Легенда о Побратиме Смерти Геммел Дэвид

— Я польщен вашим интересом к моей особе, хотя и не понимаю, как человек с вашим положением и ответственностью может уделять столько времени чьей-то причуде.

— Мы наблюдаем за всеми жителями иноземного происхождения. Однако мой интерес к тебе имеет более глубокие корни. Ты ученый, и твои труды заслуживают более широкого признания. Для меня было бы честью услышать твое мнение о Каменном Волке. Но поскольку время дорого, будет, пожалуй, лучше, если ты просто расскажешь мне все, что сумел узнать о Глазах Альказарра.

Чорин-Цу едва заметно склонил голову.

— Будет, пожалуй, лучше, если мы продолжим этот разговор в более удобном месте.

Министр откинулся назад и сложил пальцы рук под длинным подбородком. Голос его, когда он заговорил, звучал холодно.

— Твой побег — дело дорогое и опасное, земляк. Во сколько ты ценишь свою жизнь?

Чорин-Цу удивился. Вопрос был вульгарен, ни один чиадзе знатного рода не стал бы его задавать.

— Гораздо дешевле, чем вы думаете, но гораздо дороже, чем я могу себе позволить.

— Полагаю, мы все же сойдемся, мастер. Цена ей — два драгоценных камня, ни больше ни меньше. Глаза Альказарра. Мне думается, ты знаешь, где они спрятаны. Я прав?

Чорин-Цу промолчал. Он уже много лет знал, что единственной наградой ему будет смерть, и думал, что приготовился к этому. Но теперь, в этом холоде и сырости, его сердце трепетало от ужаса. Он хотел жить! Подняв глаза, старик встретился со змеиным взглядом своего соотечественника и недрогнувшим голосом ответил:

— Допустим на миг, что вы правы. Что выиграет скромный бальзамировщик, поделившись с вами своим знанием?

— Что он выиграет? Свободу. Я даю тебе нерушимое слово чиадзийского вельможи — разве этого недостаточно?

Чорин-Цу, вздохнув, собрал остатки своего мужества.

— Слово чиадзийского вельможи действительно свято. В присутствии такого человека я не поколебался бы изложить все, что знаю. Быть может, вы пошлете за ним, чтобы мы могли закончить разговор?

Гарен-Цзен потемнел:

— Ты совершил роковую ошибку, ибо теперь тебе придется познакомиться с королевским палачом. Ты этого хочешь, Чорин-Цу? Уж он-то заставит тебя говорить. Ты будешь визжать и лепетать, как безумный, будешь рыдать и молить. Зачем подвергать себя таким мукам?

Чорин-Цу поразмыслил. Всю свою долгую жизнь он следовал чиадзийскому учению, в том числе и законам, подчиняющим волю человека правилам железного этикета. Вся чиадзийская культура основывалась на этом. А вот теперь он сидит и думает, как ответить на вопрос, которого ни один настоящий чиадзе не мог бы задать. Грубый, нелепый вопрос, приличный разве что варвару. Он посмотрел Гарен-Цзену в глаза — этот человек ждал ответа. Чорин-Цу вздохнул и впервые в жизни высказался, как варвар:

— Чтобы вышло не по-твоему, лживый пес.

Путь был долгим, погода жаркой. Солнце жгло голую степь, жара лишала сил и лошадей, и всадников. Водоем находился высоко в холмах, среди пластов глины и сланца. Немногие знали о его существовании, и однажды Талисман нашел высохшие кости путника, который умер от жажды меньше чем в пятидесяти футах от воды. Пруд насчитывал не больше двадцати футов в длину и двенадцати в ширину, но был очень глубок, и вода в нем обжигала холодом. Обиходив и спутав лошадей, Талисман скинул кафтан и стянул через голову рубашку. Пыль и песок забивались в поры, раздражая кожу. За рубашкой последовали сапоги и штаны. Раздевшись догола, Талисман подошел к краю водоема. Солнце палило, и нагретый камень обжигал ноги. Набрав воздуха, он плюхнулся в искрящуюся воду, подняв целый столб брызг, потом вынырнул и убрал с лица намокшие черные волосы.

Зусаи, одетая, сидела у пруда. Ее длинные волосы слиплись от пота. На лице и бледно-зеленом шелковом камзоле, таком красивом в Гульготире, густо лежала пыль.

— Умеешь ты плавать, Зусаи? — спросил он. Она покачала головой.

— Хочешь, я тебя научу?

— Вы очень любезны, Талисман. Может быть, в другой раз.

Талисман подплыл к берегу, вылез и сел рядом с ней. Став на колени, она набрала в ладони воды и умылась. За два дня их совместного путешествия Зусаи ни разу не заговорила первой. Если разговор начинал Талисман, она отвечала ему со свойственной чиадзе учтивостью. Снова водрузив на голову широкополую соломенную шляпу, она продолжала сидеть на палящей жаре, не жалуясь и не глядя на него.

— Это нетрудно, — сказал Талисман. — И не опасно — я ведь буду держать тебя в воде. Зато какая там прохлада!

Она склонила голову и закрыла глаза.

— Благодарю вас, Талисман. Вы, право же, очень внимательны. Солнце палит нещадно. Быть может, вам лучше одеться, иначе оно сожжет вашу кожу.

— Нет, я еще поплаваю. — Он снова прыгнул в воду. То, что он знал о чиадзе, ограничивалось их военной наукой с ее строгими ритуалами. Согласно готирским книгам, многие их кампании выигрывались без всякого кровопролития — армии просто маневрировали, пока одна из них не признавала преимущества другой. Это никак не помогало ему понять Зусаи. Перевернувшись на спину, Талисман растянулся на воде. Ему все труднее становилось терпеть хорошие манеры этой девицы. Улыбнувшись, он снова подплыл к берегу и оперся локтем о камень.

— Ты мне доверяешь?

— Разумеется. Вы мой опекун, хранитель моей чести.

Талисман удивился:

— Я буду защищать твою жизнь, Зусаи, чего бы мне это ни стоило. Но честь человека никто не может сохранить, кроме него самого. Честь — это то, чего отнять нельзя. Ее можно только отдать.

— Как скажешь, мой господин, — покорно сказала она.

— Нет, нет! Не надо соглашаться со мной из вежливости, Зусаи. — Их глаза встретились, и она долго не отвечала.

Когда она заговорила вновь, ее голос слегка изменился — он остался певучим и мягким, но в нем чувствовалась уверенность, задевшая какую-то струну в душе Талисмана.

— Я боюсь, что выразилась недостаточно точно. Вы говорите о мужской чести, которая неотделима от крови и битвы. Слова патриотизм, мужество — все эти чисто мужские понятия действительно относятся к чести, которую можно только отдать. Быть может, выражение «хранитель моего целомудрия» было бы более уместно. И хотя мы могли бы провести целый философский диспут о значении слова «целомудрие», я употребляю его в том же смысле, что всякий мужчина по отношению к женщине — особенно надирский мужчина. Я слышала, что у вас подвергшаяся насилию женщина предается смерти, в то время как насильника всего лишь изгоняют из племени. — Она умолкла и снова отвела глаза. Это была самая длинная речь, которую Талисман от нее слышал.

— Ты сердишься, — сказал он. Зусаи покачала головой:

— Мне просто жарко, мой господин. Боюсь, что это сделало меня нескромной.

Талисман вылез на берег, прошел к лошадям и достал чистую рубашку и штаны. Одевшись, он вернулся к девушке.

— Мы останемся здесь на ночь. Там, около южного берега, есть полка, где глубина не больше четырех футов. Можешь выкупаться там. И не смущайся — я пройду назад по тропе, поищу топливо для костра.

— Благодарю вас, господин, — склонила она голову.

Талисман натянул сапоги, перекинул через плечо пустой мешок и стал подниматься в гору. У вершины холма он остановился и оглядел степь. В поле зрения не было ни одного всадника. Здесь, наверху, жара донимала особенно. Талисман двинулся вниз по склону, собирая хворост в свой мешок. Корни растущих здесь деревьев и кустарников уходили глубоко в сухую землю — эти растения поддерживали свою жизнь лишь благодаря коротким, но обильным зимним дождям. Сухого топлива было в избытке, и скоро Талисман набил мешок доверху. Он повернул назад и вдруг услышал крик Зусаи. Бросив мешок, он помчался обратно к водоему. Зусаи соскользнула с полки и уходила под воду, отчаянно молотя руками по воде.

Талисман добежал до пруда и нырнул за ней. Под водой он открыл глаза. Зусаи, продолжая барахтаться, ушла уже футов на двадцать в глубину. Пузырьки воздуха бежали у нее изо рта. Талисман опустился к ней, ухватил за волосы и стал всплывать. Тяжесть Зусаи не пускала его, и он ощутил легкую панику. Если он не отпустит ее, они утонут оба. Он огляделся: полка, с которой она упала, была всего в десяти футах слева — значит и до поверхности недалеко. Одолевая мертвый груз тела Зусаи, Талисман забил ногами с удвоенной силой и скоро высунул голову из воды. Глотнув воздуха, он вытащил девушку на каменную полку. Она обмякла в мелкой воде. Талисман, упершись ногами в камень, взвалил ее на плечо и вылез на берег. Он уложил Зусаи на живот, оседлал ее и надавил на спину. Вода полилась у нее изо рта. Талисман нажимал снова и снова. Наконец Зусаи закашлялась, и ее вырвало. Талисман сбегал к лошадям и отвязал ее одеяло. Когда он вернулся, Зусаи уже села, и он набросил одеяло ей на плечи.

— Я чуть было не умерла, — сказала она.

— Теперь все позади. Ты жива.

Помолчав немного, она взглянула на него.

— Хорошо бы мне в самом деле научиться плавать.

— Я поучу тебя, только не сегодня, — улыбнулся Талисман.

Солнце уже садилось, стало немного прохладнее. Талисман принес мешок с хворостом. Зусаи, в штанах и голубом камзоле, стирала их пропыленную одежду. Он развел костер в скальной выемке, на старой золе. Зусан подсела к огню, и они провели некоторое время в уютном молчании.

— Ты тоже изучаешь историю, как твой дед? — спросил Талисман.

— Я помогаю ему в занятиях с восьми лет и не раз ездила с ним в разные священные места.

— И в святилище Ошикая бывала?

— Дважды. Когда-то там был храм — самое древнее строение в готирских землях, по мнению дедушки. Ошикая, по преданию, похоронили там после Битвы в Долине. Его жена была с ним, когда он погиб, поэтому долину потом и назвали Слёзы Шуль-сен. Паломники уверяют, будто ее рыдания слышны до сих пор, если сесть вблизи от святилища в холодную зимнюю ночь. А вы слышали, как она плачет, Талисман?

— Я там никогда не бывал.

— Простите меня, господин, — с поклоном сказала она. — Боюсь, что мои слова вас задели, хоть я этого не хотела.

— Не беда, Зусаи. Расскажи мне о святилище — какое оно?

— В последний раз я была там три года назад. Мне исполнилось четырнадцать, и дедушка нарек меня женским именем — Зусаи.

— А как тебя звали в детстве?

— Вони. На чиадзе это означает «писклявая крыса».

— По-надирски будет почти так же, — усмехнулся Талисман.

— По-надирски это будет «паршивая коза». — Зусаи склонила голову набок и сверкнула такой улыбкой, что Талисмана точно кулаком между глаз ударили. Он заморгал и втянул в себя воздух. До этой улыбки ее красота казалась столь холодной и недоступной, что не причиняла Талисману никаких хлопот. Но теперь? Ему почему-то стало трудно дышать. Вытащив Зусаи из пруда, он почти и не заметил ее наготы. Теперь же ему не давала покоя память о ее золотистой коже, округлостях бедер и живота, больших темных сосках маленьких грудей. До него с опозданием дошло, что Зусаи к нему обращается.

— Что с вами, мои господин?

— Ничего, — ответил он резче, чем намеревался, ушел вверх по тропе и сел там на камень. Улыбка Зусаи не шла у него из ума, и все тело ныло от желания. Его точно околдовали. Он оглянулся на девушку, тихо сидящую у костра. Нет, она не колдунья — просто она красивее всех женщин, которые Талисману до сих пор встречались.

И он обязался честью доставить ее другому мужчине.

Чорин-Цу говорил о жертве — теперь Талисман понял, что это значило...

Зусаи сидела у костра, закутавшись в пестрое одеяло. Талисман спал рядом, дыша глубоко и ровно. Когда одна из лошадей во сне задела копытом камень, Талисман вздрогнул, но не проснулся. Зусаи рассматривала его лицо в лунном свете. Не красавец, но и не урод, даже милый, подумала Зусаи, вспомнив, как осторожно он закутал ее в одеяло и как заботливо смотрел на нее, когда она оправлялась после страшного происшествия. За годы, проведенные с дедом, Зусаи встречала многих надирских кочевников. Некоторые ей нравились, другие были противны. Но все они пугали ее — свирепостью, которая неизменно проглядывала в них, склонностью к насилию и кровопролитию. А вот Талисман не такой. В нем чувствуется сила и власть — редкость для столь молодого человека. Но он не жесток и не любит крови — это видно.

Зусаи бросила в костер остаток дров. Ночь не была холодной, но маленькое пламя успокаивало. Кто же ты, Талисман? Надир, это несомненно. И уже достиг возраста мужчины — почему же он не носит надирского имени? Почему «Талисман»? Или взять его речь: у надиров язык гортанный, многие звуки — горловые, поэтому им бывает трудно говорить на более мягком наречии круглоглазых южан. Талисман же говорит свободно, с богатыми интонациями. Зусаи провела много месяцев среди надиров, когда дед путешествовал по историческим местам. Они люди грубые, суровые и неуступчивые, как степь, в которой живут. С женщинами они обращаются жестоко и пренебрежительно.

Когда Талисман разделся и нырнул в воду, Зусаи это и возмутило, и взволновало. Она впервые видела обнаженного мужчину. У него бледно-золотистая кожа, тело — по-волчьи поджарое, а спина, ягодицы и ляжки покрыты белыми рубцами от кнута. Надиры жестоки со своими женщинами, но детей наказывают редко — во всяком случае, не так, чтобы оставить рубцы.

Да, Талисман — настоящая загадка.

«Он станет одним из военачальников Собирателя, — сказал ей дед. — Он мыслитель, но при этом человек действия. Такие люди — редкость. Надиры прославятся благодаря таким, как он».

Горячность старика смущала Зусаи.

«Но ведь это не наш народ, дедушка. Что нам до них?»

«Мы происходим от одного корня, малютка. Но дело даже не в этом. Чиадзе — богатый гордый народ. Мы гордимся своей особостью, своей культурой. Круглоглазые — вот настоящие дикари, и зло, исходящее от них, превыше нашего понимания. Может статься, что скоро они обратят свои взоры на нашу родину и двинутся туда войной, неся с собой свои болезни и свою гнусность. Объединенные надиры могли бы стать стеной против такого нашествия».

«Они никогда не объединятся. Они ненавидят друг друга».

«У того, кто придет, у человека с лиловыми глазами, будет власть объединить их, перевязать вековые раны».

«Простите мою несообразительность, дедушка, но я не понимаю. Если он все равно придет и это предсказано звездами, зачем вы тратите столько времени на свои труды, путешествия и встречи с шаманами? Разве он не придет к власти независимо от ваших усилий?»

Дед улыбнулся и взял ее маленькие руки в свои.

«Возможно, и придет, Вони. Хиромант расскажет тебе многое о твоей жизни — и о прошлом, и о будущем. Но говоря о будущем, он скажет: „Вот эта ладонь показывает, что должно быть, а эта — что может быть“. Никогда он не скажет: „Эта ладонь показывает то, что будет“. Вот и я как человек, обладающий некоторыми познаниями в астрологии, знаю, что человек с лиловыми глазами где-то есть, — но знаю и то, какие опасности его подстерегают. У него есть и мужество, и сила, и дар привлекать к себе сердца. Но этого недостаточно. Несметные рати ополчатся против него. Он существует, Зусаи, — один среди многих и многих. Он должен прийти к власти. Он может изменить мир. Но будет ли это? Что, если враг найдет его первым или болезнь свалит его? Не могу я ждать сложа руки. Моя наука говорит мне, что я каким-то образом ускорю предстоящие события, стану тем первым порывом ветра, что предвещает бурю».

И они продолжали свои путешествия и труды, повсюду ища человека с лиловыми глазами.

Но настал день, когда хитрый маленький шаман Носта-хан явился в их дом в Гульготире. Зусаи сразу невзлюбила его: в нем чувствовалось почти осязаемое зло. Они с дедом заперлись на несколько часов, и лишь когда шаман ушел, Чорин-Цу открыл ей весь ужас грядущего. Потрясение было так велико, что вся чиадзийская выучка слетела с Зусаи и она заговорила прямо:

«Вы хотите, чтобы я вышла за дикаря, дедушка? Чтобы я жила в грязи и нищете, среди людей, которые женщин ценят меньше, чем коз? Как вы можете?»

Чорин-Цу не стал выговаривать ей за дурные манеры, хотя Зусаи видела, что он задет и разочарован ее порывом.

«Этот дикарь, как ты его называешь, не простой человек. Носта-хан побывал в тумане, я же гадал на картах и бросал руны. Сомнений нет: ты в нашем деле главное лицо. Без тебя Собиратель так и не придет».

«Это ваша мечта, не моя! Как вы можете поступать со мной таким образом?»

«Будь любезна держать себя в руках, внучка. Твое поведение удручает меня. Не моя вина, что судьба распорядилась так. Знай также, Зусаи: я много раз раскидывал на тебя карты, и они всегда говорили, что ты выйдешь замуж за великого человека. Так вот, этот человек и есть Собиратель. У меня нет ни малейшего сомнения на этот счет».

... Зусаи под луной и звездами шептала, глядя на Талисмана:

— Почему это не ты?

Он открыл свои черные глаза.

— Ты что-то сказала?

— Нет, — вздрогнула она. — Простите, что потревожила вас.

Он приподнялся на локте, убедился, что огонь еще горит, лег и уснул снова.

Проснувшись, Зусаи, увидела, что он укрыл ее своим одеялом поверх ее собственного. Она села и стала оглядываться, ища его. Талисман сидел, поджав ноги, на камнях чуть поодаль, спиной к ней. Откинув одеяла, Зусаи поднялась. Солнце уже осветило вершины гор, и стало теплее. Она потянулась и подошла к Талисману. Он закрыл глаза и сложил руки, прижав ладони к груди и соединив большие пальцы. Дед Зусаи часто сидел так во время медитаций, особенно когда хотел решить какую-то задачу. Зусаи села напротив воина.

— Где ты теперь, Талисман? — прошептала она. — Где витает твой беспокойный дух?

Он был маленьким мальчиком, никогда не видевшим города. Вся его короткая жизнь прошла в степи, где он бегал и играл среди юрт отцовского племени. В пять лет он выучился пасти коз, делать сыр из их молока, скоблить и разминать шкуры забитых животных. В семь он уже скакал на степном коньке и стрелял из лука. Но в двенадцать люди в блестящих доспехах, разъезжавшие по всей степи, забрали его у отца и увезли в каменный город у самого моря.

Это стало первым потрясением в жизни Талисмана. Его отец, самый сильный и храбрый среди надирских вождей, молча сидел перед круглоглазыми. Человек, сражавшийся в сотне битв, не сказал ни слова, даже не посмотрел своему сыну в глаза. Только Носта-хан подошел и положил свою костлявую руку Талисману на плечо.

— Ты должен ехать с ними, Окаи. От этого зависит благополучие племени.

— Почему? Мы Волчья Голова, мы сильнее всех.

— Так велит твой отец.

Окаи посадили на высокого коня, и долгое путешествие началось. Далеко не все надирские дети знали язык круглоглазых, но у Талисмана был хороший слух, и Носта-хан уже много месяцев занимался с ним, поэтому мальчик хорошо понимал солдат в блестящей броне. Они смеялись над детьми, которых собирали в степи, обзывали их навозными щенками, но в остальном относились к своим пленникам довольно хорошо. Они ехали двадцать четыре дня и наконец прибыли в страшное место, на которое надирские дети взирали с почтением и ужасом. Здесь повсюду был камень: он покрывал землю, он вздымался до самого неба. Стены загораживали вид, и людская толпа вилась, словно гигантский змей, по рыночным площадям, улицам и переулкам.

Семнадцать надирских подростков — все они были сыновья вождей — доставили тем летом в город Бодакас. Талисман-Окаи вспомнил, как они ехали по улицам, где городские дети показывали на них пальцами, дразнили, грозили кулаками. Взрослые стояли молча, с угрюмыми лицами. Процессия остановилась перед стеной на окраине города. Открылись двойные ворота из бронзы и железа, и Окаи показалось, что он въезжает в пасть огромного зверя.

Страх обжег ему горло, как желчь.

За воротами была большая мощеная площадь, где юноши и мальчики постарше упражнялись с мечами и щитами, луками и копьями. Все они были одеты одинаково: в багровые камзолы, темные штаны и блестящие коричневые сапоги до колен. При появлении надирских мальчиков занятия прекратились.

Светловолосый юноша с учебным мечом в руке вышел вперед и сказал:

— Я вижу, нам привезли достойные мишени для наших стрел, — а его товарищи громко засмеялись.

Надирам велели спешиться и провели их в шестиэтажное здание, где они поднялись по нескончаемой винтовой лестнице на пятый этаж. По тесному, давящему коридору они пришли в большую комнату. Там за столом из полированного дуба сидел крепко сложенный воин с раздвоенной бородой, ярко-голубыми глазами и полными губами. С правой стороны носа тянулся шрам, сбегая до подбородка, на руках тоже виднелись боевые шрамы. Когда они вошли, воин встал.

— Постройтесь в два ряда, — холодно скомандовал он. Мальчики кое-как справились с этим. Окаи, один из самых маленьких по росту, оказался впереди. — Вы — янычары. Вы не понимаете этого слова, но я объясню. У короля, да живет он вечно, родился блестящий замысел, как покончить с надирскими набегами раз и навсегда. Вы здесь находитесь в качестве заложников, чтобы ваши отцы вели себя как следует. Более того: во время своего пребывания здесь вы станете просвещенными людьми, то есть обучитесь хорошим манерам и правилам поведения. Вас научат читать, вести дискуссию, думать. Вы будете изучать поэзию и литературу, математику и картографию. Кроме того, вы освоите военную науку: стратегию, снабжение и командное мастерство. Короче, вы станете кадетами, а затем офицерами великой Готирской армии. — Воин обратился к двум офицерам, которые привели к нему мальчиков: — Можете идти и смыть с себя дорожную пыль, а я скажу этим... кадетам еще несколько слов.

Как только за офицерами закрылась дверь, воин стал прямо перед мальчиками, возвышаясь над Окаи.

— Итак, навозные обезьяны, вы только что выслушали официальное напутствие Бодакасской Академии. Меня зовут Гарган, владетель Ларнесса, и почти все свои шрамы я вынес из сражений с вашим подлым родом. Всю свою жизнь я убивал надирскую сволочь. Вас ничему нельзя научить, ибо вы не люди; это все равно что учить собак играть на флейте. Этот замысел родился в пошатнувшемся уме дряхлого старца, и когда он умрет, его глупость умрет вместе с ним. Но пока сей благословенный день не настал, трудитесь усердно: тупых и ленивых ждет плеть. Теперь ступайте вниз — там вас встретит кадет и проводит к квартирмейстеру, который выдаст вам одежду и сапоги.

... Талисман вернулся к настоящему, услышав, как подошла Зусаи, открыл глаза и улыбнулся ей.

— Сегодня нам придется ехать с осторожностью. Твой дед сказал мне, что в этих местах бродит шайка нотасов, называющих себя Спинорубами. Хочу избежать встречи с ними, если удастся.

— А вы не знаете, почему их так зовут?

— Полагаю, что филантропия — не их отличительная черта.

— Филантропия? Что же это за надир, знающий такие слова?

— Я собака, которая играет на флейте, — ответил он, затягивая подпругу своего коня и садясь верхом.

Они ехали все утро, а в полдень остановились в балке — дать отдых лошадям и перекусить холодным мясом и сыром. Они не заметили никаких всадников, но Талисман нашел свежие следы — лошадиный навоз еще не высох.

— Трое воинов, — сказал он. — Едут впереди нас.

— Весьма огорчительно. Но, быть может, это просто путники?

— Возможно, но маловероятно. Они не везут с собой припасов и не стараются скрыть следы. Будем избегать их, насколько это в наших силах.

— У меня есть два метательных ножа, господин, — скромно призналась Зусаи, — по одному в каждом сапоге. Я умею с ними обращаться. Впрочем, я не сомневаюсь, — поспешно добавила она, — что такому, как вы, воину не составит труда убить трех нотасов.

— Я подумаю над тем, что ты сказала, хотя надеюсь все же, что мы обойдемся без кровопролития. Попробую поговорить с ними. Не хочу убивать надиров, кем бы они ни были.

Зусаи поклонилась:

— Уверена, мой господин, что ваш план будет хорош во всех отношениях.

Талисман откупорил флягу и отпил глоток, прополоскав рот теплой водой. Согласно карте Чорин-Цу, до ближайшего источника ехать еще полдня на восток. Талисман намеревался разбить лагерь там, но теперь ему подумалось, что нотасы скорее всего хотят того же. Он передал флягу Зусаи и подождал, пока она попьет. Потом смочил тряпицу и протер коням ноздри от пыли и песка.

— Я принимаю твое предложение, — сказал он, присев на корточки перед Зусаи. — Но давай договоримся: ты метнешь нож только по моей команде. Ты бросаешь с правой руки? — Она кивнула. — Значит, твоей мишенью будет крайний слева. Если мы встретим нотасов, доставай нож сразу, но незаметно. Я назову твое имя — это и будет сигналом.

— Я поняла, господин.

— Надо нам обсудить еще одно. Чиадзийская вежливость вошла в пословицу и хорошо подходит к миру шелковых подушек, больших библиотек и тысячелетней цивилизации. Здесь ничего этого нет. Забудь о том, что мы — опекун и подопечная. Мы только что составили план сражения — мы с тобой два воина, путешествующие по враждебной земле. И мне хотелось бы, чтобы ты обращалась со мной не столь официально.

— Вы не хотите, чтобы я называла вас господином?

Талисман посмотрел ей в глаза, и у него пересохло во рту.

— Прибереги это обращение для своего мужа, Зусаи. А меня зови просто — Талисман.

— Как скажете... Талисман.

Полуденное солнце палило степь, и кони, понурив головы, трусили к далеким горам. Местность казалась плоской и безлюдной, но Талисман знал, что здесь полно балок и оврагов. Трое нотасов могли затаиться где угодно. Сощурившись, он оглядывал сожженную зноем землю, но ничего не видел и ехал дальше с саблей наголо.

Горкай был убийцей и вором — обыкновенно именно в таком порядке. Солнце жгло, но ни одной капли пота не выступило на плоском лице нотаса. Оба его спутника носили широкополые соломенные шляпы, но Горкай, поджидая очередную жертву, даже не думал о жаре. Вором он стал не по своей охоте. Когда-то он мечтал иметь собственное козье стадо и табунок коней, зачатых от буйных жеребцов с северных перевалов. Мечтал о том дне, когда сможет завести себе вторую жену, хотя не имел пока и первой. А в самых тайных своих мечтах даже видел себя в совете старейшин. Все эти мечты рассеялись как дым, оставив в памяти горький вкус.

Теперь он был нотасом — не имеющим племени.

Он сидел на солнцепеке и смотрел в степь, не мечтая больше ни о чем. Та безносая шлюха в становище потребует с него какой-нибудь безделушки, прежде чем допустить до своих прелестей.

— Думаешь, они свернули с дороги? — спросил Баски, присев рядом с ним. Стреноженные кони стояли внизу, в балке, а люди прятались за кустами сийиса.

— Нет, просто они едут медленно — берегут лошадей.

— Нападем на них, когда появятся?

— По-твоему, с ним так легко будет управиться?

Баски сплюнул и пожал плечами:

— Он один, а нас трое.

— Трое? Дьюнга можешь не считать.

— Дьюнгу уже доводилось убивать — я сам видел.

— Согласен, он убийца — но мы будем иметь дело с воином.

— Ты его еще и в глаза не видел, Горкай, почем ты знаешь?

— Не нужно разбираться в птицах, чтобы знать: ястреб — охотник, а голубь — его добыча. Хищника видно по когтям, по загнутому клюву, по мощным крыльям. То же и с людьми. Наш — осмотрителен, он избегает мест, где можно устроить засаду, — значит понимает толк в военном деле. Однако он продолжает свой путь, хоть и знает, что едет по враждебной земле. Значит, он человек мужественный и уверен в себе. Спешить некуда, Баски. Сначала последим за ним, потом убьем.

— Склоняюсь перед твоей мудростью, Горкай.

Сзади послышался шорох: Дьюнг лез к ним по склону.

— Тихо! — прошипел Горкай. — Не поднимай пыли.

Толстая рожа Дьюнга приобрела надутый вид.

— Издали все равно ничего не видно. Кудахчешь, как старая баба.

Горкай отвернулся, не видя нужды в дальнейшем разговоре. Дьюнг глуп от рождения — втолковать ему что-либо просто невозможно.

Всадников еще не было видно, и Горкай позволил себе отвлечься. Когда-то его считали подающим надежды, имеющим виды на будущее. Теперь эти дни подернулись пылью минувшего. Первое время после изгнания он винил во всем свою злосчастную судьбу, но теперь, оглядываясь назад, с запозданием понимал, что она тут ни при чем. Просто он был нетерпелив и хотел взобраться слишком высоко и слишком быстро. Самоуверенность юнца: слишком умён, чтобы признать собственную глупость.

Ему было всего семнадцать, когда он принял участие в набеге на племя Волчьей Головы и отбил тридцать коней. Внезапно разбогатев, он стал задирать нос. Возомнил, будто Боги Камня и Воды улыбнулись ему. Теперь-то он понимал, что это был опасный дар. Два коня послужили бы выкупом за жену, десять завоевали бы ему место среди племенной знати. Но тридцать было для молодого парня чересчур, и чем больше он важничал, тем сильнее его недолюбливали. По молодости это трудно было понять. На празднике середины лета он посватался к Ли-ши, дочери Лон-Цзена. Пять коней! Никто еще не предлагал пятерых коней за девушку.

А ему отказали! Он и посейчас краснел, вспоминая свой прошлый позор. Лон-Цзен унизил его, отдав свою дочь воину, который предлагал только одного коня и семь одеял.

Из унижения родилась ненависть, гнев пересилил рассудок, и Горкай выдумал блестящий, как ему казалось тогда, способ восстановить утраченную честь. Он похитил Ли-ши, изнасиловал ее и вернул отцу, сказав: «Посмотрим теперь, кто захочет взять объедки Горкая». По надирским законам на такой девушке больше никто жениться не мог. Отец должен был либо отдать ее Горкаю, либо убить за то, что навлекла позор на семью.

За Горкаем пришли ночью и притащили его в собрание старейшин. Он увидел, как отец задушил свою дочь, и услышал слова своего приговора.

С тех пор он убил много народу, но смерть Ли-ши вспоминал с искренним сожалением. Она не сопротивлялась — просто смотрела на Горкая, пока свет не померк в ее глазах. Горкай носил свою вину, как камень в сердце.

— Вон они, — прошептал Баски.

Горкай отогнал воспоминания и прищурился. Мужчина ехал впереди, женщина сзади — еще далеко, но гораздо ближе к ним, чем когда-либо прежде. Горкай разглядывал мужчину. Лук и колчан висят на седельной луке, сабля у пояса. Путник натянул поводья шагах в шестидесяти от Горкая. Он был молод, и это удивляло: по проявленному им мастерству Горкай полагал его опытным воином между тридцатью и сорока годами.

Женщина поравнялась с мужчиной, и Горкай разинул рот. Она была ослепительно красива — стройная, с черными как смоль волосами. Но больше всего Горкая потрясло ее сходство с девушкой, которую он когда-то любил. Как видно, боги дают ему случай обрести наконец счастье. Скрежет стали нарушил тишину, и Горкай сердито оглянулся на Дьюнга, который вытащил свой меч.

Всадник повернул коня налево, и они вместе с женщиной помчались прочь.

— Болван! — выругался Горкай.

— Нас трое — поскачем за ними, — предложил Баски.

— Нет нужды. Пруд Каллы в сорока милях отсюда, другой воды вблизи нет — там мы их и возьмем.

Талисман сидел чуть поодаль от костра, когда трое всадников въехали в лагерь, разбитый им ярдах в двухстах от пруда Каллы. Это был очередной скальный водоем, питаемый подземными родниками. Вокруг росли деревья, в прибрежном иле пестрели яркие цветы. Зусаи хотела устроиться у самой воды, но Талисман решил по-иному, и они развели костер под скалой. Девушка уже спала, когда появились нотасы, но Талисман ждал, положив саблю на землю рядом с собой. С другой стороны лежал охотничий лук с воткнутыми в землю тремя стрелами.

Всадники медлили, глядя на него, а он смотрел на них. В середине ехал крепко сбитый воин с коротко остриженными волосами и костяным наростом на лбу. Тот, что справа, был поменьше и пожиже, с горящими глазами, слева — мордастый парень в отороченном мехом железном шлеме.

Они ждали, но Талисман сидел молча, не шевелясь. В конце концов вожак спешился.

— Экое пустынное место, — сказал он. Зусаи проснулась и села.

— Одинокому везде пустыня, — ответил Талисман.

— Что это значит? — Воин знаком подозвал к себе двух остальных.

— Где во всех Землях Камня и Воды может обрести пристанище нотас?

— Не слишком-то ты приветлив. — Воин ступил вперед, двое других зашли с боков, держась за мечи.

Талисман встал, оставив саблю на земле и опустив руки. Луна светила ярко. Зусаи тоже хотела встать, но он сказал ей:

— Оставайся на месте... Зусаи. Все будет хорошо.

— Уж очень ты в этом уверен, — сказал вожак с шишкой на лбу. — А ведь ты здесь в чужом краю, и друзей рядом нет.

— Здешняя земля мне не чужая. Это надирская земля, и правят ею Боги Камня и Воды. Я надир, и она моя по праву и по крови. А вот вы здесь чужие. Разве вы не чуете свою смерть в воздухе, в дуновении ветра? Не чувствуете, как презирает вас эта земля? Нотас! Это слово смердит, как свинья, издохшая три дня назад.

— Думаешь, нам хотелось так называться, спесивый щенок? — побагровел вожак. — Думаешь, мы сами избрали такую участь?

— Да чего с ним толковать? — рявкнул толстомордый. — Прикончить его, и все тут! — Он выхватил меч из кожаных ножен и ринулся вперед. Талисман взмахнул правой рукой, и нож, свистнув в воздухе, вонзился нотасу в правый глаз по самую костяную рукоять. Воин пробежал еще два шага и повалился на левый бок. Нож Зусаи вошел в шею второму. Из гортани хлынула кровь. Давясь, он выронил меч и выхватил нож из раны, глядя на тонкое лезвие с ужасом и недоверием. Он упал на колени, силясь что-то сказать, но поток крови изо рта помешал ему. Талисман подцепил ногой саблю, подкинул ее и поймал.

— Твой покойный друг задал тебе вопрос, — сказал он остолбеневшему вожаку, — и я хотел бы услышать ответ на него. Почему ты вступил со мной в разговор?

Вожак поморгал и внезапно сел на землю у костра.

— Ты прав. Я чувствую презрение земли, я одинок. Но так было не всегда. Когда-то я по глупости и гордости совершил ошибку. Все последние двадцать лет я расплачиваюсь за нее, и конца этому не видно.

— Из какого ты племени родом?

— Из Северных Серых.

Талисман подошел к огню и сел напротив нотаса.

— Меня зовут Талисман, и цель моей жизни — служить Собирателю. Его время грядет. Если хочешь снова стать надиром, следуй за мной.

Воин с улыбкой покачал головой:

— Собиратель? Герой с лиловыми глазами? Ты веришь в него? А если он даже и есть, зачем ему сдался я?

— Он возьмет тебя, если ты будешь со мной.

— Ты знаешь, где его искать?

— Я знаю, что приведет нас к нему. Идешь ты со мной или нет?

— Из какого ты племени?

— Из Волчьей Головы. Оно будет и твоим.

Нотас угрюмо уставился в огонь.

— Все мои беды пошли от Волчьей Головы. Может, ею они и кончатся? — Он посмотрел в глаза Талисману. — Я пойду с тобой. Какой клятвы ты требуешь?

— Никакой. Как ты сказал, так и будет. Как тебя зовут?

— Горкай.

— Тогда покарауль, Горкай, потому что я устал.

С этими словами Талисман отложил саблю, укрылся одеялом и уснул.

Зусаи сидела тихо, глядя на Талисмана. Он растянулся на земле, положив голову на руку, и дышал ровно. Ей не верилось, что он мог так поступить! Она покосилась на Горкая, угадывая его смятение. Этот человек с двумя другими только что ворвался к ним в лагерь, чтобы убить их. Теперь двое мертвы, а третий как ни в чем не бывало сидит у костра. Горкай встал, и Зусаи вздрогнула. Но он только оттащил подальше один из трупов, а потом проделал то же самое со вторым. Вернувшись, он присел перед Зусаи и протянул ей руку. Она увидела, что нотас подает ей нож с костяной рукояткой, и молча взяла его. Горкай, побродив вокруг, набрал хвороста и снова подсел к огню. Зусаи и не думала спать. Она была убеждена: стоит ей закрыть глаза, как этот убийца перережет горло Талисману, а после изнасилует и убьет ее.

Ночь шла своим чередом, но Горкай не покушался ни на нее, ни на спящего Талисмана. Он сидел, поджав под себя ноги, и думал о чем-то своем. Талисман вдруг застонал во сне и крикнул по-готирски: «Никогда!»