Лангольеры Кинг Стивен

— Самая элементарная вещь на свете, Альберт. Он использует полоску клейкой ленты, клеящейся стороной наружу. Достаточно легкого толчка и дверь заперта.

Улыбка восхищения появилась на лице Альберта, но тут же замерла.

— Пилот, находившийся на борту, выходит, должен быть одним из нас.

— И да, и нет. По моему сценарию, Альберт, пилот есть пилот. Да, среди пассажиров оказался пилот, который, как предполагается, летит в Бостон. Он сидел в первом классе недалеко от кабины когда, пардон, дерьмо упало на вентилятор.

— Капитан Энгл, — со страхом прошептал Альберт.

Дженкинс ответил удовлетворенным тоном, как учитель геометрии произносит «что и требовалось доказать» в конце длинной и сложной теоремы.

— Капитан Энгл, — согласился он.

Оба не заметили того, что джерси смотрел на них блестящими лихорадочными глазами. Теперь он отвернулся от них, вытащил из кармашка в переднем сиденье журнал, сорвал с него обложку и принялся отрывать от нее длинные тонкие полоски. Бросал их на пол, где уже валялись такие же полоски от изорванной ранее салфетки.

Губы его беззвучно шевелились.

Если бы Альберт изучал Ветхий Завет, он бы познал, как себя чувствовал Савл, самый ярый преследователь ранних христиан, когда пелена упала с его глаз по дороге в Дамаск. Он уставился на Роберта Дженкинса с сияющим энтузиазмом, всякую сонливость, как рукой сняло.

Ну конечно же, если как следует все обдумать или кто-нибудь вроде мистера Дженкинса продумал это за тебя, все становилось настолько очевидным, что не допускать этого было бы невозможно. И неважно, поношенный у него плащ или нет, — главное, он был голова! Почти все пассажиры и весь экипаж «Гордости Америки», рейс № 29, исчезли в районе пустыни Мохаве. И одним из спасенных оказался — сюрприз! сюрприз! — другой пилот «Гордости Америки», который, по его собственному утверждению — «квалифицированный пилот для управления именно этой моделью самолета».

Дженкинс наблюдал за Альбертом и теперь улыбнулся. В его улыбке не было особого юмора.

— Ну что, соблазнительный сценарий? Верно? — сказал он.

— Нам нужно будет его схватить, как только приземлимся, — сказал Альберт, потирая щеку ладонью. — Давайте так: вы, я, мистер Гаффни и тот англичанин. Он вроде бы сильный человек. Вот только… а что, если британец тоже в этом замешан? Вдруг он телохранитель капитана Энгла? Это я так… вдруг кто-то, как и вы, догадался обо всем.

Дженкинс раскрыл было рот, чтобы ответить, но Альберт его торопливо опередил.

— Лучше захватить их обоих. Как-нибудь. — Он слегка улыбнулся мистеру Дженкинсу — улыбкой Туза Косснера, холодной, скупой, опасной. Улыбкой человека, который проворнее молнии и знает это. — Я, может быть, и не самый умный парень на свете, мистер Дженкинс, но я и не лабораторная крыса ни для кого.

— Но это же все не выдерживает критики, — спокойно заметил Дженкинс.

— Что?! — Альберт часто замигал.

— Я говорю — сценарий, который я тебе обрисовал. Он не выдерживает критики.

— Но вы же сказали…

— Я сказал: если бы дело касалось только самолета, я бы мог предложить какой-то сценарий. Я это и сделал. И неплохой. Если бы это была идея книги, уверен, что мой агент ее бы продал. К сожалению, речь идет не только о самолете. Денвер возможно и находился внизу, но все его огни были отключены. Я рассчитал наш полет по своим часам и могу сказать тебе, что дело тут не только в Денвере. Ни единого признака Омахи и Де-Мойна там, в темноте, не было, мой мальчик. Я вообще ни единого огонька не увидел. Никаких признаков ферм, зернохранилищ, аэропортов, шоссейных дорог. А эти вещи по ночам хорошо видны, ты знаешь. Тем более с нынешним интенсивным освещением они очень заметны даже с высоты шести миль. Вся страна погружена в полный мрак. Конечно, можно предположить, что некое весьма неэтичное государственное агентство втянуло нас в какой-то эксперимент, чтобы понаблюдать за нашей реакцией. Чисто гипотетически, по крайней мере. Но во что я никак не могу поверить, так это в то, что «Магазин» уговорила всех на нашем пути погасить все огни, чтобы подкрепить иллюзию, будто мы остались совершенно одни.

— А что если все это — фикция, розыгрыш? — предположил Альберт. — Может быть, мы все еще на земле, а за окном нам показывают фильм. Я как-то видел кино на эту тему.

Дженкинс с сожалением покачал головой.

— Возможно, этот кинофильм был интересным, но я не верю, что он сработал бы в реальной жизни. Если только наше гипотетическое секретное агентство не усовершенствовало какой-нибудь широкоэкранный трехмерный проектор. Думаю, что нет. То, чему мы свидетели, происходит не только внутри самолета, Альберт, вот почему все мои дедукции рассыпаются в прах.

— Но пилот! — возбужденно возразил Альберт. — Как это получилось, что он оказался здесь в самое нужное время?

— Ты любишь бейсбол, Альберт?

— Я-то? Да не особенно. Ну, иногда смотрю по телеку, как играют Доджеры. Но это так…

— Тогда я тебе, если позволишь, приведу возможно самый удивительный случай в истории этой игры, который как раз объясняется законами статистики. В 1957 году Тэд Вильямс поразил первую базу шестнадцать раз подряд. И такая удача повторялась шесть матчей подряд. В 1941 году Ди Маджио отбил мяч в пятидесяти шести ударах подряд. Однако результаты Ди Маджио бледнеют по сравнению с результатами Вильямса. У последнего вероятность составила один к двум миллиардам. Любители бейсбола любят повторять, что удачу Ди Маджио никому не превзойти. Я не согласен. Более того, готов спорить, если бы они продолжали играть еще тысячу лет, начиная с сегодняшнего дня, счет Вильямса по шестнадцать попаданий подряд останется рекордным.

— И что из этого следует?

— Я полагаю, что присутствие капитана Энгла на борту нынешней ночью не более и не менее как случайность, подобная шестнадцати попаданиям подряд Тэда Вильямса. И учитывая наши обстоятельства, я бы сказал, что это счастливая случайность. Если бы жизнь была подобна детективной истории, Альберт, где счастливые случайности недопустимы, как и счастливые совпадения, все было бы куда сложнее. Но я обнаружил, что в реальной жизни совпадения не являются исключением, они скорее правило.

— Тогда что же все-таки происходит? — прошептал Альберт.

Дженкинс протяжно вздохнул.

— Боюсь, я не тот человек, которого следует спрашивать об этом. Плохо, что с нами на борту нет Ларри Нивена или Джона Варли.

— А кто они?

— Писатели в жанре научной фантастики, — ответил Дженкинс.

— А ты фантастикой не увлекаешься? — неожиданно спросил Ник. Брайан обернулся и посмотрел на него. Ник тихо сидел в кресле штурмана с тех пор, как Брайан два часа тому назад занял место главного пилота. Он молча наблюдал все попытки Брайана хоть с кем-нибудь связаться, будь то на земле или в воздухе.

— Да нет, когда мальчишкой был, с ума сходил по фантастике, — ответил Брайан. — А ты?

Ник улыбнулся.

— Лет до восемнадцати я считал, что Святая Троица состоит из Роберта Хайнлайна, Джона Кристофера и Джона Уиндема. Сейчас вот сидел и вспоминал все эти старые истории. Думал о таких экзотических вещах, как искривление времени и искривление пространства, о нашествиях чуждых цивилизаций.

Брайан кивнул. Почувствовал облегчение: хорошо было сознавать, что не одному ему лезли в голову безумные мысли.

— Я вот к чему: у нас нет никакого способа выяснить, осталось ли там внизу что-нибудь?

— Нет, — ответил Брайан. — Такой возможности у нас нет.

Над Иллинойсом низкие облака полностью закрыли черный массив земли далеко внизу. Он был уверен, что земля там была. Роки выглядели успокаивающе знакомыми даже с высоты в 36 000 футов. Но за их пределами он уже ни в чем не был уверен. А облачный покров мог простираться до самого Бангора. Без контроля над воздушными сообщениями он не имел возможности что-либо узнать. Брайан перебрал в голове несколько вариантов. Самым неприятным был такой: они прорвутся вниз сквозь облака и обнаружат, что никаких признаков жизни там нет, и что аэропорт тоже исчез. Где тогда ему совершать посадку этой птички?

— А я, понимаешь, всегда привык ожидать худшего, — сказал Ник.

«Худшего по сравнению с чем?» — подумал Брайан, но спрашивать не стал.

— А что, если ты опустишься вниз, и мы полетим на высоте пять тысяч, — предложил Ник. — Просто бросить взгляд. Может, зрелище небольших городков и автомагистралей нас как-то успокоит?

Брайан обдумывал уже эту идею. Она была очень заманчива.

— Соблазнительно, — сказал он, — но сделать этого я не могу.

— Почему?

— Потому что я в первую очередь отвечаю за пассажиров, Ник. Они ведь скорее всего ударятся в панику, даже если я им заранее все объясню. Подумай сразу об этом нашем скандальном приятеле, который опаздывает на важную встречу. Ну, тот, которому ты нос завернул.

— Беру его на себя, — ответил Ник. — Да и других, которые начнут бузить, тоже.

— Я уверен, что ты справишься, — согласился Брайан, — но все равно не вижу нужды пугать их. Мы в итоге и так все узнаем. Не вечно же нам быть наверху.

— Ты прав, дружок, — сухо отозвался Ник.

— Я мог бы это сделать, если бы был уверен, что под облаками окажусь на высоте хотя бы 4–5 тысяч футов, но без диспетчера и без связи с другими самолетами такой уверенности у меня нет. Я даже не могу предположить, какие там внизу погодные условия. Ты можешь, конечно, посмеяться, но…

— Я далек от смеха, дружок, поверь.

— А что, если предположить, что мы проскочили в некую временную петлю, как в фантастическом рассказе? Я опущу самолет под облака, и мы успеем увидеть бронтозавров, пощипывающих травку на поле фермера Джона, прежде чем нас разнесет на части какой-нибудь циклон.

— Ты и вправду думаешь, что такое возможно? — спросил Ник.

Брайан внимательно посмотрел на него, пытаясь понять, нет ли сарказма в его вопросе. Похоже, что нет, но — кто его знает? Британцы известны своим ехидным чувством юмора.

Брайан хотел рассказать ему, что однажды видел нечто похожее, но передумал, решив, что это прозвучит тоже несерьезно.

— Нет, конечно, такое вряд ли возможно, — сказал он. — Но ты, я думаю, представляешь себе, что у нас нет ни малейшей идеи относительно того, что происходит и с чем мы имеем дело. Можем, например, врезаться в совершенно новую гору, которая прежде была Нью-Йорком, или столкнуться с другим самолетом. Вообще, если это искривленное время, мы точно так же могли бы оказаться в будущем, как и в прошлом.

Ник посмотрел сквозь окно.

— Похоже, что все небо наше.

— Здесь, наверху — да. А внизу — кто знает? Вот это «кто знает» для пилота авиалиний — рискованная ситуация, вроде того, что выпадет в кости. Я намерен пролететь над Бангором, если такие облака и над ним. Пролетим тогда над Атлантикой и нырнем под потолок на обратном пути дугой. Не так будет рискованно, если снизимся над водой.

— Ясно. Значит, пока что продолжаем полет.

— Правильно.

— И выжидаем.

— Тоже верно.

Ник вздохнул.

— Ну что ж, ты — капитан.

Брайан улыбнулся.

— Считай, что вам всем повезло.

Глубоко в трещинах на дне Тихого и Индийского океанов живут рыбы, которые никогда не видели и не ощущали солнечного света. Эти странные создания плавают в безднах, как призрачные баллоны, освещаемые изнутри собственным свечением. Хотя они и выглядят хрупкими созданиями, на самом деле это чудо биологии, созданное, чтобы выдерживать давление, способное в один миг расплющить человека. Их великая сила одновременно и их слабость: пожизненно заключенные в своем странном теле, они обречены вечно существовать в черных безднах. Если их ловят и вытаскивают на поверхность, к солнцу, они просто взрываются. Не внешнее давление разрушает их, а как раз его отсутствие.

Крэг Туми вырос в своей собственной темной трещине и жил в собственной атмосфере высокого давления. Его отец был служащим в банке. Он подолгу отсутствовал дома — карикатурный тип круглого отличника. Своего единственного сына он подгонял так яростно, как и самого себя. Истории, которые рассказывал отец на сон грядущий, когда Крэг был еще совсем ребенком, пугали мальчика. И не удивительно, потому что страх был именно той эмоцией, которую Роджер Туми старался пробудить в мальчике. Эти истории главным образом были о расе чудовищных созданий, называемых лангольерами. Их миссия в жизни, их, так сказать, работа (а в мире Роджера Туми все имело свою работу, все занималось выполнением серьезных задач) состояла в том, чтобы набрасываться на ленивых расхлябанных детей. К тому времени, как ему исполнилось семь лет, Крэг стал целеустремленным круглым отличником во всем, как и его отец. Он решил навсегда: лангольерам до него не добраться. Никогда.

Четвертной табель, в котором не стояли сплошные пятерки, был неприемлемым. Иная оценка становилась темой лекции, насыщенной пугающими предостережениями о том, какой станет жизнь, когда придется рыть канавы или опорожнять мусорные ящики. Четверка была наказуема обычно недельной изоляцией в своей комнате. В течение такой недели Крэгу разрешалось только ходить в школу и появляться за столом во время семейной трапезы. Для хорошего поведения выходных не было. С другой стороны, выдающееся достижение, например, когда Крэг в соревнованиях трех школ победил в десятиборье, никакой похвалы не удостаивалось. Когда Крэг показал отцу медаль за такое достижение, врученную ему в присутствии всех учащихся, отец посмотрел на нее, невразумительно хмыкнул и снова уткнулся в свою газету. Крэгу было девять лет, когда отец умер от сердечного приступа.

Его мать была алкоголичкой, чье увлечение сдерживалось страхом перед человеком, за которого она вышла замуж. Как только Роджера Туми не стало, и прекратились его регулярные поиски припрятанных бутылок, которые он разбивал и за которые отвешивал ей пощечины, требуя взять себя в руки, Катрин Туми с энтузиазмом отдалась делу жизни. Она попеременно то окружала своего сына необычайной любовью, то замораживала полным отвращением к нему, в зависимости от содержания джина в ее крови в данный момент. Порой ее поведение выглядело странным, а порой — зловещим. В день, когда Крэгу исполнилось десять лет, она засунула ему большую кухонную спичку между пальцами ног, подожгла ее и запела «хэппи берсдэй ту ю», пока спичка медленно догорала до самой плоти. Она предупредила его, что если он попытается стряхнуть спичку, то она немедленно отправит его в сиротский приют. Угроза сиротского приюта звучала довольно часто, когда Катрин Туми надиралась. «Я вынуждена буду это сделать в любом случае, — сказала она ему, — поджигая спичку между пальцами ног рыдающего сына, подобно хилой свечке по случаю дня рождения. — Ведь ты вылитый отец. Он совершенно не умел развлечься. И ты такой же. Ты такой зануда, Крэгги-вегги». Она допела куплет и задула спичку не раньше, чем кожа поджарилась между вторым и третьим пальцами правой ступни Крэга. Он никогда не смог забыть желтого пламени, чернеющей спички и растущего жжения, пока мать заплетающимся языком и фальшивым голосом тянула «Хэппи берсдэй ту ю-уууу».

Давление.

Давление в бездне.

Крэг Туми продолжал быть во всем отличником и проводил много времени в своей комнате. Место заключения превратилось для него в убежище. Обычно он там занимался уроками, но порой, когда становилось тошно, когда чувствовал себя припертым к стене, он брал листы бумаги и разрывал их на тонкие полоски. Рассеянно бросал их к ногам, а глаза невидяще смотрели в пустоту. Такие периоды умственной опустошенности были нечасты. В то время, по крайней мере.

На выпускной церемонии в школе ему, как лучшему ученику, было поручено произнести речь. Мать не присутствовала. Она была пьяна. Потом Крэг закончил школу менеджеров. На церемонии вручения диплома матери не было. Она умерла. В глубокой черной трещине, которая существовала в его сердце, жила уверенность, что лангольеры в конце концов пришли за ней.

В качестве начальной практики Крэг пошел работать в калифорнийскую банковскую корпорацию «Солнце пустыни». Проявил себя очень хорошо — чему уж тут удивляться? Крэг Туми был создан отличником во всем, он был воспитан добиваться всего. Иногда, во время передышки в работе (в те дни, всего пять лет тому назад, такие передышки бывали краткими), он отправлялся в свою квартиру в Вествуде, в полумиле от дома, который занимал Брайан Энгл после развода, и часами рвал бумагу на узенькие полоски. Такие случаи стали учащаться.

В течение тех пяти лет, когда Крэг как одержимый работал в корпорации, не жалея себя, вроде гончего пса, мчащегося за механическим зайцем, ходили слухи, что он может стать самым молодым вице-президентом за всю славную сорокалетнюю историю «Солнца пустыни». Но есть рыбы, которые всплывают до определенного предела и взрываются, когда выходят за него.

Восемь месяцев назад Крэгу поручили возглавить его первый крупный проект. Проект был разработан отделом закладных документов и долговых обязательств. Такие документы в зарубежных филиалах были как раз специализацией Крэга. Проект предусматривал выкуп ограниченного числа малоперспективных закладных бумаг в Южной Америке по точно рассчитанной схеме. Такие бумаги называли обычно закладными скверного долга. Идея операции была достаточно продуманной, учитывающей ограниченное страхование закладных бумаг и приличную разницу в налогах, что обеспечивало прибыль (Дядя Сэм лез из кожи, чтобы сохранить сложную структуру южноамериканских задолженностей от краха, как карточный домик). Только делать все следовало исключительно осторожно.

Крэг Туми представил смелый план, который вызвал немало вопросов. Суть его состояла в закупке большого количества аргентинских долговых обязательств, которые считались самыми скверными. Крэг убедительно агитировал за свой план, иллюстрируя его фактами из сферы производства, цифрами и показателями, ради того, чтобы доказать, что аргентинские бумаги были куда лучше, чем они представлялись. Одним смелым шагом, убеждал он, «Солнце пустыни» способно стать самой важной и самой богатой корпорацией по скупке иностранных залогов на всем американском западе. Деньги в этом случае будут менее важным фактором, чем их репутация и надежность в перспективе.

После долгих дискуссий, порой весьма жарких, плану Крэга был дан зеленый свет. Том Холби, старший вице-президент, после обсуждения отвел Крэга в сторонку и поздравил его… но и предостерег. «Если к концу нынешнего финансового года все получится так, как ты говоришь, ты станешь всеобщим любимчиком. Но если не получится, окажешься на пятачке, продуваемом всего ветрами, Крэг. Я бы тебе на всякий случай порекомендовал в ближайшие несколько месяцев приготовить для себя хорошее убежище от штормов».

— Мне такое убежище не понадобится, мистер Холби, — уверенно ответил Крэг. — После этой операции у меня крылья вырастут. Это будет операция века по скупке закладных, все равно что найти алмазы в конюшне. Посмотрите — сами убедитесь.

В тот вечер он рано уехал домой. Вошел в свою квартиру, заперся на три запора и тотчас уверенная улыбка сползла с его лица. Вместо нее появилось растерянное и отрешенное выражение. По пути домой он купил журналы. Теперь, отнеся их на кухню, аккуратно разложил перед собой на столе и начал отрывать от них длинные узенькие полоски. Он делал это в течение шести часов подряд. Рвал, пока журналы не превратились в груду бумажной лапши. Его туфли были погребены под ней. А сам он выглядел, словно единственный спасшийся после взрыва на фабрике.

Залоговые бумаги, которые он предлагал скупить, в частности аргентинские, были куда более рискованные, нежели он их обрисовал. Он проталкивал свой план, кое-какие факты преувеличивая, кое-какие замалчивая, а кое-какие домысливая. Последних, правда, была самая малость. И дома он рвал бумагу на полоски несколько часов кряду и недоумевал, зачем он это сделал. Ему неведомы были рыбы, живущие в трещинах океанического дна и умирающие, так никогда не увидев солнечного света. Крэг не знал, что существуют и люди, для которых губительным является не оказываемое на них давление, а как раз его отсутствие. Он только знал, что испытывает неодолимый порыв купить эти закладные, чтобы налепить себе на лоб мишень.

Теперь ему предстояла встреча с представителями пяти крупных банковских корпораций в бостонском Центре Благоразумия. Будут сопоставляться факты, будет много разговоров о перспективах развития мирового рынка закладных бумаг, будет большая дискуссия по поводу закупок последних шестнадцати месяцев и результатов этих закупок. Прежде, чем закончится первый день их трехдневной встречи, все они узнают то, что Крэгу Туми было известно в течение последних девяноста дней: закладные, которые он скупил, имели ценность не выше шести центов на доллар. А вскоре после этого руководство «Солнца пустыни» обнаружит и остальную правду — что он накупил в три раза больше этих закладных, чем ему было поручено. К тому же Крэг вложил все свои личные сбережения, до последнего цента, в эту операцию. Впрочем, на последнее им будет в высшей степени наплевать.

Кому ведомо, как чувствует себя та рыба из глубинных трещин, когда ее быстро вытаскивают на поверхность океана, к солнечному свету? Не исключено, что ее последние мгновения более наполнены экстазом, нежели ужасом. Возможно, что она ощущает всю сокрушительную реальность того давления только после того, как оно исчезает. Если рыба способна думать, не исключено, что она думает с восторгом: наконец-то я свободна от этого груза! И думает так за секунды до того, как взорвется. Может быть, все и не так. Рыба из глубин может вообще ничего не чувствовать, по крайней мере, в нашем понимании этого слова, и уж конечно, не способна думать… но люди такой способностью наделены.

Вместо ощущения позора Крэгом владело чувство великого облегчения, некой кошмарной радости, когда он направлялся к рейсу № 29 в Бостон. Ему предстояло взорваться, а чувство было — «ну и наплевать». Более того, он с нетерпением ожидал этого момента. Ощущал, как давление слой за слоем сбрасывается с его кожи по мере того, как он приближается к поверхности океана. Впервые за последние недели он не рвал бумагу на полоски. Заснул в своем кресле, едва самолет отчалил от посадочных ворот. И спал, как младенец, до того момента, как этот слепой щенок начал визжать.

Теперь ему говорили, что все переменилось, а такого допустить было нельзя. Невозможно допустить подобное. Он попался в сеть, ощущал головокружительный подъем. Чувствовал, как растягивается его кожа, словно пытаясь скомпенсировать потерю давления. Нет, не могут они передумать и бросить его обратно в бездну.

Бангор?

Бангор, Мэн?

Ну уж нет. Ни за что.

Крэг Туми смутно сознавал, что большинство пассажиров рейса № 29 куда-то исчезли, но это ему было безразлично. Они не являлись важным фактором.

Безумная идея повернуть в Бангор, Мэн… чей именно план это был?

Разумеется, пилота. Идея Энгла. Так называемого капитана.

Итак, Энгл… Энгл вполне может быть… может быть агентом противника. Крэг в душе заподозрил это с того момента, как Энгл начал говорить по интеркому. Но при чем тут душа, в самом-то деле? Нет. Он слышал разговор между этим тощим пацаном и мужиком в поношенном плаще. Вкус в одежде у того был, конечно, кошмарный, но то, что он говорил, для Крэга Туми имело глубокий смысл.

«В этом случае пилот должен быть одним из нас», — говорил мальчишка.

«И да, и нет», — ответил мужик в плаще. — «По моему сценарию пилот есть пилот. Он случайно оказался среди пассажиров, летящих в Бостон, случайно оказался сидящим в каких-нибудь тридцати шагах от двери кабины».

Энгл, иными словами говоря.

А другой тип, который выкручивал Крэгу нос, явно был связан с ним в качестве прикрытия и охранял Энгла от любого, кто бы мог их разоблачить.

Он перестал подслушивать разговор между мальчишкой и типом в плаще, когда тот понес какую-то околесицу насчет того, что Денвер, Де-Мойн и Омаха исчезли. Идея, что три крупных города Америки просто-напросто исчезли, была чистейшим абсурдом… но это отнюдь не означало, что все сказанное этим типом было бредятиной.

Само собой разумеется, это был эксперимент. Идея вовсе не глупая. А вот то, что все они оказались объектом эксперимента, чушь.

«Это я», — подумал Крэг. — «Именно я являюсь объектом эксперимента».

Всю свою жизнь Крэг ощущал себя объектом некоего эксперимента, вроде этого в том числе.

«Перед вами, джентльмены, вопрос дозировки: какое давление необходимо для успеха. Правильная дозировка произведет некий икс-фактор. Что за икс-фактор? Вот это нам и покажет наш подопытный субъект мистер Крэг Туми».

Но тут-то Крэг Туми и сделал нечто такое, чего они не ожидали вместе со всеми своими подопытными кроликами, крысами и морскими свинками: он заявил им, что выходит из игры.

«Но ты же не можешь! Взорвешься!»

«Взорвусь? Ну и отлично».

Теперь ему все стало ясно. Очень ясно. Все остальные люди тут были либо невинными зеваками, либо антуражем, нанятым, чтобы придать достоверность маленькому дурацкому спектаклю. Все было разыграно ради того, чтобы удержать Крэга Туми подальше от Бостона и не допустить его выхода из эксперимента.

«Но я им покажу», — думал Крэг.

Он вытащил еще один журнал из кармашка переднего сиденья и посмотрел на него. На обложке был изображен счастливый мужчина, человек, наверняка отродясь не слыхавший о лангольерах и не подозревавший о том, что они таились повсюду, за каждым деревом и кустом, в каждой тени там, за горизонтом. Счастливый человек катил по живописной сельской местности в автомобиле, арендованном у фирмы «Авис». Реклама гласила: «Когда вы предъявите карточку постоянного клиента „Гордости Америки“ в бюро „Авис“, вам непременно предоставят автомобиль, а если пожелаете, то и с интересной водительницей». Он начал отрывать узкую полоску от лоснящейся рекламы. Долгий, медленный звук рвущейся бумаги был одновременно и сокрушительным, и успокаивающим.

«Они увидят сами, когда я скажу им, что выхожу из игры. Убедятся, что у меня слово с делом не расходится».

Он уронил полоску на пол и принялся за следующую. Важно было отрывать их медленно. Так же важно было, чтобы они были как можно уже. Но сделать их слишком узкими было нельзя, поскольку они обрывались на середине. Для того, чтобы сделать каждую полоску ровной, нужно было иметь хороший глазомер и твердые руки.

«А я обладаю и тем и другим. Советую проверить. Очень советую.

Рррип.

Может быть, придется убить пилота».

Его пальцы замерли на половине листа. Посмотрел в иллюминатор и увидел собственное отражение на фоне черноты — бледное длинное лицо.

«Возможно, мне придется убить и англичанина».

Крэг Туми никого в своей жизни не убивал. Способен ли он совершить такое? С чувством растущего облегчения решил, что способен. Конечно, не во время полета. Англичанин был слишком ловок и силен. К тому же здесь уж точно не было подходящего оружия. Но когда они приземлятся?..

«Да. Тогда, если придется», — да.

В конце концов конференция была рассчитана на три дня. Сейчас становилось ясно, что его опоздание было неизбежным, но он хотя бы сможет объяснить: его усыпили и взяли в заложники — какое-то правительственное агентство. Это их шокирует. Даже представил себе их потрясенные лица, когда он выступит перед ними. Триста банкиров со всей страны, собравшиеся, чтобы обсудить заклады и долги, — а вместо этого услышат грязную правду о том, на что пошло правительство.

«Друзья мои, я был похищен, — ррррииип, — и мне удалось спастись, только когда я… — рррииип.

Если мне придется это сделать, я могу убить их обоих. Фактически я могу убить их всех».

Пальцы Крэга Туми снова задвигались. Он закончил отрывать полоску, бросил ее на пол и приступил к следующей. В журнале было полно страниц, и много полосок получалось из каждой страницы, а это означало, что работы хватит до того, как самолет приземлится. Он ни о чем не беспокоился.

Крэг Туми был из тех, для кого не было ничего невозможного.

Лорел Стивенсон не стала засыпать, а погрузилась в состояние легкой полудремоты. Ее мысли, которые в этой полудреме напоминали сны, вернулись к вопросу: зачем она на самом деле летела в Бостон?

Мне предстоит мой первый настоящий отпуск за десять лет, — сказала она, но это было ложью. Маленькое зернышко присутствовало, но она и сама сомневалась, что ее заявление прозвучало правдоподобно. Она была воспитана говорить правду, а потому соврала явно неумело. Хотя в то же время понимала, что вряд ли кому-либо из пассажиров рейса № 29 было до этого дело. Во всяком случае, не в нынешней ситуации. Тот факт, что она летела в Бостон, чтобы встретиться и наверняка переспать с человеком, которого прежде не знала, бледнел по сравнению с тем, что она летела на восток в самолете, большинство пассажиров которого и экипаж исчезли.

«Дорогая Лорел,

Я с таким нетерпением жду нашей встречи. Тебе даже не придется сверять мою внешность с фотографией, когда выйдешь из самолета. Во мне все трепещет от радости, и все, что тебе понадобится, это поискать взглядом парня, который парит где-нибудь под потолком…»

Его звали Даррен Кросби.

Ей не было нужды рассматривать его фотографию — это было верно. Запомнила его лицо, как и большинство писем. Оставался вопрос: зачем? На этот вопрос у нее ответа не было. Даже намека на ответ. Только подтверждалось высказывание Толкиена: тебе следует быть осторожным каждый раз, как выходишь за порог своего дома, ибо за ним лежит дорога, и дорога эта ведет только вперед. Если не будешь осторожен, окажешься… ну, в общем… просто пропадешь — незнакомец в чужой стране, не знающий, как он туда попал.

Лорел всем сказала, куда она отправляется, но никому не объяснила, зачем туда отправлялась и чем сама занималась. Она была выпускницей Калифорнийского университета, библиотечным специалистом. Хотя в манекенщицы она не годилась, но фигура и внешность ее были вполне симпатичными. У нее был свой узкий круг друзей, которых наверняка поразил бы ее поступок: отправиться в Бостон, решиться остаться с человеком, которого знала только по переписке, с человеком, которого встретила в журнале, в популярной рубрике «Друзья и возлюбленные».

Да она и сама была поражена этим.

Даррен Кросби имел рост шесть футов один дюйм, весил сто восемьдесят фунтов, глаза — темно-голубые. Предпочитал виски «Скотч» (но немного), имел кота по кличке Стенли, никаких сексуальных вывихов, истинный джентльмен (каковым себя считал). Для него Лорел — самое прекрасное в мире имя. Фотоснимок, который он прислал, изображал мужчину с приятным открытым и умным лицом. Она предположила, что он принадлежит к тому сорту мужчин, которые обретают зловещий облик, если не бреются дважды в день. Вот и все, что ей было известно.

За пять лет Лорел поддерживала переписку с шестью мужчинами. Полагала, что это всего лишь хобби, но никак не ожидала, что предпримет в итоге такой шаг.

Она полагала, что частью привлекательности этого человека было его чувство юмора, безжалостного и к самому себе. В то же время понимала, что подлинная причина лежит в ней, а не в нем. Разве не привлекательной была эта ее неспособность понять собственные порывы, не свойственные ее же характеру? Взять и полететь в неведомое, надеясь, что ударит именно та молния, какая ей нужна.

«Что ты делаешь?» — снова спрашивала она себя.

Самолет короткое время затрясло в турбулентном потоке, но тут же все прекратилось. Лорел заворочалась в своей полудреме, подняла голову и осмотрелась. Увидела девушку, которая заняла место поблизости от нее. Она смотрела в иллюминатор.

— Что там видно? — спросила Лорел. — Что-нибудь видно?

— Солнце восходит, — ответила девушка. — Больше ничего.

— А что там на земле? — Лорел не хотелось подниматься и самой смотреть в иллюминатор. Голова Дайны все еще покоилась у нее на груди, и будить девочку не хотелось.

— А ничего не видно. Сплошные облака внизу. — Девушка огляделась по сторонам. Глаза ее прояснились и восстановился нормальный цвет лица, даже с намеком на румянец. — Меня зовут Бетани Симмс. А тебя как?

— Лорел Стивенсон.

— Как думаешь, все будет в порядке?

— Думаю — да, — ответила Лорел и на всякий случай добавила: — Надеюсь, по-крайней мере.

— А мне что-то страшновато. Боюсь того, что может оказаться под этими облаками, — призналась Бетани. — Впрочем, мне и без того было страшно. Насчет Бостона. Моя мать вдруг решила, что это прекрасная идея, если я погощу у тетки Шауны, хотя через десять дней в школу идти. Главное было спихнуть меня, как агнца божьего, чтобы тетка мне тут же ошейник набросила.

— Какой ошейник?

— Как в игре в «Монополию». Не проходи через «Иди», не получай двести долларов, отправляйся в ближайшую клинику и начинай просыхать, — сказала Бетани. Она пальцами причесала свои коротко подстриженные темные волосы. — Для меня уж такая жуть начиналась, что эта ситуация стала примерно из той же оперы. — Она внимательным взглядом изучила Лорел и серьезно добавила: — Слушай, а ведь это все на самом деле происходит? Я уж тут щипала себя несколько раз: думаю, снится мне это, что ли? Ничего не меняется.

— Да, представь себе, на самом деле.

— Не похоже на реальность, — сказала Бетани. — Скорее, выглядит все, как в этих кинокатастрофах. «Аэропорт 1990» или что-то в этом роде. Даже ищу глазами парочку старых актеров, вроде Вилфорда Бримли или Оливии де Хевилэнд. Они должны познакомиться во время всей этой хреновины и влюбиться, помнишь?

— Я не думаю, что они летят этим рейсом, — вполне серьезно ответила Лорел. Они посмотрели друг другу в глаза и обе чуть не рассмеялись. Смех, возможно, сразу сблизил бы их, сделал друзьями. Но этого не произошло. Вернее, не совсем…

— А как у тебя, Лорел? Тоже какая-нибудь кинокатастрофа?

— Боюсь, что нет, — ответила Лорел… и вдруг все-таки рассмеялась. Потому что неоновой вывеской в сознании вспыхнула фраза: «Что же ты врешь?!»

Бетани тоже хихикнула, прикрыв рот ладошкой.

— Господи, — сказала она, — ну и бредятина. У нас тут летающий дурдом, верно?

Лорел кивнула.

— Верно. — Она сделала паузу и спросила: — А тебе правда необходима клиника, Бетани?

— Не знаю. — Она снова отвернулась и заглянула в иллюминатор. Улыбка исчезла с ее лица, голос зазвучал холодно. — Может, и нужна. Я все как-то считала это забавой, а теперь и сама не знаю. Наверно, все вышло из-под контроля. Но быть вот так высланной… Чувствую себя, как свинья на бойне.

— Извини, — сказала Лорел, хотя ощущала, что и сама может вызывать сожаление. Слепая девочка уже приняла ее, но двух приемышей ей многовато. Теперь, полностью бодрствуя, она испытала страх. Да, ей стало очень страшно. Не хотелось бы ей стать объектом, на который эта девица обрушит всю свою панику в стиле кинокатастроф. Тут же невольно улыбнулась от этой мысли. В самом деле, все это выглядело чистейшей бредятиной.

— Ты меня тоже извини, — сказала Бетани. — Сейчас самое неподходящее время беспокоиться о таких вещах, верно?

— Пожалуй, верно, — согласилась Лорел.

— А ведь пилот во всех этих фильмах про Аэропорт никогда не исчезал. Ведь так?

— Да, я что-то такого не припомню.

— О! Времени уже почти шесть часов утра. Еще два с половиной часа лететь.

— Да.

— Хоть бы весь мир оставался на месте там внизу. Для начала и это было бы неплохо. — Она посмотрела на Лорел пристально. — Не думаю, что при тебе есть травка, верно?

— Боюсь, что нет.

Бетани пожала плечами и устало улыбнулась Лорел.

— Ну, что ж. Тут ты явно впереди меня. А мне что-то страшновато.

Позднее Брайан Энгл проверил курс, скорость, показания навигационных приборов и карту. В последнюю очередь проверил время по своим наручным часам. Было восемь часов две минуты.

— Ну что же, — сказал он Нику, не глядя на него. — Кажется, наше время пришло. Либо вляпаемся, либо выкарабкаемся.

Он протянул руку и включил табло «ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ». Отбили мелодичные куранты. Брайан включил интерком и взял в руку микрофон.

— Леди и джентльмены, доброе утро. Это капитан Энгл. В настоящий момент мы летим над Атлантическим океаном примерно милях в тридцати к востоку от побережья штата Мэн. Скоро я начну снижаться над Бангором. При обычных условиях я бы не стал так рано просить вас пристегнуть ремни, но мы с вами находимся в ситуации необычной. Моя матушка постоянно твердила: благоразумие — это лучшая часть мужества. В духе этого высказывания я желал бы быть уверенным, что вы надежно пристегнуты к вашим креслам. Условия внизу особо угрожающими не выглядят, но поскольку у меня отсутствует радиосвязь, погода может преподнести нам любой сюрприз. Я все время надеялся, что облака рассеются. Над Вермонтом мне были видны разрывы в облачности, но, боюсь, здесь они плотно сомкнулись. По своему опыту, как пилот, могу сообщить вам, что сплошные облака под нами для меня вовсе не являются признаком плохой погоды. В Бангоре может быть пасмурно с моросящим дождем. Все. Я начинаю снижаться. Прошу всех соблюдать спокойствие. Моя приборная доска светится зеленым светом, все на ней в порядке, никаких неполадок.

Брайан больше не стал полагаться на автопилот и начал процесс снижения вручную. Он сделал большой плавный поворот и перешел на спуск. Кресло под ним словно наклонилось вперед, когда 767-й постепенно устремился вниз.

— Очень успокаивает, — сказал Ник. — Тебе бы, дружок, политиком быть.

— Как тебе сказать, — ответил Брайан. — Не думаю, что они там чувствуют себя спокойно. По-крайней мере, я себя так не чувствую.

На самом деле он еще никогда в жизни за пультом управления самолетом не испытывал такого страха, как теперь. Утечка давления на рейсе № 7 из Токио казалась пустяком по сравнению с нынешней ситуацией. Сердце в груди билось медленно и тяжко, словно погребальный колокол. Он судорожно глотнул, в горле что-то щелкнуло. Рейс № 29 пересек отметку 30 000 и продолжал спуск. Белые бесформенные облака заметно приближались. Они простирались во всех направлениях от горизонта до горизонта, как странный пол гигантского танцевального зала.

— Я усираюсь со страху, дружок, — сказал Ник незнакомым хриплым голосом. — Видел, брат, как люди гибли на Фолклендах, получил там пулю в ногу и тефлоновую коленную чашечку на память. В 82-м в Бейруте чудом уцелел при взрыве грузовика со взрывчаткой. Но ей-богу, никогда мне не было так страшно, как сейчас. Какая-то часть меня буквально требует схватить тебя за шкирку и заставить лететь обратно, насколько хватит горючего у этой птицы.

— А что толку? — ответил Брайан. И его голос изменился, дрогнул, в нем он сам услышал отголоски собственного сердцебиения. — Ты помни, что я сказал: мы вверху не можем оставаться вечно.

— Знаю. Страшно от того, что там, под облаками. Или чего там нет.

— Что ж, все вместе скоро это узнаем.

— И ничем не помочь этому, дружок?

— Совсем ничем.

767-й пересек отметку 25 000 и продолжал снижение.

Все пассажиры собрались в главном салоне, даже лысый мужчина, который упрямо не покидал своего места в деловом классе. Никто не спал, за исключением бородатого в самом дальнем конце самолета. Его храп слабо доносился из хвостовой части авиалайнера. Альберт Косснер на миг ему позавидовал. Хотелось тоже проспать все это, а после приземления сказать, как наверняка скажет этот бородатый соня: «Где мы, черт побери?»

Единственным звуком, нарушавшим тишину, был тихий треск разрываемой бумаги: риииип… риииип… риииип. Крэг Туми продолжал уничтожать журналы. Его туфли зарылись в ворохе бумажной лапши.

— Не могли бы вы прекратить это? — обратился к нему Дон Гаффни. В голосе его слышались напряженность и усталость. — Просто с ума можно сойти, дорогой мой.

Крэг повернул к нему голову, осмотрел его широко раскрытыми пустыми глазами и отвернулся. Пальцы нащупали очередную страницу. Она оказалась рекламой восточных рейсов «Гордости Америки» с картой маршрутов.

Рииииип.

Гаффни раскрыл было рот, чтобы сказать что-то, но передумал и плотно сжал губы.

Лорел обнимала плечи Дайны. Девочка обеими руками держалась за ее другую руку.

Альберт находился рядом с Робертом Дженкинсом, как раз впереди Гаффни. А перед ним сидела девушка с темными волосами и короткой стрижкой. Смотрела в иллюминатор, поза — напряженная. А дальше сидел лысый из делового класса.

— Ну, хоть наконец чего-то пожуем! — громко сказал он.

Все промолчали. Весь главный салон словно замкнулся в раковине напряженности. Альберт Косснер чувствовал, как каждый волосок на его теле стоял дыбом. Попытался найти мысленное прибежище у Туза Косснера, герцога пустыни, барона Бантлина, но не смог его обнаружить. Туз отправился в отпуск.

Облака приблизились вплотную. Они уже не казались равниной. Лорел выделяла среди них мохнатые выступы, башни с амбразурами, заполненные лучами утреннего солнца. Подумала: а стоит ли где-нибудь внизу Даррен Кросби, терпеливо ожидая ее в аэропорту Логан у ворот прибывающих с рейса «Гордости Америки»? Ее не очень удивило собственное полное равнодушие к этой проблеме. Взгляд был прикован к облакам, а мысли о Даррене Кросби, который любил «Скотч» (хотя и в меру), улетучились — будь он даже примерным джентльменом.

В ее воображении появилась гигантская рука, зеленая рука, которая внезапно прорывается сквозь завесу облаков, хватает 767-й подобно тому, как рассерженный ребенок хватает игрушку. Колоссальные пальцы сжимаются, и между ними вспыхивают оранжевые сполохи пламени. На миг даже закрыла глаза.

«Нет! Нет! Ни а коем случае не спускайтесь туда!» — хотелось завопить ей. — «Умоляю вас, не приземляйтесь там!!!»

А какой выбор? Что можно предложить иного?