Невеста из ниоткуда Посняков Андрей

– От крапивы – да, цвет зеленый, яко трава, – Тимота улыбчиво закивал. – От дуба коричневатый, а от жимолости – желтый. Ну а красный аль небесный – у нас в этаки цвета не красят, то в землях дальних, чужих.

– Здорово!

Качнув головой, Женька тут же поинтересовалась насчет своих незадачливых пильщиков – мол, не видели ли? Не забыла и о парнях в казанке спросить… Ни Тимота, ни дружок его Путятко вразумительно на вопросы сии не ответили. Просто дернули шеями, словно застоявшиеся кони – дескать, не, не видали.

– Ну и плохо, что не видали, – вздохнула девчонка. – Жаль. Ладно, сама поищу. Только можно я с вами во-он до того мыса доеду? Ну, на лодейке прокатите?

– То как воевода скажет.

Воевода. Ага. Женька мыкнула – ишь, как их тут главный держит. В ежовых рукавицах! Поди, сухой закон и никаких девок, прокатит такой на ладье, ага, жди-дожидайся. Да и черт с ним, и без ладьи обойтись можно – тут и пешком-то всего ничего.

Направляемые умелыми взмахами весел ладьи разом свернули к берегу и почти одновременно ткнулись носами в песок… совсем невдалеке от той самой кручи, где еще вчера…

Ладно, уж чего теперь вспоминать-то? Еще хорошо, что так все закончилось, а то б привезли в город в наручниках и с мигалкой.

Народ среди реконов – реконструкторов старины, именно так – реконы – их называла Женькина общежитская подруга, Ленка-Рогведа, – подобрался осанистый, сильный. Все молодые парни да мужики, девчонок было не видно.

С первой ладьи ловко соскочил на берег какой-то плечистый тип с длинными, как у гориллы, руками, низким покатым лбом и всклокоченной черной бородищей, тронутой многочисленными серебряными волосками. Старый, лет сорока, но жилистый, сильный. На типе сем были одеты широкие синие шаровары, заправленные в какие-то кожаные полусапоги-полулапти с обмотками, да длинная темно-зеленая рубаха с серебристым узорочьем по вороту, рукавам и подолу, да отороченная рыжеватым мехом шапка. Слева, на кожаном – через плечо – ремешке висел меч в сафьяновых, оплетенных ремешками ножнах.

Похожие мечи, как заметила Женька, здесь имелись у многих, но далеко не у всех: кто-то обходился коротким копьем, кто-то секирой, а кто-то и вообще – обитой железьем дубиною. Луки тоже были. Со стрелами.

Поспешно вскочив на ноги, сидевшие у костра парни, поклонясь, доложились:

– Ушицы готовы, дядько Довмысл.

– Готовы так готовы, – не спуская глаз с девушки, хмыкнул Довмысл (вот чей голос Женька слышала ночью в шатре). – Поснидаем, да в путь. Поднажмем, так завтра к вечеру в Альдейге-Ладоге будем… С тобой же, дева, посейчас и порешим! Идем-ка… для разговору.

Воевода нехорошо прищурился и, обернувшись, махнул рукой:

– Подмогните девке!

Тяка не успела и слова сказать, как спрыгнувшие с ладьи дюжие молодцы, подхватив ее под руки, потащили следом за старшим куда-то в лес… на опушку, подальше от всех прочих.

Напрасно девчонка возмущалась:

– Эй, мать вашу так! Куда вы меня тащите? А ну, отпустите… Отпустите, кому говорю?!

Женьку поставили на ноги вовсе не по ее просьбе, а по знаку недобро ухмыльнувшегося Довмысла.

– Ну? – Тяка сверкнула глазами. – И что вам от меня…

Довмысл – воевода чертов! – неожиданно ударил ее по щеке, не то чтобы сильно, но больно, впрочем, сбитая с ног Женька сразу же свалилась в траву, откуда ее вытащили все те же парни – воины, блин, недоделанные – и по приказу своего чокнутого вожака грубо сорвали с девчонки одежду. Джинсы рванули так, аж треснули, что уж говорить о белье!

– У-у-у! – силясь вырваться, завопила Тяка. – Помогите-е-е! Эй, кто-нибудь… Эй…

И снова нарвалась на удар! На этот раз – ногой в бок.

Больно было до ужаса, несчастная девчонка согнулась, заплакала:

– Сволочи-и-и-и…

Вот ведь попала! Одни психи кругом… – глотая слезы, Женька все же соображала, что делать: надо этим психам долбаным не перечить и при первом же удобном случае бежать со всех ног!

К ужасу своему, Тяка примерно знала, что сейчас последует… и даже не примерно, а точно! Сейчас… вот сейчас…

Приготовилась уже к худшему… однако ошиблась: вместо того, чтоб снять штаны да оприходовать попавшую в лапы девку, Довмысл неожиданно выхватил меч, приставив его к шее пленницы.

– Я бы мог убить тебя сейчас.

Женька стиснула зубы – уж с этого станется!

– Пронзить мечом, сжечь, утопить, отдать для забавы гридям… Веришь?

Глаза при этом у «воеводы» были таки-и-е! Точно, псих! Конченый! Тяка слыхала как-то от той же Рогведы-Ленки о том, что люди с неустойчивой психикой, бывает, принимают средневековые игрища за реальность – так и живут. Вот ведь угораздило столкнуться…

– Ай… больно же! – Женька вскрикнула – острый клинок рассек, расцарапал кожу до крови.

– Еще не так будет, – хмуро пообещал псих. – Сказывай – кто ты? Какого роду, племени?

– Мы так просто, с друзьями… тут… – заканючила девчонка.

– Где отец твой?

– Умер давно.

– Та-ак. А в роду старший кто?

– Какой еще старший? Дед? Так нет его.

– Ладно!

Сунув меч в ножны, Довмысл приказал парням положить пленницу на траву и сам присел на корточки рядом. Видать, надоело стоять.

– Поверните ее спиной!

Женька похолодела – вот оно, началось! Сейчас… в извращенной форме. Ой, мама, вот, блин, влипла-то! Ну почему она такая невезучая, Господи-и-и?

– Что такое кровавый орел, ведаешь? – тихо, почти ласково спросил псих.

– Какой еще орел, у-у-у…

– Не ной! Это когда человеку взрезают мечом спину, потом выламывают ребра, вытаскивают наружу легкие. Мучительная, злая смерть! Хочешь испытать?

– Не-е-ет! – Девушка дернулась, почувствовав спиной холодное лезвие. – Что вам от меня надо-о-о-о-о?

– Покорности! – резко промолвил Довмысл. – Хочешь жить – как скажу, делай!

– Я согласна, согласна!

Лишь бы уговорить, лишь бы этот чертов псих ей поверил, лишь бы… Ну, что там он заставит-то? Групповой секс? Минет? Да лишь бы не убил, не изувечил – а ведь, похоже, может!

– Тогда слушай и запоминай. Как тебя там раньше звали – забудь, весь свой род – забудь, тем более, похоже, у тебя его и нету, приблуда ты, изгойка никому не нужная. Так и сгинешь. А можешь княжной стати!

– Княжной?!

– Слушай, что говорю. Запоминай. Звать тебя – Малинд, Малинда. Ты – из рода кайванов, могучего племени весь, младшая дочь их князя Таумярга.

– Ма-линд – береговая ласточка, – тихо пробормотала девчонка. – Таумярг… лук мокрый… мокрый лук…

– Вижу, ты понимаешь речь веси. – Довмысл довольно кивнул.

– Я ж на инязе училась. Финно-угорскую филологию сдавала… зачет.

– Славно, славно… Про родичей твоих Стемид ведает, – воевода кивнул на одного из парней – Женьку так и не отпускали, придавив крепкими ладонями спину.

– Стемид и расскажет, а ты запоминай. После князю будешь рассказывать, коли спросит!

Длиннорукий псих расхохотался, наконец-то засунув меч в ножны.

– Какому еще князю? – все ж полюбопытствовала пленница.

– Нашему князю, киевскому, великому хакану Святославу, сыну славного Ингваря-конунга! Ведаешь про такого?

– Еще бы!

Так вот, значит, у них какие игрищи. Святослав, походы на хазар, что там еще? Набеги на Византию. ЕГЭ по истории Женька сдала неплохо, правда, сейчас уже многое подзабыла, но кое-что все же помнила – про Святослава, про Ольгу, про Игоря – как его древляне казнили.

А… а вдруг… Вдруг это никакие не психи? А самые настоящие обитатели десятого века! Куда она, Женька, каким-то неведомым образом вдруг провалилась. Заклятье! Заклятье, блин! «На отворение врат». Ну, бабуля, подсуропила… Вот куда врата-то открылись! В десятый век. По всему – так выходит… И все же до конца не верилось… не хотелось верить.

– Боги милостивы к тебе, дщерь, – между тем, продолжал воевода. – Женой Святослава, великого хакана русов, будешь! Но удержи тебя боги признаться ему, кто ты такая на самом деле есть. Князь на расправу крут – живо прикажет содрать с живой кожу. Поняла все?

– Да поняла уже! – взорвалась Женька. – Что я, тупая, что ли? Звать меня Малинда, я – дочь вепсского… весянского князя, везут меня князю Святославу в жены. Чего непонятного-то?

– Добро. – Довмысл ухмыльнулся, провел жесткой ладонью по голой Женькиной спине, хмыкнул, но тут же отдернул руку, сам себя отругал: – Цыть, похотливец старый! Чай, в Ладоге-то дев купим, недолго ждать.

– Да, в Альдейгюборге красивых рабынь хватает, – промолвил до того молчавший Стемид. Сказал не по-русски, точно, но Женька все поняла, хотя вроде и не должна была бы понимать.

Наговор бабусин помог? «Во языцех ведати».

– Одежку твою изгойскую мы спалим, – негромко продолжал воевода. – Но – после, в Ладоге, там и новую сладим. Пока же с нами на ладье поплывешь, шатер для тебя разобьем, там и сиди, не высовывайся. Знай – приглядывать за тобой есть кому. Бежати вздумаешь – стрела достанет. А девку мы в Альдейге новую купим.

– Нет, нет, – Женька поспешно кивнула, упершись лбом в траву. – Я согласна, согласна, в княжнах-то ведь не в холопах – хорошо даже!

К чему спорить, когда сила не твоя? Лучше для виду во всем соглашаться, а то ведь прибьют или покалечат, что с них взять-то? Десятый век, господи! Или все же – психи? Нет, не может быть, чтобы все. Вон, Путятко с Тимотой – ничего, вроде парни нормальные. Хотя… Женька где-то в Интернете читала, что люди, страдающие вяло текущей шизофренией, очень часто имеют какую-нибудь манию, в которой достигают изрядных высот, китайский язык учат или вот историческими реконструкциями занимаются, причем явно на очень высоком уровне – это ж видно! Все эти мечи, шлемы, кольчуги… Настоящие!!!! Нас-то-я-щие!

Правда, кольчуги Летякина из-за дальности расстояния – воины-то в ладейках сидели – не шибко-то хорошо разглядела, может, то и не кольчуги были вовсе, а просто выкрашенные серебрянкой свитера грубой вязки… Нет! Этим только ролевики грешат, всякие там толкиенисты и прочие эльфы-вампиры, как Ленка говорила, реконы – никогда, те все четко делают, как в давние времена было: ежели рубаха – так вручную на станке выткана, крапивой с квасцами выкрашена. Кто-то сам делает, кто-то покупает – тех, правда, не очень-то уважают, купить-то всякий дурак может, в Москве лавок полно, по Интернету торгуют – хочешь полный комплект викинга – пожалуйста, только бабосы плати. Женька не знала, сколько все стоит – меч, щит, кольчуга, – как-то не интересовалась, не спрашивала, однако полагала, что весьма и весьма прилично, вполне сопоставимо со стоимостью подержанного авто.

И все же, все же выходило, что… Десятый век, десятый!!!

Все эти мысли вихрем пронеслись в растрепанной голове поверженной в грязь девчонки, Довмысл же тем временем поднялся на ноги и махнул рукой второму парню, не Стемиду:

– Отведи ее на мою ладью, Всеславе. А мы тут пока помыслим еще…

– Эй, эй! – Тяка проворно вскочила на ноги. – Так, может, я оденусь уже?

– Одевайся. Живей.

О бельишке, конечно же, речи не шло – порвали, а жаль – ладно, что дорогое – красивое. С собой забрать да потом сшить? Тьфу… больно надо! Лучше уж купить новое.

Быстро натянув разодранные джинсы да свитер, Женька села наземь – завязать на кедах шнурки… тем самым вызвав неожиданный гнев «воеводы»:

– Сказал, на лодью – живо!

– А…

– Там и обуешься! Пшла!

Несмотря на все свое состояние, девчонка смотрела вокруг широко раскрытыми глазами: ну надо же, как здорово все, красиво! И ладьи эти с красными, навешенными на борта щитами, и воины – молодые мужики, парни. Все уже поели и теперь собирались в поход – кто-то даже натягивал кольчугу. Звякнула! Значит – железная, без дураков! Эх, позвонить бы…

– Иди уже, не то… – грубо подогнал Всеслав.

Правда, не толкнул – вел себя деликатно, даже поддержал под руку на узких сходнях, сопроводил в разбитый на корме небольшой шатер, шикарный – из какой-то блестящей ткани с затейливой арабской вязью.

Там пленница и расположилась, разлеглась на кошмах и снова принялась думать, внимательно прислушиваясь к тому, что происходит снаружи. А там звучали веселые молодецкие голоса, шутки, вот кто-то что-то уронил в воду – плеснуло, – рядом тут же с видимым удовольствием прокомментировали про дырявые руки, тут же грохнули смехом.

А вот запел рог, ладья дернулась – видать, сталкивали на глубокую воду. Столкнули. Сквозь приоткрытый полог Женька увидела оставшуюся за кормой полоску пены, а за ней – и другие ладьи. Как ловко гребли эти парни! По всему – тренировались изрядно, иначе б не смогли так. Вряд ли они психи… А может, вот прямо сейчас позвать на помощь, закричать?

Тяка попробовала – высунула из шатра голову:

– Эй!

Откуда-то взявшийся Стемид немедленно хлестнул девчонку ладонью по щеке и, забравшись в шатер, зашипел, держа пальцы на Женькином горле:

– Тебя придушить, что ли, щучья дочь? Чего разоралась? Уговор наш забыла?

– Пусти-и-и, – просипела пленница. – Я просто хотела попить спросить.

– Вон у тя в углу – жбан с водицей. Пей сколько хочешь и помни – вздумаешь орать – придушу!

Ах, вот, значит, как… Значит, они тут, рядом, здесь же сидят, на корме. Кричать, звать на помощь – себе дороже выйдет. Может, тогда просто выпрыгнуть – да в реку? Пусть и холодная водица, да ведь не море кругом – река, и не такая уж и широкая.

Догонят. Точно догонят, а то еще и стрелу пустят или копье бросят вслед. Не-ет, тут хитрее не днем – ночью. Как на стоянку встанем, так уйти – типа пописать, и деру! Еще лучше – под утро, чтоб сто раз подумали, что им важнее – беглянку по лесам искать или плыть себе спокойненько дальше?

С другой стороны – если десятый век, так куда бежать-то? И все же надо посмотреть, послушать… Может, не все еще потеряно?

Женька устроилась поудобнее и навострила уши, прекрасно помня так называемый эффект отсутствия (сама так прозвала!) – вот, если рядом с беседующими между собой людьми стоит обычная палатка, в которой кто-то есть, то снаружи-то кажется, будто и нету. Палатка и палатка, не человек, палатки никто не стесняется, все свои проблемы обсуждают в голос, такого иногда наслушаешься, хоть и не хотелось бы! Кстати, обратный вариант тоже верен – когда, наоборот, те, кто в палатке, проблемы обсуждают, едва не крича. Да даже и вполголоса – а все равно на весь лагерь слышно – стенки-то – тряпка, синтетика!

Вот и здесь, в шатре, надеялась Тяка кое-что интересное для себя подслушать, чтоб ей как-то из сложившейся ситуации нехорошей выбраться с наименьшими для себя потерями, а лучше – вообще без потерь. Уж ладно, разорванное бельишко не в счет, хоть и жалко – фирменное ж!

Притихла Женька, затихарилася – типа спит, сама же – ушки на макушке… И кое-что услыхала-таки! Уже и голоса различала, понимала, что кто кому говорит, благо беседующие расположились рядом, на корме, и голоса их были уже знакомы, по крайней мере один – гулкий, уверенный, с хрипотцой – Довмысла.

– Может, все ж другую купить, дядько? – спросил кто-то помоложе воеводы, скорее всего – Стемид. – Эта больно наглая. Не нравится мне, клянусь молотом Тора!

– Эту все воины наши уже видали, – возразил Довмысл. – А ту, утонувшую, и не видали почти – пуглива, из шатра-то не вылезала.

– Но, дядько, кто-то все же…

– Те, кто знает, с теми потом решим. А эту… Эта – изгойка. И вдруг княжной станет – не видел, как очи зажглись? А я вот заметил. С рабыней же купленной сызнова разговор зачинать надо, да не всякая девка еще подойдет. Сколько же их покупать, серебро тратить?

Послышался приглушенный смех:

– Ох, и прижимист ты, дядько Довмысле!

– Поживи с мое. К тому ж в Ладоге мы ее к волхвице одной сведем.

– К Урмане?

– К ней. Пущай поколдует. Скажет другую искать – тогда и поглядим невольниц, а эту – в Волхов.

– Эту, другую, – после недолгой паузы, заполненной криками чаек, вновь подал голос молодой. – Пусть хоть какая будет. Но там, в Киеве, когда на ложе княжье возляжет, не захочет ли нам отомстить?

– Не достанет: князь вечно в походах, и мы с ним.

– А коли вдруг родичи ее проведать приедут? Старцы весянские аль торговые гости? Увидят, а скажут – не та! Куда, мол, нашу княжну дели?

– Х-хо! – воевода хрипло хохотнул и помянул какого-то бога. – Ты думаешь, я о том не помыслил, Стемиде? Не увидят ее гости весянские, и нам она навредить не успеет! Старица Криневера на что? Изведет девку, к осени в могилу сгонит, а то и раньше! Пусть уж потом князь печалуется – то уж не наше дело. Померла и померла, мы ж живую и невредимую привезли, тако?

– Тако! Ну и мудр ты, дядько Довмысл.

– Я ж и говорю – с мое поживаху!

Ну, вот опять! Киев… князь… волхвица… Средневековье, блин, да к тому же – раннее! Быть такого не может… потому что не может быть никогда. И все же… все же было!

Помотав головой, словно отгоняя от себя невероятные мысли, Женька зевнула и закрыла глаза, чувствуя, как берет свое накопившаяся усталость, как наваливается сон, тянет в свои объятия…

Лица какие-то кругом замелькали, послышались голоса…

– Налейте, налейте еще. Не, не мартини – водки.

– Че, девчонки, закуска-та еще есть?

– Глянь в холодильнике.

– Пилите, пилите, парни!

– А вот и он – трелевочник.

– Давайте еще за бутылкой сходим. А то почти нет уже.

– Ловите их, ловите! У, ворюги!

– Старцы весянские…

– Малинда ты теперь. Ма-лин-да.

– Эй-эй, проснись, девка! Эй!

Кто-то грубо схватил Женьку за ногу, потянул…

– Ай! – Вздрогнув, девчонка открыла глаза. – Кто здесь?

– О! Гляди-ко, проснулась… Давай, вылазь – посейчас в лес тя отведут, дела свои сделаешь.

– Какие еще дела? А… пописать… Давно пора бы!

Пока двое молчаливых парней вели пленницу в ореховые кусты и обратно, та смотрела во все глаза, прикидывая, как лучше дать деру, и сожалея, что не удалось сбежать прямо сейчас – ребятки-то уж больно ретивые попались, далеко от себя не отпускали, прямо извращенцы какие-то… вуайеры, вот!

Вечерело. Светло-синее, тронутое легкими бежевыми облаками небо сияло оранжево-золотистым закатом, от высоких, насыпанных по обоим берегам реки курганов тянулись длинные черные тени.

К большому сожалению узницы, лагерь нынче не разбивали, шатров-палаток не ставили, лишь разложили костры да наскоро приготовили пищу – Женька и сама с видимым удовольствием похлебала принесенной ей на ладью ухи, две миски слопала – налимью и окушковую. Разные породы рыб здесь почему-то варили отдельно, наверное, по какому-нибудь старинному рецепту. Варили вкусно, хоть и почти без соли, зато с какими-то травами, с корешками.

– Спасибо, – протянув пустую миску Стемиду, поблагодарила Женька. – Жаль, без хлеба.

– Ничо, уж завтра в Альдейге хлеба-то наедимся. А пока дай-ко руки, свяжу.

– Да зачем связывать-то? Куда я от вас денусь? – начала было Тяка… Но тут же согнулась от полученного в правый бок удара.

Закусила губу, глотая злые слезы… Себя нужно было ругать – нечего прекословить воеводе. Сказал – вязать – так протягивай руки.

Поужинав, реконы сразу полегли спать, песен, как обычно, не пели, лишь, повернувшись к курганам, кланялись да что-то шептали – вероятно, молитвы.

Утром поднялись рано, на зорьке, двое парней снова отвели Женьку в орешник и следили так же пристально, как и вчера. Ну, за самим процессом, конечно, не посматривали, но находились рядом, Тяке казалось – она даже дыханье их слышала.

Ладно, не сейчас… Судя по всему, именно сегодня похитители (или все же – спасители?) собирались куда-то приплыть, то ли в какой-то город, то ли на свое сборище.

Еще ночью пленница проделала в шатре дырку – растянула неплотно сшитые полоски ткани в углу, теперь, когда ладьи пустились в путь, с любопытством осматривала тянувшийся слева берег, густо поросший хвойным угрюмым лесом, кое-где прерываемым опушками и березовыми да осиновыми рощицами. Попались две деревеньки, но из-за дальности расстояния – река-то расширилась – ничего толком было не разглядеть. А девушка все же где-то в глубине души надеялась увидеть… ну, хотя бы вышку сотовой связи! Вот увидеть ее… и все! И успокоиться уже…

Однако ж нет! Никаких вышек не было. Все чаще виделись сопки – явно рукотворные, погребальные курганы, насыпанные в незапамятные времена над могилами знатных воинов, пару раз проплыли мимо рыбаки – правда, какие-то зашуганные: завидев ладьи, сноровисто погребли к берегу. А вот снова потянулись избы, именно что избы – приземистые, крытые тесом постройки, окруженные жердяными изгородями. Рядом паслись коровы – целое стадо, лаяли, носились собаки, вот кто-то, подняв тучу пыли… проехал на скутере!!!

Не! Не на скутере! На лошади верхом проскакал!

Что-то показалось девушке странным, чего-то не хватало… Плеска волн, поднимаемых мерными взмахами весел. Но судно-то шло, и довольно быстро. Просто плыло по течению? Да нет, верно, подняли парус. Вот здорово, под парусом-то да на древней ладье – кому доводилось? Если б не сложившиеся обстоятельства, так и порадоваться можно было б.

А ведь сидевшие на веслах парни – радовались! Перекрикивались, шутили, смеялись, похоже, трудный поход подходил к концу… Ну, точно!!!

Женька углядела в щель крепостные башни и стены, сложенные из светло-серых камней, возле нее громоздились избы, какие-то длинные сараи, изгороди… коровы, опять ж, паслись… Точно, Средневековье. Такое ни на какие деньги не выстроишь, не воссоздашь.

Над головой что-то хлопнуло – как видно, спустили парус, ладья резко замедлила ход, повернула… Женька ахнула, увидев стоявшие у пристани корабли! Парусные – довольно большие – ладьи, лодки, их было довольно много, наверное, с полсотни. И почему-то ни одного катера! По пристани, по деревянным мосткам, прохаживались какие-то люди в старинных длинных кафтанах и плащах, в отороченных мехом шапках – и это несмотря на теплый майский денек. Имелись и воины в сверкающих на солнце кольчугах, в круглых железных касках, с круглыми же разноцветными щитами, с копьями.

Ну, ясно… Пленница совсем пала духом… Еще бы – десятый век. Да кто б такое выдержал-то?

Ладья приткнулась бортом к причалу, опустили сходни.

– Сиди пока, – заглянув в шатер, негромко бросил Стемид. – Жди.

Женька вскинулась:

– Эй! А чего ждать-то?

Парень не отвечал, верно, ушел куда-то, и пленница, живенько подняв ко рту руки, наконец развязала зубами узел – не особенно-то и сложный, обычный булинь. В темноте, правда, получилось его лишь ослабить, а вот сейчас…

Пора! Вон на пристани народу сколько – не меньше сотни.

Высунув голову из шатра, Женька быстро осмотрелась и, выскочив, побежала к сходням, оттолкнув попавшихся под руку парней. Оказавшись на пристани, заметила удивленный взгляд Стемида и, не раздумывая, бросилась к группе стоявших неподалеку молодых людей в синих плащах и с мечами.

Все же таилась еще где-то в глубине души надежда, что все это – не взаправду, понарошку, игра…

– Ребята, пожалуйста… Пожалуйста, помогите! Тут психи какие-то пристают…

Ой…

Что-то смачно прилетело в ухо!

От удара Женька полетела наземь, распласталась в пыли, корчась от боли. Парни – вот сволочуги! – захохотали, глядя на дувшего на кулак Стемида, рыжеватая бородка которого дрожала от злости.

– Твой, что ль, раб?

– Мой.

– Плохо ж ты его кормишь – тощой.

Ну, вот и вся помощь! Посмеялись обидно да еще и за мальчика приняли. Уу-у-у, гнусь!

– Ур-роды, вашу мать! – ругалась сквозь слезы Тяка. – Шизоиды долбанутые! Сукины коты!

– Идем, – Стемид рывком поднял ее на ноги. – Не хочешь ножа получить – слушайся. Эй… – он обернулся, позвал кого-то…

На Женькины плечи накинули длинный плащ, повели… У распахнутых ворот крепости – настоящих, как в фильмах! – толпилось довольно много людей, и никто не обращал на Женьку никакого внимания. А чего обращать-то? Тут все такие – в плащах, а некоторые и с мечами.

Нет, ну надо же – «раб»! Сволочи! Суки позорные! Козлы!

От полученного удара левое ухо горело огнем, в голове звенело, а перед глазами нет-нет да и пробегали разноцветные искорки – веселые такие, сверкали, словно бы издевались, мол, получила помощь, ага!

Между тем пленница и ведущие ее воины во главе со Стемидом, миновав ворота, прошли мимо рыночной площади, полной разнообразного торгующего и покупающего люда – опять же, все, как и положено, в древних одеждах, женщины в платках, девчонки – с косами, ни одной простоволосой Тяка не видела да, честно сказать, не очень-то и смотрела – голова гудела колоколом.

Свернули на малолюдную улицу, мощенную деревянными плашками, вокруг тянулись высокие – в полтора человеческих роста – заборы и даже вкопанные в землю бревна, как помнила Женька – такая штука называлась частоколом. А городок-то немаленький, гектаров десять уж точно будет…

– Стой.

Придержав пленницу за руку, Стемид долбанул кулаком в ворота. За частоколом послышался истошный лай, звякнула цепь – кто-то успокаивал пса, потом спросил недобро, кого, мол, там принесло?

– То я – Стемид, – без всякого почтения отозвался Женькин злопыхатель. – Отворяй, живо.

– Посейчас, посейчас, господине…

За забором забегали, засуетились, поспешно отворяя ворота. Едва вошли во двор, как вокруг столпились какие-то оборванцы, босые, в серых рубахах, словно сшитых из старых картофельных мешков.

– Слава великим богам за вашу удачу! – кланялись оборванцы.

Судя по внешнему виду и поведению, их социальное положение было куда ниже, нежели у Стемида и прочих.

За частоколом громоздились хоромы… Кажется, именно так называлась массивная двухэтажная постройка из трех примыкавших друг к другу срубов, рубленных в «обло» – круглыми бревнами. «Обло» и значило «круг», в отличие от квадратно-гнездовой «лапы», Тяка это хорошо помнила – достался как-то вопрос на туристском слете. Кроме хором на достаточно просторном дворе располагалось еще несколько строений – какие-то сараюхи, амбары, вросшие в землю подземлянки, – а также росли дикие яблони и терновник. Круто! Подняв голову, Женька поискала глазами «тарелку» и едва не споткнулась о высокую ступеньку крыльца.

