Ловец снов Кинг Стивен
Но сегодня они обсуждают еще и охоту, потому что мистер Кларендон обещал в следующем месяце впервые взять их в «Дыру в стене». Они пробудут там три дня, захватив два учебных (с разрешением от школы проблем не будет, и абсолютно ни к чему лгать о цели путешествия: может, Южный Мэн и урбанизировался, но здесь, в глуши, охота по-прежнему входит в систему образования юной личности, особенно если эта юная личность – мальчик). Они приходят в такой бешеный восторг при одной мысли о том, как будут пробираться сквозь заросли с заряженными ружьями, пока их приятели в родной школе сидят за партами и зубрят, зубрят, зубрят, что даже не замечают, как проходят мимо Академии Дебилов. Умственно отсталые освобождаются почти в то же время, что и обычные ученики, но большинство возвращается из школы с родителями или садится в специальный автобус, выкрашенный не в желтый, а в синий цвет, с яркой наклейкой на бампере: ПОДДЕРЖИВАЙ ДУШЕВНОЕ ЗДОРОВЬЕ, НЕ ТО УБЬЮ.
Когда Генри, Бивер, Джоунси и Пит проходят мимо «Мэри М. Сноу», несколько слабоумных, из тех, что соображают чуть яснее и кому позволено идти домой самостоятельно, все еще ковыляют по улице с неизменно удивленным выражением на круглых физиономиях. Пит и его друзья, как обычно, скользят по ним равнодушными взглядами, в сущности, не замечая. Всего лишь часть пейзажа…
Генри, Джоунси и Пит раскрыв рты слушают Бива, который объясняет, что им придется спускаться в Ущелье, потому что лучшие олени пасутся именно там, где растут их любимые кусты.
– Мы с отцом видели там кучу оленей, – захлебывается он. – Целый миллиард!
Расстегнутая молния на потертой куртке согласно позвякивает.
Они болтают о том, кто добудет самого большого оленя и в какое место лучше стрелять, чтобы убить с первого выстрела и не причинять лишних страданий. («Правда, отец говорит, что животные страдают не так, как раненые люди, – вставляет Джоунси. – Он сказал, Господь создал их иными, чтобы мы могли охотиться без помех».) Они пересмеиваются, толкаются и спорят о том, кого из них вывернет наизнанку при виде крови, а Академия Дебилов остается далеко позади. Впереди же, на их стороне улицы, маячит квадратное здание красного кирпича, где братья Трекер когда-то делали свой скромный бизнес.
– Если кто и блеванет, так уж не я! – хвастает Бивер. – Да я сто раз видел оленьи кишки, подумаешь, дело! Помню как-то…
– Эй, парни, – возбужденно перебивает Джоунси, – хотите взглянуть на «киску» Тины Джин Шлоссингер?
– Кто такая Тина Джин Слоппингер? – скучающе осведомляется Пит, хотя уже навострил уши. Увидеть «киску», любую «киску», его заветная мечта: он вечно таскает у отца журналы «Пентхаус» и «Плейбой», которые тот прячет в мастерской, за большим ящиком с инструментами. «Киска» – это тот предмет, который его живо интересует. Правда, от нее он не заводится так, как от голых сисек, наверное, потому, что еще маленький.
Но «киска» – это и вправду интересно.
– Шлоссингер, – поправляет Джоунси, смеясь. – Шлоссингер, Питецкий. Шлоссингеры живут в двух кварталах от меня и… – Он неожиданно замолкает, пораженный внезапной мыслью. Вопрос, который пришел ему в голову, требует немедленного ответа, поэтому он дергает за рукав Генри: – Слушай, эти Шлоссингеры – евреи или республиканцы?
Теперь очередь Генри смеяться над Джоунси, что он и делает, правда, совсем беззлобно.
– Видишь ли, думаю, что технически возможно быть одновременно и теми, и другими, или… вообще никем.
Генри произносит слово «никем» почти как «никоим», чем и производит неизгладимое впечатление на Пита. До чего же шикарно звучит, мать его!
Он велит себе отныне произносить только «никоим, никоим, никоим»… хотя знает, что обязательно забудет, что он из тех, кто обречен до конца жизни говорить «никем».
– Плюнь на религию и политику, – говорит Генри, все еще смеясь. – Если у тебя есть фотка Тины Джин Шлоссингер с голой «киской», я тоже хочу посмотреть.
Бив тем временем явно возбуждается: щеки пылают, глаза блестят, новая зубочистка сменяет прежнюю, не догрызенную и до половины. Молнии на его куртке, той, которую носил старший брат Бивера все четыре года своего увлечения Фонзом[17], позвякивают громче.
– Она блондинка? – спрашивает он. – Блондинка и в высшей школе? Супербомба? С такими сиськами! – Он растопыривает руки перед собственной цыплячьей грудью, и когда Джоунси, улыбаясь, кивает, оборачивается к Питу и громко выпаливает: – Королева этого года, болван, ясно? Помнишь день встречи выпускников? Там ее и выбрали! Ее снимок был в газете! На лодке, вместе с Ричи Гренадо!
– Да, но хреновы «Тигры» продули в тот день игру, а Гренадо сломали нос, – вставляет Генри. – Подумать только, первая в истории школьная команда Дерри удостоилась сыграть с командой класса А из Южного Мэна, и эти олухи…
– Хрен с ними, с «Тиграми», – отмахивается Пит, которого школьный футбол занимает чуть больше ненавистного икса, хоть и ненамного. Главное, теперь он знает, о ком идет речь, вспоминает газетный снимок девушки, стоящей на украшенной цветами палубе баржи для перевозки целлюлозы, рядом с ведущим игроком «Тигров»: оба в коронах из фольги, улыбаются и машут зрителям. Волосы девушки обрамляют лицо крупными пушистыми волнами, платье без бретелек полуоткрывает грудь.
Впервые в жизни на Пита накатывает настоящая похоть – плотское, кровяное, давящее ощущение, от которого твердеет конец, сохнет во рту и в голове все мешается. «Киска», конечно, штука интересная, но вот увидеть местную, свою «киску», «киску» знакомой девчонки, королевы бала… куда волнительнее! Это, как выражается кинокритик городских «Новостей» об особо понравившихся фильмах, которые, по его мнению, никак невозможно пропустить, – НАДО! НАДО – и все тут.
– Где? – спрашивает он Джоунси, уже воображая, как эта самая Тина Джин Шлоссингер ждет на углу школьный автобус, просто стоит, хихикая с подружками, не имея ни малейшего представления о том, что проходящий мимо мальчишка видел, что у нее под юбкой или джинсами, что волосы на ее «киске» того же цвета, что на голове. – Где это?
– Здесь. – Джоунси показывает на краснокирпичную коробку, когда-то служившую складом братьям Трекер. Стены поросли плющом, но осень была холодной, и почти все листья почернели и засохли. Часть стекол разбита, а остальные заросли грязью. Каждый раз при виде этого места у Пита мороз идет по коже, возможно, потому, что взрослые ребята, парни из высшей школы, любят играть в бейсбол на площадке за строением, и некоторых хлебом не корми – дай поиздеваться над младшими, кто знает почему, должно быть, от безысходности будней. Но сейчас не тот случай, поскольку с бейсболом на этот год покончено, и большие парни скорее всего давно уже переместились в Строфорд-парк, где до самого снега играют в американский футбол (как только выпадет снег, они начнут выбивать друг другу мозги старыми хоккейными клюшками, обмотанными изолентой). Нет, беда в том, что в Дерри иногда исчезают дети, Дерри в этом отношении странный городишко, и когда они в самом деле исчезают, оказывается, что в последний раз их видели в заброшенных уголках вроде опустевшего склада братьев Трекер. Никто не говорит вслух об этом неприятном факте, но все знают. Знают и молчат.
Все же «киска», не какая-то абстрактная «киска» из «Пентхауса», а самая настоящая «муфта» девчонки с соседней улицы… да, тут есть на что посмотреть. Вот это бэмс!
– Братья Трекер? – переспрашивает Генри с откровенным недоверием. Они сами не заметили, как остановились, и сейчас топчутся на тротуаре, недалеко от здания, пока слабоумные с трудом ковыляют по другой стороне улицы. – Не пойми меня неправильно, Джоунси, ты для меня авторитет, клянусь, я тебя уважаю, но чего это вдруг снимку «киски» Тины Джин там валяться?
– Откуда мне знать? – пожимает плечами Джоунси. – Дейви Траск видел и клянется, что это она.
– Что-то мне не слишком по кайфу туда тащиться, – говорит Бивер. – Конечно, я не прочь увидеть «киску» Тины Джин Слопхенгер…
– Шлоссингер…
– …но это место пустует с тех пор, как мы были в пятом классе.
– Бив…
– …и, бьюсь об заклад, там полно крыс.
– Бив…
Но Бив твердо вознамерился выложить все до конца.
– Крысы разносят бешенство, – говорит он, – и заражают людей.
– Нам ни к чему входить, – объясняет Джоунси, и вся троица с новым интересом взирает на него. – Это, как сказал кто-то, завидев негра-блондина, совершенно новая Африка.
Джоунси, убедившись, что завладел вниманием приятелей, продолжает:
– Дейви сказал, что нужно только обогнуть подъезд. И заглянуть в третье или четвертое окно. Вроде бы когда-то там был офис Фила и Тони Трекеров. На стене все еще висит доска объявлений. И Дейви клянется, что на этой доске висят только две вещи: карта Новой Англии с маршрутами грузовиков и снимок Тины Джин Шлоссингер с голой «киской».
Они глазеют на него раскрыв рты, но только Пит осмеливается задать вопрос, волнующий всех:
– Она совсем без ничего?
– Нет, – признается Джоунси. – Дейви говорит, даже сиськи прикрыты, но она стоит с поднятой юбочкой и без трусов, и всякий может увидеть это ясно, как я – вас.
Пит разочарован тем, что нынешняя королева вечера выпускников не стоит, в чем мать родила, с голым задом, но сообщение о том, что она задрала юбку, воспламеняет всех, подпитывая первобытное, полузапретное представление о том, что такое настоящий секс. В конце концов всякая девушка может задрать юбку, любая девушка.
Теперь даже Генри не до вопросов. Только Бив продолжает допытываться у Джоунси, точно ли им не придется заходить внутрь. Но компания, сметая все, как прилив, в едином властном, бессознательном порыве, уже движется в направлении подъездной дороги, бегущей от дальней стороны здания к пустой площадке.
5
Пит прикончил вторую порцию и, размахнувшись, запустил бутылкой в заросли. Фу-у, наконец-то полегче.
Убедившись, что может идти, он осторожно поднялся, счистил с задницы снег. Кажется, колено не так болит. Похоже, что да. Выглядит ужасно, словно он запрятал под джинсы арбуз, но сверлит не слишком. Все же он старался идти медленнее, слегка помахивая пакетом. Теперь, когда тихий, но настойчивый голос, твердивший, что он должен глотнуть пива, просто обязан, заткнулся, он даже проникся некоторым сочувствием к женщине и втихаря надеялся, что она не заметила его отсутствия. Он будет тащиться еле-еле, станет массировать колено каждые пять минут (а возможно, поговорит с ним, успокоит, безумная идея, но в конце концов, кроме него, никого тут нет, и это не повредит) и постепенно доберется до места. А там и пивка выпьет.
Он ни разу не оглянулся на брошенный «скаут», так и не увидел, что на снегу несколько раз выведено крупными буквами ДАДДИТС, не осознал, что сам писал это имя, пока думал о том давнем дне 1978 года.
Один только Генри спросил тогда, с чего вдруг фото девчонки Шлоссингер будет висеть в пустом офисе или пустом грузовом складе, и сейчас Питу пришло в голову, что Генри сделал это потому, что привык играть роль Скептика в их компании. Он и спросил всего один раз, остальные просто поверили, и почему бы нет? Из своих тринадцати лет Пит полжизни верил в Санта Клауса. И кроме того…
Пит остановился у вершины холма, не из-за ноги и не потому, что задохнулся. Просто в мозгу вдруг раздалось тихое жужжание, словно заработал трансформатор. Правда, не беспрерывное, а ритмичное, что-то вроде «бум-бум-бум»… нет, не вдруг, не то чтобы «началось внезапно», звук уже давно существовал, но Пит только сейчас его услышал. Услышал, и в голову тут же полезли дурацкие мысли. Снова одеколон Генри и… Марси. Кто-то по имени Марси. Он не знал никакой Марси, но имя отчего-то застряло в башке, вроде как «Марси, ты мне нужна, иди скорее», или «Черт возьми, Марси, неси же бензин!»
Пит продолжал стоять, облизывая пересохшие губы. Забытый пакет вяло свисал с руки. Пит поспешно вскинул голову к небу, уверенный, что увидит огни, и они там были, только два и очень слабые.
– Скажи Марси, пусть заставит их сделать мне укол, – сказал Пит, тщательно выговаривая в пустоту каждое слово, отчего-то уверенный, что поступает правильно. Почему и по какой причине, он объяснить не мог, но эти слова звучали в его мозгу. Трудно сказать, что пробудило их к жизни: щелчок или огни. Чем или кем вызвано то, что с ним творится?
– Может быть, «никоим», – произнес он. И тут сообразил, что снег прекратился. В окружающем мире осталось лишь три цвета: темно-серый неба, темно-зеленый хвои и идеальная нетронутая белизна выпавшего снега. И все притихло.
Пит склонил голову сначала на левый бок, потом на правый, прислушался. Именно притихло. Безмолвие. Ни шороха во всем мире, и жужжания тоже не слышно. Подняв глаза, он увидел, что бледное, как крылья бабочки, сияние погасло.
– Марси? – повторил он, словно окликая кого-то. Ему пришло в голову, что Марси – имя женщины, ставшей причиной аварии, но Пит тут же отмел эту мысль. Женщину звали Бекки, он знал это так же точно, как имя хорошенькой риэлторши. Марси – всего лишь слово, не будившее никаких воспоминаний. Возможно, у него крыша едет. Не в первый раз.
Он перевалил через вершину и стал спускаться, снова вспоминая тот день осенью 1978 года, день, когда они встретили Даддитса.
Он почти добрался до ровной дороги, когда колено взорвалось, не просто судорогой, а белым слепящим клубком боли.
Пит рухнул в снег. Он не слышал, как бьются бутылки «будвайзера» в пакете – все, кроме двух. Он слишком громко кричал.
Глава 6
Даддитс, часть вторая
1
Генри быстро зашагал в направлении домика, но когда снегопад сменился редкими хлопьями, а ветер начал стихать, перешел на мерный бег трусцой. Он занимался бегом много лет, и темп казался вполне приемлемым. Наверное, рано или поздно придется остановиться, сбавить скорость или отдохнуть, но последнее весьма сомнительно. Он пробегал дистанции куда длиннее девятимильных, хотя не в таком снегу и не в последнее время. Все же, о чем беспокоиться? Что он упадет и сломает бедро? Что скорчится в сердечном приступе? В тридцать семь лет сердечный приступ казался чем-то не совсем реальным, но даже будь он главным кандидатом на инфаркт, глупо тревожиться об этом сейчас, не так ли, особенно если учесть то, что он замышляет. Так о чем тут беспокоиться?
О Джоунси и Бивере, вот о чем, то есть – о ком. Пусть это казалось столь же нелепым, как трястись при мысли о сдавшем сердце посреди снежной пустыни – беда позади него, вместе с Питом и странной заторможенной женщиной, не впереди, в «Дыре в стене»… только настоящая беда – в «Дыре в стене», более страшная беда.
Он не знал, откуда это знает, но – знал и принял как должное. Знал еще до того, как навстречу стали попадаться животные, живой лентой текущие на восток и не боявшиеся человека.
Раз или два он смотрел на небо, выискивая странные огни, но ничего не увидел, и вскоре ему стало не до того. Приходилось смотреть вперед, чтобы не столкнуться с животными. Нельзя сказать, чтобы они неслись беспорядочной толпой, но в глазах стыло странное, боязливое выражение, такого он никогда еще не видел. Как-то даже пришлось отпрыгнуть в сторону, чтобы не налететь на парочку пышнохвостых лис.
Осталось восемь миль, подумал он. Это стало своеобразной мантрой бегуна трусцой, отличной от тех, которые обычно возникали в голове (чаще всего детские стишки), но не настолько уж отличной: принцип тот же. Восемь миль, всего восемь, до Бенберри-кросс. Бом, бом, на палочке верхом. Никакого Бенберри-кросс, всего лишь старая охотничья хижина мистера Кларендона, а теперь Бивера, и никакой палочки, чтобы доставить его туда. Как можно ездить на палочке? Кто знает! И что, во имя Господне, тут происходит? Огни, медленное, но неуклонное переселение животных (Господи, что, если в лесу бродит настоящий медведь?), женщина на дороге, сидевшая в снегу, просто сидевшая, растерявшая не только зубы, но и мозги в придачу?! А эти газы, Боже милосердный! Единственное, с чем можно сравнить эту вонь… да, вспомнил! Весьма отдаленно похожий смрад исходил изо рта шизофреника в последней стадии рака кишечника. «От этого запаха никак не отделаться, – объяснял его друг, гастроэнтеролог. – Они могут чистить зубы по двадцать раз на день, пользоваться зубным эликсиром, ничего не помогает. Это вонь пожирающего себя тела, потому что, если оставить в стороне все диагностические реверансы, рак в чистом виде это и есть самоканнибализм».
Еще семь миль, всего семь миль, а животные все бегут, зверушки рвутся в Диснейленд. А когда доберутся, выстроятся в цепочку и станут танцевать конгу, распевая: «Мир тесен».
Мерный приглушенный топот обутых в сапоги ног. Танец очков, подпрыгивающих на переносице. Дыхание вырывается струями холодного пара. Но теперь он вошел в форму, согрелся, эндорфины[18] взыграли. Что бы с ним ни происходило, в энергии недостатка не было. Пусть он одержим суицидом, но ни в коем случае не страдает дистимией[19].
В этом часть его проблемы – физическая и эмоциональная пустота, подобная полному растворению в бушующей метели, – это от гормональной недостаточности, он не сомневался в этом. Как и в том, что болезнь можно если не излечить окончательно, то по крайней мере контролировать таблетками, которые сам Генри прописывал бушелями. Но подобно Питу, вполне сознававшему, что в ближайшем будущем его ожидает курс лечения и годы собраний Анонимных Алкоголиков, Генри не желал исцеления и отчего-то был убежден, что исцеление будет ложью, каким-то образом отнявшей часть его души.
Интересно, вернулся ли Пит за пивом. Почти наверняка. Генри сам предложил бы захватить пару бутылочек, если бы догадался вспомнить, избавив Пита от рискованного путешествия (рискованного не только для него, но и для женщины).
Но в тот момент Генри совершенно растерялся, куда уж тут до пива!
Зато, можно поклясться, Пит вспомнил. Но способен ли он добраться до «скаута» со своим коленом? Вполне возможно, но Генри не поручился бы за это.
«Они вернулись! – вопила женщина, глядя в небо. – Они вернулись! Вернулись!»
Генри пригнул голову и засеменил быстрее.
2
Еще шесть миль, всего шесть миль до Бенберри-кросс! Действительно всего шесть или он чрезмерно оптимистичен? Чересчур доверился своим старичкам-эндорфинам? Ну а если и так? Оптимизм в таком случае не повредит. Снег почти прекратился, и поток животных поредел – тоже неплохо.
А вот что плохо, так это мысли, большинство из которых, похоже, вовсе не его. Бекки, например, кто такая Бекки? Имя долго резонировало в мозгу, пока не стало частью мантры. Генри полагал, что это женщина, которую он едва не убил. Чья это девочка? Бекки, я Бекки, пригожая Бекки Шу.
Только вот пригожей ее не назовешь. Совсем не назовешь. Грузная вонючая баба, вот кто она на самом деле, оставленная на не слишком надежное попечение Пита.
Шесть. Шесть. Всего шесть миль до Бенберри-кросс.
А пока – ровный бег, по возможности ровный, если учесть дорогу, и чужие голоса, бубнившие в голове. Но, по правде говоря, чужим был всего один, да и то не голос, а что-то вроде ритмичного припева
(чья малышка, чья малышка, лапка Бекки Шу)
Остальные голоса были знакомы. Голоса друзей или те, которые были известны друзьям. Одним был тот, о котором говорил Джоунси, голос, слышанный после несчастного случая, накрепко связанный со всей его болью: Пожалуйста, прекратите, я не вынесу этого, сделайте мне укол, где Марси…
И вслед за этим голос Бивера: Пойди взгляни в горшок.
И ответ Джоунси: Почему бы просто не постучаться в ванную и не спросить, как он там…
Стоны незнакомца, заверявшего, что, если только удастся сходить по-большому, все будет в порядке…
…но это не чужой. Это Рик, друг пригожей Бекки Шу. Рик, как его там? Маккарти? Маккинли? Маккин? Генри не знал точно, но склонялся к Маккарти, по имени героя в старом ужастике о космических пришельцах, принявших облик людей. Один из любимых Джоунси. Стоит влить в него несколько порций виски и упомянуть об этом фильме, и он тут же подхватит: «Они здесь! Они уже здесь!»
Женщина, уставившись в небо, вопит: Они вернулись! Вернулись!
Господи Боже, такого не случалось с тех пор, как они были детьми, а это хуже, гораздо хуже, все равно что держать в руках оголенный провод, пронизанный не электричеством, а голосами.
Все эти бесчисленные пациенты, жалующиеся на голоса в головах. И Генри, великий психиатр, молодой бог, как называл его когда-то один из лечившихся в окружной больнице, кивал, словно понимая, о чем они толкуют. Да что там, верил, что понимает. Но, может, по-настоящему понял только сейчас.
Голоса. Они так измотали Генри, что он не расслышал «шлеп-шлеп-шлеп» лопастей вертолета, темной акулы, едва прикрытой брюхами облаков. Но тут голоса стали ослабевать, как идущие издалека радиосигналы, когда настает день и атмосфера начинает сгущаться. Наконец остался единственный голос, его собственный, твердивший, что в «Дыре в стене» случилось или вот-вот случится нечто ужасное; и нечто, столь же ужасное, случилось или вот-вот случится позади, рядом со «скаутом», или в хижине лесорубов.
Пять миль. Всего пять миль.
В попытке выбросить из головы эти мысли он заставил себя вернуться туда, куда, как он уже знал, отправился Пит: в 1978-й, к братьям Трекер и Даддитсу. Генри не понимал, что общего имеет Даддитс Кэвелл со всей этой хренью, но отчего-то все они думали о нем, и Генри даже не нуждался в обычной мысленной связи, чтобы ощутить это. Пит упомянул Даддитса, когда они тащили женщину к хижине, Бивер только вчера толковал о Даддитсе, когда они охотились вместе: Генри еще подстрелил оленя. Бив пустился в лирические воспоминания о том, как однажды они повезли Даддитса в Бангор делать рождественские покупки. Как раз после того, как Джоунси получил права: той зимой Джоунси был готов везти кого и куда угодно. Бив еще посмеивался над тем, как тревожился Даддитс, что Санта Клаус не настоящий, а их четверка, здоровые оболтусы-старшеклассники, воображавшие, что схватили бога за бороду, старались убедить его, что Санта самый что ни на есть живой. Что, разумеется, им и удалось. А Джоунси, пьяный вдрабадан, в прошлом месяце позвонил Генри из Бруклина (Джоунси в отличие от Пита не имел привычки надираться, и Генри впервые слышал его спотыкающуюся речь) и объявил, что никогда в жизни не совершал ничего благороднее, именно благороднее, мать вашу, чем та история с бедным стариной Даддитсом Кэвеллом в далеком семьдесят восьмом. «Это был наш звездный час», – говорил Джоунси в трубку, и Генри, дернувшись от неприятного удивления, сообразил, что сказал Питу абсолютно то же, слово в слово. Даддитс. Чертов Даддитс.
Еще пять миль… а может, четыре. Еще пять миль… а может, четыре.
Они рвались посмотреть «киску» соседской девчонки, и Джоунси уверял, что снимок пришпилен к доске объявлений в заброшенном офисе. Генри уже не помнил имени девушки, еще бы, после стольких лет, но она была подружкой этого мудака Гренадо и королевой бала выпускников средней школы семьдесят восьмого года. Все эти сведения особенно подогрели их интерес. Но едва оказавшись во дворе, они увидели валявшуюся на подъездной дороге красно-белую майку деррийских «Тигров». А немного подальше виднелось кое-что еще…
«Ненавижу этот сраный мультик, они никогда не меняют одежду», – сказал Пит, и Генри уже открыл было рот для ответа, как…
– Какой-то малый орет, – прошептал Генри. Он поскользнулся в снегу, едва не упал и побежал дальше, вспоминая тот октябрьский день под белесым небом. Бежал, вспоминая Даддитса. Крик Даддитса изменил всю их жизнь. Как они предполагали, к лучшему, но сейчас Генри не был в этом уверен.
Впервые он настолько не был в этом уверен.
3
Они добегают до подъездной дороги, порядком заросшей сорняками, растущими даже в засыпанных щебенкой выбоинах: Бивер, разумеется, впереди, хотя у него от натуги только что не пена изо рта идет. Генри кажется, что Пит так же вымотан, хотя держится лучше, несмотря на то что он на год моложе. Бивер просто… как бы это лучше выразиться… из штанов выскакивает.
Генри тихо радуется столь точному определению, хотя старается не смеяться. Но тут Бивер замирает, так внезапно, что Пит едва не врезается в него.
– Эй! – говорит он. – Что за хренотень? Чья-то майка.
И действительно, майка. Красная с белым, вовсе не старая и грязная, значит, не лежала здесь сто лет. Наоборот, выглядит почти новой.
– Майка, шмайка, кому все это надо? – отмахивается Джоунси. – Давайте-ка…
– Придержи коней, – говорит Бивер. – Видишь, совсем хорошая.
Да вот только, когда поднимает ее, оказывается, что хорошего мало. Новая, да, новая с иголочки форма «Тигров», с номером 19 на спине. Пит гроша ломаного не даст за футбол, но остальные узнают номер Ричи Гренадо. Воротник сзади разорван, словно ее хозяин пытался удрать, но был схвачен за шиворот и резким рывком водворен на прежнее место.
– Похоже, я ошибся, – грустно шепчет Бив, швыряя майку. – Пошли.
Но прежде чем они успевают сделать несколько шагов, натыкаются еще на кое-что, на этот раз не красное, а желтое, ярко-желтый пластик, который так любят малыши. Генри, гарцующий впереди, поднимает это желтое. Коробка для завтраков. На крышке – Скуби Ду с друзьями, бегущие из дома с привидениями. Как и майка, она выглядит совсем чистенькой, не похоже, что валялась все это время вместе с мусором, и тут Генри становится не по себе. Кажется, не стоило им вообще забираться в это заброшенное место… по крайней мере можно было бы выбрать для этого другой день. Правда, даже в свои четырнадцать он соображает, что сморозил чушь. Когда дело доходит до «киски», нужно либо действовать сразу же, либо отказаться, а о том, чтобы отложить такое событие, и речи быть не может.
– Ненавижу этот сраный мультик, – повторяет Пит, рассматривая коробку через плечо Генри. – Заметил, они никогда не меняют одежду, из серии в серию?
Джоунси берет у Генри коробку со Скуби Ду и переворачивает, чтобы взглянуть на буквы, старательно выведенные на обратной стороне. Безумное возбуждение в глазах Джоунси постепенно тает, сменяясь легким недоумением, и у Генри возникает отчетливое ощущение того, что Джоунси тоже жалеет о предпринятой экспедиции. Уж лучше бы они пошли постучали мячом…
Наклейка на обратной стороне гласит:
Я ПРИНАДЛЕЖУ ДУГЛАСУ КЭВЕЛЛУ, МЕЙПЛ-ЛЕЙН,ДОМ 19, ДЕРРИ, ШТАТ МЭН.ЕСЛИ МАЛЬЧИК, КОТОРОМУ Я ПРИНАДЛЕЖУ, ПОТЕРЯЕТСЯ, ЗВОНИТЕ 949-18-64. СПАСИБО.
Генри открывает рот, собираясь сказать, что коробка и майка скорее всего принадлежат парнишке, который ходит в Академию Дебилов, это уж точно, стоит только прочесть надпись, совсем как бирка на собачьем ошейнике пса, но в этот момент с противоположной стороны здания, там, где взрослые парни играют в бейсбол, доносится вопль, такой жалобный, что Генри пускается бежать, даже не подумав об изумленных нотках, которыми он пронизан. О полном ужаса изумлении того, кого впервые в жизни обидели или напугали (или и то, и другое).
Остальные мчатся следом, продираясь через путаницу сорняков подъездной дорожки, той, что ближе к зданию, растянувшись в линию: Генри, за ним Джоунси, Бив и Пит.
Оттуда слышатся раскаты мужского смеха.
– Ну же, жри, – командует кто-то. – Как сожрешь, можешь топать отсюда. Дункан даже отдаст тебе штаны, если попросишь.
– Да, если… – начинает другой мальчишка, вероятно, Дункан, но тут же смолкает, уставясь на Генри и его друзей.
– Эй, парни, кончай! – орет Бивер. – Кончай, мать вашу!
Двое приятелей Дункана в куртках школы Дерри, сообразив, что их уединение грубо нарушено, оборачиваются. Перед ними на коленях, одетый только в трусы и одну кроссовку, с лицом, измазанным грязью, кровью, слезами и соплями, стоит мальчишка неопределенного возраста. Нет, совсем не ребенок, судя по поросшей пушком груди, но кажется все равно малышом. Ярко-зеленые глаза с косым китайским разрезом полны слез.
На красно-кирпичной стене, позади этой компании и белеют выцветшие буквы этого изречения:
НЕТ КОСТЯШЕК, НЕТ ИГРЫ.
Что означает, вероятно, совет забрать костяшки и играть подальше от здания и пустой площадки, где все еще видны глубокие следы от баз и полуосыпавшийся холмик подающего, но кто может сказать наверняка? Нет костяшек, нет игры.
В последующие годы они часто будут повторять эту фразу; она станет одной из личных кодовых реплик их юности, не имеющих определенного значения. Пожалуй, всего ближе «кто знает?» или «что тут поделаешь?». Лучше всего произносить ее с улыбкой, разводя руками или пожимая плечами.
– Это еще что за говнюки? – спрашивает Бива один из парней. У него на левой руке что-то вроде бейсбольной рукавицы или перчатки для гольфа… что-то спортивное. Ею он держит комок сухого собачьего дерьма, который и пытается заставить съесть почти голого мальчишку.
– Что это вы делаете? – в ужасе кричит Джоунси. – Хотите, чтобы он это съел?! Да вы спятили!
У парня, держащего дерьмо, поперек переносицы белеет лента пластыря, и Генри едва не взрывается смехом, узнав героя. Вот так вмастил! Ну прямо по заказу! Они хотели взглянуть на «киску» королевы бала, а наткнулись на короля, чей футбольный сезон завершился без особых трагедий, если не считать сломанного носа, и который теперь развлекается на свой лад, пока остальная команда тренируется к ближайшему матчу.
Ричи Гренадо, очевидно, не понял, что узнан: он пялится на Джоунси. Его застали врасплох, и кроме того, голос Джоунси полон такого неподдельного отвращения, что Ричи в первую минуту теряется и делает шаг назад. Но тут же сообразив, что малый, посмевший говорить с ним таким укоризненным тоном, моложе года на три и легче на сотню фунтов, снова поднимает опустившуюся было руку.
– Я заставлю его сожрать этот кусок дерьма, – говорит он. – А потом отпущу. И ты брысь отсюда, сопляк, если не хочешь половину.
– Да, отвали, – вступает третий. Ричи Гренадо – здоровый бычок, но и ему далеко до этого амбала, ростом этак в шесть футов пять дюймов, с изъеденной фурункулами физиономией. – Пока не…
– Я знаю, кто вы, – обрывает Генри.
Взгляд Ричи переползает на Генри. Настороженный и одновременно раздраженный.
– Уё, сынок, да побыстрее. В последний раз предупреждаю.
– Ты Ричи Гренадо. Я видел твое фото в газетах. Что, по-твоему, люди скажут, если мы раззвоним по всей округе, на чем тебя поймали?
– Никому вы ничего не раззвоните. Потому что мертвые молчат, – шипит тот, которого зовут Дунканом. Светло-русые грязноватые волосы беспорядочной копной лохматятся вокруг лица и падают на плечи. – Пшли отсюда! Кому сказано!
Генри, не обращая внимания, в упор смотрит на Ричи Гренадо. И ничуточки не боится, хотя сознает, что этим троим вполне по силам растоптать их в лепешку: он пылает бешеной яростью, такого с ним никогда еще не было. Парень, стоящий на коленях, явно из слабоумных, но не настолько, чтобы не понимать, что эти трое намеренно мучают его, сначала порвали майку, потом…
Генри в жизни еще так не был близок к хорошей трепке, но это волнует его меньше всего. Стиснув кулаки, он подступает к парням. Малый на земле громко всхлипывает, опустив голову, и звук отдается эхом в мозгу Генри, подогревая злость.
– Я всем расскажу, – повторяет он, и хотя угроза звучит по-детски, ему самому так не кажется. И Ричи тоже. Ричи отступает, и рука в перчатке с зажатым в пальцах куском дерьма снова обвисает. Впервые за все время он тревожно озирается. – Трое на одного, на слабоумного малыша, мать твою, парень! Я скажу всем, скажу, я знаю, кто ты.
Дункан и громила, на котором нет школьной куртки, встают по обе стороны Ричи. Мальчик в трусах оказывается за их спинами, но Генри все еще слышит пульсирующий ритм его рыданий, он отдается в голове, бьет в виски и доводит до безумия.
– Ну ладно, сами напросились. – Амбал обнажает в ухмылке черные ямы на месте выбитых зубов. – Сейчас мы вас прикончим.
– Пит, если они подойдут ближе, беги, – говорит Генри, не сводя глаз с Ричи Гренадо. – Беги домой, зови мать, пусть звонит в полицию. А вам троим никогда его не словить. Хер догоните.
– Это точно, Генри, – звучит в ответ тонкий, но ничуть не испуганный голос Пита.
– И чем сильнее вы нас изобьете, тем хуже вам придется, – говорит Джоунси. Генри уже закаленный боец, но для Джоунси подобное событие – настоящее откровение, так что он вызывающе посмеивается. – Даже если вы в самом деле нас убьете, что это вам даст? Пит и в самом деле здорово бегает, и он всем расскажет.
– Я тоже бегаю быстро, – холодно парирует Ричи, – и поймаю его.
Генри наконец оборачивается, сначала к Джоунси, потом к Биву. Оба стоят насмерть. Бив даже кое-что предпринимает: нагибается и подбирает с земли пару булыжников размером с яйцо, только с зазубренными краями, и принимается многозначительно ими постукивать, перебегая взглядом суженных глаз от Ричи к громиле. Зубочистка во рту агрессивно подпрыгивает.
– Как только они подойдут ближе, кидайтесь на Гренадо, – командует Генри. – Тем двоим Пита не достать.
Он смотрит на Пита, бледного, но не струсившего: глаза сияют, ноги нетерпеливо приплясывают, готовые сорваться с места.
– Пит, скажешь матери, где мы. Пусть пришлет сюда копов. И не забудь имя этого мудака. – Обвинительным жестом окружного прокурора он указывает на Гренадо, взгляд которого снова становится нерешительным. Нет, не только. Испуганным.
– Ну же, ослоеб, – подначивает Бивер. Нужно отдать ему должное, всегда выберет лучший эпитет. – Я тебе еще раз нос подправлю. Только последний трус бросит свою команду из-за свернутого шнобеля!
Гренадо больше не отвечает: наверное, не знает, кому отвечать, и тут случается очередное чудо: Дункан, второй парень в черной куртке, начинает неловко переминаться с ноги на ногу. Щеки и лоб медленно заливает краска. Он нервно облизывает губы и неуверенно смотрит на Ричи. Только амбал готов ринуться в бой, и Генри почти надеется, что они в самом деле сцепятся. Генри, Джоунси и Пит так просто не сдадутся. Покажут им, если дойдет до драки, честно, покажут, потому что плач, этот ужасный невыносимый плач, ударяет в голову…
– Эй, Рич, может, стоит… – начинает Дункан.
– Убить их, – рычит амбал. – Прикончить мудаков, и вся недолга. – И делает шаг вперед. На какое-то мгновение все висит на волоске. Генри понимает, что если это чучело сделает еще один шаг, он потеряет контроль над Ричи Гренадо, и тот, как старый злобный питбуль, сорвется с поводка и ринется на добычу, огромная стрела из мяса и костей.
Но Ричи не дает дружку разгуляться и довести дело до свалки. Вовремя хватает амбала за мощное, вдвое толще бицепса Генри, запястье, поросшее к тому же красновато-рыжими волосками.
– Нет, Скотти, – говорит он, – погоди минуту.
– Да, погоди, – почти в панике вторит Дункан, бросая на Генри взгляд, который тот, даже в свои четырнадцать лет, находит весьма странным. Этот взгляд полон укоризны! Словно именно Генри и его друзья делают что-то непозволительное.
– Что вам надо? – спрашивает Ричи. – Хотите, чтобы мы убрались?
Генри кивает.
– Если мы уйдем, что вы сделаете? Проболтаетесь?
И тут Генри обнаруживает нечто поразительное: он, совсем как амбал Скотти, почти готов сорваться. Какой-то частью души он буквально жаждет спровоцировать драку, заорать в лицо Ричи: «ВСЕМ! ВСЕМ, МАТЬ ТВОЮ!» Зная, что друзья его прикроют и никогда слова не скажут, даже если их отвалтузят так, что дело дойдет до больницы.
Но малыш. Бедный, плачущий, умственно отсталый малыш. Как только парни покончат с Генри, Бивером и Джоунси (да и с Питом – если сумеют его поймать), снова примутся за слабоумного, и дело может зайти куда дальше, чем попытки заставить его съесть дерьмо.
– Никому, – говорит он. – Мы никому не скажем.
– Врун сраный, – шипит Скотти. – Он сраный врун, Ричи, смотри на него!
Скотти снова рвется вперед, но Ричи сильнее сжимает пальцы на его запястье.
– Если все обойдется, – добавляет Джоунси благостно и рассудительно, – нечего будет рассказывать.
Ричи мельком глядит на него и снова обращается к Генри:
– Клянись Богом.
– Клянусь Богом, – соглашается Генри.
– И вы все тоже клянетесь Богом? – спрашивает Гренадо.
Джоунси, Бив и Пит послушно клянутся Богом.
Гренадо на долгое, бесконечно долгое мгновение задумывается и пожимает плечами.
– Так и быть, хрен с ним, мы уходим.
– Как только они подойдут, беги за дом, – поспешно шепчет Генри Питу, потому что взрослые парни уже двинулись со двора. Но Гренадо по-прежнему крепко держит Скотти за руку, и, по мнению Генри, это добрый знак.
– Подумаешь, не стоит время тратить, – небрежно бросает Ричи, и Генри так и подмывает рассмеяться, но он усилием воли сохраняет бесстрастный вид. Не хватает еще хихикнуть в такой момент, когда все улажено. Та же часть его души бунтует от ненависти, но остальная – дрожит от облегчения.
– Да что это вам взбрело? – вдруг спрашивает Ричи. – Подумаешь, большое дело.
У Генри язык чешется, в свою очередь, поинтересоваться, как сам Ричи способен на такое, и это не риторический вопрос. Этот плач! Господи! Но он молчит, зная, что все сказанное им только подстегнет оглоеда, и все начнется сначала.
И тут начинается нечто вроде танца, который суждено выучить всякому, кто учится в первом и втором классах. Едва Ричи, Дункан и Скотт ступают на дорожку (небрежно, вперевалочку, стараясь показать, что им самим надоело стоять тут, что уходят по собственной воле, а не бегут от банды малолетних наглецов), Генри и его друзья сначала поворачиваются к ним лицами, потом вытягиваются в линию и отступают к рыдающему, все еще стоящему на коленях мальчишке, отсекая его от троицы.
На углу здания Ричи останавливается и оборачивается к приятелям.
– Ничего, еще встретимся, – говорит он. – Один на один или со всеми вместе.
– Точно, – соглашается Дункан.
– Остаток жизни проведете в кислородной палатке, – добавляет Скотт, и на Генри снова накатывает припадок веселья. Он тихо молится, чтобы друзья чего-нибудь не брякнули – не буди лиха, – но все молчат. Почти чудо.
Последний злобный взгляд Ричи – и Генри, Джоунси, Пит и Бив остаются наедине с малым, раскачивающимся взад и вперед на грязных коленках; чумазое окровавленное, залитое слезами, непонимающее лицо поднято к белесому небу, как циферблат сломанных часов. Они переглядываются, гадая, что делать дальше. Поговорить с ним? Объяснить, что все в порядке, что плохие мальчики убрались и опасность миновала? Все равно ведь не поймет. И, ох, этот плач кажется таким ненормальным. Как могли эти кретины, пусть злобные и глупые, продолжать издеваться над малым под этот плач?
Позже Генри поймет… вернее, разберется… но сейчас это остается для него полнейшей тайной.
– Я кое-что попробую, – резко бросает Бивер.
– Да, конечно, все что угодно, – говорит Джоунси. Голос его дрожит.
Бив выступает вперед, но тут же оглядывается на друзей. Во взгляде то ли стыд, то ли вызов, и… и Генри мог бы поклясться: надежда!
– Если протреплетесь кому-нибудь, что я это сделал, больше знать вас не желаю, – предупреждает он.
– Хватит языком молоть, – говорит Пит, и голос его тоже подрагивает. – Если сможешь его заткнуть, действуй!
На несколько секунд Бивер застывает на том месте, где стоял Ричи, пытавшийся скормить малому собачье дерьмо, потом тоже опускается на колени. Генри внезапно понимает, что трусы мальчишки, как коробка, тоже разрисованы персонажами из мультиков, Скуби Ду и его друзьями.
И тут Бивер обнимает ноющего, почти голого недоумка и начинает петь.
4
Четыре, всего четыре мили до Бенберри-кросс… а может, только три. Всего четыре мили до Бенберри-кросс… а может, только…
Генри снова поскользнулся и на этот раз не сумел удержаться на ногах: слишком глубоко ушел в воспоминания, падение застало врасплох. Не успев опомниться, он уже летел на землю.
И приземлился на спину с глухим сильным стуком, не сумев сдержать крика. Мелкая сахарная пудра снега поднялась легким облачком. В довершение ко всему он так ушиб затылок, что из глаз посыпались искры.
Больно было так, что он не сразу смог подняться, давая любой сломанной конечности время заявить о себе. Не дождавшись ничего серьезного, он завел руку за спину и потер поясницу. Ноет, но терпеть можно. В десять-одиннадцать лет, когда он все зимы проводил в Строуфорд-парке, катаясь на санках, еще и не такое бывало, а он только смеялся. Когда-то, летя вниз на снегокате, которым правил этот поганец Питер Мур, они оба врезались головами в толстую сосну у подножия холма, которую мальчишки прозвали Деревом Смерти, и отделались синяками да парой шатавшихся зубов. Беда в том, что десять-одиннадцать лет ему было давно.
– Вставай, малыш, все в порядке, – сказал он и осторожно сел. Спину тянет, конечно, но и это не трагедия. Так, сотрясение костей. Ничего не пострадало, кроме гребаной гордости, как они когда-то говорили. Но все же Генри продолжал сидеть. Он показал неплохое время и заслужил отдых. Кроме того, воспоминания его расстроили. Ричи Гренадо, мудак Ричи Гренадо, который, как оказалось, действительно смылся из футбольной команды и совсем не из-за сломанного носа.
«Мы еще встретимся», – пообещал он на прощание, и Генри посчитал, что это не пустая угроза, но стычки так и не произошло, нет, вообще не произошло. Вместо этого произошло кое-что другое.
И все это было очень давно. Сейчас его ждет Бенберри-кросс – «Дыра в стене», – и нет палочки, которая домчала бы его туда, только лошадка бедных – собственные ноги. Генри поднялся, начал отряхиваться от снега, и тут… этот истошный вопль в голове.
О-о-ой! – крикнул он. Господи, словно кто-то подкрался и врубил плейер на полную мощность, словно в мозгу взорвалась граната, словно перед глазами обвалилось здание. Он отшатнулся, как от удара, беспорядочно размахивая руками, и если бы случайно не уперся в замерзшие ветки сосны, растущей по левой стороне дороги, наверняка упал бы снова.
Но все же кое-как высвободился из когтей дерева, хотя в ушах по-прежнему звенело… не только в ушах, в голове… и шагнул вперед, с трудом веря, что еще жив. Поднес руку к носу, и ладонь повлажнела от крови. Во рту что-то болталось. Он сунул туда пальцы, вытащил зуб, удивленно оглядел и отшвырнул, игнорируя порыв сунуть его в карман куртки. Насколько он знал, никто еще не делал хирургическую имплантацию сломанного зуба, и Генри сильно сомневался, что Зубная Фея придет ему на помощь из своей волшебной страны.
Он так и не определил, чей это был вопль, но почему-то подумал, что Пит Мур вляпался в крупную неприятность.
Генри прислушался к другим голосам, другим мыслям, но ничего не услышал. Превосходно. Хотя, нужно признать, даже без голосов перед глазами все равно прошла бы почти вся жизнь.
– Ну же, парень, вперед, сил у тебя еще хоть отбавляй, – сказал он и снова пустился бежать к «Дыре в стене». Ощущение, что там что-то неладно, становилось все сильнее, и он едва удерживался, чтобы не прибавить скорости.
Иди загляни в горшок.
Почему бы просто не постучать в ванную и не спросить, как он там?
Неужели он действительно слышал эти голоса? Да, сейчас они стихли, но он их слышал, слышал так же четко, как ужасный, агонизирующий вопль. Пит? Или женщина? Пригожая Бекки Шу?
– Пит, – выдохнул он вместе с клубами пара. – Это был Пит…
Читать бесплатно другие книги:
