Мадам Пикассо Жирар Энн

Фернанда улыбнулась ей, и между ними пробежала искра взаимопонимания.

– А мое настоящее имя – Амели Ланг, но я стала называть себя Фернандой Оливье с тех пор, как приехала в Париж. Я пользуюсь тем или иным именем в зависимости от обстоятельств. Мне нравится звучание каждого имени, хотя и по разным причинам… Думаю, у нас с вами много общего.

– Похоже на то, – согласилась Ева.

Когда они подъехали к Данцигскому проезду недалеко от дома Ларуш, автомобиль притормозил, звякнув ветровым стеклом. Секунду спустя водитель обошел вокруг и открыл для нее дверь. Ева была рада, что неказистое здание в форме пчелиного улья оставалось скрытым за увитой плющом каменной стеной.

– Вам нравится цирк? – спросила Фернанда, когда она выходила из автомобиля. Ева обернулась.

– Даже не знаю. Я там ни разу не была.

– Вы никогда не были в цирке? О боже, а мы регулярно ходим в цирк Медрано. Какое-то время Пабло был без ума от него, постоянно рисовал артистов, клоунов и арлекинов. Он говорил, что весь этот сброд кажется ему трагически беззащитным. Для меня все они были мимолетным увлечением, и признаюсь, я устала от этого. Зато вы могли бы насладиться цирком, если бы присоединились к нашей небольшой компании.

«Да, я насладилась бы этим больше, чем ты можешь представить», – подумала Ева и невинно улыбнулась Фернанде.

– У вас есть джентльмен, который мог бы составить вам компанию? Может быть, ваш поклонник?

Ева сразу же подумала о Луи. Она понимала, что просто не может присоединиться к Пикассо и его любовнице без сопровождавшего ее мужчины. По крайней мере, Луи придаст ей силы, чтобы принять такое нелепое предложение и все, что последует за ним. Она по-прежнему злилась на Пикассо за его обман, но не могла отклонить приглашение, которое позволит ей снова увидеть его… и посмотреть на его реакцию.

– Думаю, да, – наконец ответила она.

– Похоже, вы не слишком увлечены своим кавалером? – поинтересовалась Фернанда.

– Это всего лишь мой друг, – ответила Ева, остановившись у распахнутой дверцы. Она знала, что слишком часто изображает из себя наивную простушку, но делала это специально. Театр уже многому научил ее.

– Хорошо, что вы открыты для новых поклонников, потому что мы обычно приводим с собой друзей. Мы с Пабло уже давно пытаемся наставить на путь истинный нашего друга Гийома Аполлинера, который недавно расстался со своей любовницей. Вы ему понравитесь, потому что ваша внешность определенно в его вкусе. Кстати, он известный поэт. Вы уже слышали о нем?

– Имя звучит знакомо, – уклончиво ответила Ева, не желая признаваться в том, что давно любит его стихи.

– Он поляк, как и вы, поэтому у вас будет, о чем поговорить.

– Спасибо за приглашение, мадам Пикассо.

Ева едва не подавилась при последних словах, но поскольку они познакомились лишь недавно, ей казалось уместным обращаться к Фернанде таким образом. Ева определенно не могла называть ее «мадам Оливье», особенно после разговора о давней связи Фернанды и Пикассо.

Фернанда потянулась и взяла ее за руку.

– Значит, решено: встречаемся в понедельник вечером. Будет очень весело. И, кстати, вы можете называть меня Фернандой, как делают мои настоящие друзья. Я оставлю вам два билета на входе, там будет человек, который проводит вас. А потом, может быть, мы все немного выпьем и поговорим.

– Буду ждать с нетерпением, – ответила Ева, продолжая невинно улыбаться. Девушка с нетерпением ожидала посещения цирка только ради того, чтобы снова встретиться с Пикассо и уличить его в обмане.

– Поверь мне, Фернанду Оливье гораздо больше заботит ее титул, чем сам мужчина. Со временем они с Пикассо отдалились друг от друга. К тому же она уже замужем, поэтому не может стать настоящей мадам Пикассо. Впрочем, это не мешает ей выставлять себя так, как если бы она на самом деле была его женой.

Мистангет заговорщическим шепотом делилась с Евой своими откровениями. Оставался еще час до пятничного вечернего представления, и они болтали в костюмерной. Мистангет величаво возвышалась в желтом кимоно, которое она надела для примерки, и шелковая ткань соблазнительно облегала ее формы. Ее волосы были убраны под черный парик, лицо загримировано и напудрено, а губы накрашены в ярко-красный цвет в соответствии с расхожими представлениями о гейшах. Она собиралась представить новый номер уже сегодня, во время первого акта.

Но в кимоно чего-то не хватало. Отсутствовала какая-то деталь, придающая драматический эффект, необходимый для соперничества с другими блестящими костюмами. Но какая? Ева молча разглядывала свое любимое кимоно, выпрямившись перед актрисой. Она оценила подол, потом длинные расклешенные рукава. Воспоминания о щепотке отцовского табака, зашитого в манжету, снова кольнуло ее в сердце.

Потом она поняла.

Она подошла к большой коробке со старыми костюмами, отрезами ткани и тряпками в закоулке за сценой, и достала длинную ленту ярко-алого шелка, которую видела там раньше. Секунду спустя она представила блестящую ткань на одобрение Мистангет.

– Что, если мы обошьем манжеты рукавов и воротник чем-то более ярким, вроде этого? Контраст между тканями в огнях рампы будет выглядеть очень эффектно.

– Блестяще! – с довольной улыбкой воскликнула Мистангет.

– Спасибо, – кивнула Ева.

– Я понятия не имела, что ты еще и портниха.

– Я тоже.

– Ну, теперь ты знаешь. Давай сделаем это!

Преисполненная новым ощущением успеха, Ева осмелилась сменить тему. Но она все равно боялась задать вопрос, ответ на который мог оказаться совсем не таким, как она надеялась.

– Почему же Пикассо до сих пор живет с Фернандой, если она так настроена против его испанских корней?

– Уверяю тебя, это великая тайна для всего Парижа. У него репутация дамского угодника, и он обзавелся новой студией в ветхом доме на Монмартре, где когда-то пробовал себя в живописи после приезда в Париж. Говорят, он сделал это для того, чтобы избавиться от притязаний Фернанды. Лично я готова поспорить, что он приводит туда женщин.

– Я считала ее вашей подругой, – сказала Ева, подумав о том, что с такими друзьями Фернанде Оливье не нужны никакие враги.

– Ее влияние в городе растет благодаря успехам Пабло, поэтому с моей стороны было бы глупо отвергать ее дружбу, – ответила Мистангет. – Но в Фернанде есть какое-то отчаяние, которое обескураживает меня. Думаю, она будет сражаться до смерти за все, что для нее важно. Со стороны это выглядит так, словно она никогда не знает: счастлива ли она или находится на краю какой-то ужасной трагедии.

Ева согласно кивнула, хотя ей Фернанда показалась спокойной и уверенной в своей красоте.

– И будь осторожна в отношении Пикассо, – добавила Мистангет, пропустив длинную шелковую ленту между пальцами. – Он разбил сердце не одной юной девушке, которые думали, что у них есть шансы противостоять Фернанде.

– Буду помнить об этом, – ответила Ева таким тоном, словно ей и в голову не могло прийти что-то подобное.

Потом она забрала у Мистангет кимоно и начала аккуратно отпарывать манжеты с рукавов, втайне желая, чтобы она с такой же легкостью могла расстроить связь Пикассо и Фернанды, если, конечно, представится такая возможность.

Еве по-прежнему хотелось обо всем рассказать Сильветте. Она уже несколько раз едва не проговорилась, пока собиралась в цирк Медрано в понедельник вечером. Она выбрала то же голубое платье, которое позаимствовала для ланча с Фернандой, потому что чувствовала себя в нем уверенно. Сегодня вечером ей определенно понадобится самообладание, и чем больше, тем лучше.

«Мулен Руж» по понедельникам не работал, так что это была единственная возможность для вечернего выхода в свет. Умом она понимала, что ей следует радоваться этому любезному приглашению, но вместе с тем нервничала от предстоящей встречи с Пикассо.

Луи подал ей руку, когда они приблизились к толпе, собравшейся перед зданием цирка. Никто из них толком не знал, чего ожидать.

– Я до сих пор не понимаю, как тебе удалось получить такое приглашение, – взволнованно проговорил он, жадно вбирая в себя гул толпы и звуки бравурной цирковой музыки, доносившиеся изнутри.

– После выставки у меня остался должок перед тобой. Ты же сказал, что будешь рад познакомиться с таким известным художником, как Пикассо, вот я и подумала, что это будет интересно. Все в Париже только и говорят о нем.

– Конечно, я рад. Надеюсь, он сможет дать мне кое-какие дельные советы, ведь говорят, что, несмотря на сегодняшний успех, ему тоже сначала приходилось нелегко.

Ева внутренне поморщилась, услышав нотки отчаяния в голосе Луи. Молодой человек рисовал красивые акварели, но его работа не имела той страсти, которой дышали произведения Пикассо. И в нем определенно не было никаких задатков будущей знаменитости. Луи был человеком, который играл в искусство, а Пикассо в нем жил.

Когда Ева назвала их имена у билетной кассы, к ним подошел юноша в красно-черном костюме арлекина. Пробираясь внутрь, они миновали клоуна, жонглера и двух девушек в обтягивающих трико и с огромными колышущимися перьями, прикрепленными к головным уборам. Судя по выражению их лиц, Ева пришла к выводу, что работники цирка сопровождали только важных гостей.

Ее сердце забилось сильнее, когда они приблизились к первому ряду. Она заметила Пикассо, Фернанду и группу их друзей, занимавших лучшие места. Внезапно ей показалось, что она не сможет этого вынести. Ее желудок свело спазмом, к горлу подкатил комок. Фернанда встала, широко улыбнулась и помахала, подзывая их к себе.

– Я так рада, что вы пришли! Вот увидите, вам понравится представление, – сказала она и обняла Еву, как будто они были знакомы уже целую вечность. – Пабло, это Марсель Умбер и ее друг. Разрешите представить: Пабло Пикассо.

Ева испытала мгновенный прилив отваги и едва не заявила, что они уже встречались, но нервы подвели ее, и она просто кивнула под суровым пристальным взглядом Пикассо.

– Меня зовут Луи Маркус, – дружелюбно сообщил Луи.

– А это наши добрые друзья: очаровательная Жермена и ее муж Рамон Пишо, сам замечательный художник, – Фернанда указала на привлекательную молодую пару, сидевшую рядом с ней. – А это, разумеется, Гийом Аполлинер.

Аполлинер встал, чтобы поприветствовать их. Он был необыкновенно высоким, с тяжелым длинным подбородком и покатыми плечами. Читая его стихи в Венсенне, Ева всегда представляла себе гораздо более франтоватого и не такого огромного мужчину. Тем не менее он обладал дружелюбной аурой и восхитительно теплой улыбкой. Он был похож на ласкового великана.

– Какой у вас интересный тип красоты, – Аполлинер заметно шепелявил, и она могла расслышать за его словами знакомый польский акцент. Он как будто не помнил, что они уже встречались за кулисами в «Мулен Руж».

– Не слушайте его россказней. Он любит пофлиртовать и сейчас находится в расстроенных чувствах, потому что подруга отвергла его. Но они, конечно же, помирятся, как и все остальные в нашей маленькой компании. Мы навсегда связаны друг с другом, – сказала хорошенькая молодая женщина по имени Жермена, протянув руку Еве. Ее волосы были такого же оттенка, как у Фернанды, а зеленые глаза сияли счастьем. Ева подумала, что они могли бы оказаться сестрами. – Я рада познакомиться с любой подругой Фернанды.

– Спасибо, – сказала Ева. Потом она украдкой взглянула на Пикассо и заметила, что он по-прежнему смотрит на нее. Она не знала, что он хочет сообщить ей своим тяжелым взглядом, но радовалась тому, в каком неловком положении он оказался. Это было единственным оружием, которым она располагала, и ей хотелось воспользоваться своим преимуществом. Разве не так поступают светские дамы в подобных ситуациях?

– О, начинается! Мсье Маркус, садитесь рядом со мной. Пабло любит болтать во время представления, а я, разумеется, уже слышала все это раньше, – Фернанда отдавала распоряжения, как будто управляла слугами на званом обеде. – Мне говорили, что вы художник. Луи Маркус, хм-мм… А вы не думали о том, чтобы сменить имя? Если вы собираетесь стать знаменитым художником здесь, в Париже, ваше имя должно звучать более величественно, чтобы его лучше помнили.

Ева услышала, как он хмыкнул, поскольку однажды уже сменил имя. По парижским меркам, имя «Луи Маркус» было для него огромным достижением.

– У вас уже есть предложение?

– Пока нет, но обязательно будет, – пообещала Фернанда.

Ева неуклюже опустилась на единственное свободное место рядом с Пикассо. Перед ними находились перила ограды; запах стружек и конского навоза бил в ноздри. Прозвучала труба, объявлявшая о начале представления, и Пикассо наклонился ближе к Еве.

– Нам нельзя встречаться таким образом, – прошептал он ей на ухо.

– Буду рада последовать совету, если вы любезно перестанете появляться повсюду, где оказываюсь я.

Фернанда продолжала весело болтать с Луи и указывала на слонов, которые разбрелись по центральной арене под звуки фанфар.

– Я ничего специально не предпринимал.

– В самом деле? – резко спросила Ева, придерживаясь уже выбранного надменного тона.

– И дня не прошло, чтобы я не думал о вас.

– Уверена, что мадам Пикассо не понравились бы такие признания.

– Я не женат.

Ева кинула быстрый взгляд на Фернанду.

– Она называет себя вашей женой, так что не вижу особой разницы.

– Возможно, это правда, – признал Пикассо, неловко пожав плечами. Два огромных серых слона в красно-золотых воротниках прошли перед ними вслед за дрессировщиком в красном плаще и черном цилиндре. Он щелкнул длинным кнутом. – Клянусь вам, когда мы встретились, у меня и в мыслях не было обманывать вас.

В его словах, произнесенных шепотом, Ева расслышала слабый намек на раскаяние.

– Что сделано, то сделано.

Повисло молчание. Наконец конферансье объявил следующий номер громким, хорошо поставленным баритоном. Пикассо козырьком приставил ладонь ко лбу. Он вдохнул, медленно выдохнул и обвел взглядом арену, засыпанную опилками.

– Не ожидал от вас такой резкости.

Она застыла, тоже глядя на арену и на двух полуобнаженных акробаток с длинными перьями на головных уборах, которые выбежали для того, чтобы покататься верхом на слонах.

– Это не просто слова, мсье. И другим тоном я не могу с вами разговаривать, потому что мои мысли идут от сердца, какими бы глупыми и наивными они ни казались для такого человека, как вы.

– Они трогают меня. Ты трогаешь меня так, как не случалось уже очень давно.

– А ты оскорбляешь меня, когда сидишь здесь в присутствии твоей жены.

– Dios, она мне не жена!

– Конечно, такое сравнение ниже твоего достоинства.

– Откуда тебе знать, что ниже моего достоинства и на что я способен? – отрезал он.

Фернанда мгновенно отреагировала на повышение тона Пикассо и посмотрела на них. Ева почувствовала, как заливается краской. Ее сердце забилось с угрожающей частотой. Возможно, она была не готова к этому. Она еще никогда не чувствовала себя такой беззащитной и униженной. Если бы она могла вернуть ту ночь, ах, если бы… Но в тот момент, когда эта мысль пришла ей в голову, она поняла, что даже если бы та ночь повторилась тысячу раз, она бы все равно отдалась Пикассо. Это была самая восхитительная ночь в ее жизни.

Никто из них больше не произнес ни слова до конца представления. Наконец они вышли на оживленный бульвар Рошешуар вместе с остальными зрителями. Уже горели уличные фонари, и каждый отбрасывал конус янтарного света, через который они проходили. Вечер был теплым, и парижане неторопливо прогуливались. Луи как будто случайно положил руку на плечо Евы, когда они шли по улице Мортир, но в этом жесте было что-то собственническое, а вовсе не дружеское. Впрочем, она заставила себя не отстраняться от нее, потому что вдруг захотела, чтобы Пикассо приревновал ее.

– Приглашаю всех зайти к нам и немного выпить, – объявила Фернанда, шагавшая впереди, облокотившись на руку Аполлинера. – Теперь мы живем в прекрасном месте, и я обожаю принимать гостей. Вы знаете, что Пабло снял мне квартиру на бульваре Клиши. Все, кто что-то значит в Париже, живут именно там.

– Не думаю, что это хорошая идея.

– О, мастер наконец-то сказал свое слово! – воскликнула Фернанда с драматическим жестом. – Пикассо так не думает. Что само по себе есть утверждение, не слишком далекое от истины.

– Полегче, Фернанда, – предупредила Жермена.

Ева встряла в пикировку между двумя женщинами, хотя понимала, что они гораздо лучше знают особенности характера Пикассо.

– Все нормально… может быть, в другой раз.

– Полно вам, мадемуазель Умбер. Нет другого времени, кроме настоящего. В Париже нужно хвататься за любую возможность, и Пабло отлично умеет это делать. Расскажи им, Пабло! Поведай, каково быть мастером!

– Перестань, Фернанда, – простонал он в ответ.

– Con calma, mi amigo[15], – произнес муж Жермены. Даже не зная испанского, Ева понимала, что друг Пикассо просит его не устраивать сцен, свидетелями которых они не раз становились раньше.

– Мастер портить настроение другим людям, – сквозь зубы прошипела Фернанда.

– Не стоит его подзуживать, – убеждала Жермена, и Еве вдруг захотелось немедленно сбежать отсюда.

Положение становилось все более напряженным. Луи еще крепче вцепился в плечо Евы. Оба чувствовали, что назревает ссора.

– Стоит ли говорить о том, как он подзуживает меня? – горячо прошептала в ответ Фернанда.

– Тебя? – выкрикнул Пикассо, быстро приблизившись к ним сзади. – Я дал тебе все, о чем ты когда-либо просила!

– Давайте-ка все успокоимся, пока еще не поздно, – предложил Рамон, пытаясь сгладить неловкую ситуацию. – Думаю, нам нужно выпить.

– Блестящая идея, – одобрил Аполлинер.

– Я бы предпочла опиум, – шаловливо заметила Фернанда.

– Тебе прекрасно известно, что этому больше не бывать.

– Не решай за меня, Пабло, – парировала Фернанда.

– Я могу сказать тебе то же самое, mi сorazon?[16] – резко бросил он.

Вместо квартиры Фернанды они отправились в кафе «Сиреневый хуторок»[17] на бульваре Монпарнас, модное заведение, где по вечерам собирались молодые интеллектуалы. Они собрались у длинной стойки бара из красного дерева, где молодые парижане в белых фраках и галстуках и женщины в элегантных платьях дегустировали разные напитки. Скорее всего, эти посетители собирались в оперу или недавно пришли оттуда.

Пикассо наклонился к Еве.

– Я начал рисовать тебя сразу же после твоего ухода, – сказал он, нарушив трескотню разговоров и звяканье тарелок.

– Ты зря тратишь время, – ответила она, пряча взгляд.

– О, я очень ценю свое время, – заверил он и мгновенно стал серьезным. Потом, оглянувшись по сторонам, спросил: – Тебе понравилась книга?

Фернанда уже открыто флиртовала с Луи, и Еве показалось, что она довольно пьяна.

– Сильветта использует ее в качестве подпорки для двери.

– О, Сильветта.

– Ты ее тоже соблазнил, да? – дерзко поинтересовалась Ева в тот момент, когда к ним подошел Аполлинер.

– Я слышал, вам нравятся мои стихи, – добродушно заявил он, непринужденно втиснувшись между ними, как человек, разделяющий двух незнакомцев посреди толпы.

– Да.

– А есть ли среди них те, которые нравятся больше других?

«Знают люди, что время их судит, / Но надежда любить по пути /Нам позволила руки сплести. / Что сулила цыганка, то будет». Эти стихи всегда казались мне очень личными.

Ева заметила искру ревности в глазах Пикассо и втайне порадовалась этому.

– Вы помните наизусть?

– Лишь несколько строф. «Срываю вереск… Осень мертва… / На земле – ты должна понять – / Мы не встретимся больше. Шуршит трава… / Аромат увядания… Осень мертва… / Но встречи я буду ждать»[18].

– Я поражен, мадемуазель.

– Посмотри, Апо, готов ли наш столик, – требовательно проворчал Пикассо. Казалось, он совершенно не обращал внимания на Фернанду и на то, что происходило между ней и Луи на дальнем конце барной стойки.

– Я должен снова встретиться с вами. Позвольте мне написать ваш портрет.

– Стать вашей натурщицей, как в прошлый раз? Думаю, нет.

– Неужели это действительно было так плохо, мадемуазель Гуэль? – настаивал Пикассо, наклонившись так близко, что она ощущала его дыхание у своей шеи, как и прилив теплого, первобытного влечения, тут же возникшего между ними.

Ева подняла бокал и сделала глоток. Когда она увидела, как дрожит ее рука, то медленно опустила бокал на стол в надежде, что он ничего не заметил.

– Я ведь не знала, что вы с кем-то живете, – наконец сказала она.

– А я не знал о вашей невинности и неопытности, так что мы оба находились в невыгодном положении.

Ева не ожидала, что он окажется настолько хитроумным, а ео присутствие будет таким обворожительным, особенно в толпе людей, когда его любовница находилась лишь в нескольких шагах. В обществе Пикассо Ева чувствовала себя стесненно, но сейчас она была достаточно рассержена, чтобы не поддаваться на его изощренные уловки.

– Извините, но я не хочу играть с вами, – сказал Пикассо и накрыл ладонью ее пальцы под стойкой бара. – Только скажите, что вы позволите мне снова увидеть вас.

– А как же мадам Пикассо?

– Как выяснилось, у Фернанды появился новый любовник, юный хлыщ из Германии. Мои друзья думают, что я ничего не знаю. Они пытаются оградить меня от переживаний и хотят лишь одного: чтобы я и дальше занимался живописью. Все, что угодно, лишь бы сохранить мир и выгодно продавать мои картины. Но я-то знаю обо всех приключениях Фернанды!

– Это слишком опасно для меня, – Ева покачала головой. – Я действительно не хочу вмешиваться в ваши отношения.

– Увы, mi belleza[19], но мне кажется, что вы уже это сделали.

Когда их столик наконец был готов, Аполлинер настоял на том, чтобы Ева села рядом с ним, и они еще немного побеседовали о поэзии и поэтах, которые ей нравятся. Потом, в свою очередь, он собирался раскрыть ей, как ему удалось написать некоторые самые загадочные и часто трудные для понимания стихи. По словам Аполлинера, разговор с человеком, который понимает его искусство, доставит ему огромное удовольствие. Пикассо сидел напротив нее между Жерменой и Рамоном. В течение всего обеда, несмотря на разделявшее их расстояние, он почти не сводил глаз с Евы. Она ощущала его взгляд даже в те моменты, когда Аполлинер делился своими откровениями о поэзии и наркотиках.

– Вы когда-нибудь писали о любви? – спросила она, после того как официант принес блюдо с террином[20].

– Я никогда не был влюблен, – он вздохнул. – Только похоть, не более того. А я взял за правило писать лишь о том, что хорошо знаю.

– Это выглядит благоразумно. Думаю, я тоже никогда не была влюблена, – Ева тихо рассмеялась, понимая, что это не так.

– По словам Фернанды, вы тоже родом из Польши, мадемуазель Умбер?

– Там познакомились мои родители. Мой отец француз, а мать – полячка. Мы жили там, когда я была ребенком, а потом отец привез нас во Францию.

Разговор был удивительно непринужденным, если принять во внимание, что она беседовала с человеком, чьими стихами так давно восхищалась.

– На самом деле, меня зовут Ева Гуэль, но здесь, в Париже, я отказалась от этого имени. Хочу посмотреть, что может предложить жизнь парижской девушке, которую зовут Марсель Умбер.

– О да, такое имя гораздо ближе для парижан. Впрочем, оно кажется не вполне настоящим из-за вашей чудесной польской улыбки. А мое настоящее имя совсем не поэтично: Вильгельм Костровицкий, но как собрат по крови буду надеяться, что вы не станете рассказывать об этом, – он добродушно рассмеялся.

– Фернанда сказала, что она тоже называла себя разными именами после приезда в Париж.

– Включая мадам Пикассо.

– Вы этого не одобряете? – спросила Ева.

– Если и не одобряю, то не смею говорить об этом. Фернанда Оливье – это сила, с которой следует считаться. И она определенно не из тех, кому можно перечить.

С другой стороны стола внезапно донесся чарующий голос Фернанды. Она говорила Луи, что придумала ему имя, и с завтрашнего дня он должен называть себя Маркуссисом. Она считала, что это превосходное имя обязательно принесет ему удачу.

– Буду считать, что вы меня предупредили, – обратилась Ева к Аполлинеру.

– Вы ее новая подруга, поэтому вам не о чем беспокоиться, – с тихим горловым смешком произнес он и взялся за нож и вилку. – До тех пор, пока вы ей нравитесь.