Кристина Кинг Стивен
— Ничего не происходит, — процедил сквозь стиснутые зубы. — Ничего, кроме того, что все стараются лезть в мои дела, а я хочу хоть что-нибудь делать самостоятельно, без посторонних советчиков и воспитателей.
— Хорошо, — по-прежнему спокойно произнес его отец. — Если захочешь поговорить со мной, то я готов выслушать тебя. Я давно был готов выслушать тебя, хотя не так ясно давал понять об этом, как было бы нужно. Не забудь поцеловать маму, когда вернешься.
— Ладно, не забуду. Послушай…
Гудки.
Некоторое время он стоял, тупо глядя на телефонную трубку, затем свободной рукой полез в карман, вытащил горсть никелевой мелочи и высыпал на небольшую металлическую полочку слева от него. Выбрав одну монету, он выронил ее, взял другую и опустил в автомат. Он чувствовал себя уставшим и опустошенным.
Он на память набрал номер Ли.
Миссис Кэйбот сразу узнала его голос и сразу поставила его в известность о том, что у него был последний шанс с ней и он упустил его.
— Она не хочет встречаться с тобой и не желает разговаривать с тобой, — добавила она.
— Миссис Кэйбот, пожалуйста. Если бы я мог хотя бы…
— По-моему, ты уже сделал достаточно, — холодно сказала миссис Кэйбот. — В тот вечер она пришла в слезах и с тех пор не перестает плакать. Не знаю, что с ней случилось, когда вы в прошлый раз были вместе… но молю Бога, чтобы это было не то, что я думаю. Я…
Эрни почувствовал, что готов разразиться истерическим смехом. Ли подавилась гамбургером и чуть не умерла от удушья, а ее мать думала, что он хотел изнасиловать ее.
— Миссис Кэйбот, мне нужно поговорить с ней.
— Брось, тебе не нужно этого делать. Он попытался придумать что-нибудь такое, что помогло бы ему миновать дракона, сторожившего ворота. Он почувствовал себя каким-то пиратом, старающимся проникнуть в дом, чтобы увидеть его хозяйку. У него отнялся язык. Он был очень неудачливым пиратом. Через несколько мгновений снова должны были зазвучать короткие гудки.
Затем он услышал, как телефонная трубка перешла в другие руки. Миссис Кэйбот проговорила что-то резкое и протестующее, а Ли сказала что-то в ответ; он не разобрал их приглушенных реплик. Затем послышался голос Ли:
— Эрни?
— Привет, Ли, — произнес он. — Я только хотел позвонить тебе и сказать, что виноват в…
— Да, — прервала его Ли. — Я знаю, что ты виноват, и принимаю твои извинения. Но я не смогу никуда пойти с тобой. Пока все не переменится.
— Проси о чем-нибудь попроще, — прошептал он.
— Это все, что я… — Ее голос отдалился и зазвучал немного резче. — Мама, пожалуйста, не мешай мне! — Ее мать что-то проворчала, наступила тишина, а потом снова, но уже тише зазвучал голос Ли. — Это все, что я могу сказать, Эрни. Знаю, как безумно это звучит, но мне все еще кажется, что в тот вечер твоя машина пыталась убить меня. Я не знаю, как она могла это сделать, но твердо знаю, что именно так все и было. Я так чувствую. Тебе это кажется диким?
— Ли, прошу прощения, но все, что ты говоришь, дико и глупо. Это машина, понимаешь? МА-ШИ-НА, машина! В ней нет ничего.
— Это ты думаешь, — проговорила она дрожащим голосом. — Ты думаешь, что владеешь ею, а на самом деле она владеет тобой, и, по-моему, никто не сможет освободить тебя, кроме тебя самого.
Внезапно его спина очнулась и стала посылать ему импульсы боли, гулким эхом отдававшиеся в голове.
— Разве это не правда, Эрни? Он не ответил — не мог ответить.
— Избавься от нее, — сказала Ли. — Пожалуйста. Сегодня утром я прочитала в газете о Реппертоне и…
— Какое он имеет отношение хоть к чему-нибудь? — простонал Эрни. И, помолчав, проговорил во второй раз за день:
— С ним произошел несчастный случай.
— Не знаю. Может быть — не хочу знать. Но я беспокоюсь не за нас, а за тебя, Эрни. Я боюсь за тебя. Ты должен избавиться от нее.
Эрни прошептал:
— Только скажи, что не бросишь меня. Ее голос задрожал сильнее, — вероятно, она плакала.
— Обещай мне, Эрни. Ты должен дать мне слово и сдержать его. Потом… потом мы сможем видеться. Пообещай мне, что избавишься от этой машины. Я больше ни о чем не прошу тебя.
Он закрыл глаза и увидел Ли, возвращающуюся домой после школы. И Кристину, поджидающую ее кварталом ниже.
Он быстро открыл глаза.
— Нет. Я не могу, — произнес он.
— Значит, нам больше не нужно говорить об этом?
— Нет! Нет, нужно! Мы…
— Значит, не нужно. До завтра, Эрни. Увидимся в школе.
— Ли, подожди!
Гудки.
В этот момент он был близок к ярости. Он захотел ударить по телефону, разбить трубку, разбить стекло и разбить все, что будет попадаться ему под руку. Они все покидали, бросали его! Крысы, бегущие с тонущего корабля.
Никто не поможет тебе, кроме тебя самого.
Дерьмо! Сами они убегали, как крысы с тонущего корабля. Никто из них не захотел остаться с ним. Они все выдумывают, они хотят загнать меня в ловушку, как те офицеры из гольф-клуба, как будто играют в гольф или какую-нибудь другую игру. Они все говнюки, они все говнюки и думают, что уже справились со мной. Я хочу им показать, чего они стоят. Я покажу им. Я сыграю с ними в их гольф. Я смогу найти выход, найти лазейку, чтобы загнать эти белые шары в их задницы. Я им покажу, как стоять на моем пути. Я им покажу, как мешать мне, мне, мне, мне, МНЕ…
Внезапно Эрни очнулся. Его колотила дрожь, он тяжело дышал. Глаза были широко открыты. Что произошло с ним? Будто на миг он превратился в кого-то другого, в кого-то обезумевшего от ненависти ко всему человечеству…
Нет, не в кого-то. В Лебэя.
Нет! Это не правда!
Голос Ли: Разве это не правда, Эрни?
И вдруг перед его уставшими, дрожащими глазами возникло какое-то видение. И он услышал голос священника: Арнольд, берешь ли ты эту женщину себе в…
Но он был не в церкви; он находился на стоянке подержанных автомобилей, обнесенной яркими разноцветными пластиковыми знаменами, колышущимися на легком ветру. Внутри были расставлены садовые кресла. Он находился на стоянке Уилла Дарнелла, и перед ним стоял сам Дарнелл. Рядом с ним не было никакой женщины; рядом с ним стояла, переливаясь всеми красками на весеннем солнце, Кристина.
Голос его отца: Что-нибудь происходит?
Голос священника: Кто отдает эту женщину этому мужчине?
С одного из кресел, как призрак, восставший из ада, поднялся скелет, обвешанный лохмотьями полуистлевшей кожи и испачканной в глине одежды. Он ухмылялся — и тут Эрни заметил тех, кто окружали его: Бадди Реппертон, Ричи Трепани, Шатун Уэлч. Ричи Трелани был обуглен, его волосы сгорели без следа. По подбородку Бадди Реппертона текла кровь — рубашка на его груди была такой красной, как будто его только что вырвало. Но хуже всех выглядел Уэлч; он был похож на выпотрошенный мешок нестиранного белья. Они улыбались. Они все улыбались.
Я, прохрипел Ролланд Д. Лебэй. Он усмехнулся черным отверстием своего рта, и с его языка соскользнул влажный комок кладбищенской глины. Я отдаю ее, и у него есть документ, подтверждающий это. Она вся принадлежит ему. Эта сука — самый настоящий туз пик… и она вся принадлежит ему.
До Эрни дошло, что он стонал в телефонной будке, прижимая к груди трубку, из которой все еще доносились короткие гудки. Немалым усилием воли он сбросил с себя наваждение — какое-то видение, чем бы оно ни было — и огляделся.
В прошлый раз, вынимая мелочь из кармана, он половину ее просыпал на пол. Подняв одну монетку, он опустил ее в телефон и набрал номер больницы. Дэннис. Там был Дэннис. Дэннис не мог покинуть его. Дэннис должен был помочь ему.
Девушка из приемной ответила, — и Эрни сказал:
— Комнату сорок два, пожалуйста. Связь была установлена. Телефон начал звонить. Он звонил… и звонил… и звонил. Когда Эрни уже собирался повесить трубку, вдруг раздался щелчок, и резкий женский голос проговорил:
— Второй этаж, крыло Цэ, кто вам нужен?
— Гилдер, — сказал Эрни. — Дэннис Гилдер.
— Мистер Гилдер сейчас в отделении физической терапии, — произнес женский голос. — Вы сможете застать его в восемь часов.
Эрни хотелось сказать, что ему очень важно поговорить с Дэннисом — чрезвычайно важно, — но внезапно ему срочно потребовалось покинуть телефонную будку. Клаустрофобия беспощадной железной рукой сдавила его грудь. Он мог чувствовать запах собственного пота. Запах был кислым и горьким.
— Сэр?
— Да, хорошо. Я перезвоню, — сказал Эрни. Он прервал связь и опрометью бросился прочь из будки, оставив мелочь на полу неподобранной. Несколько людей повернули головы в его сторону и, равнодушно оглядев, снова нагнулись к своим тарелкам.
— Пицца готова, — сказал кассир. Эрни посмотрел на часы и увидел, что пробыл в будке больше двадцати минут. Его лицо было сплошь потным. Руки дрожали. Ноги были как ватные — он их почти не чувствовал.
Он заплатил за пиццу и чуть не выронил бумажник, когда засовывал в него три доллара сдачи.
— С тобой все в порядке? — спросил кассир. — Ты выглядишь немного нездоровым.
— Все в порядке, — проговорил Эрни. Ему казалось, что его вот-вот вытошнит. Он схватил белый пакет с надписью «ДЖИНО», в который была упакована пицца, и выбежал на освежающий ночной холод. Небо расчистилось от последних облаков, и звезды на нем сверкали, как отшлифованные бриллианты. Он немного постоял, глядя сначала на звезды, а потом на Кристину, преданно поджидавшую его на противоположной стороне улицы.
«Она никогда не станет ссориться или жаловаться, — подумал Эрни. — Она никогда не будет ничего требовать. В нее в любое время можно было забраться и отдохнуть на ее мягкой обивке. Она никогда не предаст. Она… она…»
Она любила его.
Да, он ощущал, что это было так. Точно так же, как то, что Лебэй не продал бы ее никому другому ни за двести пятьдесят, ни даже за две тысячи долларов. Она стояла там и поджидала нужного ей водителя. Такого, который…
Который любил бы ее одну, — прошептал ему какой-то внутренний голос.
Да. Это было так. Именно так.
Эрни стоял, забыв о белом пакете в его руках, из которого поднимался белый и ароматный, но не замечаемый им пар. Он не отрываясь смотрел на Кристину. О да, он любил и ненавидел ее, он нуждался в ней и нуждался в том, чтобы бежать от нее, она принадлежала ему, и он принадлежал ей, и…
(я нарекаю вас мужем и женой и соединяю вас, дабы с этого дня вы были вместе, пока смерть не разлучит вас)
Но хуже всего был ужас, леденящий и цепенящий ужас того, что… что…
(как в ту ночь ты поранил себе спину, Эрни? после того, как Бадди Реппертон и его дружки искорежили ее? как ты ее поранил, если должен все время носить этот вонючий пояс? как ты поранил спину?)
Его память вдруг начала проясняться, и он со всех ног кинулся к Кристине, чтобы забраться в нее прежде, чем вспомнит все и сойдет с ума.
Он бежал к Кристине, убегая от своего смятения; он бежал к ней, потому что не мог вынести даже части своих чувств и ему нужен был отдых или хотя бы маленькая передышка; он бежал к ней, чтобы избежать ужаса того, что произошло с ним; он бежал к ней, как жених бежит туда, где его невеста стоит и ожидает его.
Он бежал потому, что внутри Кристины ни одна из этих вещей не имела значения — ни его мать, ни его отец, ни Ли, ни Дэннис, ни то, что он сделал со своей спиной, когда в ту ночь все ушли, а он поставил трансмиссию полностью разрушенного «плимута» в нейтральное положение и толкал машину, толкал до тех пор, пока она не сдвинулась с места на своих спущенных шинах, пока он выкатил ее за дверь, на холодный двор, заваленный обломками автомобилей, и начал толкать ее по кругу — один круг, другой, третий, пока у него не стали отниматься руки и ноги, а сердце не начало стучать, как у загнанной лошади, и спина не начала молить о пощаде; но он продолжал толкать ее дальше и дальше вперед, а милеометр внутри машины медленно крутился и крутился, и в пятидесяти футах, оставшихся до двери гаража, у него что-то лопнуло в спине, отозвавшись горячей и разгорающейся болью во всем теле, но он все равно толкал ее и толкал онемевшими руками, и она еле-еле ползла на своих спущенных шинах, пока вдруг…
Он добежал до Кристины, рванул дверцу и, задыхаясь, бросился внутрь. Пицца упала на пол. Он подобрал ее и откинулся на спинку сиденья, чувствуя, как его дрожащее тело понемногу успокаивалось. Затем прикоснулся к рулю, рука соскользнула вниз и нащупала ее сокровенную щель. Он снял одну перчатку и полез в карман за ключами. За ключами Лебэя.
Он все еще мог вспомнить, что случилось той ночью, но это уже не казалось ему ужасным; сейчас, сидя за рулевым колесом Кристины, он скорее считал это восхитительным.
Это было чудом.
Он вспомнил, как внезапно толкать машину стало легче, потому что ее шины каким-то волшебным образом склеились без единого шва и приняли каменно упругую форму. Разбитое стекло стало появляться ниоткуда, вырастая из осколков, трещины между которыми исчезали со слабым звоном. Вмятины выпрямились, дыры в корпусе исчезли, и затем Кристина была в полном порядке.
Что же в этом было ужасного?
«Ничего», — произнес чей-то голос.
Он повернул голову. На пассажирском сиденье в двубортном черном костюме, в белой сорочке с голубым галстуком сидел Ролланд Д. Лебэй. На его груди висел целый ряд медалей — Эрни догадался, что на похоронах они лежали на подушечке рядом с могилой. Это был Ролланд Д. Лебэй, но только выглядел он гораздо более молодым и подтянутым.
«Ну, поехали, — сказал Лебэй. — Заводи мотор, и давай покатаемся».
«Конечно», — сказал Эрни и повернул ключ. Кристина тронулась с места, скрипя новыми шинами по снегу.
«Давай послушаем музыку», — произнес голос рядом с ним.
Эрни включил радио. Дион пел «Донна Примадонна».
«Ты собираешься есть пиццу или нет?» — Голос как будто немного изменился.
«Конечно, — ответил Эрни. — Хотите кусочек?»
Голос: «Я никогда ни от чего не отказываюсь».
Эрни одной рукой открыл пакет и вытащил кусок пиццы. «Вот, воз…»
Его глаза расширились. Кусок пиццы выпал из рук.
Лебэй там больше не сидел.
Но был он сам.
Это был Эрни Каннингейм в возрасте приблизительно пятидесяти лет, не такой старый, как Лебэй в то время, когда они с Дэннисом встретились с ним, но близкий к старости. В свои пожилые годы он носил желтоватую футболку и грязные потертые джинсы. Поредевшие волосы были коротко подстрижены. За большими очками глаза казались мутными и кровожадными. Складка горько поджатых губ говорила о полном одиночестве. Было ли это привидением, галлюцинацией или чем-нибудь еще, но это был он, и он был ощутимо одинок.
Не считая Кристины.
«Ты будешь вести машину? Или будешь глазеть на меня?» — спросило это нечто и вдруг начало быстро стареть, изменяясь прямо на глазах ошеломленного Эрни. Волосы поседели, футболка полиняла и прохудилась, тело сгорбилось. Лицо разрезали крупные морщины. Глаза глубоко запали, под ними появились огромные желтые мешки. И увы, это было его, да, его лицо.
«Видишь что-нибудь зеленое?» — прохрипел этот шести-, нет, восьмидесятилетний Эрни Каннингейм, и его тело начало скручиваться и расползаться на красном сиденье Кристины. «Видишь что-нибудь зеленое? Видишь что-нибудь зеленое? Видишь что-нибудь зеле…» — голос затих, превратился в какое-то шипенье, тело покрылось язвами и нарывами, а глаза затянулись бледно-молочной пленкой катаракты, отчего казалось, что на них упала мутная тень. И все это разлагалось, истлевало у него на глазах и испускало такой запах, какой он почувствовал в Кристине, какой почувствовала Ли, но только сейчас тот был намного хуже, отвратительнее и сильнее — смрад его собственной гниющей плоти, смрад смерти, и Эрни завопил и вопил, пока по радио Литл Ричард надрывался и орал «Тутти-Фрутти», а потом волосы совсем выпали, слезла кожа, и только кости торчали из лохмотьев футболки, как гротескные белые карандаши. Губы исчезли, зубы раскрошились и выпали, он был мертв и все-таки жив, — как Кристина, он был жив.
«Видишь что-нибудь зеленое? — прошамкал он. — Видишь что-нибудь зеленое?»
И тогда Эрни застонал.
38. СНОВА ДЖЕНКИНС
Через час Эрни зарулил в гараж. Его попутчик — если у него вообще был попутчик — давно исчез. Исчез и запах; несомненно, он был всего лишь иллюзией. «Если все время проводишь среди говнюков, — подумал Эрни, — то все начинает вонять дерьмом». Понятно, что такая мысль весьма обрадовала его.
Уилл ужинал за широким окном своего офиса. Не поднимаясь из-за стола, он вяло помахал рукой. В ответ Эрни дважды нажал на гудок и припарковался.
Несколько минут он сидел в машине, слушая радио и поглядывая в ветровое стекло. Бобби Хелмс пел «Рок на колокольне», и диктор объявил, что его песня вошла в горячую десятку сезона. Эрни улыбнулся и почувствовал себя гораздо лучше. Он не мог припомнить в подробностях то, что видел (или думал, что видел), да ему и не хотелось ничего вспоминать. Что бы с ним ни случилось, подобное уже не повторится. Он был уверен в этом. Люди научили его воображать себе всякую чушь. Вероятно, они были бы счастливы, если бы узнали… но он не собирался доставлять им такое удовольствие.
Он вылез из машины и направился к офису. В этот момент отворилась небольшая дверь рядом с проездом для автомобилей, и через порог переступил человек. Это был Дженкинс. Снова Дженкинс.
Он увидел Эрни и поднял руку.
— Привет, Эрни.
— Добрый вечер, — сказал Эрни. — Могу что-нибудь сделать для вас?
— Ну, не знаю, — неопределенно проговорил Дженкинс. Он внимательно осмотрел Кристину. — А ты хочешь что-нибудь сделать для меня?
— Не очень, — признался Эрни. К нему вернулось его подавленное настроение.
Руди Дженкинс улыбнулся, явно не собираясь обижаться.
Он протянул руку. Эрни только взглянул на нее. Ничуть не смутившись, полицейский повернулся к Кристине и снова принялся тщательно изучать ее.
Затем снова повернулся к Эрни.
— Тебе не кажется, что с Реппертоном и двумя его дружками случилось нечто странное? — спросил он.
— Я был в Филадельфии. На шахматном турнире.
— Я знаю, — сказал Дженкинс.
— Иисус! Какого же черта вы меня допрашиваете?
Дженкинс вздохнул. Улыбка сползла с его лица.
— Ты прав, — проговорил он. — Я и в самом деле допрашиваю тебя. Из тех парней, что избрали твою машину для упражнения в вандализме, трое уже мертвы. Так же, как и парень, оказавшийся во вторник рядом с Реппертоном. По-моему, очень много совпадений. У меня есть повод, чтобы допрашивать тебя.
Эрни посмотрел на него злым и одновременно удивленным взглядом.
— Насколько я знаю, произошел несчастный случай… они были нетрезвы, превысили скорость и…
— Там был еще один автомобиль. — сказал Дженкинс.
— Откуда вам это известно?
— Во-первых, на снегу остались следы протекторов. К сожалению, ветер почти замел их. Но на одном из сбитых ограждений в Скуантик-Хиллз обнаружены частицы красной краски. «Камаро», принадлежавший Реппертону, был другого цвета. Он был голубым.
Он смерил Эрни глазами.
— На коже Уэлча тоже были найдены следы красной краски. Эрни, до тебя что-нибудь доходит? Машина ударила его с такой силой, что краска врезалась в кожу.
— Вам нужно выйти на улицу и начать считать красные автомобили, — холодно сказал Эрни. — Ручаюсь, что вы насчитаете их не меньше двадцати, прежде чем доберетесь до Бэйзн-драйв.
— Конечно. — Дженкинс еще раз вздохнул. — Но мы отослали наши находки в лабораторию ФБР в Вашингтоне, там есть образцы всех красок, когда-либо применявшихся в Детройте. Сегодня пришел ответ. Угадай, что в нем было?
У Эрни застучало в висках.
— Раз вы здесь, то могу предположить, что краска была «красная осень». Цвет Кристины.
— Молодец, соображаешь, — хмыкнул Дженкинс.
Он закурил сигарету и посмотрел на Эрни сквозь табачный дым. От его добродушного настроения ничего не осталось; взгляд был каменным.
Эрни в преувеличенном отчаянии схватился за голову.
— Красная осень! Цвет Кристины, но в него также красили «форды» с 1959 по 1963 год, как, впрочем, и «тандербердсы», и «шевроле» с 1962-го по 1964-й, а в середине пятидесятых можно было купить даже «рамблер» цвета «красной осени». Я больше полугода изучал каталоги старых машин. Цвет «красная осень» был раньше очень популярен. Я это знаю. — Он пристально взглянул на Дженкинса, — и вы тоже это знаете. Разве нет?
Дженкинс не ответил; он продолжал смотреть на Эрни все тем же каменным взглядом, от которого Эрни было не по себе. Еще полгода назад он не выдержал бы его и сдался. Но теперь он скорее рассвирепел.
— Что вам нужно, мистер Дженкинс? Что вы имеете против меня? Почему вы прицепились к моей заднице?
Теперь Дженкинс улыбнулся.
— Что я имею против тебя? А что ты думаешь о перворазрядном убийстве?
— Я не понимаю почему…
— Ты многое понимаешь. Ты МНОГОЕ ПОНИМАЕШЬ! — заорал на него Дженкинс. Он швырнул сигарету на пол и наступил на нее. — Трое из парней, разбивших твою машину, мертвы. «Красная осень» обнаружена в обоих случаях. Это значит, что убийца управлял машиной, покрашенной в цвет «красная осень». Машиной, у которой по крайней мере капот и передние крылья были покрашены в «красную осень»! А ты сдвигаешь очки на нос и говоришь, что не понимаешь, о чем я говорю.
— Я был в Филадельфии, — спокойно сказал Эрни.
— Детка, — понизав голос, произнес Дженкинс, — вот это хуже всего. Вот это по-настоящему плохо пахнет.
— У меня сегодня еще много работы. Убирайтесь отсюда или арестовывайте меня.
— Пока что, — проговорил Дженкинс, — мне нужно поговорить с тобой.
— Я был на турнире! — почти простонал Эрни. — Я четыре года хожу в шахматный клуб!
— Ходил, — поправил его Дженкинс, и Эрни замер. — Да, я говорил с мистером Слоусоном. Он сказал, что первые три года ты не пропускал ни одного занятия, даже когда простужался или плохо себя чувствовал. Ты был надеждой клуба, Эрни. Но в этом году ты забросил шахматы и…
— Я был занят. У меня была машина… и девушка…
— Мистер Слоусон сказал, что очень удивился, увидев тебя на турнире. Он думал, что ты уже не появишься ни в клубе, ни на соревнованиях.
— Я же говорю…
— Да, ты говоришь. Но интерес к шахматам возник у тебя только на время поездки в Филли, — а затем снова пропал. По-моему, это очень плохо пахнет.
— Не вижу ничего дурного в краткой поездке на шахматный турнир.
— Увы, она выглядит, как заранее припасенное алиби.
Гул в его голове начал перерастать в тупую пульсирующую боль. Ему было не по себе — почему этот кареглазый полицейский обвиняет его в том, к чему он не имел никакого отношения? Ведь все было не так, совершенно не так! Он ничего не подозревал и не запасался никаким алиби. Он был удивлен не меньше, чем любой другой, когда из газеты узнал о случившемся. Еще бы ему не удивиться. Все это было так же странно, как его лунатическая паранойя, и
(все-таки как ты поранил себе спину, Эрни? и, кстати, ты видишь что-нибудь зеленое? ты видишь…)
он на мгновение закрыл глаза, потому что весь мир покачнулся перед его глазами, и он увидел зеленое ухмыляющееся и расплывающееся лицо с быстро истлевающими губами, которые говорили:
«Ну поехали! Заводи мотор, и давай покатаемся. И давай отплатим этим говнюкам, которые искорежили нашу машину. Давай размажем по земле этих засранцев, — что скажешь, сынок? Давай врежем им так, чтобы в городской больнице из них пинцетом выковыривали осколки костей. Что скажешь? Поймай по радио хорошую музыку, и давай покатаемся. Давай…»
Он пошатнулся, оперся на Кристину — на ее твердую, прохладную, надежную поверхность — и все вещи в мире снова встали на свои места. Он открыл глаза.
— По-настоящему я убежден только в одном, — сказал Дженкинс. — И она очень субъективна. В этот раз ты совсем другой, Эрни. Жестче, что ли. Как если бы прибавил себе лет двадцать.
Эрни засмеялся и с облегчением услышал, что его смех прозвучал вполне натурально:
— Мистер Дженкинс, вы отлично справляетесь с работой детектива.
Дженкинс не засмеялся.
— В прошлый раз ты показался мне каким-то потерянным… или, может быть, несчастным, но старающимся найти выход. Теперь я чувствую, что говорю с совершенно другим человеком. И далеко не с самым замечательным.
— По-моему, наш разговор окончен, — неожиданно сказал Эрни и пошел к офису.
— Я хочу знать, что произошло, — крикнул ему вслед Дженкинс. — И я это узнаю! Поверь мне.
— Сделайте любезность, убирайтесь отсюда побыстрей, — бросил через плечо Эрни. — Вы сумасшедший.
Он поднялся в офис, закрыл дверь и заметил, что его руки совсем не дрожали. Не говоря ни слова Уиллу, он подошел к окну и проследил за тем, как Дженкинс вышел из гаража.
— Полицейский? — спросил Дарнелл.
— Да.
— Реппертон?
— Да. Полицейский думает, что я имею какое-то отношение к нему.
— Несмотря на то, что был в Филли?
Эрни покачал головой.
— По-моему, это его не волнует.
«Смышленый полицейский, — подумал Уилл. — Он знает что факты загадочны, и его интуиция подсказывает ему, что есть нечто еще более загадочное, поэтому он ищет правду, хотя пройдет миллион лет; прежде чем он найдет ее». Он вспомнил о пустой машине, которая сама собой припарковалась на двадцатой стоянке. Ключ в замке зажигания, повернувшийся сам собой. Предупредительный рев двигателя.
Думая обо всем этом, он посмотрел на Эрни и решил, что спокойное выражение его лица на самом деле не совсем спокойно.
— Сегодня вечером для меня есть какая-нибудь работа? — спросил Эрни.
— На сорок девятой стоит «бьюик» 77-го года. Проверь у него соленоид. Если он в порядке, то другой работы для тебя не будет.
Эрни кивнул и вышел. Уилл проводил его взглядом и опять подумал о Кристине. Эрни предстояла поездка в Нью-Йорк. Дарнелл хотел отправить его на своем «крайслере»: в отсутствие Эрни можно было посмотреть Кристину и узнать, что с ней случилось.
39. У ЭРНИ НЕПРИЯТНОСТИ
На следующий день детективы из полиции Пенсильвании Рудольф Дженкинс и Рик Мерее пили кофе в офисе с давно не крашенными стенами.
— По-моему, нам нужно дождаться уик-энда, — сказал Дженкинс. — Последние четыре месяца его «крайслер» ездит в Нью-Йорк с регулярностью раз в три недели.
— Но, насколько я понимаю, махинации Дарнелла не имеют отношения к твоему делу.
— Они имеют прямое отношение к моему делу, — ответил Дженкинс. — Каннингейм что-то знает. Если он будет в моих руках, то я выясню, что именно ему известно.
— Думаешь, у него есть сообщник? Кто-то воспользовался его машиной и убил троих ребят, пока он был на шахматном турнире?
Дженкинс покачал головой:
— Нет, черт возьми! У парня только один достаточно надежный друг, и он в больнице. Я не знаю, что я думаю, но в деле была замешана машина… и он тоже был замешан.
Дженкинс поставил кофе на стол и показал палец человеку, сидевшему напротив него.
— Когда мы опечатаем гараж, вызови экспертов, и пусть они прощупают ее вдоль и поперек. Мне нужно, чтобы ее подняли на лифте и внимательно посмотрели каждый дюйм — нет ли там вмятин, трещин, пятен свежей краски… или крови. Мне это нужно, Рик. Всего лишь одну каплю крови.
Утром в субботу трое полицейских постучались в двери большого дома, принадлежавшего Биллу Апшо. Дверь отворил Апшо. На нем был банный халат Из-за спины доносилась музыка — по телевизору показывали утреннюю субботнюю программу.
— Кто это, дорогой? — окликнула его жена, готовившая завтрак в кухне.
Апшо посмотрел на предъявленные ему бумаги и почувствовал, что может упасть в обморок. На одном из ордеров было указано, что все записи Апшо, относившиеся к уплате налогов в гараже Дарнелла, подлежат конфискации. На всех бумагах стояли подписи Генерального прокурора и Верховного судьи Пенсильвании.
— Кто это, дорогой? — повторила вопрос жена, и один из детей вышел посмотреть на гостей. Его глаза округлились.
Апшо попробовал заговорить, но смог издать только невнятный хрип. Он давно ждал этого, и вот теперь это случилось. Один из полицейских представлял федеральное ведомство — отдел по незаконным операциям со спиртными напитками, табачными изделиями и огнестрельным оружием.
— По нашим сведениям, ваш офис расположен в вашем доме? — произнес федеральный полицейский.
Билл открыл рот, чтобы ответить на вопрос, и снова издал невнятный хрип.
— У нас верная информация? — терпеливо спросил полицейский.
— Да, — прохрипел Билл Апшо.
— И еще один ваш офис находится по адресу Монроэвилл, Фрэнкстаун, 100?
— Да.
Читать бесплатно другие книги:
