Пятиозерье Точинов Виктор
Она прекрасно помнила, как начала сходить с ума… И когда.
…Зима. Зима этого года. Квартира-двушка в хрущевке. Поминки. Девять дней назад умерла мать. В комнате тесно – собранные по соседям стулья-табуретки плотно стоят вдоль длинного стола, составленного из нескольких, слегка отличающихся по высоте. Сослуживцы, подруги, – из родственников одна Света. Сидят давно, поминальные слова сказаны. Водка сделала свое дело, печальная торжественность ушла, гости немного повеселели – жизнь продолжается. Тихо разговаривают уже о своем, разбившись на группы по два-три человека.
Это пришло резко и неожиданно. Не было – и появилось.
Все вокруг стало чужим. Люди. Предметы. Комната. Света сидела и не понимала: где я? что я здесь делаю? кто эти люди?
Разговоры превратились в бессмысленный набор звуков – она не понимала ни слова. Незнакомые люди сидели в незнакомом месте, ели, пили – она зачем-то находилась среди них. Света сжалась на стуле, не понимая: что надо сделать… Хотелось закричать.
Все закончилось столь же быстро и неожиданно, как и началось. Она облегченно вздохнула, что-то ответила Наталье Макаровне, старой маминой подруге, тревожно вглядывающейся в Светино лицо, и секунду назад казавшейся совершенно неизвестной, чужой женщиной… Примерещится же такое.
Все закончилось.
Но спустя недолгое время пришло снова…
А потом приходило все чаще и чаще.
Правда, днем и наяву провалов больше не случалось, – надо думать, потрясение, вызванное смертью матери, постепенно сглаживалось.
Провалы появлялись по утрам. Именно по утрам – ни разу, проснувшись отчего-либо среди ночи, Света не испытала ничего похожего…
Она могла – поначалу – проснуться в абсолютно незнакомом месте – и несколько минут мучительно приходить к выводу, что это ее кровать. Ее комната. Ее квартира. Логика подсказывала, что она дома – но память упрямо вопила: чужое! чужое!! все вокруг чужое!!!
Через несколько минут в мозгу словно бы щелкал выключатель. И все становилось знакомым. Узнаваемым. Беда небольшая – но срок узнавания медленно, но постоянно рос. Когда он перевалил за полчаса, она начала заниматься аутотренингом. Смотрела на окружавшие чужие предметы и твердила: это все мое, мое, мое…
Вроде помогало.
Умом Света понимала – все так и есть, все тут ее, родное, знакомое – но какая-то часть сознания продолжала бить в набат: чужое!!!
Естественно, в подобных обстоятельствах пришлось забыть о ночевках вне дома– иначе появлялся более чем реальный шанс окончательно свихнуться.
…А потом пришло очередное утро, и очередное – уже привычное – непонятно где пробуждение, и в середине привычной попытки убедить себя, что она дома, и все вокруг родное и знакомое, – ехидный внутренний голос спросил: твое – это чье? Две последовавших минуты Света не могла вспомнить, кто она такая – и это оказались отнюдь не лучшие минуты в ее жизни…
Логичнее всего было обратиться к врачу. К профессионалу-мозговеду. Но…
Но она не обратилась. Отчасти сработал стереотип – психиатры здоровых не лечат, психиатры лечат психов… Стоит один раз попасть на учет в психдиспансер – и в дальнейшем возможны всякие сложности. Неважно, захочешь ли ты получить автомобильные права, или лицензию на оружие, или устроиться в фирму, придирчиво отбирающую сотрудников.
С другой стороны, днем, вечером, ночью ни малейших проявлений недуга не наблюдалось. Только утром.
Света применила военную хитрость — против себя самой. Попробовала сменить режим – ложиться как можно раньше, с тем, чтобы вставать ночью, задолго до рассвета. Организм бурно воспротивился хитроумному плану. Вечером уснуть никак не удавалось, а после двух ночных подъемов Света на третий раз проспала, не услышала звон будильника, – и снова проснулась утром, непонятно где… И – непонятно кем.
Она продолжила свою одинокую войну, настойчиво пробуя разные способы. Выезд на лето в Пятиозерье стал одним из них – неудавшимся.
Смена обстановки не помогла ничему. Записка, адресованная в утро, помогала больше – но по вечерам, когда Света укладывалась, она не раз думала, что листок, белеющий в сумраке на ее столе, очень напоминает флаг капитуляции.
А еще – она начала видеть сны. Как ей казалось – чужие …
Самое же неприятное случилось в последние недели, уже в “Варяге”. Провалы – пока короткие, небольшие – начались наяву. Днем.
05 августа, 08:12, дорога Каннельярви – Пятиозерье.
ЧП случилось на подъезде к Полянам.
Синяя “шестерка” вылетела из-за поворота и взвизгнула тормозами. Остановилась, прочертив асфальт черным тормозным следом.
Пестрая птица, напоминавшая не то курицу уменьшенного масштаба, не то киви (не фрукт, но птичку – национальную гордость новозеландцев) – панически метнулась туда-сюда и исчезла в придорожных кустах. Ее отпрыски, вообще не походящие на представителей класса пернатых – нечто пушистое и темно-серое, размером с крупного мышонка – повели себя еще более бестолково. Одни сбежали вслед за мамашей, другие залегли, прижавшись к крошечным выбоинкам асфальта – замерли, свято уверенные, что никому-никому не заметны.
Машина стояла неподвижно.
Кивиобразная курочка подавала из кювета настойчивые сигналы к отступлению. Упрямые малыши подчинялись неохотно, по одному, – вскакивали и катились меховыми шариками к матери.
Коростели, подумал человек в черном, провожая их взглядом. Поздний выводок… Похоже, первый погиб у старки. Неудивительно, если она их регулярно так через дорогу водит…
Нехорошо, подумал он, стронув машину с места. Нехорошо день начался – чуть грех на душу не взял, мать с дитями не раздавил… Опять зря прокатаюсь. Не будет сегодня удачи…
Он ошибся – насчет “зря”. А насчет удачи – вопрос спорный.
05 августа, 08:24, дорога, поворот к ДОЛ “Варяг”.
Железобетонное название лагеря было монументальным.
Внушало. Преисполняло. Восхищало – некоторых. Подавляло отчасти – остальных. Пугало – лиц с ослабленной психикой.
Но – Церетели тут ни при чем!
Не виновен одиозно-знаменитый скульптор в появлении пяти букв-колоссов ВАРЯГ на фоне чего-то странного – не то последней фазы затопления легендарного крейсера экипажем, не то извращенно-бурной радости по сему поводу личного состава японского императорского флота… Зураб Константинович в момент возведения циклопического названия лагеря безвылазно трудился над оформлением других пионерлагерей – в Адлере. За что и был отмечен впоследствии Ленинской премией.
Скорее, Колосс Пятиозерский стал выкидышем фантазии безвестного скульптора-пацифиста, отбывавшего срочную на флоте. И – проведшего все три года в тоске, зубовном скрежете и загаженном гальюне (с зубной щеткой в руках)…
Легковая машина проскочила мимо монумента и остановилась. Постояла пару минут. Вернулась задним ходом и свернула на узкую грунтовую дорожку, обозначенную творением монументалиста-гальюнщика.
От шоссе до лагеря – четыре с половиной километра. Напрямик, через лес и мостик из двух бревнышек – гораздо ближе. Многие так и ходили. Машины, понятно, катили в объезд, по капитальному деревянному мосту, переброшенному через Каменку.
Накатанные колеи между сосен, песчаные откосы узкой речки, деревянный мост (надежный, подновляемый каждый год), снова колеи меж деревьев, дорога ползет вверх, и – распахнутые ворота, пустая будочка охранника, наверху, полукругом, те же пять букв – но уже без церетелевских выкрутасов.
ДОЛ “Варяг”.
Добро пожаловать.
05 августа, 08:32, ДОЛ “Варяг”
Вернулась она через главные ворота, отметив мимоходом стоявшую рядом с ними серебристую незнакомую машину, похоже, дорогую… В иномарках Света разбиралась плохо.
Лагерь проснулся.
Разноцветные стайки ребят тянулись к столовой, из спортгородка доносились слова команд, перемежаемые взрывами детского смеха – Леша Закревский проводил зарядку в своей обычной манере.
Она перешла с бега на быстрый шаг, приходилось ежесекундно здороваться – ее знал весь лагерь. Отшучивалась от любопытствующих: где, дескать, потеряла Пробиркина? Остановилась и восхитилась уловом рассудительного Димки-Ослика – карасики плавали в пластиковой тюрьме лениво и равнодушно, словно наверняка знали – им всего лишь предстоит подтвердить рыболовные таланты Димки и вернуться обратно в озеро.
…Искупаться Света успела, приходить в столовую взмокшей после пробежки не хотелось. Но на завтрак немного опоздала – и сидеть за столом пришлось в одиночестве. А на обратном пути ей совсем чуть-чуть не удалось разминуться со старшей вожатой; СВ вышагивала откуда-то чеканной поступью кремлевского курсанта, марширующего по Красной Площади.
– Доброе утро, Светлана Игоревна. – Голос у СВ был негромкий и монотонный, но хорошо и далеко слышный.
Света, готовая уже юркнуть на крыльцо одноэтажного деревянного здания, где размещались кружки и игротека, – остановилась и неохотно повернула назад.
…Со времен пионерского детства СВ производила на Свету неприятное впечатление. При виде ее – даже сейчас – возникало чувство подсознательной вины и ощущение неотвратимости наказания, которое за эту вину последует, – при ясном понимании факта, что вины никакой нет, и наказывать ее СВ не имеет ни малейшего права…
– Здравствуйте… – Света запнулась.
Она попыталась было назвать старшую вожатую по имени-отчеству и поняла внезапно, что не помнит ее, казалось, очевидного и давно знакомого имени. Осталось лишь убеждение, что оно, это имя, отлично ей известно – забылись только звуки, какими надо превратить его в слова…
Вот так оно и бывает, подумала она в который раз, вот так и начинается склероз в двадцать семь лет… А если не лгать себе – отнюдь не склероз. Сумасшествие.
СВ продолжала говорить столь же монотонно:
– Светлана Игоревна, я прошу вас открыть сегодня библиотеку позже, а через час – планерка у начальника лагеря, ваше присутствие обязательно.
– Хорошо, я подойду, … – Света опять запнулась, понадеявшись, что имя само сорвется с языка, если не вспоминать его напряженно.
Не сорвалось. Напрочь исчезло.
Ретроспекция. СВ
Света в третий раз выехала в “Варяг”.
Когда-то давно, впервые оказавшись без материнской опеки, девчонкой с исцарапанными коленками, – она носилась наравне с мальчишками под этими соснами, совсем не изменившимися за минувшие годы.
Потом, после первого курса, закадычная подруга Ленка Астраханцева предложила поехать сюда вожатыми, в зачет летней практики.
А еще девять лет спустя та же Астраханцева уговорила тряхнуть стариной и поработать библиотекарем.
И каждый раз в лагере была СВ (раньше ее звали СПВ – старшая пионервожатая). СВ ничуть не менялась с годами, чудесным образом законсервировавшись на неопределенном возрасте “за тридцать”. Высокая, подтянутая, в неизменных отглаженных блузках и юбках ниже колена, она стала такой же всенепременной составляющей “Варяга”, как озеро, как остров, как неохватная, вековая сосна у волейбольной площадки.
Никто не знал, есть ли у нее муж и дети, да и вообще личная жизнь. Света сильно сомневалась.
Личной жизнью СВ давно и бесповоротно стал лагерь. Выступая на линейках и мероприятиях, старшая вожатая преображалась: обычно бесцветный голос звучал ярко и звонко, как у двадцатилетней девушки; блеклое лицо (СВ практически не пользовалась косметикой) озарялось живой улыбкой, не похожей на обычное аскетичное выражение…
Иногда Света задумывалась: а куда девается и что делает СВ между сентябрем и июнем, когда лагерь пустеет? Почему-то казалось, что она никуда не уезжает. Уходит в бывшую ленинскую комнату и там впадает в зимнюю спячку в недрах большого старого шкафа – среди пожелтевших плакатов, сломанных барабанов и горнов…
Теперь Света не могла вспомнить, как зовут СВ.
05 августа, 09:07, окрестности ДОЛ “Варяг”
Отсюда, с вершины холма, трудно было понять, как мог бы выглядеть лагерь в объективе телекамеры, установленной внизу, в любом из бесчисленных удобных для съемок мест.
Но у черного человека были хорошо развиты и глазомер, и воображение, и пространственное мышление. Он представил, как видится объект наблюдения с разных точек зрения. И понял, что нашел искомое. С вероятностью девяносто пяти процентов – нашел.
Повезло. Методичное и изматывающее прочесывание Карельского перешейка не потребовалось. Третий или четвертый выстрел с завязанными глазами угодил в цель. Хотя все могло быть гораздо проще и быстрее…
Но быстро и просто не получилось.
…Случайно, вполглаза, увиденный в теленовостях репортаж стал последним творением съемочной группы перед отпуском. Название лагеря в коротком сюжете, посвященном вспышке клещевого энцефалита, не упоминалось. Ни оператора, ни репортера в опустевшем здании областного телевидения человек в черном не нашел – равно как и людей, осведомленных об их летне-отпускных планах. Лишь водитель, возивший телебригаду, проводил отпуск в городе, и, теоретически, мог облегчить поиск…
Но его человек в черном убил два дня назад. Убил в самом начале разговора.
Не хотел убивать – но так оно получилось. Шофер, некогда принадлежавший к славным ВДВ, и наутро был полон впечатлениями вчерашнего Дня Десантника. В крови его бурлил алкоголь, а в голове – презрительная ненависть к штафиркам, не знающим, что такое парашют и автомат, не обученным крушить ребром ладони стройматериалы, и не ведающим, как пахнет нагревшаяся под нездешним солнцем броня.
Водителя, без сомнения, стоило бы оставить на какой-то срок в покое – дабы спокойно и результативно расспросить через день-другой. Но человек в черном не желал попусту терять даже столь короткое время.
Результатом попытки форсировать разговор стал труп с торчащим из глазной впадины инородным предметом. Нехорошо вышло. Ничем, в принципе, не виноватого экс-десантника он не хотел убивать, – но так уж оно получилось.
Впрочем, как только что выяснилось, – потеря оказалась небольшая.
Повезло.
05 августа, 09:15, ДОЛ “Варяг”
Света резко остановилась.
Впереди на дорожке, лицом к ней, находились трое: начлаг Горловой и двое незнакомых – высокий, представительный мужчина и мальчик лет двенадцати.
Именно мальчик привлек наибольшее внимание: стройная фигурка в черной футболке и белых брюках; лицо тонкого восточного типа с огромными темными глазами.
Такое лицо естественно дополняют черные кудри – но мальчик не был жгучим брюнетом. Наоборот. Его волосы останавливали и притягивали любой мимолетный взгляд. Притягивали абсолютно белым цветом, не выглядевшим мертвенной белизной альбиноса или удивительно ранней сединой, – но и классическим блондином мальчик не был. Цвет волос напоминал крыло парящей над морем чайки – и придавал странное выражение правильным чертам лица.
Света не успела приглядеться к мальчику – на дорожке разворачивалась напряженная сцена. На пути у Горлового и его спутников стоял кот Чубайс.
Даже не стоял, а медленно, буквально по миллиметру, отодвигался – хотя Свете казалось, что ни одна из напружиненных лап не переступает назад. Шерсть поднялась дыбом, спина выгнулась дугой – в низком, на границе инфразвука рычании звучала обреченная ярость последнего боя.
Начальника лагеря, похоже, единственно присутствие гостей удерживало от желания мощным пинком подкорректировать жизненную позицию наглого зверя. Горловой не любил, когда ему преграждали путь. И – не любил братьев меньших. Но пока сдерживался.
Хотя, может, и не в гостях было дело. Вид кота никак не располагал к близким с ним контактам.
Света шагнула вперед.
Взгляд ее скрестился со взглядом белоголового мальчика – и зацепился. Прилип. Ей показалось, что все вокруг замерло и застыло – и в этой долгой-долгой тишине и неподвижности она всматривается и всматривается в бездонно-черные глаза. Впервые она поняла, увидела, почувствовала, – что значит в применении к глазам слово “бездонные”… И лишь спустя долгие часы (годы! века!) смогла отвести взгляд.
На деле, конечно же, прошли доли секунды.
Света нагнулась к Чубайсу, она всегда замечательно ладила с детьми и животными.
Подхватила кота, не думая об острых когтях. Торопливо поздоровалась с Горловым и незнакомцами. Свернула и быстро пошла в сторону столярки, где в это время обычно бывал Степаныч… Она шептала в рыжее ухо что-то бессмысленно-успокаивающее и чувствовала, как медленно расслабляются под ее ладонями тугие мышцы Чубайса.
Света не видела, но белоголовый мальчик смотрел ей в спину.
Очень внимательно смотрел.
Глава 3
05 августа, 09:22, ДОЛ “Варяг”, верхние ворота.
Визитная карточка гостя извещала о его роде занятий просто: предприниматель. Понимайте, как знаете, – не то перед вами владелец овощного ларька, не то президент совета директоров крупной корпорации.
Горловой склонялся ко второму варианту. Предпринимателей-азербайджанцев он вообще-то представлял по-другому – кепка, кожаная куртка, синеющие щетиной щеки и избыток безвкусно-массивного золота. Булат Темирханович Хайдаров, августовским снегом свалившийся с утра пораньше на голову начлага, – в сложившийся образ никак не вписывался.
Живущий с тринадцати лет в Ленинграде-Петербурге, он вызывал ассоциации не с рыночными торговцами, но скорее с профессурой. Причем не с нашей, а с хорошо обеспеченной и по-настоящему культурной профессурой. С оксфордской. Или с кембриджской.
Легкий светлый костюм, сшитый идеально по фигуре, и наверняка очень, очень дорогой. Мягкая, без малейшего акцента, речь и сдержанные манеры. Из золотых украшений – только узкий ободок обручального кольца на безымянном пальце.
Они с Горловым медленно шли по лесной дороге, – за воротами лагеря. Машина предпринимателя (серебристый “сааб”) стояла рядом. Предшествующие сорок минут занял осмотр лагеря – гидом Булату Темирхановичу служил сам начальник, снисходивший до такого в редких случаях, для особо важных гостей…
– Понимаете, меня это тревожит, хотя врачи и говорят, что со здоровьем у мальчика все сейчас абсолютно в порядке, но мне почему-то кажется, что они… – Хайдаров на секунду замялся, пытаясь подобрать наиболее точное выражение. – …Не совсем понимают, с чем столкнулись в данном случае. Я и сам за последние месяцы стал крупным специалистом по поражениям электричеством – прочитал все, что можно достать на трех языках по этому вопросу. И если подобные физические изменения описаны во многих известных случаях: внезапно побелевшие волосы, шрам (или ожог) на груди странной формы… – то некоторые вещи для меня необъяснимы. Например, два месяца назад я совершенно случайно обнаружил, что Тамерлан заговорил по-азербайджански!
– В самом деле? – вяло поинтересовался Горловой.
Медицинские аспекты его не интересовали, пусть ими занимается Нина Викторовна. Начальнику не терпелось перейти к вопросам финансовым.
– Да! – Булат Темирханович, наоборот, был рад поговорить о наболевшем. – Представляете, два месяца назад застал его беседующим с приехавшими из Баку родственниками… По-азербайджански!
И, отвечая на непонимающий взгляд Горлового, пояснил:
– Дело в том, что моя жена – русская, в доме по-азербайджански не говорили давно, с тех пор, как умерла моя мать… А Тамерлану тогда было полтора года.
Рассеянно слушавший Горловой напряженно пытался определить сумму, – и боялся продешевить. Он чувствовал, что торга не будет. Или ему заплатят сразу, или этот высокий статный мужчина с седеющими висками (язык не поворачивался назвать его айзером, даже в мыслях) развернется и уедет.
– Психотерапевты объясняли мне, что от сильного шока могут вспомниться вещи, слышанные чуть ли не внутриутробно… Не знаю, не знаю…
– Почему вы выбрали именно наш лагерь? В середине сезона, когда все путевки давно распределены, несколько затруднительно… Вы понимаете… – Горловой, как опытный лоцман, повел разговор к интересующей его теме.
– Мы вообще-то… ехали к друзьям под Приозерск… У них там охотничий домик… – Хайдаров говорил с легким недоумением, словно сам удивляясь, как он очутился здесь, неподалеку от ворот “Варяга”. – Но… сыну место почему-то понравилось… сказал, что был бы рад…
Речь Булата Темирхановича потеряла недавнюю стройность и четкость. Горловой слегка удивился несуразности его рассказа. Чтобы добраться от Приозерского шоссе до лагеря, приходилось долго плутать отнюдь не живописными проселками, мимо торфоразработок. Достойные кисти художника пейзажи Пятиозерья открывалась как раз с шоссе Выборгского…
Предприниматель провел ладонью по лбу, будто стирая что-то невидимое и липкое. Спросил в другой манере, конкретно и жестко:
– Полторы тысячи долларов вас устроят?
Сумма оказалась большая, даже чересчур, но Горловой был почему-то уверен, что с нежданного гостя можно запросить дороже. И начальник пустился в объяснения, какие затраты несет он лично, стараясь обеспечить всем необходимым подрастающее поколение…
– Две тысячи. – Собеседник уже не спрашивал Горлового, просто ставил перед фактом.
Это превышало все мыслимые пределы – на порядок. И Горловой отмел странности и несуразности в рассказе Хайдарова. Предпочел не заметить. Не обратить внимания.
Хотя только что бес подозрительности вопил в его душе во весь голос: да как же так?! да где такое видано?! Случайно ехали мимо, мальчику понравился ландшафт, – и нате вам, любящий отец тут же пристраивает чадо отдыхать в это самое приглянувшееся место?! Сразу, с лету, ничего не разузнав толком?!
Но сейчас бес подозрительности умолк – очевидно, занятый пересчетом долларов в рубли по курсу.
– Устроят, – сказал Горловой, уверенный, что при любом раскладе хорошо наживется.
Начальник ДОЛ “Варяг” сильно ошибся.
И – продешевил.
05 августа, 09:23, ДОЛ “Варяг”, столярка.
– Доброе утро, Николай Степанович!
Увидев Свету, Степаныч обрадовано улыбнулся. Это было редкое зрелище – улыбка на его лице, обычно нахмуренном, с глубокими морщинами на загорелой коже.
Света осторожно опустила кота на землю рядом с верстаком.
– Вот, получайте. Сошелся с Горловым на узкой тропинке и не хотел уступать дорогу.
Степаныч удивленно посмотрел на рыжего разбойника. Сделал приглашающий жест в сторону чурбаков, служивших стульями.
– Извините, Николай Степанович, побегу. Планерка у начальника, а мне надо еще в библиотеку заскочить.
И она исчезла из засыпанной стружками столярки.
Степаныч снова улыбнулся, – уже ей вслед. Ему казалось, что его младшая дочь выросла бы похожей на Свету. Выросла бы… Если бы успела с матерью и сестрой уехать восемь лет назад… Уехать с последней благополучно прорвавшейся из Цхинвала колонной беженцев.
А Света, уходя, вспомнила недавнюю сцену на дорожке и вдруг поняла: боевая стойка кота была направлена никак не на Горлового. Начальник лагеря стоял чуть-чуть, но в стороне. Объектом густо замешанной на страхе ярости Чубайса стал мальчик с волосами белыми, как крыло чайки.
05 августа, 09:28, ДОЛ “Варяг”, библиотека.
“СЕГОДНЯ БИБЛИОТЕКА ОТКРО…” – Светин фломастер выписывал ровные крупные буквы, когда рыжим вихрем ворвалась незнакомая женщина.
– Светик! Приветик!! – радостно пропела она, ловко перегибаясь через библиотечную стойку и чмокая Свету в щеку.
Та сморщилась, как от зубной боли. Опять… Потребовалось несколько долгих секунд, чтобы понять: это – Ленка. Ленка Астраханцева. Давнишняя подруга…
Ленка не поняла значения странной паузы, но что-то заметила.
– Чего грустишь? – И, не дожидаясь ответа, Астраханцева затараторила дальше: – Ты знаешь, Масик приехала, сегодня утром, пока ты с Пробиркиным… хе-хе… бегала.
Кто такая Масик, вспоминать не пришлось. Воспоминания полностью вернулись. На какое-то время…
Света спросила:
– Масик? Она же вроде где-то в Сибири?
Света с Масиком были знакомы между собой поверхностно, как и многие другие бесчисленные подруги Астраханцевой.
– Да ну, опять все та же история… – Ленка вздохнула, искренне опечалившись (впрочем, ненадолго). – Вроде старалась: косметики едва-едва, никаких мини; ну и за компьютером, как бог, да еще два языка в придачу… И директор нормальным казался… здесь, в Питере… А приехали в Красноярск – такой же козел, как и прочие… Короче, ночью ничего не добился, а утром услал с каким-то поручением; вернулась в гостиницу – номер сдан, ни шефа, ни вещей, ни билетов, ни денег…
– Как же она выбралась? – Света представляла материальное положение семьи Масика, перевода на билет той ждать не приходилось.
– Да некогда выспрашивать мне было, оглоедов своих на завтрак вела… Ты приходи вечером, надо успокоить Масика, а то совсем никакая приехала… Кстати, Клайд сегодня заскочит, он новый альбом сочинил, один, без “Пном-Пеня”, споет…
– Ну-у, – задумчиво протянула Света, в отличие от Ленки она от общения с Клайдом в восторг не приходила; и, чтобы сменить тему, спросила:
– А что за срочное собрание у Горлового?
– Это насчет бумаги из УО. – Астраханцева, как всегда, узнавала все раньше всех. – Получил наш Вадим Васильевич вчера циркуляр насчет усиления военно-патриотического воспитания. Пятнадцать лет не вспоминали, однако… Предписано растить героических солдат для любимого президента: наглядная агитация, встречи с ветеранами… А гвоздь программы – возрождение “Зарницы”. Короче, мальчишки будут бегать по лесу с деревянными автоматами под командой Закревского и Доктора; а мы… а мы засядем шить чепчики, чтобы было что кидать в воздух при встрече героев…
Прозвучала наверняка цитата, очень знакомая, хоть и слегка искаженная… Но откуда? Не вспомнить… И Света решила (далеко не в первый раз) все-таки проконсультироваться с врачом.
Ни одного из предыдущих решений в жизнь она не воплотила.
Ретроспекция. Астраханцева.
Давно, в конце восьмого класса, Ленка Астраханцева глянула в зеркало и с редкой самокритичностью поняла, что красивой ей не стать никогда.
Высокий лоб был слишком узким; непропорционально расширяющееся книзу лицо дисгармонировало с маленьким ртом и подбородком – тоже узким; длинноватый, отнюдь не классической формы нос чересчур приближался к верхней губе, по любым меркам излишне тонкой; веки – тяжелые, словно набухшие изнутри – придавали взгляду мрачное выражение… Словом, победы на конкурсах красоты Ленку никак не ожидали.
И даже волосы красивого золотисто-рыжего оттенка росли редко, вынуждая подолгу возиться с расческой и лаком перед любым выходом из дома. А фигура… на фигуру она давно уже перестала обращать внимание, решив, что выигранные жестокой диетой граммы никак не окупают перенесенных страданий…
Сделанное открытие у Ленки особых моральных терзаний не вызвало и комплекса неполноценности не развило. Отметив сей безрадостный факт, Астраханцева постановила пойти другим путем: она решила стать умной . И не просто умной. Желательно – еще и талантливой.
Задача оказалась непростой, тем более что наследственность не предрасполагала: мать – простая учительница, тонущая в беспросветном болоте тетрадок, диктантов и сочинений; отец – добрый, мягкий, всегда и всем готовый помочь пролетарий – но медленно спивающийся.
Ленка с младшей группы детского сада отличалась редкой целеустремленностью и умением добиваться своего. Она запоем читала – книги исключительно умные , детективы и фантастика были исключены по определению; она ворвалась в околобогемную тусовку, настойчиво заводя знакомства с непризнанными поэтами и рок-музыкантами (порой доводилось пообщаться и с настоящими ). Она мелькала среди кухонных философов, запросто жонглирующих Юнгом и Хайдигером – и научилась у них гладкословно оперировать звучными красивыми терминами.
Выбранный путь требовал высшего образования – и она пошла в педагогический по языку и литературе, абсолютно не разбираясь в точных науках и обоснованно побаиваясь поступления в университет, на гуманитарные факультеты…
В итоге цель оказалась достигнута – среди своих многочисленных знакомых Ленка слыла интеллектуальной особой, способной рассуждать о Кафке и Борхесе, и дочитавшей известного любителя наркотических полетов во сне и наяву Кастанеду аж до пятого, а то и до шестого тома…
Что удивительно – вся эта суета не помешала ей рано выйти замуж и родить дочку. Впрочем, муж спустя три года куда-то задевался, оставив на память о себе лишь фамилию, ныне носимую Ленкой. О наличии же дочери (в основном проводившей время с бабушкой) иные Ленкины друзья-приятели и не догадывались.
Знакомство с людьми по-настоящему талантливыми у Ленки почему-то не затягивалось. Например, она никому не показывала автограф известного поэта (действительно поэта, а не попавшего в струю рифмоплета). Это было прощальное двустишие, посвященное ей, Астраханцевой:
Так хочется прослыть интеллигентной…
Но хромосомы выдают, мешают гены…
Не бог весть какая поэзия, – маэстро, сочиняя сей шедевр, был, сказать по правде, уже изрядно пьян. Но Ленка листок с неровными строчками, датой и подписью не выбрасывала – чем черт не шутит, вдруг когда-нибудь – после смерти – произведут из известных в гении и начнут продавать на аукционах всякую ерунду: кресло, продавленное гениальным задом; навевавшие вдохновение домашние тапочки; и такие вот, спьяну щедро рассеянные по многочисленным знакомым мятые бумажки…
Подобно прочим околобогемным завсегдатаям, случалось ей порой мелькнуть и на экране – в массовке, фоном для заезжей или местной знаменитости. Но в последний раз теледеятели увековечили Ленку по иному поводу. И – это оказалась самая неудачная съемка в ее жизни.
Астраханцеву увидел человек, раздающий все долги.
Долг Ленке он считал одним из главных.
05 августа, 09:41, ДОЛ “Варяг”, медпункт.
Нина Викторовна, врач “Варяга”, отработала всю жизнь в системе школьного здравоохранения. Тридцать лет борьбы с юными симулянтами весьма закаляют характер и нервы, но она не смогла сдержать возмущения.
– Да что же это твориться? Совсем свихнулся от жадности… Как я могу принять ребенка без карточки, без справки о прививках?! А если проверка от райздрава? Что тогда?
Тирада была обращена не к белоголовому мальчику, скорее к отсутствующему Горловому. Тамерлан и не слушал. Он внимательно рассматривал шкаф, набитый медицинскими карточками детей и сотрудников.
– Сними футболку, я тебя хоть осмотрю, – сказала Нина Викторовна другим тоном.
Тамерлан взглянул на нее, словно не понимал, о чем речь. Протянул руку к шкафу. Сказал:
– Здесь – истории болезней детей? А здесь – сотрудников? Надо просмотреть. Все. Сейчас. Заприте дверь.
Удивиться Нина Викторовна не успела…
Встала и двинулась к двери механической походкой робота. Лязгнул засов.
05 августа, 09:52, ДОЛ “Варяг”, кабинет Горлового.
Совещания у начальника лагеря всегда отличались занудностью.
Лучше бы Горловой просто зачитал вслух этот патриотический циркуляр, думала Света. Чем вот так пересказывать своими словами… И до чего же он упивается канцелярскими оборотами…
Света пододвинула к сидевшему рядом Лешке листок, на котором маршировал смешной пузатенький чертик, держащий наперевес винтовку с примкнутым штыком – кривым, как турецкий ятаган. Мордочкой чертик-патриот крайне напоминал физрука ДОЛ “Варяг”, то есть Лешу Закревского.
Он (Леша, не чертик) немедленно разулыбался и быстрыми штрихами стал пририсовывать другого бесенка – тощего, с встрепанной шевелюрой, целящегося в неведомого противника из огромной пробирки…
– Далее. Светлана Игоревна! – Горловой легонько стукнул карандашом по блокноту. Света выпрямилась на стуле и торопливо перевернула разрисованный чертиками листок.
– Вам необходимо составить список книг по военно-патриотической тематике и заказать их согласно этого списка, – Горловому чем-то понравились последние слова и он со вкусом повторил их еще раз, – … согласно этого списка через коллектор.
– Но… – Света замялась. – Я не представляю, что должно войти в подобный список…
– Гм… – Начальник лагеря задумчиво полистал циркуляр. Он и сам не особо представлял, что скрывается под этим полузабытым термином: военно-патриотические книги. – Алексей Юрьевич, может быть вы, как человек служивший и даже, гм-м, воевавший, подскажете Светлане Игоревне?
– Так точно! – Лешка выкатил грудь и расправил плечи, изобразив лицом плакатного отличника боевой и политической подготовки, только в глазах мелькнули веселые искорки. – Записывай, Света.
И стал размеренно диктовать, как будто зачитывал список использованной литературы:
– Первое: “Начальная военная подготовка”, Учебник для 9-10 классов, “Учпедгиз”, 1984 год;
Второе: “Устав гарнизонной и караульной службы”, “Военгиз”, 1969 год;
Третье: Цыгулев А.А. “Как распознать вражеские самолеты?”, Воениздат НКО СССР, 1942 год;
Четвертое: “Наставление по стрелковому …”
– Прекратите, Алексей, – прервала его СВ, до сих пор молчавшая. Если бы у навеки замороженной трески вдруг прорезался голос, она наверняка говорила бы похожим тоном. – У меня сохранилась старая методичка по военно-патриотическому воспитанию, там есть все необходимое…
Горловой неодобрительно глянул на Лешу и резюмировал:
– Вот и отлично. С книжками вы, Светлана Игоревна, разберетесь… Теперь перейдем к главному. Необходимо провести в лагере игру “Зарница”…
Глава 4
Читать бесплатно другие книги:
