Император и молот Гаррисон Гарри

– Катапульты бросить. Возьмите с собой огненные приспособления, если сможете нести.

Для дротикометчиков по-прежнему оставалось немало работы, распространяющийся пожар освещал все новые и новые площади. Легких мишеней уже не было, их свалили арбалетчики, но кое-где еще мелькали бегущие люди. «Уж не думают ли они, что находятся на безопасном удалении? Они пытаются помочь своим раненым, – понял Шеф, – бегут, чтобы вытащить их из полосы надвигающегося пламени». Король шагнул к машине, прицелился в человека, старающегося выползти из охваченного огнем кустарника. Так и есть, двое спешат ему на выручку, можно разглядеть встревоженно озирающиеся белые лица. «Враги в эту ночь не понесли больших потерь, – подумал Шеф, – но их убивали из темноты невидимые ими люди». Легкое перемещение хвостовика, еще один басовитый лязг, и первый спасатель закувыркался, словно от щелчка гигантского пальца, а другой комично споткнулся и сразу же бросился в сторону. С вершины холма было видно, как мощный дротик пробил ему оба бедра. Неудавшийся спасатель рухнул в пламя как раз в тот момент, когда подбежал к человеку, которого намеревался спасти.

Шеф ощутил свирепую радость. Он хлопнул Квикку по спине, махнул большим пальцем: «Пошли!» Нет времени запрягать мулов, но дротикометы на колесном ходу утащить легче, чем вращательницы Стеффи. Не дожидаясь приказа, люди Квикки похватали их за хвостовики, с гиканьем и треском устремились вниз по неровному склону. Вместе с ними бежал последний отряд арбалетчиков и алебардщиков, оставленных в качестве прикрытия. Не разбирая дороги, они толпой неслись к подножию холма, с Шефом в середине, держа оружие наготове на случай нападения из засады. Из засады, на которую они уже напали сами.

В темноте послышался лязг металла, это несколько братьев Ордена, вместо того чтобы убраться подальше от огня, решили сразиться со своими врагами. Они вышли из света в темноту и не успели даже разглядеть стрелы и клинки, оборвавшие им жизнь. И вот уже показался акведук, длинное каменное сооружение высотой в четыре фута, распространяющее вокруг себя благоухание свежей проточной воды. Люди Шефа во главе с ним самим перевалились через стенку и, забыв о неприятеле, погрузили лица в прохладный поток.

Подняв наконец голову, Шеф увидел нависшего над ним Бранда.

– Куда теперь? – отрывисто спросил тот.

Тогда Шеф впервые взглянул на акведук. Канал, проложенный для снабжения водой расположенных вдоль дороги в Остию богатых вилл, водой более чистой, чем в мутном Тибре, имел всего-то шесть футов в ширину и был перекрыт каменными плитами, чтобы предотвратить испарение. Но не по всей длине, встречались и открытые участки. Боевые машины здесь не пройдут. По обе стороны акведука шел тротуар, но шириной, едва достаточной для двух человек, опять же слишком узко для метательной машины или телеги. Больше всего на свете Шеф хотел вернуться на свои корабли, покончить с этим бесславным походом.

Какой-то внутренний голос подсказывал, что это у него не получится, тот же самый бойцовский инстинкт, который заставил его расстреливать раненых. Его война должна окончиться сейчас. Если он отступит, его будут преследовать и уничтожат. В одну сторону акведук шел к Риму, в другую – неизвестно куда. Риг сказал ему… как там было? В Риме он обретет мир. Возможно, мир он обретет в смерти. Пусть будет так.

– Сюда, – сказал Шеф, показывая налево. – Поторопи их. Квикка, разбей свои машины.

Квикка нянчился со своими машинами все тысячи миль этого похода. Он вышел из рабов в люди благодаря машинам. И он тут же стал возражать своему повелителю, как много раз делал раньше и чем несказанно удивил однажды короля Альфреда. На этот раз терпение Шефа иссякло. Щербатый человечек пустился в рассуждения, а встревоженный и измотанный всеми треволнениями король подскочил к нему и от души врезал в морду.

– Вперед, – крикнул он. – Или я засуну тебя обратно в твой ошейник.

Его старый товарищ сплюнул кровь, вытащил еще один выбитый зуб, недоверчиво на него уставился. Пошел выполнять приказ.

– Рано или поздно все хозяева оказываются одинаковы, – заметил один из его помощников, разрезая веревки, чтобы хоть на время вывести дротикомет из строя. Квикка не ответил. В темноте Толман и три других юнги нерешительно застыли над тюками ткани, жердями и тросами. Мальчики могли бы их нести, но все-таки это немалый груз. Квикка взял у них два бруска, закинул себе на плечи.

– Я это понешу, – сказал он, отчаянно шепелявя. Толман заметил катящиеся у него по лицу слезы и промолчал.

Через несколько часов потрепанная колонна пробилась вдоль акведука к стенам самого Вечного города. Им пришлось пробираться в ночи словно путникам, отбивающимся от стаи волков. Вытянутую разреженную колонну снова и снова атаковали с обеих сторон, вражеские всадники обгоняли их стороной, а потом поджидали у акведука, зная, что разминуться невозможно. Арбалеты собрали среди нападавших обильную кровавую жатву, но несколько раз колонну разделяли на две части, и приходилось бросаться в темноте в свирепую сечу, чтобы соединиться со своими. После каждой атаки на месте оставляли убитых, неспособных передвигаться и потерявших сознание. Их товарищи бросали трупы в поток, а со временем стали бросать и тех, кто, может быть, был еще жив. С собой несли лишь немногих раненых. Измученным уцелевшим воинам смерть в холодной воде уже казалась избавлением. Шеф несколько раз слышал из темноты, как Ханд ругается и дерется из-за тех своих подопечных, кого оставляли на произвол судьбы или добивали из воинского милосердия. У него не было времени и сил, чтобы вмешиваться.

На востоке уже забрезжил свет, когда Шеф повел свой арьергард по пологому склону к бастиону, захваченному передовым отрядом на одной из стен Рима, рядом с Авентинским холмом. «Свет, – подумал король. – И прибежище. Возможность увидеть, что происходит. Перехватить инициативу, самому управлять событиями, а не просто отвечать на действия противника. В передышке он нуждался больше, чем в пище и воде. Он нуждался в ней, как проигрывающий борец нуждается в опоре для ног».

Взобравшись на стену, он увидел, что остатки его отряда распределяются вдоль зубцов, незащищенных изнутри, потом повернулся и подошел к краю, чтобы утренний ветерок овеял его пропотевшую рубаху.

В двух сотнях ярдов от него Эркенберт с мстительным удовлетворением сказал капитану катапультеров:

– Стреляй.

Короткое плечо коромысла упало, длинное взметнулось вверх, протащив по земле пращу и вздернув ее в своем яростном взмахе. В небо полетел не обычный круглый камень, а особый снаряд.

Стоящий у края стены Шеф увидел лишь промельк направленного на него движения. Он выбросил вперед руку, ощутил сотрясший тело удар, почувствовал, что распростерт на земле и на него навалилась какая-то масса. Попытался отбросить ее с себя, нащупал рукой что-то тугое и липкое, отчаянно в это вцепился. Подоспевшие воины освободили его и подняли на ноги. Шеф понял, что сжимает в руках человеческие внутренности, тянущиеся из лежащего у его ног разъятого трупа. Это был арбалетчик Тримма, его мертвое лицо застыло в нечеловеческой муке.

– Они стреляют в нас нашими же мертвецами, – объяснил Бранд. – Должно быть, они знали, куда мы направляемся, и притащили большую катапульту, чтобы встретить нас. Это люди, убитые ночью.

«Снова нас опередили, – подумал Шеф. – Снова нас опередили. Я не знаю, что теперь делать».

– Мы окружены со всех сторон, – добавил Бранд. – И я не уверен, что от наших осталась хоть половина.

– Итак, поклоняясь Локи, мы ничего хорошего не добились, – с горечью сказал Торвин. Его белые одежды были разорваны и измазаны кровью. Ночью он крушил врагов своим молотом. Он не сумел спасти Скальдфинна, павшего у акведука. Еврей Соломон исчез, и никто не знал куда. От военной коллегии Шефа осталось шесть человек: он сам, Торвин, Бранд, Хагбард. Еще были Ханд, угрюмо глядящий в землю, и Свандис. «Ему следовало хотя бы раз за эту ночь вспомнить о ней, – подумал Шеф, – но он и этого не сделал. Та, в чьих жилах текла кровь Рагнара, обычно сама могла позаботиться о себе. Но теперь внутри ее текла и его собственная кровь, и кровь Рига. Почему он не был рядом с нею? У него были другие заботы».

И остались до сих пор. Крепостную стену то и дело сотрясали удары огромных камней, выпущенных из метательных машин Эркенберта – дьякон усовершенствовал их конструкцию, Шеф разглядел это через чудом уцелевшую подзорную трубу. Мог бы и не стараться, все равно северянам сейчас нечего противопоставить его требукетам. Казалось, военный совет Шефа погрузился в апатию и отчаяние. Даже Бранд, по-видимому, помышлял лишь о том, как достойно встретить свою смерть.

«Но это неправильно, – возразил Шефу внутренний голос. – Они знают, как плохи их дела. Но они не знают, насколько плохи дела у противника. Врагам тоже был нанесен немалый урон, во время пожара и обстрела из дротикометов, в бесчисленных ночных стычках. Считалось аксиомой тактики, что тяжеловооруженных всадников нельзя использовать в ближнем бою ночью, когда слишком велики напрасные потери среди этих умелых и ценных воинов. Однако именно так и поступил император. Армия Пути теперь лишилась своих боевых машин, вот и все. Но когда-то они умели сражаться и без машин. Еще не все потеряно».

Взгляд Шефа упал на длинные жерди, которые кто-то сложил у парапета. А он и не знал, что их несут с собой, если бы увидел – запретил бы. Но раз уж они здесь… Да, вот и Толман, прячется за зубцом, невольно втягивая голову в плечи каждый раз, когда каменная кладка сотрясается от нового удара.

Шеф поднялся, постарался придать лицу бодрое и веселое выражение. Подошел к испуганному ребенку.

– Подумываешь о полете? – начал он. – Наверху будет безопасней, чем здесь. Поднимись-ка в воздух и разведай, что задумал неприятель. Квикка! Распакуй тюки и собери змея. А где твой зуб, укусил что-то твердое?

Бывшие рабы переглянулись и принялись натягивать холсты на жерди. Рабами они пробыли дольше, чем свободными, и рабские привычки вернулись к ним без промедления.

– Он уже забыл, что ударил тебя, – уголком рта прошептал один из них Квикке. – А пацан совсем напуган.

– Помолчи и привяжи этот трош, – ответил Квикка. Он сомневался, что все хозяева рано или поздно оказываются одинаковыми. Квикка устремил взгляд на свой амулет, знак принадлежности к касте летающих людей. Хозяин или нет, но король делал то, что до него не делал никто.

Через несколько минут Толман забрался внутрь конструкции, которую шесть человек держали у края стены. Ветер усиливался, и змей возвышался над прилегающим валом на добрых сорок футов. Отсюда был прекрасно виден полукруг машин и людей, осаждающих северян снаружи, но Шеф хотел, чтобы Толман заглянул в невидимую зону, ведь атака наверняка начнется с внутренней стороны стены, из города.

– Мы быстренько тебя поднимем и спустим, как только ты махнешь рукой, – повторил король. – Постарайся не задерживаться.

Испуганнное личико кивнуло, стартовики подняли змея на вытянутых руках, чтобы поймать ветер, мгновенье подождали и разом выбросили его вверх с края стены. Змей стал падать, и Шеф заметил, что ветер у стены завихряется. Затем начался подъем, моряки вытравливали толстый основной трос и тонкие тросы управления, едва ли нужные теперь, когда Толман уже так ловко научился работать боковыми крылышками. Шеф восхищался искусностью мальчика, ровно ведущего змея вверх и в подветренную сторону. У самого короля лучший полет длился считанные минуты. Однажды, когда наступит мир, он научится летать лучше.

– Они по-прежнему показывают свои фокусы, – сказал император своему новому папе, Петру II, который в миру звался Эркенбертом. Они стояли среди развалин ризницы, много лет назад разрушенной маврами. Святое Копье, как всегда, покоилось на левой руке императора, в зажиме рядом с лямкой щита. Позади четыре рыцаря Грааля охраняли реликвию и реющее над ней знамя. Все это находилось далеко в тылу, но не из-за страха смерти, а из опасения, что святыни могут попасть в руки язычников. «Я больше не буду оставаться в тылу», – подумал Бруно. Ярость начинала переполнять его. Враги бросают вызов не только императору, но и самому Спасителю, Его Церкви и Его земным святыням. Язычники добрались уже до Священного города, находились почти на расстоянии выстрела от стены Леонины и Базилики святого Петра, самого сердца христианской веры. Сегодня с этим должно быть покончено.

– Если они попробуют еще раз, у меня тоже есть в запасе фокус, – отозвался Эркенберт. – Но они уже опускают змея. К счастью для себя.

– Что ты разглядел? – спросил Шеф.

Мальчик отвечал прямо из седла, не стараясь выбраться.

– Внутрь от стены стоят пехотинцы в доспехах, вон там, – он показал рукой. – Примерно две или три сотни. В другой стороне никого не видать.

«И всего-то», – подумал Шеф. Конечно, многих просто не видно. Но враг понес огромные потери.

– Всадников нигде нет?

– Нигде. Я видел императора. Он был позади меня, в разрушенном здании с остатками белого купола. Думаю, что это был он. Рядом с ним стоял человек в черном, а позади – знамя.

– Какой рисунок был на знамени?

– Похож на твой амулет, государь. – Толман кивком показал на серебряную лесенку, видневшуюся под разорванной рубахой Шефа.

«Если бы мы только могли стрелять с небес, – сказал себе Шеф. – Или сбрасывать зажигательную смесь Стеффи. Тогда император был бы убит и война бы кончилась. Все войны бы кончились».

«Проблема войны машин в том, – отозвался ему внутренний голос, – что машины рано или поздно появляются у обеих сторон. Одни и те же машины. В этом и заключается истинный смысл „Песни гигантских женщин“, с которой однажды познакомил тебя Фарман».

– Поднимись еще раз, – сказал Шеф. – Посмотри, нет ли в этих стенах проходов где-нибудь рядом с императором. Проходов, до которых мы могли бы добраться. Мы могли бы попытаться сделать вылазку.

Испуганное личико кивнуло, стартовики разошлись по своим местам. В двухстах ярдах от них Эркенберт удовлетворенно вскрикнул, увидев, что змей снова поднялся над стеной. Из-за развалин ризницы вышли рабочие, вбили в землю прочный пятифутовый столб, прикрепили на него конструкцию, напоминающую перевернутое железное стремя, а поверх нее установили самострел. Огромный самострел, шести футов в размахе.

– Это тисовое дерево, – сказал Эркенберт. – Вегеций не раскрывает секрет стали, из которой язычники делают свои самострелы. И про эту штуку он тоже ничего не объясняет. Я сделал ее, когда мы увидели, как змеи взлетают над иудейской крепостью. Это будет первое испытание нового оружия, во славу святого Петра и его Святого города.

Толману и раньше, при осаде Септимании, доводилось видеть летящие в него стрелы, выпущенные на авось императорскими солдатами. Он знал, что пущенная точно вверх стрела пролетит меньше, чем стрела, пущенная вдоль земли. Он не боялся вражеских луков, и даже арбалеты, которые имелись только в армии Пути, не смогли бы его достать. Когда первая стрела в ярд длиной просвистела рядом с ним и навылет пронзила боковое крылышко, он не понял, что это было. Затем прямо под собой он увидел вновь натянутый самострел и понял, откуда грозит опасность.

– Он сигналит, чтобы его опускали, – сказал глядевший в подзорную трубу Шеф. Человек около троса начал подтягивать его, собирая кольцами себе на локоть, поскольку лебедки у них уже не было. – Что-то идет не так.

Вторая стрела попала уже в корпус змея, собственно говоря, целящимся больше ничего и не было видно. Она ранила Толмана в колено. Мальчик задергался от боли, и змей чуть не потерял ветер. Потом Толман справился с собой, постарался развернуть машину так, чтобы помогать тянуть ее вниз, но чтобы при этом поток попадал на плоскости чуть-чуть снизу и змей не начал падать. Его подтянули вниз, и дальность для выстрела из самострела уменьшалась. Тисовый самострел перезаряжался дольше, чем арбалеты с ножной рейкой, два человека просто тянули изо всех сил тетиву и зацепляли ее за храповик. Однако они вполне успевали сделать третий выстрел.

Толману оставалось до сулящей безопасность стены каких-то десять футов, когда тянущиеся подхватить его люди услышали свист стрелы, увидели, как его личико исказилось и тело дернулось от удара. Но они все еще не знали, куда он ранен. Поймав змея над зубцами стены, люди попытались достать мальчика из седла. Но не смогли его сдвинуть, он будто застрял. Потом Шеф залез внутрь, чтобы разрезать упряжь, и увидел огромную стрелу, пронзившую седло и все тело насквозь. В четыре взмаха ножа Шеф разрезал веревки, вытащил Толмана вместе с седлом и стрелой. Мальчика невозможно было положить, мешала стрела. Шеф стоял, прижимая ребенка к груди, и кровь струилась по его рубахе.

– Где Ханд? – крикнул он.

Маленький лекарь уже был здесь. Он принял ребенка с рук Шефа, бережно положил его на бок и быстро разрезал седло и одежду. Уселся на корточки и ободряюще похлопал Толмана по щеке. Шефу уже доводилось видеть, как Ханд это делал. Это означало смертный приговор.

– Не надо ничего говорить, – успокаивающе пробормотал он. Но на лице Толмана теперь была написана не только боль, но и тревога. Он пытался сказать что-то, повернул лицо к Шефу. Король склонился над ним, стараясь расслышать слова умирающего. Это что-то связанное с императором…

– Что? Что это было? – спросил он.

Голова мальчика склонилась набок, и Ханд выпустил ее из рук, профессиональным жестом закрыл глаза умершего. Он взглянул на своего повелителя и бывшего друга с отвращением и ненавистью, которые снова и снова охватывали его в этом походе. Шеф не обратил на него никакого внимания.

– Он что-то увидел. Он пытался мне что-то сообщить. Что-то важное. Есть у нас другой змей? Кто-нибудь еще сможет подняться вверх?

– Они притащили и твой змей, тот, большой, – раздался чей– то голос.

– Ты сможешь посмотреть сам, – сказал другой.

– Ешли не намерен пошлать еще одного пачана, – сказал третий. Это Квикка, все так же шепелявит из-за выбитого переднего зуба. Шеф вдруг вспомнил, как ударил его ночью, грозился снова сделать рабом. Но не мог вспомнить, из-за чего. На всех обращенных к нему лицах был написан гнев, даже презрение. Раньше он с подобным не сталкивался, и это со стороны его собственных людей, которых он освободил из рабства. Хотя нет, такой взгляд он однажды видел. У Годивы. Из-за него Шеф и отправился в этот поход.

– Тогда собирайте моего змея и посадите меня в него, – сказал король, и собственный голос словно бы доносился до него издалека.

Прошло, казалось, какое-то мгновенье, и он уже сидел в седле, дюжина человек держала его, другие привязывали тросы. На фут ниже своего лица он увидел глаза Квикки.

– Прости, – сказал Шеф.

Воины подбросили его навстречу поднимающемуся ветру.

Как это было и с Толманом, он мгновенно провалился вниз вдоль стены. Несколько секунд он не видел ничего, кроме мелькающих перед собой серых квадратных камней, и вспоминал о человеке, который прыгнул с башни Дома Мудрости, прыгнул и полетел прямо вниз. Затем снова вернулось ощущение подъема, и Шеф почувствовал, что ветер подхватил его. Летная команда торопливо травила тросы, змей начал подниматься, уже видно было, что находится на стене. Шеф увидел Бранда, ругавшегося и дравшегося с теми, кто запустил змея, увидел выстроившихся вдоль стены арбалетчиков, они начали стрелять вниз, чтобы убить или отвлечь людей, сбивших Толмана. Пора оглядеться и увидеть то, ради чего погиб Толман. Да, вот вражеские войска, они строятся для штурма. Не там, куда показывал после первого полета Толман, они группируются позади виллы, от которой две лестницы ведут к городской стене, занятой остатками его войска. Шеф высунулся, насколько это было возможно без риска опрокинуть неустойчивую конструкцию в нисходящий полет, и закричал во всю мощь своих легких, много громче, чем пищал Толман.

– Там! Там! – он ухитрился высвободить руку и махнуть ею.

Что ж, хотя бы Бранд его понял, побежал в нужном направлении. Стеффи тоже был на стене, возился со своим хозяйством, к которому добавилась куча глиняных горшков.

– Сожжем ублюдков заживо, – весело приговаривал он, наливая адскую смесь в горшки, позаимствованные на кухне кордегардии.

– Дайте им подняться до середины, потом стреляйте, – басил Бранд, организуя оборону. – И не убивайте их, стреляйте в живот. Это отпугнет остальных.

Ханд оторвался от тела мертвого ребенка, вспомнил о всех пациентах, которых не смог спасти ночью, вспомнил обожженных и обгоревших людей, которых лечил до этого, вспомнил смерть, хаос и поклонение Локи. Он выхватил у Квикки с пояса тяжелый секач, подбежал и разрубил причальный трос. Змей дернулся, стал подниматься ввысь. Один из людей на тросах управления попытался наклонить змея обратно, но перестарался и сразу вытравил трос, чтобы не ввести машину в пикирование. Ханд полосовал остальные тросы, люди пригибались и отскакивали от него. Через несколько мгновений остался единственный трос, он тянул машину за угол и опрокидывал ее, ведь его тяга уже не компенсировалась другими тросами. Пришлось отпустить и его.

Змей задрал нос, неуклюже завалился в крен и поплыл прочь, уносимый ветром в пригородные поля, постепенно теряя высоту, пока неопытный пилот пытался восстановить управляемость машины.

Под пение труб воины императора хлынули к ведущим на стены лестничным маршам, оборона которых держалась теперь только на мечах и топорах.

Глава 18

Когда тросы начали дергаться и рваться из-за заварухи внизу, Шеф почувствовал, как непредсказуемо его швыряет в разные стороны, испытал инстинктивный тошнотворный страх падения, страх пустого пространства под ним. Потом оборвался последний трос, и воздушный поток снова ударил в плоскости, подхватил змея, словно ласковое море – пловца. В тот же миг Шеф понял, что его несет вверх и в сторону, стены Рима удалялись, обращенные к нему лица людей уже превратились в белые точки.

При свободном полете, вспомнил король, нужно развернуться лицом по направлению ветра, а не навстречу ему. Толман умеет… умел это делать. Нервы Шефа не выдерживали даже мысли о таком развороте. Не лучше ли так и планировать по ветру задом наперед, может быть, его унесет далеко, прочь от войны и нескончаемых страданий.

Ничего не выйдет. Ветер изменится, бросит его на камни или в какое-нибудь ущелье, умирать со сломанным хребтом от жажды. Нужно развернуться немедленно. Толман говорил, что это похоже на быстрый разворот корабля на веслах. С помощью крылышек один бок поднять, другой опустить, наклониться всем телом вместе со змеем и заложить вираж, а в конце разворота выйти из крена. Стараясь опередить свой страх, Шеф заработал рукоятками управления, стараясь двигать их плавно и согласованно. Змей незамедлительно завалился набок, тело инстинктивно попыталось наклониться в другую сторону, избавиться от головокружительного крена. Держи себя в руках. Делай, что говорил Толман. Шеф постарался с помощью мышц спины и живота развернуться в нужном направлении. Змей быстро снижался, по-прежнему завалясь на один бок. Выправи полет, работай боковыми крылышками, разворачивай зажатый между лодыжек рычаг хвоста. Несколько мгновений он ястребом пикировал на склон, усеянный точечками вилл, его тень скользила впереди, уносясь прочь от Рима и восходящего солнца. Летим! Шеф стал летающим человеком, сбежавшим от врагов Вёлундом, парящим в потоках воздуха кузнецом, отомстившим своим мучителям. В порыве восторга Шеф выкрикнул строки из «Баллады о Вёлунде», которую часто вспоминал Торвин, горестные слова злобного короля Нитхада, бессильного отомстить своему хромому, но недосягаемому врагу.

Никто не сможет сбить тебя с коня.
И нет кудесника послать стрелу туда,
Где ты летишь тропой своей небесной,
Резвясь, как нерестящийся лосось.

Земля быстро приближалась, слишком быстро, в пикировании он набрал скорость и не знал теперь, как погасить ее. Задрать вверх нос змея, как лыжник на мягком снегу поднимает носки лыж? Шеф развернул оба крылышка, увидел, что нос задрался и закрыл от него землю. Начал ли змей набирать высоту? Или скользит вниз, развернувшись брюхом навстречу камням?

Хвост змея, ударившись о землю, подскочил, Шеф увидел впереди каменистый уступ расположенного на террасах поля, попытался…

Удар отшиб дыхание, и Шеф почувствовал, что скользит куда-то в мешанине холстов и сломанных жердей, попытался выдернуть руки, чтобы прикрыть голову. Что-то хлестнуло его в лицо. Потом все остановилось.

Несколько мгновений он лежал абсолютно неподвижно, в сознании, но ошеломленный. Как бы то ни было, он на земле. И жив. Насколько сильно он разбился? Шеф медленно повел во рту языком, пересчитал зубы. Высвободил левую руку и ощупал, не сломан ли нос. Пока все цело. Высвободив обе руки, вытащил свой острый поясной нож. Разрезать веревки, разрезать кожу седла, теперь он, по крайней мере, знает, где верх, он лежит ничком за стенкой, через которую, по-видимому, кувыркнулся. А теперь попробуем выбраться.

Шеф глянул на свою левую лодыжку и понял, что она вывихнута. Ступня торчала под невозможным углом. Боли нет, нет вообще никакой чувствительности, но он знал, что ее нельзя трогать, чтобы не повредить еще больше. Шеф перевалился на правый бок, выбрался из обломков, стараясь не зацепиться за что-нибудь больной ногой, и откинулся на спину.

Вот теперь пора. Ему случалось видеть, как это делает Ханд. Быстро и решительно вправить кости, пока пациент не успел завопить и сжать мышцы. Легче, если не придется нагибаться. Вытянув ногу прямо перед собой, Шеф согнулся, сразу ощутив пронзительную боль в ребрах, ухватился за вывернутую вбок под прямым углом ступню и резко дернул вперед.

Боли по-прежнему не было, но он ощутил жуткий скрежет в глубине сустава. «Будь здесь Ханд, он бы сделал разрез, выправил своими умелыми пальцами кости, промыл рану Уддовым спиртом, который арабы называют al-kuhl. Возможно, тогда я смог бы идти. А сейчас мне придется сползать по склону холма. По крайней мере я жив».

Шеф приподнялся на руках. Он сможет дотянуться до верха стенки и ковылять вдоль, пока не удастся сорвать ветвь оливы. Сделать костыль. Постараться выйти на дорогу, найти себе лошадку или телегу. Прямиком направиться в гавань к кораблям, где Фарман с отрядом охраны ждет его. Его война окончена.

Едва Шеф протянул руки к стенке, по другую ее сторону появились люди. Шлемы. Кольчуги. Два человека сиганули через стенку, подошли к королю с обоих боков, вытаскивая мечи. Возможности сопротивляться не было, он не смог бы даже оторвать руки от стены и устоять на ногах без опоры. Возможно, они итальянцы, сторонники низложенного папы, попробовать подкупить их золотыми браслетами…

– Wir haben den Heidenkuning gafangen, – сказал один из них, – den Einooger.

Достаточно похоже на родной английский язык Шефа, чтобы он смог понять. «Мы схватили языческого короля, одноглазого». Нижненемецкий. Братья Ордена.

Они отведут его к императору.

Если их император все еще жив. Шеф совершенно справедливо полагал, что каждой противоборствующей стороне редко бывает известно о слабости противника. Когда занялся рассвет и император посчитал свои потери, он понял: хотя враги скоро будут не в состоянии удерживать занятый ими участок городской стены, ему самому едва ли хватит сил, чтобы реализовать свое преимущество. Он начал это сражение, имея в основном составе армии три тысячи воинов. Ныне их оставалось меньше двух тысяч – не только из-за потерь, но также из-за тайного дезертирства ночью.

И все же он достаточно хорошо знал, что ему делать. Пока гигантские катапульты Эркенберта вели беспокоящий обстрел, Бруно расставил полукругом снаружи городской стены свои менее ценные войска, греческих моряков, франкских лучников, баккалариев из Камарге. Если люди Пути направятся прочь от города, они заплатят по пути кровавую дань, встречая засады и атаки на пересеченной местности.

Лучшие войска находились внутри города. Часть из них перегородила прочными заграждениями проходы поверху стены с обеих сторон от осажденного бастиона северян. Император не хотел, чтобы враги прорвались вдоль по стене влево или вправо. Остальные войска группировались в укрытиях вне зоны прямой видимости, ожидая, когда император отдаст приказ идти в последний штурм по двум широким каменным лестницам на притаившиеся за парапетом остатки Армии Пути. Чтобы навсегда покончить с ними и с их королем-вероотступником. Здесь собрались все братья и риттеры Ордена, за исключением небольшого караула, выставленного поблизости в городе для охраны Святого Грааля и его святейшества папы. Среди монахов находились оставшиеся в живых и все еще готовые идти в бой франкские рыцари. Общим счетом около шести сотен человек. «Последний резерв христианского мира», – подумал Бруно. Но он приготовился кинуть свой последний резерв в битву, которая станет последней. Император обходил ряды, надев свои боевые доспехи. Святое Копье по-прежнему торчало из-за щита, прикрепленное рядом с его центральной лямкой. Братья и рыцари Ордена тянулись к выступающему наконечнику Копья, а проходящий император благосклонно им улыбался. При звуке колокола все войско встало на колени, каждый затолкал в рот щепотку травы, соломы, а то и грязи, и проглотил ее в качестве последнего причастия перед смертельной битвой, а священники провозгласили коллективное отпущение всех грехов, назначили епитимью – храбро сражаться – и обещали райское блаженство павшим в бою за веру.

Затем армия поднялась с колен и разбилась на две колонны, каждая предназначалась для штурма одной из каменных лестниц, имевших восемь футов в ширину и тридцать футов в высоту. Оставшиеся у императора лучники выстроились в ряд и принялись стрелять из своих слабых луков вверх по стене. Их задачей было только помешать арбалетчикам, не дать им стрелять вниз, в идущих на штурм тяжеловооруженных пехотинцев. Несколько мгновений стрелы и арбалетные болты порхали вверх и вниз, потом стрельба сверху затихла: большинство арбалетчиков истощили свои колчаны ночью, а вражеские стрелы не могли заменить арбалетные болты. Трубы христиан сыграли атаку.

Император не пошел в первых рядах и приказал Агилульфу точно так же держаться позади колонны, штурмующей вторую лестницу. На острие атаки шли самые молодые из риттеров, жаждущие славы, мечтающие погибнуть за Спасителя и за императора. Тяжеловооруженные пехотинцы проворно поднялись по ступеням, и мечники викингов вышли им навстречу, по пять человек против пяти на каждой из двух лестниц. Первый тупой клин возглавлял шведский вице-король Гудмунд, а второй – Стирр, родич Бранда. Когда рыцари Ордена приблизились, Стирр, не обращая внимания на цокающие по камням стрелы, вышел вперед, обеими руками ухватил топор за рукоятку, держа ее горизонтально и расставив руки на ширину плеч. И вдруг прыгнул, подтягивая колени к подбородку, перескочил через рукоять обеими ногами так, что она оказалась позади него, а потом снова прыгнул, обратно. Викинги захохотали, а Стирр весело подкинул топор высоко в воздух и небрежно поймал его.

Передний рыцарь рванулся через последние ступеньки, чтобы добраться до бородатого шута во время его ужимок. Его меч стремительно ужалил снизу, направляясь прямиком в бедро. Стирр, двумя ступеньками выше, снова высоко подпрыгнул, перемахнул через клинок, приземлился на ноги и со всей силой рубанул топором. Рыцарь принял удар на щит, как и ожидал Стирр, но верхняя часть лезвия пробила насквозь кожу, дерево и металл и глубоко вонзилась в руку. Стирр рванул топор назад едва ли не раньше, чем закончился удар, ведь при слишком глубоком проникновении топор мог застрять. Викинг парировал рубящий удар меча рукояткой топора по плоской части лезвия, еще раз рубанул от левого плеча, увидел на плече юного рыцаря новую рану. Ложный выпад, еще один, и на третий раз топор вошел между мечом и щитом, сокрушив грудину противника.

Критическим оком следивший за схваткой Бранд одобрительно кивнул. Он потратил немало времени, показывая своему двоюродному брату, как биться против мечника с боевым топором, имеющим слабую деревянную рукоять, зато позволяющим нанести очень мощный завершающий удар. Стирр хорошо усвоил урок. Зазвенело оружие, викинги поднажали и сбросили врага с верхних ступеней, затем отступили, промежуток между противниками был теперь заполнен убитыми и ползущими в соответствующие стороны ранеными.

Бруно смотрел то в одну сторону, то в другую. Он убедился, что обе колонны остановлены, а лучники бессильны против находящихся высоко над ними людей в кольчугах. Пора самому приложить руку, сослужить службу Господу. Бруно потянулся было, чтобы вынуть Святое Копье из зажима на щите, но передумал и оставил его на прежнем месте. Сегодня он служит Господу, и, возможно, это будет самая главная в его жизни служба. Пока Копье с ним, он непобедим. Император прошел через ряды воинов к подножию лестницы.

Бранд сразу же узнал его по размаху могучих плеч, из-за которого фигура Бруно при среднем росте казалась приземистой, обезьяноподобной. Бранд ощутил холодный спазм в животе, в том месте, куда вошел меч Ивара. Это был страх, которого Бранд не испытывал в схватках с более слабыми воинами. Но сейчас вышел настоящий ратоборец. Возможно, Стирр способен встать с ним лицом к лицу. Стирр унаследовал нечеловеческую силу их общего предка, в его жилах тоже текла кровь Барна, сына троллей. Стирр никогда не получал серьезных ранений, он был молод и испытывал уверенность в себе, которой так не хватало Бранду.

Бруно пробирался вверх по лестнице, как леопард, сначала перепрыгивал через ступеньки, потом преодолел завал из трупов с такой легкостью, словно находился на ровной площадке и его доспехи ничего не весили. Стирр спустился на пару ступенек навстречу, а его товарищи чуть подались назад, чтобы не мешать поединку. Император прыгнул на ступеньку, еще одну, а Стирр раскрутил свой топор и ударил им в сторону щита. «Слишком быстро, – подумал Бранд, – слишком торопливо». Он стал проталкиваться через ряды наблюдающих за схваткой викингов, чтобы прийти на выручку своему родственнику.

Бруно принял удар Стирра на щит, но щит его уже был развернут так, чтобы топор пошел в сторону, не смог вонзиться. Прежде чем Стирр успел собраться, ударил меч императора, Стирр отбил его железным набалдашником щита, уже замахиваясь топором от левого плеча. На протяжении следующих десяти ударов сердца топор и меч под аккомпанемент звенящих щитов мелькали во всех направлениях. У Стирра уже текла кровь из ран на руке и голени, оба раза ему удалось отбить удар прежде, чем клинок дошел до кости, но в любой момент его сопротивление могло быть сломлено. Стирр отступил назад, к шумному разочарованию викингов во главе с Брандом, император ринулся вслед, чтобы не дать противнику передышки…

Стеффи, с самого утра возившийся со своими драгоценными огненными веществами, а также с глиняными горшками и кружками, позаимствованными в ближайшем караульном помещении, кинул первый изготовленный им огненный шар в голову императора. Бруно, не задумываясь, отбил его щитом, снаряд ударился о кожаную обивку, свалился на один из трупов и потихоньку покатился по ступенькам. Стеффи с изумлением выпучился на него. Если просто бросить снаряд на землю, он разобьется, и горящий фитиль воспламенит содержимое… А сейчас, когда было так нужно, чтобы снаряд разбился, он выдерживал удары словно железный.

Стирр кинул свой круглый щит в лицо императора и вдогонку с неимоверной силой ударил топором снизу. Его противник словно танцор шагнул на узких ступеньках в сторону, дождался, пока не встретивший сопротивления топор на миг нарушит равновесие гиганта, и аккуратно кольнул Стирра прямо в рот, пронзив зубы, нёбо и мозг, затем шагнул назад, чтобы изящным поворотом кисти направить падающее тело вниз по лестнице.

При виде этого все на мгновенье притихли, потом рыцари Ордена с ревом бросились вперед, от нетерпения отталкивая друг друга. Вне себя от ярости Бранд протолкался, размахивая «Боевым троллем», на верхние ступени, чтобы отомстить за своего родственника.

Стеффи, не придавая значения ни начинающемуся поединку, ни неписаным законам чести, повторил свою попытку. На этот раз он швырнул глиняную кружку, заткнутую сверху тряпкой, и целился уже не в человека, а в каменную ступеньку под ним. Кружка разбилась, тлеющий фитиль упал на смесь серы, селитры и нефти. Вспышка, и под ногами императора затрещали языки пламени. Он перепрыгнул через них, ринулся с мечом на Бранда, отбил ответный удар. И вдруг отступил назад, выронил меч, еще отпрыгнул назад, железными рукавицами принялся сбивать охватившее ноги пламя. Бранд наседал с поднятым топором, забыв о кодексе drengskapr. Взорвалась еще одна пивная кружка, на этот раз у его ног, потом еще одна и еще, команда Стеффи, воодушевленная первым успехом, стала закидывать глиняными снарядами каждую свободную полоску камня на обеих лестницах.

Рыцари Ордена окружили своего императора, тушили его горящую одежду рукавицами и голыми руками. На второй лестнице Агилульф, который в подражание императору вышел на поединок с Гудмундом, незатейливо повернулся спиной и побежал, сбив по пути с дюжину своих воинов; ему уже доводилось побывать на краю огненной могилы, и один вид пламени приводил его в панику. Викинги ломанулись было вперед, но, почувствовав под ногами жар, остановились.

Обе противоборствующие стороны теперь потихоньку отступали, единственным звуком был рев пламени, призрачного пламени, которое выбрасывало клубы черного дыма и, казалось, ничего не сжигало. Арбалетчики, все утро выпрямлявшие и затачивавшие свои поврежденные стрелы, прицелились и выпустили последний залп, с силой пронзивший щиты и тела братьев Ордена.

– Отпустите меня, – выдохнул император, обращаясь к людям, которые тащили его подальше от выстрелов. – Отпустите меня, облейте меня водой, и мы должны попытаться еще раз.

– На этот раз неудача, Kaiser, – сказал баварец Тассо. – Ты свалил большого ублюдка, но им было чем нас встретить. На этот раз достаточно.

Через ряды воинов проталкивался какой-то человек. Это был рыцарь из охраны Грааля, он не имел права покинуть свой пост, разве что в самом худшем случае. Но рыцарь улыбался.

– Эркенберт – я хочу сказать, его святейшество – просил немедленно подойти к нему. Он нашел кой-чего, что ты искал. Или кой-кого.

Онемение в лодыжке прошло, и появилась пульсирующая боль, каждый удар сердца отдавался в воспаленном суставе. Голая ступня покраснела и раздулась. Шеф держал ее над землей, пока не свело мышцы, его тошнило от одной мысли, что придется коснуться больной ногой чего бы то ни было. Он все еще старался стоять прямо и выглядеть спокойно, как и подобает воину перед лицом смерти, но все тело начинало дрожать от слабости, боли и усталости. Подумают, что он боится. Как там говорил Бранд? «Воин не должен хромать, пока ноги у него равной длины». Он постарается.

Разговорчики стражников замерли, и Шеф, прикованный за высоко поднятые запястья к стене, попытался выпрямиться.

И перед ним появился император, а рядом Эркенберт.

Они не виделись со времени битвы при Бретраборге, хотя не проходило дня, чтобы они не вспомнили друг о друге. Теперь они пытливо всматривались, чтобы проверить свою память, убедиться, какие следы оставило время.

«Император тоже ранен, – понял Шеф, – его суровое невыразительное лицо время от времени невольно подергивается от боли. От него пахнет кровью и гарью, и морщины на лице прорезались глубже». А император видел перед собой мужчину, не достигшего и тридцати лет, с сединой на висках и со взглядом, прищуренным как у человека на двадцать лет старше. Вокруг пустой глазницы плоть усохла и втянулась. Он шатался от слабости, на ногах его удерживали только оковы. Каждый из двоих однажды уже сохранил другому жизнь. Каждый видел в другом приметы решительности и тяжкого бремени ответственности.

– Ты вероотступник и бунтовщик против Бога, – сказал Бруно.

– Нет, не против Бога, – ни против твоего Бога, ни против любого другого. Только против твоей Церкви. В Англии ни один священник не подвергается преследованиям, ни один христианин не пострадал за свою веру.

Голос императора стал резче:

– Ты прятал от меня Святой Грааль. Выкрал его у меня обманом.

– Я нашел тебе Святое Копье. Если бы не я, оно бы никогда тебе не досталось.

Казалось, император не знает, что сказать. Его растерянность прервал голос фанатичного Эркенберта:

– Ты изготовил подложные книги и ложные Евангелия и распространил их по всему христианскому миру!

– Почему ты думаешь, что они ложные?

– Вот видишь! – крикнул Эркенберт императору. – В своей доброте ты готов простить его даже сейчас. Задумайся же вот о чем. Другие еретики грешны тем, что борются против нашей веры, а этот человек – если он человек – порочит все религии сразу. Если он добьется своего, все книги станут просто написанными словами, которые можно толковать и так и этак. Относиться к ним, как к клятвам лошадиного барышника или обещаниям шлюхи.

– Книги и есть просто слова, – слабо сказал Шеф, он уже терял сознание. – Просто нельзя спросить у писателя, написал ли он правду. Нельзя взглянуть ему в глаза.

– Он усомнился в Слове Божьем, – решительно заявил Бруно. – Это его грех перед Святым Духом. Как он должен умереть, ваше святейшество?

– Мы в Риме. Сделаем так, как делают римляне, мы распнем его.

– Разве он заслуживает умереть так же, как Спаситель?

– Святой Петр был распят вверх ногами, поскольку не дерзнул подражать Спасителю. Прибьем этого с высоко поднятыми над головой руками.

«Только не трогайте мою ногу», – подумал Шеф. Напрасная надежда. Ноги они прибьют тоже. Теперь он все больше и больше виснул на запястьях, все меньше и меньше веса держал на единственной здоровой ноге. Чем раньше он потеряет сознание, тем лучше.

– Сделать это там, где увидят его люди? – спросил голос из подступающей к Шефу темноты.

– Нет. Лучше, если о нем не будет никаких легенд, если он просто исчезнет. Уведите его куда-нибудь в сад. Пусть рыцари Грааля сторожат его, пока он не умрет.

Оковы с его рук сняли, он споткнулся, наступил на больную ногу и рухнул ничком. Император поглядел вслед тащившим его рыцарям.

– Он мог бы быть великим воином рати Господней, – сказал Бруно.

– И сатана некогда был Люцифером, светлейшим ангелом Небес, – откликнулся Эркенберт.

Его руки были вытянуты вверх, а ноги вниз. Он не ощутил, как в запястья вбивали гвозди. Как только стальное острие коснулось его больной лодыжки, он до крови закусил губы, чтобы не закричать, но после первого же удара уже ничего не чувствовал. Мучители прибили под ногами крошечную перекладину, выступавшую от ствола дерева, на котором его распяли, не больше чем на три дюйма, на нее он мог опираться. Почти всем весом. Когда здоровая нога больше не могла его удерживать, он опять повисал на пробитых запястьях, ощущал, как боль стискивает ребра. Теряя сознание, Шеф переносил вес на больную ногу и снова приходил в себя от пронзительной боли. Солнце медленно поднималось к зениту, и нескончаемой была череда обмороков и прояснений сознания.

Боги взирали на него из Асгарда без жалости и сочувствия, но с интересом и расчетливо. Здесь был его отец Риг, с лисьим лицом и коварным взглядом, и Вёлунд, чье место однажды занял Шеф, хромой кузнец, некогда бывший человеком, но взятый в Асгард за свое искусство. Впереди всех стоял одноглазый Один, враг Шефа и покровитель его врагов. Рядом с Одином стоял еще кое-кто, да, на его лице можно было различить следы страданий и змеиного яда, но они уже разглаживались и почти зажили. Из всех лиц меньше всего враждебности выражало лицо Локи. Но в нем было и меньше всего человеческого. Неспроста был Локи отцом, а также матерью чудовищного отродья. Из-за Шефа в мире тоже появились чудовища.

– Он висит, как однажды ты висел, отец, – сказал Локи. – Ты висел девять дней, чтобы обрести мудрость. Ему уже слишком поздно становиться мудрым.

– Он не может обрести мудрость, – сказал Риг. – Он сеет семя мудрости в других.

– Как ты сеял семя в Эдду, Амму и Мотир, мать, бабку и прабабку? – сказал Локи, лояльный, но острый на язык. – Ты обманул их мужей, улучшил породу. Но у этого его семя умрет вместе с ним. Что в том хорошего?

– Может быть, не совсем с ним, – сказал Риг.

– В любом случае, Локи, – вмешался Вёлунд. – Безжильный, изобретатель крыльев, – его настоящее семя не из тела. Его сыновья – это рабы, ставшие свободными. Стальных дел мастер Удд и моряк Ордлав. Воздушных дел мастер Квикка, который теперь носит мой амулет. Косоглазый Стеффи, который носит твой знак. Ты должен быть ему благодарен, Локи. Ты освободился и стал сильнее и станешь еще сильнее, но ты бы так и безумствовал внизу от змеиного яда, если бы он не дал людям повод поверить в тебя.

– Все равно не будет сыновей Шефа, Шефингов, как были сыновья Скволда, Скволдунги, – сказал Один.

Риг ничего не сказал, но Хеймдалль услышал его мысль, и умирающий человек тоже услышал ее. «Ваши Скволдунги проиграли, когда умер Сигурд, – подумал Риг. – Мой сын направил мир по дороге Шефингов. Не по дороге мира и не по дороге войны, но по такой дороге, где наши сыновья и дочери будут свободны в своем выборе, смогут делать себе богов по своему подобию. Будут сами выбирать меж добром и злом».

«Может быть, у Вёлунда найдется для меня место в кузнице, – подумал Шеф, не обращая внимания на беззвучную мысль Рига. – Там мне будет лучше, чем в лисьих норах отца моего Рига».

Видение исчезло, Шеф снова вернулся в мир палящего зноя и мучений. Солнце больше не светило в лицо, оно поднялось высоко над головой, но жгло даже через шапку побелевших волос. «Дадут ли они мне воды? – подумал Шеф. Римские солдаты дали воду Иисусу, я это видел. И что же с Белоснежным Христом? Я не верю в него, но теперь он должен быть моим врагом».

На следующий раз к нему пришел его бывший король, король Восточной Англии Эдмунд. Десять лет назад летней ночью они вместе ждали смерти. Король окончил жизнь раньше него, умер от ножа и долота Ивара, сделавшего ему «кровавого орла». Он пришел к Шефу, когда тот тоже мучился от боли, лишившись своего правого глаза; ему тогда казалось, что он висит на Хлитскьяльфе, приколоченный сквозь глазницу, как сейчас он на самом деле приколочен за лодыжки и запястья. Но куда ушел король? Он сражался и умер за христианскую веру, даже под пытками отказался от нее отречься. Если Белоснежный Христос мог спасти кого-то, то уж, наверное, короля Эдмунда?

Король больше не держал в руках свой позвоночник. Казалось, он смотрит вниз откуда-то издалека, из места гораздо дальше Хлитскьяльфа, откуда боги Асгарда с таким интересом следят за делами людей. У короля и великомученика Эдмунда были теперь другие интересы. Он ушел куда-то дальше.

– В начале было Слово, – сказал он, и слова его падали как крыльчатки ясеня на ветру. – И Слово было у Бога.[7] —Голос его изменился. – Но Слово не было Богом. Слово создали люди. Библия, Заветы, Талмуд, Тора, hadith, Коран, комментарии. Все они созданы людьми. И это люди превратили свои творения в Слово Божье.

– Труд больше, чем простые слова, – мысленно ответил Шеф, вспомнив английскую пословицу.

– Это верно. И поэтому ты можешь быть прощен. Из-за того, что ты сделал, слова могут умереть, потерять свою значительность, ту значительность, в которой отказывали их авторам, простым смертным. Та значительность, которая проистекает от веры, – она может остаться. Те, кто хочет верить в христианское Спасение, в мусульманский Шариат, в Закон иудеев, по-прежнему свободны в своем выборе. Но они не могут заявлять, что их слова священны и неизменны.

Любое толкование может быть оспорено. Ты доказал это своему другу Торвину. Твоя подруга Свандис доказала это тебе. В Слове есть истина, но не единственная истина.

– Могу я верить твоим словам? – попытался Шеф заговорить с тающей фигурой. – Есть ли истина в моих видениях?

– Спроси Фармана, – донесся голос короля на высокой удаляющейся ноте. – Спроси Фармана.

«Фарман около кораблей, – подумал Шеф. – Около воды. Есть ли здесь вода?» Солнце уже светило ему в скулу. Он попытался крикнуть охраняющим его рыцарям, попросить дать ему пить или дать ему умереть, но вместо голоса вырвался только хрип, как воронье карканье. Рыцари разговаривали, они не слышали его.

– Если он в этот раз их не разобьет, они разобьют его.

– Он их разобьет.

– Итальянцы собираются, чтобы защищать своего антипапу.

Лающий смех.

– Итальяшки!

– Говорят, люди видели арабский флот…

– Греки его потопят. Где же твоя вера?

Молчание. Сомневающийся голос произнес:

– Хотел бы я, чтобы мы сражались вместе с императором.

– Мы здесь, чтобы охранять Грааль. И этого еретика.

– От кого? – буркнул сомневающийся.

Шеф знал, что теперь он близок к смерти, и жажда перестала его мучить. Чего он хочет? В последний раз увидеть Годиву? Нет, ей предстоит счастливая жизнь и счастливая смерть, она так же далека от него, как король Эдмунд. Тогда, может быть, он хочет увидеть ребенка, который был бы у них со Свандис? Если ребенок родится, с такой матерью его нет нужды защищать. Он хотел бы, чтобы он не ударил тогда Квикку. Он хотел бы снова увидеть Дом Мудрости и все, что Удд успел придумать за еще одно мирное лето.

Он увидел не Дом Мудрости, а главу его, Фармана, жреца Фрейра. Странно. Шефу доводилось встречать в видениях других знакомых людей, но только один человек видел его, отвечал ему, словно в самом деле был там, и этим человеком был Фарман – в видении кузницы богов. И сейчас Фарман снова появился, настойчиво его расспрашивал.

– Где ты?

– Я не знаю. Где-то в саду.

– Рим от тебя на востоке, – сказал Фарман. – Акведук на юге. Посмотри на тени.

Шеф открыл глаз, посмотрел на тень от дерева, на котором он висел, сейчас уже довольно длинную. Будь у него костяшки на проволоке, он мог бы сосчитать, мог бы сосчитать…

– Этого достаточно. Этого достаточно.

Нога Шефа соскользнула с крошечной перекладины, приделанной не из жалости, а для того, чтобы продлить мучения. Вес его тела переместился на запястья и на больную ногу. На этот раз боль не заставила его очнуться, она милосердно опустила его ниже всех уровней сознания.

Глава 19

Император собирал оставшиеся у него войска у подножия лестницы, от которой его недавно эвакуировали. На этот раз противники не делали попыток обмануть друг друга или застать врасплох. Это было похоже на игру, в которую любят играть солдаты. Два человека садятся напротив друг друга за столом, сцепляются руками, и каждый старается положить руку противника на стол. Соревнование на силу, а в случае равных по силе соперников – соревнование на силу воли. Если солдаты играют достаточно пьяными, они вбивают гвозди, чтобы их острия торчали из стола и прокололи ладонь проигравшего. Это чрезвычайно стимулирует силу воли. И именно так дела обстояли сейчас. Весь день циркулировали разнообразные слухи, одна за другой вспыхивала вдруг паника: итальянцы восстали, у берега видели арабский флот, король язычников улетел на своих волшебных крыльях, чтобы привести новую армию. Все это не имело значения. Король язычников мертв или скоро будет мертв. Его армия будет к завтрашнему утру разгромлена. После этого Бруно намеревался уйти в горы, отступать до самой Германии, где можно будет собрать силы для возвращения. Но нынешнее дело нельзя оставлять неоконченным, нельзя давать повод для легенд о победе над императором.

Бранд после полудня чистил свои доспехи и обдумывал, какое оружие выбрать. У него был такой же настрой, как у императора. Большая часть его армии, вернее, того, что от нее осталось, превратилась в простых зрителей из-за ранений или нехватки боеприпасов и оружия. Он рассчитывал, что большая часть армии противника находится в таком же состоянии. Бранд видел, что сторожевые посты снаружи от стены все время тают – из-за дезертирства и оттого, что надежные части отзывают для неотложных надобностей внутри городских стен. «В конце концов все дело решится в схватке нескольких ратоборцев. Может быть, только двоих ратоборцев», – подумал Бранд.

Вопрос был, каким оружием драться с ублюдком. Бранд не думал, что Бруно окажется так же стремителен, как Ивар, или так же силен, как он сам. Но император определенно был быстрее, чем Стирр и Бранд, и сильнее, чем Ивар. Бранд решил не брать свой топор «Боевой тролль». Против действительно искусного мечника, в отличие от просто хорошего или среднего, топор не давал преимуществ. Бранд взял меч у Гудмунда, помял его в руках и вежливо отказался. В конце концов Бранд решил полагаться на голую силу, а по силе он превосходил любого человека. Он позаимствовал у одного из английских коротышек алебарду и, отпилив половину древка, сделал из нее невероятно массивный топор. Никакой другой человек не сумел бы управляться с ним одной рукой. Это и будет его, Бранда, преимущество. Топор с одной стороны рукояти, шип с другой и наконечник копья впереди. Три оружия сразу, и все три довольно громоздкие. Бранд также отказался от своего щита, взял у кого-то из убитых другой щит и, обкорнав его до половины диаметра, накрепко привязал к левому предплечью, так что кисть руки оставалась свободна. Поверх кольчуги он надел кожаную куртку с еще одного убитого, у нее на левой стороне слой кожи был двойным, это позволяло хотя бы немного обезопасить область, которая должна быть прикрыта нормальным щитом.

Когда у неприятеля опять затрубили в трубы, набычившийся Бранд вышел к вершине лестничного марша. Ему было жарко и хотелось пить – враги давно перекрыли поток воды в акведуке. Бранд уже ничего не боялся.

Император стоял во главе своих отборных тяжеловооруженных пехотинцев. В первых рядах у германцев появились какие-то непонятные устройства.

– Это что ж у них такое? – спросил Бранд у Стеффи, взявшего в руки один из последних трех огненных снарядов.

– Я вижу, у них там навроде шланги, – сказал Стеффи. – Небось для воды. Какие-то водяные насосы. Наверное, чтобы тушить пламя.

И действительно, люди Бруно разыскали муниципальных пожарных и заставили их принести противопожарное оборудование.

– Эти штуки ни к чему, – крикнул Бранд по-норвежски. Он знал, что Бруно поймет его, тот выучил язык за время поисков Святого Копья. Бранд развернул Стеффи назад, легонько подтолкнул его.

– Эй, здоровяк, дай я поднимусь и подеремся, – крикнул Бруно.

– Я спущусь вниз.

– Если я тебя побью, твои люди сдадутся?

– Если ты победишь, спроси их сам. А если победа будет моя, я спрошу твоих.

Бруно подошел к подножию лестницы, а его германцы немного отступили, оставив свободное пространство в двадцать футов шириной.

Но не все взгляды были устремлены на ристалище. Наверху за парапетом шептались Квикка с Озмодом.

– Как ты думаешь, что случилось с хозяином?

– Он разбился! И они его захватили.

– Мертвого? Как считаешь?

– Пошмотрим, – ответил Квикка, по-прежнему шепелявя своим щербатым ртом. – Кто б там внизу ни победил, я намерен, как только стемнеет, скинуть со стены веревки – я приготовил из оснастки змея с полдюжины достаточно прочных – и мы все сможем спуститься. По крайней мере, все англичане. А потом прорвемся и будем искать государя.

– В чистом поле они нас порежут на кусочки. Арбалеты теперь бесполезны.

– С этими парнями то же самое, что с нами. Многие из них уже сыты по горло. Как ни крути, нас три сотни человек, разозлившихся и с ножами, – мы пройдем их насквозь. Направимся туда, где утром стояли эти проклятые машины, и посмотрим, кого сможем поймать.

– Я слышала вас, – вмешалась в их перешептывания Свандис. – Я тоже пойду.