Легенда о Побратиме Смерти Геммел Дэвид

Глава 3

Келлс облизал пальцы и отломил еще кусочек черного хлеба, чтобы подобрать весь соус без остатка. Старый слуга усмехнулся:

— Давай-ка я тебе подбавлю. — Он снял с плиты горшок и наполнил миску до краев. Келлс, явно обрадованный, взял ложку и атаковал жаркое с новым пылом. В считанные мгновения он очистил миску и громко рыгнул.

— Меня зовут Кармол, — сказал старик, протянув ему руку. Келлс нерешительно вложил в нее свою грязную ладошку. — Ну а теперь ты назови мне свое имя.

Келлс посмотрел в лицо, покрытое морщинами — их было особенно много около веселых голубых глаз.

— Зачем? — В этом вопросе не было дерзости, только любопытство.

— Зачем? Ну, так уж принято, когда двое делят трапезу. Так люди знакомятся и могут потом стать друзьями. — Голос у старика был добрый, и в улыбке не замечалось ехидства.

— Меня зовут Быстрая Рука.

— Мать тебя тоже так зовет?

— Нет, она зовет меня Келлс. А все остальные — Быстрая Рука. Вкусное у тебя жаркое, и хлеб мягкий, свежий. Я уж знаю, какой свежий хлеб на вкус. — Келлс слез со скамейки и снова рыгнул. В кухне было тепло и уютно, хорошо бы свернуться на полу у плиты и поспать. Да нельзя — он еще не закончил свое дело. — А когда я смогу увидеть... господина Клая?

— У тебя что, дело к нему?

— Да нет, какое у меня может быть дело. Так... на бедность хотел попросить. — Келлс счел, что нищий все-таки лучше, чем вор или грабитель.

— Так ты просить сюда пришел?

— Ну да. Когда я его увижу?

— Он очень занятой человек. Я сам могу дать тебе пару монеток — и еще миску жаркого.

— Не нужны мне деньги... — Келлс наморщил лоб. — Впрочем, от тебя бы я взял, а вот от него — нет.

— Чего ж ты тогда хочешь? — Кармол сел на скамью.

Келлс придвинулся поближе. Ведь не будет вреда от того, что он откроет свой секрет слуге господина Клая? Старик, глядишь, еще и посодействует ему.

— Мне надо, чтобы он возложил руки на мою мать.

Старик расхохотался, и Келлс сощурился: тут не над чем было смеяться. Кармол, увидев выражение его лица, осекся.

— Извини, парень. Просто ты застал меня врасплох. С чего это тебе захотелось, чтобы мой хозяин... сотворил подобную вещь?

— Потому что я знаю, — понизил голос Келлс. — Я никому не говорил, за тайну можно не опасаться. Но он бы мог уделить немного волшебства и для моей мамы. Мог бы убрать опухоль. Тогда мама снова бы стала ходить и смеяться, начала бы работать и покупать еду.

Улыбка сбежала с лица Кармола, и он ласково положил руку мальчику на плечо.

— Ты веришь, что господин Клай... волшебник?

— Он бог, — прошептал Келлс. Кармол молчал, и мальчик забеспокоился. — Клянусь, я никому не скажу.

— Откуда же ты это взял, юный Келлс?

— Я сам видел, как он совершил чудо — в прошлом году. Мама привела к себе... друга, вот я и сидел в нашем переулке под навесом. Была гроза, молнии так и сверкали. Одна ударила прямо в переулок, и я услышал громкий треск. Чье-то тело подкатилось ко мне и стукнулось о стену. Я выскочил наружу. Это была Длинная Тэсс — она мамина напарница и работает на Длинной улице. Шла, видно, домой, а молния попала в нее и убила наповал. Я пощупал ее шею — жилка не билась. Приложил ухо к груди — и сердце не бьется. Тут подъехала карета, и я шмыгнул обратно в укрытие — подумают еще, что это я ее убил. Гляжу, господин Клай выскакивает из экипажа и подходит к Тэсс. Он тоже потрогал ее шею, послушал сердце... а потом сделал это. — Дыхание Келлса участилось под действием воспоминаний, и сердце стучало вовсю. — Он наклонился и поцеловал ее! Я глазам своим не поверил. Поцеловал мертвую, прямо в губы — как любовник. И знаешь, что случилось потом?

— Нет. Скажи.

— Она застонала — и ожила. Тогда я все понял. Но ничего не сказал — даже Тэсс. У нее остались ожоги на ногах, и одна сережка расплавилась и приварилась к коже. Но даже Тэсс не знает, что воскресла из мертвых.

— Вот так история, парень, — вздохнул старик. — Мне сдается, ты должен повторить ее господину Клаю. Сиди тут, а я пойду спрошу, не уделит ли он тебе минутку. Тут есть фрукты — ешь сколько влезет.

Келлсу не надо было повторять дважды. Не успел Кармол выйти, мальчишка сгреб пару спелых. апельсинов и горсть бананов. И принялся уплетать все это, запивая фруктовым соком, который обнаружил в каменном кувшине.

Вот блаженство-то! Вкусная еда — и чудо в придачу!

Нынче он хорошо потрудился. Сидя у теплой плиты, Келлс думал, что сказать богу, как лучше объяснить ему, что мать больна и не может работать. Это не потому, что она ленится. Когда у нее на груди появилась первая шишка, она продолжала работать, хотя то и дело падала в обморок. Потом шишка затвердела, сделалась заметнее, некоторые клиенты стали ею брезговать, и ей приходилось работать дольше, притом в переулках, где дело совершается наспех и в темноте. А после на шее у нее выросла вторая шишка — большая, как апельсин, который Келлс только что съел. И никто не хотел больше платить ей за услуги. Лицо у матери сделалось пепельно-серым, под глазами легли темные круги. А уж исхудала-то как! Страшно исхудала, несмотря на всю еду, которую Келлс воровал для нее.

Он расскажет это богу — и тот все поправит.

Не то что тот лекарь, которого позвала Длинная Тэсс. Он взял пять серебряных монет — и ничего не сделал! Нет, он, конечно, ощупал шишки и провел руками по всему телу. Грязная свинья! Потом пошептал что-то Тэсс и покачал головой. Тэсс заплакала, поговорила с мамой, и та тоже стала плакать.

Келлс задремал у огня — и проснулся, когда над ним склонился бог.

— Ты устал, мальчик. Поспи еще, если хочешь.

— Нет! — Келлс привстал на коленки. — Вы должны пойти со мной, господин. У меня мама больна.

Клай со вздохом кивнул:

— Кармол рассказал мне о том, что ты видел. Но это не было чудом, Келлс. Один врач, мой приятель, научил меня этой штуке. У женщины от удара молнии остановилось сердце — я помассировал его и вдул воздух ей в легкие. Никакого волшебства в этом не было, клянусь.

— Она была мертва! Вы вернули ее к жизни!

— Но без помощи волшебства.

— Значит, я не получу от вас помощи?

— Я сделаю, что могу, Келлс. Кармол уже отправился за врачом, о котором я тебе говорил. Когда они вернутся, мы пойдем к твоей матери и посмотрим, чем ей можно помочь.

Келлс тихо сидел в углу, пока седовласый врач осматривал Лойру. Старик осторожно надавил на шишки, пощупал живот, спину и пах. Все это время умирающая стонала в полубреду — только боль не давала ей забыться окончательно. Ее рыжие волосы стали сальными, бледное лицо блестело от пота. Но Келлсу она и теперь казалась красавицей. Он слышал, что врач говорит Клаю, но ничего не понимал. Да и не надо было понимать — стоило послушать, каким похоронным тоном это говорится. Она умирает — и нет бога, который исцелил бы ее. Гнев жег горло Келлса, как желчь. Келлс сглатывал гнев, и горячие слезы текли по его грязным щекам. Он заморгал, силясь сдержать их. Длинная Тэсс стояла в другом углу, скрестив на груди костлявые руки. На ней было потрепанное красное платье — знак ее ремесла.

— Надо забрать ее в больницу, — сказал врач.

— А что это такое? — Келлс поднялся с пола. Старый лекарь стал рядом с ним на колени.

— Это место, которое содержит господин Клай. Там лежат люди... чью болезнь уже нельзя вылечить. У нас там есть лекарства, чтобы облегчить их боль. Ты тоже можешь отправиться туда, юноша, и будешь сидеть с ней.

— Она умрет, да?

Клай положил руку на тощее плечо Келлса.

— Да, мальчик. Здесь мы бессильны. Эдуз — самый лучший врач в Гульготире, самый знающий.

— Нам нечем заплатить за это, — с горечью признался Келлс.

— Господин Клай уже заплатил, — сказал Эдуз. — Эту больницу он построил для тех, у кого ничего нет. Понимаешь?

— Не надо, дружище, — прервал Клай. — Он верил в меня, а я его подвел, и никакие слова не могут смягчить этого разочарования. — Атлет наклонился над кроватью и взял женщину на руки, прислонив ее голову к своей груди.

Больная снова испустила стон, и Тэсс погладила ее по голове.

— Все хорошо, голубка. Мы о тебе позаботимся. Тэсс тебя не оставит, и Келлс тоже.

Клай отнес Лойру к своей черной карете. Когда Тэсс и Келлс сели, он уложил больную, впавшую в беспамятство, на мягкое сиденье и сел рядом с ней. Врач, Эдуз, устроился рядом с кучером. Тот хлопнул вожжами по спинам четверки лошадей, и карета покатилась. Больная, очнувшись, закричала от боли, и Келлсу показалось, что у него сейчас разорвется сердце.

Ехать им было недолго: больницу построили недалеко от квартала бедноты, и скоро Клай внес Лойру в дом с белыми стенами. Келлс шел за ним. Служители в длинных белых балахонах бросились на помощь атлету, уложили Лойру на носилки и укрыли толстым одеялом из белой шерсти. Эдуз провел их по длинному коридору в комнату, самую большую из всех, которые Келлсу доводилось видеть. Вдоль северной и южной стен стояли койки, на которых лежали больные и умирающие. По комнате расхаживало много народу: служители в белом, посетители, пришедшие навестить родных и друзей, врачи, готовящие лекарства. Люди с носилками, пройдя через все помещение, вышли в другой коридор и доставили мать в комнату поменьше, футов двенадцати в длину.

Лойру переложили на одну из двух узких кроватей, застланных чистым белым бельем, и укрыли одеялом. Когда служители ушли, Эдуз приподнял голову больной и влил ей в рот какую-то темную жидкость из пузырька. Лойра поперхнулась и проглотила. Немного лекарства вытекло ей на подбородок. Эдуз вытер его платком и снова опустил ее голову на подушку.

— Можешь спать с ней здесь, Келлс. И ты тоже, — сказал он Тэсс.

— Я не могу. Мне работать надо.

— Я заплачу тебе... сколько следует, — сказал Клай.

— Не в этом дело, красавчик, — улыбнулась щербатым ртом Тэсс. — Если я уйду со своей делянки, мое место займет другая шлюха. Мне надо быть там. Но я приду сюда, как только смогу. — Она поднесла руку Клая к губам и поцеловала. Потом отвернулась в смущении и вышла.

Келлс взял мать за руку. Она уснула, но кожа у нее была горячая и шершавая на ощупь. Мальчик вздохнул и сел на край кровати.

Клай и Эдуз вышли из комнаты, и Келлс услышал, как Клай шепотом спросил:

— Сколько ей осталось?

— Трудно сказать. Раковые опухоли сильно разрослись. Она может умереть сегодня ночью или протянуть еще месяц. Шел бы ты домой, тебе ведь завтра драться. Я видел, как бьется этот дренай, — тебе надо предстать в наилучшем виде.

— Я буду на высоте, дружище, но домой пока не пойду. Лучше прогуляюсь немного, подышу воздухом. Знаешь, мне никогда не хотелось быть богом — до нынешнего вечера.

Келлс услышал, как атлет зашагал прочь.

Джарид был человек осторожный и думающий. Мало кто понимал это, глядя на здоровенного, как медведь, плечистого детину. Говорил он медленно, и все полагали, что и с мозгами у него не все ладно. Но Джарид не стремился никого разуверить. Зачем? Рожденный в трущобах Гульготира, он рано смекнул, что единственный способ добиться успеха — перехитрить своего ближнего. Прежде всего он усвоил, что мораль — оружие богатых. В чистом виде ни добра, ни зла не существует. Вся жизнь — сплошное воровство в том или ином виде. Богатые свое воровство называют налогами, а король может обокрасть целую страну, вторгшись в ее пределы, — и это зовется блистательной победой. А попробуй нищий украсть ковригу хлеба, его мигом повесят. Но Джарида не проведешь. Первого человека он убил, как только ему минуло двенадцать, — это был толстый купец, имя которого он давно позабыл. Джарид пырнул его ножом в пах и срезал с пояса кошелек. Купец еще долго вопил, и этот звук преследовал Джарида, улепетывающего по переулку. На украденные деньги мальчуган купил лекарства для матери и сестры и еду для их тощих животов.

Теперь, в сорок четыре года, Джарид стал признанным наемным убийцей. Он так прославился, что его мастерство привлекло внимание государства, и ныне услуги Джарида оплачивались из королевской казны. Его даже внесли в списки налогоплательщиков — это значило, что он сделался полноправным гражданином и может участвовать в выборах. У него был домик в юго-восточном квартале и экономка, которая заодно грела ему постель. Далеко не богач, Джарид все же прошел большой путь от мелкого воришки, каким был прежде.

Со своего места в переулке он видел, как Друсс вошел в трактир «Сломанный меч», и последовал за ним. Дренай заказал мясо, и служанка сказала ему, что народу нынче полно и потому блюдо поспеет не сразу.

Джарид, выйдя вон, сбегал туда, где прятался Копасс, дал ему указания и снова затаился во мраке. Копасс вскоре вернулся с дюжиной крепких бойцов, вооруженных ножами и дубинками. У одного был короткий арбалет. Джарид взял стрелка за локоть и отвел в сторону.

— Стреляй только в самом крайнем случае, если другие потерпят неудачу. Тебе все равно заплатят, пустишь ты стрелу или нет. Твоя мишень — чернобородый дренай в темной кожаной рубахе, ты его ни с кем не спутаешь.

— А почему бы не убить его, как только он выйдет на порог?

— Потому что я так велю, недоумок! Это первый дренайский боец. Нам довольно, если его просто ранят, понял?

— Кому это — нам?

— На завтрашний бой ставят большие деньги, — улыбнулся Джарид. — Если хочешь, я назову тебе имя моего хозяина, но знай: сразу же после этого я сверну тебе шею. Тебе выбирать. Ну так как, сказать или нет?

— Не надо. Я понял. Но и ты пойми: если твои ребята оплошают, мне придется стрелять в темноте по движущейся цели. Я не могу ручаться, что убью его. Как же быть?

— Тебе заплатят в любом случае. Занимай позицию. — Джарид собрал в кружок остальных и заговорил тихо, почти шепотом: — Дренай — опасный боец и очень сильный. Как только кто-то из вас пырнет его выше пояса — в спину, грудь или в руку, — разбегайтесь. Поняли? Это не смертный бой — глубокой раны нам хватит.

— Прошу прощения, сударь, — сказал тощий малый с недостающими передними зубами, — но я поставил на Клая. Не пропадут ли мои денежки, если дренай не сможет драться?

— Нет. Ставки делаются на то, что Клай получит золото. Если дренай не выйдет на поединок, золото сразу достанется Клаю, только и всего.

— А если нож войдет слишком глубоко и он помрет? — спросил другой.

— Жизнь — игра случая, — пожал плечами Джарид.

Обговорив все, что нужно, он прошел по переулку на пустырь и нырнул в какую-то темную дверь. Длинная Тэсс стояла у разбитого зеркала, спустив свое красное платье до пояса, и обмывалась холодной водой.

— Жарко нынче, — сказала она, улыбнувшись Джариду.

Он, не ответив на улыбку, больно заломил ей руку. Тэсс вскрикнула.

— Заткнись! Говорил я тебе, чтобы в эту ночь никаких больше клиентов?! Мне женщина свежая нужна.

— Да у меня никого и не было, красавчик. Бежала всю дорогу от больницы, вот и вспотела.

— Больница? С чего это? — Он отпустил ее и отошел на шаг.

Тэсс потерла тощую руку.

— Лойру забрали туда вечером. Клай приехал за ней и отвез ее в своей карете, вон оно как. Не карета — игрушечка, Джарид. Черное лакированное дерево, мягкие кожаные сиденья и атласные подушки. Теперь ее уложили в постель, а простыни уж такие белые, словно их из облаков ткали.

— Не знал, что она и с Клаем спала.

— Не спала она. Мальчишка ее, Быстрая Рука, сбегал и упросил Клая помочь. Теперь за Лойрой уход, и лекарства ей дают, и кормят.

— Ты лучше говори правду, девушка. — Джарид взял в ладонь отвисшую грудь Тэсс.

— Да когда я тебе врала-то, красавчик? — зашептала она. — Ты ж мой миленький, других нету.

Тэсс направила свою руку вниз и стала думать о другом. Все в этой игре было для нее таким знакомым, что больше не требовало внимания. Постанывая, лаская и принимая ласки, Тэсс думала о Лойре. Неправильно это, когда женщину кладут на такие чистые простыни только для того, чтобы умереть. Много раз они с Лойрой жались вместе под тонким одеялом в зимние ночи, когда холодный ветер сгонял с улицы всех клиентов. И мечтали вслух об огне, который горит целый день, о пуховых подушках и перинах, об одеялах из тончайшей шерсти. И хихикали, обнимая друг дружку. Теперь мечта бедной Лойры вроде как сбылась, а она об этом даже и не узнает. Скоро она умрет и в миг смерти испачкает своими нечистотами эти чистые, белые простыни.

Мужчина двигал бедрами все сильнее и чаще, и Тэсс принялась стонать ему в такт, выгибая навстречу свое тощее тело. Он хрипло дышал ей в ухо и наконец обмяк, придавив ее. Она погладила его затылок.

— Ты просто чудо, красавчик. Ты мой миленький — других нет.

Джарид слез с нее, подтянул штаны и встал. Тэсс разгладила красное платье и села. Он дал ей целую серебряную монету.

— Не хочешь остаться, Джарид? У меня вино есть.

— Не могу — дела. — Он улыбнулся ей. — Хорошо нам сегодня было.

— Лучше и не бывает.

Глава 4

Друсс доел и отодвинул деревянное блюдо. Вкусное было мясо — постное, но нежное, приправленное специями, с густой темной подливкой. Но Друсс, несмотря на все это, почти его не распробовал. Он был растерян и тосковал. Встреча с Клаем ничему не помогла. Проклятие — ему нравился этот парень!

Друсс выпил кружку до половины. Эль был жидкий, но освежал и навевал воспоминания о юности, о пиве, которое варили в горах. Друсс вырос среди простых людей и незатейливых удовольствий, среди мужчин и женщин, которые работали от зари до зари, чтобы у их семей был хлеб на столе. Летними вечерами они часто собирались в общественном доме, пили пиво, пели песни и рассказывали истории. Политика, соглашательство, измена своим идеалам — они обо всем этом и не помышляли. Они жили тяжелой, но простой жизнью.

Для Друсса эта жизнь кончилась, когда предатель Коллан напал на их деревню, перебил мужчин и женщин постарше, а молодых увел в рабство.

Среди них была жена Друсса Ровена, любовь его и жизнь. Сам он во время набега валил лес высоко в горах. Вернувшись в разрушенную деревню, Друсс пустился в погоню за убийцами и догнал их.

Он убил многих разбойников и освободил женщин, но Ровены уже не было с ними: Коллан увез ее в Машрапур и продал вентрийскому купцу.

Чтобы заработать деньги на проезд в Венгрию, Друсс сделался кулачным бойцом на песчаных кругах Машрапура. С каждым зубодробительным ударом натура молодого крестьянина менялась — он оттачивал природную силу и злость, пока не стал первым в городе бойцом.

В конце концов он вместе с Зибеном и вентрийским офицером Бодасеном отправился за море и на войне быстро завоевал себе славу смертельно опасного воина. Его прозвали Серебряным Убийцей из-за блестящего двуострого топора Снаги.

Друсс участвовал в десятке битв и сотне стычек. Много раз его ранили, но победа всегда оставалась за ним.

Когда много лет спустя Друсс нашел Ровену и привез ее домой, он искренне верил, что скитания и битвы остались позади, как кровавый сон. Но Ровена знала его лучше. День ото дня Друсс становился все суровее. Он уже не был крестьянином и не находил радости в том, чтобы возделывать землю или выращивать скот. Прошло чуть больше года, и он отправился в Дрос-Дельнох, чтобы вступить в ополчение против сатулийских кочевников. Полгода спустя, когда сатулов оттеснили обратно в горы, он вернулся домой со свежими шрамами и утешительными воспоминаниями.

... Он закрыл глаза и вспомнил, что сказала ему Ровена в ту ночь, когда он вернулся с сатулийской компании. Сидя на козьей шкуре перед огнем, она тронула его за руку: «Бедный мой Друсс. Как можно жить войной? Войны так быстро проходят».

Он прочел печаль в ее ореховых глазах и попытался найти ответ поточнее. «Война — не просто драка, Ровена. Это еще и товарищество, и огонь в крови, и преодоление страха. Только перед лицом опасности я чувствую себя... мужчиной».

«Такой уж ты есть, любимый, — вздохнула Ровена. — Но это меня печалит. Ведь так хорошо добывать себе пропитание, возделывая землю, смотреть, как восходит солнце над горами и луна, дробясь, отражается в озерах. В этом есть и довольство, и радость, но они не для тебя. Скажи, Друсс, почему ты обошел весь свет, чтобы найти меня?»

«Потому что люблю тебя. Ты для меня — все».

«Будь это правдой, тебе не хотелось бы уйти от меня и снова отправиться на войну. Посмотри на наших соседей. Разве они рвутся в бой?»

Друсс встал, подошел к окну и распахнул ставни, глядя на далекие звезды.

«Я уже не такой, как они. И не знаю, был ли таким. Я создан для войны, Ровена».

«Я знаю, Друсс, — грустно сказала она. — Знаю...»

... Допив свое пиво, Друсс встретился взглядом с белокурой служанкой, махнул кружкой и сказал:

— Еще!

— Сию минуту, сударь, — ответила она. В трактире, почти полном, было светло и шумно. Друсс выбрал место в угловой нише — там он мог сидеть спиной к стене и наблюдать за остальными. Обычно ему была по душе странная музыка трактиров, складывающаяся из смеха, разговоров, звяканья тарелок и кружек, шарканья ног и стульев, — но не теперь.

Служанка принесла вторую кружку — девица была цветущая, полногрудая и широкобедрая.

— Ну как, сударь, понравилась вам наша еда? — спросила она, кладя руку ему на плечо и запуская пальцы в коротко остриженные волосы. Ровена часто делала то же самое, когда он был неспокоен или сердит, и это всегда успокаивало его.

Друсс улыбнулся:

— Пища королей, девочка. Да только я не насладился ею как следует. Слишком много мне надо решить, а мозгов-то и не хватает.

— Надо бы вам отдохнуть в женском обществе, — сказала она, гладя теперь его бороду.

Он мягко отвел ее руку.

— Моя женщина осталась далеко, девочка, но она всегда близка моему сердцу. И красива, как ты. Вот вернусь к ней — и отдохну. — Друсс достал из кошелька две серебряные монеты. — Одна за еду, вторая тебе.

— Вы очень добры. Если вдруг передумаете...

— Да нет, не передумаю.

Она ушла, и Друсс вдруг ощутил на щеке холодное дуновение.

Все звуки в трактире умолкли. Друсс заморгал. Девушка застыла как статуя, и ее широкая юбка, колыхавшаяся на ходу, замерла в воздухе. Посетители трактира тоже застыли на своих местах. Друсс посмотрел на очаг — языки огня неподвижно стояли над поленьями, а сверху висел дым. Все свойственные трактиру запахи — жареного мяса, шипящих дров и застарелого пота — исчезли, сменившись тошнотворно-сладким ароматом корицы и горящего сандалового дерева.

Среди застывших гостей показался маленький надир в козьем кожухе — старый, но еще бодрый, с сальными редеющими черными волосами. Он прошел через комнату, сел напротив Друсса и сказал тихим свистящим голосом:

— Привет тебе, воин.

Друсс посмотрел в темные раскосые глаза и прочел там ненависть.

— Твое колдовство должно быть очень сильным, чтобы помешать мне свернуть твою хилую шею.

Старик усмехнулся, показав испорченные, поломанные зубы:

— Я здесь не для того, чтобы причинить тебе зло, воин. Я Носта-хан, шаман племени Волчьей Головы. Ты помог моему молодому другу Талисману, ты сражался рядом с ним.

— И что же из этого?

— Для меня это не пустяк. Мы, надиры, привыкли платить долги.

— Не надо мне никакой платы. Тебе нечего мне предложить.

— Не будь так уверен, воин. Не хочешь ли для начала узнать, что снаружи тебя поджидают двенадцать человек с ножами и дубинками? Они не хотят, чтобы ты дрался с готирским бойцом. Им приказано искалечить тебя по возможности, а в крайнем случае — убить.

— Похоже, все здесь хотят, чтобы я проиграл. Зачем ты предостерег меня? И чтобы я не слышал больше слов о расплате! Я вижу ненависть в твоих глазах.

Шаман, помолчав, произнес со злобой и с сожалением:

— Мой народ нуждается в тебе, воин.

— Нелегко тебе дались эти слова, верно? — холодно улыбнулся Друсс.

— Это так. Но ради моего народа я готов глотать раскаленные уголья, не говоря уже о том, чтобы сказать частицу правды круглоглазому. Твой предок когда-то помог нам. Он ненавидел надиров и все же помог моему деду в великой битве с готирами. Его подвиги приблизили приход Собирателя. Его звали Ангел, но надиры нарекли его Попробуй-Убей.

— Никогда не слыхал о нем.

— Вы, круглоглазые, омерзительны мне! Обзываете нас варварами, а сами не знаете деяний собственных предков. Однако к делу. Моя власть не безгранична, и скоро этот гнусный кабак оживет со всем своим шумом и вонью. Ангел был связан с надирами, Друсс. Связан кровью своей и судьбой. Так же как и ты. Я много раз подвергал свою жизнь опасности, погружаясь в бредовые сны, и каждый раз передо мной всплывало твое лицо. Я не знаю пока, какую роль тебе предстоит сыграть в предстоящих событиях. Быть может, она окажется самой незначительной, хотя вряд ли. Но как бы там ни было, я знаю место, в котором ты должен оказаться. Тебе необходимо отправиться в долину Слёз Шуль-сен. Это пять дней езды на восток. Там находится святилище, посвященное памяти Ошикая, Гонителя Демонов, величайшего из надирских воинов.

— Зачем я должен ехать туда? Тебе, может, это и нужно, но мне-то — нет.

— Позволь мне сказать тебе о Целебных Камнях, воин. Говорят, что нет такой раны, которую они не могли бы исцелить. Кое-кто верит даже, что они способны воскрешать мертвых. А спрятаны они в святилище.

— Но я, как ты видишь, не ранен.

Старик отвел взгляд, и тайная улыбка мелькнула на его морщинистом лице.

— Да, ты не ранен. Но в Гульготире многое может случиться. Ты не забыл о людях, которые тебя поджидают? Помни же, Друсс: пять дней прямо на восток, в долину Слёз Шуль-сен.

В глазах у Друсса помутилось, шум трактира наполнил уши. Зашуршала юбка удаляющейся служанки. От шамана не осталось и следа.

Друсс допил остатки пива и встал. Если верить шаману, на улице его караулят громилы, нанятые, чтобы помешать ему сразиться с Клаем. Он глубоко вздохнул и подошел к длинной стойке на козлах. Хозяин, пузатый и краснолицый, спросил:

— Еще пивка, сударь?

— Нет. — Друсс положил на стойку серебряную монету. — Одолжи мне свою дубинку.

— Какую еще дубинку?

Друсс подался к нему, улыбаясь, как заговорщик:

— Я еще не видал такого трактирщика, дружище, который не держал бы под рукой увесистую дубинку. Я Друсс, дренайский боец, и мне сказали, что снаружи меня караулит целая шайка, чтобы избить и не дать сразиться с Клаем.

— Я на него поставил, — проворчал трактирщик. — Вот что, парень: давай-ка я сведу тебя в пивной погреб. Там есть потайная дверца, и ты уйдешь спокойно.

— Не нужна мне потайная дверца, дай мне свою дубинку.

— Когда-нибудь, парень, ты поймешь, что в драку по возможности лучше не лезть. Нет такого человека, которого нельзя побить. — Хозяин извлек из-под стойки восемнадцатидюймовую палицу из черного металла. — Снаружи она чугунная, внутри свинец. Вернешь, как управишься.

Друсс взвесил дубинку в руке — она была вдвое тяжелее короткого меча. Сунув ее в правый рукав, он вышел из трактира. У входа сшивалось несколько здоровенных парней в лохмотьях, по виду нищих. Справа собрались в кучку остальные. Увидев Друсса, они замерли.

— Ну, ребята, кто первый? — ухмыльнулся он. — Подходи.

— Я, — ответил высокий детина с лохматой бородой. Крепкий и плечистый, он явно не был нищим, несмотря на свой наряд. Друсс подметил, что шея у него белая и чистая, как и руки. Да и нож из вентрийской стали — такие обходятся недешево. — По глазам вижу, что ты боишься, — сказал он, приближаясь. — Чую твой страх.

Друсс стоял, не двигаясь с места, и готир прыгнул вперед, целя ножом ему в плечо. Друсс отразил удар левой рукой, одновременно двинув противника в подбородок. Тот рухнул ничком на мостовую и больше не встал. Друсс вытряхнул дубинку из рукава в ладонь, ринулся на неприятелей, мельтешащих во мраке, и двинул плечом первого, сбив его с ног. Дубинка гвоздила налево и направо, круша врага. Чей-то нож оцарапал Друссу плечо. Друсс сгреб обидчика за рубаху, боднул головой, расквасив нос и скулы, и швырнул на двух его товарищей. Один из них, падая, распорол собственным ножом бок и завопил, второй попятился прочь. Но впереди маячили еще восемь человек, все с острыми клинками. Друсс понимал, что увечьем уже не отделается: он чуял ненависть и жажду крови.

— Ну, дренай, ты мертвец! — крикнул один из надвигающейся на Друсса стаи.

— Держись, Друсс, я иду! — внезапно крикнул кто-то.

Друсс взглянул налево и увидел Клая, возникшего из соседнего переулка. Громадный готир бросился на подмогу, и бандиты, узнав его, пустились наутек. Клай подбежал к Друссу, сказав с широкой усмешкой:

— Бурную, однако, жизнь ты ведешь, дружище.

Что-то сверкнуло в воздухе, и Друсс в один жуткий миг увидел множество вещей: лунный свет на лезвии ножа, метнувшего нож человека с торжеством на грязном лице — и руку Клан, с немыслимым проворством перехватившую клинок в нескольких дюймах от глаза Друсса. Друсс тяжело, медленно перевел дух.

— Не знаю, парень, не знаю — но ты спас мне жизнь, и я этого не забуду.

— Пойдем-ка, приятель, — мне пришла охота поесть. — Клай обнял Друсса за плечи и повернулся к трактиру. В этот самый миг арбалетная стрела с черным оперением, просвистев в воздухе, вонзилась в спину готирского атлета. Клай вскрикнул и повалился на Друсса. Друсс пошатнулся и увидел стрелу, торчащую в спине Клая. Дренай осторожно опустил раненого наземь. Во мраке он увидел двух убегающих прочь человек. Один из них нес арбалет. Догнать бы их — но Друсс не мог бросить раненого Клая.

— Лежи смирно, я приведу лекаря.

— Что со мной такое, Друсс? Почему я лежу?

— В тебя попали из арбалета. Не двигайся!

— Я не могу пошевелить ногами, Друсс...

В застенке было холодно и сыро, грязная вода проточила дорожки на осклизлых стенах. Два бронзовых светильника бросали дрожащий свет, но не грели. Сидя у грубо сколоченного стола со следами засохшей и свежей крови, Чорин-Цу терпеливо ждал. Он старался собраться с мыслями и не вступал в разговоры с часовым, здоровенным солдатом в грязной кожаной куртке и рваных штанах, который, скрестив руки, стоял у двери. Лицо у стража было грубое, глаза жестокие. Чорин-Цу, не глядя на него, с беспристрастием ученого рассматривал комнату, но думал все-таки о стражнике. «Я знавал некрасивых, но хороших людей, — думал он, — знавал также красивых, но порочных — однако стоит только посмотреть на этого стражника, чтобы понять, какое он животное. Словно его зверская натура вырвалась наружу и вылепила эти черты, упрятав глаза в карманы жира и поставив их близко над толстым рябым носом и выпяченными отвислыми губами».

Черная крыса пробежала по комнате, и стражник пнул ее, но промахнулся. Крыса исчезла в дальнем углу.

— Вот гады! — прошипел стражник, недовольный, что опозорился на глазах у арестанта. — А тебе они, видно, по душе — вот и ладно. Скоро ты будешь жить вместе с ними. Они будут бегать по тебе, кусаться и напускать на тебя блох — а уж эти козявки попьют твоей крови!

Чорин-Цу молчал.

Гарен-Цзен появился внезапно, тихо отворив дверь. При свете ламп лицо министра отливало болезненной желтизной, глаза казались неестественно яркими. Чорин-Цу не поздоровался, не встал, не поклонился, как полагалось бы сделать чиадзе в присутствии министра. Он остался на месте с непроницаемым лицом.

Министр, отпустив стражника, сел напротив бальзамировщика.

— Прими мои извинения за столь негостеприимную обстановку, — сказал он на языке чиадзе. — Это необходимо для твоей же безопасности. Ты сотворил чудеса с королевой. Никогда еще она не была столь прекрасна.

— Благодарю вас, Гарен-Цзен, — холодно ответил старик. — Однако зачем я здесь? Вы обещали дать мне свободу.

— Так и будет, земляк, так и будет. Но сначала поговорим. Расскажи мне, почему тебя так интересуют надирские легенды.

Чорин-Цу устремил взгляд на министра. Это игра, исход у которой только один. «Мне предстоит умереть, — подумал он, — умереть в этом холодном, проклятом месте». Ему хотелось швырнуть в лицо Гарен-Цзену свою ненависть, свой вызов. Сила этого чувства, идущего вразрез со всеми чиадзийскими учениями, удивляла его самого. Но ни единого признака этой внутренней борьбы не отразилось у Чорин-Цу на лице — он по-прежнему сидел тихо, с безмятежным взором.

— В основе всех легенд лежит истина, Гарен-Цзен. Я историк, и мне доставляет удовольствие докапываться до нее.

— Разумеется. Но в последние годы круг твоих изысканий сделался несколько уже, разве нет? Ты провел сотни часов в Большой Библиотеке, изучая сказания об Ошикае, Гонителе Демонов, и о Каменном Волке. Почему?