– Эй, дщерь, не падай – зашибешься, – с усмешкой поддержал Стемид.

Тоже еще – джентльмен нашелся!

– Проходи, проходи в горницу. Тут покуда и побудешь, пока мы управимся. Чего надо ежели – слугу кликнешь.

Хлопнула за спиной дверь. Что-то глухо стукнуло. Они что, ее заперли, что ли? Пленница рванулась обратно, уперлась в дверь плечом… Увы! Все равно что с бычком трехлетком бодаться.

Ладно. Поглядим.

Узилище, куда привели Женьку, выглядело довольно просторным, раза в три больше, чем та комната, что девчонка когда-то снимала. Из мебели – длинный, сбитый из толстых досок стол, вдоль стен – широкие лавки, рядом – деревянный, окованный железными полосами сундук изрядных размеров, в углу – круглая, сложенная из обмазанных глиной камней печка… Неужели по-черному топится?! Точно, по-черному. Судя по копоти – дым вот в это оконце выходит. Узенькое – едва кошке пролезть.

Нет, а мебель-то, мебель! Почти как дома, то есть – на съемной квартирке в родном Крутогорске, уж там-то чего только не было! Старый скрипучий шкаф, смешное зеркало на тумбочке – трюмо, убогий торшер с треугольным столиком на облезлых рахитичных ножках…

Женька никогда бы, ни за что такую мебель бы не купила… да что там – купила, даром бы не взяла, даже если б навязывали, в ногах валялись, умоляли. Ну, так ведь не ее мебель, и комната эта, чай, не ее была, съемная, почти что задаром доставшаяся. Владелица, Анна Ивановна, дачница, неделю назад в деревню на все лето уехала, а комнату сдала. Так, за копейки сдала, не жадничала – чего выпендриваться-то, когда тут такой антиквариат да еще сосед – пьяница. Коммуналка. Нет, вообще-то сосед смирный, тихий был. Иногда, правда, гулеванил с приятелями-алкоголиками. Драться, правда, не дрались, но ногами топали шумно, орали что-то гнусными голосами, а иногда и кто-то из гостей – вряд ли сам сосед – в комнату к новой жиличке ломился. Сексу, наверное, восхотел на халяву, или просто так – познакомиться. Как-то даже пришлось пригрозить, мол, ежели что – так табуреткой по башке запросто! И врезала бы, не заржавело б, Женька всегда была девушкой решительной во всех отношениях: и с парнями, и просто – по жизни.

С любопытством распахнув сундук, Женька вытащила наружу какие-то пыльные выделанные шкуры, куски смотанных в рулон тканей… обычное полотно, льняное… О! А вот это необычное! На ощупь то ли шелк, то ли бархат – не поймешь. Материя тяжелая, плотная, очень красивая – золотистая с каким-то затейливым узором. Опять же, недешевая, верно! И вообще, далеко не бедный человек это все устроил. Это что же выходит, она, Летякина Евгения – этого неведомого олигарха пленница? Ага… счас!

Не обнаружив больше ничего интересного, девушка подошла к двери и, стукнув кулаком, громко позвала:

– Эй, кто тут есть-то?!

Ответом была тишина. Нет, сквозь узкое оконце со двора доносились чьи-то голоса и даже крики, только вот на Женьку никто не реагировал. Никак.

Пленница постучала еще, уже гораздо сильнее, едва не разбив кулаки в кровь. Закричала:

– Эй, мать вашу так, козлищи долбаные!

А вот эта ее эскапада почти сразу же увенчалась успехом – на крыльце послышались чьи-то торопливые шаги, что-то глухо скрипнуло, и дверь наконец-то распахнулась, едва не ударив девчонку по лбу.

– Звал, гостюшко? – поклонясь, осведомился тощий белобрысый пацан лет двенадцати, с плаксивым и каким-то угловатым лицом, босой… а грязные руки – в цыпках. Одет, однако же, как тут и полагается – в старинного покроя рубаху, правда, довольно грубую и особой свежестью не отличавшуюся.

– Не звал, а звала, – оскорбилась Тяка. – Глаза-то разуй, чудо!

– Глаза… разувать? Хо! Да ты дева!