Император и молот Гаррисон Гарри
Внизу раздался звон оружия.
Правильный поединок мечников обычно основан на ударах и отбивах, использовании меча и щита одновременно, на скорости реакции противников и силе их запястий. Бранд не собирался драться таким способом. Он бы тогда проиграл.
Сталь начала звенеть, когда император, без салюта и без предупреждения, проскочил через разделяющее соперников пространство и снизу ударил в незащищенный щитом бок. Бранд едва успел отбить клинок железным наконечником алебарды и тут же поднырнуть под немедленный удар обратной стороной меча. Затем он тоже пришел в движение, затанцевал на цыпочках, все время смещаясь вправо, подальше от меча императора и поближе к его щиту, над которым снова виднелся наконечник Святого Копья. После первого удара Бранд не пытался парировать клинок, только уклонялся, держался на расстоянии. На дальней дистанции у него было преимущество даже перед длинноруким и широкоплечим императором. Бранд потихоньку отступал, каждые несколько секунд делая выпад своим громоздким оружием. Когда император приготовился еще раз неожиданно прыгнуть на него, Бранд сам шагнул вперед и взмахнул алебардой. Он хлестнул двадцатифунтовым отточенным наконечником так, как мальчишка бьет хворостиной по головке чертополоха. Император принял всю силу удара на щит, отлетел в сторону, споткнулся, но выправился. Мгновенье он встревоженно глядел на внутреннюю сторону своего щита, где закреплялось Святое Копье. Оно было по-прежнему на месте, хотя теперь по нему текла кровь из рассеченной руки Бруно; так восемь столетий назад по нему текла кровь Спасителя.
– Теперь реликвия тебе не поможет, – прорычал Бранд, у которого заметно участилось дыхание. Двигался он все еще с легкостью, но, готовясь к новому удару, опустил алебарду на правое плечо.
– Богохульник! – воскликнул император и хотел кольнуть его в пах.
Бранд уклонился от прямого выпада, постарался рубануть противника в лицо и снова наткнулся на щит. Но щит императора уже принял два мощнейших удара, он был расколот и в двух местах пробит. Еще пара ударов, и Бруно останется без своей двойной защиты. Без щита и без своей реликвии. Левой рукой император отпустил лямку щита и попытался нащупать Копье, чтобы подхватить его, даже если щит развалится. Бранд заметил заминку и ринулся вперед, размахивая алебардой то от левого, то от правого плеча, то поверху, то понизу, так что массивное оружие только посвистывало в его медвежьих лапах. Теперь наступила очередь императора отскочить назад, его руки были высоко, а удар просвистел у самого живота. Бруно почти упирался в ряды своих воинов, и Бранд шагнул назад, насмехаясь над бегством императора и стараясь выманить его на открытое место.
И опять не все взгляды были обращены на поединок. Начинались короткие итальянские сумерки, и Ханд принялся за дело. Он тоже услышал перешептывания Озмода и Квикки. Ханд украдкой взял одну из приготовленных Квиккой веревок. Свандис, наблюдавшая за поединком в толпе сгрудившихся у парапета воинов, почувствовала руку на своем плече. Ханд поманил ее, и она молча ушла вместе с ним. В подступающей темноте они мягко прокрались на цыпочках, добрались до акведука, по которому отряд шел прошлой ночью. Он не охранялся, часовые ушли в другую сторону. Ханд махнул Свандис, чтобы встала на четвереньки. Малыш-лекарь начал торопливо спускаться по акведуку, укрывшись за его четырехфутовыми стенками. Через несколько ярдов Свандис спохватилась и шепнула:
– На другом конце будут часовые!
Ханд показал ей веревку:
– Мы переберемся через край, прежде чем акведук упрется в землю. Укроемся за опорой. Они нас не увидят. Лучшие люди императора сейчас вместе с ним по ту сторону стены.
Заходящее солнце мешало теперь обоим соперникам, но императору больше. Бранд стоял спиной к тому месту на западе, где солнце коснулось городских стен. Его руки и плечи были освещены, а туловище уже покрылось тенью. Иногда его удар скользил в тени, иногда сверкал на солнце, и от щита императора остались только щепки. Одна лямка оторвалась, даже Святое Копье болталось в зажиме. Но Бранд заметно устал, а император двигался так же быстро и ловко, как вначале. Зрители первое время молчали, тревожась за исход поединка, потом принялись возбужденно кричать на самых разных языках.
– Пользуйся своим щитом, Бранд!
– Коли острием, herra!
– Не останавливайся!
– Ударь его Копьем!
Эркенберт тоже считал, что приближается решающий момент. По его собственным представлениям, именно он предопределил исход событий в день уничтожения Королевского дуба в языческой Упсале, своевременно накинувшись на необъятное дерево с топором. Когда придет пора составлять его агиографию – описание жития святого, – хорошо бы, чтобы отыскалась деталь, подчеркивающая присутствие Эркенберта и при втором великом посрамлении язычников. Схватив знамя Грааля с алтаря, Эркенберт выскочил из толпы, поднял знамя и гаркнул во всю силу легких:
– In hoc signe vinces! С этим знаком победишь!
Бранд увидел, что император отвлекся на крик, и впервые за все время взялся за рукоять своей алебарды обеими руками. Он яростным взмахом отбил удар в голову, шагнул два шага вслед отступающему противнику, снова прижатому к краю площадки, и полным махом обеих рук ударил от плеча в туловище. Слишком высоко, чтобы перепрыгнуть, слишком низко, чтобы поднырнуть, а отскочить уже некуда.
Император шагнул внутрь описываемой алебардой дуги и ударил своим мечом из лучшей испанской стали не по оружию, а по запястью держащей его руки. Мгновение казалось, что удар продолжается, алебарда ткнулась в разбитый щит императора и выбила его вместе с Копьем. Затем алебарда покатилась по земле, все еще зажатая в отсеченной руке. Кровь мгновенно хлынула из запястья Бранда, его сторонники издали громкий стон.
Император опустил меч, он осознал, что лишился щита, и встревоженно обернулся к Святому Копью, лежащему рядом с отсеченной кистью руки Бранда. В этот момент Бранд снова шагнул вперед, с бессильно повисшей искалеченной правой рукой. Но к левой руке у него был привязан маленький щит, которым он еще ни разу не воспользовался. Сжав кулак, Бранд ударил левой рукой сверху вниз. Край щита угодил прямехонько в шею императора, нагнувшегося за своей реликвией. Кость сломалась с треском, от которого меж стен метнулось эхо. Затем в наступившем гробовом молчании император рухнул ничком, и голова его вывернулась под неестественным углом.
Бранд стремительно нагнулся и вырвал Святое Копье из мертвой руки. С дюжину рыцарей Ордена инстинктивно подались вперед, протягивая руки к священному предмету. Бранд отступил в толпу нахлынувших викингов, размахнулся левой рукой и зашвырнул Копье на стену; заходящее солнце последними лучами высветило инкрустированные на наконечнике золотые кресты.
– Ваш Бог вас обманул! – выкрикнул Бранд, а заботливые руки уже бинтовали его запястье и накладывали жгут на предплечье.
Некоторые из рыцарей поняли его слова, а некоторые нет. Но всех их охватил один и тот же мистический ужас. Больше они не будут сражаться. Сначала им требуется осознать, что произошло. Рыцари и братья Ордена потянулись в прилегающие к крепостной стене закоулки, мечтая лишь добраться до своих лошадей и покинуть злосчастный город.
Двое из них, баварец Тассо и бургундец Йонн, задержались, чтобы поднять с земли тело своего императора. Тассо закинул тело на плечо, а Йонн обнажил меч и пятился в арьергарде, готовый отразить любой враждебный выпад. И тут взгляд его упал на знамя Грааля, все еще воткнутое в землю. «А где же наш жалкий дьякон, которого покойный император сделал Римским папой?» – с яростью и отчаянием подумал Йонн. Эркенберт обманул, и его знак тоже был обманом! Йонн ударил мечом по древку знамени, и с последним лучом солнца оно низверглось на землю.
Шеф понимал, что уже умирает, тьма сгустилась вокруг него. Он не знал, ночь ли это или его подводит его единственный глаз. Он все еще мог слышать. Из темноты доносился знакомый голос, в первый раз Шеф услышал этот голос много лет назад в Йорке, в день, когда началась его подлинная жизнь, в день смерти Рагнара. Это был голос Эркенберта, и он выкрикивал: «Император убит!» Но как такое могло случиться?
Внизу послышались голоса многих людей. Рассудок Шефа сделался напоследок пронзительно ясным, и легко стало разобрать, о чем они говорят, но он не слишком прислушивался. Рыцари Грааля спорили между собой, не в силах поверить, что их император с его священной миссией потерпел поражение. Раздавались обвинения в вероломстве и предательстве, потом началась свара из-за золотого ларца, в котором хранился Грааль, посыпались удары. Шеф не узнал, кто победил.
Через некоторое время он понял, что залитая ночной темнотой полянка совершенно пуста. Его стражники ушли. Но ведь они должны были перед уходом проткнуть распятого копьем, разве нет? А полянка не совсем пуста. Шеф открыл глаз и увидел фигуру, стоящую у подножия его дерева. Каким-то образом нога Шефа снова оказалась на перекладине, которая так долго продлевала ему жизнь; он способен был видеть и думать. Внизу стоял дьякон Эркенберт, Шеф узнал его тонзуру и черную сутану. Тщедушный человечек подобрал где-то копье и теперь неумело им замахивался, стараясь пронзить Шефу грудную клетку, как это сделал с Христом германский центурион в давнем видении, ниспосланном Шефу в норвежском фьорде.
– Лжепророк! – шипел голос внизу. – Лже-Мессия!
Позади Эркенберта во мраке появились другие тени. Ханд и Свандис, далеко опередившие остальных людей Пути, которые в данный момент по настоянию Квикки собирались выйти из города на поиски своего вождя. А эта парочка, услышав раздоры рыцарей из-за Грааля, подобралась среди деревьев и кустов, чтобы узнать, в чем дело. У Ханда оружия не было, а у Свандис – только длинная стальная заколка для волос. Для дочери Ивара и внучки Рагнара этого было достаточно. Когда бывший дьякон замахнулся обеими руками, тонкое жало вонзилось ему между шейными позвонками. Он упал к подножию дерева лицом вниз.
– Как нам его снять? – спросил Ханд.
Свандис молча указала на старый деревянный Грааль, когда-то давно использованный для такой же цели, а теперь небрежно отброшенный в сторону рыцарями, поделившими золотые украшения реликвариума.
Ханд приставил лесенку к дереву, взобрался, высоко над своей головой и над головой Шефа увидел длинный гвоздь, пробивший оба запястья.
– Мне нужны инструменты, – сказал он. – Они есть у Торвина.
– У меня есть все что нужно, – раздался новый голос. Свандис обернулась в прыжке, выставив заколку. Из мрака показались еще две фигуры. К своему удивлению, Свандис узнала провидца Фармана, про которого все думали, что он находится на стоянке флота, и еврея Соломона, исчезнувшего во время боев предыдущей ночью.
– Я встретил Соломона на дороге, – сказал Фарман. – Он тайком увидел многое из того, что произошло за сегодняшний день. Но я уже и так знал, что Шеф здесь, и знал, что с ним сделали. Не все видения лишь игра воображения, Свандис. Вот, я приготовил клещи.
Через несколько минут возни Шефа уложили прямо на землю, Ханд послушал его сердце и поднес воды к пересохшим губам. Понюхал почерневшую рану на распухшей ноге.
– Я пойду за Торвином и остальными, – сказала Свандис. – Ему нужен кров и защита.
Фарман, подняв руку, остановил ее:
– Это будет сделано. Но это сделает не Торвин. И не Путь. Если мы сейчас выходим его и вернем к власти, подумай, что станут говорить. Одноглазый король, распятый вне городских стен, хромой кузнец, восставший из мертвых. Из него сделают живого бога. Нет. Пусть он исчезнет в темноте, и пусть мир получит передышку. Он повернул историю на другой путь, и этого достаточно.
– Ты хочешь оставить его умирать?
– Отдайте его мне, – сказал сидящий у тела Ханд. – Когда-то мы были друзьями. Он часто говорил о том, чтобы завести хижину на болотах, ловить угрей, выращивать ячмень, жить тихо и спокойно. Если вдруг он выживет, я отвезу его на наши болота. Не думаю, что он переживет операцию, которую я попытаюсь ему сделать, но мало ли…
– До норфолкских болот отсюда тысяча миль! – вскричала Свандис.
– Септимания все-таки поближе, – сказал Соломон. – Я мог бы на время спрятать его там. Мой народ не хочет, чтобы мир будоражил новый Мессия.
– Вы трое, берите его, – сказал Фарман. – У него остались золотые браслеты, и вот еще золото, что было на корабле. – Он бросил на землю мешок. – Спрячьтесь здесь, пока не уйдут все люди императора и люди Пути, пока не вернутся местные жители. Если он выживет, отвезите его домой, но пусть об этом никто не знает. Пути он больше не нужен. – Фарман склонился над телом, снял с него амулет Пути. – Я где-нибудь подброшу амулет, чтобы его нашли. Тогда подумают, что король мертв.
– Но они ничего не узнают, – сказала Свандис.
– И начнут рассказывать истории. О том, как его верные друзья унесли его с поля битвы и больше их никто не видел. Все попали в Асгард, в Вальгаллу, в Трутвангар. Были взяты туда богами, чтобы сделать его богом. Он не бог, который стал человеком, а человек, который стал богом. Это хорошая легенда для грядущих времен.
Фарман повернулся и безмолвно исчез в темноте. Неподалеку раздавались крики, виднелся свет факелов. Люди Пути во главе с Квиккой и Торвином искали своего пропавшего вождя.
– Нам пора уходить, – сказал Соломон.
– Как мы его понесем?
– Снова возьмем Грааль. Он сослужит нам эту последнюю службу, а ночью мы его сожжем в костре, чтобы он больше никого не убил.
Мужчины стали привязывать бездвижное тело к лесенке, и тут Шеф зашевелился, сказал что-то.
– Что он сказал? – спросила Свандис.
– Я не расслышал, – ответил Соломон.
– Я слышал, – сказал Ханд. – Его разум блуждает далеко отсюда.
– Так что же он сказал?
– Он сказал: «Вверх по лестнице к свету». Но я не знаю, из какой тюрьмы он считает себя выходящим.
Двое мужчин и женщина двинулись со своей ношей прочь от факелов в темноту.
Эпилог
Медленно вращалось колесо смены времен года. Пять зим миновали, а сейчас жестокие морозы сменились оттепелью. Стояла ранняя весна. Пахари провели первые борозды на зеленеющих полях Англии, на живых изгородях зацвел боярышник.
Король восточных саксов Альфред Esteadig гулял с женой в своем саду, неподалеку под присмотром нянек резвились их дети.
– Сегодня принимаю послов, – отрывисто сказал Альфред. – От папы. Наконец-то.
– От папы Римского? – спросила Годива, удивившись и слегка встревожившись. – От которого?
– От настоящего. От Иоанна VIII, так его, кажется. Которого пытались заменить англичанином. Он наконец-то вернулся, и вечные распри в Вечном городе поутихли, по крайней мере на время. Последний претендент на папский престол изгнан – или убит. Трудно сказать. Первым официальным актом нового папы было предложение снять с Англии интердикт, отлучение. Вернуть нас в лоно Церкви.
– Ты откажешься?
– Я скажу ему, что мы не будем платить налоги, не вернем церковное имущество, и у людей Пути останется право проповедовать и обращать в свою веру. Если после всего этого он согласится считать, что мы вернулись в лоно Церкви, для нас ничего не изменится. Думаю, это добрый знак. Церковь научилась смирению. И думаю, ей предстоит научиться смирению еще больше.
– Что ты имеешь в виду?
– Я думаю, что теперь власть в мире переменилась в лучшую сторону. Судя по всем сообщениям предыдущих лет, не осталось и следа от Империи и даже мысли о ней. Христианский мир разделился на мелкие государства, под властью местных правителей. Угрозы с Юга, от приверженцев Пророка, больше не существует. Греки также не представляют опасности. Больше нет необходимости в великих империях и завоевательских армиях.
– Но ведь и наша Империя, та, что была, разделилась. С тех пор, как мы лишились…
– С тех пор, как мы лишились Единого Короля, – согласился Альфред. – Это верно, наш старый договор с ним больше недействителен. Гудмунд и прочие ни за что мне не подчинятся, как и я не подчинюсь ни одному из них. И все же за последние несколько лет мы научились сотрудничать. Думаю, что эта дружба выдержит испытание временем. Больше не будет войн и набегов викингов на наши земли. Мы слишком хорошо знаем силы друг друга. И опять же, ветераны армии Единого Короля не станут сражаться друг с другом. Все они теперь говорят на своем языке, их больше никто не понимает. Они сохранят мир и остальных заставят хранить его. В память о своем повелителе.
Последовала долгая пауза, Годива вспоминала о том, чье имя не произносилось.
– Ты думаешь, он мертв? – спросила она. – Тело так и не нашли.
– Думаю, да. Многих так и не нашли. Змей упал на землю, а его схватили безоружным и убили где-нибудь в полях. Был найден его амулет с порванной цепочкой. Ты слишком часто об этом спрашиваешь, – мягко добавил Альфред. – Предоставим мертвым покоиться с миром.
Она не слышала его… а может быть, не хотела слышать. Она все еще бередила свои воспоминания, как языком бередят больной зуб.
– Ханд тоже так и не вернулся, – сказала Годива. Она лучше других знала, как сильна привязаннось между этими людьми.
– Мы уже много раз об этом говорили. Считается, что он тогда сбежал с городской стены, по-видимому, из-за угрызений совести. Думаю, что Ханда тоже убили какие-нибудь мародеры. Ты же знаешь, они его долго искали, Бранд, Квикка и остальные. Они тоже чувствовали себя виноватыми. Когда Квикка отказался стать моим ривом, он сказал, что не будет больше служить ни одному повелителю. Он вернулся на свою ферму, как и многие из них.
– Но Бранд служит тебе в Йорке в качестве ярла Нортумбрии.
– Уж лучше он, чем один из этих наследников прежних королей. Потребуется некоторое время, чтобы северные земли Англии приняли мою власть. Мне нравится наша новая столица – Лондон. Он ближе к сердцу Англии, чем был Винчестер. Ну а Стамфорд, он был городом Шефа и, подобно Квикке, не примет никакого другого короля. Он навсегда останется городом Пути. Пути, который становится все сильнее. Неудивительно, что папа почувствовал необходимость в союзниках!
Годива не ответила. Она думала о Квикке, отказавшемся признать другого повелителя. Ей вспомнилась старая поговорка: «Первая любовь – любовь последняя». У Квикки это так. А как у нее?
– Надеюсь, что он мертв, – сказал Годива едва слышно, – а не бродит где-то в одиночестве и нищете, выпрашивая милостыню.
Весна. Утро ветреное, но ласковое по сравнению с холодными английскими бурями. Ночной шторм почти кончился, и поднятые им волны, разбивающиеся об утес внизу, уже утратили свою ярость. Высокий человек, кутающийся в плащ от последних капель теплого дождя, сидел на постаменте обрушившейся колонны и глядел на море. Его левая нога была вытянута вперед, чтобы деревянный протез не давил на культю; нога была ампутирована до самого колена. Дождь кончился, и выглянуло солнце. Над заливом раскинулась яркая радуга, упиравшаяся одним концом в самую вершину дымящего вулкана. Человек стянул с головы влажный капюшон, поправил повязку, которая закрывала пустую глазницу.
Со стремительностью бойца он обернулся, заслышав за собой треск валежника. И улыбнулся при виде грациозной фигуры, приближающейся к нему между сосен.
– Мальчик уснул, – сказала Свандис. – Если он проснется, с ним Ханд.
– Подойди, посиди рядом, – сказал Шеф. – Помнишь, тогда был такой же шторм, как сегодня ночью, тогда нашу лодку принесло сюда и чуть не разбило о те скалы.
– Пять лет прошло. А ты никогда не думал… о том, чтобы вернуться?
– Сначала – да. А сейчас очень редко.
– А я каждое утро просыпаюсь и думаю о Севере. Зимний морозец, белые снега…
– Ты хочешь вернуться?
– Иногда. А потом вспоминаю, как счастливы мы были в первую зиму, когда вместе с нами укрывался Соломон. Мы были счастливы как никогда: мы поняли, что ты выздоровеешь.
– Может быть, нам надо было постараться уехать с Соломоном к нему на родину.
– Может быть, – Свандис колебалась. Она не изменила своего мнения относительно богов, но теперь стала верить и в удачу, в руководство откуда-то свыше. – Но я думаю, что на этот козий остров нас занес счастливый ветер. И эти люди, крестьяне, ох, иногда я так на них сержусь. Но здесь тепло, вино хорошее и… ты счастлив.
– Думаю, да. Когда я опять работаю своими руками, я знаю, что мне лучше быть кузнецом, чем королем. А если я сделаю в кузнице что-то новое и необычное – что ж, мы найдем кого-нибудь, кому все это припишем. Никто не спрашивает, что сталось с Вёлундом после того, как он смастерил себе крылья и улетел. Может быть, он вернулся к своей жене-лебеди, к своей Свандис,[8] и где-то жил себе счастливо.
– И тогда знаешь что, по-моему, было главной его радостью после всех страданий, сражений и побед?
– Его искусство? – предположил Шеф.
– Его дети, – сказала Свандис.
– И то, и другое. Но представь себе, что он наблюдает, как другие распоряжаются его наследством. Смотрит, примостившись у огня, у кузнечного горна или у камелька. Я уже не раз это говорил. Пусть теперь другие имеют дело с Локи и Одином, с Бальдром, Христом и Ригом.
– Но раньше у тебя была власть, и ты правил на престоле.
– С этим покончено – да я и не все утратил. – Он показал на обломки колоннады, на остатки мозаичного пола рядом с ней. – Ты знаешь, что когда-то здесь был дворец, построенный одним древним римским императором? Один из двенадцати дворцов, которые император построил на этом острове, настолько ему тут нравилось. Это было лет восемьсот назад, а местные жители говорят о нем так, словно все было вчера. Ханд говорит, его настоящее имя было Тиберий, но здесь его зовут Тимберио, будто своего родственника.
– Ты хочешь, чтобы и о тебе сохранилась такая память?
– Пожалуй. Но это не самое главное, правда? Если мир пошел по другой, лучшей дороге, как сказал Фарман, по дороге, уводящей прочь от христианского мира Скульд, тогда я счастлив. Но больше всего, – он похлопал по своей грубой рубахе, – я счастлив, что больше не ношу пектораль. Ни рабского ошейника, ни королевской короны, ни амулета богов. Для меня этого достаточно.
– И для меня тоже. – Свандис взяла его за руку, прижалась к нему. – Даже Ханд, кажется, умиротворен. Слава о нем как о лекаре расходится, дошла до Неаполя и окрестностей. К нему приезжают больные и просят вылечить. Сейчас он все пишет. Говорит, что излагает все свои познания в виде трактата. Он хочет однажды увидеть его напечатанным.
Шеф, вспомнив что-то при упоминании о печати, залез внутрь плаща и достал сложенный лист бумаги.
– Ханд всегда жаден до свежих новостей, предпочитает брать плату газетами, а не золотом. До сих пор все они были на диалекте латыни, над которым он ломал себе голову. Но взгляни-ка на эту.
Она улыбнулась, тронула свой амулет Эдды Прабабки, который носила до сих пор.
– Я изучаю старинные предания. А не римские новости и неаполитанские сплетни.
– Но это газета на английском языке – отпечатана в Лондоне. В ней рассказывается о серьезных вещах, о важных событиях…
– В ней говорится о войне?
– Нет. Повсюду мир.
– Тогда мне больше ничего знать не нужно. И у нас здесь тоже мир и покой. Наш сын подрастает с каждым днем. Мир после нескольких поколений войн. Для меня этого достаточно. А для тебя?
Шеф не ответил. Может быть, он был не в состоянии ответить. Он посмотрел на шлейф дыма от Везувия, вытянувшийся вдоль по ветру. Потом кивнул.
Перед ними, грациозно паря над морскими волнами, первый аист вернулся из Африки в Европу, возвещая конец зимы.
Читать бесплатно другие книги:
