Сигнал к капитуляции Саган Франсуаза
Что-то в его голосе ее тронуло. Должно быть, он ужасно одинок.
— Почему вы решили, что мне это все равно?
— Ведь вы интересуетесь только теми, кто вам нравится. Остальные вам только мешают. Разве не так? Но в нашем маленьком кружке оно даже к лучшему. Сможете сохранить себя чуть дольше.
Она слушала его и не слышала. Антуан затерялся в толпе, в этом лесу. Где же он? «Где ты, мой дурачок, мой любимый, мой Антуан? Где ты, мой долговязый? На что тебе твои золотистые глаза, если ты меня не видишь? Я же тут, совсем близко, милый мой, мой дуралей». На нее волной накатила нежность. Как там сказал Джонни? Это правда, она замечает лишь тех, кто ей нравится, А нравится ей Антуан. Ей так редко случалось точно знать, чего она хочет от жизни.
Джонни смотрел на нее с завистью и грустью. Он и вправду относился к Люсили с симпатией, ему нравилось, как она молчит, скучает, смеется. Теперь ему открылось ее новое лицо — помолодевшее, юное, почти свирепое; лицо, преображенное страстью. Он вспомнил, как когда-то, много лет назад, у него тоже был человек, значивший для него больше всего на свете. Его звали Роже. Когда Роже входил в гостиную, Джонни казалось, что он не то умирает, не то едва начинает жить. С любовью вечно так: никогда не знаешь, явь это или сон. А Антуан-то не терял времени даром! Он ведь только вчера попросил у него телефон Люсили. Спокойно, как нечто само собой разумеющееся, — разговор мужчины с мужчиной. Как ни странно, в их отношениях была своеобразная мужская солидарность. Поэтому Джонни и в голову не пришло рассказать про этот звонок Клер, хотя обычно он делился с ней всем, что могло ее заинтриговать. Были еще вещи, которых Джонни не делал, хотя видит Бог, жизнь трудная штука.
Порыва Антуана, к счастью, Диана не заметила. Как раз, когда Люсиль входила в гостиную, подол ее платья зацепился за круглый столик. Уильям недоумевал, отчего при упоминании о Фицджеральде этот молчаливый француз вдруг как-то дернулся. Но Антуан быстро совладал с собой, теперь он помогал Диане отцепить платье.
— У тебя руки дрожат, — сказала Диана громким шепотом.
Обычно на людях она обращалась к нему на «вы» — хотя бы для того, чтоб другой раз, как бы ненароком, сказать «ты». Последнее время такие «оговорки» случались все чаще, и это раздражало Антуана. Уже два дня его раздражало все: как она спит, как говорит, как двигается. Ему претила ее элегантность. Он ставил ей в вину уже то, что она живет на свете. И что без нее ему не попасть туда, где бывает Люсиль. Еще он злился на себя самого, что вот уже два дня не может заставить себя притронуться к ней. Скоро она встревожится. Никогда раньше он не манкировал мужскими обязанностями.
Чувственность в сочетании с безразличием помогали ему всегда быть на высоте. Ему и в голову не приходило, что, избегая постели, он вселяет в Диану определенные надежды. А то порой молчаливая бесстрастность этого опытного, исправного любовника ее почти пугала — в ней было что-то механическое. Любовь же цепляется за любую соломинку, толкует в свою пользу даже то, что, казалось бы, против нее.
Антуан высматривал Люсиль. Он знал, что она где-то рядом, и, как и час назад, следил за дверью. Тогда он ждал ее — теперь боялся, что уйдет. Он вздрогнул, услышав за спиной голос Блассан-Линьера. Антуан обернулся, улыбаясь пожал руки Люсили и Шарлю. Перед ним снова сияли ее счастливые глаза. Чтобы скрыть волнение, он закашлялся.
Блассан-Линьер обратился к Диане:
— Уильям приобрел ту картину Болдини, что я вам говорил. Уильям, вы должны нам ее показать.
На секунду взгляды Шарля и Антуана встретились. Затем Шарль удалился в сопровождении Дианы и Уильяма. Глаза у него были ясные, внимательные, абсолютно честные. Что это значит? Он просто несчастен или что-то почуял? Антуан еще не задавался этим вопросом. Пока его беспокоила только Диана, да и то не слишком. После гибели Сары он редко беспокоился о других. Теперь, оставшись с Люсилью, он спрашивал ее глазами, без слов: «Кто ты? Чего хочешь от меня? Что ты здесь делаешь? Зачем я тебе нужен?»
— Я уж боялась, мы никогда сюда не доберемся, — сказала Люсиль.
«Я ничего о нем не знаю, — подумала она. — Лишь то, как он занимается любовью. Почему наше чувство так неистово? Виноваты не мы, а те, что вокруг. Будь мы свободны, не на виду у всех, мы были б спокойнее, кровь не кипела бы так». Ей вдруг захотелось уйти от него к тем, кто пошел смотреть картину. Что за судьба их ждет? Сколько лжи и суеты замусорит их путь? Она взяла предложенную Антуаном сигарету, он поднес ей спичку. Прикуривая, она дотронулась до его руки. Случайное прикосновение заставило ее дважды опустить веки, словно что-то самой себе подтверждая.
— Вы придете завтра? — поспешно спросил Антуан. — В то же время?
Ему казалось, что, пока он не будет точно знать, когда сможет снова сжать ее в объятиях, ему не будет ни минуты покоя. Она кивнула. И сразу наступило такое успокоение, что он усомнился, правда ль ему так нужно это свидание. Он много читал и знал из книг, что тревога еще сильнее ревности подстегивает страсть. А еще знал, что стоит ему здесь, посреди гостиной, обнять Люсиль, и разразится скандал, случится непоправимое. И эта уверенность заменяла само действие, доставляя незнакомое прежде жгучее удовольствие: радость сокрытия тайны.
— Как дела, детки? Где наши друзья?
Звонкий голос Клер Сантре заставил их вздрогнуть. Она обняла Люсиль за плечи и рассматривала Антуана, как если б долго пыталась поставить себя на ее место и, наконец, это удалось. «Вот образчик женской солидарности», — подумала Люсиль, удивляясь, что это ее не раздражает. Антуану было очень к лицу его смущенно-решительное выражение. Вероятно, он слишком рассеян, чтоб долго лгать. Этот мужчина создан читать книги, гулять по Парижу, заниматься любовью, молчать; для чего угодно, только не для светской жизни. Он приспособлен к этому еще меньше, чем она. Ее безразличие и беззаботность все-таки довольно надежная броня.
— Уильям недавно купил Болдини, — он постарался изобразить светский тон, — Диана и Шарль пошли смотреть картину, Антуан впервые назвал Блассан-Линьера по имени и подумал: «Зачем обязательно фамильярничать с человеком, которого обманываешь?» Клер встрепенулась:
— Он купил Болдини? Где же он его раскопал? Я ничего не знала, — добавила она оскорблено, как и всякий раз, когда обнаруживалась брешь в ее системе информации. — Как пить дать, беднягу при этом обобрали. Только американец способен купить картину, не посоветовавшись с Сантосом.
Мысль о глупости и неосмотрительности бедняги Уильяма отчасти ее утешила, и она опять взялась за Люсиль. Не пора ли этой девчонке поплатиться за скрытность и дерзость, за пренебрежение правилами игры? Не отрывая глаз от Антуана, Люсиль улыбалась спокойно и умиротворенно. Женщина может улыбаться так лишь мужчине, с которым побывала в постели. «Когда же они успели? — лихорадочно принялась вычислять Клер. — Три дня назад, на ужине, между ними еще ничего не было. Трахались наверняка днем. Теперь в Париже никто не занимается любовью по ночам — к вечеру все так устают. К тому же каждому из них и без того есть с кем спать. Может, сегодня?» Она вглядывалась в их лица, пытаясь отыскать на них следы любовных утех. Любопытство подстегивало ее азарт. Люсиль прочла это по ее физиономии и не удержалась — прыснула. Охотничья стойка Клер сменилась кротким выражением: «Я все понимаю, все принимаю». Но усилия ее, как ни печально, пропали втуйе, похвальных стараний просто не заметили. Им было не до нее.
Глядя на Люсиль, Антуан смеялся вместе с нею. Он знал, после она объяснит свой неожиданный смех, — завтра, в его постели, в тот счастливый час, что следует за любовью. Он не спросил: «Чему вы смеетесь?» — и этим выдал себя. Так обнажаются многие тайные связи: незаданный вопрос, оставленная без внимания фраза, безобидные слова, служившие паролем для двоих, но сделавшиеся слишком приметными. И первый же свидетель их разговора, Клер, по этому смеху, по их счастливым лицам догадалась обо всем. Им же было все равно, они слишком радовались передышке, подаренной Болдини, — нескольким минутам, когда можно смотреть друг на друга и смеяться, не причиняя страданий двум другим. Присутствие Клер и остальных удваивало радость свидания, хотя они не признались бы в этом даже самим себе. Они были как два подростка в обществе взрослых, как люди, которым что-то запрещают, а они все равно делают и еще не наказаны.
Диана шла к ним, пробираясь через толпу. Ей поминутно приходилось останавливаться, отвечая на приветствия и комплименты своих галантных приятелей. Она прокляла все на свете. Когда ей целовали руку, она готова была ее отдернуть. И чуть не сквозь зубы отвечала на вопросы. Диана страдала. Она пробиралась через «Как дела, Диана?», «Вы прекрасно выглядите, Диана», как через дремучий лес, цепляющий ветками, мешающий идти. Она" стремилась скорей вернуться на то проклятое место, где оставила любовника с нравящейся ему женщиной. В эти минуты она ненавидела Шарля, Болдини, Уильяма. Последнего — за бесконечный и путаный рассказ о том, как он покупал картину. Развез целую эпопею: ну, разумеется, он купил ее за гроши, продавец ни черта не смыслит в живописи. Диану всегда бесила страсть богатых выгадать на покупке, выцарапать скидку у знаменитых портных или у Картье. Слава Богу, она не из их числа. Ее смешили светские дамы, обхаживающие своих поставщиков ради скидки, без которой вполне могли обойтись. Надо будет рассказать об этом Антуану, это его рассмешит. Светская жизнь всегда забавляла его. По любому поводу он вспоминал Пруста. Диану это немного коробило — у нее было мало времени для чтения. А вот Люсиль наверняка читала Пруста, у нее на роже написано. Да уж, Шарль не перетруждает ее, можно и с книжкой поваляться. Диана спохватилась: «Господи, что я несу! Разве невозможно стареть, не впадая в вульгарность?» Диана страдала. Диана улыбалась. Диана даже подмигнула в ответ на подмигивание одного из гостей. Готовая всех смести на пути, Диана продолжала бесконечный бег с препятствиями. Скорей, скорей к Антуану. Она услышала, как он смеется своим низким голосом, и ей стало невыносимо больно. Диана сделала еще шаг и даже зажмурилась от облегчения: он смеялся с Клер, а Люсиль стояла к ним спиной.
Глава 9
— По-моему, прием получился какой-то сумбурный, — заметил Шарль. — Пить стали слишком много, что ли,
Автомобиль медленно катил по набережным. Моросил дождь. Люсиль по своей привычке высунула голову в окно, подставив щеки и лоб прохладным каплям. Она вдыхала запахи Парижа, апрельской ночи. Она вспоминала несчастное лицо Антуана, когда они вежливо прощались полчаса назад, от этого воспоминания сладко щемило сердце.
— Людям становится все страшнее жить, — бодро заявила она. — Они всего боятся: боятся старости, боятся потерять то, что имеют, и не получить, чего хочется, боятся скуки и боятся казаться скучными. И психуют. Все из-за своей жадности как с ума посходили.
— Вас это забавляет?
— Порой забавляет, а порой злит. А вас?
— Я мало в этом смыслю. Вы же знаете, я сроду не интересовался психологией. Просто замечаю, что все чаще незнакомые люди бросаются мне на шею, вижу все больше пьяных.
Не мог же он ей сказать: «Я интересуюсь только вами. Думая о вас, я целые часы провожу в дебрях психологии. Я тоже свихнулся. Я тоже, именно вот так, боюсь потерять, что имею, я тоже психую, я тоже алчу».
Люсиль подняла стекло и взглянула на Шарля. Внезапно ее залила щемящая нежность к нему. Ей захотелось разделить с ним то жгучее счастье, что пронзало ее при мысли о завтрашнем дне. «Сейчас одиннадцать вечера, через семнадцать часов я буду у Антуана. Если утром подольше поспать, ждать останется совсем немного». Она положила ладонь на руку Шарля. У него были красивые руки, породистые, ухоженные. На них уже появилось несколько коричневых старческих пятнышек.
— Как вам понравился Болдини?
«Она думает доставить мне этим удовольствие, — с горечью отметил Шарль. — Знает, что я люблю живопись. Но ей и в голову не приходит, что мне уже пятьдесят, и я несчастен как никто на свете».
— Довольно хорош. Работа его лучшего периода. Уильям купил ее за бесценок.
— Уильям вечно все покупает за бесценок, — усмехнулась Люсиль.
— То же самое сказала Диана, — заметил Шарль. Повисло молчание. «Ну что я замолкаю всякий раз, как речь заходит о Диане или об Антуане, это просто глупо, — подумала Люсиль. — Если б я могла сказать ему правду: да, Антуан мне нравится, мне хочется смеяться с ним, целовать его. Но ведь немыслимо сказать такое мужчине, который тебя любит. Ему было бы легче узнать, что я с Антуаном сплю, чем видеть, как мы вместе хохочем. Для ревности всего страшней смех».
— Диана стала какая-то странная, — выдавила она. — Мы болтали с Клер и Антуаном, она вошла в гостиную, и у нее был такой взвинченный, такой потерянный вид, что мне стало за нее страшно.
Она натянуто улыбнулась. Шарль повернулся к ней:
— Страшно? Вы хотели сказать — жалко?
— Да, — спокойно ответила она, — и жалко тоже. Для женщины приближение старости — тяжелая вещь.
— Для мужчины тоже, — вырвалось у Шарля, — я вас уверяю!
Они принужденно засмеялись, и от этого смеха обоим стало не по себе, «Пусть так, — закрыла глаза Люсиль. — Будем избегать опасных тем, будем шутить, сделаем все, как он хочет. Но завтра в четыре, что б ни случилось, я снова буду с Антуаном».
Люсиль всю жизнь ненавидела жестокость, но сейчас ничего не могла с собой поделать.
Ничто на свете, ни мольбы, ни слезы, не в силах остановить — ее. Завтра она вновь обретет Антуана, его тепло, его дыхание, его голос. Обычно планы ее зависели от погоды, от настроения. Сейчас она сама на себя дивилась. Она и не подозревала, что способна так страстно желать. Она любила всего раз, в двадцать лет, и любила несчастливо. С тех пор в душе ее засело настороженное отношение к любви. Почти так же она относилась к религии: растраченные впустую эмоции. И вот на ее жизнь обрушилась любовь во всем цвету, переполненная счастьем. Казалось, человеческое тело просто не в силах вместить столь огромное, бескрайнее, победительное чувство. Обычно она не замечала ход времени, дни незаметно пролетали мимо, и она смотрела им вслед без тени сожаления. Теперь она боялась: хватит ли всей ее жизни на любовь к Антуану.
— Люсиль, у меня дела в Нью-Йорке. Составите компанию?
Шарль произнес это очень спокойно, как если бы ее согласие подразумевалось. Вообще-то Люсиль любила путешествовать, и Шарль это знал. Она отозвалась не сразу:
— Почему бы и нет? А надолго? — «Невозможно, — лихорадочно стучало в висках, — невозможно. Я не выживу и десяти дней без Антуана. Шарль слишком поздно взялся ставить мне условия или слишком рано. И как ни крути, это чересчур жестоко. Я не променяю комнаты Антуана на все города мира, не надо мне других путешествий, других открытий, кроме тех, что мы совершим вдвоем в темноте его комнаты». Воспоминание взволновало ее, она снова отвернулась к окну.
— Дней десять — пятнадцать, — ответил Шарль. — Весной Нью-Йорк просто очарователен. Вы его видели только зимой. Помните, у вас от холода даже носик посинел. Вид был как у взъерошенного воробья, а в глазах упрек, точно это я нарочно устроил морозы.
Он засмеялся, в голосе слышались нотки нежности и ностальгии по тем счастливым временам. Люсиль вспомнила, что прошлой зимой в Нью-Йорке и правда была страшенная холодрыга, но никаких нежных воспоминаний у нее при этом не всплыло. Только мелькали какие-то бесконечные переезды на такси из отеля в ресторан и обратно. Всякие романтические, душещипательные воспоминания обычно приходились на долю Шарля. Вдруг ей стало стыдно: даже по части чувств она живет за его счет! Это смущало больше всего. Она не хотела, чтобы Шарль из-за нее страдал, не хотела лгать, не хотела говорить правду. Ей хотелось, чтоб он обо всем догадался сам, и ничего не надо было объяснять. Люсиль была чудовищно малодушна.
Они встречались два, иногда три раза в неделю. Антуан пускался на всякие ухищрения, чтобы сбежать с работы. Люсили было проще: Шарль не имел привычки выспрашивать, как она проводит дни. Едва переступив порог его комнатушки, они, дрожа, погружались в темноту. У них почти не оставалось времени на разговоры. Тела их познавали друг друга с такой жадностью, что все вокруг словно исчезало. Расставшись, они тщетно пытались воссоздать в памяти подробности свидания, припомнить хоть слово, хоть один жест. Они покидали друг друга, как лунатики, почти рассеянно, но часа через два уже не в состоянии были думать ни о чем другом, кроме новой встречи — единственной истины, единственной реальности в мире. Все остальное — пустыня. Ради грядущего свидания она научилась следить за временем, только из-за него они замечали других людей — ведь те были препятствием на их пути. Собираясь к Антуану, Люсиль раз по шесть проверяла, не забыла ли ключи от машины, раз десять прокручивала в уме маршрут, раз сто смотрела на часы — это она-то, всегда относившаяся ко времени столь пренебрежительно. Антуан с утра твердил секретарше, что у него в четыре деловая встреча. Он выходил с работы без четверти четыре, хотя жил в пяти минутах ходьбы от издательства. Оба добирались до места едва живые от переживаний. Она — потому что по пути угодила в пробку. Он — из-за того, что еле отделался от назойливого автора. Со вздохом облегчения они бросались друг другу в объятия, как если бы избежали смертельной опасности. Все, чем они рисковали, — пятиминутное опоздание.
В миг наслаждения у них вырывалось: «Я люблю тебя», но только в эти миги. Иногда, в наступившей передышке, Антуан склонялся над Люсилью и, гладя по щеке, нежно шептал: «Ты мне нравишься». Она улыбалась, и он признавался ей, как бесит его эта улыбка, если она адресована другому. «Когда ты улыбаешься, у тебя такой беззащитный вид. Мне становится страшно», — объяснял он. «Обычно я просто думаю о чем-то своем, а улыбаюсь из вежливости. И вид у меня никакой не беззащитный, а отсутствующий». — «Кто тебя знает, о чем ты думаешь, — возражал он. — Иногда, кажется, будто ты что-то замышляешь или скрываешь, словно у тебя какой-то секрет». — «У меня действительно есть один секрет, Антуан…» Положив голову ему на плечо, она шептала: «Не надо много думать, нам так хорошо». И он замолкал. Он не решался сказать того, что мучило его, что без конца вертелось в мозгу бессонными ночами рядом с Дианой, притворившейся спящей. «Так больше не может продолжаться. Почему мы не вместе?» Беспечность Люсили, ее умение отгораживаться от любых проблем порой его обескураживали. Она не желала говорить с ним о Шарле, не хотела строить планов. Неужели ее удерживает с Блассан-Линьером расчет? Но она казалась такой свободной. Она уклонялась от любых разговоров о деньгах. (Видит Бог, никто не говорит так много о деньгах, как богачи.) Антуан не мог поверить, что она способна хоть на что-то из корысти. Она говорила: «Люблю жить налегке. Ненавижу собственнические инстинкты». Она говорила: «Я по тебе соскучилась». У Антуана в голове не укладывалось, как все это может сочетаться. В глубине души он надеялся, что все решится само собой. Например, их застукают вместе и случай совершит мужской поступок за него. Он презирал себя за это — при всей своей беспечности и чувственности Антуан не был чужд морали.
Такого, как с Люсилью, он никогда прежде не испытывал, но увлечений пережил много. Запоздалое раскаяние окрасило его связь с Сарой в трагические тона. Он вообще легко становился жертвой самокопаний, был одинаково готов и к счастью, и к несчастью. Люсиль оставалась для него загадкой. Он не мог понять, что, в отличие от него, она любила лишь раз, десять лет назад, успела забыть это чувство, и их любовь кажется ей чудесным, неожиданным, хрупким подарком, что она не хочет загадывать о будущем из чувства, близкого к суеверию. Она любила ждать его, скучать по нему. Прятаться ей нравилось меньше, чем понравилось бы жить с ним открыто. Каждая минута счастья казалась самодостаточной. В последнее время ее стали умилять наивные песенки о любви, но, слушая их, она никогда не примеривала к себе звучавших там слов о «единственной» и «вечной» страсти, За главное жизненное правило она взяла никогда себя не обманывать. Ей даже казалось, что из-за этого она нередко впадает в цинизм. Будто способность трезво судить о своих чувствах непременно приводит к цинизму, а все эти любители романтики не передергивают и так уж держатся своих возвышенных правил в реальной жизни. Она любила Антуана, но была привязана к Шарлю. Антуан сделал ее счастливой, но ей не хотелось сделать несчастным Шарля. Она много думала о них двоих, а о себе слишком мало, чтобы почувствовать к себе презрение за неспособность сделать выбор. Она смутно понимала, что поступает жестоко, но счастье все равно переполняло ее.
Что она не утратила способности страдать, Люсиль обнаружила совершенно случайно.
Они с Антуаном не виделись уже три дня — перипетии светской жизни разнесли их по разным гостиным. На четыре у них было назначено свидание. Люсиль пришла вовремя и удивилась, что Антуан не открыл ей дверь. Впервые она воспользовалась ключом, который он ей дал. Комната пуста, ставни открыты. На миг ей почудилось, что она не туда попала — Антуан всегда закрывал ставни и зажигал маленький ночник, освещавший только кровать и кусочек потолка. Она с любопытством прошлась по комнате, такой знакомой и такой чужой, пробежала глазами по корешкам книг, подобрала с пола галстук, принялась рассматривать очаровательную и насмешливую картину начала века, которой прежде не замечала. У нее было чувство, будто она вторглась в квартиру чужого мужчины, неведомого молодого холостяка, живущего на скромную зарплату. Кто он, откуда, кто его родители? Был ли он счастлив в детстве? Она присела на кровать, вскочила, подошла к окну. Она казалась себе нескромной. Впервые она подумала об Антуане как о другом человеке. Она знала его руки, губы, глаза, его тело. Но этого ведь мало. Уже четверть пятого, они не виделись три дня. Его все не было, телефон молчал. Люсиль прошлась по мрачноватой комнате, взялась за книгу, но сразу отложила. Если не может прийти, хоть бы позвонил! Она сняла трубку в надежде, что аппарат сломан, но услышала гудок. А может, он просто не захотел? При этой мысли она застыла в неестественной позе, как смертельно раненные солдаты на старинных гравюрах. В памяти вихрем пролетали обрывки их встреч: то, что выглядело упреком, могло оказаться скукой. А мягкость, объяснима желанием скрыть горькую правду: он не любит ее. Она вспоминала, как и что он ей говорил, выискивая в словах признаки безразличия. «Что ж, он меня не любит», — произнесла она вслух. Люсиль сказала это спокойным голосом, но фраза тут же обрушилась на нее, как удар хлыста, ею самою занесенного. «Как же я буду жить, если Антуан не любит меня?» Жизнь вдруг показалась ей пустой, унылой и безрадостной, вроде покрытой пеплом каменной равнины в Перу на любимой фотографии Антуана.
Люсиль стояла посреди комнаты, ее била дрожь. Это было так мучительно, что она принялась сама себя утешать.
— Спокойнее, — сказала она вслух, — спокойнее.
Она обращалась к своим душе и телу, точно к паре испуганных лошадей. Ничего не получалось. Она обхватила плечи руками и, уткнувшись лицом в подушку, простонала: «Антуан, Антуан». Она удивлялась самой себе, она и не знала, что способна испытывать такую боль. Она уговаривала себя: «Не сходи с ума», но другой голос все громче кричал: «Дура, как ты будешь жить без золотистых глаз Антуана, без его голоса?» В церкви по соседству прозвонили пять часов.
Ей чудилось, что это в ней самой бьет жестокий и безумный колокол. В эту секунду в дверь влетел Антуан и бросился на кровать. Люсиль все-таки дождалась его! Он чувствовал себя несказанно счастливым, целовал ей лицо, волосы и на чем свет стоит клял своего шефа, от которого не мог избавиться битый час. Прижавшись к нему, она шептала его имя. Она никак не могла поверить своему счастью. Выпрямившись, она села на край кровати спиной к нему.
— Знаешь, Антуан, — сказала она, — я, кажется, люблю тебя по-настоящему.
— Я тоже, так что это весьма кстати.
Минуту они задумчиво молчали. Потом Люсиль снова повернулась к нему и серьезно смотрела, как склоняется над ней лицо мужчины, которого она любит.
Глава 10
Двумя часами позже, выходя из его дома, утомленная любовью и с пустой головой, она подумала, что это был просто нервный срыв. И решила побольше спать, меньше пить, вести здоровый образ жизни. Она слишком привыкла быть сама по себе, чтобы легко смириться с мыслью, что кто-то мог стать для нее столь необходим. Ей казалось, такая зависимость еще хуже одиночества. Она ехала по набережным. Стоял теплый вечер, в воде отражались огни, было такое впечатление, словно светится сама река. Она улыбалась своим мыслям. «Что на меня нашло? В мои-то годы. В моем положении». В конце концов, она ведь женщина на содержании, а значит, циничная женщина. Эта мысль рассмешила ее. Мужчина за рулем соседней машины улыбнулся ей. Она рассеянно ответила на улыбку и снова погрузилась в свои размышления. «Кто я?» Ей было совершенно безразлично, что о ней думают окружающие. Копаться в себе она уже давно отвыкла. Ну и что? Может, это признак отупения?
Раньше, в юности, она много читала. До того, как поняла, что счастлива. Раньше она задавала себе много вопросов. До того, как стала красивой, ухоженной, хорошо одетой домашней зверушкой. До того, как научилась избегать любых осложнений. У нее был своеобразный предлог не задумываться о будущем: короткая линия жизни. Когда-то давно ей нагадали раннюю смерть. Так она и полагала, беспечно примирившись с судьбой. А вдруг случится дожить до старости? Она попробовала представить себя старой, брошенной Шарлем, бедной, добывающей хлеб насущный тяжким трудом. Но напрасно пыталась она запугать себя этими картинами. Что бы с ней ни случилось, Сена у Гран Пале останется все так же сверкать золотом. И это представлялось ей самым главным в жизни. И еще ей казалось, что она может обойтись и без дорогого автомобиля, и без манто от Лароша. Та же мысль приходила в голову Шарлю, и это его расстраивало. Как всегда после свидания с Антуаном, на нее накатила волна нежности к Шарлю, ей захотелось поделиться с ним своим счастьем.
Она не могла подумать, что как раз в эти минуты Шарль, привыкший, что в дневные часы она почти никогда не выходит из дома, метался по квартире, точно зверь в клетке — как она сама три часа назад, мучаясь: «А вдруг она не придет?». Она никогда об этом не узнает. Когда Люсиль вошла, Шарль с «Мондом» в руках лежал на диване: он слышал, как она подъехала.
— Хорошо прошел день? — спокойно спросил Шарль. Она нежно поцеловала его в щеку. От него пахло ее любимым одеколоном. Надо купить такой же Антуану.
— Хорошо, — ответила она, — только мне стало страшно…
Она спохватилась. Ей хотелось поболтать с Шарлем, все ему рассказать. У нее чуть было не вырвалось: «Мне стало страшно, что Антуан не придет, я испугалась, что люблю его». Но так нельзя говорить. И не с кем поделиться переживаниями этого страшного дня. Она не любила открывать сердце и никогда о том не жалела. Сегодня ей впервые сделалось грустно, что не с кем поговорить по душам.
— …мне стало страшно, что я оказалась в стороне…
— В стороне от чего?
— От жизни. Такое чувство, словно она проходит мимо. То, что люди называют жизнью. Шарль, скажите, неужели правда необходимо любить, страдать в любви, работать, заботиться о деньгах, — неужели без всего этого жизнь не бывает полной?
— Вовсе нет, — ответил Шарль. — По крайней мере, если вы и без того счастливы.
— Так вы считаете, это возможно?
— Вполне.
Что-то в его голосе, какая-то странная, отрешенная интонация, растрогало Люсиль.
Она подсела к нему на диван и стала гладить это красивое усталое лицо, Шарль закрыл глаза, на губах блуждала улыбка. Люсиль показалась себе доброй, способной сделать его счастливым. Она гнала мысль, что доброта эта проснулась в ней потому, что Антуан пришел. Что, не приди он, она бы возненавидела Шарля. Когда мы счастливы, все окружающие кажутся нам пусть второстепенными, но соучастниками нашего счастья. Только потеряв его, мы понимаем, что то были лишь случайные его свидетели.
— Что мы делаем нынче вечером? — поинтересовалась она.
— Мы приглашены на ужин к Диане, разве вы забыли?
В его голосе прозвучало недоверие и радость. Она поняла, почему, и покраснела. Ответив «да», она бы сказала правду, но в то же время и обманула б его. Не могла же она заявить: «Я забыла про ужин, но не про Антуана. Я сейчас от него. И завтра у меня с ним опять свидание».
— Про ужин я помнила, но позабыла, что у Дианы. Какое мне платье надеть?
Она с удивлением обнаружила, что предстоящая встреча с Антуаном ее не радует. Скорее даже раздражает. Сегодня чувства ее достигли такого накала, что ей казалось, чаша переполнена (если так можно сказать о чувствах). Она предпочла бы поужинать с Шарлем вдвоем, И уже открыла рот сказать ему об этом, но передумала: это посеяло бы напрасные надежды. Она не хотела ему лгать.
— Вы собирались что-то сказать?
— Уже забыла.
— Когда вы размышляете на отвлеченные темы, вид у вас еще более безалаберный, чем обычно.
— Обычно я кажусь безалаберной?
— Ужасно. Я бы, например, не отпустил вас одну путешествовать. Через неделю б я нашел вас где-нибудь на полпути в зале для транзитных пассажиров. Рядом — стопка прочитанных книг, и все местные бармены успели стать вашими приятелями.
Он обсуждал эту перспективу с такой искренней тревогой, что она расхохоталась. Он считал ее абсолютно не приспособленной к жизни. Пожалуй, вот это всего сильней привязывало ее к Шарлю. Именно это, а вовсе не его достаток. Он принимал как должное ее безответственность, он поддерживал выбор, бессознательно сделанный ею лет пятнадцать назад: никогда не расставаться с детством. Антуана же это выводит из себя. Созданный ею собственный образ вполне совпадает с тем, какой ее видит Шарль. Он его устраивает. Как знать, не окажется ли это сильнее страсти, если ради нее надо всем этим жертвовать?
— Давайте выпьем виски, я устал, просто с ног валюсь, — предложил Шарль.
— Полина мне не позволяет пить. Попросите двойную порцию, я глотну у вас из стакана.
Шарль улыбнулся и позвонил. «Ну вот, я уже начинаю разыгрывать маленькую девочку. Еще немного, и заведу себе кукол и плюшевых мишек». Она потянулась, прошла к себе и, глядя на свою кровать, подумала: настанет ли день, когда она проснется рядом с Антуаном?
Глава 11
Гостиная Дианы утопала в цветах. Было тепло, так что высокие окна оставались распахнутыми. Но в обоих каминах пылал огонь. Люсиль это сочетание показалось восхитительным. Она то подходила к окну подышать запахами улицы, предвещавшими лето — пыльное, жаркое, томное лето, — то возвращалась к камину с его ароматом горящего дерева. Этот терпкий запах напоминал ей Солонь, куда они с Шарлем прошлой осенью ездили на охоту.
— Дивная мысль — соединить два времени года, — улыбнулась она Диане.
— Да, только весь вечер чувствуешь себя не по погоде одетой.
Люсиль рассмеялась. Она смеялась искренне и заразительно, говорила с Дианой без тени смущения, и Диане стало стыдно за свою ревность. Люсиль изумительно держится, так не бывает, когда у человека совесть нечиста. У нее, положим, и впрямь такой же рассеянный и отстраненный вид, как и у Антуана, но почему бы этому не быть единственным, что у них общего? Да и Блассан-Линьер вполне спокоен. И Антуан весел. Право, ей просто померещилось. Она посмотрела на Люсиль с симпатией, почти с благодарностью.
— Пойдемте со мной, — предложила Диана, — я покажу вам квартиру.
Люсиль с серьезной миной оценила итальянскую керамику в ванной, восхитилась удобствами стенных шкафов. Диана повела ее в свою комнату.
— Здесь небольшой беспорядок, не обращайте внимания. Антуан опоздал и переодевался у нее. Рубашка и галстук, в которых он бегал днем, валялись на полу. Диана украдкой бросила быстрый взгляд на Люсиль. Но по лицу той проскользнуло лишь вполне естественное смущение воспитанного человека, не более. И все же что-то не давало Диане покоя. Ей было стыдно за себя, но она ничего не могла с собой поделать. Она подобрала с пола одежду, положила на кресло. Люсиль оставалась невозмутимой. Диана заговорщицки улыбнулась:
— Мужчины такие неряхи…
И посмотрела Люсили прямо в глаза.
— Шарль очень аккуратен, — любезно возразила Люсиль. Ее разбирал смех. "Может, она еще расскажет мне, что
Антуан вечно оставляет открытой зубную пасту?" Она ни капли не ревновала. Галстук взволновал ее не больше, чем случайная встреча с одноклассницей у подножия египетских пирамид. Она подумала, что Диана очень красива, и удивилась, почему Антуан предпочел ее, Люсиль. В этот момент она казалась себе мудрой, беспристрастной, доброжелательной. Как, впрочем, всякий раз, когда случалось выпить лишнего.
— Надо идти к гостям, — вздохнула Диана. — Сама не знаю, зачем устраиваю эти приемы. Роль хозяйки дома — не мое амплуа. Да и гостям, пожалуй, не слишком весело.
— Ну что вы, сегодня у вас просто замечательно, — убежденно возразила Люсиль. — Кстати, Клер дуется, а это хороший признак.
— Вот как? — улыбнулась Диана. — Ни за что б не подумала, что вы подмечаете такие вещи, У вас обычно вид несколько…
— Безалаберный? — подсказала Люсиль. — Вот и Шарль говорит. Буквально сегодня у нас об этом зашел разговор. В конце концов я и сама поверю.
Они посмеялись. Люсиль подумала, что Диана достойна всяческого уважения. Несомненно, она из редких в этом кругу женщин, способных на благородство. Люсиль никогда не слышала из ее уст ни грубости, ни пошлости. И Шарль хорошо о ней отзывается, а ведь он весьма щепетилен в таких вопросах и совершенно не выносит пошлости, столь распространенной в их среде. Как жаль, что им не суждено стать подругами! Но может, если Диана и правда умная женщина, когда-нибудь все и уладится? Эта наивная мысль показалась Люсили верхом мудрости. Только появление Антуана удержало ее от откровений, последствия которых было бы трудно предсказать.
— Вас ищет Дестре, — обратился он к Диане, — он рвет и мечет.
Антуан с тревогой посмотрел на женщин.
«Верно, думает, я ревную и пытаюсь что-то выведать, — промелькнуло у Дианы, успокоенной разговором с Люсилью. — Бедный Антуан...»
— У меня совесть чиста. Я показывала Люсиль квартиру. Растерянная физиономия Антуана развеселила Люсиль.
Женщины смеялись, точно сообщницы. Антуан почувствовал, что начинает злиться: его мужская гордость была уязвлена. «Одна только что из моей постели. С другой я проведу ночь. А они вместе потешаются надо мной. Это уж слишком».
— Я сказал что-нибудь смешное?
— Да нет, — покачала головой Диана. — Просто вы так переживаете, плохое настроение Дестре, хотя всякий знает, что ему вечно что-нибудь не по нутру. Это показалось нам забавным, только и всего.
Она вышла, Люсиль последовала за ней, состроив на ходу уморительно-презрительную гримасу. Антуан не выдержал и тоже расхохотался. Два часа назад она сказала: «Я тебя люблю». Какое у нее было лицо! А теперь смеет корчить ему рожи! В гостиной Люсиль сразу столкнулась с Джонни. Тот скучал и бросился ей навстречу, предложил стакан виски, подвел к окну.
— Я обожаю вас, Люсиль. С вами, по крайней мере, можно чувствовать себя спокойно. Я знаю, что вы не станете приставать ко мне с глупыми вопросами: что я думаю о последней премьере или о ком-нибудь из гостей.
— Вы мне это каждый раз говорите.
— Будьте осторожны, — Джонни неожиданно перешел на шепот. — У вас вызывающе счастливый вид.
Люсиль провела ладонью по лицу, как если бы счастье было маской, которую можно так запросто снять. Сегодня она сказала «люблю» человеку, который ответил: «Я тебя тоже». Неужели это так бросается в глаза? Ей вдруг показалось, что все вокруг на нее уставились. Она покраснела и залпом выпила едва разбавленный скотч, поднесенный Джонни.
— Просто я сегодня в настроении, — слабо возразила она.
— И все вокруг кажутся ужасно симпатичными.
Обычно на такого рода вечеринках, Люсиль не стремилась понравиться, считая это пустым занятием. Но сейчас ей захотелось заслужить прощение за свое слишком счастливое лицо. Так некрасивые женщины начинают порой трещать без умолку, отвлекая внимание от своей внешности. Люсиль переходила от группы к группе, источая любезности, приветливая и застенчивая. Она даже ошарашила Клер, одарив ее комплиментом по поводу платья. Шарль наблюдал за ней издали и не переставал удивляться. Когда они уже собрались уезжать, к нему подошла Диана,
— Шарль, нынче такой чудесный вечер. Никому не хочется спать, и Люсили первой, по-моему. Что если нам поехать потанцевать?
Она глядела на Люсиль с симпатией. Шарль знал, что Диана ревнует, и видел, как женщины уединялись. Теперь он вздохнул с облегчением, решив, что тревога оказалась ложной. И этот вечер превратился для него в праздник по случаю всеобщего примирения. Он согласился с легким сердцем.
Они условились встретиться в ночном ресторане. Шарль с Люсилью приехали первыми, и сразу пошли танцевать. Люсиль была в ударе, она болтала, не закрывая рта. Внезапно она запнулась на полуслове. В дверях появился высокий мужчина, намного выше всех вокруг. Темно-синий костюм, золотистые глаза. Его лицо, его плечи, каждая складка на пиджаке — все в нем было родным. Он подошел к их столику, сел. Диана задержалась внизу у зеркала. Он пригласил Люсиль на танец. Когда рука его коснулась ее плеча, ей стало тепло и чуть тревожно. Танцуя, он чуть отстранялся, словно боясь поддаться искушению. Чтоб скрыть волнение, она напустила на лицо скуку, пытаясь обмануть окружающих, хотя никто на них не смотрел. Она впервые танцевала с Антуаном — под сентиментальную и ритмичную песенку, которую той весной крутили повсюду.
Они вернулись к столику. Диана с Шарлем в это время ушли танцевать. Люсиль и Антуан сели на разных концах стола, друг против друга.
— Тебе весело? — спросил Антуан. Он едва сдерживал гнев.
— Да, — чуть удивленно отозвалась Люсиль. — А тебе разве нет?
— Ни капельки. Мне не по душе такого рода забавы. В отличие от тебя, терпеть не могу вранья.
Он не знал, о чем Люсиль говорила с Дианой. Он сгорал от желания. Мысль, что через несколько минут Люсиль уедет с Шарлем, казалась ему невыносимой. В нем проснулся моралист. Неудовлетворенное желание нередко играет с мужчинами подобные шутки.
— Ты же чувствуешь себя просто как рыба в воде.
— А ты?
— А я нет! Есть порода мужчин, почитающих за доблесть крутить сразу с двумя. Но я не могу считать себя мужчиной, заставляя сразу двоих страдать.
— Видел бы ты себя со стороны там, у Дианы, — воскликнула Люсиль. — У тебя была такая растерянная физиономия!
Она засмеялась.
— Не смейся! — Антуан насилу себя удерживал. — Через десять минут ты останешься с Шарлем или одна, только не со мной.
— Но завтра…
— Хватит с меня этих «завтра». Ты должна понять. Люсиль промолчала. Она тщетно пыталась придать себе серьезный вид. Алкоголь всегда приводил ее в состояние эйфории. Незнакомый молодой человек пригласил ее на танец, но Антуан ему сухо отказал, Люсиль надулась. Ей хотелось танцевать, болтать, веселиться, может, даже уйти отсюда с кем-нибудь третьим. Она не хотела ни о чем думать, она хотела только развлекаться.
— Я сейчас пьяненькая, — жалобно протянула она.
— Это заметно.
— Может, и тебе стоит выпить? А то ты такой мрачный… Они впервые поссорились. Но стоило ей взглянуть на его упрямое, детское лицо, как к ней вернулась нежность:
— Антуан, ты же знаешь…
— Да-да. Я знаю: ты любишь меня по-настоящему.
Он встал. К столику возвращалась Диана. Шарль выглядел страшно усталым. Он кинул умоляющий взгляд на Люсиль и извинился перед Дианой: завтра рано вставать, к тому же он слишком стар для такого шумного заведения. Люсиль безропотно последовала за ним. Но в машине впервые за два года она почувствовала себя пленницей.
Глава 12
Диана в ванной комнате смывала с лица косметику. Антуан включил проигрыватель и, усевшись возле него на полу, слушал бетховенский концерт. Дверь в ванную была приоткрыта. Диана с улыбкой смотрела на его отражение в зеркале. Антуан всегда садился на пол у проигрывателя, как язычник перед идолом или дикарь у огня. Она сколько раз объясняла, что это стереосистема и звук динамиков на стене идет к середине комнаты, туда, где кровать. Он все равно норовил усесться ближе к проигрывателю, вращение черного диска зачаровывало его. Диана тщательно смыла дневной макияж и снова взялась за кисточку. Она знала свое лицо наизусть, и умело прятала морщинки под гримом. Ей было не до того, чтобы дать коже отдохнуть, как советуют дамские журналы. Ее сердце тоже не знало отдыха. На это не было времени. Ей казалось, что только красота поможет удержать Антуана. Поэтому она не берегла ее на будущее. Есть натуры, кстати, самые щедрые, что живут лишь настоящим, и отмахиваются от остального. Диана была из их числа.
Все в Антуане напряглось. Слабые звуки, долетавшие из ванной, раздражали его, заглушая скрипки и трубы Бетховена. Вот Диана вскрыла пакетик с косметическими салфетками, вот провела щеткой по волосам. Через пять минут она вернется. Ему придется встать, раздеться и лечь в постель с этой ухоженной женщиной, хозяйкой этой изысканной комнаты. А ему хотелось быть рядом с Люсилью. Люсиль приходила к нему и падала на колченогую кровать из хозяйской меблировки. Люсиль торопливо сбрасывала с себя одежду. Люсиль торопливо исчезала. Она была неуловима, как ветер, быстра, как воровка. Неуловима. Никогда она не будет жить у него. Никогда им не проснуться в одной постели. Она вечно будет лишь мимолетным видением. Да еще сегодняшний вечер он сам испортил. От всех этих мыслей к горлу подкатывал комок, как у ребенка.
Вошла Диана в голубом пеньюаре. Он не шелохнулся. Секунду она стояла на пороге, разглядывая его спину, затылок. От них словно исходит какая-то враждебность. Но не сметь об этом думать. Она устала. Нынче она позволила себе выпить лишнего, что с ней редко случалось. Она была в прекрасном настроении. Ей хотелось просто поболтать с Антуаном, вместе посмеяться. Хотелось, чтобы он рассказал о своем детстве. Хотелось не физической близости, а просто человеческой. Она не представляла, что его-то как раз терзает мысль о предстоящей постельной сцене. Иных желаний он в ней не предполагает. Она подсела рядом на ковер, по-дружески продев руку ему под локоть. В голове у него промелькнуло: «Да-да, сейчас будет исполнено, сию минуту». Обычно он не был таким циничным. Даже в случайных приключениях у него сохранялась капля уважения к любви. Ему всегда требовалось какое-то время, чтобы настроиться, прежде чем обнять женщину.
— Мне так нравится этот концерт, — произнесла Диана.
— И, правда, очень красивый, — вежливо отозвался Антуан. Так отвечает человек на пляже, которого выдернули из сладкой дремоты, призывая полюбоваться красотой моря.
— Правда, удачный вышел вечер?
— Да, это было нечто, — ответил он, вытягиваясь с закрытыми глазами на ковре.
Диане подумалось: «Он выглядит таким одиноким и несчастным». А у него в ушах еще звучали только что произнесенные им слова, верней их злой саркастический тон, которого он не мог себе простить. Диана затихла у его плеча, «Красивая, старая, размалеванная». Откуда это? Может, из Пеписа?
— Тебе было скучно?
Она встала, прошлась по комнате, поправила цветок в вазе, на ходу провела рукой по мебели. Антуан наблюдал за ней из-под прикрытых век. Она любила вещи, эти проклятые вещи. И он был одной из них. Самой роскошной вещью среди прочей роскоши. Мужчина на содержании. Не совсем, конечно. Но он обедал «у ее друзей», спал «в ее квартире», жил «ее жизнью». И он еще смеет осуждать Люсиль! Она-то, по крайней мере, женщина.
— Почему ты молчишь? Тебе было очень скучно?
Ее голос, ее вопросы. Ее пеньюар. Ее духи. Невыносимо. Нет, это просто невыносимо. Перевернувшись на живот, он уронил голову на руки. Диана опустилась рядом с ним на колени.
— Антуан, Антуан...
В ее голосе было столько нежности и неподдельной печали, что Антуан повернулся к ней. Глаза ее блестели. Секунду они так смотрели друг на друга. Потом он отвел глаза и притянул ее к себе. Она неловко и осторожно улеглась рядом с ним. Как если б была стеклянной и боялась разбиться. Или как при приступе радикулита. Он не любил ее, но в нем проснулось желание.
Шарль отправился в Нью-Йорк один и всего на четыре дня. Люсиль каталась по городу на машине. Она встречала лето. Она узнавала его приближение в каждом запахе, доносимом ветром, в каждом блике Сены. Она предвкушала парижское лето: запах пыли, листвы и земли вскоре повиснет над бульваром Сен-Жермен. Широкие листья каштанов, почти заслонившие розовое небо. Неуместно ярко горящие фонари. Летом их цеховая гордость ущемлена: такие нужные зимой машинам и людям, теперь они стали едва ли не паразитами. Тщетно пытаются они подыскать себе дело. Им негде вклиниться между никак не желающим угасать днем и занимающейся зарею, которой не терпится воцарить на парижском небе.
В первый же вечер Люсиль натолкнулась в Сен-Жермен де Пре на своих приятелей университетских и последующих лет. Они приветствовали ее радостными, но удивленными возгласами, точно явившееся невесть откуда привидение. Однако она быстро почувствовала, что успела стать для них чужой. Когда иссякли воспоминания и старые шутки, Люсиль поняла: все они обременены работой, денежными и личными проблемами, ее беззаботность раздражает их. Им с ней неинтересно. Сломать стену, воздвигнутую деньгами, оказалось не легче, чем преодолеть звуковой барьер. Все слова доходят до собеседника лишь несколько секунд спустя, слишком поздно.
Люсиль отказалась поужинать с ними в старом бистро на улице Кюжа. В половине девятого она вернулась домой, слегка подавленная этой встречей. Полина была рада ее раннему возвращению и поджарила ей бифштекс. Люсиль распахнула окно и легла в постель. День быстро угасал, уличный шум становился все тише. Она вспомнила, как месяца два назад ее разбудил ветер. Не вялый и монотонный, как теперь, а дерзкий, быстрый, веселый. Тот ветер разбудил ее, а этот навевал сон. С тех пор в ее жизнь вошел Антуан. Эти два месяца сами были целой жизнью. На завтра у них условленна встреча, они решили вместе поужинать. Впервые вдвоем. Было немного тревожно на душе. Не из-за себя, Люсиль об этом никогда не думала, а — вдруг ему с ней окажется скучно? Вместе с тем какое-то умиротворение низошло на нее. Комната постепенно погружалась в темноту. Вытянувшись в постели, Люсиль думала о том, что земля круглая и что, хотя жизнь сложная штука, ничего плохого не может приключиться.
Случается порой, что человек совершенно счастлив один, сам по себе. Воспоминания о таких минутах скорее любых других спасают в трудный момент от отчаяния. Вы знаете, что способны быть счастливым в одиночестве и без всяких видимых причин. Вы знаете, что это возможно. И если человек несчастен из-за другого безнадежно, почти органически зависим от него, такие воспоминания возвращают уверенность. Счастье представляется чем-то круглым, гладким, совершенным, навеки свободным, доступным — пусть оно далеко, но достижимо. И это лучше помогает удержаться на плаву, чем память о счастье, разделенном когда-то с кем-то еще. Та любовь ушла и кажется теперь ошибкой, а связанные с нею счастливые воспоминания — обманными.
Завтра в шесть вечера Люсиль заедет за Антуаном, Они поедут за город. У них впереди целая ночь. Она заснула с улыбкой на губах.
Гравий поскрипывал под ногами гарсонов. Летучие мыши шныряли между висящими на террасе лампами. Краснолицая упитанная пара молча уплетала омлет за соседним столиком. Они находились километрах в пятнадцати от Парижа. Стало прохладно, и хозяйка принесла Люсиль большую шаль. Они ужинали в одной из тысяч придорожных гостиниц, где тайные любовники и просто усталые горожане могут рассчитывать на уединение и чистый воздух.. Ветер трепал волосы Антуана. Он был в прекрасном настроении. Люсиль рассказывала о своем детстве, о своем счастливом детстве.
— Мой отец был нотариусом. Он обожал Лафонтена. Мы гуляли с ним по берегу Индра, и он читал вслух басни. Да и сам сочинял, баловался. Во Франции не так уж много женщин, знающих наизусть «Ягненка и ворону», так что тебе повезло.
— Мне безумно повезло. Я знаю. Продолжай.
— Он умер, когда мне было двенадцать лет. Тогда же мой брат заболел полиомиелитом. С тех пор он прикован к инвалидной коляске. Мать думает только о нем, на шаг от него не отходит. По-моему, ей не до меня.
Люсиль умолкла. Переехав в Париж, она каждый месяц посылала матери деньги, не без труда отрывая их от своего скудного бюджета. Последние два года деньги посылает Шарль. Они никогда не обсуждали с ним эту тему.
— А мои родители ненавидели друг друга. Они не разводились, чтобы у меня была семья. Лично я предпочел бы иметь две семьи.
Антуан улыбнулся, перегнулся через стол и взял ее за руку.
— Представляешь? Весь вечер, всю ночь вместе.
— Мы поедем в Париж очень осторожно. Поднимем верх. Ты будешь вести потихоньку. Я сама стану прикуривать тебе сигареты, чтобы ты не отвлекался.
— Конечно, я буду вести осторожно, ведь рядом ты. Сперва где-нибудь потанцуем, потом поедем ко мне. И завтра утром ты, наконец, узнаешь, что я пью за завтраком — чай или кофе. И сколько кладу сахара.
— Танцевать? А вдруг встретим кого из знакомых?
— Ну и что? — помрачнел Антуан. — Надеюсь, ты не думаешь, что я собираюсь всю жизнь прятаться?
Она опустила глаза и ничего не ответила.
— Ты должна принять решение, — мягко продолжил Антуан, — но не волнуйся — не сегодня.
На ее лице отразилось облегчение, и он не смог сдержать смех:
— Я знаю, ты рада любой отсрочке. Ты же всегда живешь сегодняшним днем, так ведь?
Люсиль промолчала. Рядом с ним ей было так хорошо, она была самой собой. Ей хотелось с ним смеяться, заниматься любовью. Ей было настолько хорошо, что даже делалось немножко страшно.
Люсиль проснулась очень рано. Обвела глазами комнату. В ней царил беспорядок. Длинная рука Антуана мешала ей приподняться. Она снова закрыла глаза, перевернулась на живот и улыбнулась. С Антуаном она впервые поняла смысл выражения «ночь любви». Они поехали танцевать и никого не встретили. Потом отправились к нему, занимались любовью, курили, болтали, снова занимались любовью. И заснули только на рассвете, опьяненные словами и жестами, умиротворенные и изнуренные. Ночью, в неистовстве любви, им начало казаться, что они вот-вот умрут, не вынеся непомерности чувства. Сон пришел как избавление, как чудесный плот к потерпевшим кораблекрушение. Они взобрались на него, вытянулись на его тверди и впали в беспамятство, но рук так и не разжали. Она смотрела на профиль Антуана, и ей было странно, что прежде она могла просыпаться не рядом с ним, а где-то еще. Ей нравилось, что он, такой беззаботный и рассеянный днем, становится столь заботливым и внимательным ночью. Как если бы любовь пробуждала в нем язычника, чья единственная и непреложная заповедь — доставлять ей удовольствие.
Антуан повернул голову и открыл глаза. Взгляд у него был, как у новорожденного младенца. Многие мужчины первый миг после пробуждения смотрят на мир вот с таким младенческим удивлением. Теперь его тяжелая и теплая со сна голова покоилась на плече Люсили, большие ступни торчали из-под скомканных простыней. Он вздохнул, и что-то жалобно простонал.
— А у тебя по утрам глаза совсем-совсем желтые, — сказала она, — прямо как пиво.
— Тоже мне, нашла поэтический образ.
Он взял ее за подбородок и повернул лицом к свету.
— А у тебя почти синие.
— Нет, — возразила она, — серые. Серо-зеленые.
— Хвастунья.
Как были, нагишом, они сидели на кровати. Он пристально смотрел ей в лицо. Оба улыбались. У него были широкие плечи. Она выскользнула из его объятий и прижалась щекой к груди. Сердце его колотилось почти так же сильно, как у нее.
— Как сильно бьется. Это что, от усталости?
— Нет, — ответил Антуан, — это шамада.
* Шамада — барабанный бой, означающий сигнал к капитуляции. Второе значение — сильное сердцебиение. — Прим. пер.
— А что такое шамада?
— Посмотришь в словаре. Сейчас неохота объяснять. Он нежно опрокинул ее на спину. На улице уже было совсем светло.
В полдень Антуан позвонил в свое издательство и сказал, что у него поднялась температура, однако после обеда он придет.
— Все это сплошное мальчишество, но мне нельзя потерять место. Приходится думать о хлебе насущном.
— Тебе хорошо платят? — небрежно поинтересовалась Люсиль.
Читать бесплатно другие книги:
