Бульдожья схватка Бушков Александр
— То-то и оно, Паша, что — опять… — сердито сжав губы, она распахнула плащ.
Атласная белая блузка с длинными рукавами не просто лишилась верхних пуговиц — была разорвана у ворота, на шее у ключицы краснеет парочка длинных царапин, тоненькая перемычка кружевного черного лифчика тоже разорвана, так что он свободно болтался, выставив на нескромное обозрение великолепную грудь.
— Насмотрелся? — в сердцах выпалила Катя. Встала с кресла и сбросила плащ, повернулась боком. — Ты еще сюда посмотри…
Петр выругался сквозь зубы. Сзади, на талии, застежка короткой синей юбки была выдрана с мясом, «молния» разошлась.
— Рассказывай, — сказал он, налив себе в ту же рюмку. — Он что, попытался…
— Нет, я сама ему предложилась в машине, — с сарказмом, зло сверкая глазами, бросила Катя. — Как думаешь? Короче, на полдороге он будто с ума сошел. Свернул к скверику, заглушил мотор и без особых прелюдий на меня буквальным образом накинулся. Порвал на мне все, глаза бешеные, несет дурь какую-то… — Она зябко передернулась. — Вспомнить жутко. Никакие уговоры не действуют, навалился, как робот… В общем, двери он забыл заблокировать, я выскочила, кинулась, куда глаза глядят. Он, слава богу, следом не побежал, может, опамятовался… Хорошо еще, была в плаще, иначе не представляю, как бы и выглядела… Но все равно люди успели заметить… я сообразила свернуть в переулочек, там кое-как запахнулась… юбка то и дело падала, приходилось через плащ поддерживать, вид был тот еще… Ну, а потом подвернулась машина, водитель попался приличный, в годах, ни вопросов особо не задавал, ни с сочувствием не лез, хоть и видел: что-то со мной не то. За кого принял, не знаю уж… Доехала до фирмы, узнали, пропустили…
— Ну, так… — многозначительно протянул Петр, подошел к столу. — Жанна, где там Елагин?
— Не подъехал еще, Павел Иванович.
— Как только подъедет, пусть немедленно сообщат мне. Свяжись с гаражом, с охраной, с кем хочешь, но чтобы мне моментально доложили. Усекла?
— Конечно, Павел Иванович. Говорила я вам… Все ж сразу понятно, я не дура…
— Ладно, глазастая, — бросил он раздраженно. — Свои соображения держи при себе. И — чтобы немедленно…
Отключив селектор, вернулся к Кате, присел на широкий подлокотник ее кресла, присмотрелся. Она явно успокоилась, щеки после коньяка порозовели.
— Все будет в порядке, — сказал он ободряюще. — Как только появится, вышвырну я его с волчьим билетом, а напоследок начищу харю, как в лучших домах…
— Может, без скандала? — спросила она рассудительно. — Он еще, чего доброго, болтать начнет про…
«Тьфу ты, — вспомнил Петр, немного охолонув. — И в самом деле, если Митька начнет продавать газетам кое-какую информацию, выйдет нешуточный конфуз. Или нет?»
— Брось, — сказал он. — Кто ему поверит? Доказательств-то никаких. Слова есть простое сотрясение воздуха, и не более того.
— А у него не могло остаться… фотографий?
— Ни в коем случае.
— Ох, Паша… Все эти твои развлечения…
— Катенька, договорились же — забыть.
— Забудешь тут, когда такие встряски случаются посреди бела дня…
— Ну, прости, — сказал он сокрушенно, вынужденный вновь принимать на себя чужую вину. — Выпей еще рюмочку, что ли. А я аптечку принесу. Надо царапины смазать.
Отыскав в аптечке какую-то импортную мазь, заменявшую старый добрый йод, ловко обработал царапины, парочка коих обнаружилась и на талии, — Митька, похоже, полностью соскочил с катушек и уподобился орангутангу. Катя ежилась и ойкала.
— Не пищи, — сказал он ворчливо. — Если верить тому, что на тюбике написано, болезненных ощущений эта дрянь не вызывает.
— Щиплется…
— Перетерпи, — посоветовал он с голь же хмуро. — Вообще, вид у тебя, надо сказать, провоцирующий. Виктимный, по-научному. Юбка, как носовой платочек…
— Мода.
— Мода… — ворчал он, вешая на соседнее кресло ее плащик. — Ну-ка, повернись, я еще здесь посмотрю… Когда в машине сидишь, юбки, поди, и не видно как таковой… А потом удивляемся, что у кого-то мозги плывут…
— Ладно, не ворчи, — сказала Катя, явно приведенная хорошей дозой коньяка в беззаботное состояние. — Все хорошо, что хорошо кончается. Но какой у меня был вид… Боюсь думать, на кого была и похожа…
— На чертовски легкомысленную девицу.
— На жертву маньяка, — поправила Катя весело. — Это ближе к реальности…
— Она посмотрела на свое живописное подобие. — Пашка, ты все-таки и сам немножко маньячок. Что, твои иностранцы меня сегодня в таком виде лицезрели?
— Они люди раскованные, — сказал Петр. — Что ты так озираешься?
— Пытаюсь представить, где именно ты подружек располагаешь… Неужели прямо в кресле?
— Кто тебе такое напел? — возмутился он. Однако в глубине души чуточку устыдился — как-никак, не только Пашка, но и он сам в этом кабинете развлекался довольно предосудительно — с точки зрения законной супруги. Вопрос, конечно, философский — этично ли изменять чужой жене, Пусть и свято верящей, что она — твоя жена? Ну, предположим, сии мысли есть не более чем увертки — речь ведь идет не о чужой жене, а о твоей любимой женщине. Но ведь, если что и случалось, то — по обязанности, в рамках взятой на себя роли…
— А глаза забегали… — сказала раскрасневшаяся Катя, уже ничуть не похожая на удрученную жертву маньяка. — Уличила я тебя?
— Катерина, обвинения насквозь беспочвенны… И вообще, запахни остатки блузки и одерни то, что ты именуешь юбкой. Иначе я за себя не ручаюсь, руки так и тянутся…
— Ну и протяни, — с провоцирующей улыбкой сказала Катя, откинувшись на спинку и уже не придерживая разорванную блузку. — А то две ночи не протягивал…
Петр поднял ее из кресла, в две секунды разделался с теми пуговицами блузки, что ухитрились сохраниться после елагинской атаки. Катя прильнула к нему. тяжело дыша, юбка упала на ковер. Опуская ее в кресло, Петр успел подумать, что в Пашкином безумии есть своя система, и в самом деле, как-то по особенному возбуждаешься, держа в объятиях женщину, которую оголтело хотят другие мужики, настолько, что средь бела дня пытаются претворить желания в жизнь. И тут же испугался — как бы не нахвататься от своего двойника такого, что потом сто лет не отделаешься… Гены ведь одни и те же?!
Необычность ситуации придавала сил и толкала на новые подвиги. Прошло много времени, прежде чем Катя мягко высвободилась, расслабленно затихла в его объятиях. Не открывая глаз, засмеялась:
— Лучше бы ты в свое время с этого и начал — вместо известных глупостей. Может, я и испорченная, но ведь возбуждает — когда собственный муж совращает в служебном кабинете… Паша?
— Что? — спросил он, блаженно зажмурившись.
— А ведь у тебя что-то очень уж ловко получается с этим креслом, чувствуется привычка…
— Катенька, — сказал он беспомощно. — Давай все забудем и начнем все по-новому, все сначала?
— Хорошо, — ответила она тихо. — Старому я бы не поверила, а вот тебе новому отчего-то верю, Савельев…
Он напыжился от гордости, но, поразмыслив, пришел к выводу, что взлетать на седьмое небо рановато: слишком многое оставалось непроясненным и более того — откровенно настораживающим. Он даже в мыслях не мог решиться произнести — пугающим…
Вскочил, шлепнув по полу босыми ногами, кинулся к залившемуся трелью селектору. Катя принялась торопливо одеваться.
— Ну вот, — кривя рот в нехорошей ухмылке, Сказал он, повесив трубку. — Появился молодчик на территории. Сейчас я с ним как следует поговорю…
— Паша! — она застыла с юбкой в руках. — Осторожнее! Он сумасшедший, точно тебе говорю! Ты бы глаза видел…
— Я тоже не подарок, — отмахнулся Петр. — Тут у меня булавка завалялась, заколи юбку, плащик накинь сверху, сойдет… Потом я тебя сам домой отвезу.
— Паша…
— Не беспокойся, — бросил он на ходу. — Мы люди светские… временами. Светски поговорим…
И зашагал по коридору, стараясь не выглядеть бегущим. Сначала, в первый миг, хотел вызвать Елагина в кабинет и учинить разборку там, но по размышлении это показалось недостойным настоящего мужика. Мало ли какой оборот примет светская беседа, лучше уж проводить ее на вольном воздухе… Пашка, может, и вызвал бы на ковер — но не я…
Елагин как ни в чем не бывало стоял возле своей черной «тойоты», заменившей в качестве разъездной машины несчастный джипер. Кроме него, людей во дворе не было, что облегчало задачу.
Завидев Петра, Елагин его непринужденно окликнул:
— Никак марсиане прилетели, босс? Куда это вы галопом несетесь? Старательно пытаясь сохранять хладнокровие, Петр подошел вплотную и, не
отводя глаз, сказал:
— Я тебя, по-моему, предупреждал… Оба сошлись на том, что это — последнее предупреждение. Кто-то мне по-мужски обещал с этим делом завязать…
— Ты о чем? — невинно уставился на него Елагин.
— Где Катя?
— Катя? — дернул Елагин плечом. — Я откуда знаю? Я ж ей не нянька. Когда я ее последний раз видел, со второй космической скоростью удалялась в сторону проспекта Мира, живехонькая и здоровехонькая. Ничего вроде бы с ней не могло стрястись…
Он осклабился, глядя простецки, недоумевающе — Петр отлично знал эти приемчики, призванные спровоцировать собеседника, вынудить его стать нападающей стороной, а себя самого, понятно, выставить жертвой неспровоцированной агрессии. И потому собрал волю в кулак. Поиграем с ним в его же игру, тоже умеем…
— Посмотри-ка мне в глаза, — сказал он.
— Смотрю, — безмятежно кивнул Елагин. — А что?
— Да ничего. Нормальные глазыньки, без следа Клиники. Тут кое-кто называет тебя сумасшедшим — на мой взгляд, совершенно безосновательно, старлей. Совершенно. Сдается мне, никакой ты не шизик, а попросту наглая скотина. У меня такие В противогазе отжимались со всем рвением, пока в него же блевать не начинали. И упаси их бог при этом пернуть.
— Ты не особенно-то, штабная крыса, — не повышая голоса, ответил Елагин.
— У меня такие, как ты, тоже, случалось, хрен посасывали со всем прилежанием. И добавки просили совершенно добровольно, чтоб ты знал…
— Ну вот и внесли ясность, — осклабился Петр. — Давай уж до конца внесем… Дерьмо ты, старлей. И совсем не потому, что рвешь на бабе лифчик, когда она того не хочет… Дерьмо ты потому, что сначала даешь честное слово, а потом не соблюдаешь… Дешевка.
— Слушай, вице-полковник, — все так же простецки улыбнулся Елагин. — Я искренне не пойму, чего ты дергаешься? Тебя наняли, чтобы постоял пугалом На огороде, вот и стой. Не поднимай кипеж. В конце-то концов, это не твоя мочалка и никогда твоей не была. Трахай эту блядешку, сколько вздумается, но и другим не мешай. Коллективистом надо быть, милый. — Он мечтательно потянулся. — Знал бы ты, Как я ее гнул вот этими ручками, шлюху белобрысую, как я ее на ощупь знаю… Положишь ей, бывало, ладонь на нижние губки, а она трепещет…
Он сумел-таки уклониться от первого выпада, но второй удар пропустил — и спиной вперед вмазался в бок «тойоты», все еще с наглой, высокомерной усмешкой, не успевшей погаснуть. Тут же с нереальной быстротой извернулся, оказался на широко расставленных ногах, в сулившей неприятности стойке. Процедил сквозь зубы:
— А потом средним пальчиком вовнутрь, невзначай этак…
— Иди сюда, сука, — сказал Петр, отступая на шаг. — За все пальчики не говорю, а двадцать первый распинаю…
Отчаянно затопотали ботинки. Во дворе вдруг стало очень много народу — надежно их разделив, трое охранников встали плотной стенкой, двое сторожили Елагина, третий развернулся к Петру, готовый то ли прикрыть, то ли перехватить. Сбоку появился Земцов, развел руками:
— Павел Иванович, а мы вас повсюду ищем… Пойдемте? — он стоял на дороге с вежливой непреклонностью. — Нечего вам тут делать, поверьте моему слову…
— и словно бы небрежно взял за локоть, с силой потянул к двери.
Петр подчинился — драться при куче свидетелей, тем более с собственным шофером, было бы верхом идиотизма. Не барское это дело, в конце-то концов…
Когда они вошли в здание, Земцов сказал:
— Не самое умное поведение, Павел Иванович.
— Знаю, — пробурчал Петр, остывая. — Но терпение у меня лопнуло… Напрочь.
— Если вам интересно мое мнение, я удивляюсь, что вы столько терпели… Увольте вы его к чертовой матери, давно пора. А я с ним поговорю по уму, пусть считает, что ему крупно повезло, и не вздумает дергаться…
— Без вас я бы и не догадался… — сварливо откликнулся Петр. — Где его личное дело?
— У зама по персоналу, разумеется.
— Пусть принесет.
— Зачем?
— Освежить хочу в памяти… — сказал Петр и быстрыми шагами направился на свой этаж. Остановился у стола Жанны, распорядился, понизив голос: — Лапочка, настучи приказ. Елагина с сегодняшнего дня — по собственному желанию. Заявление его насчет собственного желания возьмешь потом у Земцова. Выходное пособие, прочее, что там полагается… Ну, ты ж у меня умница, сама знаешь, как все оформить.
— Конечно, Павел Иванович, не беспокойтесь. Давно пора… — она с любопытством распахнула глупенькие глазки. — Вы ему хоть навешали по фей-су? Как следует?
— Работай, прелесть моя, работай… — хмыкнул Петр, входя в кабинет. Катя так и вскинулась:
— Ну что?
— А что? — елико мог беззаботнее усмехнулся Петр. — Поговорили, как цивилизованные люди, господин поручик согласился, что был не прав, высокие договаривающиеся стороны разошлись, довольные проведенным брифингом…
— Врешь ведь?
— Ну и вру, — согласился Петр. — Я ему высказал все, что о нем думаю… справедливости ради следует уточнить, что он тоже мне кое-что высказал без недомолвок, но это детали… Главное, я его, паршивца, уволил. С данного момента. Так что все кончилось. Шофера тебе подберем пожилого, солидного, которого заботят лишь внуки и радикулит… нет, с радикулитом не стоит брать, но вот насчет пожилого — непременно…
Вскоре появилась дама средних лет, молча положила на стол перед Петром конверт из плотной бумаги, удалилась, словно бы не замечая запахнувшуюся в плащ Катю. Даму эту Петр не помнил — но в «его» фирме работало человек шестьдесят и девять десятых из них его вообще не интересовали.
Гораздо больше интересовал конверт. Как офицер с приличным стажем, он без труда расшифровал суть некоторых сокращений и пометок в военном билете Елагина, а многое там значилось открытым текстом, без недомолвок. Высшее командное… оттуда, из этого городка, в спецназ частенько попадают… Чечня… так, знаем мы эти курсы, их шифр — снайперские, одна из лучших шарашек… орден, две медали… медосмотр… ни следов, ни намеков на «психическую» статью… Что ж, небезынтересно, однако ничего из ряда вон выходящего — стандартная биография, стандартный послужной список… если доведется все же драться, нужно помнить, что Митрий владеет стилем Кадочникова — рукопашку в том училище все еще преподает Люборец, а он на Кадочникове подвинут… Ну ничего, обойдется…
Он сложил все обратно в конверт, размашисто подмахнул поданный Жанной приказ — уволился от нас по собственному желанию господин Елагин, ну что поделаешь, переживем боль утраты…
В кабинет бесшумно просочился Косарев, вкрадчиво спросил:
— Павел Иванович, можно, я заберу «дипломат»? Вы же сами говорили…
— "Дипломат"? — Петр недоумевающе вскинул на него глаза. — А-а, конечно… Он там и стоит.
Фомич нырнул в комнату отдыха, проворно вы-катился оттуда с «дипломатом» в руке, расшаркался перед Катей:
— Вы прекрасно выглядите, Екатерина Алексеевна, должен вам заметить, просто-таки очаровательны сегодня…
— Фомич, — сказал Петр. — У вас случайно нет адреса Марушкина?
— Кого? — изобразил на лице величайшее изумление Фомич.
— Художника, который приносил картины. Вы же их сами забирали.
— Художника? А я и понятия не имел, что их художник принес… В жизни такой фамилии не слышал. Я думал, их шофер привез…
— Ладно, идите.
Когда Фомич выкатился колобком, Катя спросила:
— Что за художник? Опять у тебя идеи… — и посмотрела на собственный портрет над столом.
— Да нет, успокойся, — засмеялся Петр. — Говорю же, с этим покончено. С идеями… Постараемся прожить без идей. Это тебя не удручает?
— Не особенно, — призналась Катя.
— Может, мне и этот портрет снять? — А почему бы и нет? Никак я, сибирячка, раскованным европейским мышлением проникнуться не могу…
— Ладно, — сказал Петр, окинув ее откровенным взглядом. — Но тот портрет, в кабинете, дома, пусть уж висит… Идет?
Глава десятая
ГОЛАЯ ПРАВДА
Он отлично запомнил код, отпиравший электронный замок на двери «спецотдела»-пустышки. У него была хорошая память. Профессиональная… Никто, как и следовало ожидать, не выразил ни малейшего удивления, видя, как большой босс целеустремленно шагает к «спецотделу», сноровисто набирает код и скрывается за железной дверью. В самом деле, что в этом поступке такого уж удивительного? Точной информации нет, но ручаться можно — Пашка не раз пользовался барской забавой, потайным ходом на другую сторону улицы. По бабам хотя бы отправлялся, а возможно, и по серьезным делам. Вряд ли он приложил столько сил по возведению потайного хода исключительно для удобства других…
Старательно закрыв за собой дверь и убедившись, что замок надежно защелкнут, Петр уселся за стол, ни разу в жизни не послуживший рабочим целям, — так что даже сигареты с зажигалкой на безукоризненную полировку класть не хотелось поначалу.
Стряхивая пепел в целлофановую обертку от пачки, он не спеша проделал то, что их с Пашкой уговор категорически запрещал — набрал код межгорода, потом номер Кириной шарашки. Где-то в глубине души похныкивало недовольство собой, проистекавшее из добропорядочности и офицерского честного слова, но еще более мощно о себе заявило то ли чутье, то ли пресловутое седьмое чувство, тягостно-смутное предчувствие…
Не занято, слава богу, удалось угодить с первого раза. Длинный гудок, еще один…
— Институт биофизики, — лениво протянули на том конце канала.
Петр моментально опознал голос — светленькая молодая лентяечка с углового стола. Никак не мог запомнить ее имя, не то чтобы заковыристое, но нестандартное какое-то, впервые встреченное. Ангелита? Алита? Алисса с двумя "с"? Вечно из памяти выпадает…
— Здравствуйте, — сказал он слегка бурчливо, хрипловато, чтобы не опознала, чего доброго. — Киру Максимовну можно?
— А кто ее спрашивает?
Странное дело, голосок Алиты-Алиссы заметно изменился. Что-то новое в нем появилось, определенно новое. Тревога? Или настороженность? Почему-то первые пришедшие на ум определения — нехорош и…
— Вряд ли вы меня знаете, — сказал Петр, старательно коверкая голос, насколько удавалось. — Уверен, не встречались. Собственно, это знакомый Петра Ивановича из Шантарска…
— А не его брат? — моментально откликнулся девичий голосок с тем же нехорошим промедлением.
— Вот уж нет, — сказал он. — Вообще не родственник. Честно говоря, даже нельзя сказать, что близкий знакомый Петра Ивановича. Если быть точным — далекий сослуживец. Я тут собирался к вам в Новосибирск, хотел ему вернуть должок. Сумма небольшая, но по нынешним временам с долгами лучше не тянуть, брал-то в переводе на зеленые…
В Новосибирске помолчали.
— Даже не знаю, как вам сказать… — протянула девчонка. — А долг-то отдавать и некому…
— То есть как? — спросил он с ненаигранным недоумением.
— Ну, они ж убились… Насмерть. Он заставил себя произнести совершенно спокойно:
— Кто?
— Петр Иваныч и Кира Максимовна. Четыре дня назад. Их и похоронили уже… Вопреки расхожим литературным штампам, перед глазами у него не плыло,
ноги не подкашивались, стены вокруг не вертелись. Просто вискам стало невыносимо жарко, а во рту — сухо и как-то по-особенному непередаваемо. И незнакомо мерзко.
— Девушка, простите, я не понял, — сказал он, заставляя себя сохранять то же расчетливое спокойствие. — Как это убились? Как похоронили? Я от него намедни письмо получил…
— А число было какое? В письме?
— Восьмое, — сказал он после короткого раздумья.
— Ну вот, а десятого они и разбились. На савельевской «шестерке». Они ж заявление собирались подавать в загс, вы знаете?
— Слышал.
— Вот… Он, вообще-то, осторожно ездил, а тут, видимо, понадеялся на прежнее уменье… Экспертиза показала, что они оба… употребили. На радостях, наверное. Вот и получилась… не совсем чтобы радость.
В ее голосе не слышалось и дежурного сочувствия — скорее уж азарт причастности к информации, нерассуждающее щенячье любопытство юного существа, не осознающего, что такое смерть.
— Где это случилось? В городе?
— То-то и оно, что за городом. Километрах в Трех от Академгородка. Там проселочная дорога, хитрый поворот, он, видимо, решил стороной объехать, не светиться перед гаишниками, или как они теперь там кличутся… Машина не загорелась, а вот разбило ее качественно. Петра Ивановича.., а вы правда не близкий знакомый?
— Правда. Скорее и не знакомый вовсе. Так, сослуживцы, я же вам говорил уже…
— В общем, Петра Ивановича опознали только по орденам и документам. Киру Максимовну, в общем, не особенно приложило, даже лицо целое… Затылок главным образом, она, видимо, не пристегнулась на проселочной. Меня муж, кстати, всегда заставляет пристегиваться…
— Значит, похоронили? — перебил Петр.
— Ну, я же говорю… Мы все ходили. И родители Киры Максимовны были. Вот только у Савельева — никого. У вас же там, в Шантарске, его родной брат живет?
— Да.
— Только ни у кого его адреса не было… Вы с ним, случаем, не знакомы?
— Не знаком, — сказал Петр сквозь жар в висках и мерзкий вкус во рту. — Совершенно.
— И адреса не знаете?
— Соответственно. Не знаю.
— Ну, я думала, мало ли… В общем, их вчера похоронили. Вы, кстати, не в курсе — ордена полагается на одну подушечку класть или каждый на отдельную? Мы на одну положили…
— До свиданья, — сказал Петр.
Нажал кнопочку «NO». Со стуком отложил телефон на стол, не сразу попал в рот сигаретой. Уж за то, что он не спит, а следовательно, происходящее вовсе не кошмар, можно было ручаться. Не сон это, а доподлинная явь. Явь, в которой ему лично, если прикинуть, не оставалось места. Он был жив, но в то же время лежал на новосибирском кладбище рядом с Кирой. «Только по орденам и документам и опознали…» Алкоголь в крови… заявление в загс…
Нет нужды долго ломать голову, чтобы вспомнить, у кого остались его документы и ордена. У индивидуума по имени Павел Иванович Савельев.
Несколько мгновений казалось, что сквозь его голову, сквозь мозги пронесся физически ощущавшийся вихрь. И этот вихрь все расставил на свои места. То, что смутными образами гуляло в подсознании, обрело ясные, четкие формулировки. То, что не оформлялось в мысли, отлилось. То, в чем самому себе было страшно признаться, всплыло на поверхность и звучало в ушах.
А еще там настойчиво присутствовала цитата, уж и не вспомнить откуда: «голая, как правда». Как правда. Голая…
Если набраться смелости и взглянуть фактам в лицо, голая правда такова: брательник Пашка — явный сексуальный маньяк, субъект с подозрительными связями, шантажист, мошенник и… Наберись смелости хоть теперь пойти до конца — и убийца, как ни страшно это произносить пусть про себя. И убийца. Врач Николай Петрович мог и в самом деле попасться вечером на глаза обкурившейся шпане. Марушкин мог и в самом деле вогнать себе убойную дозу героина. Но в сочетании с только что услышанным сообщением об аварии…
Нет тут случайностей. Никаких. Доктор — один из немногих, кто знал о подмене. Марушкин — один из немногих, кто знал, что под «Панкратовым» скрывается нечто иное. Одному холсту — за триста, двум другим — за сотню лет. Что же там, интересно? Точнее, кто? Все документы на вывоз в порядке, за границу вот-вот уплывет нечто дорогое… а как же иначе? Зачем было огород городить? В точности как в деле Хромченко, вот только у генерала Хромченко не хватило ни ума, ни решимости пристукнуть художника, намалевавшего поверх Айвазовского и Врубеля весьма аляповатые пейзажики… предположим, генерала и смерть мазилки не спасла бы…
Дело, конечно, не в картинах. Скрытые под современной живописью старые мастера — отнюдь не главное. И денежки Бацы — пожалуй что, не главное. Есть еще Тарбачанский проект. Сто пятьдесят миллионов долларов. Сто пятьдесят. Миллионов. Долларов…
«Бог ты мой, — смятенно подумал Петр, — Пашка и в самом деле методично рубит хвосты…»
Попробуем разобраться с нашей математикой. До сих пор братовьев Савельевых в полном соответствии с законами природы было двое, но нежданно-негаданно их стало трое. Один мертвый Петр и два живых Павла. Это, разумеется, непорядок. Это неправильно. Но уравнение мгновенно вернется к равновесию, если один из Павлов откинет копыта, склеит ласты, даст дуба, окочурится, одним словом, выпадет из списка живых не на бумаге, а в серьез. Лучше, если он растает в воздухе, пополнив ряды пропавших без вести…
Нет и нет!
Ошибка в уравнении. Выглядеть оно должно совершенно иначе.
Один мертвый Петр. Один мертвый Павел. И третий живой, который — Непонятно Кто. Физически он — настоящий Павел, юридически же — Иван Суходрищев. Или, скажем, Костас Василидис. Или даже Токтахудыйберген Кажепежегельмесов. Не суть важно… Главное, юридически все в порядке. Петр спьяну разбился на машине. Павел… с Павлом что-то приключится в скором времени. Останется третий, который никому ничего не должен, свободен от всех обязательств и долгов, которого никому и не придет в голову искать, потому что о его существовании никто и не подозревает, кроме немногих посвященных, чьи ряды катастрофически редеют…
Это и есть ответ. Другого в этой ситуации быть просто не может. Разбился Петр, покинул наш мир Павел — и третий, словно выпорхнувшая из куколки новорожденная бабочка, радостно и весело, беззаботно и вольно порхнет к сияющим горизонтам.
Нет другого ответа, нет другого объяснения. Понятно, почему новосибирского «Петра» опознали только по документам и орденам — как же иначе? Коли это вовсе не Петр? А вот Павел должен, очень похоже, погибнуть так, чтобы его хладный труп видело и опознало как можно больше народа. Чтобы никаких сомнений не осталось…
"ЧТО Я ПОДПИСЫВАЛ? — обожгла его незатейливая мысль, которой прийти бы в голову пораньше — ЧТО Я, ПРИДУРОК, НАПОДПИСЫВАЛ? Ведь это я все подписывал, я, Павел Иванович Савельев…
Продолжая логично и трезво рассуждать в том же направлении, находим ответ и на этот вопрос: вероятнее всего, подмахивая гору бумаг, чье содержание до сих пор остается тайной, ненароком подписал пару-тропку документов, по которым все полномочия распоряжаться Тарбачанскими инвестициями в случае каких-либо недоразумений с П.И. Савельевым просто-таки автоматически переходят к некоему третьему лицу. облеченному всеми нужными полномочиями и доверием. Только так. Иначе не стоило и огород городить. Могучие финансовые потоки словно бы невзначай изменят направление, незнамо как свернут в сторону оффшорных банков, пропетляют по бумагам и электронным сетям, а там и ухитрятся раствориться в безвестности… И не такие суммы пропадали за пределами многострадального Отечества, словно вода в раскаленный песок… — ЧТО ЖЕ Я. ИДИОТ, НАДЕЛАЛ?
Влез в расставленную ловушку, вот что. Как лишенная страха сибирская птица каряга, к которой можно преспокойненько подойти, накинуть на голову петлю и стащить с дерева — а она и не почует своей единственной извилиной, что пришли кранты…
Сам сунул голову. Поверил. Сначала полсотни тысяч баксов отбили соображение и прежнюю наработанную подозрительность, а там остатки соображения вылетели из башки после дозы сладкого дурмана по имени Катя, Катенька…
А ведь и она может погибнуть на пару с незадачливым супругом… Так гораздо надежнее. Чтобы не осталось никого, тесно общавшегося с подменышем и способного вспомнить о некоторых странностях… Врача уже нет. Катя, быть может, Марианна, Надя… Фомич? Елагин? А ведь отлучки Елагина совпадают по времени с новосибирской «аварией» и кое с чем еще…
И покушения, покушения! Дважды коварный убийца покушался на Павла свет Иваныча неудачно — а в третий гаду повезло. Подфартило. Не промахнулся на сей раз. Елагин — снайпер, прошедший хорошую школу. Именно такой мог виртуозно пустить пулю возле самого уха, создавая иллюзию, буто это всего-навсего промах…
Смешно и странно, но у него нет ни капли злобы — ни на Пашку, ни на Пашкиных сообщников. Проистекало это не из доброты душевной, а из проснувшегося житейского прагматизма. Инстинкта самосохранения, грубо говоря. Некогда сыпать проклятьями — нужно в лихорадочном темпе сообразить, как устроить так, чтобы не умереть во второй раз, окончательно…
Ну, предположим, пара дней у него в запасе есть. Пока «Павел Иванович» не поставил последних, окончательных подписей на всех документах, никто его не тронет, пылинки с него сдувать будут. Зато потом… Сколько времени они ему отвели для потом?
Вряд ли особенно много. У них тоже есть нервы. Ставки очень уж велики. Ни одна операция, сколь бы светлыми умами она ни планировалась, не может развиваться в точности по написанному. Гладко было на бумаге… Ди эрсте колонне марширт… Марушкин не утерпел, выломался из сроков, за что и поплатился. Баца тоже выломался, наверняка заставив этих не на шутку поволноваться. Возможны и другие накладки, вовсе уж непредсказуемые, наши достаточно умны, чтобы это отчетливо понимать. Значит, будут форсировать события. Времени мало, для пущего душевного спокойствия лучше считать, что его совсем нет…
А вот рассиживаться здесь далее — не стоит. Как бы Фомич не встревожился
— что, собственно говоря, «Павлу» тут делать?"
Он вернулся в кабинет, почти не видя окружающих, прошел мимо дернувшейся было что-то сказать Жанны, хлопнул дверью. Постоял, не сводя глаз с портрета: теперь Катя уже не казалась ему надменной королевой. Теперь-то он понимал смысл той картины, что висела дома, в кабинете. Пленница и Зверь. Пленница и Палач.
Открыл сейф, чтобы достать револьвер с резинками. Глупое было побуждение
— чем эта игрушка поможет против винтовке с оптикой или иного аналогичного сюрприза? Однако офицерская душа, мятущяяся и угнетенная, искала покоя в прикосновении пусть к подобию боевого оружия…
Рука нелепо замерла в воздухе.
Раньше здесь этого не было. На верхней полке лежал толстый прямоугольный пакет размером с книгу. Весьма даже небрежно завернутый в белую бумагу, кое-где встопорщенную — ни печатей, ни бечевки, так и тянет развернуть…
Почему бы и нет? Вряд ли там бомба. Скорее — очередной ход в хитро закрученной партии. Значит, кто-то еще знает код…
В пакете оказалась обычная видеокассета без всяких надписей, однако перемотанная наполовину. Бегло осмотрев ее и убедившись, что это именно видеокассета, Петр пока что отложил находку на стол. Развернул сложенные вдвое листки белой плотной бумаги, то ли покрытые машинописью, то ли вынутые из принтера.
"Прокурору г. Шантарска В.О. Шабурову от Савельева П.И., проживающего…
Уважаемый Василий Олегович!
Вынужден обратиться к Вам официально по крайне деликатному делу, требующему полной конфиденциальности.
Как мне недавно стало известно, бывший водитель так называемой разъездной машины моей фирмы Дмитрий Николаевич Елагин, пользуясь моим доверием и свободой действий, втайне от меня и моей жены принудил мою несовершеннолетнюю падчерицу Н.Д. Дьяконову к развратным действиям, заставляя удовлетворять его извращенные сексуальные потребности. Девочка призналась, что впервые интимная связь меж ними состоялась в момент, когда ей еще не исполнилось четырнадцати. Следовательно, действия Д.Н. Елагина всецело подпадают под соответствующую статью Уголовного кодекса РФ. По прилагаемым видео— и фотоматериалам, обнаруженным у падчерицы, Вы сами можете себе представить характер этих, с позволения сказать, забав. Не буду подробно углубляться в обстоятельства, при которых мне удалось вызвать девочку на откровенность, однако могу Вас заверить:
Во-первых, она со всей определенностью заявляет, что все вытворяемое с ней Елагиным происходило и происходит не добровольно, а в результате запугивания с его стороны — угрозы касаются нанесения увечий, убийства.
Во-вторых, девочка готова подтвердить все вышеизложенное при условии полной конфиденциальности.
Несколько дней назад я попытался по-мужски поговорить с Д.Н. Елагиным, однако тот в ответ на просьбу оставить ребенка в покое и вернуть другие материалы, которые, по рассказам падчерицы, у него имеются, в крайне нецензурной форме заявил, что не намерен это прекращать, более того, собирается, по его собственным словам, «добраться и до твоей бабы». Фактически между нами произошла драка, прерванная лишь вмешательством сотрудников охраны. Я немедленно уволил Елагина, однако это, боюсь, не снимает проблем.
Поймите меня правильно. В другом случае, когда речь, допустим, шла бы исключительно о моей жене, я постарался разобраться бы сам. Однако в эту грязь оказалась замешана четырнадцатилетняя девочка. Кроме того, у меня возникло стойкое убеждение, что за обоими инцидентами последних дней, то есть выстрелами в меня, сюит опять-таки Елагин. Человек, как мне сообщил один из шантарских медиков, имеющий серьезные нарушения в психике — возможно, последствия контузии, полученной в боевых действиях.
Признаться, у меня есть основания всерьез опасаться за свою жизнь и жизнь близких. Мне доподлинно известно, что бывший офицер Российской армии Елагин прошел серьезную подготовку и числился в составе спецподразделений. Если прибавить к этому явные нарушения психики, возникает ситуация, когда мне приходится"
Текст обрывался. Ни запятой, ни многоточия. Должен быть, по идее, следующий листок, но его-то как раз и нет. Впрочем, и того, что имеется, достаточно.
«Хорошая версия, — холодно и отстранено оценил Петр. — Прямо-таки железобетонная. Есть ведь куча свидетелей, которые в момент подтвердят, что Елагин наглейшим образом, прилюдно цеплялся к Кате, что покойный П.И. Савельев с ним и в самом деле чуть не подрался принародно, прежде чем уволить. Потом из личного сейфа покойного извлекут письмо, которое он, надо полагать, не успел дописать и отправить… И кассету. И снимки».
Знакомые снимочки из альбома «маэстро Пабло» — с полдюжины. Старательно отобраны те, что не носят и намека на высокое эротическое искусство, — Надя в самых бесстыдных позах, поневоле заставляющих поверить, что у снимавшего извилины заплелись в морские узлы. И кассета…
Он вставил ее в проем видака, перемотал. Вдавил кнопку так, что она едва не сломалась.
Изображение нерезкое, расплывчатое — видно лишь, что девушка сидит на широком подоконнике, подтянув колени к подбородку, так, что подол летнего платья высоко задрался. Зато кусочек двора за высоким окном оказался заснят четко.
Снимавший меняет фокус — теперь девушка обретает четкость, а заоконный пейзаж, наоборот, расплывается. Надюшка, конечно. В руке держит цветок на длинном стебле, покачивает им у рта, прикусывает лепестки, но выглядит не особенно веселой.
В кадр вплывает еще одна насквозь знакомая личность — свет наш Митенька Елагин собственной гнусной персоной. Присаживается рядом на подоконник, небрежно, в две секунды сажает девчонку к себе на колени, оглаживает, расстегивает, раздевает. Подхватывает на руки, спрыгивает и чуть ли не бросает добычу на узкую постель, поставленную меж подоконником и камерой… Петр смотрел ровно столько, чтобы убедиться: никакой имитации, все происходит всерьез. И не заметно у соплюшки ни особой страсти, ни особого энтузиазма — добросовестно подчиняется, и только. Пленку самолучшим образом можно подверстывать к заявлению в прокуратуру. Соответствует общей тональности. Плюс — снимки.
Значит, вот так это должно выглядеть. Сексуальный маньяк, поехавший к тому же крышей на боевых, гнусно попользовался юной девочкой, падчерицей босса, не удовлетворившись этим, стал с теми же целями приставать к хозяйской супруге, а когда она, пылая благородным гневом, рассказала обо всем мужу и тот в два счета уволил нахала. Перед этим псих Елагин дважды пытался разделаться с боссом. Оба раза не получилось. Зато в третий раз повезло.
Читать бесплатно другие книги:
