о государстве господствует в этом отношении величайшая путаница, так как значительная часть авторов, – в том числе и такие, которым мы обязаны весьма плодотворными исследованиями детальных вопросов – вообще не уясняют себе, с какими трудностями связано изучение основных феноменов, с какими приходится считаться тонкими различиями, как велик именно в этой области соблазн принять образы и аналогии за реальные истины. В настоящее время только зарождается систематическая, охватывающая весь предмет и затрагивающая все трудности логика социальных наук, подобная той, которая уже достигла значительных успехов в области естествознания[26]. Но и эти зачатки относятся преимущественно к истории[27], политической экономии[28], социологии[29] и статистике[30], к учению же о государстве – лишь в весьма незначительной мере[31]. Этим следует объяснить, что вплоть до настоящего времени всякое, хотя бы и бессмысленное, измышление из области учения о государстве, если только оно преподносилось с должным апломбом, обращало на себя внимание в литературе и серьезно обсуждалось. Утверждения заменяли факты, убеждения – доказательства, неясность сходила за глубокомыслие, произвольные умствования – за высшее познание. По этой, главным образом, причине в истории литературы учения о государстве в новейшее время образовался столь значительный пробел, что в течение последних десятилетий ни один систематический труд не сумел привлечь к себе хотя бы некоторого внимания. Старые, ненадежные методы или, точнее, прежнее отсутствие метода несовместимо более с требованиями современной научной мысли. Новые же методы еще только нарождаются, поэтому исследователи стараются, как-нибудь наскоро коснувшись основных понятий, затем уже сосредоточить преимущественное внимание на исследовании деталей. Так как, однако, такое исследование во многих важных пунктах основано на дедукции из этих пренебрегаемых наукой основных понятий, то неизбежны грубые, тормозящие плодотворное развитие науки ошибки.

Всякое исследование основных явлений государственной жизни должно теперь поэтому начинаться с установления методологических принципов на основе результатов новейших изысканий в области теории познания и логики. Лишь при этом условии мы приобретаем надежное орудие, как для критического отношения к прежней литературе, так и для плодотворных самостоятельных исследований. Ниже мы даем поэтому некоторые наиболее существенные указания относительно метода, которому мы следовали в нашем труде, в самых общих, впрочем, чертах; останавливаться, как бы это ни было желательно, на деталях мы не можем, так как это расширило бы наше введение до пределов специального исследования.

2. Отличие социально-научного познания от естественнонаучного

Явления природы отличаются от социальных тем, что в первых можно проследить влияние общих законов таким образом, что каждое отдельное явление может быть непосредственно рассматриваемо как типичное для целой группы. Выяснив в отдельном случае отношение, в котором кислород в соединении с водородом образует воду, мы можем распространить результат на все возможные случаи того же рода; если мы знаем строение какого-либо отдельного животного, то тем самым мы знаем строение и всех других представителей того же вида.

Каждый учебник по естественной истории доказывает, что в этой области как отдельное явление, так и индивид без дальнейшего обоснования рассматриваются как представители общего типа и этим исчерпывается их значение для науки.

Совершенно иначе обстоит дело с историческими и социальными явлениями[32]. Можно, конечно, и здесь выставить вытекающее из общих принципов теории познания требование, чтобы отдельные явления в их совокупности конструировались как результат действия постоянных законов, проявляющихся в конкретных фактах: при тех средствах и методах, которыми мы располагаем, нам – насколько можно предвидеть – едва ли удастся выяснить такие законы в более или менее значительных размерах. Это относится не только к объясняющим причинную связь явлений каузальным законам, но и к законам эмпирическим, лишь констатирующим посредством определенной и неизменной формулы фактическую правильную повторяемость определенных явлений. В психической области мы не можем пользоваться тем мерилом, которым мы измеряем явления природы, или оно не может, по крайней мере, подвинуть нас далеко вперед. Цель естествознания – превращение качеств в количества – недостижима для мира исторических явлений. Философы истории прежнего времени и современные социологи конструировали, правда, многочисленные исторические законы; но, поскольку речь идет не об общих местах, трудно указать хотя бы двух из них, которые сходились бы в каком-либо существенном пункте. Предполагаемый закон оказывается, по общему правилу, лишь конструкцией, основанной на не могущих быть доказанными предположениях и недостаточном знакомстве с фактами. Поэтому мы и не умеем никогда определить хотя бы с некоторой достоверностью будущее историческое событие, между тем как на основании естественнонаучных данных предсказываются даже сравнительно сложные физические явления.

Причина этого заключается в том, что социальные явления никогда не представляются результатом действия только общих сил, но, прежде всего, и продуктами деятельности определенных индивидов. Но человек существенно отличается от сил природы тем, что в противоположность однородности последних он бесконечно разнообразен. Все силы природы могут быть измерены путем выражения их в определенных единицах силы. Мельчайшие материальные частицы как в простой форме атома, так и в сложной – молекулы, безусловно, однородны: атом углерода, молекула угольной кислоты, безусловно, тождественны по своим специфическим особенностям с другими атомами и молекулами того же рода. Человеческие же индивиды, напротив, бесконечно различны; в каждом из них имеется своеобразный, не повторяющийся элемент, которым определяется его социальная деятельность. И в природе каждый отдельный объект имеет индивидуальные черты, отличающие его от всех других того же рода. Чем сложнее эти объекты, тем сильнее проявляются в них индивидуализирующие элементы. У высших растений и животных они сразу очевидны для всякого. Но это индивидуальное не составляет или, по крайней мере, лишь в незначительной мере является предметом естественнонаучного исследования. В человеческих же делах индивидуализирующие элементы преобладают настолько, что игнорирующая их наука может дать лишь скудные, не охватывающие всей полноты реальной жизни результаты[33].

Если таким образом влияние основного фактора всех социальных явлений – индивида – никогда не может быть предусмотрено во всей его полноте, то тем самым доказана невозможность широкого познания социальных законов. Всякий исторический факт, всякое социальное явление, как бы оно ни было однородно и аналогично с другими, всегда определяется индивидуальными моментами, специфически отличающими его от всех других явлений, даже наиболее ему родственных. Ни одно социальное событие никогда не является только представителем определенного рода явлений, но всегда в то же время есть нечто происходящее только однажды, никогда не повторяющееся, как никогда не повторяется тот же индивид в необозримом многообразии человеческих индивидуальностей.

3. Установление типов в социальной науке

Несмотря на это разнообразие, различие между индивидами не настолько значительно, чтобы не существовало определенных общих черт в их психической организации. Рядом с индивидуализирующими в ней заключены и существенные общие элементы. Если бы последних не существовало, вообще невозможно было бы достичь научного познания человека и его дел. Побуждения, способности, склонности до известной степени общи всем людям или более или менее широким общественным группам. Вся наша житейская мудрость основана на познании однородного в человеческой природе, все наши поступки и помыслы о близком и далеком будущем – на убеждении, что в разнообразии дел человеческих всегда проявляется, однако, нечто тождественное, независимое от индивидуальных особенностей.

Этим указывается путь и цель социально-научного исследования. В однородных явлениях природы преобладающее значение для науки имеют элементы тождественные, между тем как в социальных явлениях последние настолько отодвигаются элементами индивидуализирующими, что социальное событие никогда не повторяется в тождественной, а только в аналогичной форме. Естествознание может поэтому игнорировать индивидуализирующие элементы; оно может с успехом уделять внимание только тождественному в явлениях. Однородные социальные события, напротив, лишь в незначительной мере тождественны, преимущественно же – только аналогичны. Общие законы не могут здесь поэтому объяснить отдельное явление: последнее никогда не должно быть рассматриваемо как простое осуществление чего-то общего, проявляющегося в нем в чистом виде, в противном случае мы получим о нем совершенно недостаточное, поверхностное представление. Справедливое замечание римского юриста относительно гражданского права, что всякое определение опасно, так как содержит слишком мало для того, чтобы его нельзя было опровергнуть, приложило ко всем общим положениям во всей области социальных наук. Полнота жизни не умещается в узкие шаблоны. Если же расширить эти шаблоны, то они станут либо настолько бессодержательными и само собою понятными, что едва ли представят какую-либо научную ценность, либо настолько неверными, что будут опровергнуты при самой поверхностной критике[34].

Но если мы не в состоянии, по самой природе наших научных средств и методов, раз и навсегда постигнуть весь ход исторической жизни, то трудности, встречаемые наукой на этом пути, значительно уменьшаются, если мы выделим и подвергнем исследованию определенные стороны человеческого общения. Всякое научное обособление уже как таковое страдает, правда, определенными недостатками, так как разум обособляет здесь то, что в жизни проявляется в неразрывном единстве; эти недостатки, однако, могут быть легко сглажены, если только мы вполне сознаем, что достигнутые путем такого обособления результаты не являются чем-либо окончательным, а подлежат непрерывному исправлению путем установления связи между теоретически обособленными явлениями и теми областями, к которым они принадлежат.

При таком обособлении урезывается также значение индивидуального, так что отношение общих факторов к индивидуальным изменяется в пользу первых. Юрист, например, обособляя правовую жизнь народа, рассматривает индивидов только в их отношении к правопорядку, причем игнорируются и в известной мере могут быть игнорируемы многочисленные значительные различия между людьми. Право считается с возрастом и полом человека, его профессией и сословием, внимательным или легкомысленным, злонамеренным или неосторожным способом действий. Более тонкие оттенки личности ускользают от взгляда юриста и судьи. Их удовлетворяют Кай и Тиций, истец и ответчик, представляющие нечто общее, аналогичное тонам в акустике или краскам в оптике. Но в действительной жизни индивидуализируются все сделки и деликты, здесь действует старое правило: si duo faciunt idem non est idem. Все вообще купли-продажи, совершаемые на ярмарке, юрист в огромном большинстве подводит под один и тот же тип. Но по их экономическим условиям и целям, по их значению для каждого отдельного домохозяйства они также являют весьма значительное разнообразие, представляющее высокий интерес для того, кто хочет изучить повседневный оборот с народнохозяйственной, статистической, гигиенической и т. п. точек зрения, ускользающих от юриста. И тот юрист, который считает свои приемы изучения житейских отношений единственно правильными, без сомнения, не может быть признан человеком науки в пол-ном значении этого слова. Ведь всякое преобразование и прогрессивное развитие права исходит, прежде всего, из познания того, что находится вне права – впереди него и за ним.

Но если, таким образом, при обособленном объекте влияние индивидуализирующих элементов относительно меньше, то все-таки оно существует и здесь. Отсюда – многочисленные исключения из юридических правил; этим же объясняется тот факт, что законодатель, конструируя в области гражданского права типы, широко допускает, однако, исходящие от индивидуальной воли уклонения от типа: диспозитивное право есть продукт индивидуализма, которым проникнута и юридическая жизнь. В уголовном праве относительные санкции, основания применения и отмены наказания служат для того, чтобы дать юридическое выражение строго индивидуальному элементу в преступном деянии. Чем более общий характер имеет правоположение, тем более исключений должно быть допущено из него, тем меньше можно с определенностью рассчитывать на то, что оно подтвердится в отдельном случае. Индивидуализирующие элементы являются теми подводными камнями, о которые разбивается всякая попытка широких обобщений в праве. Естественное право, состоящее из одних только общих положений, которые либо не применяются вовсе, либо нигде не осуществляются полностью, представляет поэтому самую резкую противоположность праву положительному.

Сказанное приложимо не только к юридическим, но и к государственным отношениям – как к историческому явлению самого государства, так и к отдельным его членам и функциям. Каждое государство, каждый орган его, каждое событие в жизни государства является прежде всего чем-то совершенно индивидуальным. Но при обособлении государственных явлений в них выступают общие, повторяющиеся во всех элементы, требующие научного выяснения. В строе и составе государств, в характере и размере их функций мы находим благодаря раскрываемой обособлением объекта тождественности известных элементов весьма широкие аналогии. В силу этого государства могут быть классифицируемы, а государственные учреждения – подчинены единым понятиям, и таким образом может быть положено основание науке о государстве. Но и эта наука не должна упускать из виду, что ни одно государство и ни одно государственное учреждение не есть простое осуществление какого-либо абстракта или повторение чего-либо уже существовавшего.

Франция Людовика XIV, Пруссия Фридриха-Вильгельма III и Россия при императоре Александре III не суть просто три отдельных примера одного и того же типа абсолютной монархии, но и три коренным образом различных государственных образования. В силу преобладания над тождественными индивидуализирующих элементов, которые выступают тем ярче, чем больше мы знакомимся со всей совокупностью условий и отношений конкретной жизни отдельного государства, в этой области никогда не наблюдаются вполне равные, а лишь однородные явления: реальные образования не тождественны, а только подобны друг другу.

Этим определяются пределы задачи, к разрешению которой призвана наука. Возможно изучение отдельного государства, описание всех его особенностей, – как с историко-политической, так и юридической стороны. В такой дисциплине все конкретно, положительно, индивидуально, реально. Отдельное государство ни в каком отношении не представляется, однако, явлением обособленным. Ему предшествовало все предыдущее развитие государственных учреждений вообще; более или менее сознательно оно подчинялось влиянию других государств, прежних и современных; вовлеченное в поток исторической жизни оно непрерывно преобразуется под воздействием исторических сил, не ограниченных пределами его территории; находясь в постоянных сношениях с другими государствами, оно должно признавать их равными себе и не может поэтому, при всех своих особенностях, считать себя единственным в своем роде. К изучению отдельного государства должно, таким образом, присоединиться изучение государства вообще и отдельных государственных учреждений, поскольку они развиваются в виде однородных явлений в конкретных государственных образованиях. Только благодаря такому изучению конкретное государство вообще может быть понято в его своеобразии, ибо только оно отделяет типичное от индивидуального, что равно важно как для теоретического познания, так и для политической деятельности.

4. Типы как предмет учения о государстве

Задачей науки о государстве и государственных учреждениях вообще является, таким образом, выяснение этих типических элементов в государственных образованиях и их взаимных отношений друг к другу. Это на первый взгляд столь простое положение нуждается, однако, в подробном пояснении.

Прежде всего должно быть с полной ясностью установлено самое понятие типа. Именно в тех превращениях, которые претерпело это понятие в науке о государстве новейшего времени, сказался переворот, пережитый самой наукой. Понятие типа может быть конструируемо, прежде всего, как обозначение совершенного существа данного рода, мыслимого, по Платону, как идея, лишь несовершенно проявляющаяся в индивидах, или, по Аристотелю, как активная, формирующая сила, создающая отдельные экземпляры рода. Это – понятие идеального типа, которое непрерывно занимало научную мысль со времен эллинской философии через средневековую схоластику вплоть до наших дней.

Этот идеальный тип имеет, однако, существенно телеологическое значение: проявить его есть всякого существа и всякого человеческого явления. Он есть не что-либо существующее, а долженствующее существовать[35]. В силу этого он служит в то же время и мерилом для оценки существующего. То, что соответствует ему, хорошо и имеет право возникнуть и существовать, что не соответствует ему, – должно быть отвергнуто и упразднено.

В учении о государстве это представление об идеальном типе неизбежно приводит к стремлению найти лучшее, наиболее совершенное государство и сравнить с ним существующие государственные учреждения. История же учения о государстве в значительной мере является историей попыток познать типичное государство и в существе означает поэтому превращение всякого учения о государстве в политику. То, что у Платона являлось прямо выраженной целью всякой политической спекуляции, в явном или скрытом виде можно почти целиком найти и в современном учении о государстве. Все попытки выяснить цель государства и его юридическое основание, все естественно-правовые дедукции для обоснования монархического абсолютизма и народного суверенитета, все изображения конституционного государства на основе идеи разделения властей, все теории нашего времени о христианском, национальном, правовом государстве – все это в существе не что иное, как попытки окончательно установить идеальный тип государства.

Теперь, однако, едва ли еще требуется доказывать, что предложенный в каждый данный момент тип открыт не путем научного исследования, а отвлеченной спекуляции, и притом не путем спекуляции спокойно обдуманной и осторожной в своих выводах. В типах государства, пеструю смену которых мы наблюдаем в истории политической литературы, находили выражение наиболее глубокие политические стремления соответственной эпохи и ее партий.

Искать и находить идеальные типы является глубокой и неотъемлемой потребностью человеческой природы, имеющей огромное практическое значение. Политика никогда не могла совершенно ее игнорировать; крупные перевороты в судьбах человечества никогда не являлись результатом простого оппортунизма. Принципы государственных деятелей и партий, стремящихся создать нечто устойчивое, как и, с другой стороны, все революционные стремления в значительной мере почерпают свою силу и стойкость в представлении о необходимости осуществления определенного типа государства.

Значение идеальных типов весьма велико, таким образом, в области практической деятельности, но теоретически-научному познанию они дают весьма мало, ибо объектом теоретической науки служит и всегда будет служить существующее, а не должное, – тот мир, который уже дан, а не тот, который еще имеет быть созданным. Как всякая спекуляция, представление об идеальном типе государства, в конце концов, основано на субъективных убеждениях, причем нередко соглашение между ними представляется недостижимым. Идеальные типы являются, таким образом, в существе объектом не науки, а веры, и этим объясняется столь поразительное сходство политического доктринерста с религиозным фанатизмом.

Противоположность идеальному типу представляет средний тип. Сравнивая более или менее значительное количество индивидов по общему им всем признаку, мы также получаем типический образ. Таковы, например, наши типические представления о ребенке, старике, определенных профессиях, классах, национальностях и т. д. Каждый человек создает себе такого рода типы с большей или меньшей отчетливостью, соответственно его склонностям и опыту. Путем создания таких типов мы ориентируемся во многих явлениях нашей социальной жизни, и можно даже сказать, что большинство людей во многих случаях руководствуется только представлением о типе, так как индивидуализирующие элементы отдельного случая ускользают от их внимания. Все социальные, национальные, религиозные предрассудки являются результатом такого типичного мышления. Способность все индивидуализировать есть признак высшей интеллигенции.

Задача науки о государстве, поскольку ее объектом служит не исключительно отдельное государство, состоит в отыскании этих средних типов государственных отношений.

Аналогичный социальный состав, аналогичное историческое развитие, аналогичные внешние условия создают аналогичные политические образования. Вследствие исторической связи, объединяющей все находящиеся во взаимном культурном общении государства, типичные элементы пробивают себе путь повсюду рядом с индивидуальными, преобразуясь соответственно последним.

Эти средние типы мы находим индуктивным путем, т. е. путем тщательного сравнения отдельных государств, их организаций и функций. Этот методологический принцип кажется с первого взгляда весьма простым, но, с одной стороны, необходимо, а с другой – весьма трудно уяснить себе те своеобразные принципы, которыми обусловлена в этой области индукция.

Прежде всего сравнение не должно заходить слишком далеко. Сравнивая государства и государственные учреждения отдаленнейших эпох и самых различных ступеней культурного развития, мы не получим никаких типов или только типы совершенно бесцветные и неопределенные. Чем дальше заходит сравнение, тем больше индивидуализирующих элементов остается в пренебрежении и тем меньше, стало быть, мы познаем при помощи созданного таким образом типа. Наше замечание об исторических законах, что они представляют по большей части лишь тривиальности и общие места, приложимо и к слишком широким обобщениям в области социальных наук. Ярким примером могут служить попытки создания общего сравнительного правоведения. Поскольку эти попытки устанавливают на основании собранного путем сравнения материала общие типы развития права, они приводят либо к бессодержательным общим местам, как, например, что похищение невест предшествует купле их, или обычай кровной мести – публичному наказанию, что ордалии повсюду входят в систему доказательств на определенной ступени культурного развития[36], что левират наблюдается у многих народов[37], – или же приводят к тому необходимому заключению, что при иных условиях все может получить иное развитие. В много-численных новейших изложениях систем права народов низшей или более отдаленной культуры наблюдаются столь многие и отличные друг от друга вариации, что все труднее становится отыскать в этом непрерывно нарастающем хаосе наблюдений и теорий какие-либо пригодные для научных целей типичные явления[38].

Отсюда вытекает необходимость, с методологической точки зрения, ограничиться изучением государств, выросших на общей исторической почве, а также образующих эту общую почву политических образований прошлого. Более или менее значительное совпадение в строе и функциях государств можно проследить лишь там, где существуют общие исторические, политические и социальные основы. Наблюдение над другими группами государств, без сомнения, может служить коррективом к полученным выводам, убеждая нас, что многое из того, что мы склонны считать абсолютным, относящимся к государству вообще, в действительности является исторически обусловленным и потому относительным.

Но и в пределах системы государств, выделенных таким образом из ряда всех вообще государств, сравнительный метод должен быть применяем с осторожностью. Как уже упомянуто выше, все человеческие учреждения, а стало быть, и государство, имеют динамический характер или, другими словами, существо государства не остается во все времена неизменным, а, наоборот, постоянно преобразуется в соответствии с эволюционным процессом общечеловеческой истории. Чтобы получить широкую типическую картину государства, следует поэтому сравнивать государственные образования одновременные или, по крайней мере, не отделенные друг от друга значительным промежутком времени. Типичные элементы не будут, правда, вовсе отсутствовать и в том случае, если мы будем сравнивать, например, античные государства с современными, но, вследствие глубокого различия между этими государствами, поставленными в совершенно различные исторические условия, индивидуализирующие элементы будут, при сравнении, преобладать над типичными. Это ясно обнаруживается, когда мы рассматриваем, например, как звенья одной и той же цепи античную и современную демократию, римскую императорскую и новейшую абсолютную монархию.

Из сказанного вытекает далее изменчивость типа и pro futuro. Всякое новое образование может содержать в себе какой-либо элемент, считавшийся до тех пор типичным, в индивидуальной окраске и, стало быть, как не существенный для типа. Лучшей иллюстрацией этого факта может служить история понятия союзного государства. Этот новый тип, возникший с основанием североамериканской унии, первоначально был конструирован в теории исключительно на почве отношений, характерных для Соединенных Штатов, и таким образом свойства индивидуальные признаны родовыми. Поэтому, например, существенным признаком новой формы унии считали полную взаимную независимость государственной власти союзной и отдельных государств. Созданный под влиянием североамериканской унии Швейцарский союз 1848 г. и еще более Германская империя не могли, однако, вместиться в эту шаблонную формулу, и для науки возникла трудная задача видоизменить самую конструкцию типа, чтобы он мог обнять и новые аналогичные образования. Это не значит, однако, чтобы труд прежних исследователей можно было признать напрасно потраченным; то, что конструировалось как понятие родовое, низведено только на степень видового понятия в пределах рода.

Сами типы вовлечены, таким образом, в поток исторической жизни; они варьируются в соответствии с особенностями исторической обстановки, усложняются, распадаются на виды и подвиды. Для науки возникает, таким образом, новая задача – определить тот путь, по которому движется преобразование и развитие отдельных типов. Так возникают для нее типы существующих рядом друг с другом и типы сменяющих друг друга государств и государственных учреждений. Учение о государстве должно поэтому искать и находить типы развития и типы существования (динамические и статические типы) государственных явлений.

Установленные таким образом типы не всегда, однако, и не повсюду проявляются в чистом виде, в силу наличности индивидуализирующих элементов. Всегда будут иметь место уклонения в самых разнообразных направлениях, как это и присуще среднему типу, который конструируется именно путем отвлечения признаков, общих значительному большинству единичных явлений.

В этом отношении, впрочем, социальные явления не отличаются от явлений природы. Отдельные индивиды какого-либо вида животных, при всем сходстве их существенных признаков, представляют, однако, и более или менее значительные уклонения от типа в других признаках – вплоть до уклонений уродливых, знаменующих полное вырождение типа. Считаясь с этими возможными уклонениями, мы предохраняем себя и от того, к сожалению нередкого, мелочного педантизма, с которым государственно-правовой или политический синтез нередко отвергается только потому, что он не обнимает того или иного частного случая[39]. С другой стороны, представление о том, что речь идет о познании средних, а не идеальных типов, ограждает нас от столь вредного в практическом отношении доктринерства, стремящегося преобразовать данные отношения по определенному образцу, как бы это ни противоречило действительной, конкретной обстановке[40].

Научное значение искания и установления средних типов сводится к следующему. Теоретически это, прежде всего, удовлетворяет синтетической потребности свести многообразие явлений к единству, – что составляет и высшую цель науки вообще. Целью является при этом, однако, не только достижение ясности и единства в многообразии, но и основательное познание единичного явления, которому только таким путем и уделяется надлежащее место во всей совокупности социальных явлений. Путем выяснения типических элементов познаются далее, как уже упомянуто, и индивидуальные особенности каждого отдельного политического образования как не заключающийся в типе остаток его свойств.

С практической стороны тип представляется эвристическим принципом. В каждом отдельном случае из него могут быть с большой вероятностью выведены определенные заключения относительно развития индивидуального явления государственной жизни. Одинаковый тип указывает на аналогичное развитие соответственного образования и в будущем. Когда говорят об уроках истории, то – сознательно или бессознательно – имеют в виду типический элемент в социальных явлениях. История вообще может быть поучительной только потому, что при одинаковых условиях повторяются аналогичные явления. Политика в научном смысле, или учение о разумном устройстве государственных дел, вообще возможна только потому, что жизнь государства являет в изменчивом постоянное.

Типы, исследуемые учением о государстве, могут быть двоякого рода, соответственно двум научным точкам зрения, с которых государство может быть рассматриваемо, – историко-социальной и юридической. Поэтому необходимы и различные методы исследования той и другой стороны государственной жизни. Социальная природа государства познается при помощи методов, применяемых в исторических и общественных науках, а юридическая природа его – посредством метода, господствующего в правоведении. Здесь нам необходимо еще сделать несколько замечаний об историческом методе в учении о государстве, а также о юридическом методе исследования в общем учении о государственном праве.

5. Исторический метод исследования в области учения о государстве

Теперь давно уже стало общим местом, что научное познание какого-либо учреждения необходимо предполагает историческое исследование его. Впервые это положение выставила и применила историческая школа юристов, к которой примкнула затем политико-экономическая историческая школа. Исторический материал, собранный кропотливым трудом целых поколений, представляется почти необозримым. Тем не менее ни в одной, даже ограниченной области, не может быть речи об исчерпывающей полноте материала, которая вообще представляется недостижимой. Но и с имеющимся материалом едва возможно совладать, – даже исследование, посвященное какой-либо отдельной специальной проблеме, рискует быть подавленным количеством подготовительной исторической работы.

Неизбежно возникает, таким образом, вопрос, в какой мере понимание существующего учреждения обусловлено изучением его истории. Если бы мы должны были ответить на этот вопрос так, что изучение существующего возможно только при совершенно свободном от пробелов познании прошлого, то последним словом мудрости в этой области могло бы быть лишь безнадежное ignorabimus.

В действительности, однако, такое пессимистическое решение вопроса было бы неправильно. Возникновение и развитие исторического метода исследования находится в тесной связи с успехами эволюционного метода во всей вообще области знания. Всякий исторический метод исследования – прямо или косвенно – основан на убеждении, что история должна выяснить нам не простую только смену явлений, а их живое образование, их рост и исчезновение. Для теоретических и прикладных социальных наук исторические явления распадаются поэтому на две категории – имеющие научное значение и лишенный такового; это различение, конечно, только относительно, и результаты его различны для каждой отдельной области знания.

В частности, для учения о государстве, поскольку оно стремится объяснить современное государство, из этого вытекают следующие положения.

Учреждения меняются, но не всякое изменение есть развитие; последним являются только такие изменения, которые ведут от простого к сложному. Прогрессирующую величину, продолжительность, интенсивность явления, увеличивающуюся многосторонность и продуктивность учреждения называют их развитием. Юридические и государственные учреждения нередко меняются, однако не развиваясь при этом и даже регрессируя. Простое изменение имеет место, если с течением времени меняется цель учреждения, ибо развитие социальных учреждений предполагает сохранение прежних целей рядом с вновь возникающими.

Там же, где цели только изменяются, существует лишь чисто внешняя связь нескольких, отделенных друг от друга определенным периодом времени явлений[41]. Поясним это несколькими примерами.

Современное жюри произошло от свидетельского жюри норманского права. Последнее первоначально дает свидетельское показание, но не оценивает доказательств. В XVI столетии оно преобразуется в Англии в судебное жюри. Перед жюри начинают приводить доказательства, так как то, что известно о деле самому жюри, оказывается уже недостаточным. Таким образом, жюри произносит теперь вердикт уже не на основании фактов, известных ему самому, а на основании фактов, ему сообщенных. Институт судебного жюри рецепируется затем французским правом и при этом вновь преобразуется – но не получает дальнейшего развития, ибо здесь, между прочим, компетенция его ограничивается решением вопросов факта.

Палата лордов есть высшее судебное место Британской империи. Жалобы палаты общин против высших государственных должностных лиц уже в XIV столетии могли поэтому рассматриваться только этим верховным судом.

Североамериканское право заимствовало это учреждение. Палата депутатов является в таких случаях истцом, сенат, представитель штатов, – судьей. Но сенат не есть высшее судебное учреждение унии[42]. Английское учреждение подверглось таким образом в Соединенных Штатах преобразованию, но не дальнейшему развитию.

Усыновление возникло, вероятно, в связи с культом предков. Бездетность представлялась арийским народам величайшим несчастьем, так как именно члены семьи должны были приносить жертвы душам умерших предков. Поэтому было создано искусственное агнатское родство, чтобы не прерывать постоянства жертвоприношений[43]. Усыновление существует и теперь; но оно изменилось, а не развилось, так как цель этого института в современном праве не находится ни в какой связи с его первоначальной целью.

Германский брак первоначально совершался, вероятно, посредством похищения невесты, затем покупки ее, уступившей впоследствии место помолвке, – покупная цена превращается в Wittum позднейшего немецкого права.

К помолвке присоединяется венчание лицом, которому принадлежит отеческая власть (Muntwalt) над невестой, и этим власть передается жениху. Католическая церковь требует затем изъявления согласия брачующихся в присутствии духовного лица и двух свидетелей, и из этой церковно-католической формы, в свою очередь, произошли формы протестантского и гражданского брака. Эти церковные и гражданские формы заключения брака представляют, однако, только изменение, а не развитие древнего права.

Это изменение цели социальных учреждений представляется явлением величайшей важности. Чем учреждение древнее, тем более вероятно, что оно не сохранило или, по крайней мере, не сохранило в чистом виде своих первоначальных целей. Мы, естественно, всегда стремимся связать политические и юридические институты с существующими отношениями, приспособляя их к возникающей в каждый данный момент новой цели. Нередко сохраняются, далее, институты, уже давно не соответствующие создавшей их цели, – в силу социальной инерции или интересов тех лиц, которые умеют, для собственной выгоды, настоять на удержании институтов, потерявших всякую цель. Обильные примеры того и другого мы видим и при самом поверхностном изучении истории публичных учреждений. Так, первоначально личная власть графа как должностного лица превратилась в наследственное территориальное верховенство; мелкий землевладелец отдавал себя под защиту крупного, и из этого отношения покровительства возникает несвободное состояние, под конец ничем не возмещаемое; добровольный дар сословий превращается в односторонне взимаемый государством налог; из петиций и жалоб английских сословий возникает конституционный закон; незнание Георгом I английского языка и неспособность его вследствие этого председательствовать в совете кабинета повели к тому, что последующие английские короли устранялись от участия в совещаниях кабинета, и т. д.

Уяснение переменного характера целей во многих направлениях имеет решающее значение для уяснения критерия и метода исторического исследования социальных учреждений. Прежде всего оно доказывает, что для понимания природы существующего явления не требуется знания всего его прошлого. Лишь с того момента, когда впервые проявляются его современные цели, когда зарождается таким образом живая связь с настоящим, – начинается его развитие, лучшему пониманию которого учит нас история. То, что предшествует этому развитию, не содействует уже научному выяснению настоящего. Существо усыновления в его современном значении не делается для меня понятнее от того, что я узнал происхождение усыновления от культа предков, так как отсутствует всякая живая связь между настоящим и этими исчезнувшими религиозными представлениями. Столь же мало значения имеют исследования о браке через похищение или покупку невест для познания нашего современного брака.

Это, конечно, не умаляет важной самостоятельной ценности таких исторических изысканий, равно как и большого значения их для других областей знания. Выясняя происхождение социальных явлений, они доказывают их постоянную обусловленность разнообразными естественными, психологическими, этическими причинами и обстоятельствами. Но существенно они служат, однако, для пони-мания прошлого, не настоящего. Для последнего достаточно знания развития. Что не касается развития, относится в интересующей нас области к юридическим и государственным древностям, а не к истории права и государства. С прагматической точки зрения объяснения живых учреждений, из исторического материала выделяется значительная часть, которая в лучшем случае является мертвым балластом, но не движущей вперед силой.

Переменный характер целей побуждает нас к самоограничению еще в другом направлении. Невозможно сознательно, путем законодательного творчества, вдохнуть в существующие учреждения констатированные историческими исследованиями исчезнувшие цели или просто восстановить отошедшие в область истории учреждения ввиду их симпатичных целей. Учение, будто народу достаточно вспомнить свое прошлое, чтобы в силу единства его исторических судеб пробудить к новой жизни отжившие учреждения, неясно и мистически туманно. Этим заблуждением и следует объяснить большую часть практических грехов исторической школы. Попытки такой реставрации могут быть успешны лишь там, где современная жизнь народа способна успешно воспринять в себя учреждения прошлого. Но это отнюдь не есть дальнейшее развитие, а только рецепция того, что было забыто и потому стало чуждым, – рецепция, которая только в редких случаях может быть осуществлена без изменения первоначальной цели отжившего института, вследствие изменения сопровождающих его обстоятельств.

Но и некоторые конечные и высшие принципиальные вопросы общественных наук получают, благодаря уяснению переменного характера социальных целей, неожиданное и в то же время весьма поучительное освещение. В частности, это относится к принципиальной концепции всего социального развития вообще и истории государства и права, в частности. Издавна здесь противостоят два резко расходящихся основных воззрения. Первое, теперь почти всеми оставленное, настаивает на сознательном первоначальном создании государства, права, социальных учреждений; второе, ныне господствующее, усматривает в этом процессе естественное явление, управляемое высшими, непоколебимо противостоящими индивиду силами. Оба принципиальных воззрения неправильны. Первое резко противоречит всякому историческому познанию, допуская, что изолированный, еще совершенно не тронутый культурой человек может с ясным сознанием цели создать то, что в действительности является результатом лишь накопленного тысячелетиями знания. Теория естественного права не уяснила себе переменного характера целей социальных учреждений, и в этом заключается один из основных ее недостатков. Но тем же недостатком страдает, в противоположном направлении, и другое воззрение. Настаивая на естественном происхождении государства и права, будь то из мистического народного духа или под воздействием слепых стихийных сил, оно упускает из виду тот основной факт, что ни одно учреждение не может возникнуть помимо сознательно направленной на определенную цель воли человека. Удовлетворение потребности в пище, жилье, безопасности всегда совершается и у народов, стоящих на низшей ступени культурного развития, при свете сознания. Все учреждения и обычаи таких племен всегда имеют первоначально сознательную цель, быть может, неразумную и вредную, но психологически необходимую. Новейшими исследованиями собран в этом отношении обширный материал. Но сознательная цель некультурных эпох направлена, конечно, не на то, что привносится в нее лишь постепенно развивающейся культурой. Раз выработанные учреждения, нравы, обычаи постепенно меняют свои цели, присоединяются новые цели, нередко совершенно вытесняя или оттесняя на задний план прежние, и таким образом возникают, путем вызванных переменой целей развития и изменений, учреждения, о которых и не думала предыдущая эпоха. Созданное сознанием далеко выходит поэтому, по мере прогрессирующего развития, за пределы создавшего его сознания, и лишь в этом смысле правильно утверждение, что государство и право в их основах не суть продукты сознательной деятельности человека.

Что создание государства есть бессознательный и в то же время, однако, совершающийся при свете сознания процесс, – предугадывали уже великие мыслители Греции, которых традиционное поверхностное учение называет творцами теории исключительно естественного происхождения государства. Для Платона и Аристотеля государство не есть что-либо произвольное. Понятия «быть человеком» и «жить в государстве» были для них неразрывно связаны. Подобно стадным животным или, быть может, еще в большей степени, человек, по Аристотелю, по самой своей природе есть существо общежительное. Государство генетически предшествует индивиду, так как понятие части может быть выведено только из целого, и вне государства живет только божество либо животное. Тем не менее, однако, государство исторически возникает по учению этих мыслителей лишь в силу целесоответственных действий индивида.

По Платону, разделение труда вынуждает людей, управляемых стремлением к взаимному пополнению друг друга, объединяться[44], а по Аристотелю, люди, первоначально живущие, несмотря на стадное чувство, изолированно[45], образуют под влиянием социальных инстинктов сперва семью, затем сельскую общину и, наконец, государство, в котором стремление людей к взаимному восполнению находит полное удовлетворение. Хотя стремление и прирожденная склонность к государственной жизни общи всем людям, Аристотель называет, однако, величайшим благодетелем человечества того, кто первый осуществил государство[46]. Но в основанном таким образом государстве тотчас же начинается процесс развития вследствие усложнения первоначальной цели. Возникнув в интересах жизни к таковой, государство существует а в Б >k, для жизни совершенной.

Учение о переменном характере социальных целей ясно обнаруживает также ошибочность теории органического возникновения и развития социальных явлений. По общему правилу об органическом происхождении учреждения говорят только вследствие незнакомства или недостаточного знакомства с процессом этого возникновения и развития. Не зная, как учреждение в действительности развилось, мы думаем, что сознание вообще не принимало здесь никакого участия. Чем отдаленнее от нас какой-либо исторический процесс, чем меньше источников сохранилось о деталях его развития, тем охотнее приверженцы органической теории государства и общества ссылаются на него для обоснования своих гипотез; и, напротив, то, что возникло при свете исторического сознания и, стало быть, в частности, в новейшее время, нередко называют неорганическим и потому отвергают. На этом основании старые учреждения представляются часто органическими, новые, – процесс развития которых ясно виден, – механическими. Но чем глубже проникает исторический анализ, тем более он убеждает нас в том, что должно было бы быть понятно само собою, – что все учреждения обязаны своим происхождением сознательным волевым актам и только вследствие изменения цели становятся чуждыми первоначальной причине их возникновения и потому получают вид образований, бытие которых не зависит от воли человека.

Кроме изменения цели, на развитие социальных институтов влияет еще и другая причина. Если, с одной стороны, всякое действие неизбежно имеет какую-либо цель, то, с другой стороны, не всякое действие служит к достижению предположенной или исключительно только предположенной цели. Всякое действие может иметь социальные последствия, которых нельзя не только предвидеть, но нередко даже и предчувствовать. Вследствие чрезвычайного многообразия и сложности социальных отношений деятельность человека может послужить источником и не предусмотренных последствий. Последствия новых правоположений, новых должностей, новых налогов, поведения, парламентских партий, торгового договора, объявления войны, уступки территории, заключения мира и т. д. никогда не могут быть предусмотрены с точностью. Все эти события имеют ближайшие непосредственные цели, без сомнения, сознаваемые их активными участниками. Но последние не могут знать, достигнут ли они этих целей, не повлекут ли их действия каких-либо иных желательных или нежелательных последствий. При тесной внутренней связи всех социальных явлений результаты исторического акта, для его участников строго телеологически-детерминированного, могут даже вообще выйти за пределы доступного чело-веку предвидения. Стоит только вспомнить о великих всемирно-исторических решительных сражениях, последствия которых, по необходимости скрытые от самих участников, отражаются на всей дальнейшей судьбе человечества. Всякое новое техническое изобретение влечет за собою последствия, которые не могут быть предусмотрены, каждый шаг вперед в области хозяйственного производства имеет, рядом с предусмотренными благоприятными, и не предусмотренные вредные последствия в общей экономии народного хозяйства.

Эти непредусмотренные и не могущие быть предусмотренными последствия социальных учреждений еще усиливают впечатление, будто создание их, в особенности, когда мы не умеем точно отличить предусмотренное от непредусмотренного, вообще не зависит от воли человека и представляется поэтому естественным органическим процессом. Но это «естественное и органическое» присуще всякому, даже самому незначительному и ошибочному человеческому действию. Ни один волевой акт не вызывает во внешнем мире изменений, которые могли бы быть предусмотрены полностью, и является поэтому одновременно разумной и неразумной естественной силой. Благочестивые богомольцы благоговейно целуют изображение святого, но это целование в течение столетий стоило пальца знаменитому созданию Микеланджело в соборе св. Петра.

Здесь не место останавливаться на том, какое значение, кроме того, имеет обыкновение рассматривать социальные и государственные учреждения как образования, совершенно независимые от человеческой воли. Чем дольше существует учреждение, тем в большинстве случаев труднее преобразовать его. Несмотря на то, существование его всегда требует сознательных волевых актов. В существе оно ведь есть не что иное, как сумма планомерно согласованных актов человеческой воли.

6. Юридический метод в учении о государстве

[47]

Он применим к установлению принципов учения о государственном праве и к развитию их содержания. Учение о государственном праве есть, как уже упомянуто, наука нормативная. Нормы его должны быть строго отличаемы от положений о бытии государства как социального явления. Значительная часть методологических контроверз в государственном праве вытекает из неясного представления о двойственной природе государства и вызываемом ею различии между посвященными государству науками.

Познание этого исключает всякую возможность перенесения неюридических методов исследования из области социальной в юридическую область учения о государстве. К социальной области относится и право в качестве социальной функции. История и социальная наука, равно как и политика, изучают также право, его возникновение, развитие, действующие в нем экономические, этические, национальные идеи, его влияние на всю народную жизнь. Но догматическое содержание юридических норм может быть изучаемо исключительно только при помощи юридического искусства абстрагирования от правовых явлений и дедукции из выясненных таким путем норм. Эта догматика права не может быть заменена иного рода наукой. Однако односторонняя догматика, стремящаяся обнять все явление права, этой цели не достигает, ибо, как это уже достаточно выяснено сказанным, она нуждается для плодотворности ее изысканий в пополнении другими посвященными государству дисциплинами.

Все исследования об эмпирическом, биологическом, естественнонаучном, социологическом методах изучения государства в действительности относятся к социальному учению о государстве. В государственном праве применим только юридический метод, который, однако, должен считаться с особенностями публичного права. Юридическое – не то же, что частноправовое. Простое, чуждое критики перенесение гражданско-правовых понятий в публичное право, без сомнения, представляется методологической ошибкой, хотя существуют юридические формы, общие всем областям нрава. Тем не менее точно так же нельзя говорить о гражданско-правовом или государственно-правовом методе, как в естествознании о совершенно самостоятельном химическом или механическом методе. Единый юридический метод должен, напротив, как и всякий другой метод, приспособляться к особенностям подлежащего изучению объекта. Публичные права и правоотношения по своей природе отличны от частных. Всякое научное юридическое исследование должно не стирать это различие материала, а считаться с ним. Тот факт, что это не всегда соблюдается, ничего не говорит против единства метода, а доказывает только, что он не всегда правильно применяется.

I. Универсальное и обособляющее исследование

Прежде чем перейти к подробному исследованию существа государства, следует выяснить, в видах необходимого ограничения задачи, насколько государство служит объектом государственных наук и в какой мере – предметом других дисциплин.

Государство есть множество людей, осевших на ограниченной части земной поверхности, живущих под господствующей властью и связанных этой властью в единое целое. Это предварительное описание государства служит исходным пунктом нашего дальнейшего изложения.

Своими элементами государство связано со всей совокупностью существующего. Оно имеет естественную и психически-социальную сторону. Все науки имеют поэтому повод заниматься государством. Оба основных подразделения человеческого знания – естествоведение и гуманитарные науки – причисляют государство к своим объектам.

Исследование каждого объекта может потребовать двоякого рода познания его – универсального и обособляющего объяснения существующего. Единичный объект связан со всей совокупностью мировых явлений, и совершенное объяснение его возможно лишь из этой мировой связи. Такое объяснение является, однако, и всегда будет идеалом, к достижению которого мы не можем даже приблизиться, так как бесконечность ряда причинностей, создающих единичное, как все бесконечное, не уменьшается для науки вследствие выяснения отдельных членов этого ряда. Во всех областях науки может поэтому дать точные результаты исключительно только уже охарактеризованное выше обособляющее исследование, которое принимает во внимание лишь определенные, заранее ограниченные стороны объекта исследования.

Но такое изолирующее изучение по необходимости односторонне, так как именно для достижения его целей оно должно пренебречь целым рядом явлений, представляемых его объектом. Но и эти явления должны, в свою очередь, составить предмет изолирующего исследования. Разделение труда и в области научной деятельности является важным принципом для увеличения продуктивности труда.

Но как в экономической области разделение труда необходимо влечет за собой соединение созданных таким образом продуктов труда, так и каждой науке необходимо восстановить отношение между отдельными, изолированными сторонами ее объекта. Не только потому, что каждая наука дает лишь частичное познание, которое является только моментом в познании целостном, но и потому, что знание результатов других дисциплин служит необходимым коррективом против односторонних и превратных выводов и в то же время предохраняет исследователя от заблуждения, – в которое так легко впасть, – считать свой метод исследования и свои выводы окончательными и единственно правильными.

В особенности же нуждается в таком восполнении всякая наука о социальной жизни человека. Естественные науки образуют восходящий ряд ступеней. Высшая ступень нуждается в низшей, но для последней первая не нужна. Можно изучать математику, не зная механики, механику – без химии, химию – без биологии, но не наоборот. Между тем все стороны человеческого общежития так связаны между собой, что ни одна наука, посвященная какой-либо одной из этих сторон, не может совершенно игнорировать выводы остальных наук. И так как индивидуально психическая жизнь человека, как и его физическая организация и внешняя обстановка его существования, являются необходимыми условиями всякой общественной жизни, то все области знания имеют отношение к классу наук, объектом исследования которых служат наиболее сложные явления, – к социальным наукам в широком смысле.

Учение о государстве должно, таким образом, принимать во внимание выводы других наук и вместе с тем считаться с той связью, которая существует между ним и этими науками. При этом следует иметь в виду два основных условия.

Во-первых, самостоятельность государственных наук. Наука о государстве не есть ни естественная наука, ни психология, ни этика или экономика. Все попытки растворить науку о государстве в какой-либо другой науке вытекают из неясности мышления и должны поэтому быть энергично отвергнуты. Если государство имеет естественную, психическую, этическую, экономическую сторону, то из этого не следует, чтобы оно составляло предмет исключительно этих дисциплин. То, что в нем есть специфического, что отличает его от всех других явлений, – разнообразные отношения властвования не могут быть объяснены другими науками в их своеобразной, отличающей их от всех других общественных отношений, природе. Выяснить основание, условия, цель, действие этих отношений, познание которых, раскрывая своеобразную природу государства, должно вести к целостному представлению о государстве, – такова задача этого объединяющего познания. Выводы учения о государстве можно поэтому дополнять или подвергать критике с точки зрения других наук, но не изменять. Этнограф, психолог, социолог могут создать новые и плодотворные теории о происхождении и значении монархии, тем не менее понятие монархии может быть выяснено исключительно только путем изолирующего исследования этой формы государства и установления заключенной в ней правовой идеи.

Затем, следует иметь в виду как коррелят самостоятельности науки о государстве (как в широком смысле, включая сюда юриспруденцию, так и в тесном смысле) самостоятельность ее методов. Все методы определяются или модифицируются своеобразной природой их объектов. Думать, что можно метод одной дисциплины непосредственно применить к другой – значит грешить безрассудной путанностью мысли. Смешивая эмпирическое с естественнонаучным, говорят о естественнонаучном познании социальных явлений. Ошибочность таких попыток уже доказана выше. Но столь же ошибочно говорить, например, о биологическом или социологическом методе в государственном праве. Стоит только попытаться «социологически» выяснить существо административной юстиции определенного государства. Мы придем, конечно, ко всякого рода суждениям о социальных условиях и последствиях этого учреждения, но техническая сторона его функционирования, которая именно и имеется в виду при государственно-правовом объяснении, может быть раскрыта только посредством юридического метода. Ошибочно также поэтому, с другой стороны, говорить о юридическом методе всей науки о государстве, так как при помощи этого метода можно объяснить только одну изолированную сторону государства, но не государство как целое. Юрист со своим методом может познать в государстве лишь то, что имеет юридическую природу.

Ниже мы укажем в общих чертах важнейшие отношения, связующие государственные науки с другими областями знания, и то значение, которое результаты последних имеют для всестороннего познания государства. Мы исходим при этом из традиционного основного разделения наук на естественные и гуманитарные, несостоятельность которого, впрочем, ясно обнаруживается именно с установленной нами точки зрения, так как все государственное есть в то же время и «гуманитарное», и мы встречаем поэтому науки, являющиеся в одно и то же время естественными и гуманитарными.

II. Отношение учения о государстве к естественным наукам

Государство, как все человеческое, имеет естественное основание. Два существенных его элемента принадлежат внешней природе – его территория и количество и физические свойства его населения.

1) Для государства существенна территория, т. е. находящаяся под его исключительной властью пространственно определенная область, именно ограниченная часть континента, к которой в морских государствах присоединяется узкая полоса берегового моря вместе с другими незначительными его частями. Территория как элемент государства имеет решающее влияние на весь жизненный процесс государства. Определить естественные условия и влияние территории составляет задачу не учения о государстве и политики, а физической и политической географии[71], которые находятся поэтому в тесной связи с государственными науками.

Территория, если рассматривать ее с физической стороны, обнимает все естественные условия государства, за исключением физических свойств его обитателей. Сюда относятся, таким образом, плодородие и другие свойства почвы, богатство естественными продуктами, размеры, строение и характер границ территории, континентальное или морское положение, наличность водных путей, географическая широта, климат и т. д. Все эти свойства влияют на организацию государства и содержание и границы его деятельности либо непосредственно, либо через посредство воздействия их на людей. То, что, например, величина территории служит одним из факторов, влияющих на организацию государства, едва ли нуждается еще в подробных доказательствах. Государство-город и государство с обширной областью – два основных типа политической организации. Для античного и средневекового государства-города, для незначительных кантонов Швейцарии подходящей формой правления является республиканская, для государства более значительных размеров – монархическая, и лишь в новейшее время появляются крупные демократические республики. На централизацию или децентрализацию управления оказывают влияние, в числе других факторов, размеры государственной территории, далее – характер связи между ее частями, их разобщенность и замкнутость вследствие горных цепей, островное положение государства. Так, организация государственных должностей совершенно иная в государствах крупных и мелких; децентрализация управления и особые права коммунальных союзов имеют у горных народов естественную почву до тех пор, пока современное развитие способов сообщения не облегчает сношений отдельных долин между собою и с центром. Учреждения государств с территориальными границами существенно отличаются от таких же учреждений в островных государствах. Некоторые английские учреждения могут быть поняты в их своеобразной форме лишь как составные части права островного государства. Если бы Великобритания не оставалась в течение столетий защищенной от иностранных вторжений, то ее армия, а с нею и все положение правительства имели бы другой характер. Естественные условия народного хозяйства в пределах государства надолго определяют высоту культурного уровня, достижимую для данного народа, и вместе с тем его культурную продуктивность, эти же условия являются одним из постоянных факторов, несомненно, определяющих всю внутреннюю и внешнюю политику государства.

Такого рода факты были известны и использованы выдающимися теоретиками государства всех времен. У Платона и Аристотеля, как и у Макиавелли, Бодена, Монтескье и Юма, мы находим подробные исследования о влиянии внешней природы на формы и судьбы государств. Истекшее XIX столетие уделяет в связи со столь выдающимися успехами естествознания особое внимание естественному элементу в государстве. Так, Т. Бокль детально исследовал – и переоценил – влияние природы на образование и жизнь государств в популярной и потому получившей широкое распространение форме. Затем географы и антропологи[72], идя по следам Карла Риттера, пытались положить основу особой дисциплине, предметом которой является исследование влияния земной поверхности на судьбы человечества. И если до сих пор общие результаты таких исследований, поскольку они не представляют собой произвольных обобщений, были весьма незначительны или тривиальны, то новейшие попытки, способствовавшие выдающимся образом раскрытию конкретных причинностей, также, однако, лишь в немногих случаях дошли до общих положений, заключающих в себе значительное расширение наших знаний[73]. Ибо те моменты, которые индивидуализируют судьбы государств, всегда лишь частью – и притом в менее значительной части – заключаются в географических условиях, и потому общие и индивидуальные судьбы государств никогда не могут быть объяснены с должной полнотой с географической точки зрения. Прежде всего второе естественное условие государства, физические свойства его населения – при всей значительности влияния, которое может оказывать на людей территория, – не могут быть вполне поняты из внешних условий территории государства. Отсюда и тот великий исторический факт, что одна и та же территория служила физической основой самым разнообразным государствам и народам. Стоит вспомнить только пеструю смену государственных образований в Италии.

С другой стороны, территория не только оказывает влияние, но и подвергается воздействию. Человек не только обусловливается отечественной территорией, но и преобразует ее. Достаточно сравнительно коротких промежутков времени, чтобы заметно изменить значительные пространства земли. Голландцы отвоевали у моря часть своей территории. Территория Соединенных Штатов претерпела со времени первых поселений пуритан более значительные изменения, чем те, которые могли бы быть вызваны силами природы в течение многих тысячелетий. Современная техника приблизила друг к другу отдаленные части государства, она победила расстояние – как в пространстве, так и во времени – в такой мере, какую трудно было и предвидеть. Она прорезала горы, высушила озера и части моря, создала водные бассейны, изменила течение рек. Акклиматизация чуждых растений и животных, совершаемая под воздействием человека, изменила внешний вид и естественные хозяйственные условия целых областей[74]. Густонаселенные местности, прежде всего города, коренным образом изменяют территорию. Даже климат нередко меняется вследствие истребления лесов.

Территория является мертвым и в то же время бессмертным элементом государства. Она переживает – если только не поглощается морем – всякое государство, образующееся на ней, с тем, чтобы тотчас же послужить основой другого государства. Население может, правда, войти в состав другого государства вследствие завоевания, инкорпорации и других причин, и обитатели территории, таким образом, остаются на ней и после падения государства, но история нередко видела и совершенное изгнание или истребление прежнего населения и замену его завоевателями. Народ может постепенно стать другим вследствие и переселений, и смешения с завоевателями. В отношении территории такие коренные преобразования на глазах истории не имеют места, несмотря на все изменения ее под влиянием природы и культуры.

2. Второй естественной основой государства являются физические свойства его обитателей, – как общие всем людям, так и свойственные определенным обособленным друг от друга по своим постоянным физическим признакам подразделениям человечества, расам и племенам. Эта сторона человеческой природы является объектом особых наук, физической антропологии и этнологии. Жизнь и судьбы государства в значительнейшей мере определяются естественными особенностями его населения. Существуют племена, которые вообще в состоянии создать лишь рудиментарное государство, или не могут надолго сохранить государство уже сложившееся. Тот факт, что такие племена либо остаются некультурными, либо живут под длящимся юридическим господством других народов, доказывает, что склонность к жизни в государстве – конечно, не в форме мистически-органического государственного инстинкта – является одним из естественных свойств народа или, где она первоначально отсутствует, должна быть приобретена тысячелетним навыком и приспособлением.

Но и своеобразное развитие, переживаемое всяким государством, во многих важных пунктах сводится к расовым и племенным особенностям. Свобода или несвобода граждан, сила или слабость государственной власти, способность государства к расширению путем завоевания и колонизации коренятся, в числе других факторов, в характере народа, имеющем значение фактора первоначального. Глубокие различия между германскими, романскими, слявянскими, восточными государствами не могут быть объяснены исключительно из различия социальных отношений, ибо в них, наоборот, нередко наблюдаются значительные сходства. Не считаясь с этническими различиями, мы не можем, таким образом, достигнуть полного понимания разнообразия в мире государств[75]. Эти важные для государства физические различия всегда обусловлены, однако, психическими факторами. Они все имеют поэтому духовную сторону, исследование которой не входит в область естествознания. Таким образом, рассмотрение соматических, антропологических и этнологических отношений естественным образом приводит нас к рассмотрению нижеследующих вопросов.

III. Отношение учения о государстве к прочим гуманитарным наукам