Орелинская сага. Книга вторая Алиева Марина

– Торлиф, – глухо сказал он, – всем вам срочно нужно уходить. Я знал, что случится что-то нехорошее, но надеялся, что оно случится не так скоро, и уж конечно не ожидал, что будет таким ужасным… Теперь главное – успеть уйти… Приди в себя! – прикрикнул он, заметив, что старейшина его едва понимает. – Соберись, вели всем жителям Гнездовища взять самое необходимое и, как можно скорее, веди их к Обвалу! Дальнейший путь я укажу…

Поникший, совершенно сломленный Торлиф, ссутулив плечи, послушно вышел за ограду и передал тем, кто не слышал, слова Старика.

Ответом ему было молчание.

Поселяне, еще утром мирно начавшие день по давно заведенному порядку, трудно осознавали, что всей их прежней жизни пришел конец. Но Старику, вместе с тем, показалось, что за этим молчанием кроется нечто большее, нежели только боль и осознание утраты. Как будто все его сородичи, подобно ему самому, исподволь ждали подобной развязки и теперь безмолвно смирялись с неизбежным. Вряд ли они знали о второй части предсказания, но, может быть, частица Генульфа, живущая в каждом, в течение всей жизни нашептывала им: «не расслабляйся, не погрязай в безмятежности, все это кончится, кончится, кончится…».

С невыразимой болью и тоской смотрел Старик, как покорно расходятся его сородичи по своим гнездовинам, как постепенно пустеет улица и, когда последний орель скрылся из вида, Гнездовище на миг предстало перед ним таким, каким застанет его завтрашнее утро – пустынным и мертвым.

«Только бы Судьба не вздумала еще раз насмеятся надо мной, – прошептал он, закрывая лицо руками. – Хватит уже! Пусть они дойдут, пусть дойдут! И без них Гнездовища не станет!..».

* * *

Поздним вечером длинная вереница печальных орелей потянулась к Обвалу.

Старик уже стоял там, на самом краю, прилетев раньше других, благодаря своим крыльям. Он подождал, пока все подтянутся, и указал на валуны, спускавшиеся вниз подобно ступеням.

– Стихия позаботилась о вас. Она словно нарочно разметала эти камни так, чтобы по ним удобно было спускаться. Этот путь приведет вас далеко вниз. Идите и не бойтесь. Ни расщелин, ни опасных обрывов, ни осыпей там нет – я утром разведал и кое-где оставил метки, по которым вы не собьетесь с дороги. Они на видных местах. Следуя им можно, без особой спешки, к вечеру завтрашнего дня добраться до начала пологого спуска в Долину. Там растут деревья и бьют ключи. Там вы передохнете, а дальнейший путь выберете сами. Не бойтесь, Летающие не полетят так низко… Идите в Долину, найдите новое место для жилья и стройте новое поселение. Я с вами не пойду. Причин тому несколько, но главная та, что я слишком долго скрывал от вас правду. Но, верьте, лишь потому, что хотел уберечь вас от беды и обыграть Судьбу. Увы, по-моему не вышло. Потому мне и отвечать перед Летающими. Ничего, я свое пожил, а ваше спасение будет мне великой отрадой… Все! Больше тратить время на пустые слова не стоит. Простите меня мои друзья, мои сородичи за все, в чем я был неправ перед вами, и ступайте! Путь у вас долгий, а быстро идти вы не сможете…

Старик замолчал, улыбнулся какому-то малышу, таращившемуся на него с материнских рук, и отступил в сторону, освобождая дорогу.

Молча, с низкими поклонами проходили мимо вчерашние соседи. Мужчины несли сосуды и плетеные короба с запасами еды, молодые женщины вели за собой или держали на руках детей, а пожилые тащили узлы с одеждой.

Старик провожал взглядом уходивших. Он жадно и отчаянно осматривал каждое лицо, словно запоминал, впитывая в себя до последней черточки, всех тех, с кем прожил бок о бок последние годы своей долгой жизни, и кого не увидит больше никогда. С особой горечью провожал он тех немногих Летающих, кто не пожелал покинуть свои семьи – печальную Гесту, Клиндорга… Каково им сейчас, оставляющим много больше, чем все остальные? Идут, держа за руки своих возлюбленных – единственную опору в новой неизвестной жизни, и прячут свои слезы. Как скоро их начнут считать «своими»? Да и начнут ли…

Старик заметил Кантальфа, идущего немного в стороне от других. Вот кому еще должно быть тяжелее прочих! Бремя вины не сосуд с водой – не отбросить, не расплескать!… Наверное сейчас ему нужней всего доброе слово… Но юноша, мельком подняв на Старика глаза, словно прочел его мысли и, замотав головой, отвернулся.

Последним шел понурый Торлиф. Старейшина протянул Старику руку, но тот вдруг вздрогнул, заметался взглядом по спустившейся вниз цепочке поселян, и закричал:

– Стойте, стойте! А где Метафта?!

Все остановились.

– Она не пошла с нами, – печально молвил Торлиф. – Я пытался её уговорить, но… Ты же знаешь мою сестру…

– Что значит «не пошла»?! – Старик едва не задохнулся от гнева. – Уйти должны все! Все!

Он сердито взмахнул крыльями и взмыл в воздух.

– Торлиф! – крикнул уже улетая. – Пусть все уходят, а ты подожди! Я скоро приведу её!

Вне себя от бешенства Старик долетел до Гнездовища в считанные минуты. Резко, так, что заныло плечо, свернул крылья и рывком распахнул дверь в гнездовину Метафты.

Та сидела на скамье у стены, опустив голову, и держала в руках сосуд. Старик сразу узнал его. Этот сосуд, сделанный и украшенный собственноручно, Тевальд подарил Метафте в день их свадьбы. Он очень гордился своим подарком, потому что украшением ему служили изображения жениха и невесты, которые смотрели друг на друга, взявшись за руки. И, если себя Тевальд изобразил очень просто, без затей, то для Метафты постарался вовсю…

Разлетевшийся было Старик замер у входа. Он вдруг словно впервые увидел эту гнездовину, где все буквально кричало: «Тевальд, Тевальд!». И рассыпанные по столу старые игрушки Нафина, которые он сделал, и сушилка для листьев, заботливо пристроенная им у окна на солнечной стороне, чтобы Метафта не бегала лишний раз на улицу, и стена, возле которой она сидела. Там каждый камень Тевальд украсил рисунком о том или ином знаменательном дне из их жизни. Жизни, проведенной в Гнездовище…

– Чего тебе? – глухо спросила женщина.

Старик сглотнул ком, застрявший в горле, и решительно шагнул внутрь.

– Ты должна уйти вместе со всеми, – сказал он, как можно тверже.

– Должна! – Метафта усмехнулась. – Кому это, интересно, я должна? Тебе, для очистки совести или Летающим? – она покачала головой. – Нет, не думаю. И тебе, и им на всех наплевать… Или ты хочешь сказать, что я должна уйти ради Нафина, чтобы он вернулся в опустевший дом? Или ради Тевальда, который делал и украшал все это не для того, чтобы в один прекрасный день та, ради которой он это делал, взяла и все бросила! Нет уж, Старик, если я кому-то и должна, то только ему – моему мужу! Он по-прежнему живет в этих стенах, в этих вещах, а значит и мне быть здесь до конца! Как я уйду от него? Как брошу все это? Что же тогда от нас останется?!

Она посмотрела на собирающегося возразить старика и замахала на него руками.

– Знаю, знаю, сейчас опять заведешь свою старую историю о предсказании: «Гнездовище должно погибнуть!». Что ж, коли так, то и я хочу погибнуть вместе с ним! Что там будет? Новый обвал, или Летающие сметут нас с этой скалы? Мне все равно! Я не побегу искать новое пристанище среди камней. Мое место здесь, рядом с Тевальдом!

Метафта с вызовом сверкнула глазами на Старика и гордо выпрямилась.

– Я больше не потерянная одинокая старуха. Прежняя Метафта вернулась, и она от своего слова не отступится. Уходи, Старик. Нам с мужем надо дождаться сына.., или смерти.

Женщина встала, повернулась спиной и, прижав к себе одной рукой сосуд Тевальда, другой принялась убирать старые игрушки Нафина в плетеный короб на полу.

Старик мгновение наблюдал за ней, а потом губы его искривила презрительная усмешка.

– Говоришь прежняя Метафта вернулась? – холодно бросил он. – Нет. Глупая орелина, которую я вижу перед собой, ничем на неё не похожа. Та Метафта, которую я знал, ни за что не осталась бы дожидаться гибели. Она первая увела бы всех подальше от опасности, используя малейшую возможность, чтобы выжить и начать новую жизнь. Жизнь без предсказаний и проклятий! Разве пришло бы в голову той, прежней, сказать, что Тевальд живет для неё в этих старых стенах и вещах! Нет! У той орелины любовь жила в её сердце, и, спасая себя, она считала бы, что тем самым спасает от забвения Тевальда! Спасает живую память о нем!… Она ни за что не поставила бы себя перед выбором: дожидаться сына или смерти! И, уж конечно, та Метафта, которую я знал прежде, не вынуждала бы своих сородичей остановиться на пути к спасению и терять драгоценное время, тогда как сама она горюет над прошлым, не оставив будущему ни единого шанса!…

Метафта словно окаменела. Пока Старик говорил, она слушала его не оборачиваясь, только крылья слегка подрагивали при каждом новом упреке. Но, едва он умолк, орелина повернулась, все еще прижимая к груди сосуд и последнюю неубранную игрушку, и её заплаканное лицо разжалобило бы даже скалу.

– Старик, – беспомощно прошептала она, – Старик, ты разрываешь мне сердце… Так жестоко!…

– Иначе нельзя, милая, – он покачал головой. – Разве смог бы я лаской и уговорами убедить тебя, что Гнездовище не в этих камнях, а в тех орелях, что стоят сейчас у Обрыва и терпеливо тебя дожидаются. Думаешь, кто-нибудь внял моим словам и пошел дальше, как я советовал, улетая за тобой? Нет. Все они там и стоят. Стоят и ждут, потому что без тебя новой жизни для них не получится… Потому поспеши, Метафта, и раздели с ними их участь. Что тебе нужно собрать? Я помогу.

Орелина растерянно осмотрелась.

– Да вот, только сосуд этот.., да игрушки…

– Хорошо.

Старик подхватил короб и двинулся к выходу.

– Я ведь уже собиралась.., – жалобно, словно оправдываясь, всхлипнула Метафта, спеша за ним, – хотела уходить,… но, когда разложила все…

– Не надо, я тебя понимаю.

Быстро, почти бегом, дошли они до Обрыва. Уже совсем стемнело, но зорко видящая в темноте Метафта сразу поняла, что Старик не солгал ей. Все стояли там, где застиг их его окрик. Только Торлиф, последний, оставался на самом краю. Он забрал короб с вещами и протянул Метафте руку.

– Идем, сестра.

Но она все же задержалась на мгновение.

– Старик, прости, что думала о тебе плохо.

– Ничего, я и это понимаю.

– Не держи на меня зла.

– Не буду.

– Когда Нафин вернется, скажи ему…

Она запнулась, подбирая слова, но Старик не дал ей договорить.

– Скажешь все, что нужно сама, – он ободряюще улыбнулся. – Нафин вас обязательно разыщет. Опыт у него уже будет.

Метафта прикрыла глаза и тяжело вздохнула. Потом, низко поклонившись, стала спускаться.

– Прощай, Старик, – Торлиф снова протянул руку. – Не знаю, зачем ты остаешься, но чувствую, что так нужно.

– Да, нужно.

– Что ж, прощай еще раз.

– Прощай.

Старик еще долго стоял над Обрывом, прислушиваясь к отдаляющимся шагам. Страшная усталость навалилась вдруг на него, сковав по рукам и ногам. Какой-то голос, уже издалека, что-то бодро прокричал ему. Что именно Старик не разобрал, но догадался – нашли его первую метку, и две обжигающие слезы благодарности выкатились из потухших глаз. Он и сам не ожидал, что его так тронет этот последний звук живого голоса.

«Они дойдут, – шепнул себе, стараясь не вспоминать об узких выступах, по которым едва мог проползти один бескрылый. – Должны дойти! Судьба не зря дала мне силы найти и расчистить им дорогу от огромных валунов, закрывавших проход». Он посмотрел на свои руки, ободранные в кровь, и, впервые за последнее время, рассмеялся, вспомнив с какой легкостью сбрасывал в пропасть мешающие камни. Потом он повернулся и пошел в Гнездовище.

Там, на заднем дворе своей гнездовины, Старик неторопливо, но очень добросовестно, разбил в прах все камни, еще недавно так тщательно укрываемые, подобрал клинок, положил его возле себя на скамью Рофаны и стал ждать.

Великий Иглон уже не один час стоял у окна в своих покоях и задумчиво смотрел на взволнованную толпу, заполонившую площадь перед дворцом.

То и дело туда-сюда сновали норсы и рофины. Первые, чтобы слушать и запоминать разговоры, а вторые, чтобы пресекать без конца вспыхивающие ссоры и перебранки. Но сегодня делать это было особенно трудно. Веками устанавливаемые порядки были забыты за какие-то неполные два дня, и Великому Иглону, проведшему ночь без сна в обдумывании каждого слова из речи, которую он вот-вот должен был произнести, делалось не по себе. Прежних орелей он знал и понимал, а этих словно видел впервые.

Началось все позавчера, ближе к вечеру, когда в Восточный Город разом вернулись все гостившие в Гнездовище орели. Они сбивчиво поведали Ольфану – Главному Стражу дворца – о страшной находке Лоренхольда, о его ссоре с Торлифом и о том, что старейшина счел дальнейшее пребывание орелей со Сверкающей Вершины нежелательным в своем поселении. Никаких особенных подробностей прилетевшие сообщить не смогли, но заверили, что следом за ними вот-вот прибудет Лоренхольд с товарищами, и уж они-то расскажут, как было дело во всех деталях.

Но Ольфан и без того уже был встревожен чрезвычайно! Смерть ореля, причем смерть насильственная, как выходило из того, что он услышал, была событием невероятным, ужасным! И тот раскол, который едва наметился среди орелей, когда Тихтольн всего лишь исчез, мог вспыхнуть с новой силой.

Бывший Иглон Восточного Города немедленно поспешил к Форфану – Иглону нынешнему – и, вместе с ним, тоже потрясенным сверх меры, к Правителю.

Но новость Донахтира не потрясла. Более того, оба сразу заметили смущение, отразившееся на его лице, и насторожились.

– Великому Иглону что-то уже было известно? – осторожно спросил Форфан.

Донахтир помедлил с ответом, чем окончательно привел в замешательство дядю и брата, но, в конце концов, признался, что узнал о смерти Тихтольна в тот день, когда орели впервые посетили Гнездовище.

– Но разве мог я об этом кому-нибудь рассказать, когда и сам в первое мгновение решил, что Тихтольна убили?! Представьте, что бы здесь началось, принеси мы подобную новость! А так… Разве плох был наш союз с Нижними орелями? Разве не обогатил он нас новыми знаниями и впечатлениями? Не открыл новый, пусть маленький, но мир?…

– Все это так, брат, – перебил Форфан, но ты солгал родителям юноши!

– Я дал им надежду!

– Нет! Ты солгал им! Солгал, забыв, что ложь подобна облаку, прикрывшему скалу – дунет ветер посильней, и облако развеется, тогда как правда подобна скале и выстоит в любую непогоду!

– Но и скалы иногда рушатся, – тихо произнес Донахтир. – Любой её обломок, сорвавшись внезапно, может убить, тогда как легкое облако лишь незаметно тает, не оставляя следа…

– Легкое облако может обернуться грозовой тучей! – в отчаянии воскликнул Форфан. – И ты должен понимать, что гроза сейчас собирается над твоей головой! Несчастным родителям погибшего юноши, помимо личного горя, придется перебарывать разочарование в своем Правителе! И еще неизвестно, смогут ли они его перебороть!…

Ольфан испуганно вскинул глаза на племянников и деликатно попятился к двери. С тех пор, как он перестал быть Иглоном его положение мало чем отличалось от положения обычного подданного, а потому ссора Правителей для его ушей не предназначалась.

– Нет, дядя, не уходи! – удержал его Донахтир. – Тебе незачем уходить. Я не стыжусь содеянного, ибо сделал это во благо своего народа. Не вздумай Лоренхольд искать брата, мы бы и сейчас жили счастливо и мирно, а родители Тихтольна, вместо безнадежного отчаяния, утешались бы тем, что их сын когда-нибудь вернется!… Надежда не самый плохой дар, который Правитель может дать своим подданным. Я готов взглянуть в глаза несчастным родителям, готов держать ответ перед ними!… Нелепая, случайная смерть их сына конечно ужасна, но, когда пройдет первая боль от свалившейся точно тяжелый камень правды, уверен, даже они признают, что многое бы отдали за то, чтобы снова получить возможность надеяться…

В этот момент с улицы донесся шум. Ольфан высказал предположение, что это, наконец, прилетел Лоренхольд и попросил дозволения пойти разведать.

Оставшись одни, братья переглянулись.

– Скажи, Форфан, – наклонив голову спросил Донахтир, – по-твоему, истинный Правитель должен следовать лишь тем правилам, которые установили задолго до него, или все же находить в себе силы для решений, принять которые требуют обстоятельства?

– Ты уже один раз принял решение, которого требовали обстоятельства, хотя мог бы этого не делать. Но ты полетел в Гнездовище, вопреки совету нашего отца, а он всегда следовал правилам, и при этом никто не смог бы назвать его слабым. Решительность и мудрость не одно и то же… Но тогда я не перечил. Я поддержал тебя, потому что, на твоем месте, сам бы, наверное, так поступил. Однако я точно знаю, что ни за что не скрыл бы смерть Тихтольна, пусть даже ценой распри между нами и Нижними орелями. Ты должен был провести расследование…

– Смерть была случайной…

– Неважно! Вспомни, что ты увидел в первое утро своей жизни Правителем? Раскол! Раскол среди орелей, вызванный всего лишь тем, что два мальчика ослушались запрета, и один из них, в результате, исчез. Тогда ты встал на сторону тех, кто считал, что пропавшего сородича необходимо найти. И это твое решение все поняли. Почему же, найдя мертвое тело юноши, ты не пошел дальше и не затеял расследование?! Что заставило тебя так перемениться и солгать?! Почему ты, который по собственным словам сразу подумал об убийстве, так легко согласился с тем, что эта смерть была случайной? Тот Старик тебя убедил?

– Да.

– Но с чего ты взял, что он не лжет? Что такого необыкновенного в этом поселянине, раз сам Великий Иглон Сияющей Вершины готов лгать ради его спокойствия?!

Донахтир ответил не сразу.

Медленно он подошел к окну, шум за которым все не утихал, и заложил руки за спину.

– Форфан, ты ведь помнишь историю о детях Дормата, о Хеоморне и Генульфе? И помнишь, что для могучего столба рода орелинских Иглонов наш род – лишь подпорка. Мы не подлинные Правители…

– Не понимаю, к чему ты это говоришь.

– К тому, что дети Дормата живы. Амиссия сказала мне об этом, но окончательно поверил я в это лишь тогда, когда увидел Старика из Гнездовища. Он – сын Дормата.

Форфан сдавленно охнул

– Не может быть!

– Может. Он из рода истинных Правителей, и он ждет, когда придут остальные.

– Предсказание.., – потрясенно прошептал Форфан.

– Да. Оно не глупая сказка, придуманная полубезумным Генульфом. Тот пропавший мальчишка на самом деле отправился на поиски. Он должен найти остальных детей Дормата, собрать их вместе и привести сюда, на Сверкающую Вершину. Тогда проклятие нашего предка будет снято со всех потомков безвинного Генульфа.

Донахтир на мгновение умолк. Шум за окном не прекращался, но разобрать, что происходит, было невозможно. Ольфан тоже все не возвращался, поэтому Великий Иглон заговорил снова:

– Верховный Правитель тем и отличается от всех остальных, что знает тайны, которые порой и знать бы не хотел. В Галерее Памяти мне было открыто такое, о чем я не могу вспоминать без содрогания, и что необходимо прекратить. Наш отец учил нас думать на несколько шагов вперед, и теперь я понимаю, как это сложно. Глядя вдаль легко споткнуться о маленький камешек, но если смотреть только под ноги, не заметишь, как расшибешься о более серьезное препятствие… Мне необходим был крепкий мир между нами и Нижними орелями, чтобы проклятие Хеоморна, наконец, исполнилось, и исполнилось без помех! Пусть дети Дормата придут сюда, и я сниму с себя бремя власти, как тяжелую одежду с крыльев… Но, видимо злые слова, посланные нашим пращуром вослед невинно изгнанному, бросают тень и на нас. Поэтому Судьба позволила Лоренхольду найти тело брата, и моя ложь будет раскрыта.

– Но тебе не обязательно говорить, что ты все знал, – краснея и опуская глаза, тихо проговорил Форфан. – Ни я, ни дядя тебя не выдадим.

– Нет.

Донахтир решительно покачал головой.

– Теперь не могу. Теперь это будет трусливой ложью ради себя самого. А я не позволил бы себе такого, даже будучи простым орелем, и, уж конечно, не стану этого делать сейчас. Я пока еще Великий Иглон! Так что не упрекай меня, брат. Лучше поддержи снова. И рука об руку мы встретим надвигающуюся грозу тверже, чем та скала, о которой ты говорил.

Смущенный Форфан не успел ничего ответить. В покои Правителя вернулся Ольфан с новым, не самым радостным известием. Он сообщил, что Лоренхольд еще не прибыл, а шум внизу был вызван ссорой между двумя рофинами.

Получилось так, что один из них прилетел, чтобы занять наблюдательный пост на вулкане, а другой как раз собирался на отдых. Перекинувшись парой слов о последних новостях, оба обнаружили, что воспринимают происшедшее совершенно по-разному. Первый считал Нижних орелей убийцами, которых следовало наказать, а второй, напротив, винил во всем Лоренхольда, затеявшего ссору, толком ни в чем не разобравшись. Он считал поселян мирным и несчастным, из-за неумения летать, народом, не способным совершить убийство.

Оба начали отстаивать свои точки зрения и, чем дальше, тем яростнее. Стражи дворца, орели, пролетающие мимо и стоящие на площади в ожидании Лоренхольда, проявили к ссоре живейший интерес. Очень скоро разросшаяся толпа зевак раскололась на две враждебные части, каждая из которых считала верной только свою позицию и ни в какую не соглашалась с другой.

Появление Ольфана немного разрядило обстановку, и страсти поулеглись, но вид ругающихся орелей расстроил бывшего Иглона чрезвычайно.

С тяжелым сердцем возвращался он к Правителям, между которыми тоже не все было ладно. Но перемена, произошедшая с братьями, сразу бросилась в глаза. Взгляд Донахтира обрел прежнюю прямоту и ясность, а смущенный Форфан, слушая рассказ дяди, несколько раз посмотрел на Великого Иглона с прежней преданностью и любовью.

– Что ж, – вздохнул Донахтир, когда Ольфан закончил, – все это очень печально. Мы с Форфаном, как раз говорили о том, что Иглонам теперь, как никогда, необходимо сплотиться. Полагаю, нужно немедленно послать за братьями, а Лоренхольда с товарищами до их прибытия попросим погостить во дворце. Здесь они все подробно расскажут и ответят на вопросы, которые неизбежно возникнут. Надеюсь, ситуация не такая уж и страшная, и мы сумеем убедить молодых людей, что крайние меры нежелательны. Не глупцы же они, чтобы не понимать – сейчас важнее всего восстановить согласие между орелями. И, если нам удастся успокоить Лоренхольда, то, с его помощью, мы найдем способ успокоить и тех, кто требует расправы над поселянами.

Форфан согласно кивнул, а Главный Страж дворца низко поклонился племянникам.

– Рад, что между вами снова понимание, – сказал он с облегчением. – Я немедленно пошлю рофинов в остальные Города, а сам, пожалуй, полечу навстречу Лоренхольду. Как бы он не наболтал лишнего по дороге.

– Братьям ты тоже расскажешь про Старика? – спросил Форфан, когда дядя скрылся за дверью.

– Видимо придется, – вздохнул Великий Иглон. – Не хотел я прежде времени, но оно, кажется, уже пришло. Хотя, и не совсем так, как мне бы хотелось… Но, – прибавил он после минутного молчания, – больше никто о детях Дормата знать пока не должен.

На это Иглон Восточного города понимающе наклонил голову.

– Теперь ступай, Форфан. Тебе нужно приготовиться к встрече братьев, а мне подумать, какими словами успокоить Лоренхольда, чтобы он не счел себя обманутым.

Однако относительный покой в душе Донахтира, вызванный принятым решением, оказался недолгим. Надежды на тихую развязку возникшей проблемы рухнули под утро, когда до слуха, так и не заснувшего Правителя, донесся звук множества хлопающих крыльев, тут же сменившийся громкими криками. Поначалу Донахтир подумал, что прибыли его братья, и орели на площади их приветствуют. Он только удивился, что Иглоны взяли с собой такую многочисленную свиту, но вбежавший в покои побледневший Ольфан все разъяснил.

Крики вызвало появление Лоренхольда, но не живого, как ожидалось, а убитого поселянами. Его принесли орели, бывшие с ним, и целая делегация из Нижнего Города, где печальная процессия делала остановку.

Свет померк в глазах Великого Иглона!

Не помня себя, спустился он в Зал Совета, куда уже поспешил Форфан со свитой и все несшие службу во дворце.

Огромное круглое помещение быстро заполнилось. Недалеко от входа, отдельной группой стояли прилетевшие орели во главе с Тористином, а на выдвинутой в самый центр скамье лежало тело Лоренхольда.

Тяжело было Донахтиру слушать рассказ о происшедшем. Тяжело смотреть в мертвое лицо своего подданного и в горящие гневом лица остальных. Но еще тяжелее делалось ему при мысли о том, что сейчас он должен будет уговаривать их отказаться от мести! И, чем живописнее расписывал Тористин коварство поселян, тем сильнее крепла в Правителе уверенность в своей правоте. Незамутненное гневом сознание Великого Иглона легко усмотрело за всеми домыслами и преувеличениями истинную картину происшедшего. Случайность! Опять случайность! Но какая нелепая, какая ужасная и злая! Ах, зачем эти мальчики были так любопытны в той, другой, такой спокойной жизни! Может быть, действительно не стоит нарушать правила, создававшиеся веками и веками же проверявшиеся на прочность?!…

– В смерти Тихтольна несомненно виноват тот, якобы исчезнувший мальчишка-поселянин, – говорил, между тем, Тористин. – Но Лоренхольд был уверен, и мы все с ним согласны, что парня просто где-то прячут. Убийцу же самого Лоренхольда мы видели собственными глазами и готовы указать, если он еще в поселении. А, если сбежал… Великий Иглон, только прикажи, и, куда бы он ни скрылся, мы достанем его, а заодно и того, другого!…

Остальные орели возбужденно загалдели, кивая головами. Их крылья взметнулись вверх, словно юноши готовы были немедленно лететь обратно, на поиски убийцы. Но Великий Иглон поднял руку, и шум мгновенно стих.

– Вам следует успокоиться, – бесстрастно сказал он. – Орелям не пристало под влиянием минуты совершать поступки, которые потом нельзя будет исправить, и воспоминание о которых будет жечь стыдом.

– Но, Правитель! – слегка опешил Тористин, – стыдом нас может жечь только то, что мы оставим безнаказанной смерть наших сородичей! Разве ты не собираешься покарать убийц?!

Вместо ответа Донахтир подошел к лежащему на скамье Лоренхольду, встал перед ним на колени и замер, накрывшись крыльями, как шатром.

Все бывшие в Зале Совета устыдились. Гнев, смятение и жажда мести заставили их забыть об Обряде Прощания, и сейчас, вслед за Правителем, орели, один за одним, стали опускаться на колени и шептать свои скорбные слова под покровом собственных крыльев.

Однако Донахтир не только прощался. Сквозь неплотно сомкнутые перья он смотрел в безжизненное лицо Лоренхольда и просил у него прощения. «Не мне судить тебя, – мысленно произносил Великий Иглон, – как не вправе я судить и Тихтольна. Вернулись бы вы живыми и невредимыми, я бы пожурил вас, как беспокоящийся отец и разъяснил бы, в чем вы были не правы. Но вы оба погибли, а, значит, бессмысленно теперь искать тот поворот на дороге вашей жизни, где вы свернули не туда. Выбор уже свершился и принес свои печальные плоды. И ты, Лоренхольд, и твой брат – вы сами распорядились своими жизнями. Мне же сейчас придется распорядиться жизнями других. Не думаю, что вам станет легче, если я приму решение, которое приблизит еще чей-то конец. Мне не видится злой умысел в том, что произошло с вами. Лишь случайность! Ужасная, но спровоцированная вами же! Поэтому, каким бы бессердечным ни сочли меня ваши товарищи, я не стану мстить, ни за твою смерть, Лоренхольд, ни за смерть твоего брата… Простите меня!…».

Великий Иглон решительно поднялся и бесшумно, но твердо ступая, прошел к возвышению, на котором стояло Кресло Правителя. Оттуда, не садясь, а лишь опершись о высокий подлокотник, смотрел он, как один за другим заканчивали Церемонию Прощания орели. Оттуда же, едва заметным кивком, позволил стражам дворца унести мертвое тело. И только когда Лоренхольда вынесли, а в Зале остались одни живые, Правитель позволил себе сесть.

Все молчали.

Тористин, слегка остуженный прощанием с товарищем, неловко переминался с ноги на ногу. Прилетевшие с ним орели тоже не знали, что сказать, и в повисшей тишине было слышно только, как Ольфан, ожидающий прилета Иглонов на внешней террасе, отдает приказания стражам.

Наконец Донахтир устало спросил:

– Чего вы требуете от меня?

– Мести, Правитель, – глухо произнес Тористин.

– Какой же мести ты хочешь?

– Великий Иглон сам это решит. Нам же позволь отыскать убийц и доставить их сюда.

Донахтир прикрыл глаза.

– Судя по всему, ты ждешь, что я воздам смертью за смерть, убийством за убийство? Но не содрогнешься ли ты, если следом за телом Лоренхольда, опущенным в вулкан, я велю сбросить туда же и того, кто его нечаянно убил?

– Нет, Правитель, не содрогнусь! – ответил Тористин, не задумавшись ни на минуту.

По Залу пробежал ропот, а глаза Великого Иглона снова широко распахнулись, и те, кто стоял ближе, заметили в них страх.

– И ты сам сможешь его туда столкнуть?! – спросил Донахтир слегка изменившимся голосом.

– Я теперь многое смогу, чего раньше не мог, – твердо сказал Тористин.

Казалось, что его гнев обрел второе дыхание. Решительно тряхнув головой, словно сбрасывая оцепенение недавних печальных минут, Страж дворца Нижнего Города шагнул вперед, и кулаки его сжались.

– Ты не видел, Правитель, искаженных злобой лиц поселян, когда они бились с нами! Не слышал, с каким цинизмом говорил их старейшина о смерти нашего Тихтольна! Они чувствуют себя уверенно, оттого, что не сомневаются – Великий Иглон орелей со Сверкающей Вершины их сурово не накажет! Он добр, милосерден и ценит чужую жизнь! Мы сами внушали им это постоянно! Но наше благородство, как и все НАШЕ, злит их, вызывает зависть!… Я и сам всю жизнь гордился тем, как добр и миролюбив мой народ, но сейчас думаю, что наша доброта очень похожа на глупость!…

В Зале охнули, но не все, и чуткий слух Донахтира это сразу уловил.

– Как смел ты сказать такое Великому Иглону! – воскликнул Форфан.

– Смел! – Тористин распалился, забыв обо всем на свете. – Смел, потому что верю в его мудрость и не хочу, чтобы те ничтожества внизу насмехались над нами и презирали нас за бездействие! Пусть лучше боятся! Все вы поняли меня, если бы были с нами там, возле пещеры, в которую затолкали Тихтольна! Если бы ты только видел его, Правитель, видел его лицо!…

– Я видел, – тихо сказал Донахтир.

– Что?!!!

Форфан испуганно вскинул глаза на брата, да и все в Зале изумленно повернулись к Правителю.

– Видел, – уже громче повторил Донахтир. – Старик-поселянин показал мне его в тот самый первый день. И мы вместе решили скрыть эту смерть, потому что она, несомненно, была случайной. Зато, открой мы правду, мирное существование орелей Верхних и Нижних могло не состояться. Да и здесь, у нас, наверняка бы начался раскол…

– Великий Иглон, я не верю своим ушам!…

Потрясенный Тористин, не дослушав, отступил на несколько шагов и растерянно посмотрел на своих товарищей.

– Мы обмануты, – пробормотал он. – Наших сородичей убивают, а наш Правитель не только не хочет отомстить, но еще и покрывает убийц!…

– Не сметь так говорить! – снова закричал Форфан. – Правитель поступил мудро, и не тебе судить о его решениях!

Тористин посмотрел на Иглона Восточного Города безумными глазами и, вдруг, обхватив себя за голову и с силой сжав виски руками, закричал:

– Мудро?!!! А этой мудрости хватит, чтобы объяснить мне, как с этим жить дальше?! Всю жизнь я преклонялся перед Иглонами, считая их благородство и честность непревзойденными! Всю жизнь верил – они наша защита! Во что же мне верить теперь, а?!

Он раскинул руки и протянул их к тем, кто был в Зале.

– Вы можете мне сказать? Не можете? Ну, тогда я сам вам скажу! Отныне я верю только в себя! И сам себе велю лететь и покарать убийц! Вы же, друзья мои, которые видели и мертвого Тихтольна, и то, как умирал Лоренхольд, летите за мной! Здесь вам больше никто не поможет!

Он бросился к выходу, а следом те, кто прилетел с ним, и кое-кто из дворцовой стражи.

Но тут Донахтир, вскочив со своего трона, крикнул:

– Стойте!

И все остановились.

– Я запрещаю вам лететь куда-либо отсюда! – заметно волнуясь, но решительно объявил Великий Иглон. – Ты, Тористин, не покинешь этот дворец до завтрашнего вечера. К тому времени мы соберем здесь, в Главнейшем городе, орелей всех Шести Городов, и перед ними я отвечу за все свои решения. Потом, если захочешь, можешь призывать к мести, но до того момента и ты, и твои товарищи будете находиться под стражей в этом дворце!

Он сделал знак своим саммам, и те, с рофинами из свиты Форфана, окружили бунтовщиков плотным кольцом.

– Что ж, мы подчинимся, – проговорил сквозь зубы Тористин, – но только до завтрашнего вечера. А потом меня уже ничто не удержит! Надеюсь, слову Великого Иглона еще можно верить, и он подарит нам обещанную свободу…

Донахтир на это ничего не ответил, и бунтовщиков увели.

* * *

Спустя час после описанных событий прилетели Иглоны остальных пяти Городов.

Последние новости их совершенно ошеломили, поэтому, позабыв про усталость, братья вместе с Донахтиром удалились в его покои, где провели, совещаясь, не один час.

Конечно же, по всем городам были разосланы гонцы с сообщением о немедленном Большом Сборе в Главнейшем Городе. Но еще до прибытия гостей площадь перед дворцом была заполнена местными жителями, живо обсуждающими все последние происшествия.

Шум стоял невообразимый! Все попытки Ольфана утихомирить бушующие страсти заканчивались ничем. И, рассылая рофинов то к одной, то к другой разгулявшейся группе спорящих, бывший Иглон все чаще и все тревожней поглядывал на окна покоев Правителя, гадая, о чем так долго говорят племянники.

Только к полудню, когда стали прибывать первые гости из других городов, Иглоны бледные и молчаливые покинули Донахтира. Однако на все расспросы дяди они отвечали односложно, словно погруженные в какие-то свои мысли. И единственное, что Ольфан смог для себя уяснить, так это то, что по мнению Правителей Шести Городов Великий Иглон во всем абсолютно прав.

Вести среди орелей разносятся быстро.

Очень скоро всем стало известно и о выходке Тористина, и о том, что Великий Иглон скрывал смерть Тихтольна, о которой узнал первым. Это еще больше накалило страсти и заставило орелей с еще большим нетерпением ожидать появления Правителей.

Сторонники Тористина вели себя гневно и решительно. Их противники, поначалу державшиеся спокойней, тоже постепенно распалились, и рофины совершенно выбились из сил, усмиряя начинающиеся то тут, то там потасовки.

Но были на площади и такие орели, которые молча стояли перед дворцом, словно окруженные невидимой стеной. Глядя на них, затихали даже самые непримиримые спорщики. Это были родственники тех, кто остался в Гнездовище и родители несчастных Тихтольна и Лоренхольда. Ничего не требуя и не примыкая ни к одной из сторон, они стояли неподвижно, глядя заплаканными глазами на окна дворца.

Донахтир видел их из своих покоев, и сердце его сжималось от жалости.

Что же сказать им? Какими словами убедить орелей в своей правоте?

«Только правдой, – решил Донахтир. – Расскажу им все! И про детей Дормата, и про Старика, и про предсказание…»

«Но сможешь ли ты рассказать им про тайный тоннель в Галерее Памяти?», – тут же спросил вкрадчивый внутренний голос.

«Нет, – ответил сам себе Донахтир, – про это я рассказать не смогу».

Вот в чем вся беда! Вот, что пугает и отнимает силы! Полуправда не сделает его слова убедительными, а правду он сказать не сможет…

Позади раздался шорох. Донахтир обернулся и кивнул на приветствие Ольфана.

– Пора, Правитель, – тихо позвал бывший Иглон. – Твой народ собрался и ждет тебя.

Донахтир тяжело вздохнул. Час пробил.

Он пошел к дверям, но у самого выхода приостановился и посмотрел Ольфану в глаза.

– Скажи, дядя, ты со мной?

– Конечно, Донахтир. Мог бы и не спрашивать.

– Что ж, по крайней мере, те, кого я люблю, не отвернулись от меня. Это вселяет надежду…

Он сделал еще один шаг к двери, и едва не был сбит с ног влетевшим Фартультихом – Иглоном Нижнего Города.

– Донахтир! – закричал тот, тяжело дыша. – Беда! Утром Тористину удалось уговорить стражей!… Они связали твоих саммов и улетели… За всеми хлопотами и разговорами никто этого не заметил.., да и где тут было – сплошные прилеты, перелеты!… А сейчас, когда за ними пошли… Одним словом, сейчас они на пути к поселению, а, может, уже и там, и страшно подумать, что могут натворить!… Я послал за ними отряд рофинов, но их слишком мало… Саммы говорят…

– Собрать погоню, живо! – оборвал его побледневший Донахтир и бросился к окну.

Вопреки всем правилам, по которым должен появляться перед своими подданными, Великий Иглон, словно мальчишка, перемахнул через широкий оконный проем и, распахнув крылья, опустился перед онемевшей площадью.

– Орели! – крикнул он, даже не пытаясь скрыть отчаяние в голосе. – Весь день я готовился к разговору с вами, но Судьба распорядилась иначе! Сегодня вы не услышите от меня никаких объяснений. Страшная беда нависла над нами, и если остались среди вас те, кто верит мне по-прежнему, я призываю их лететь со мной! Никого не хочу обманывать – я намерен спасти поселение Нижних орелей от гнева Тористина и тех, кого он сманил за собой, потому что никогда мы не оскверняли себя насилием и разбоем. И, пока я правлю вами, пока я Великий Иглон…

Он запнулся, осмотрел молчаливую площадь и закончил, уже тише:

– Не допущу этого, даже если придется лететь одному.

После этих слов Донахтир взмыл в воздух и, не оглядываясь, полетел.

На ступенях дворца уже стояли его братья, Ольфан и освободившиеся саммы. Все они распахнули крылья в полной готовности следовать за своим Правителем, и Донахтир благодарно им улыбнулся. Но, пролетая мимо, крикнул Ольфану:

– Дядя, ты останься! Должен же кто-то…

Он не смог договорить. Шум сотен хлопающих крыльев заглушил голос Великого Иглона и, обернувшись, Донахтир увидел, что за его спиной в воздух поднялись почти все его подданные. На площади остались только орелины и дети, все же взрослые орели спешили ему на помощь.