Хвост огненной кометы Положенцев Владимир

Главком задерживается

7.03. Уже несколько минут назад самолет главкома ВВС должен был находиться в воздухе и держать курс на Моздок. Однако его двигатели вяло, и монотонно вращались на холостом ходу, а трап, придвинутый к закрытому люку, заносило крупным мокрым снегом. Генерал задерживался, хотя накануне мне несколько раз звонил начальник его пресс-службы подполковник Геннадий Лисенков и кричал в трубку: «Вылет ровно в семь. На полминуты опоздаете, без вас улетим». Теперь Гена нервно топтался у крыльца КП и барабанил пальцами по пухлой кожаной папке, зажатой под мышкой. Он был в гражданке – черной меховой шапке и невзрачной синей куртке, из-под полы которой одним концом выбивался полосатый, видимо домашней вязки шарфик. Мех неведомого зверя намок и слипся. С него на запотевшие Генины очки спадали крупные капли. Мы, журналисты, промеж себя посмеивались – это Лисенков специально под простолюдина вырядился, чтобы чеченские снайперы на мушку не взяли. Шутили и волновались. Не потому что предстояло лететь на войну, а наоборот думали: вот приедет Степаныч и даст нам отбой. Хотя и понимали, что вряд ли. И так на информационном фронте полный провал – и по ящику и в газетах сплошная дудаевская пропаганда. Вернее удуговская. Что и говорить, Мовлади не сидел, сложа руки.

Журналистов для поездки в Грозный отобрали немного: две съемочные группы программы «Время» (в каждой корреспондент и оператор без видеоинженера и звуковика), корреспондента Интерфакса Виталика Джибути и двух газетчиков – Сашу Будберга из «Московского комсомольца» и какую-то девицу из «Комсомольской правды».

Дверь КП открылась, и на крыльцо вышел заместитель Лисенкова майор Александр Дробышевский. Он, в отличие от своего начальника, был в военной форме ВВС. К тому же не в зимней шапке, как другие офицеры, ожидавшие Дейнекина, а в лихо изогнутой, аля Паша Грачев, фуражке, напоминающей мини трамплин.

– Заходите в ЗАД (зал для делегаций), главком задерживается.

Мой коллега и друг, тоже спецкор ОРТ, Шура Оносовский не двинулся с места и проворчал:

– Чую никуда мы сегодня не полетим. Может, сразу разъедимся? У меня ребенок болеет. Хорошо хоть машины не отпустили.

В двух редакционных «четверках» берегли от сырости себя и видеоаппаратуру наши операторы.

Майор подошел к нам с Шуриком.

– Петра Степановича вместе с Колесниковым в Кремль вызвали. Кажется, ночью дворец Дудаева взяли.

– Кажется, – махнул рукой Оносовский.-В пресс-службе ВВС работаешь, а ни хрена толком не знаешь.

Дробышевский не обиделся. Мы давно работали с летунами и немало хорошего друг для друга сделали.

– Кому в Кремле в такую рань быть? – продолжал ворчать Шура. – Дедушка, наверное, еще седьмой сон видит.

– Кто-нибудь, там, да и есть, – повернулся к нам спиной майор, давая понять, что не желает продолжать бессмысленный разговор. – Пошли в ЗАД.

В зале было тепло и не многолюдно. Уютную атмосферу создавали несколько неярких настенных светильников и работающий телевизор.

Начались энтэвэвшные новости. Во первых строках ведущего, разумеется, информация из Чечни. Ни слова о взятии дворца. Только, «по некоторым данным, федералы блокировали здание Совмина и гостиницу „Кавказ“, повстанцы оказывают яростное сопротивление». Затем на экране появилась небезызвестная Елена Масюк с обломком стабилизатора от авиабомбы в руках и, как всегда эмоционально, стала рассказывать о ковровых бомбардировках населенных пунктов близ Бамута.

– Вот ведь… – нехорошо выругался, несмотря на присутствие дамы из «Комсомолки», майор Дробышевский. – Она же показывает хвост от САБа, осветительной бомбы! Четвертые сутки по всей Чечне сильные туманы, какие ковровые бомбардировки! Мы вообще в воздух не поднимались.

– А кто тогда осветительные сбрасывал? – ехидно поинтересовался Саша Будберг.-Сами говорили, у Дудаева авиации не осталось.

– Ох, и штучка, эта Масючка! – поддержал Дробышевского мой друг Шура.-Отольются когда-нибудь кошке мышкины слезы.

Оносовский оказался как всегда прав. Через несколько лет Елену вместе со съемочной группой похитят ее лучшие друзья – «чеченские повстанцы» и продержат в зиндане почти полгода.

Дежурный офицер, тяжело сопя, подошел к телевизору, надавил кнопку выключателя и зажег большой свет. Недружелюбно окинул взглядом пишущую и снимающую братию. В его глазах отчетливо читалось – ну и гады же вы все, журналюги!

Я приблизился к окну. Чкаловский уже посыпало не редкой снежной перхотью, а заносило настоящей метелью. В такую погоду даже вороны не летают, подумалось мне. Словно услышав мои мысли, Гена Лисенков положил мне руку на плечо.

– Нашим асам никакая пурга не страшна.

– Что и требовалось доказать, – пробубнил Будберг, уткнувшись носом в белый ворсистый шарф.

К Тушке главкома подогнали огромный реактивный антиобледенитель и начали обдувать крылья. Агрегат ревел так, что дрожали стекла. Казалось, где-то рядом пытается взлететь штурмовик, привязанный канатом к дереву.

Около девяти на столе дежурного пронзительно зазвенел телефон. Все с надеждой повернули к майору головы.

– Принято! – рявкнул в трубку офицер и кивнул уже нам. – Главнокомандующий только что подъехал к КПП.

Всех журналистов тут же препроводили на борт и усадили в самом хвосте, за засовским купе.

Как только люк за генералом Дейнекиным закрылся, двигатели стали набирать обороты. Метель не унималась, но летчики уверено и быстро заруливали по дорожкам, словно они управляли не лайнером, а автомобилем. Один лихой поворот, второй, третий и самолет замер на взлетной полосе.

– Интересно, – потер ладонью запотевший иллюминатор, сидевший со мной Шура Оносовский, – почему Пушкин сказал, что в Моздок он больше не ездок?

Я увидел, как за его мощным плечом из крыла лайнера выдвигаются закрылки.

– Кажется, в Моздоке на пути в Тифлис у него сломалась карета. Видимо, местная дорога не понравилась.

– Не-ет, – протянул недоверчивый Шура, – что-то более серьезное расстроило Александра Сергеевича.

Шура почти полный тезка великого поэта.

Двигатели заработали на полную мощь, и самолет побежал по бетонке. Через пару минут он пробился сквозь плотное одеяло облаков и во все иллюминаторы влился яркий солнечный свет. В салоне запахло весной. Даже не верилось, что в двух часах лета от Москвы идет война.

На полпути нас растолкал подполковник Лисенков:

– Шеф приглашает.

– Камеру берем?

– Потом.

Дворец взят

Петр Степанович Дейнекин, пожалуй, единственный генерал, который вызывал у меня (да и не только у меня) глубокую симпатию. В нем не было ни показной генеральской лихости, ни напускной самоуверенности, ни надменности. Словом ничего солдафонского. Напротив, он производил впечатление человека сдержанного, разумного, вежливого и очень порядочного. Я даже с трудом мог предположить, что он способен кому-то что-нибудь приказать. Однако его подчиненные в один голос утверждали – во время боевой работы он спуску никому не дает.

Главком поздоровался с нами за руки и указал на свободные кресла:

– Не будем сейчас ничего снимать, хорошо?

Мы с Шурой дружно кивнули.

– Ночью дудаевцы ушли из дворца. Центр Грозного наш.

– Ушли вместе с Ковалевым? – поинтересовался Джибути, яростно строча в записную книжку.

– По нашим данным, правозащитники покинули Белый дом уже несколько дней назад.

– Вы чеченцев оттуда выкурили?

– Мы применяли по дворцу бетонобойные бомбы БетАБ 500. Эти боеприпасы прошивают верхние этажи, как картон и взрываются в самом низу.

– Кто же после этого мог уйти?

Петр Степанович помешал ложкой в стакане с чаем.

– Так сообщают разведчики.

– А на Бамут какие бомбы сбрасывали? – ослабил на горле шарф Будберг.

Ни один мускул не дрогнул на лице главкома.

– Я смотрел в машине НТВ. Ни Бамут, ни населенные пункты рядом с ним, мы не бомбили. И вообще, – Петр Степанович слегка повысил голос, – я могу дать отчет за каждую использованную нами авиабомбу. Под Бамутом мы работали по подземным складам боеприпасов. Боевики их устроили в бывших шахтах межконтинентальных ракет. До этого мы наносили точечные удары по трем аэродромам – Калиновская, Грозный – Северный и Ханкала, уничтожили в первый же день все 226 дудаевских самолета. В основном, это учебно-тренировочные Л-39 чешского производства. При модернизации они могли бы нести и боевую нагрузку.

– Правда, что в Кремле опять говорят о перемирии?

– Да? – вскинул брови генерал.-Мне об этом ничего не известно. Вчера же по вашему каналу, – Дейнекин кивнул на меня, – Борис Николаевич заявил, что с Дудаевым мы говорить не будем.

– А позавчера, – ухмыльнулся мой друг Шура, – Черномор встречался с Абубакаровым и Имаевым и якобы договорился о поэтапном прекращении огня. У них там семь пятниц на неделе. Завтра опять чего-нибудь придумают. Как вы в таких условиях воюете, не понимаю.

Петр Степанович только развел руками.

На этом короткая встреча с главкомом закончилась. Можно было бы, конечно, задать ему пару колючих вопросов. Почему, например, бомбардировка Дворца началась в тот момент, когда Виктор Степанович сидел за столом переговоров с дудаевскими эмиссарами? Не согласованность с центром или обычная армейская неразбериха? Или почему ВВС использует (были видеоподтверждения) запрещенные кассетные бомбы? Но не хотелось мучить главкома. С нашими кремлевскими стратегами-то наступать бежать, то отступать, действительно, много не навоюешь, а Дейнекин в этой дурацкой ситуации оказался крайним. Впрочем, как выяснилось позже, не только он, вся российская армия.

ЧУЖИЕ СРЕДИ СВОИХ

Хороший информационный оператор никогда не спорит с корреспондентом, снимает то, что ему говорят от «а» до «я», а, главное, сам ищет интересную картинку и нажимает на гашетку видеокамеры, даже тогда, когда журналиста нет рядом. Еще с прежнего режима большинство операторов программы «Время» привыкли слушаться корреспондента (не новичка, конечно) беспрекословно, но, как и в советские времена лишнего не делали и инициативу проявляли редко. Многие, но не все. Мы с Оносовским не знали, какие опера нам попались, до этого мы с ними не работали, а потому, деля их между собой, просто бросили монету. Мне достался Саня Анненков, потомок известного декабриста, Оносовскому Володя Кипин. Оба лет тридцати пяти.

Наш самолет, несмотря на сильный туман, плавно приземлился на аэродроме моздокской военной базы и застыл не далеко от стайки черно-коричневых штурмовиков СУ-25, выстроившихся в линию на краю бетонки. Возле каждого «грача» горками возвышались бомбы, ракеты, контейнеры от «НАРов» и «Вихрей». Солдаты ломами вскрывали какой-то длинный ящик, видимо тоже с ракетами.

– Прибытие главкома снимаем? – сразу же навис надо мной Анненков, успевший уже подхватить штатив, кофр с батарейками и кассетами, микрофон и свои личные вещи.

Шустрый малый, подумал я, повезло.

– Гаси» все подряд, с рук. Железо я сам возьму.

Дробышевский выпустил журналистов из самолета первыми. Наши опера» тут же включили камеры. Главком не выходил из самолета минут пять, и за это время они успели «облизать» все штурмовики с бомбами, чумазых солдатиков с ломами, застывшие неподалеку боевые вертушки. Поставили штативы, чтобы зафиксировать на длинном фокусе необъятный палаточный лагерь объединенной группировки войск, почти вплотную прилегавший к аэродрому. Однако со стороны городка прибежали два офицера в полевой форме, представились особистами, и грозно заявили, что съемки здесь категорически запрещены.

– Ну, в чем дело, Саня? – вскинулся на Дробышевского мой друг.-Сами привезли сюда и сами работать не даете. Потом удивляетесь, почему на экране одни дудаевские боевики.

Лисенков и Дробышевский стали объяснять особистам что-то про Первый канал и кивать на главкомовский самолет. Офицеры были непреклонны. Мало того, они потребовали кассеты с уже отснятым материалом. Но тут на трапе показался Петр Степанович, и мы с операторами дружно попросили у него защиты. Главком кинул особистам всего пару слов и те, гневно оборачиваясь на нас, ушли.

У Дейнекина было виноватое лицо.

– Пока не снимайте. Разберемся.

Он сел вместе со своими замами в «Волгу» и уехал.

– И чего теперь? – поинтересовался у начальника пресс-службы ВВС Володя Кипин.

– Ждем автобус, – как-то растеряно ответил Гена Лисенков.

Прождали минут сорок, а потом потопали на базу пешком.

Грунтовую дорогу до нее напрочь размесили танки, БТРы и БМП. Передвигались по обочине, то и дело, сползая в жирную грязь, и уворачиваясь от бронетехники. Шли мимо палаточного лагеря, который производил гнетущее впечатление. Здесь начиналась война, и мозг отказывался в это верить.

Когда дотащились до бетонной дороги со шлагбаумом, Дробышевский узнал у солдат, где находится штаб.

Мы с Анненковым приотстали.

– Возьми Бетакам на плечо, – шепнул я ему, – и жми на клавишу, когда что-нибудь интересное заметишь. Нужно же из чего-то репортаж делать.

Чтобы не видно было, что камера работает, Саня залепил красную лампочку жвачкой.

Наконец повернули к штабу. Оносовский шагал вместе со своим оператором впереди, и что-то эмоционально доказывал Лисенкову. Я же поставил штатив и велел Анненкову, наплевав на все запреты, снять адресный план штаба. Вдруг у его дверей послышался крик. Скорее даже, не крик, а душераздирающий вопль.

– А-а! – голосила женщина за мощной спиной Оносовского.-Будьте вы прокляты! Мерзавцы! Наши мужья за Родину жизни свои отдают, а вы только гадости про них рассказываете!

Оносовский отступил назад, и я увидел истерично рыдающую женщину, прикрывающую ладонями лицо. Она несколько раз громко всхлипнула и повалилась навзничь. К ней тут же бросились курившие у дверей офицеры и унесли в штаб. Журналисты, вместе с пресс-службой ВВС, как вкопанные застыли на месте.

– Посторонись, – раздалось сзади, и кто-то грубо подтолкнул меня в плечо. Мимо прошагал прапорщик. Он обернулся и сплюнул.

– Ты видел? – приблизился ко мне Оносовский с широко раскрытыми глазами.-Вот эта встреча! Чего доброго, еще перестреляют, как собак. Слышь, Будберг, пока мы здесь, ты пасквилей про федералов в свою газетенку не отправляй.

Гена Лисенков скрылся в штабе и вернулся минут через десять.

– Приказано вас в столовую вести.

– Что мы жрать сюда приехали? – возмутился мой друг. – Москва сюжеты ждет.

В столовой к нам подсел один из офицеров, что помогал женщине.

– У нее муж две недели назад на Минутке пропал. Колмыкова «чехи» раненого взяли. Мы ничего не могли сделать, снайперы плотно били.

– Надо же его спасать, – оторвалась от тарелки с борщом девушка из «Комсомолки».

– Спасать, – вздохнул капитан.-Дай бог, только яйца отрежут и отпустят. Бывали случаи.

Девица поперхнулась капустой.

– Лучше без яиц, чем без головы, – заботливо похлопал ее по спине капитан.-Хотя.…Ну, удачи.

Офицер натужно улыбнулся и скрылся в посудомойке.

Через минуту к столу подбежал запыхавшийся прапорщик с красной повязкой на рукаве.

– Вот вы где! – он растер струившийся по лбу пот.-Вас давно уже на аэродроме ждут.

Теперь уже подавился Гена Лисенков:

– Приказано же пищу принимать.

– Скорее, автобус у штаба ждет.

Опять та же дорога, но на транспорте веселее. Ехать-то всего ничего, да на повороте каким-то чудом перепутались тросами две бээмпэшки, перегородив проезжую часть. И объехать нельзя. Нервный прапорщик, бросился к рулю и стал яростно давить на клаксон. Толку, разумеется, никакого.

– Придется пешком, здесь недалеко, – прапорщик двинул сапогом в дверь.-Да открывай же мертвая курица.

Солдатик-шофер захохотал и надавил на рычаг.

– Куда летим? – поинтересовались мы у прапора.

– Откуда я знаю.

Полет под проводами

Два вертолета Ми-8 уже во всю вращали своими лопастями, когда мы, наконец, с трудом до них добрались. Они стояли на противоположном конце поля, а разыгравшийся ветер бил нам прямо в лицо. К тому же у Гены сорвало шапку, и мы все вместе принялись ее ловить. Ушанку, словно коршун, подхватил нервный прапорщик.

– Туда, туда, быстрее!

Как только мы влезли в ближайшую «восьмерку», машина затряслась и поднялась в воздух. В иллюминатор я увидел, что следом за нами взлетают два ударных вертолета Ми-24.

– Прикрытие, – пояснил мне незнакомый военный с высоко поднятым воротником бушлата.

Только теперь я заметил, что среди нас нет «комсомолки».

Видимо Лисенков обладал телепатическим даром.

– Пусть в штабе заметки сочиняет, от греха, – сказал он мне.

– Куда курс держим? – повернулся я к военному.

– На Грозный – Северный. Минут сорок лету.

Вскоре наша вертушка, набрав уже приличную высоту, начала резко снижаться. Открыли входную дверь, и возле нее пристроился пулеметчик в спецназовской каске и бронежилете.

– Чечня, – пояснил военный.

Вертолет резко начал ходить то вправо, то влево. Операторы мертвой хваткой вцепились в камеры – не дай бог стукнуть, за всю жизнь не расплатишься.

Я глянул в окошко и обмер. Мы летели всего в нескольких метрах от земли и с такой скоростью, что на ее поверхности трудно было, что – либо разобрать.

Никто не произносил ни слова. Наконец, не выдержал Шура:

– Это не летчик, это камикадзе.

Дверка в кабину пилотов приоткрылась, и я смог наблюдать, что творится впереди.

А на нас с быстротою молнии надвигалась линия электропередачи. Вертолет стал проваливаться еще ниже. Но куда еще ниже-то! Я закрыл глаза, а когда открыл, на меня навалился с горящим, как у филина оком, Саня Анненков:

– Под проводами прошли. Нет, ну ты видел, видел? Кому расскажешь, не поверят.

– Поверят. Камеру включай.

Саня треснул себя по лбу, полез к выходу, и что-то зашептал пулеметчику на ухо. Тот равнодушно пожал плечами и подвинулся. Не успел Анненков пристроиться, из кабины появился один из пилотов, постучал стрелку пальцем по каске и прогнал Саню на место.

По бокам, чуть выше нас, шли две «двадцатьчетверки», отстреливая тепловые ловушки.

Пулеметчик повернулся к пилоту и стал указывать куда-то пальцем. Пилот кивнул и скрылся в кабине. Вертолет тут же подскочил и стал уходить в сторону.

– Вон из тех домов, – весело сообщил пассажирам спецназовец, и тут же в борт несколько раз стукнуло, словно кто-то бросил в него камешки.

– Давай теперь влево, – крикнул пулеметчик и плотно прижал приклад Дегтярева к плечу.

Из кабины высунулась голова в шлемофоне:

– «Поллитра первый» сам разберется.

От нашей стаи оторвался правый «крокодил» и скрылся за холмом.

Крутой вираж, еще один и снова вперед чуть ли не касаясь брюхом земли. Опять высокий подскок и глубокий крен на правый борт. В иллюминаторах показались разбитые и обгоревшие остовы самолетов, в основном Тушек. Грозный – Северный. Колеса вертолета самортирозировали о землю.

Первыми, без напоминаний, выскочили операторы. Кипин принялся «поливать» аэровокзал с выбитыми стеклами, а мой Анненков приладил камеру на штатив у вертолета.

– Нет, я должен запечатлеть для потомков лицо этого воздушного акробата.

Винты еще разгоняли снежную крупку по неровной бетонке, а летчик – акробат уже показался в проеме люка. Я подумал, что его плечи в дверь не пролезут, настолько большими они были. Но летун легко справился с задачей и даже не задел кожаной курткой железные края проема.

– Вы меня для потомков уже на Арбате снимали, – шутливо проворчал летчик и мы, журналисты, с удивлением узнали в нем командующего армейской авиации сухопутных войск генерала Павлова. Так вот, кто, оказывается, устроил нам русские горки! Ас, ничего не скажешь. Если у него все такие соколы, то война скоро закончится.

Над аэродромом показался «Поллитра первый», летавший на разборки, а генерал подвел к нам заспанного чеченца в норковой шапке и представил:

– Алик Зулгаев, начальник аэропорта. Лучше у него интервью возьмите. Пусть расскажет, как мы Северный восстанавливаем.

Я огляделся. Большинство окон аэропорта были заделаны фанерными листами. Два хмурых бойца приколачивали к входному проему новую дверь.

– Ты когда у меня аэропорт заберешь? – Павлов будто клещами схватил Алика за предплечье.-Мы уже почти все сделали.

– Когда вы всех бандитов из города выбьете.

– Ты сам-то не бандит? – рассмеялся генерал. Зулгаев опустил глаза.-Давай, давай, через неделю забирай.

– Не страшно на кремлевскую власть работать? – поинтересовался у Алика Будберг.-Наверное, многие вас предателем считают.

Алик в миг преобразился. Его сонливость словно ветром сдуло. Он расправил плечи:

– А мне наплевать на то, кто чего считает. Мне от этого не горячо, не холодно. Я хочу, чтобы на мою землю мир пришел.

Эту сцену снимал Володя Кипин. Он довольно цокнул языком:

– Хорошо сказал, искренне.

На консервном заводе

Нас распихали по двум бронетранспортерам и куда-то повезли. Кто везет, зачем, было не ясно. Лисенков тоже ничего не знал и, похоже, знать не желал. В перископическую щель я видел большое серое поле, изрытое коричневыми воронками. Рядом со мной, чуть выше, неприятно скрипел вращающимся креслом стрелок, ни на секунду не отрывавшийся от прицела. Вокруг него, словно висюльки на хрустальной люстре, раскачивались снаряды со вдетыми в красные головки проволочками. Боеприпасы позвякивали друг о друга, и я прикидывал, что останется от нас, сидящих внутри, если они рванут.

В щели показались дома и люди возле них, настороженно посматривающие в нашу сторону.

БТР нырнул в яму, взобрался на крутогор и замер. По броне стукнули.

– Приехали!

Видимо, когда-то здесь было солидное производство – повсюду трубы, котлы, длинные стены корпусов. Да только все разбито и пробито бомбами, снарядами и пулями.

Пошли за военными вглубь развалин, перешагивая через каменные обломки, пустые консервные банки и латунные гильзы от снарядов. Вся земля была усеяна мусором и не стрелянными автоматными патронами. Возле одной из кучек ковырялся палочкой бомжеватого вида человек в спортивной шапочке. Шура Оносовский остановился, округлил глаза и подпихнул меня в бок.

– Это же Доку Гапурович! – зашептал он мне в ухо. – Точно он!

Мой друг, то ли в шутку, то ли всерьез считал себя виноватым перед бывшим председателем Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР. 6-го сентября 91-го года, как раз в тот день, когда гвардейцы Конгресса чеченского народа штурмом взяли Дом политпросвещения, мы с Шурой дежурили в группе сбора оперативной информации. От начальства мы получили задание связаться с Завгаевым и записать хрипушку (интервью по телефону) о ситуации в Грозном. Шура, матерясь, часа полтора накручивал телефонный диск, но все же, дозвонился.

– А нужно ли мне сейчас выходить в эфир? – усомнился Доку Гапурович.-Митинг под окнами спокойный, не агрессивный. Кому-нибудь мои слова не понравятся, ситуация может накалиться.

– Все будет в порядке, – заверил Оносовский председателя Верховного Совета, но тот категорически отказывался. Тогда Шура пустил в ход все свое профессиональное красноречие и лесть: Вас все любят, все знают, все уважают и т. д. В итоге, Завгаев сдался. Хрипушку записали и выдали на трехчасовой эфир Новостей. Буквально через полчаса по агентствам пришла информация, что в Грозном боевики национальной гвардии захватили Дом политпросвещения, а о судьбе Доку Гапуровича ничего не известно. Шура рвал на себе волосы:

– Это я виноват, подставил председателя.

Только под вечер стало известно, что Завгаев жив-здоров (при штурме погиб Первый секретарь Грозненского горкома КПСС Виктор Куценко) и официально передал власть временному коалиционному правительству Яраги Мамодаева, сподвижнику Дудаева. Оносовский вздохнул с облегчением:

– Слава Богу. И все же есть грех на моей душе.

– Перестань, – успокаивал я друга.-Доку Гапуровича все равно бы дудаевцы сковырнули. Москве сейчас не до него, у всех путч еще перед глазами. Свою власть нужно устаканивать.

Доку Гапурович не обратил на нас никакого внимания, продолжая сосредоточено орудовать палочкой. Оба наших оператора, не сговариваясь, надавили на кнопки. Занятный план, но куда его? Мы ведь на стороне федералов, а такие кадры не в их пользу. Впрочем, почему «не в их», не в нашу. Мы с Оносовским приехали в Чечню искренне поддержать российскую армию, на которую СМИ ежедневно выливали ведра помоев. Кстати, перед отправкой начальство не дало нам никаких политических установок – снимай и пиши чего хочешь.

А из-за угла появилась еще одна известная чеченская личность-председатель национального согласия Хаджиев. Саламбек Наибович явно куда-то торопился. Шел быстро и целеустремленно. Его мы тоже пропустить не могли:

– Саламбек Наибович, здравствуйте, программа «Время».

Хаджиев слегка кивнул и промчался мимо. У крайних развалин притормозил, обернулся:

– Через час.

Сашка сплюнул:

– Нет, их надо брать сразу, с включенной камерой и микрофоном.

К нам подскочил какой-то подполковник. Он заметно нервничал – то и дело снимал головной убор и промокал затылок носовым платком.

– Кто дал разрешение на съемку? Здесь ничего снимать нельзя!

– Ежики колючие! – не выдержал уже я и крикнул маячившему где-то впереди Лисенкову. – Гена, ну разберись, наконец, с таможней! Так мы сегодня вообще никакого материала в редакцию не отправим.

Лисенков только что-то пробубнил.

Спустились в подвал, в котором, как выяснилось, размещался штаб Северной группировки. На лестнице столкнулись с Юрием Шевчуком. Певец выглядел заспанным и не дружелюбным, поэтому пока приставать к нему не стали.

Подвал оказался довольно просторным и полутемным. В дальнем левом углу, в более освещенном месте стоял длинный массивный стол буквой «т», над которым задумчиво склонились офицеры. Они водили карандашами по карте и о чем-то между собой спорили.

– Ну, я же сказал, выдвигайте колонну к Минутке! – кричал один из военных в телефонную трубку.-Откуда я знаю, почему нет поддержки? Сейчас напомню.

Нас препроводили в самый темный угол штаба и усадили за раскладные алюминиевые столики. Время шло, а на корреспондентов, казалось, никто не обращал внимания.

– И чего? – закусил губу Шура.

Лисенков нехотя встал и пошел к группе офицеров у стола. Когда вернулся, развел руками:

– Командующий группировкой на передовой, а без него никто ничего решить не может.

– У-у, – загудели журналисты хором, – ну федералы!

И тут у наших столиков, как из-под земли вырос подполковник с носовым платком.

– Приказ получен. Можете работать, – сказал он с каким-то облегчением.

Дополнительного разрешения операторам не понадобилось. Они молниеносно сменили в Бетакамах аккумуляторы, включили накамерные лампы и разбрелись по подвалу.

– Карты, карты только, ради Бога, не снимайте! – тут же взмолились штабные офицеры.

Отработав штаб, поднялись наружу. Спереди, раздавались регулярные негромкие хлопки.

– Что это? – поинтересовались мы у подполковника, который попросил, чтобы его называли просто Михаилом Ивановичем.

– Минометчики заданный квадрат утюжат. Хотите заснять? Пожалуйста.

На самом конце бывшего консервного завода, почти у забора, к которому подступали густые посадки, расположились два минометных расчета. Неторопливые солдаты, с уставшими взглядами наматывали на мины пороховые заряды и по команде забрасывали их в орудийные стволы. Мины хлопали и со свистом уносились куда-то вдаль. Их разрывов слышно не было.

– Кого бомбите, служивые? – ехидно поинтересовался корреспондент Интерфакса.

– Берег Сунжи обрабатываем, – ответил старший.

– Зачем?

– Утром трое наших за водой пошли, а через час их обнаружили с прострелянными головами. Одному живот вспороли, другому глаза выкололи. Шакалы они, не волки.

Джибути сменил тон: