Выбор по Тьюрингу Гаррисон Гарри

– Завидую вашей выносливости, доктор, – сказал Беникоф. – У меня и то ноги заболели, а ведь я только стоял и смотрел. Неужели все операции на мозге продолжаются столько времени?

– Большая часть. Но эта была особенно трудной, потому что мне надо было установить на место и закрепить все эти микрочипы. Пришлось не просто оперировать, но одновременно и решать головоломку: у каждого своя форма, ведь они должны в точности прилегать к поверхности мозга.

– Я заметил. А для чего они?

– Это пленочные ПНЭКи – программируемые нейроэлектронные контакты. Я закрепила их на всех поврежденных участках мозга. Они соединятся с концами перерезанных нервных волокон, которые выходят на эти участки, и будут управлять регенерацией нервов Брайана. Такие ПНЭКи разрабатывают уже много лет, они прошли тщательные испытания на животных. Поразительный эффект они дали и при лечении повреждений спинного мозга у человека. Но в операциях внутри головного мозга их еще никогда не применяли, если не считать нескольких экспериментов. Да и я предпочла бы обойтись без них, если бы могла выбирать.

– А что будет дальше?

– ПНЭКи покрыты живой тканью – нервными клетками человеческих эмбрионов. Клетки должны прорасти и обеспечить контакт между концом каждого из разорванных нервов и по меньшей мере одним квантовым полупроводниковым вентилем на поверхности ПНЭКа. Прорастание, наверное, уже началось и будет продолжаться несколько дней. Как только эти новые волокна врастут в прежние, я займусь программированием ПНЭКов. Каждый из них устроен так, что может направить любой сигнал, приходящий из любого участка мозга, в соответствующее нервное волокно, идущее в другой участок.

– Но как вы можете узнать, куда его направить?

– В этом-то вся трудность. Мы будем иметь дело с сотнями миллионов отдельных нервов, не зная, куда каждый из них посылает свои сигналы. На первом этапе нам поможет анатомическое устройство мозга Брайана: руководствуясь им, мы сможем составить очень приблизительную карту – куда должно идти большинство нервных волокон. Этого будет мало, чтобы обеспечить тонкое мышление, но я надеюсь, что это позволит восстановить минимальный уровень функционирования мозга, несмотря на все неизбежные ошибки при подключении. Например, если двигательная зона мозга пошлет сигнал произвести движение, то какая-нибудь мышца должна будет на него откликнуться, пусть даже не та, какая нужна. Мы получим реакцию, которую впоследствии можно будет скорректировать обучением или тренировкой. На коже Брайана, примерно вот здесь, – она дотронулась пальцем до своего затылка, – я установила контактную плату. Компьютер подключит к ней микроскопические кончики оптических волокон, через которые сможет общаться с каждым из ПНЭКов, находящихся внутри мозга. И тогда этот внешний компьютер можно будет использовать для поиска – он станет разыскивать соответствующие друг другу участки мозга, где запечатлены одни и те же воспоминания или понятия. Когда они будут найдены, компьютер даст команду установить там, внутри, электронный контакт между соответствующими ПНЭКами. Каждый микрочип в отдельности – это что-то вроде телефонного коммутатора, какие были в старину: через него абонент мог соединиться с любым другим. Вот и я с помощью нейронного коммутатора в мозгу Брайана начну восстанавливать оборванные связи.

Бен перевел дух.

– Так вот оно что! Вы восстановите всю его память!

– Вряд ли. Часть памяти, навыков и способностей будет утрачена навсегда. На самом деле я надеюсь восстановить лишь столько, чтобы Брайан смог заново обучиться тому, что утрачено. Для этого потребуется огромная работа. Не забывайте, насколько сложен мозг, – ведь за развитие его структуры отвечает во много раз больше генов, чем за развитие любого другого органа.

– Это я понимаю. А как вы считаете, личность, тот человек, которого мы знаем как Брайана, еще жив?

– Думаю, что да. Во время операции я видела, как его руки и ноги двигались под простынями – точь-в-точь как у человека, который видит сон. Хотела бы я знать, что может видеть во сне этот наполовину разрушенный мозг!

Тьма…

Не знающая времени тьма. Теплая тьма.

Ощущение. Воспоминание.

Воспоминание. Осознание. Присутствие. Кружение, кружение, кружение. Без цели, в пустоте, по бесконечному замкнутому кругу.

Тьма. Где? Чулан. В темном чулане безопасно. Убежище ребенка. Никакого света. Только звуки. Воспоминание возвращается снова и снова.

Звуки? Голоса. Голоса, которые он знает. Голоса, которые он ненавидит. И один новый. Незнакомый. Выговор как по телевизору. Не ирландский. Американский, сразу можно сказать. Американцы. Они как-то приезжали в деревню. Обедали в пабе. Фотографировали. Один сфотографировал его. Дал ему монетку. Золотую. Двадцать пенсов. Накупил сластей. Все съел. Американцы.

Здесь? В этом доме. Любопытство заставило его подойти к двери чулана, взяться за ручку. Он повернул ее, осторожно приоткрыл дверь. Голоса стали громче, яснее. Кто-то кричал. Наверное, дядя Симус.

– Наглость какая – явиться сюда! Да как у тебя духу хватило, мерзавец? Явиться сюда, в тот самый дом, где она умерла, и все такое! Как ты только осмелился…

– Почему вы кричите, мистер Райан? Я сказал вам, почему я сюда приехал. Вот из-за этого.

Это и был новый голос. Американский выговор. На самом деле не американский, такой же ирландский, как и у всех остальных, но все-таки временами американский. Такой редкий случай невозможно было упустить. Брайан совсем забыл про свою обиду из-за того, что его так рано отправили в свою комнату, забыл, какой закатил скандал и как в конце концов оказался в чулане, в темноте, где можно кусать кулаки и плакать, не боясь, что кто-нибудь увидит или услышит.

На цыпочках он пересек маленькую комнату, ощущая босыми ногами сначала холод пола, потом тепло коврика у двери. Ему было уже пять лет, и теперь он мог смотреть в замочную скважину, не подкладывая под ноги толстую книгу. Он прижался глазом к скважине.

– Это письмо я получил несколько недель назад. – У человека с американским акцентом были рыжие волосы и лицо в веснушках. Он сердито взмахнул какой-то бумажкой. – На конверте почтовый штемпель, поставленный здесь. В Таре, в этой деревне. Хотите знать, что там написано?

– Убирайся отсюда! – раскатисто прозвучал низкий, хриплый голос, перешедший в приступ кашля. Дед. Все еще курит по двадцать сигарет в день. – Ты что, слов не понимаешь? Тебя здесь не хотят видеть.

Приезжий понурился, вздохнул:

– Я это знаю, мистер Райан, и не хочу с вами спорить. Я только хочу знать, правда ли все это. Этот человек, кто бы он ни был, пишет, что Эйлин умерла…

– Это правда, клянусь богом, – и убил ее ты! – Дядя Симус все больше выходил из себя. «Наверное, сейчас ударит этого человека, как меня ударил», – подумал Брайан.

– Мне это было бы трудно, ведь я не виделся с Эйлин больше пяти лет.

– Но ты виделся с ней на один раз больше, чем надо, и нечего изворачиваться. Сделал ей ребенка, мерзавец, сбежал и оставил ее на позор. Вместе с ее ублюдком.

– Это не совсем так, да и какое отношение это имеет…

– Убирайся отсюда вместе со своими красивыми словами!

– Я не уйду, пока не увижу мальчика.

– Черта с два ты его увидишь!

Послышался шум борьбы, грохот упавшего стула. Брайан изо всех сил вцепился в дверную ручку. Это слово он хорошо знал. Ублюдок. Это он, так его звали все мальчишки. Но при чем здесь тот человек в гостиной? Брайан не мог этого понять и должен был выяснить. Его, конечно, побьют, но это неважно. Он повернул ручку и толкнул дверь.

Дверь распахнулась и с шумом ударилась в стену. Все замерло. На диване – дед в рваном сером свитере, с сигаретой во рту, от которой струйка дыма поднималась ему прямо в прищуренный левый глаз. Дядя Симус, со стиснутыми кулаками и побагровевшим лицом, рядом с ним на полу упавший стул.

И приезжий. Высокий, хорошо одетый, в костюме с галстуком. Черные, начищенные до блеска туфли. Он смотрел на мальчика, и по лицу его было видно, как он взволнован.

– Привет, Брайан, – произнес он тихо-тихо.

– Берегись! – крикнул Брайан. Но было уже поздно. Дядин кулак, загрубелый за годы работы в шахте, обрушился на лицо человека, сшиб его с ног. В первый момент Брайан подумал, что сейчас они начнут драться, как дерутся у кабачка по субботним вечерам, но на этот раз все было иначе. Приезжий потрогал щеку, взглянул на свою окровавленную руку и поднялся на ноги.

– Ладно, Симус, может, я это и заслужил. Но не больше, так что хватит. Послушай, убери свои кулаки и хоть немного пошевели мозгами. Я видел мальчика, и он меня видел. Что сделано – то сделано. Я думаю о его будущем, а не о прошлом.

– Глянь-ка на них, – проворчал дед, сдерживая кашель. – Как две капли воды, и рыжие оба, и все такое. – Настроение его внезапно переменилось, и он махнул рукой, так что от сигареты посыпались искры. – Иди-ка назад в комнату, малец! Нечего тебе тут смотреть, и слушать нечего. Быстро к себе, пока не попало!

Обрывки, разрозненные, проплывающие вне времени. Давно забытые, бессвязные картины. Окруженные тьмой, перемежающиеся тьмой. Почему все еще темно? Пэдди Дилени. Его отец.

Как кадры из кинофильма, которые мелькают на экране так быстро, что не успеваешь разглядеть. Тьма. Снова кинокадры, опять четкие и ясные.

Оглушительный рев моторов, окно перед ним – таких больших окон он никогда еще не видел, даже в магазинах. Он крепко вцепился в отцовскую руку. Немудрено испугаться – все это было так ново.

– Вон наш самолет, – сказал Патрик Дилени. – Большой, зеленый, с такой нашлепкой сверху.

– 747-8100. Я видел картинку в газете. Мы прямо сейчас в него сядем?

– Очень скоро – как только объявят посадку. Мы сядем первыми.

– И больше я не буду жить в Таре?

– Только если захочешь.

– Нет. Я их ненавижу. – Он засопел, утер нос рукой и взглянул на высокого человека, стоявшего рядом. – А ты знал мою мать?

– Очень хорошо знал. Я хотел на ней жениться, но… Ничего не получилось, были на то причины. Ты поймешь, когда подрастешь.

– Но… Ты мой отец?

– Да, Брайан, я твой отец.

Он уже много раз задавал этот вопрос, но каждый раз не очень ожидал получить откровенный ответ. Теперь, в аэропорту, глядя на огромный зеленый самолет, он наконец поверил. Что-то словно набухло и прорвалось у него внутри, и по лицу его покатились слезы.

– Я не хочу туда возвращаться. Никогда, никогда!

Отец опустился на колени и прижал его к себе так крепко, что ему стало трудно дышать, – но это ничего, теперь все в порядке. Брайан улыбнулся и ощутил во рту соленый вкус слез. Он улыбался и плакал в одно и то же время, потому что не мог остановиться.

Глава 4
12 февраля 2023 года

Входя в операционную на следующий день, Эрин Снэрсбрук все еще чувствовала усталость. Однако, когда она увидела Брайана, усталость как рукой сняло. Столько было уже сделано, столько еще оставалось сделать! Поврежденные ткани мозга, большей частью белое вещество, были уже удалены.

– Собираюсь приступить к имплантации, – сказала она тихо, почти шепотом. Ее слова предназначались не для просвещения тех, кто находился в операционной, а для автоматической записи. Чувствительные микрофоны уловят их, как бы тихо она ни говорила, и запишут все, что происходит.

– Все отмершие ткани уже удалены. Передо мной поверхность разреза в белом веществе. Это участок, где перерезаны аксоны множества нейронов. Проксимальный конец каждого из перерезанных нервов еще жив, потому что по эту сторону разреза расположено тело клетки. Но дистальный конец, остальная часть аксона, синаптически соединяющаяся с другими клетками, уже мертва. Она отрезана от источника питания и энергии. Это означает, что обе части требуют различных подходов. Я сделала оттиски чистых поверхностей разрезов в белом веществе. По этим оттискам изготовлены гибкие микропленочные чипы – ПНЭКи. Компьютер запомнил топографию разрезов и знает, какому их участку соответствует каждый ПНЭК. На месте их будут удерживать клетки соединительной ткани. Сначала я буду расчищать проксимальные концы нервных волокон и присоединять их к чипам, устанавливая каждый на свое место. Торцы аксонов будут обработаны белком, стимулирующим рост. На пленку, из которой состоит чип, нанесены капельки химических соединений, которые, высвобождаясь под действием электрического поля, будут стимулировать рост аксонов, заставляя их тянуться к ближайшей контактной панели. Начинаю.

С этими словами она включила манипулятор, дала ему команду приблизиться к открытому мозгу и опуститься. Крохотные разветвленные пальчики медленно, плавно растопырились и потянулись к поверхности мозга. Манипулятор был снабжен мощным компьютером, способным управлять каждым микроскопическим пальчиком по отдельности. Оконечности пальчиков были слишком малы по сравнению с длиной световых волн, и поэтому объективы системы распознавания размещались на несколько разветвлений выше. Изображение от каждого объектива передавалось в компьютер, который сопоставлял его с другими изображениями, создавая внутри себя трехмерную модель поврежденного мозга.

Все ниже и ниже опускались щупальца машины, одни быстрее, другие медленнее, пока все они не приблизились вплотную к поверхности мозга и не расползлись по ней, заслонив ее от глаз хирурга.

Доктор Снэрсбрук повернулась к экрану монитора и скомандовала:

– Ниже. Стоп. Еще ниже. Немного назад. Стоп.

Теперь она видела то же самое, что видел компьютер, – увеличенное изображение поверхностей разреза. Если надо, она могла выделить наплывом любой их участок или, наоборот, увидеть всю поверхность общим планом.

– Начинайте орошение, – сказала она.

Каждое десятое щупальце было полым – оно представляло собой, в сущности, тоненькую трубочку с электронным клапаном на конце. Поверхность разреза в мозгу начала покрываться мельчайшими капельками – микроскопически мелкими, настолько крохотными были отверстия в щупальцах. Скоро вся поверхность была покрыта невидимым слоем электрофлуоресцентной жидкости.

– Уменьшите свет в операционной, – скомандовала она, и светильники померкли.

Орошение прекратилось – машина-контактор решила, что этого достаточно. Доктор Снэрсбрук выбрала самый нижний участок раны и послала туда по тонким, как волос, оптическим волокнам крохотные лучики ультрафиолетового света. На экране поверхность мозга загорелась множеством светящихся точек.

– Электрофлуоресцентное покрытие нанесено на все нервные окончания. При облучении ультрафиолетом оно излучает достаточно фотонов, чтобы их можно было зарегистрировать. Реакция, вызываемая ультрафиолетовым облучением, происходит только в тех нервных окончаниях, которые еще живы. Теперь начинаю установку имплантатов.

Имплантаты, тщательно подогнанные по форме поверхностей разрезов в мозгу Брайана, лежали на лотке, погруженные в нейтральный раствор. Лоток поставили рядом с головой Брайана и сняли крышку. Щупальца манипулятора с бесконечной осторожностью опустились на них.

– Каждый из этих ПНЭКов-имплантатов изготовлен индивидуально. Они состоят из нескольких слоев гибкой полимерной пленки, в которой находятся полупроводниковые элементы. Пленка должна быть гибкой и эластичной, потому что поверхности разреза уже немного изменились с тех пор, как с них снимали оттиски, по которым изготовлены эти чипы. Дальше будет происходить вот что. На вид чипы кажутся одинаковыми, но на самом деле они, разумеется, все разные. Компьютер рассчитал их размеры так, чтобы каждый в точности соответствовал тому или иному участку поверхности разреза. Теперь он может рассортировать их и установить каждый на нужное место. От каждого чипа отходят несколько световодов, которыми он будет соединен с соседними чипами, так что образуется сеть перекрестных связей между разными участками мозга. Если посмотреть на верхнюю поверхность чипов, то видно, что там на каждом из них торчит еще по паре проволочек. Зачем они нужны, станет понятно на следующем этапе операции. А этот этап закончится, когда будут установлены на место все десять тысяч имплантатов. К чему мы сейчас и приступаем.

Хотя доктор Снэрсбрук и присматривала за общим ходом операции, на самом деле установкой имплантатов управлял компьютер. Щупальца манипулятора двигались так быстро, что расплывались в туманные пятна, и уследить за ними было невозможно. Один за другим крохотные кусочки пленки, сверкнув на мгновение, ложились на место. Наконец был установлен и закреплен последний. Щупальца снова поднялись, и доктор Снэрсбрук почувствовала, что охватывавшее ее напряжение немного ослабло. Она выпрямилась и ощутила острую, режущую боль в пояснице, но заставила себя забыть о ней.

– Теперь начался следующий этап – установление контактов. Поверхность пленок обработана примерно так же, как при изготовлении дисплеев с активной матрицей. Задача каждого полупроводникового элемента состоит в том, чтобы, ориентируясь по люминесценции, найти живой нерв и вступить с ним в физический контакт. Пленка покрыта гормонами роста, которые заставят подходящие к ней нервы образовать с входами полупроводников синаптические соединения. Назначение таких соединений станет очевидным на следующем этапе. А каждое отмершее дистальное волокно будет заменено эмбриональной клеткой, подвергнутой генно-инженерным манипуляциям, – внутри оболочки нервной клетки, которую она заменила, из нее вырастет новый аксон, и вместо старых, отмерших дистальных синапсов возникнут новые. Одновременно с этим будут расти новые дендриты, которые соединят нервную клетку с выходной панелью пленочного чипа.

Операция заняла почти десять часов. Все это время доктор Снэрсбрук не отходила от операционного стола. Когда был установлен последний контакт, усталость обрушилась на нее как лавина. Выходя из комнаты, она пошатнулась и оперлась на дверной косяк, чтобы не упасть. Конечно, и после операции нужно непрерывно следить за состоянием Брайана и ухаживать за ним, но с этим могут справиться и сестры.

Восстановление мозга Брайана отнимало очень много времени и сил. Но у нее были и другие больные, нужно было делать другие плановые операции. Она перекроила свое расписание, запросила и получила помощь самых лучших хирургов и оставила себе только самые неотложные случаи. И все же ей приходилось работать по двадцать четыре часа в сутки – и так уже на протяжении многих дней. Дрожащим голосом она продиктовала в микрофон отчет о только что проделанных процедурах – компьютер запишет и распечатает его. Теперь несколько таблеток декседрина – не слишком это полезно, но поможет дотянуть до конца дня. Она зевнула и потянулась.

– Конец отчета. Включить переговорное устройство. Мадден!

Компьютер принял команду и дал сигнал секретарше.

– Да, доктор.

– Пригласите сюда миссис Дилени.

Она потерла руки и выпрямилась.

– Включить запись, открыть файл на Долли Дилени, – произнесла она и взглянула, загорелся ли маленький красный огонек на подставке настольной лампы. Дверь отворилась, в кабинет неуверенно вошла маленькая худая женщина с беспокойным взглядом.

– Очень хорошо, что вы смогли прийти, – сказала доктор Снэрсбрук с улыбкой, вставая из-за стола и указывая на стул для посетителей. – Прошу вас, устраивайтесь поудобнее, миссис Дилени.

Женщина судорожно сжимала в руках сумочку, держа ее на коленях так, словно пыталась, как барьером, отгородиться ею от всего окружающего.

– Пожалуйста, доктор, называйте меня Долли. Вы можете сказать мне, как он?

В голосе ее слышалось напряжение, хотя она изо всех сил старалась его скрыть.

– Абсолютно никаких изменений, Долли, с тех пор, как мы вчера с вами говорили. Он жив, и мы должны быть за это благодарны. Но у него очень серьезные повреждения, и пройдут недели, а возможно, и месяцы, прежде чем мы сможем узнать результаты лечения. Вот почему мне нужна ваша помощь.

– Но я не медсестра, доктор, не понимаю, чем я могу помочь.

Она поправила на коленях сумочку, по-прежнему напоминавшую барьер. Женщина была недурна собой и выглядела бы еще лучше, если бы не ее поджатые губы. Похоже, жизнь была к ней не слишком милосердна и не доставляла ей особой радости.

– Вы говорите, что вам нужна помощь, но я ведь до сих пор вообще не знаю, что случилось с Брайаном. Мне просто кто-то позвонил и сказал, что в лаборатории произошел несчастный случай. Я надеялась, что вы скажете мне больше. Когда я смогу его увидеть?

– Сразу, как только это будет возможно. Но вы должны знать, что у Брайана обширные мозговые травмы. Серьезно повреждено белое вещество мозга. Нарушена память. Но этому можно будет помочь, если я сумею пробудить у него достаточно много ранних воспоминаний. Вот почему мне нужно как можно больше информации о вашем сыне…

– Приемном сыне, – спокойно вставила она. – Мы с Патриком усыновили его.

– Я не знала. Простите.

– Не надо извиняться, доктор, тут нет ничего такого. Это все знают. Брайан – незаконный сын Патрика. До того как мы познакомились, когда он еще жил в Ирландии, у него была… связь с одной местной девушкой. Она и стала матерью Брайана.

Долли вытащила из сумки кружевной платок, вытерла ладони, снова сунула платок в сумку и громко щелкнула замком.

– Я хотела бы услышать об этом более подробно, миссис Дилени.

– Зачем? Это давнее дело, сейчас оно никого не касается. Моего мужа нет в живых, он умер девять лет назад. К тому времени мы… разошлись. Развелись. Я жила с родителями в Миннесоте. Мы с ним не общались. Я даже не знала, что Пэдди заболел, мне никто ничего не сообщал. Вы понимаете, что я не могла не испытывать некоторую обиду. Я узнала о его болезни только тогда, когда Брайан позвонил мне по поводу похорон. Как вы можете видеть, все это уже в прошлом.

– Я очень вам сочувствую. Но как бы это ни было трагично, подробностей прежней жизни Брайана это никак не меняет. Вот о чем вы должны мне рассказать. Я хочу понять, как шло развитие Брайана. Теперь, когда вашего мужа нет в живых, вы единственный человек, кто может предоставить мне эту информацию. У Брайана серьезно поврежден мозг, уничтожены обширные его участки. Ваша помощь нужна, чтобы восстановить его память. Должна признаться: почти все то, что я делаю, – всего лишь эксперимент. Но это его единственный шанс. Чтобы добиться успеха, я должна знать, где и что искать в его прошлом. Дело в том, что для реконструкции его памяти мне придется воспроизвести все развитие его сознания, начиная с раннего детства. Эту сложнейшую структуру можно восстановить, только начиная с самого нижнего этажа. Нельзя оживить понятия и представления более высоких уровней, пока не заработают более ранние элементы. Нам придется восстанавливать его сознание, весь комплекс его представлений, во многом так же, как оно развивалось изначально, в детские годы Брайана. И тут только вы можете мной руководить. Согласны вы помочь мне вернуть ему его прошлое в надежде, что тогда у него снова появится и будущее?

Губы Долли побелели – так плотно она их сжала. Ее била дрожь. Эрин Снэрсбрук молча, терпеливо ждала.

– Это было очень давно. С тех пор мы с Брайаном стали чужими друг другу. Но я вырастила его, я старалась, как могла, делала все возможное. Я не видела его с самых похорон…

Она снова достала платок, приложила его к уголкам глаз, убрала в сумку и выпрямилась.

– Я знаю, что для вас это очень трудно. Но мне необходимо располагать этими фактами, абсолютно необходимо. Могу я спросить вас, где вы впервые встретились с вашим мужем?

Долли вздохнула, потом нехотя кивнула:

– Это было в Канзасском университете. Пэдди приехал туда из Ирландии, это вы знаете. Он преподавал в университете. На педагогическом факультете. Я тоже. Планирование семьи. Как вы, конечно, прекрасно знаете, сейчас становится все очевиднее, что наши нынешние проблемы с окружающей средой вызваны, в сущности, перенаселением, так что этот предмет уже перестал быть запретным. Пэдди был математик, очень хороший, даже слишком хороший для нашего факультета. Дело в том, что его пригласил на работу один новый университет в Техасе, и у нас он должен был преподавать, пока тот не откроется. Так они договорились. Они хотели, чтобы он подписал с ними контракт и был им связан. В их интересах, не в его. Он был очень одинокий человек, у него не было друзей. Я знаю, что он тосковал по Дублину, ужасно тосковал. Он так и говорил, когда мы с ним об этом разговаривали: «Ужасная тоска». Не то чтобы он очень любил говорить о себе. Он читал лекции студентам, которым нужно было только отбыть время, его предмет их совершенно не интересовал. Ему это очень не нравилось. Вот примерно тогда мы и начали встречаться. Он делился со мной своими горестями, и я знаю, что общение со мной приносило ему утешение.

Она ненадолго умолкла, потом продолжала:

– Не знаю, почему я вам все это рассказываю. Наверное, потому, что вы доктор. До сих пор я держала это про себя, ни с кем об этом не говорила. Теперь, когда его уже нет, я могу наконец произнести это вслух. Я… я не думаю, чтобы он когда-нибудь меня любил. Со мной ему было просто удобно. Демография довольно широко пользуется математикой, так что я могла кое-как следить за его мыслями, когда он говорил о своей работе. Правда, очень скоро я переставала его понимать, но он этого, по-моему, не замечал. Мне кажется, я просто создавала ему уют своим присутствием. Меня это не слишком огорчало, во всяком случае на первых порах. Когда он сделал мне предложение, я с радостью ухватилась за этот шанс. Мне тогда было уже тридцать два, и моложе я не становилась. Вы знаете – говорят, если девушка не выйдет замуж до тридцати, то для нее все кончено. Так что я согласилась. Старалась забыть все девичьи фантазии о романтической любви. В конце концов, и браки по расчету бывают удачными. В тридцать два девушке нелегко жить одинокой. А он – если он кого-нибудь и любил, то только ее. Она умерла, но это не имело никакого значения.

– Значит, он говорил с вами об этой девушке из Ирландии?

– Конечно. Трудно рассчитывать на то, чтобы человек в его возрасте оставался девственником. Даже в Канзасе. Он был очень честный, прямолинейный человек. Я знаю, что та девушка была ему очень, очень близка, но все это давно осталось позади. О мальчике он на первых порах не говорил ничего. Но прежде чем сделать мне предложение, он рассказал, что произошло там, в Ирландии. Все рассказал. Не скажу, чтобы я была рада, но я решила, что это дело прошлое, и все тут.

– И что вы узнали о Брайане?

– Все, что знал Пэдди, но это было очень мало. Только как его зовут и что он живет с матерью в какой-то деревне. Она ни за что не желала ничего слышать о Пэдди, и я знала, что это его очень огорчало. Его письма возвращались нераспечатанными. Когда он пробовал посылать деньги для мальчика, их отказывались получать. Он даже посылал деньги тамошнему священнику, чтобы тот отдавал их мальчику, но и из этого ничего не вышло. Пэдди не брал их обратно, а жертвовал на церковь. Священник помнил об этом и, когда девушка умерла, написал Пэдди. Он очень переживал, хотя и старался не показывать. А потом попытался заставить себя выбросить все это из головы. Тогда-то он и сделал мне предложение. Я вам уже говорила – мне было более или менее ясно, почему он так поступил. Но даже если мне это и не совсем нравилось, я не подала виду. Ее нет в живых, а мы муж и жена, и все тут. Мы даже больше об этом не говорили. Вот почему я была так потрясена, когда пришло то гнусное письмо. Он сказал, что должен выяснить, что происходит, и я не стала возражать. А когда он вернулся из той первой поездки в Ирландию… Я никогда еще не видела, чтобы что-нибудь могло так подействовать на человека. Теперь речь шла только о мальчике – кроме него, все осталось в прошлом. Когда Пэдди сказал мне, что намерен его усыновить, я сразу же согласилась. Своих детей у нас не было, не могло быть, у меня было бесплодие. Я подумала об этом маленьком мальчике-сироте, который растет в какой-то грязной дыре на краю света… Вы понимаете, что у меня на самом деле не было выбора.

– А вы сами бывали в Ирландии?

– Мне незачем было туда ездить. Я и так все знала. Мы провели медовый месяц в Акапулько. Сплошная грязь. Почему-то мало кто понимает, что Соединенные Штаты – вполне приличная страна, намного лучше, чем все эти заграницы. А к тому времени уже состоялось новое назначение, Пэдди теперь преподавал в Университете свободного предпринимательства и получал вдвое больше денег, чем в Канзасе. Это пришлось очень кстати – нам пришлось очень много заплатить этим ирландским родственникам. Но дело того стоило: нужно было спасти мальчика от этой ужасной жизни. Пэдди все там устроил, хотя это было не так легко. Ему пришлось три раза побывать в Ирландии, прежде чем все уладилось. Пока Пэдди в последний раз был там, я приготовила комнату для мальчика. У Пэдди был там приятель, какой-то Шон, не помню фамилии, они вместе учились в школе. Он стал адвокатом – солиситором, так это там называется. Пэдди пришлось передать дело в суд и предстать перед судьей. Первое, о чем они спросили, – венчались ли мы по католическому обряду. Если нет, то никаких шансов на усыновление не было. Потом экспертиза для установления отцовства – унизительная процедура. Но дело того стоило. Самолет опаздывал на четыре часа, но я так и сидела в аэропорту. Мне показалось, что они вышли самыми последними. Я никогда не забуду эту минуту: Пэдди выглядел таким усталым, а мальчик… Бледный, как бумага, – наверное, за всю свою жизнь никогда не бывал на солнце. Тощий, руки торчат из этой грязной куртки, как палки. Помню, я даже оглянулась по сторонам – мне на секунду стало стыдно, что меня увидят с мальчиком, который так одет.

Доктор Снэрсбрук сделала ей знак остановиться и еще раз взглянула, горит ли красный огонек.

– Вы хорошо помните этот момент, Долли?

– Я никогда не смогу его забыть.

– Тогда вы должны все мне рассказать в мельчайших подробностях. Ради Брайана. Его память… ну, скажем, повреждена. Все воспоминания остались на месте, но мы должны, так сказать, напомнить ему о них.

– Я не понимаю.

– Согласны ли вы помочь мне, даже если не все понимаете?

– Да, если вы хотите, доктор. Если вы говорите, что это так важно. Я привыкла верить на слово. В нашей семье головой был Пэдди. Ну и Брайан, конечно. Я думаю, они оба смотрели на меня сверху вниз, хоть и никогда в этом не признавались. Но это всегда чувствуется.

– Долли, даю вам честное слово, что вы единственный человек на свете, кто может сейчас помочь Брайану. Больше никто не будет смотреть на вас сверху вниз. Вы должны восстановить эти воспоминания. Вы должны описать все в точности, как вы запомнили. До мельчайших подробностей.

– Хорошо, если это так важно, как вы говорите, и если это поможет. Я сделаю все, что смогу. – Она с решительным видом села прямо. – В то время, совсем маленьким, мальчик был мне очень дорог. Он отдалился от меня только потом, когда стал старше. Но я думаю… Нет, я знаю, что тогда я ему была нужна.

…Пэдди и Брайан подошли к ней. Оба выглядели ужасно усталыми. Пэдди держал мальчика за руку. Отец и сын – эти рыжие волосы с золотистым отливом, тут ошибиться было невозможно.

– Я должен получить багаж, – сказал Пэдди. Он поцеловал ее, оцарапав ей лицо своей щетиной. – Присмотри за ним.

– Как ты себя чувствуешь, Брайан? Я Долли.

Мальчик опустил голову и молча смотрел в сторону. Слишком маленький для восьми лет. Больше шести ему не дашь. Костлявый и грязноватый. Питание, разумеется, скверное, привычки еще хуже. Придется им заняться как следует.

– Я приготовила тебе комнату – она тебе понравится.

Не подумав, она протянула руку и обняла его за плечи, но почувствовала, как он вздрогнул, и убрала руку. Нелегко с ним придется. Она заставила себя улыбнуться, стараясь не показать, как неловко себя чувствует. Слава богу, вот и Пэдди с чемоданами.

Почти сразу же, как только автомобиль тронулся, мальчик заснул на заднем сиденье. Пэдди широко зевнул и извинился.

– Ничего. Тяжелый был перелет?

– Просто очень долгий и утомительный. И, ты знаешь, – он оглянулся через плечо на Брайана, – во многих отношениях не такой уж простой. Вечером расскажу.

– А что там за история с паспортом, о которой ты говорил по телефону?

– Чиновничьи придирки. Что-то о том, что я родился в Ирландии и получил американское гражданство, а Брайан все еще ирландец, хотя это должно было быть оговорено в бумагах по усыновлению. Американский консул в Дублине ничего такого не говорил. Нам дали заполнить какие-то анкеты, и в конце концов оказалось проще оформить Брайану ирландский паспорт, чтобы потом разобраться с этим здесь.

– Мы сразу же это сделаем. Теперь он американский мальчик, ему не нужен какой-то там иностранный паспорт. А когда мы приедем, увидишь – я приготовила свободную комнату, как мы договорились. Койка, маленький письменный стол, несколько симпатичных картинок. Ему понравится.

Брайану это новое место сразу пришлось не по душе. Сначала он был слишком измучен, чтобы думать об этом. Он проснулся, когда отец внес его в дом, проглотил несколько ложек какого-то странного на вкус супа и, видимо, снова заснул прямо за столом. А когда проснулся утром, расплакался – так все вокруг было незнакомо и страшно. Его спальня оказалась просторнее, чем гостиная там, дома. Весь привычный ему мир исчез – даже его одежда. Шорты, рубашка, куртка – все куда-то делось, пока он спал. Вместо них появилась новая одежда, разноцветная и яркая вместо прежней черно-серой. Длинные брюки. Дверь отворилась, и он, вздрогнув от испуга, нырнул под простыню. Но это был его отец с едва заметной улыбкой на лице.

– Хорошо спал?

Брайан кивнул.

– Прекрасно. Прими душ – вон там, он устроен точно так же, как в Дублине, в отеле. И одевайся. После завтрака я покажу тебе твой новый дом.

К душу предстояло еще привыкнуть, и Брайан пока еще не мог понять, нравится ему эта штука или нет. Дома, в Таре, он вполне довольствовался большой чугунной ванной.

Когда они вышли на улицу, он почувствовал, что все вокруг слишком незнакомо, слишком ново, чтобы сложиться в цельную картину. Солнце слишком жаркое, воздух слишком влажный. Дома все какие-то неправильные, автомобили чересчур большие и едут не по той стороне дороги. Не так просто будет здесь освоиться. Тротуар уж очень гладкий. И кругом вода, ни холмов, ни деревьев, один только плоский океан с грязной водой, и из нее со всех сторон торчат какие-то черные металлические штуки. Что это такое? Почему они не на суше? Прилетев в большой аэропорт, они пересели в другой самолет и пересекли весь Техас – так сказал отец, – чтобы попасть сюда, в какое-то пустое место без конца и края. Приехали из аэропорта и поставили машину на стоянку.

– Мне здесь не нравится, – сказал он, не задумываясь, тихо, про себя, но Пэдди услыхал.

– Придется привыкать.

– Посреди океана?

– Ну, не совсем. – Пэдди показал на тонкую бурую полоску на далеком горизонте, которая дрожала и переливалась в потоках горячего воздуха. – Вон там берег.

– И деревьев тут нет, – сказал Брайан, оглядывая это странное место.

– Деревья есть перед торговым центром, – сказал отец, но Брайан отмахнулся.

– Настоящих деревьев, а не таких, которые в бочках. Тут все не так. Почему не построили это место как полагается, на земле?

Они дошли до конца металлической платформы, на которой располагался университетский городок и жилые кварталы, и уселись отдохнуть в тени, на скамейке над морем. Прежде чем ответить, Пэдди медленно набил трубку и закурил.

– Это не так просто объяснить, пока ты еще мало что знаешь про эту страну и про то, как тут делаются дела. В общем, все сводится к политике. У нас, в Соединенных Штатах, есть законы, которые касаются денег на исследования, на научную работу в университетах, и там написано, кто может и кто не может вкладывать в них деньги. Некоторые наши крупные корпорации считают, что мы отстаем от Японии, где правительство и промышленные компании финансируют исследования вместе. Изменить наши законы они не могли, поэтому отыскали в них лазейку. Здесь, в пяти с лишним километрах от берега, за пределами территориальных вод, федеральные законы и законы штата теоретически теряют силу. Наш университет построен на старых нефтяных платформах и намытой земле. А занимается он исключительно разработкой новых продуктов и технологий. Когда для него подбирали преподавателей и студентов, на охоту за головами денег не жалели.

– Охотники за головами живут на Новой Гвинее. Они убивают людей, отрезают им головы и коптят на огне, так что головы становятся совсем маленькими. У вас тут такие тоже есть?

Пэдди улыбнулся, увидев замешательство мальчика, и взъерошил ему волосы рукой. Брайан увернулся.

– Это не такая охота за головами. Это значит предложить кому-нибудь много денег, чтобы он ушел со своей прежней работы. Или предоставить большие стипендии, чтобы заполучить самых лучших студентов.

Брайан переваривал эту новую информацию, щурясь на солнечные блики, игравшие на воде.

– Значит, если за твоей головой тоже охотились, ты какой-то особенный?

Пэдди улыбнулся – ему понравилось, как мальчишка соображает.

– Ну, пожалуй. Наверное, раз я тут.

– А что ты делаешь?

– Я математик.

– Двенадцать плюс семь равно девятнадцати, как в школе?

– Начинается все с этого, а дальше становится гораздо сложнее и интереснее.

– Например, как?

– Например, после арифметики идет геометрия. А потом начинается алгебра, а потом дифференциальное исчисление. Есть еще теория чисел, но она немного в стороне от главной линии развития математики.

– А что такое теория чисел?

Лицо мальчика было так серьезно, что Пэдди улыбнулся и хотел перевести разговор на другую тему, но передумал. Брайан постоянно удивлял его какими-то неожиданными высказываниями. Похоже, он был способный парнишка и верил, что понять можно все, надо только правильно задать вопрос. Но как объяснить восьмилетнему мальчику хотя бы основы высшей математики? Впрочем, можно начать с малого.

– Ты знаешь, что такое умножение?

– Знаю. Это здорово – вроде как 14 умножить на 15, и получается 210, потому что это значит – 6 раз по 35 или 5 раз по 42.

– Ты уверен?

– Точно. Потому что это все равно что умножить 2 на 3, потом на 5 и на 7. Мне нравится цифра 210, потому что она сложена из четырех разных крепких чисел.

– Крепких чисел? В Ирландии есть такой термин?

– Нет. Я это сам выдумал, – гордо сказал мальчик. – Крепкие – это такие числа, у которых нет никаких частей. Как 5 или 7. Есть и большие – 821 или 823. Или 1721 и 1723. Из тех, что побольше, многие идут парами вроде этих.

Только теперь Пэдди сообразил, что крепкими Брайан называет простые числа. Откуда восьмилетний мальчик мог узнать о простых числах? Разве в таком возрасте их этому учат? Он не мог припомнить.

Был уже двенадцатый час, когда Долли выключила телевизор. Она обнаружила Пэдди на кухне – он сидел с потухшей трубкой, глядя невидящими глазами в темноту.

– Я иду спать, – сказала она.

– Ты знаешь, что как будто сделал Брайан? Сам, без посторонней помощи. В восемь лет. Он открыл простые числа. И не только – он, похоже, придумал несколько довольно удобных способов их отыскивать.

– Он очень серьезный мальчик. Никогда не улыбается.

– Ты меня не слушаешь. Он очень умен. Больше того – у него врожденные способности к математике, каких нет у большинства моих студентов.

– Если ты так считаешь, скажи в школе, пусть ему устроят тесты и определят коэффициент интеллектуальности. Я устала. Утром поговорим.

– Эти тесты слишком ориентированы на определенное культурное окружение. Может быть, позже, когда он поживет здесь некоторое время. Я поговорю с его учителями, когда поведу в школу.

– Только не смей это делать в самый первый день! Ему надо сначала привыкнуть, освоиться. А тебе пора подумать о своих собственных студентах. Завтра в школу поведу его я. Вот увидишь, все будет прекрасно.

Школу Брайан сразу возненавидел. С самой первой минуты. И толстого чернокожего директора – его тут называли принципалом. Все здесь было не так. Непривычно. И все смеялись над ним, с самой первой минуты. А начала учительница.

– Вот здесь будет твое место, – сказала она, неопределенно махнув рукой в сторону ряда столов.

– Третее?

– Да, третье. Только произнеси правильно – «третье». – Она с деланной улыбкой подождала его ответа, но он молчал. – Скажи «третье», Брайан.

– Третее.

– Не «третее», а «третье». У тебя получается «треть ее». Треть кого?

И тут все дети разразились ехидным хохотом. «Треть кого?» – шептали они ему в спину, как только учительница отворачивалась. Когда зазвонил звонок и урок кончился, Брайан вышел в коридор вместе со всеми, но не остался там, а пошел прочь от школы, прочь от них всех. Он шел и шел не оглядываясь.

– Так кончился его первый день в школе, – сказала Долли. – Убежал после первого же урока. Принципал позвонил мне, и я ужасно перепугалась. Уже стемнело, когда полицейские отыскали его и привели домой.

– А он сказал вам, почему это сделал? – спросила доктор Снэрсбрук.

– Ну нет, он был не такой. Или молчит как рыба, или проходу не дает со всякими вопросами, только так. И никакой общительности. Можно сказать, что у него был один-единственный друг – его компьютер. Казалось бы, этого ему должно по горло хватать за время занятий в школе – там же теперь везде компьютеры, вы знаете. Но нет. Придет домой – и опять за свое. И не то чтобы играть в какие-нибудь игры: нет, он сочинял программы на «лого» – это язык, которому их учили в школе. И очень хорошие программы, так говорил Пэдди. Обучающиеся программы, которые сами писали программы для себя. У Брайана всегда была какая-то особая тяга к компьютерам.