Сто полей Латынина Юлия

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

(сообразно иерархии земной и небесной):

Бог Шакуник (и его храмовые торговцы). Варварский бог, который предшествует действию и состоянию, субъекту и объекту, различает вещи и придает им смысл; нету в мире ничего, что было бы ему чуждо: наипаче же – золото, деньги и власть. Впрочем, поговаривают, что богу Шакунику чуждо различение добра и зла.

Бог Ятун (и его бродячие проповедники). Последний король из рода Ятунов догадался, что Бог – один, а все прочие боги – лишь Его Атрибуты и Свойства. Короля этого убили, род его истребили, храмы сожгли, а теперь шляются оборванцы, желающие убедить людей в том, в чем не смог убедить их сам король.

Бог Варайорт (и его свободные общинники). Бог-шельмец, обманщик и вор. Это по его милости земля в дырках и складках, а не ровная и круглая, как было задумано. И, надо сказать, если человек верит в Варайорта, то на нем никогда не будет греха, потому что нет греха в том, чтобы поступать как бог.

Варай Алом, тридцати трех лет. Король Горного Варнарайна, полагающий, что нет смысла завоевывать земли, чтобы раздавать потом их в ленное владение, и мечтающий о стране Великого Света, где в государевых парках бродят золотые павлины и где Небесный Свет прячется в облака.

Айлиль, восемнадцати лет. Младшая сестра короля, мечтающая лишь о Марбоде Белом Кречете, ибо он необычайно красив: и боевой его кафтан – красный с золотом, с золотыми кистями у швов, и кружева оплечий – как перья Белого Кречета, и дыхание коня его – как туман над полями.

Киссур Ятун, тридцати двух лет. Глава свергнутого королевского рода Ятунов; человек рассудительный. Все знают, что ему нелегко убить человека, особенно когда за убийство придется платить большую виру.

Марбод Ятун, он же Марбод Белый Кречет, он же Марбод Кукушонок, двадцати семи лет. Младший брат Киссура Ятуна, лучший меч королевства и удачливый рыцарь; а удачливый рыцарь – это не тот, кто умеет брать замки, а кто умеет узнавать у хозяев, куда они дели добро.

Белый Эльсил. Боевой друг Марбода Кукушонка, полагающий, что тот, кто во всем опирается на колдовство, а воевать не умеет, кончает плохо.

Арфарра, тридцати пяти лет. Королевский советник, монах-шакуник, чародей, беглец из страны Великого Света, бывший наместник Иниссы; говорит, что в хорошей стране богач спокоен за свое имущество, а бедняк – за свою жизнь, что богатство не должно быть для его владельца источником опасностей, а бедность не должна быть ни препятствием, ни преимуществом.

Клайд Ванвейлен, двадцати шести лет. Чужеземец и торговец, с легкой руки Арфарры – королевский советник.

Даттам, тридцати четырех лет. Побратим короля; бывший бунтовщик, перешедший, впрочем, на сторону императора. Вешал людей сотнями и вел восстание, как предприятие, где в графе расходов – десять миллионов человек, а в графе прибыли – императорская власть; проиграл, поскольку законы войны – не законы хозяйствования. На период повествования – монах-шакуник, торговец и предприниматель. Имеет все основания не верить ни одному слову Арфарры, которого ненавидит.

Сайлас Бредшо, двадцати трех лет. Друг Даттама, чужеземец и торговец.

Эконом Шавия. Монах-шакуник, шпион из страны Великого Света; впрочем, отменный стилист, всерьез полагающий, что в хорошей стране не должно быть ни богатых, склонных к независимости, ни бедных, склонных к бунтам.

Шодом Опоссум. Знатный человек, недовольный переменами, ибо за год от него в Ламассу сбежало двадцать семь человек. Король объявил, что всякая собака в стенах Ламассы свободна, – вот они и бегут. А теперь что – прикажете ехать в Ламассу и покупать у своего же шорника свое же добро.

Бургомистр города Ламассы, который, наоборот, считает несправедливым человеку владеть человеком, ибо справедливость – прежде всего. А как, например, сможет цех брать справедливую цену, когда рядом по дешевке трудятся рабы.

Обвинитель Ойвен, тридцати девяти лет. Обладает драгоценным для народного вождя качеством: не только увлекает людей за собой, но и сам увлекается, при этом действуя совершенно бескорыстно, если под бескорыстием разуметь забвение первоначальных интересов.

Сыщик Донь, тридцати семи лет. Бывший контрабандист и разбойник, полагающий, что вора может одолеть только вор и что сажать надо лишь тех, кто не платит отступного; а впрочем, человек чрезвычайно проницательный.

Неревен, девятнадцати лет. Послушник Арфарры, божией милостью художник и шпион. Варварских богов не боится, боится Парчового Старца Бужвы; различает два вида магии: одну знали с древности – порчу наслать, либо глаза отвести, а другую выдумали недавно в храме Шакуника.

Тодди Красноглазый. Несколько модернизировал проповеди ятунов. Как именно – трудно сказать, ибо, по мнению раскаявшегося разбойника Тодди, в распространении учения есть два периода: период сокрытия и период восстания. И в период сокрытия позволительно скрывать суть учения ото всех, даже от наиболее посвященных; а в период восстания посвященными должны стать все, – непосвященные же уничтожены, и имущество их разделено между посвященными.

Шадаур Кобчик. Кровник Марбода, начальник тайной дворцовой стражи, недавно учрежденной советником Арфаррой.

Красавица-Колдунья.

Лух Половинка. Морской вор и изобретатель.

Лосси Розовое Личико. Пройдоха.

Королевский шут.

Илькун – верный вассал Марбода.

Эльда – молодая вдова суконщика Худды.

Дружинники Марбода – из тех, что во время битвы помимо своей воли перекидываются волками и рысями.

Жители города Ламассы, называемые на разных наречиях по-разному: бюргеры, буржуа, горожане, граждане.

Народ, принимающий участие в Весеннем Совете, или, точнее, весеннем смотре войска; ибо на языке аломов понятия «свободный человек» и «вооруженный человек» тождественны, и фраза «все раздавал дружине» звучит так же, как слова «все раздавал народу».

Города, Дворцы, Мечи, Амулеты, Казенные Печати и прочие Священные Вещицы, являющиеся истинными действующими лицами Истории.

Привидения, лишенные собственного тела и являющиеся по мере надобности в чудесах; а также Рабы, Крепостные, Наемные Работники, лишенные возможности распоряжаться собственной волей, в нашем повествовании существенной роли не играют.

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

в которой не происходит ничего, кроме катастрофы

Клайд Ванвейлен вовсе не собирался открывать новую планету.

Это вышло случайно. У Серого Пятна за его кораблем погнались двое пиратов с фальшивыми опознавательными знаками Порте-Кассино, даже не пиратов, если говорить честно, а отощавших обывателей Ньютоны. Планету недавно вышибли из Федерации за несоблюдение прав человека, отчего местный диктатор, конечно, не перестал расстреливать собственных болтунов, однако совсем перестал преследовать собственных бандитов.

Если бы у Ванвейлена был хороший корабль и надежный экипаж, он бы подождал эти катера и популярно, с помощью бортовых лазеров, разъяснил им международное право, – но у Ванвейлена был этакий грузовой бочонок с подтекавшими стабилизаторами, на котором он вез на Эркон геофизическое оборудование и прилагаемого к оборудованию геофизика по имени Сайлас Бредшо, скромного молодого человека с застенчивыми манерами и глазами черными, как донышко пусковой шахты. Бредшо, был нежен, тих, слюняв, и во время погрузки так хлопотал над запечатанными контейнерами, словно его буровые вышки были собраны из лепестков гортензии.

Ванвейлен подумал, что если его пассажир запсихует и доложит в порту назначения о незарегестрированных средствах защиты на борту, то у Ванвейлена опять отберут лицензию и еще, пожалуй, конфискуют это старое корыто, и эта мысль ему не очень-то пришлась по душе.

Тут атакующие катера вздыбились и превратились в два широких синих плевка длиной, с точки зрения приборов, в семь тысяч километров, – Ванвейлен врезал по панели управления и ушел в подпространство, не утруждая компьютер координатами выхода.

Когда поле вновь собрало корабль в одном месте, на экранах сияла неведомая Ванвейлену россыпь звезд, а чуть справа по курсу, как одинокая елочная игрушка, висел серебристо-синий шар, важно подставлявший затянутый облаками бок небольшому желтому солнцу. Даже невооруженным глазом можно было заподозрить, что атмосфера на важном шаре – земного типа, и это было редкой удачей. Весь экипаж, в количестве шести человек, сбежался в рубку, и пассажир Бредшо, подскакивая от восторга, потребовал подойти к планете.

Через полчаса грузовик вынырнул из гиперпространства в трехстах пятидесяти километрах от поверхности планеты. Внизу был океан с шельфовой нефтью, потом горы, магнитная аномалия, потом облака и в разрыве – вечерняя степь с антилопами. Корабль вошел в ночную тень над затянутым облаками материком.

– А это что? – спросил Бредшо, вдруг ткнув пальцем в синюю линию на экране. Ванвейлен изумленно на него оглянулся. «А геофизик-то мой ничего не смыслит в геофизике!» – вдруг пронеслось в его голове.

И тут корабль словно сгребло клешней и потянуло вниз, к темным и жирным, как свиной фарш, облакам.

– Какого черта, – выругался Ванвейлен.

Из облаков выскочила нехорошая тень, слева распустился серебристый цветок и тут же превратился в гиганскую круглую воронку всех цветов радуги.

– Это нападение! – закричал в соседнем кресле Нишанов.

Корабль въехал носом в одну из воронок и стал кувыркаться. Глаза индикаторов пучились и лезли из орбит. Клод Ванвейлен бегал пальцами по пульту управления – клавиши вдавливались с бесчувственным резиновым звуком.

– Сбрасывайтесь, – заорал не своим голосом Бредшо.

Ванвейлен на мгновение оглянулся: геофизик сидел весь зеленый, и глаза у него от ужаса были большие, как дисковые антенны.

– Сиди смирно, – зашипел Ванвейлен.

Корабль тряхнуло еще раз, радужные зайчики запрыгали по стенам и приборам, изображение грузовых отсеков на экране вдруг полыхнуло красным, – и до Ванвейлена дошло, что он вез.

– Бросайте груз, – опять заверещал Бредшо.

Что Ванвейлен и сделал.

Корабль стал делиться, как созревшая амеба. Грузовые отсеки уходили вниз, ракетоплан с аварийным запасом топлива – на запад. Радужные воронки теперь вспыхивали далеко сзади, и издалека казалось, что кто-то пытается поймать в разноцветный гигантский сачок стальную бабочку в пять тысяч тонн весом. На ракетоплан этот кто-то не обращал внимания.

Ванвейлен рвал пломбы с системы аварийного управления. Капсула слушалась с трудом. Выскочил и лопнул парашют, за ним другой. Берег материка, размытый инфракрасным светом, пропал на востоке. Капсула шла над морем, теряя высоту быстрее, чем скорость: четыре тысячи метров, две тысячи метров, полторы тысячи метров…

Далеко впереди вновь возник берег, изрядный остров, горные леса, обрывавшиеся у ледников. Восемьсот метров. Рули высоты как под наркозом. Топливный индикатор помаргивал, когда ракетоплан попадал в воздушные ямы. Берег был уже внизу. Ванвейлен с трудом разворачивал машину. Датчики визжали, как побитая собака, что-то радостно пело в системе подачи топлива. Ракетоплан развернулся и пошел нырять над ночным берегом, обросшим лесом и изжеванным когда-то ледниками.

Пятьсот метров. Под крылом ракетоплана мелькнул и пропал ночной город. Паучьи ножки улиц сбегались к пристани и площади. «Экий космодром для народных собраний», – подумал Ванвейлен.

В темном лесу мелькнула одна плешь, другая. Ракетоплан цеплялся брюхом за деревья. «Сейчас или никогда», – подумал Ванвейлен, аккуратно управляясь с приборами.

Дрожь прошла по кораблю, датчики нехорошо проорали и смолкли. Что-то ухало и ворочалось в системе охлаждения, едкий дым пополз было из-под панелей, но сгинул в вентиляционных шахтах.

Капсула сидела посреди проплешины в темном лесу и тихо шипела.

Ванвейлен повернулся к Бредшо и тоном, не предвещавшим ничего хорошего, осведомился:

– Ну, что у вас там было? Плазменные гранаты?

Бредшо виновато мигал.

– Ясное дело, – сказал кто-то из экипажа, – гремучка у него в контейнерах, вот он и испугался.

– Геофизики, – процедил Ванвейлен, – чтоб вас с вашей борьбой за демократию… Всю галактику засморкали.

– А вас это не касается, – огрызнулся Бредшо, – вас нагрузили, вы и везите.

– Меня это очень касается, – возразил Ванвейлен, – потому что импорт бурового оборудования стоит одну цену, а импорт демократии стоит совсем другую цену.

– А они экономят, – сказал кто-то. – Им Совет Федерации снизил ассигнования на зарубежную демократию.

Бредшо, из-за кожуха накопителя, виновато блестел глазами.

– Это была ракетная атака, – сказал он, – боеголовки типа «Фавилла». Если бы они попали в корабль, от нас бы даже соплей не осталось.

Ванвейлен изумился. Это же надо, – спутать искровые боеголовки с радужными воронками мезонных бомб! Ну и слюнявых же специалистов готовят они на наши налоги!

– Не попали же, – сказал Ванвейлен, и ткнул пальцем в оранжевый индикатор слева от бокового экрана. Индикатор, указывавший на состояние грузовых отсеков, мирно помаргивал, как бы удивляясь: «И чего вы меня оставили?»

– Точно не попали?

– Точно, – рассердился Ванвейлен, – и теперь, пожалуйста, корабль там, а мы тут. Две тысячи километров, и еще триста.

– Можно добраться, – неуверенно сказал Бредшо.

– Ага. Вот только местной валюты нет, заказать билеты на ближайший авиарейс.

– Это была не ракетная атака, – сказал Нишанов, – это была магнитная ловушка. Я однажды возил контрабанду на Геру и попал в точно такую, – если корабль не имеет опознавательного сигнала, его тащит вниз…

– Ребята, вы что, взбесились, – сказал бортинженер. – Это был лазер. Экран же был весь серебряный.

Ванвейлен почувствовал некоторую дрожь в руках. Радужные воронки еще стояли у него в глазах. Радужные воронки бывают только у мезонных ракет, взрывающихся в атмосфере, типа «агаты», под которую он попался под «Вегой-20».

– Есть еще мнения? – осведомился Ванвейлен. – Вы что видели, Стас?

У Стаса Стависски глаза были виноватые и странные.

– Я, – откашлялся он, – знаете, я вчера фильм смотрел, по СВ, с танками, – и вот мне показалось, что что на нас едет такой серый танк с броней высшей защиты.

– Так, – сказал Ванвейлен, – значит, на нас в стратосфере наехал танк. Вероятно, архангелы проводили тактические учения. Василиска, дракона, и упыря с минометом никто не видел?

Но василиска не видел никто. Может быть, потому, что по СВ в последнее время не показывали фильмов с василиском в качестве центрального персонажа.

Тогда Ванвейлен переключил компьютер на воспроизведение и затребовал данные получасовой давности. Экран осветился нежным зеленым светом, и Ванвейлен несколько прибалдел. Судя по данным компьютера, их вообще никто не атаковал. Судя по данным компьютера, корабль сам пошел вниз, а потом закувыркался в стратосфере, подчиняясь довольно дурацким, но все же выполнимым приказам центрального блока… «Ого-го, – заплясало в голове Ванвейлена, – это что же? Это значит, кто-то на том материке взял управление кораблем на себя, разобрался за пару мгновений и взял? Хотя постойте, а головы наши? Управление нашими головами он тоже взял на себя? Ведь каждый видел, черт побери, разное! Это ведь привидения можно видеть по-разному, а принять мезонную ракету за магнитую ловушку… Лучше бы я долбанул этих пиратов… Скверное это дело – быть подбитым мезонной ракетой, но быть подбитым призраком мезонной ракеты – нет уж, увольте от знакомства с такой цивилизацией…»

В этот миг что-то клюнуло в прозрачную оболочку. Ванвейлен включил наружное освещение и увидел, что из черных кустов в корабль сыплются раздвоенные стрелы с белыми перышками. У местного населения, судя по всему, неизвестных противоракетных систем не было.

На рассвете выяснилось: корабль сел на огород с бататами. Совладельцы огорода скрылись в лесу, оставив у столба в круглом поселке обильную снедь, пальмовое вино и привязанную девушку.

– Всегда мечтал спасти принцессу, предназначенную в жертву дракону, – сказал Ванвейлен, разрезая веревки. Принцесса впилась ему в руку, звякнула ножными браслетами, схватила калебасу с вином и убежала.

Ванвейлен ошарашенно жмурился, пытаясь понять, как согласуются атака в верхних слоях атмосферы с девушкой, привязанной у столба. И было что-то еще: ах да! Прибрежный город, горбатенький, темный и какой-то средневековый…

Никто не спешил посылать свои военно-воздушные силы на розыски ракетоплана. Казалось невероятным, чтобы высокоразвитая цивилизация ограничилась одним материком.

На следующий день жители деревни вернулись.

Деревня была устроена незамысловато, поле – тоже: лес был вырублен, выжжен и засеян. Таких вырубок было очень много: ливни быстро вымывали почву, люди переходили на другое место, а вырубка зарастала, видимо, лет двести-триста. Сил по-настоящему навредить природе у людей не хватало, и они жили с ней в полной гармонии. Ванвейлен благословил в душе здешний метод сельского хозяйства: если бы не вырубки, ракетоплан распоролся бы о деревья.

В деревне в правильном порядке стояли круглые хижины с деревянными подпорками и заплетенными окнами. Подпорки все были одинаковой длины, чтобы, в случае чего, отдать подпорку из хижины покойника – соседу, но огород у каждого был совершенно свой. Большой Короб – так, примерно, кажется, звали человека, приставленного деревней к небесным гостям, – с гордостью провел Ванвейлена по лощинам и террасам, указывая на свой огород, свою пальму, свой таро и ямс.

Большой Короб, видимо, безошибочно угадал в Ванвейлене Большого Человека из летающей деревни и свел его Больш Человеком из деревни наземной. Тот объяснил Ванвейлену с помощью знаков, что девушки и еда у столба были товаром для обмена с богами. Ванвейлен не понял, что требовалось от богов взамен: железная чешуя, возмещение за потраву или хорошая погода. На всякий случай он объяснил, что девушка в качестве товара им не подходит. Тот вздохнул, развернул пальмовые листья в принесенной с собой корзине и вытащил оттуда два полукилограммовых бруска золота. На брусках были иероглифы, похожие на головастиков, и клеймо: множество людей на городской площади. Ванвейлен погладил брусок и подумал, что, вероятно, с жителями этого мира можно будет все-таки найти общий язык.

В деревне поспешно солили, коптили, кололи, сушили, – Большой Человек деревни, Белый Батат, гонял людей, как мух. Ванвейлен понял, что идут какие-то грандиозные приготовления к торговой экспедиции по обмену с прибрежным городом, а может, и дальше.

Дикари быстро освоились с богами и стали воровать с корабля все, что попадалось им под руку. Бредшо сказал, что это потому, что у них другие представления о собственности, но Клайд Ванвейлен подстрелил парочку дикарей, и с этих пор представления дикарей о собственности не очень отличались от представлений Ванвейлена.

Ванвейлен так и не вытряс из Бредшо признания, на какую из многочисленных спецслужб Федерации тот работает, но про себя решил, что речь идет о Комиссии по соблюдению межконституционных ограничений, – говорят, именно там обитали вот такие парни, – непременно с двумя дипломами, очками на носу, печальным взглядом и сравнительно слабыми кулаками.

С самого начала Ванвейлен подумал, что неплохо бы иметь что-то, чем можно торговать с дикарями. Но, поскольку местные автоматы для размена денег не принимали кредитные карточки, пришлось поступить по-другому. Бредшо нашел в горах подходящий песочек, – все-таки, видимо, что-то в геологии он понимал. Из подручного материала и остатков двигателя соорудили печку и наделали для дикарей всяких бус, – красных, розовых и синих. Эти бусы так понравились туземцам, что они меняли на них свиней, коз, и квадратные золотые слитки.

Бредшо сказал, что менять десяток пестрых бусинок на золотой слиток – это значит обирать аборигенов, Ванвейлен сказал, что еще одно такое заявление со стороны Бредшо, – и он скормит Бредшо аборигенам на завтрак.

Ванвейлену очень хотелось собрать побольше золота. Ванвейлен стал расспрашивать, скорее знаками, чем словами, где они берут слитки, и разузнал, что на юге, ближе к стране мертвых, есть города, сделанные людьми, приплывшими из-за моря, и что эти люди, вероятно, родственники Ванвейлена, поскольку плавать по морю, наверное, труднее, чем летать по воздуху.

Ванвейлен собрал экипаж и сказал, что если они собираются всю жизнь есть бататы и сливаться с непотревоженной природой, то лучшего места в галактике им не найти. Он же, Ванвейлен, намерен добраться до прибрежных городов, нанять там корабль, переплыть море, добраться до корабля и улететь с планеты.

Некоторое время обсуждался проект строительства самого неуклюжего вездехода в мире, который должен был потреблять в качестве горючего местный бататовый самогон. Но двигатель разлетелся при первом же испытании. Самогон, заготовленный в невиданных на острове количествах, раздали населению, и, надо сказать, это дело стало впоследствии у туземцев ежегодным праздником.

На празднике Ванвейлен объяснил, что ему нужны носильщики. Дикари из деревни отказались сами идти к побережью, но, соблазненные красивыми бусами, напали на соседнюю деревню. Половину пленников они продали Ванвейлену, за сорок бус штуку, а половину усыновили, чтобы потом съесть.

Бредшо вел себя смирно и водворять демократию не порывался. Возможно, это было связано с тем, что в племени и так господствовала демократия, столь полная, что она не нуждалась даже в спецслужбах для охраны демократии. Он только сказал, что Ванвейлен оправдывает свою репутацию.

Да, была у двадцатисемилетнего Ванвейлена репутация, была с тех самых пор, когда Ванвейлен возглавил маленькую экспедицию «Интерспейса», – компании время от времени посылали в космос хлюпкие разведывательные ракеты, потому что эти деньги списывались им с налогов. Никто не хотел тогда идти под начальство молодого голодного капитана, сына нью-тайваньских эмигрантов, и Ванвейлен набрал людей со всяческими прорехами в биографии. За Вегой-20 это отребье отказалось лететь дальше, и капитану пришлось продырявить пару горячих голов, чтобы охладить остальные. Экспедиция завершилась довольно удачно, но по возвращении Ванвейлена из компании вышибли.

Так вот появилась у Ванвейлена репутация, а заодно и файл в федеральном компьютере. Ха-ароший файл, увлекательный, кабы не этот файл, и не выбрал бы господин Бредшо себе такого капитана для импорта геофизической демократии…

Когда у землян стало шестьдесят рабов, Ванвейлен снял с корабля все оборудование, какое хотел, навьючил рабов копченым мясом, саговой мукой и разобранным ракетным двигателем, запасся хорошей водой и двинулся к побережью.

Дорогу в город дикари и в самом деле знали отлично. Через десять дней земляне увидели с вершины холма городские здания. Тут рабы сложили поклажу, сели под пальму, зажарили курицу, скатили косточки к Городу вниз, собрали свои корзины и объяснили Ванвейлену, что он может их, конечно, съесть, но в город они не пойдут.

Ванвейлен не стал их есть, и земляне спустились в Город одни.

Маленький город с большим космодромом для народных собраний был пуст лет триста. Время и отчасти землетрясение потрудились над ним, но преуспели мало, ибо люди им не помогли.

Люди пропали, а душа города осталась на месте: виноградные прессы и земляные печи для меди и золота, фрески на стенах, дома и очаги, боги и оборотни-предки, спустившиеся с гор в виде животных. В городских цистернах плескалась дождевая вода, но изощренная система подземных каналов, пронизывавшая горные террасы, была безнадежно разрушена. В доках рассыхались корабли со звериными мордами, за стенами городских садов дичали яблони и пчелы, в храмах на голодных богах истлела одежда, в золотых рудниках на склонах гор обрушилась деревянная крепь: «Люди вынесли из гор золото и потеряли интерес к этой земле», – подумал Ванвейлен.

В храмах стояли яшмовые ларцы, в ларцах – сандаловые валики, на которые когда-то были навиты шелковые свитки. Слова истлели. Из-за обилия рисунков и подписей город сам был как большая книга, но Ванвейлен не умел читать и только разглядывал картинки.

На картинках текла обычная жизнь людей, вещей и исчадий фантазии. Стучали по наковальне кузнецы, лавочники расхваливали товар, умирали и воскресали боги, и над рудниками, похожими на преисподнюю, росли золотые деревья с говорящими яблоками. Люди были маленькие и с паучьими ножками, – те, кто рисовал картинки-комиксы, знали, что главные действующие лица нарисованных историй – не люди, а вещи более непреходящие: Города, Сады, Священные Вещицы.

Но самое невероятное было – клады. Круглые монеты, квадратные монеты, монеты со звериными головами и головами человеческими, монеты с дырочкой посередине и вверху, но чаще всего: рубленые слитки с номером и печатью, изображавшей множество людей на площади. Детекторы обнаруживали заветные кубышки в пересохших колодцах, в кладках печей, в самых бедных домах, и почти во всех: золото, золото, золото.

Конечно, не одно золото. Были там вазы, драгоценные камни, мечи, полуистлевшие ткани. Вещи продолжали жить: на рукоятках мечей пели райские птицы, на клинках тявкали собачки, кувшины дремали, стоя на маленьких лапах, сложив ручки на животе. И главное – в потайных местах Ванвейлен нашел несколько морских карт, вырезанных на черепаховых пластинках и на нефрите. Карты указывали рельеф берега, направления течений и ветров, и кружки городов на том берегу.

А через несколько дней Бредшо набрел на еще одну карту. Эта была очень красивая карта, выложенная плоскими камешками на внутренней стене какого-то храма. Центр карты был не на полюсе и не на экваторе, а немного к югу от середины восточного материка, и в центре этом была выложена ониксом черепаха. Восемь ног черепахи переходили в восемь главных меридианов. Карта была выполнена в ортогональной проекции, искажения нарастали по мере удаления от центра, и заморский берег был мало на себя похож.

Эту карту никто не прятал в сундук от воров и властей, и на ней была нарисована совсем другая картина мира, нежели та, что местные моряки когда-то прятали в сундук.

Город был, однако, покинут не совсем: не то снова приезжали переселенцы, не то наведывались пираты. Длинный шпиль у храма на городской площади был починен недавно, и на стапелях в доке сидел новый корабль с одинокой мачтой и пустыми уключинами для весел. Киль его, восемнадцати метров длиной, был вытесан из одного куска дерева, и с обоих его концов удивленно посматривали на землян два резных длинношеих дракона.

Ванвейлен осмотрел корабль и сказал:

– Вот на этот корабль мы погрузим вон то золото, и доплывем на нем до материка.

Накануне отплытия, когда круглый корабль качался в бухточке, к Ванвейлену, скорчившемуся у костра, подошел Бредшо. Ванвейлен, сев на корточки, выгребал из углей завернутую в пальмовые листья дикую курицу, – рецепт, подсмотренный у местного населения.

– Неужели вы действительно думаете дотащить все это золото до «Ориона»?

– Да.

– Глупо. А знаете ли вы, во сколько раз грамм золота дешевле грамма рения?

– Жаль, что горожане забыли спрятать свой рений в тайники.

– Глупо. Нас убьют за это золото.

– Нас убьют и без него. А вы что, боитесь, что мы потонем в море?

– Просто я не люблю деньги.

– Сайлас, если человек говорит, что он не любит деньги, это значит, что деньги его не любят.

Бредшо пожал плечами, и они некоторое время в молчании ели курицу. Курица была божественная. Аромат ее возносился над опустевшим городом, и местные голодные боги свесились с облаков на запах и жадно глотали слюнки.

– Кстати, – полюбопытствовал Бредшо, – откуда на вашем корабле бортовые лазеры? И почему вы не стали стрелять в пиратов?

– Вас побоялся, – сказал Ванвейлен, – думаю, сидит невинный геофизик, испугается, донесет.

– Да, – сказал Бредшо, – испугался помидор помидора.

Помолчал и прибавил:

– Странная все-таки история приключилась с кораблем. Как вы думаете, что нас ждет на том берегу? Мне так ужасно интересно, куда мы попадем?

Ванвейлен ничего не думал о том, что его ждет на том берегу. Он привык думать только о тех вещах, про которые можно надумать что-то толковое, и тут он думал до конца. О вещах, о которых думать бесполезно, а можно только гадать, он никогда не думал.

– Да, – сказал Ванвейлен, – очень интересно.

– А?

– Очень интересно, куда мы попадем. Вдруг у них там сейчас гражданская война, и они распотрошили наш корабль, – и лупят сейчас друг друга вашим… геофизическим оборудованием.

На следующий день корабль со звериной мордой отплывал из пустого города. Неудачно развернутый травяной парус хлопнул и сбил Ванвейлена с ног, и бывший капитан «Ориона» долго воевал с новым своим движителем и ругался, что всякая катастрофа – великий шанс для примитивных устройств.

Окончив свое занятие, он подошел к поварам: Нишанов готовил обед, а Бредшо стоял рядом и, вместо того, чтобы чистить батат, чесал языком.

– О чем спор? – осведомился Ванвейлен.

– Да вот, Клайд, – сказал Бредшо, – мы спорим о политическом устройстве земель за материком. Согласитесь, что от их уровня развития и образа правления во многом зависит, сумеем ли мы добраться до корабля. Вот Нишанов полагает, что мы столкнемся с целым рядом таких же э… э… городских республик, как этом покинутый город. А мне кажется, что горожане вовсе не были самостоятельным государством. Они были частью какой-то очень дисциплинированной империи, которая приказала им переселиться отсюда, – вот они и переселились. И согласитесь, что если на том берегу нас ожидает централизованное государство со шпионами и доносчиками, то про корабль наш давно донесли по начальству и прибрали к рукам, и договориться с таким правительством будет нелегко.

– Я на стороне правительства, – сказал Ванвейлен. – Им на голову сваливается пять сотен тонн плазменных гранат, управляемые ракеты и прочее, а потом являются хозяева всего этого барахла и заявляют, что они мирные люди и поклонники свободы. Кстати, для кого вы везли мой груз?

Бредшо надулся.

– Не скажу.

– Подумаешь, теорема Ферма, – фыркнул Ванвейлен. – Если учесть, что на Эрконе всего две воюющие стороны, и если учесть, что наши доблестные спецслужбы вряд ли будут поставлять оружие этому уголовнику-президенту, то, стало быть, оружие предназначалось будущим демократам.

Бредшо молчал. Хранитель государственных тайн.

– Так вот, учтите – сказал Ванвейлен. – Я, конечно, не знаю, что там на том берегу, рабовладение или еще какое хитрое слово, но я полагаю, что по сравнению с режимом на том берегу даже президент Эркона может получить медаль за прогресс и демократию. И если вы там тоже попытаетесь нести в массы огонь свободы, то я вас придушу раньше, чем это сделают массы. Никакой самодеятельности, ясно? Наше дело – дотащить это золото до корабля и улететь. Мы – торговцы. Торговцы не спасают прекрасных принцесс, не убивают драконов и не вступаются за права угнетаемого населения. Понятно?

Бредшо сказал, что ему понятно.

Прошла неделя. Люди из горной деревни спустились на праздник в Город. В городе они увидели, что нелюди, прилетевшие с неба, уехали по морю на погребальном корабле, который строят раз в четыре года и пускают по воде со всеми отходами жизни. Староста сказал, что вряд ли такой поступок принесет нелюдям удачу, если только они не большие колдуны. А колдовство этих людей было слабее деревенского. Ведь они прилетели с неба в большой тыкве, а деревенские колдуны летали на небо безо всяких тыкв, и это было гораздо сложнее.

А люди очистили Большой Дом и площадку перед ним, после чего Белый Батат устроил на площадке обещанный праздник. Пришли со всех деревень. Раскрасили тела, сообразуясь с фресками и надели на ноги лучшие браслеты, сообразуясь с браслетами, которые надевали боги на их предков, но несколько хуже, потому что браслеты предков были из железа, а браслеты нынешние – из перьев и лака. Пришлось немало потрудиться, чтобы съесть за неделю всех свиней и овощи, потому что Белый Батат запасал и менял все для праздника один год и еще один год и еще четверть года. В конце прошел слух, что Белый Батат что-то оставил себе: люди пришли с камнями и пристыдили его, что в следующий раз не будут на него работать. Он выменял откуда-то свиней и раздал еще.

У Большого Короба был родственник, Малый Короб. Вместе им причиталась целая свинья. Большой Короб был человеком уважаемым, и ему причиталась почти вся свинья, а Малому Коробу – только левая задняя нога. У Малого Короба явилась хорошая мысль, и на празднике он спросил:

– А нельзя ли нам получить свинью живой?

Белому Батату было, конечно, все равно, и он обещал им свинью живой. А вскоре Малый Короб пошел к Большому Коробу и сказал:

– Я, пожалуй, передумал. Отрублю-ка я лучше свою ногу и съем.

Большой Короб испугался, потому что трехногая свинья никуда не годилась, и стал его уговаривать. Наконец тот уступил, выпросив себе вторую заднюю ногу.

Через неделю Малый Короб опять пришел к Большому и сказал:

– Я, пожалуй, передумал: съем-ка я эти задние ноги.

Большой Короб испугался и посулил Малому Коробу третью ногу. «Ну, так и быть», – сказал тот и ушел.

А через неделю он вернулся снова и сказал:

– Гляжу я на нашу свинью, и так мне хочется съесть свою долю.

Тут Большой Короб плюнул и сказал:

– И зачем я с тобой связался! Забирай свинью целиком и уходи. Отчего, однако, если ты такой хитрый, ты не можешь нажить свиньи сам?

После этого Большой Короб взял мотыгу и пошел копать ямс на огороде Дикого Кота, чтобы Дикий Кот прополол кукурузу на огороде Рябушки, а Рябушка за это подарил Большому Коробу поросеночка от своей свиньи.

Если бы Большой Короб умел считать, он бы посчитал, что у него почти сто полей, огородов и деревьев. Однако Свои поля, как известно, имеют затем, что это очень почетно, и затем, чтобы знать, на чьем Чужом ты работаешь.

А Малый Короб через три дня свинью зарезал и съел.

И больше мы не будем упоминать об этом острове, пусть их живут и наживают добро, а станем рассказывать о том, что происходило на восточном берегу, на материке.

В эту пору в Горном Варнарайне, в усадьбе Золотой Улей жил человек по имени Шодом Опоссум. Он был один из самых рассудительных людей в округе, и многие обращались к нему за советом и поддержкой. Этой весной пришла пора выдавать замуж его младшую дочь. Шодом решил добыть побольше мехов перед приходом храмовых торговцев, снарядил три больших лодки и поехал грабить деревню Лисий-Нос, принадлежавшую Коротконосому Махуду, его давнему врагу. Все вышло как нельзя лучше, а еще Шодом навестил храм матери зверей, стены сжег, а украшения и прочее взял себе.

На обратном пути Шодом остановился в усадьбе Птичий Лог, и хозяйка сказала ему, что рыбаки, ездившие к Темному острову за черепахами, видели там на мели разбитый корабль, точь-в-точь как корабли предков, которые рисуют на скалах.

– Кто там был, люди или покойники, неизвестно, – сказала хозяйка, – но их было не больше семи и держались они смирно.

Дружинник Шодома, Арнут Песчанка, сказал ему:

– Если это покойники, какой смысл с ними драться? Все равно навье золото, если его взять силой, обернется углем и грязью.

– Можешь остаться, – говорит Шодом Опоссум.

– Я не останусь, – говорит Арнут Песчанка, – однако я вижу, что поездка эта добра не принесет.

Через некоторое время Шодом вышел по малой нужде и оставил в сенях секиру. Возвращается – а с секиры капает кровь. Шодом стал ее вытирать, а железо течет, течет, словно женщина в месячные. Тогда Шодом пихнул секиру под лавку, чтобы никто не заметил, и вернулся на свое место.

Хозяйка, однако, увидела, что он стал рассеян, усмехнулась и сказала:

– Вряд ли тебе, Шодом Опоссум, этот корабль по зубам, потому что три дня назад здесь проехал Марбод Кукушонок. А теперь он стоит у Песчаного Вала, и ходят слухи, что он решил с этим кораблем не связываться.

Тогда Шодом Опоссум сказал: