Убежище. Дневник в письмах Франк Анна

Дорогая Китти,

За одним кошмаром незамедлительно последовал другой. Когда конец?! Мы можем с полным правом задать этот вопрос. Подумай только, что произошло: Петер забыл снять с двери засов. В результате Куглер с другими сотрудниками не могли попасть внутрь. Куглеру пришлось зайти к Кегу (соседу) и с его балкона сломать кухонное окно конторы. А наши окна были открыты, и Кег это увидел. Что ж он теперь подумает? И ван Марен? Куглер в ярости. Мы упрекали его, что он не позаботился о более надежной двери, а сами что устраиваем?

Петер в отчаянии. Когда мама за столом сказала, что больше всего жалеет его, он чуть не расплакался. Но виноваты мы все, ведь обычно господин ван Даан и остальные проверяют, снят ли засов. Может, мне удастся позже его утешить.

Ах, как бы я хотела помочь ему!

А вот другие происшествия в Убежище за последние недели.

В прошлое воскресенье Моффи было явно не по себе: он забился в угол и иногда жалобно мяукал. Без долгих раздумий Мип завернула его в платок, засунула в сумку и отнесла в больницу для кошек и собак. Доктор сказал, что что-то с желудком и прописал микстуру. Приняв ее несколько раз, Моффи совершенно выздоровел и несколько дней где-то пропадал, наверняка, у своей возлюбленной. Ну, а потом вернулся с распухшим носом и теперь пищит, если до него дотронуться. Наверно, хотел схватить то, что ему не полагалось, и получил заслуженный нагоняй. Муши на несколько дней почти потерял голос. Но когда мы решили и его показать доктору, вдруг выздоровел.

Чердачное окно теперь открыто по ночам. Мы с Петером часто по вечерам сидим наверху.

Кран и туалет починили.

Здоровье господина Кляймана, к счастью, поправляется. В ближайшее время он пройдет обследование. Очень надеемся, что операция желудка не понадобится.

В этот месяц мы получили восемь продовольственных карточек. К несчастью, первые четырнадцать дней вместо ячменя или геркулеса по ним выдавали сухие бобы. Наше новое лакомство — пикули. Но если не повезет, то в баночке оказываются всего несколько огурчиков в горчичном соусе. Овощей, кроме салата, нет совсем. Наши обеды состоят лишь из картошки и мучного соуса.

Русские захватили большую часть Крыма, но англичане никак не продвинутся дальше Кассино. Бомбежки в последнее время частые и тяжелые. Одна бомба упала на гаагский муниципалитет, и теперь всем голландцам нужно получить новые паспорта.

На сегодня достаточно.

Анна Франк.

Воскресенье, 16 апреля 1944 г.

Милая Китти,

Запомни вчерашний день, потому что он самый важный в моей жизни. Как и для каждой девочки — день ее первого поцелуя. Во всяком случае, для меня это очень важно!

Поцелуй Брама в правую щеку не в счет, равно как и ван Ваудстра в правую руку. Сейчас расскажу тебе, как все произошло.

Вчера в восемь часов мы с Петером сидели на диване, он обнял меня за плечи. (Он был не в комбинезоне, потому что суббота). "Давай немного подвинемся, — сказала я, — а то я все время ударяюсь головой о ящик". Он отодвинулся в самый угол. Я обхватила рукой его спину, а он прижал меня к себе еще крепче. Мы не первый раз сидели так, но еще никогда — так близко друг к другу. Моя левая грудь прижималась к его груди, и мое сердце билось сильнее и сильнее. Но это еще не все. Он не успокоился, пока моя голова не оказалась на его плече, так что его голова лежала сверху. Когда примерно пять минут спустя я выпрямилась, он притянул меня обратно к себе, и мы снова устроились, обнявшись, в прежнем положении. Это было чудесно, я не могла говорить, а лишь наслаждалась мгновением. Он неловко погладил мою щеку и руку, повозился с моими кудрями, и так мы сидели — голова к голове.

Чувство, которое переполняло меня тогда, не могу описать. Я была слишком счастлива, Китти, и он, я думаю — тоже.

В пол девятого мы встали. Петер надел гимнастические туфли, чтобы ступать как можно тише при втором обходе дома. Потом он вдруг сделал какое-то движение, не знаю точно, как, но перед тем, как мы пошли вниз, он поцеловал меня — где-то между волосами, левой щекой и ухом. Я, не оглядываясь, побежала вниз и теперь не дождусь вечера.

Воскресенье, около одиннадцати утра.

Анна Франк.

Понедельник, 17 апреля 1944 г.

Дорогая Китти,

Как ты думаешь: одобрили бы папа с мамой то, что их дочка, которой нет еще пятнадцати, целуется на диване с семнадцатилетним мальчиком? Думаю, что нет, и мне ничего не остается, как разобраться во всем самой. Мне так хорошо и спокойно сидеть, обнявшись с ним и мечтать. Так волнующе чувствовать его щеку, касающуюся моей щеки, и так прекрасно знать, что кто-то ждет тебя. Но вот вопрос — достаточно ли всего этого Петеру? Я не забыла его обещания, но … он мальчик!

Я знаю, что слишком взрослая для своего возраста. Мне еще нет пятнадцати, и моя независимость часто удивляет других. Я уверена, что Марго никогда бы не поцеловалась с мальчиком, если бы не была помолвлена с ним и не собиралась за него замуж. А у нас с Петером таких планов вовсе нет. Мама до встречи с папой не притронулась ни к одному мужчине. Что бы сказали мои подруги, например, Джекки, если бы узнали, что я сидела в объятиях Петера, тесно прижавшись к нему и положив голову на его плечо?

Ах, Анна, не стыдно тебе? С другой стороны, мы живем здесь тайно, запертые от всего мира, в постоянном страхе и заботах, особенно, в последнее время. Почему же мы должны подавлять в себе чувства, если мы любим друг друга? Разве поцелуй запрещен в таких обстоятельствах? Почему мы должны ждать, пока повзрослеем? И вообще, зачем все эти вопросы?

Я сама могу следить за собой, он же никогда не причинит мне горе или боль. Отчего же я не могу действовать по зову сердца ради счастья нас обоих?

Но думаю, Китти, что от тебя не ускользнули мои сомнения между честностью и сохранением тайны. Как ты считаешь, обязана ли я рассказать обо всем папе? Или никто третий не должен проникнуть в наш мир? Вдруг что-то тогда неизбежно потеряется, а спокойнее и увереннее я не стану? Надо поговорить об этом с ним.

О да, мне еще о многом надо с ним поговорить, одних поцелуев мне недостаточно. Открыть друг другу свои мысли — вот истинный знак доверия. И это доверие, несомненно, придаст нам силы!

Анна Франк.

Вчера утром снова переполох — все слышали явные звуки взлома. Очевидно, в этот раз жертвой стал кто-то из соседей. С нашей дверью, к счастью все в порядке!

Вторник, 18 апреля 1944 г.

Дорогая Китти,

У нас все хорошо. Вчера приходил слесарь — установить на дверь железные покрытия.

Папа только что с уверенностью сказал, что ждет перед 20 мая крупных военных операций — как со стороны России, так со стороны и Италии и Запада.

Но чем дольше мы здесь, тем невероятнее кажется освобождение.

Вчера мне, наконец, удалось поговорить с Петером на одну деликатную тему, я собиралась это сделать уже, по крайней мере, десять дней. Я без излишней стеснительности объяснила ему, как устроены девочки — до самых интимных подробностей. Вот смешно: он думал, что вход во влагалище на картинках просто не изображают. Он и не знал, что его, действительно, не видно, так как он находится между ног. Вечер закончился взаимным поцелуем, где-то около губ. Это было особенное, удивительное ощущение!

Может, мне надо взять с собой наверх тетрадку, куда я делаю выписки из прочитанного, чтобы, наконец, поговорить о чем-то серьезном. Каждый вечер только обниматься — это мало, надеюсь, и для него.

После никчемной зимы наступила прекрасная весна. Апрель и вовсе замечательный: не слишком жарко, не слишком холодно и лишь изредка дожди.

Каштан почти весь зеленый и даже начинает цвести.

В субботу Беп порадовала нас четырьмя букетами цветов: тремя из нарциссов и одним из гиацинтов — для меня. Господин Куглер по-прежнему неизменно приносит нам газеты.

Пока, Китти, мне надо заниматься алгеброй.

Анна Франк.

Среда, 19 апреля 1944 г.

Мое дорогое сокровище,

(Так называется фильм с Дорит Крейслер, Идой Вуст и Гаролдои Паулсеном!)

Нет ничего на свете прекраснее, чем смотреть в открытое окно, наблюдать за деревьями, птицами, чувствовать солнце на щеках. А если при этом тебя обнимает симпатичный мальчик, то чувствуешь себя спокойно и надежно. Так хорошо ощущать его руки, его самого рядом, и молчать. В этом не может быть ничего плохого — ведь я чувствую себя так чудесно и спокойно. О, пусть только никто не помешает нам, даже Муши!

Анна Франк.

Пятница, 21 апреля 1944 г.

Милая Китти,

Вчера пролежала весь день с воспалением горла в постели и ужасно скучала. Поэтому сегодня я на ногах: температуры нет, а боль в горле пройдет.

Вчера, как ты сама, вероятно, знаешь, фюреру исполнилось пятьдесят пять лет. А сегодня восемнадцать лет ее королевскому высочеству наследной принцессе Елизавете де Йорк. По Би-би-си передали, что ее еще не объявили совершеннолетней: у принцесс свои законы. Нам всем очень интересно, за какого принца выдадут эту красавицу и вообще — найдут ли для нее достойного жениха. Ее сестра Маргарет Роза, возможно, станет женой бельгийского принца Баудевайна!

А у нас здесь одна неприятность за другой. Не успели починить входную дверь, как ван Марен учинил очередную выходку. По всей вероятности, он украл картофельную муку и теперь пытается обвинить в этом Беп. Понятно, что в Убежище необычное волнение, Беп вне себя. Может, Куглеру удастся восстановить справедливость.

Сегодня утром приходил оценщик с улицы Бетховена. Он оценил сундук в 400 гульденов и еще другие вещи — все на наш взгляд слишком низко.

Я хочу написать в журнал «Принц» (под псевдонимом, конечно) с просьбой опубликовать мою сказку. Но она у меня получилась слишком длинной, поэтому не думаю, что это удастся.

До следующего раза, дорогая.

Анна Франк.

Вторник, 25 апреля 1944 г.

Милая Китти,

Уже десять дней, как Дюссель опять не разговаривает с ван Дааном по причине наших дополнительных мер предосторожности после кражи. Одна из них заключается в том, что по вечерам мы больше не можем сидеть в конторе. Петер с ван Дааном в пол десятого в последний раз обходят в дом, и после этого спускаться вниз запрещено. После восьми вечера и после восьми утра нельзя спускать воду в туалете. Окна мы открываем утром лишь тогда, когда зажигается свет в кабинете Куглера, а по вечерам они теперь закрыты наглухо. По этому поводу Дюссель не перестает ворчать. Он заявляет, что без еды еще может прожить, но никак без воздуха, и необходимо найти способ, чтобы все-таки открывать окна.

"Я непременно поговорю об этом с господином Куглером", — сказал он мне, на что я ответила, что такие вопросы тот разрешает не один, а со всеми вместе. В ответ доктор проворчал: "Здесь все устраивают без моего ведома, непременно поговорю об этом с твоим отцом".

По субботним вечерам и воскресеньям он тоже не может занимать кабинет Куглера, чтобы случайный шум не вызвал подозрений у директора «Кега», если тот придет на свою фирму. Однако Дюссель, не долго думая, нарушил запрет.

Ван Даан был в ярости, и папа взялся поговорить с Дюсселем. У того были, конечно, готовы отговорки, но в этот раз даже папа на них не попался. Папа теперь тоже почти не разговаривает с Дюсселем: тот его обидел. Как именно, я не знаю, и не знает никто, но похоже, что серьезно. На следующей неделе у этого ничтожного создания день рождения. Как же именинник будет, не открывая рта или с ворчанием, принимать подарки?

С господином Фолкскейлом дела плохи, у него уже десять дней температура сорок. Доктор признал его состояние безнадежным, очевидно, рак задел легкие. Бедняга, так хотелось бы поддержать его, но никто не может помочь ему кроме Бога!

Я написала милый рассказ: "Бларри, открыватель мира", который всем понравился.

Я до сих пор простужена и заразила маму и Марго. Как бы еще и Петер не заразился. Он потребовал от меня поцелуя и назвал меня своим Эльдорадо. Вот баловник! И такой милый!

Анна Франк.

Четверг, 27 апреля 1944 г.

Дорогая Китти,

Сегодня с утра у госпожи ван Даан плохое настроение, она только и знает, что жалуется, среди прочего, о своей простуде. Ментоловых таблеточек нет, а непрерывно сморкаться у нее уже нет сил. Кроме этого она сетует на то, что не светит солнце, что запаздывает высадка союзников, что мы не можем смотреть в окно… Мы ужасно над ней смеялись, и в конце концов, она засмеялась тоже — значит дела у нее не так уж плохи.

Рецепт нашего дежурного блюда картофельного блюда из-за отсутствия лука изменился. Очищенную картошку прокручивают через комбайн для сырых овощей, добавляют муку и соль, жир или его заменитель и жарят около двух с половиной часов. Едят с подпорченным клубничным вареньем.

Я сейчас читаю "Король Карл V". Автор, профессор Геттингенского университета, работал над книгой сорок лет. За пять дней я прочитала пятьдесят страниц, больше невозможно. В книге 588 страниц, любопытно, как быстро я с ними справлюсь, а ведь есть еще вторая часть! Но… очень интересно!

Что только не успеет сделать прилежная ученица за один день! Вот, например, я. Сначала перевела с голландского на английский текст о последней битве Нельсона. Потом учила продолжение о северной войне (1700–1721): Петр Первый, Карл XII, Август, Станислав Лецинский, Мазепа, ван Горц, Брандербург, Верхняя Померанция, Нижняя Померанция, Дания… И соответствующие даты. Потом я приплыла в Бразилию: прочитала о табачных плантациях, об изобилии кофе, о полутора миллионах населения Рио де Жанейро, о Парнамбуке и Сао Паоло и, конечно, Амазонке. А также о неграх, мулатах, метисах, белых, более чем 50 % безграмотных и о малярии. Время еще оставалось, поэтому я быстро просмотрела одну родословную: от Яна Старшего, Вильгельма Людовика, Эрнста Кашмира Первого, Хендрика Кашмира Первого до малышки Маргариты Франциски, рожденной в 1943 году в Оттаве. В двенадцать часов я уселась заниматься на чердаке: закутавшись в одеяло, читаю о священниках, пасторах, папах римских. Уф! И так до часа. В два часа бедный ребенок снова за книгами: зоология, широконосые и узконосые обезьяны. Китти, угадай — сколько пальцев у гиппопотама?

Затем Библия: Ноев ковчег, Сим, Хам, Яфет. И, наконец, Карл Пятый. С Петером читали «Генерал» Теккерея на английском. Зубрежка французских слов, а после сравнение Миссисипи с Миссури. На сегодня вполне достаточно, адью!

Анна Франк.

Пятница, 28 апреля 1944 г.

Дорогая Китти,

Никогда не забуду сон о Петере Шиффе в начале января. Всегда, когда я о нем вспоминаю (как и сегодня), то чувствую касание его щеки, и мне так хорошо. С моим настоящим Петером я это тоже испытывала, но не так сильно до… вчерашнего вечера, когда мы, как обычно, сидели обнявшись на диване. И тогда обычная Анна вдруг исчезла, и ее место заняла вторая Анна, не отчаянная и смешная, а лишь нежная и любящая.

Я сидела, прижавшись к нему, и мое сердце вдруг переполнилось. К глазам подступили слезы: слеза с левого глаза сразу упала на его куртку, а с правого задержалась на кончике носа и потом тоже оказалась на куртке. Заметил ли он это? Он не выдал себя ни единым движением, не произнес ни слова. А может, он испытал то же, что и я? Знает ли он, что с ним была вторая Анна? Все эти вопросы останутся без ответа. В пол девятого я встала и подошла к окну, там мы всегда прощаемся. Я дрожала и все еще была Анной номер два. Он подошел ко мне, я обняла его за шею, поцеловала в левую щеку и потянулась к правой. Но тут наши губы встретились, потом снова и снова! Мы оба были в смятении и хотели, чтобы этот момент длился вечно, ах!

Петеру так нужна ласка. Он впервые открыл для себя девочку и узнал, что даже самая насмешливая девочка тоже имеет сердце и полностью преображается, когда ты с ней наедине. Он первый раз в жизни познал дружбу и доверие, он еще ни с кем по-настоящему не дружил — ни с мальчиком, ни с девочкой.

Теперь мы нашли друг друга, раньше я совсем не знала его, и у меня тоже не было близкого человека.

Но меня не оставляет вопрос: хорошо ли все это? Правильно ли, что я так быстро поддаюсь, что во мне так много страсти, не меньше, чем в Петере? Могу я, как девочка, позволять себе такое? У меня лишь есть один ответ: "Я мечтаю об этом… уже давно, я так одинока, и теперь, наконец, нашла утешение!"

Утром мы такие, как всегда, да и днем чаще всего — тоже. Но вечером нас начинает неудержимо тянуть друг к другу, и мы можем думать лишь о счастье и блаженстве прошлых вечеров. Каждый раз после последнего поцелуя я боюсь взглянуть ему в глаза и хочу бежать, бежать, чтобы побыть одной в темноте. Но что я вижу, когда спускаюсь на четырнадцать ступенек ниже? Яркий свет, смешки, вопросы, и я должна вести себя, как ни в чем не бывало!

Мое сердце еще слишком переполнено, чтобы осмыслить вчерашнее потрясение. Нежная Анна приходит не часто, но и не позволяет быстро выставить себя за дверь. Петер затронул мои чувства так глубоко, как я еще никогда не испытывала — кроме того сна. Петер захватил меня всю, все перевернул во мне. Не естественно ли, что после такого хочется тишины и покоя, чтобы успокоиться и вернуться к самой себе?

О, Петер, что ты со мной сделал? Что ты хочешь от меня? Что будет с нами дальше?

О, как я понимаю сейчас Беп, только сейчас понимаю ее сомнения. Если в будущем он сделает мне предложение, что я отвечу? Анна, будь честной. Ты не выйдешь за него замуж, но и просто так его не отпустишь. У Петера слишком мало характера, воли, не достает силы и мужества. Он еще ребенок, в сущности, не старше меня, и он мечтает о покое и счастье. Неужели мне только четырнадцать, и я всего лишь глупая ученица? Так ли уж я неопытна во всем?

Нет, у меня больше опыта, чем у других: то, что я испытала, не знает в моем возрасте почти никто.

Я боюсь самой себя, боюсь, что слишком быстро уступлю своим желаниям.

Как же будет потом, с другими мальчиками? О, как это трудно: выбор между чувством и разумом. Всему свое время, но правильное ли время выбрала я?

Анна Франк.

Вторник, 2 мая 1944 г.

Дорогая Китти,

В субботу вечером я спросила Петера, согласен ли он с тем, чтобы я рассказала о нас папе, и после некоторых колебаний он ответил, что да. Я была рада: ведь это доказательство его искренних чувств. Я спустилась вниз и вскоре пошла с папой за водой. На лестнице я сказала ему: "Папа, ты, конечно, понимаешь, что когда мы с Петером вместе, то не сидим на расстоянии метра друг от друга. Не считаешь, что это плохо?". Папа ответил не сразу: "Нет, не считаю. Но мы живем здесь в закрытом пространстве, так что, Анна, будь осторожна". И прибавил еще что-то в этом роде, когда мы поднимались обратно. В воскресенье утром он подошел ко мне и сказал: "Анна, я хорошо обо всем подумал (тут я испугалась!) и решил, что Убежище — не самое лучшее место для вашей дружбы. Петер влюблен в тебя?".

"Вовсе нет", — ответила я.

"Видишь ли, я вас хорошо понимаю, но ты должна быть сдержанной. Не ходи наверх так часто и не слишком поощряй его. В таких делах мужчина всегда активен, а женщина должна держаться в рамках. На воле, когда ты свободна, все иначе: ты встречаешься с другими мальчиками и девочками, можешь пойти, куда хочешь, заняться спортом и так далее. А здесь вы всегда вместе, тебе некуда уйти, вы видите друг друга слишком часто, собственно, постоянно. Будь осторожна, Анна и не принимай ваши отношения слишком серьезно!"

"Я этого и так не делаю, папа. Но Петер — порядочный человек и очень милый мальчик!"

"Да, но у него слабый характер. Он легко поддается как хорошему, так и плохому влиянию. Надеюсь, что хорошее в нем победит, потому что таков он в сущности".

Мы еще поговорили и решили, что папе надо побеседовать с Петером.

В воскресенье днем он спросил меня на чердаке: "Ну, как, Анна, говорила с папой?". "Да, — ответила я, — сейчас расскажу. Папа относится, в общем, нормально, но считает, что мы здесь слишком близко друг другу, и это может легко привести к столкновениям".

— Но мы ведь договорились, что не будем ссориться, и я не собираюсь от этого отступать.

— Я тоже, Петер. Но папа не знает всей правды, он думает, что мы просто дружим. Как ты считаешь: имеем мы право?

— Считаю, что, да. А ты?

— И я. Я сказала папе, что доверяю тебе. Я, действительно, доверяю тебе полностью, не меньше, чем самому папе и думаю, что ты этого достоин. Ведь, правда?

— Надеюсь. (он смутился и покраснел)

— Я верю тебе, Петер, — продолжала я, — верю в твой хороший характер и что ты в жизни чего-то добьешься.

Мы поговорили еще на другие темы, и позже я сказала: "Знаешь, когда мы отсюда выйдем, я тебе совсем не буду нужна. Он весь вспыхнул: "Это неправда, Анна, нет! Как такое могло прийти тебе в голову?".

Тут нас позвали.

Потом папа поговорил с ним, и сегодня Петер рассказал мне об этом.

"Твой отец думает, что дружба легко может перейти во влюбленность, — сказал он, но я ответил, что на нас можно положиться".

Теперь папа хочет, чтобы я не так часто ходила по вечерам наверх. Но я с этим не согласна не только потому, что я хочу быть с Петером, но и потому, что уже сказала, что на него можно положиться. И самому Петеру я хочу доказать свое доверие, а это нельзя сделать, оставаясь — как раз из-за недоверия — внизу. Нет, все останется, как прежде!

Между тем драма «Дюссель» завершилась. Вчера за столом он в изысканных выражениях попросил прощения. Наверно, целый день учил эту речь наизусть.

Так что мир с ван Дааном восстановлен.

День рождения Дюсселя в воскресенье прошел спокойно.

Мы подарили ему бутылку хорошего вина 1919 года,

ван Дааны (решили побаловать именинника) — баночку пикулей и бритвенные лезвия,

Куглер — бутылку лимонада,

Мип — книгу, а Беп — цветок в горшке.

Дюссель раздал всем по яйцу.

Анна Франк.

Среда, 3 мая 1944 г.

Дорогая Китти,

Сначала о новостях недели. У политики как бы отпуск: ничего нового. Постепенно начинаю верить в высадку союзников. Не могут же они все переложить на русских, правда, и те в данный момент тоже бездействуют.

Господин Кляйман теперь снова каждое утро в конторе. Он достал для дивана Петера новую пружину. Теперь Петеру надо заняться обивкой, что ему, разумеется, неохота. Кляйман также раздобыл порошок против вшей для кошек.

Рассказывала ли я тебе, что Моффи пропал? С прошлого четверга, бесследно. Наверно, он уже в кошачьем раю, в то время как какой-то "друг животных" с аппетитом его поедает и собирается сделать шапку из его шкурки.

Петер очень расстроен.

Последние две недели мы обедаем по субботам в полдвенадцатого. А утром должны удовольствоваться блюдечком каши. Начиная с завтрашнего дня, такой режим вводится ежедневно, чтобы сэкономить продукты. Овощи по-прежнему достать трудно. Сегодня мы ели тушенный полусгнивший салат. Кроме салата и шпината ничего нет, а к ним подпорченная картошка — замечательная комбинация!

Уже больше двух месяцев у меня не было менструации, но, наконец, в воскресенье она снова пришла. Несмотря на все неудобства, я рада этому.

Наверно, ты представляешь себе, мы — один за другим — в отчаянии повторяем: "О, почему война продолжается, почему люди не могут жить в мире, почему уничтожают все вокруг?". Вопрос этот закономерен, но ясного ответа на него еще не дал никто. Да, почему в Англии сооружают все более гигантские самолеты и дома особой, легко восстанавливаемой конструкции? Почему каждый день на войну тратятся миллионы, а на здравоохранение, искусство и бедных людей — ни цента? Почему многие страдают от голода, тогда как в других частях света изобилие еды? Почему люди так безумны?

Я не верю, что в войне виноваты только высокие чины, правительства и капиталисты. О, нет, обычные люди тоже участвуют в ней добровольно, иначе народы уже давно восстали бы! Просто в людях живет стремление к жестокости, уничтожению, убийству. И пока со всем человечеством без исключения не произойдет гигантская метаморфоза, войны будут продолжаться, будет уничтожаться все выращенное, созданное и построенное, чтобы потом снова начать с начала!

Я часто ощущаю подавленность, но безнадежность — никогда. Наше затворничество иногда напоминает мне увлекательное и романтическое приключение. Например, бытовые проблемы дают мне повод для интересных записей в дневнике. Я уже точно решила, что моя жизнь не будет похожа на жизнь других девочек, а когда я повзрослею, то никогда не стану обычной домашней хозяйкой. Начало у меня особенное, и уже только поэтому я даже в самые опасные моменты могу смеяться над абсурдностью ситуации.

Я еще девочка и во мне многое не раскрыто. Но я молодая и сильная, переживаю необычное приключение и не намерена жаловаться дни напролет на отсутствие развлечений. Мне многое дано от природы: оптимизм, жизнерадостность, сильный характер. Каждый день я чувствую, что расту духовно, что приближается освобождение, что природа прекрасна, и что меня окружают хорошие люди. И что жизнь в Убежище интересна и увлекательна! Зачем же впадать в отчаяние?

Анна Франк.

Пятница, 5 мая 1944 г.

Дорогая Китти,

Папа мной недоволен. Он был уверен, что после нашего разговора я не буду каждый вечер ходить наверх. Ему не нравится наша «возня». Это слово я уже слышать не могу! Ведь у нас был хороший разговор, зачем же сейчас придавать всему другой смысл? Сегодня я снова поговорю с папой. Марго дала мне разумный совет и следуя ему, я собираюсь сказать ему примерно следующее. "Папа, ты, очевидно, ждешь от меня объяснений. Так вот, слушай. Ты разочарован во мне, ты ожидал от меня больше сдержанности и недоступности и хочешь, чтобы я вела себя так, как полагается четырнадцатилетней девочке. Но ты заблуждаешься!

С тех пор, как мы здесь — с июля 1942 года до недавнего времени — мне было очень нелегко. Если бы ты знал, как часто я плакала по вечерам, какое испытывала отчаяние и одиночество и как была несчастна, ты бы понял, почему мне хочется наверх, к Петеру! Ведь я не сразу научилась обходиться без маминой и чьей-то другой поддержки, нет: самостоятельность стоила мне многих слез и сил. Можешь смеяться и не верить, мне это безразлично. Я знаю, что твердо стою на ногах и не обязана отчитываться перед вами. Все это я говорю не потому, что что-то скрываю, но чтобы ты знал: я сама за себя ответственна!

Когда мне было трудно, то вы (да, ты тоже!) закрывали глаза и уши и совсем не помогали мне, а наоборот — делали замечания и наказывали быть скромнее. А я, если и вела себя вызывающе, то лишь затем, чтобы не чувствовать отчаяние. Я заглушала дерзостью внутренний голос. Полтора года я играла комедию, и все это время не жаловалась и не изменила своей роли, но сейчас конец борьбе. Я победила! Я стала независимой телом и духом, и мама мне больше не нужна. Я стала сильной, пройдя через трудности!

И теперь, после всех испытаний, я хочу идти своим путем — путем, который сама выбрала. Ты не должен смотреть на меня, как на четырнадцатилетнюю, на самом деле, жизнь сделала меня старше. Я никогда не пожалею о своих поступках, я буду и дальше поступать, как сама решу!

Ты не можешь помешать мне ни добрыми советами, ни запретами. Ты должен доверять мне до конца и оставить меня в покое!

Анна Франк.

Суббота, 6 мая 1944 г.

Дорогая Китти,

Вчера перед едой я вложила письмо в папин карман. Марго потом сказала, что прочитав его, он выглядел очень огорчено. (Я в это время мыла посуду наверху). Бедный Пим, я должна была предвидеть это. Ведь он такой восприимчивый! Я только что сказала Петеру, чтобы тот пока ничего не говорил и не спрашивал. Сам Пим молчит, долго ли это еще продлится?

А у нас все, как будто, неплохо. Немыслимо представить, до чего подскочили цены — об этом нам рассказывают Ян, Куглер и Кляйман. Полкило чая стоит 350 гульденов, полкило кофе — 80, полкило масла — 35, одно яйцо — 1 гульден и 45 центов. Болгарский табак продают по 14 гульденов за 100 грамм!

Все хоть немного занимаются спекуляцией, любой парнишка на улице предлагает что-то. Наш булочник раздобыл для нас штопку: 90 центов за крошечный моточек, молочник достает на черном рынке продовольственные талоны, гробовщик поставляет сыр. Ежедневно слышишь о взломах, грабежах, убийствах, причем полицейские и дружинники орудуют не менее ловко, чем профессиональные воры. Все голодны, а зарплаты не повышаются, вот и приходится идти на мошенничество. Полиция постоянно ищет детей: каждый день пропадают мальчики и девочки пятнадцати, шестнадцати, семнадцати лет и старше.

Я постараюсь закончить рассказ о фее Эллен. Может, смеха ради подарю его папе на день рождения со всеми авторскими правами.

До свидания, точнее, до следующего письма.

Анна Франк.

Воскресенье, 7 мая 1944 г.

Дорогая Китти,

Вчера вечером я долго говорила с папой. Я ревела ужасно, и папа тоже плакал. Знаешь, Китти, что он мне сказал?

"В своей жизни я получал немало писем, но это самое скверное! Ты, Анна, которую мы, твои родители, так любят и всегда, в любых обстоятельствах защищают и поддерживают, ты не хочешь нести перед нами никакой ответственности! Ты считаешь, что мы тебя предали и оставили. Это мнение для нас обидно и несправедливо! Может быть, ты не буквально имела это в виду, но именно так выразила на бумаге — жестоко и незаслуженно!".

О, я совершила ужасную ошибку, возможно, самую ужасную в моей жизни. Я выставила напоказ свои слезы и переживания, и чересчур зазналась, чтобы сохранить его уважение. Конечно, проблемы с мамой причинили мне много горя, но как я могла обвинить милого Пима, который всегда любил меня и поддерживал. Я поступила подло.

Что ж хорошо, что я упала со своей недоступной высоты, что моя гордость несколько пострадала — ведь я вообразила о себе слишком много! А ведь далеко не все поступки мадемуазель Анны достойно похвалы! Я заставила страдать того, кто так любит меня, и это низко, низко!

А больше всего мне стыдно за то, что папа меня полностью простил.

Сначала он хотел бросить мое письмо в камин, а сейчас так ласков со мной, как будто я ничего плохого не сделала. Нет, Анна, тебе еще надо многому учиться. Вот и займись этим вместо того, чтобы презирать и судить других!

Да, я много переживала, но не естественно ли это в моем возрасте? Я часто играла комедию, иной раз бессознательно. Я, действительно, чувствовала себя одинокой, но никогда не отчаивалась.

Мне должно быть глубоко стыдно, и я, в самом деле, стыжусь. Сделанного не исправишь, но повторения быть не должно. Я хочу все начать с начала, и верю в успех, потому что у меня есть Петер. С ним я все смогу! Я уже не одна, он любит меня, и я люблю его. И еще у меня есть книги, дневник и мои литературные сочинения. Я не безобразна и не глупа, жизнерадостна от природы и хочу стать хорошим человеком!

Да, Анна, ты сама чувствовала, что твое письмо было слишком жестким и преувеличенным, но именно этим ты гордилась. Я буду брать пример с папы и постараюсь стать лучше!

Анна Франк.

Понедельник, 8 мая 1944 г.

Дорогая Китти,

Рассказала ли я тебе уже историю нашей семьи? По-моему, нет, поэтому начну, не откладывая. Папа родился во Франкфурте-на-Майне в обеспеченной семье. Его отец Михаэль Франк был хозяином банка и владел миллионами, а мать, Алиса Штерн, унаследовала большое состояние. Михаэль Франк, совсем не богатый в юности, добился всего упорным трудом. А папа был настоящим сынком состоятельных родителей: его молодость была наполнена еженедельными приемами, праздниками, балами, роскошными обедами и красивыми девушками. Но после дедушкиной смерти, мировой войны и инфляции от огромного состояния ничего не осталось. Папу воспитали настоящим барином, и как смеялся он вчера, когда впервые за свои 55 лет выгребал ложкой остатки из сковородки.

Мама была тоже богата, хотя и не так, как папа. Поэтому мы не перестаем удивляться рассказам о великолепных приемах и балах, а также о ее помолвке с папой, на которую было приглашено 250 гостей.

Наверно, сейчас от нашего состояния ничего не осталось, но будь уверена, что у меня больше запросов, чем у мамы и Марго. Я хочу поехать на год в Париж и на год в Лондон для изучения языков и истории искусств. Не сравнить с планами Марго, которая собирается стать акушеркой в Палестине! Я мечтаю о красивых платьях и интересных людях, я хочу что-то увидеть и испытать в жизни, и, как я тебе уже говорила раньше, недостаток денег меня не остановит!

Сегодня утром Мип рассказала о помолвке ее двоюродной сестры в субботу.

И жених, и невеста довольно состоятельны. Мип раздразнила наш аппетит рассказом об угощении: суп с фрикадельками, сыр, булочки с мясом и сыром, салат с яйцами и ростбифом, ром-баба, вино, сигареты и еще всякая всячина — все, что душе угодно.

Мип выпила десять рюмок вина и выкурила три сигареты — вот вам и противница алкоголя! Если она так разошлась, то можно себе представить, сколько поглотил ее благоверный. В общем, оба они порядочно выпили. На празднике присутствовали также двое полицейских, которые сделали несколько фотоснимков. Мип записала их имена и адреса на тот случай, если потребуется помощь честных голландцев: она, как видишь, никогда не забывает о нас, затворниках.

Она так наглядно описала нам шикарную еду — нам, которые съедают на завтрак две ложечки каши и потом целый день мучаются голодом, заглушая его полусырым шпинатом (для витаминов!), гнилой картошкой, салатом и снова бесконечным шпинатом. Возможно, мы наберемся силы, подобно Попею, но пока это что-то не заметно.

Если бы Мип взяла нас собой на ту помолвку, то для других гостей от угощения ничего не осталось. И вели бы мы себя наверняка не очень прилично — расталкивали людей, сдвигали мебель… Как мы слушали Мип, буквально глядя ей в рот, как будто никогда не слышали о вкусной еде и богатых людях!

Мы, внучки известного миллионера. Странно все-таки устроен мир!

Анна Франк.

Вторник, 9 мая 1944 г.

Дорогая Китти,

Рассказ о фее Эллен закончен. Я переписала его на почтовую бумагу, сшила их и разукрасила красными чернилами. Выглядит хорошо, но не слишком ли маленький подарок для папы? Мама и Марго сочинили по поздравительному стишку.

Господин Куглер сегодня сообщил, что с понедельника госпожа Брукс собирается ежедневно в два часа приходить в контору — пить кофе. Ничего себе! Нам нельзя будет подниматься наверх за картошкой, пользоваться туалетом, и Беп не сможет приходить к нам есть. Мы должны будем вести себя тихо, как можно меньше двигаться и испытывать разные другие неудобства! Все стали выступать с предложениями: как бы отвадить гостью. Ван Даан придумал подсыпать ей в кофе слабительное. "Нет, — ответил Кляйман, — ведь тогда она и не сойдет с коробки!". [12] Общий смех. "С коробки? — спросила госпожа ван Даан, — что это означает?" Ей объяснили. "Значит, я могу всегда употреблять это выражение?", — простодушно спросила она.

"Представляешь, — хихикнула Беп, — что она в Бейенкорфе — спросит, где у них находится коробка".

Дюссель, кстати, посещает «коробку» ежедневно в пол первого. Сегодня я написала на куске розовой бумаги:

"Расписание пользования туалетом господина Дюсселя:

7:15 — 7:30 утра

13:00.

Остальные визиты по желанию!"

Я приклеила это объявление на дверь туалета, в то время как он там был.

Вполне могла бы приписать: "Нарушение сроков грозит запиранием двери!". Ведь наш туалет запирается как изнутри, так и снаружи.

Новый анекдот ван Даана:

После школьных уроков, посвященных библейскому сюжету об Адаме и Еве, тринадцатилетний мальчик спросил отца: "Папа, а как я, собственно, появился на свет?" "О, — ответил отец, — аист вытащил тебя из моря и положил в кровать твоей матери. При этом он так сильно укусил ее за ногу, что она из-за кровоточащей раны целую неделю не вставала с постели". Чтобы убедиться в правдивости рассказа, мальчик отправился к маме и спросил ее: "Скажи, мама, как ты сама появилась на свет, и как родился я?" Мать рассказала в точности то же, что отец. Но парнишка для достоверности задал вопрос и деду.

И снова услышал знакомую историю.

Вечером он записал в своем дневнике: "После тщательного исследования я пришел к выводу, что в нашей семье не было сексуальных отношений в течение трех поколений".

Мне еще надо заниматься, сейчас уже три часа.

Анна Франк.

P.S. Я уже упоминала нашу новую уборщицу. Добавлю, что она замужем, ей 60 лет, и она плохо слышит. Это очень кстати для восьми затворников, которым не всегда удается соблюдать тишину! О, Кит, какая чудесная погода, если бы я могла выйти на улицу!

Среда, 10 мая 1944 г.

Дорогая Китти,

Вчера вечером мы учили на чердаке французский, как вдруг я услышала шум воды. Не успела спросить у Петера, что это может означать, как он ринулся на мансарду, где находился "кошачий туалет". Поскольку тот оказался сырым, Муши пристроился рядом. Последовал шум борьбы, и Муши, благополучно закончивший свое деяние, помчался вниз. Лужица пришлась как раз на трещину в полу и стала капать сверху на нашу картошку. Пол на чердаке тоже не без трещин, так что протечка дошла до гостиной, угодив на стопку книг и кипу чулок. Я хохотала от души над забавнейшей картиной: испуганный Муши, забившийся под стул, Петер с ведром воды, тряпкой и хлоркой и суетившийся рядом ван Даан.

Песочный туалет привели в порядок, но известно, что кошачьи лужицы ужасно воняют. Это доказала вчерашняя картошка и опилки, которые папа принес с мансарды в ведре и сжег.

Бедный Муши! Ведь ему невдомек, что и торфа сейчас не достанешь.

Анна Франк.

Вторник, 9 мая 1944 г.

Дорогая Китти,