Шпаргалка для грабителей Гусев Валерий
– Звезды не так легли. Не для лечения насморка.
– А когда они «так» лягут?
Опять возвела, поплямкала:
– Через семь дней, в это же время. Приходите в мой центр. Я вас приму без очереди.
– Через семь дней мой насморк и так пройдет.
– Ну, что-нибудь еще заболит. Приходите.
Вряд ли он пришел к ней «что-нибудь еще» лечить.
Завтракать к майору Шишкину мы не пошли – они с папой, оказывается, уже уехали по своим делам. Папа оставил на столике записку и деньги. «Завтракать в буфете. Отдыхать культурно. Бабулек по городу не гонять». И подпись: «полковник Оболенский».
– Есть, товарищ полковник! – сказал Алешка и быстренько влез в джинсы. – Завтракать культурно, бабулек по буфету не гонять. – И обратился ко мне: – А кого гонять будем, Дим? Привидения?
Так я и знал!
– В музей пойдем, культурно отдыхать.
Алешка неожиданно согласился. Очень странно. Он не любит, когда нарушают его планы. Одно из двух: либо хитрит, либо музей почему-то оказался в его планах. Я знаю Алешку уже десять лет, и если он что-то затевает, не пытаюсь понять его заморочки и не вмешиваюсь до тех пор, пока ему это не понадобится. Поэтому не стал ничего выяснять, и после завтрака мы пошли в музей.
Как и все в этом городе, музей был невелик. Честно говоря, он был даже мал – всего два зала.
Сразу за дверью, в каморке за стеклом, сидела светловолосая девушка и читала книгу. Подняла голову и спросила:
– Экскурсовод нужен?
– Разберемся, – сказал Алешка. – Не маленькие.
Она высунулась в окошко, чтобы получше его разглядеть, потому что, кроме его хохолка, на макушке ничего толком не видела. Улыбнулась, убедившись, что он «не маленький». Выдала два билета со штампом «Липовский краеведческий музей», порвала их и кивнула в сторону первого зала.
– Если что-нибудь будет непонятно, – сказала она, – покричите – я приду.
Музей, повторюсь, был маленький, но интересный. В первом зале были самые обычные экспонаты: почему-то громадный белый медведь на задних лапах и с медным подносом в передних лапах, старинная карта Липовска, ржавый шлем, весь в дырках («Кастрюля какая-то», – оценил Алешка этот экспонат), деревянное кресло на кривых ножках. И почти полкомнаты занимала экспозиция под названием «Интерьер крестьянской избы второй половины XVIII века».
Интерьер был как настоящий, здорово сделан. Стены – из серых бревен, крохотное окошко, затянутое слюдой, за которым что-то синело, вроде как бы небо второй половины XVIII века. Темные иконы с лампадкой в углу, здоровенная печь, в которой будто бы теплились угольки. Подвешенная к низкому черному потолку деревянная люлька, из которой свисало какое-то цветное тряпье и торчала вверх голая пластмассовая нога «младенца».
Вдоль стен – лавки, полки с посудой, в углу прислонены коса и деревянные грабли, рядом висит ржавый серп.
Посреди избы – длинный стол. На нем что-то вроде плетеной дорожки, а на ней – глиняная миска с почти настоящей картошкой и кувшин, наверное, с квасом. Краюха черного хлеба. На краю стола – деревянные ложки.
– Семь штук, – зачем-то пересчитал их Алешка. – Большая семья. Семь штук. Да еще восьмой – голенький в корыте.
– Это не корыто, – сказал я, – это люлька.
Но самый прикол был не в этом. Самый прикол был в том, что за столом сидели люди. Ну, не настоящие, конечно, а вроде манекенов. Лохматый мужик с бородой – он делал вид, что чинит старый хомут. И пацан Лешкиных лет – он делал вид, что пишет гусиным пером, заглядывая в старинную книгу. «Букварь», наверное. Они, должно быть, изображали членов крестьянской семьи – папашу и старшего сына.
Жутковато было на них смотреть. Так и ждешь, что мужик повернет голову и сердито спросит:
– Чего уставились? Делать вам нечего?
А пацан высунет, дразнясь, свой язык.
– Ну и чучела, – сказал Алешка. – Прямо как живые.
– И никакие не чучела, – сказала с обидой подошедшая светловолосая девушка. – Нормальная семья. Трудолюбивый отец и старательный мальчик. Не муходуй какой-нибудь.
– Не кто? – переспросил Алешка, наморщив лоб. – Не мухобой?
– Муходуй. Так в старых семьях называли самых ленивых и нерадивых. Которым никакое дело нельзя было доверить. Кроме этого.
– На мух дуть? – спросил и я. – Чудно как-то. Кому бы в голову пришло сидеть и со скуки на мух дуть?
Девушка терпеливо объяснила:
– В крестьянской избе всегда стоял жбан с квасом. И в него, конечно, попадали мухи. И прежде чем пить, их сдували в сторону. Вот такое дело и поручали муходую.
– Вроде как баклуши бить, – показал я свою образованность. Бить баклуши – значит раскалывать полешко на чурочки, из которых потом мастер будет вырезать деревянные ложки. Не очень мудрая работа.
– Бывает и покруче, – кивнула девушка. – В некоторых краях на очень глупого человека могут сказать в сердцах: «Ну ты и пенек! На тебе только баклуши бить».
– Какая грамотная девушка, – шепнул мне Алешка в ухо. – Я по сравнению с ней муходуй какой-то.
Мы перешли в следующий зал. Он оказался тоже интересным. Он рассказывал об истории города и об его замечательных и знаменитых людях.
Сразу возле двери висел красный плакат и на нем было написано: «Наш город дал стране генералов – 10, ученых – 6, актеров – 3, героев труда – 2, балерин – 1, писателей – 1, певцов – 1,5».
Под этим плакатом в два ряда красовались фотографии и портреты генералов и актеров. Эти два ряда продолжились изображениями других знаменитых людей города. И незнаменитых тоже. Они все назывались почему-то «сословиями». Портрет бородатого, в жилетке с часовой цепочкой купца Иволгина, портрет полицмейстера, портрет чиновника, портре дворника – очень интересный. Он стоял в длинном фартуке с бляхой на груди, в фуражке, приставив метлу к ноге как винтовку. Портрет гимназистки в белом фартучке, с длинными косами, переброшенными на грудь. Портрет сказительницы – худенькой старушки в платочке, похожей на Митревну. Портрет доктора, похожего на Чехова – пенсне и острая бородка, внимательные глаза.
Мы даже немного устали их разглядывать и пошли дальше вдоль стены. И сразу же остановились возле увеличенного из старинной летописи рисунка старинного художника. Распахнув руки, вдетые в белоснежные крылья, парил над городом летучий человек, а внизу, задрав головы, орали от страха, зависти и восхищения его древние нелетучие современники.
– А крылья? – Алешка стал озираться в надежде, что где-то здесь, в качестве экспоната, висят на стене крылья из лебединых перьев. Шапки-невидимки тоже не было видно. Но это понятно – на то она и невидимка.
– Крылья сжег священник! – сказала девушка. – Еще вопросы?
– У меня вопрос, – сказал я и поднял руку, как в классе, на уроке. – Почему ваш замечательный город подарил стране только полтора певца?
Девушка засмеялась. И объяснила:
– Вообще-то их было ровно два. Один бас, а другой тенор. Так вот, тенор сначала пел в Москве, а теперь поет в Нью-Йорке. Мы его нашим поэтому только наполовинку считаем. Что вас еще заинтересовало?
– Шапка-невидимка, – заявил Алешка.
– Это легенда. Кстати, меня зовут Олей, а вас? Очень приятно. Наш край славится своими легендами. Вот, посмотрите. – Она подвела нас к витринке, где под стеклом лежала толстая книга в кожаном переплете.
Эта книга называлась «Сказанiя древняга Липовска».
– Здесь собраны предания обо всех наших чудесах. О русалках, домовых, леших, баенных...
– А это что за фишка?
– Ну, это вроде домового, который в бане живет. Его еще банником называют. Он вообще-то довольно вредный. Не любит, когда в бане до вечера задерживаются, сердится. Ему ведь спать пора. Может за это ледяной водой окатить, веником очень больно отхлестать. – Оля подошла к картине, на которой была изображена речка (Липовка, наверное) в густо заросших лесом берегах. Над водой низко нависли облака, под ними летели птицы, а у самого берега на гладком камне сидела девушка и расчесывала длинные волосы. – А это русалка, – торжественно объявила Оля. – Она жила в глубоком омуте, возле водяной мельницы. Ее очень часто видели. Но она всегда успевала нырнуть в воду.
– Стоп! – сказал Алешка. И добавил очень серьезно, тоном профессионального критика: – Кажется, я узнаю кисть мастера.
– Молодец! Ты угадал. Это картина Шишкина. Только не того, который написал «Мишек на отдыхе»...
– «Утро в сосновом лесу», – строго поправил Алешка. – Продолжайте, пожалуйста.
– Это не тот Шишкин, а наш современник. Майор милиции. – При этих словах Оля немного покраснела.
Не сомневаюсь, что Алешка это заметил. Но виду не подал и деловито спросил:
– А у вас еще его картины есть?
– А как же!
– Покажите, пожалуйста.
– Легко. – Оля подвела нас к стенду, на который мы не сразу обратили внимание. – Вот, чудные акварельные портреты.
Алешка уткнулся в портреты носом и вслух прочитал подписи:
– «Дочь купца Иволгина», «Дворник Герасим», «Колдун».
– Две первые акварели, – объяснила Оля, – он скопировал с фотографий, а колдуна писал с натуры.
Этот, который с натуры, был здорово нарисован. Прямо настоящий колдун. Здоровенный такой, толстенный. И ничего в нем колдовского вроде бы и не было, на первый взгляд. Вот только над его левым плечом прямо в воздухе висела горящая свеча. И она так освещала его лицо, словно хотела, чтобы мы поскорее его запомнили.
Мы вышли из музея, и вдруг Алешка круто развернулся.
– Теть Оль, – спросил он, – а при чем тут белый медведь-то? У вас разве в раньшее время по Липовой белые медведи ходили? С подносами?
– А... Старую гостиницу построил купец Иволгин...
– Это которая «ца Пари»?
– Ну да. И в холле стоял этот медведь. Знатные люди бросали ему на поднос свои визитные карточки. Купец их собирал и потом ими хвалился.
– Что-то скучно он жил, – посетовал за купца Алешка. – Лучше бы что-нибудь другое собирал.
– Он и собирал. Деньги, например. И, говорят… – Оля сделала большие глаза, – говорят, что во время революции все свои сбережения спрятал где-то в подвале гостиницы.
– Поискать, что ли? – небрежно бросил Алешка. Великий кладоискатель.
Глава III
«Ца пари»
Из музея я пошел направо, а Лешка прямо.
– Ты куда? – спросил я.
– Как куда? – Алешка безмерно удивился. – На Русалкин камень посмотреть.
Он сказал эти слова тоном полководца, который намеревается оглядеть в бинокль поле предстоящего сражения.
– А ты куда?
– В буфет. Обедать пора.
– Тебе бы все обедать!
– И ужинать. – Я начал злиться.
Но Лешка почему-то спорить не стал. Только сказал, что надо зайти в наш «угловой люкс» за плавками.
– Обедать в плавках будем? – съехидничал я.
– Как хочешь. – Алешка усмехнулся. – Хоть вообще без штанов. А мне нужно речку осваивать. Ты вообще, Дим, еще многого не понимаешь.
– Ты больно много понимаешь! Ты у нас в семье самый умный!
– А ты, Дим, у нас самый... – Алешка на всякий случай отшагнул в сторонку. – Ты самый... невнимательный. Ты ничего не знаешь.
– А ты все знаешь?
– Еще не все. Но я знаю, зачем сюда приехал папа.
– На сене поваляться! Он сам говорил.
Алешка хихикнул, еще отшагнул и покрутил пальцем у виска.
– Он кое-кому кое-что еще говорил. Он сюда приехал, так как кое-что узнал.
Тут мне стало смешно. И я сказал:
– Он приехал, потому что Герасим Муму утопил русалку. В подвале «ца Пари».
– Он приехал сюда, Дим, – серьезно сказал Алешка, – потому что здесь готовится опасное преступление. И папа должен его обогнать.
– Кого обогнать?
– Ну, не обогнать, а предупредить... В общем, предотвратить. Всех их заловить и засадить.
– Да, – сказал я грустно, – ты, Лех, немного переучился. Ты ходил в школу каждым утром в любую погоду. Три года подряд.
– А ты, Дим, – спокойно сказал Алешка, – еще больше переучился. В любую погоду.
– Это еще почему?
– Потому что ты девять лет в школу ходил. Перестарался. – И попробовал мне объяснить, намеком: – От кого колдун Максимыч старый дом охраняет? Не знаешь?
– Не знаю, – признался я.
– Вот и я не знаю. Но я узнаю! Пошли обедать и купаться возле Русалкина камня.
Убийственная логика.
Мы пошли за плавками. Заодно и пообедать. Охранник Кистинтин сидел на своем обычном месте – в стеклянной будочке, где на стене висело множество ключей от гостиничных номеров – штук пять, наверное.
А жили в гостинице только мы и археологи. И персонала здесь почти никакого не было. Администратора мы ни разу не видели – делать ему в гостинице было нечего, и он по совместительству торговал неподалеку в какой-то палаточке без ущерба для основной деятельности. Потому что постояльцы тут были большой редкостью. Я так понял, что и папу поселили здесь, чтобы он особо не «светился» на месте будущих событий. Общались мы в основном с тетей Нютой и с этим Кистинтином, очень ленивым и нудным парнем. Он даже частенько, по лености, не договаривал концы фраз. Подойдешь к нему за ключами, а он:
– Ну что вы все туда-сюда? Нормальные люди не так.
– А как? – спросил я.
– Нормальные люди утром один раз уходят, а вечером один раз приходят.
– Два раза получается, – подсчитал Алешка.
– Где два? Где два?
– Один раз утром, один раз вечером. Раз и раз – два раза.
– Не путай мне голову.
Вот и поговори с ним.
Когда мы подошли к будочке за своими ключами, Кистинтин как раз набулькал воду из пластиковой бутылки в стакан, махом его опрокинул, провел ладонью под носом:
– Эх! Хорошо! Как вновь народился. Хороша водичка. Живая! Родниковая. Чего пришли-то? Опять туда-сюда? Огольцы! Держи. – Он снял с доски ключ от нашего номера и протянул мне.
Когда Кистинтин вновь забулькал живой родниковой водой, Алешка незаметно толкнул меня локтем в бок и стрельнул глазами. Я проследил его взгляд, но ничего особенного не заметил. Кроме того, что к доске с крючками для ключей была пришпилена кнопкой небольшая бумажка. Вроде фотографии.
Забрав ключ, мы пошли к лестнице. В гостинице днем обычно было пусто и тихо. Археологи сюда приходили только ночевать. Тогда, вечером, становилось шумно и весело. Они без конца гремели чайниками, бегая с ними по коридору, хлопали дверьми и громко пели всегда одну и ту же песню. Видимо, собственного сочинения, с веселеньким припевом:
- Я не скрою, я не скрою:
- Я чего-нибудь нарою!
Алешке почему-то эта немудреная песенка понравилась. И он частенько бормотал ее припев. А я подумал: он нароет! Он уже что-то нарыл. Я это понял, когда мы вошли в свой номер.
– Видал? – спросил Алешка. – Фишка!
– Где? – Я огляделся. Но фишки не обнаружил.
– У него на доске с ключами фишка! – Алешка рассердился. – Я же тебе показал! Это же фотка из газеты!
– Ну и что? – Я тоже рассердился. – Фотка английской королевы?
– Фотка русалки!
– Настоящей? С рыбьим хвостом?
Ехидничал я зря. Алешка, оказывается, обладая цепким взглядом, собрал вокруг себя пока еще невнятную информацию. В доме майора Шишкина он заметил живописный портрет Олечки из музея. Она была очень красиво нарисована на прибрежном камне в виде русалки с распущенными волосами. И такой же портрет, но только в виде фотографии из газеты, он заметил на доске с ключами, когда Кистинтин пил живую воду.
– Тут, Дим, – сказал Алешка, – назревает целый клубок взаимоотношений. Бери плавки, пошли обедать.
Плавки мы надели под штаны, пообедали в буфете любимыми котлетами и пошли на реку. Для начала покачались на подвесном мостике, посидели на теплом Русалкином камне.
Напротив него, на той стороне реки, виднелись какие-то деревянные развалины.
– Поплыли туда! – скомандовал Алешка. – Рыбалку разведаем.
Мы переплыли узенькую речку и повисли, отдыхая, на каких-то древних сваях, обросших зелеными космами тины. Здесь было здорово глубоко и вода была очень холодная.
– Это омут, – сообщил Алешка со знанием дела. – Тут водятся окуни. Спорим?
Спорить я не стал, но закинуть здесь удочки не откажусь – место точно рыбное. Клевое, как сказал Алешка.
Я оттолкнулся от скользкой сваи и погрузился в воду, подняв вверх руки. И не очень скоро мои ноги почувствовали липкий холодный ил. Я поскорее вынырнул.
– С ручками! – обрадовался Алешка. – И русалки тут водятся, и окуни. Завтра с удочками придем.
– Я русалок ловить не буду, – сказал я. – Мне их жалко.
– А нам их и не на что ловить. Они на червяков не клюют.
– А на что они клюют? – Мне стало интересно.
Алешка расхохотался так, что чуть было не свалился со своей сваи в воду.
– Чему вас только в нашей школе учат? Дим, они клюют на майоров милиции.
К этому времени я уже тоже сидел рядом с ним на свае. Она выскользнула из-под меня, и я плюхнулся в воду. Хорошо, что я не стал смеяться под водой.
Когда я вынырнул и откинул со лба волосы, Алешка серьезно посоветовал:
– Ты тут поменьше окунайся. Здесь же в стародавнее время мельница была.
– Ну и что?
– Ты какой-то темный человек, Дим. Ничего не знаешь. На мельнице всегда всякие черти и водяные водятся. Не знал, что ли?
Я быстренько подтянулся и влез на сваи, Алешка усмехнулся.
– А при чем здесь майор милиции? Кто тебе сказал?
– Папа, – спокойно объяснил Алешка. – Только он не мне это сказал, а Шишкину. – И Алешка произнес папиным голосом: «Ты бы, майор, пореже в музей заглядывал, а почаще – в отделение».
Мы сидели на скользких сваях, прямо над глубоким омутом. Над нами светило яркое летнее солнце. Влажный ветерок доносил из города запах цветущих лип. И мне было совершенно неинтересно разбираться в каком-то назревающем клубке.
– Мы герои, мы герои, – вдруг пропел Алешка, – мы чего-нибудь нароем!
– Давай лучше нароем удочки, – с раздражением сказал я. – И червей.
– Успеем еще, все лето впереди. Никуда эти черви не денутся. А изо всяких взаимоотношений, Дим, вызревает, знаешь что? Преступление. Нужно улики нарыть. Пока не поздно.
Мне хотелось дать ему подзатыльник, но я побоялся, что он свалится в воду. К тому же я знал, спорить с ним бесполезно. Ну не создан он для спокойной жизни. Ему необходимо создавать вокруг себя беспокойство. А потом в этом беспокойстве ловить русалок на червей.
– Мы нароем, мы нароем, – опять запел Алешка. – Нас ведь трое, нас ведь трое!
– Откуда трое? Папу посчитал?
– Нет, – Алешка повернулся ко мне задумчивым лицом. – Максимыча. Этого колдуна из подвала.
– Команду собираешь? – мне стало смешно. – Из колдунов, домовых, русалок... Сказок наслушался.
– Лучше туда-сюда, чем как все.
Объяснил...
Папа приехал поздно. Не только озабоченный, но и уставший. После ужина он сказал:
– Вы погуляйте, а я у телевизора подремлю. Трудный был день. А у вас?
– Нормальный, – успокоил его Алешка. – С нечистой силой познакомились. Со всякими баенными. Но еще не со всеми.
– Продолжайте, – сказал папа, усаживаясь в кресло. – Только на улице, ладно? – И он включил телевизор. – Кстати, а «баенный» – это что за зверь?
– Домовой вроде. Но только он в бане живет. Кипятком шпарит.
– А почему тогда не банный?
– Банный – это веник, – со знанием дела объяснил Алешка. Хотя в бане он ни разу в жизни не был. И наверняка уверен, что березовые веники в парилке – это что-то вроде сурового наказания. – А баенный – это...
– Говорил уже. – Папа зевнул. – Пока.
– Сейчас эта Муму опять заворчит «туда-сюда», – шепнул мне Алешка, когда мы спускались на первый этаж.
Не знаю почему, но Алешка очень часто называл Кистинтина то Герасимом, то Муму. Может, потому, что он был очень похож на дворника с музейной фотографии.
Но Муму не заворчала. Кистинтин, похрапывая, спал на своем рабочем месте. Живой воды напился.
– Давай ключи поснимаем, – предложил Алешка, – и где-нибудь спрячем.
– Зачем?
– А чтоб ему попало. Чтоб не спал на работе.
– Не пойдет, – возразил я. – Археологи придут с работы, а ключей нет.
– Жаль. – Алешка заметно огорчился. – Мне этот Кистинтин почему-то не нравится.
Мы вышли на улицу, и нас сразу охватил теплый и душистый летний вечер. И очень тихий, непривычно как-то. Не слышно ни машин, ни людей, ни музыки. И коз тоже не слышно. А над Б. Липовой поднималась круглая желтая луна. В ее свете городок казался таинственным и загадочным. Как сотни лет назад. Словно опять настало время домовых и колдунов с ведьмами.
– Ты думаешь, папа телевизор смотрит? – неожиданно спросил Алешка. – Он нас прогнал, чтобы по телефону секретно поговорить. – И мечтательно протянул: – Я бы подслушал.
А я бы нет. В такой волшебный вечер хорошо посидеть на лавочке у калитки старого дома и посмотреть, как все выше взбирается в небо красивая луна. И послушать, как иногда попискивают в гнездышках птицы – им ведь тоже, наверное, что-нибудь снится. Червячки, например, мухи. Или кошки.
– Размечтался? – прервал мои лирические мысли Алешка. – Пошли в эту самую «ца Пари». А то как полночь приблизится...
– В полночь я под одеялом буду, – решительно отрезал я.
– Как получится, – буркнул Алешка. – Пошли.
Старый отель в свете луны выглядел соответственно – загадочно и мрачно. Облупленные стены, черные провалы окон. Да там еще и подвал какой-то, с призраками повешенных утопленников.
– Не бойся, – весело сказал Алешка, – я сам боюсь.
И тут в дальнем окне первого этажа вспыхнул легкий дрожащий огонек. Мы разом отскочили к дереву, спрятались за его ствол, замерли.
Огонек подрожал на месте, а потом двинулся вдоль окон. Появляясь то в одном из них, то в другом, по очереди. Приближался к нам. Казалось, что внутри дома, как бы по длинному, во весь фасад, коридору, кто-то идет со слабым фонариком или со свечой.
Стало не только страшновато, но еще и интересно. Мы подобрались поближе. И увидели, что в доме, от окна к окну, и правда, неторопливо идет человек, держа перед собой свечу.
Он был большой и сильно пузатый. Он шел, задумчиво опустив голову почти что на свой круглый живот, заложив руки за спину...
Как – заложив?! Я даже подпрыгнул. Руки за спиной, а свеча... А свеча неспешно плывет перед ним, и чуть колеблется язычок ее огонька.
– Колдун! – шепнул мне Алешка. – Во дает!
Я Алешкиного восторга не разделял. Я был, как писали в старинных романах, во власти липкого страха. Похожего на ужас. Хотя, в общем-то, ничего ужасного не произошло.
Свеча погасла возле дверей подъезда. Послышался скрежет ключа в замке, дверь распахнулась, вышел из дома большой пузатый человек. Совсем не страшный. Он опять вставил ключ в скважину, теперь с внешней стороны двери, повернул его со скрипом, да еще и навесил большой ржавый замок. Все это было очень хорошо видно в ярком свете луны.
Отбрасывая на землю длинную черную тень, толстый человек обогнул фасад и остановился с торца здания, у входа в подвал. Спустился на несколько ступеней, опять загремел ключами...
Я не успел ухватить Алешку, как он уже оказался за спиной толстяка.
– Здрасьте, – смело сказал Алешка. – Это вы Максимыч? Который колдун?
Человек медленно обернулся, поднялся по ступеням и с высоты своего роста оглядел нас. И гулко проговорил:
– Какой я колдун? Я сторож.
– Но это вы всякие фокусы делаете?
– Фокусы в цирке делают. А вы кто такие?
Читать бесплатно другие книги:
