Сигнал к капитуляции Саган Франсуаза

Глава 13

Аэропорт Орли заливал холодный солнечный свет. Он отражался в стеклах, в серебристых спинах самолетов, разбивался на тысячи мелких осколков в лужах на посадочной полосе, слепил глаза. Рейс Шарля опаздывал на два часа, и Люсиль, вне себя от тревоги, нервно прохаживалась по залу ожидания. Если с Шарлем что-то случится, она не перенесет, это будет ее вина — она отказалась поехать с ним, изменяла ему. Решительное и печальное выражение лица, с каким два часа назад она приехала в аэропорт и которое должно было еще до начала разговора дать Шарлю понять, что что-то неладно, помимо ее воли сменилось на тревожное и нежное. Такой он и увидел ее, выйдя в зал после таможенного досмотра. Издали он послал ей ласковую, успокоительную улыбку, подошел, нежно поцеловал. Краем глаза Люсиль заметила во взгляде какой-то молодой женщины откровенную зависть. Люсиль всегда забывала, что Шарль очень красив. Он слишком любил ее, чтобы она об этом помнила. Он любил ее такой, какая есть, не требовал отчета в поступках, вообще ничего не требовал. Она смотрела не, Шарля, и в ней подымалось глухое раздражение против Антуана. Легко ему говорить о выборе, требовать разрыва. Но ведь нельзя же прожить с человеком два года и не привязаться! Она взяла руку Шарля, сжала в своей. У нее было чувство, что он нуждается в защите, — ей и в голову не пришло, что защищать его приходится от нее самой.

— Я очень по вам соскучился, — сказал Шарль. Он улыбнулся, расплатился с носильщиком, кивнул шоферу на свои чемоданы. С житейскими делами, не в пример душевным, он всегда обходился с легкой непринужденностью. Люсиль давно привыкла, что с ним можно ни о чем таком не задумываться. Он отворил ей дверцу машины, обошел вокруг и сел рядом. Потом почти робко взял ее за руку и сказал шоферу «домой» тем радостным тоном, каким говорят люди, радующиеся возвращению. Она почувствовала, что попала в ловушку.

— Не понимаю, отчего вы скучали. Ну что вы во мне нашли?

Голос ее прерывался от отчаяния, но Шарль улыбнулся, усмотрев в ее тоне простое кокетство.

— Я нахожу в вас все, вы прекрасно знаете.

— Я этого не заслуживаю.

— Разве можно говорить о заслугах применительно к чувствам? — возразил он. — Я привез вам из Нью-Йорка очень красивый подарок.

— А какой?

Он не хотел раскрывать секрет, и они ласково препирались до самого дома. Полина приветствовала их возгласами облегчения. Она полагала воздушные путешествия смертельно опасными. Они вместе распаковывали чемоданы Шарля. Он привез ей норковое манто. Мех был светло-серый, под цвет ее глаз, мягкий и шелковистый. Пока она вертелась перед зеркалом, Шарль радовался как ребенок. Во второй половине дня она позвонила Антуану и сказала, что им надо встретиться, что ей не хватило мужества поговорить с Шарлем.

— До тех пор мы с тобой не увидимся, — отрезал Антуан и бросил трубку. В его голосе прозвучали непривычные нотки.

Они не виделись уже четыре дня, но Люсиль так на него разозлилась, что поначалу даже не ощущала боли. То, как он оборвал разговор, привело ее в бешенство. Люсиль терпеть не могла грубостей. К тому же не сомневалась, что Антуан скоро позвонит сам. Та ночь неразрывно связала их: они слишком далеко зашли по дороге любви. Они сделались двумя жрецами одного культа, и отныне этот культ существовал как бы вне их, независимо от их желания. Умом Антуан мог сердиться на Люсиль, но тела их уже стали вечными союзниками, половинками целого. Тела их теперь уподоблялись двум лошадям, разлученным ссорой хозяев, но уверенным, что скоро вместе ускачут в солнечные долины блаженства. Она и мысли не допускала, что может быть иначе. Она не могла представить, что человек способен сопротивляться своим желаниям, никогда не понимала, ни зачем, ни почему это делается. В этой лицемерной, слезливой Франции она не находила лучшей морали, чем та, которую диктует живая горячая кровь.

Особенно ее злило, что он не дал ей объясниться. Она рассказала бы, что пережила, пока ждала в аэропорту, объяснила бы, что вправду намеревалась порвать. Конечно, ничто не мешало поговорить с Шарлем дома, вечером. Но ей было так трудно решиться на этот разговор, настроить себя на драматическую ноту разрыва, что неудача первой попытки показалась знаком судьбы, дурным предзнаменованием. Когда замышляешь недоброе, легко впадаешь в суеверие. Однако Антуан все не звонил, и она все больше тосковала.

Близилось лето, и приемы начали устраивать на свежем воздухе, Люсиль с Шарлем были приглашены на ужин в Пре-Кателан. Антуан и Диана стояли в центре оживленной компании под деревом. Еще прежде, чем его увидеть, Люсиль услышала его смех. «И он смеется без меня!» — пронеслось у нее в голове, но она уже шагнула к нему, еле сдерживая радость. С озаренным лицом она протянула ему руку. Он холодно поклонился и отвернулся. Утопающий в свежей зелени, ярко освещенный, Пре-Кателан вмиг потускнел, сделался мрачным, враждебным. Ей стало невыносимо скучно, все вокруг представилось ничтожным, а собственная жизнь постылой. Без Антуана, без его золотистых глаз, без его комнатушки, где три раза в неделю она познавала с ним несколько часов истины, этот суматошный и веселый мир превращался в декорацию бездарного художника. Клер Сантре показалась ей безобразной, Джонни нелепым, Диана зловещей. Она попятилась.

— Люсиль, — позвала Диана своим властным голосом, — не покидайте нас так скоро. Какое на вас красивое платье!

Теперь Диане нравилось расточать Люсили любезности. Ей казалось, что так она укрепляет свои позиции. Зато Клер и Джонни перемигивались у них за спиной: Джонни в конце концов раскололся, Клер немедленно оповестила всех приятельниц, И теперь, когда Антуан и Люсиль стояли друг против друга, бледные, смятенные, страдающие, на них устремились десятки полузавистливых, полуироничных взглядов. Люсиль вернулась:

— Я купила его только вчера, — машинально отозвалась она.

— Но мне кажется, оно немного не по погоде.

— Все ж не настолько, как у Коко Дуред, — вмешался Джонни. — Сроду не видел так мало ткани на таком большом теле. Она говорит, его стирают, как носовой платочек. Только, по-моему, на это уходит еще меньше времени, Люсиль поглядела в сторону Коко Дуред, прогуливавшейся под электрическими гирляндами и впрямь полуголой. Чудный, глубокий запах мокрой земли поднимался от Булонского леса.

— Что-то вы, милочка, нынче как в воду опущенная, — обратилась к ней Клер.

В глазах ее горел огонек. Она взяла Джонни под руку. Тот тоже умирал от любопытства. Повисла неловкая пауза. Теперь и Диана вопросительно посмотрела на Люсиль. «Они как свора гончих на охоте. Любопытства ради готовы меня на куски растерзать», — мелькнуло у Люсили. Она с трудом выдавила улыбку:

— Я что-то замерзла. Попрошу Шарля принести мне манто.

— Я сейчас схожу, — отозвался Джонни. — Там в гардеробе очень милый молодой человек.

Он быстро воротился с манто в руках. Люсиль избегала смотреть на Антуана, но точно птица видела его боковым зрением.

— У вас новое манто! — воскликнула Клер. — Что за прелесть, какой дивный серый цвет! Отчего вы раньше его не носили?

— Шарль недавно привез его из Нью-Йорка, — пояснила Люсиль.

В этот миг она перехватила взгляд Антуана. И прочла в нем такое, что почувствовала желание ударить его. Она резко развернулась и пошла к другим гостям.

— В молодости норковые манто производили на меня большее впечатление, — прокомментировала Клер.

Диана нахмурилась: на лице Антуана появилось выражение, которого она так боялась. Неподвижное, пустое лицо, незрячие глаза.

— Принесите мне виски, — попросила она.

Она не смела задавать вопросов и потому отдавала приказания. Это слегка утешало ее.

На протяжении всего вечера Люсиль и Антуан старательно избегали друг друга. Но позже, когда началась музыка и все ушли танцевать, они остались одни за столом. Сидели они на противоположных концах, и этикет требовал, чтобы он к ней подошел. Он был буквально раздавлен переживаниями последних дней. Его преследовало видение: она в объятиях Шарля, говорит Шарлю те же слова, что и ему. Перед глазами стояло ее лицо, лицо женщины, у которой есть тайна. Это выражение появилось из-за него, и он бы отдал все на свете, чтоб вновь его увидеть. Он жестоко ревновал. Обойдя вокруг стола, он сел рядом с Люсилью.

Она отвернулась, и тут что-то в нем оборвалось. Он склонился к ней. Совершенно невозможно, невыносимо, что эта женщина, всего несколько дней назад бывшая с ним, лежавшая рядом обнаженной, держится теперь точно незнакомка.

— Люсиль, — прошептал он, — что ты с нами делаешь?

— А ты? Тебе приспичило, а я должна порвать в один день. Это было невозможно.

Она казалась спокойной, но была в отчаянии и чувствовала себя совершенно опустошенной.

— Что значит приспичило? — взвился он. — Я ревную. И ничего не могу с собой поделать. Я теперь не могу лгать, это просто убивает меня. Поверь, мысль о том… о том, что…

Он оборвал фразу, провел ладонью по лицу, потом заговорил опять:

— Скажи, после возвращения Шарля вы… ты с ним… Люсиль резко повернула к нему лицо:

— Ты хочешь спросить, спала ли я с Шарлем? А как же, ведь он привез мне норковое манто!

— Ты не соображаешь, что говоришь…

— Нет. Но ты-то подумал именно это. Как ты на меня посмотрел! Ненавижу тебя.

Возвращались их соседи по столу. Антуан вскочил:

— Пойдем танцевать, нам надо поговорить.

— Нет. Разве я сказала неправду?

— Возможно. Порой в голову лезут скверные мысли.

— Но когда лезут вульгарные… — Она снова отвернулась. «Послушать ее, выходит, я во всем виноват. Она мне изменяет, и я же виноват», — подумал Антуан. Его охватил гнев. Он так грубо схватил ее за руку, что на них начали посматривать.

— Пойдем танцевать.

Антуан почувствовал, что загнал себя в западню — он не мог ни отпустить ее, ни тащить силой. Ее слезы словно зачаровали его. «Никогда прежде, я не видел ее слез. Господи, если бы она плакала, прижавшись ко мне, и я мог утешать ее, успокаивать».

— Отпусти меня, Антуан, — процедила она сквозь зубы. Со стороны они выглядели нелепо. Понятно, он был намного сильней и ему удалось приподнять ее, она почти висела у него на руках. Слишком нелепо, чтоб она могла улыбнуться этому как глупой шутке. На них глазели. Антуан был вне себя, он был безумен и зол. Ей сделалось страшно. Он нравился ей как никогда раньше.

— Вот это и называется вальс-сомнение? — раздался голос Шарля у них за спиной.

Антуан выпустил руку Люсили и резко обернулся. Он готов был со всей силы врезать по морде этому старому ослу и навсегда покинуть их ненавистный круг. Но рядом с Шарлем стояла Диана, спокойная, улыбающаяся, точно все происходящее ее не касалось. Она выглядела такой далекой.

— Уж не собирались ли вы силком заставить Люсиль танцевать?

— Именно, — ответил Антуан, пристально глядя ей в глаза.

Сегодня же вечером он уйдет от Дианы. Как только он сформулировал для себя это решение, у него сделалось спокойно на душе. И еще ему стало жалко Диану. Ее роль так ничтожна, она никогда не занимала его всерьез.

— Странно видеть у вас уличные замашки, вы уже вышли из этого возраста.

Она повернулась и направилась к столу. Шарль склонился к Люсили и с улыбающимся, но напряженным лицом принялся расспрашивать, что случилось. Люсиль, тоже с улыбкой, что-то ему отвечала. У нее богатая фантазия. Впрочем, тут каждому хватит изворотливости, чтоб выкрутиться из щекотливого положения, чтоб сохранить и уберечь свои секреты. Каждому, только не Антуану. С секунду он постоял в нерешительности, потом развернулся и быстро пошел прочь.

Глава 14

За окнами лило. В комнату доносился шум, с которым тяжелые капли разбивались о тротуар. Летний дождь, меланхоличный и теплый, напоминал скорее душ, чем разбушевавшуюся стихию. Сквозь ставни просачивался утренний свет. Люсили никак не удавалось заснуть. Сердце колотилось. Она прислушивалась к его неровным толчкам и словно со стороны наблюдала, как тяжелеют пальцы и пульсирует голубая вена на левом виске. Вот уже два часа она никак не могла совладать со своим сердцем. Она прислушивалась к себе со смесью удивления, иронии и отчаяния. Они уехали из Пре-Кателан, как только Люсиль заметила исчезновение Антуана, бледность Дианы и всеобщее оживление по поводу очередного скандала.

Люсиль уже не сердилась. Она даже спрашивала себя, какая муха ее укусила. Во время эпизода с манто его взгляд показался ей оскорбительным. В нем сквозило: ты продажна. Но, может, отчасти он и прав? Живет-то она на содержании Шарля. Ей нравятся его подарки — конечно, не из-за их стоимости, а как знаки внимания. Этого Люсиль не могла отрицать, да и не собиралась. Ей представлялось вполне естественным жить на попечении богатого мужчины, которого к тому же уважаешь. Антуан все извратил: по его выходит, она живет с Шарлем из-за денег и потому-то не хочет от него уходить. Антуан думает, она способна на такую расчетливость, вот и осуждает, и презирает ее. Люсиль знала, что ревность нередко толкает людей на низости, порождает недостойные мысли и суждения. Но ей невыносимо было, что это исходит от Антуана, как бы он ни ревновал. Она верила в него, между ними установилось нечто вроде внутреннего родства, морального сообщества. И потому Люсили казалось, что он нанес ей удар из-за угла.

Что она могла ответить? «Да, Шарль привез мне манто, и мне это было приятно. Да, после мне случалось спать с ним. Конечно, это совсем не то, что бывает у нас с тобой. Подлинная страсть вообще ни на что не похожа. Мое тело становится умным, изобретательным только рядом с твоим. Ты должен бы это знать». Но он бы ее не понял. Старая, тысячи раз проверенная истина: в таких делах мужчине никогда не понять женщину. Люсиль поймала себя на том, что рассуждает, как суфражистка, и разозлилась — сперва на себя, потом опять на него. «Я вот не упрекаю его за Диану, не ревную. И что, из-за этого я — урод, чудовище? А если и так, ничего не могу с собой поделать». Но если она оставит все как есть, то навсегда потеряет Антуана. От этой мысли Люсиль похолодела. Слово «навсегда» заставляло ее биться в постели, точно вытащенную из воды рыбу. Было четыре утра.

В ее комнату тихо вошел Шарль и сел на край кровати. Лицо его осунулось. При резком утреннем свете он выглядел на все свои пятьдесят. Домашний халат из дорогой тонкой ткани был скроен в спортивном стиле, но это его не молодило. Он положил руку ей на плечо. С минуту они молчали.

— Тоже не спите? — спросил Шарль.

Люсиль отрицательно качнула головой, попыталась изобразить что-то вроде улыбки, принялась было лепетать какую-то чепуху насчет слишком острой кухни. Но она была чересчур измучена, не было сил на притворство. Она умолкла и закрыла глаза.

— Может, нам стоит… — начал Шарль. Он запнулся, секунду помолчал и продолжил более твердо: — Как вы посмотрите, если вам на время уехать из Парижа? Одной или со мной. Вам хорошо бы съездить на юг. Вы как-то говорили, что море вас от всего излечивает.

Она не спросила, от чего именно, по мнению Шарля, ей следует лечиться. Не стоило затевать такого разговора. Она поняла это по его голосу.

— На юг? — мечтательно переспросила она. — На юг?.. Она лежала с закрытыми глазами. Она представила себе волны, набегающие на берег, вспомнила песчаные пляжи в час заката. Господи, как она это любит! Ей так не хватало всего этого!

— Я поеду с вами, как только вы сможете, — ответила она и, наконец, открыла глаза. Но Шарль сидел отвернувшись. На миг она этому удивилась, а в следующую секунду удивилась тому, что ощутила тепло бегущих по щекам слез.

В начале мая отдыхающих на Лазурном берегу негусто. Единственный открытый в, это время ресторан, как впрочем, и чуть не вся гостиница, и пляж, были в их распоряжении. Через неделю у Шарля вновь проснулась надежда. Люсиль целые дни проводила на пляже, часами не выходила из воды, много читала и пересказывала ему прочитанное. Она лакомилась жаренной на углях свежей рыбой, играла в карты с немногочисленными пляжными соседями. Она выглядела вполне счастливой. По крайней мере, довольной. Правда, по вечерам она много пила. И еще. Однажды она была необычайно страстной в постели, почти агрессивной; прежде с ней такого не случалось. Шарль не знал, что все, что бы она ни делала, питалось надеждой вновь увидеть Антуана. Она загорала, чтобы ему понравиться. Ела, чтобы не показаться слишком тощей. Читала книги, вышедшие в его издательстве, чтобы после с ним обсудить. И пила, чтобы не думать о нем, а иначе ей вообще не заснуть. Она самой себе не признавалась, что живет лишь надеждой на эту будущую встречу. Она жила, как существо, у которого отрезали половину, и которое с этим смирилось. Но стоило расслабиться, на миг потерять контроль, вовремя не напомнить себе о горячем Солнце, прозрачной воде, желтом песке, как воспоминания об Антуане обрушивались на нее, точно спущенный с горы Камень. И она растворялась в этих видениях, лежа на спине с раскинутыми руками, словно пригвожденная к песку. Только не гвозди впивались в ладони, а наплывающие из памяти образы кололи сердце. Удивленно, точно со стороны, она наблюдала, как сердце ее до краев наполняется горечью, она точно видела, как оно опрокидывается, опустошаясь, и тогда, пустое, становится вовсе ненужным. К чему теперь солнце, море, это чувство телесного блаженства — все, чего еще недавно ей было довольно для счастья? Зачем все это, если рядом нет Антуана, если нельзя этого с ним разделить? Они бы вместе уплывали в море. От солнца и соли его волосы совсем бы выгорели. В ложбине между двумя волнами они б целовались. В дюнах, за пустующими домиками в двух шагах от пляжа, занимались бы любовью. Вечерами, тесно прижавшись к нему, она б любовалась ласточками, снующими у розовых крыш. И не надо было бы убивать время. Напротив, его бы следовало беречь, лелеять, тормозить его неумолимый бег. Когда думать об этом становилось невмочь, Люсиль лениво поднималась и брела к бару. Выбрав у стойки место, где Шарлю не было видно, она заказывала один или два коктейля и быстро, почти залпом выпивала их под ироничный взгляд бармена. Ей было наплевать, что он считает ее тайной алкоголичкой. Все равно в конце концов так и случится. Она возвращалась на пляж, ложилась на песок у ног Шарля. Она зажмуривалась, и солнце обращалось в ослепительный белый круг. Она не чувствовала уже ни его горячих лучей, ни огня алкоголя в крови. Образ Антуана затуманивался, расплывался, он больше не мог причинять ей боль. На несколько часов она освобождалась от него, получала передышку. Шарль выглядел счастливым, а это уже кое-что. Когда он, в безупречных фланелевых брюках, в элегантном темно-синем блайзере, в дорогих мокасинах, с тщательно повязанным на шее платочком, поворачивался к ней, Люсиль изо всех сил гнала от себя мысли об Антуане. Об Антуане в распахнутой на груди рубахе, в полотняных брюках, ловко облегающих длинные ноги, босом, с волосами растрепанными ветром. У Люсили бывали романы с молодыми людьми. И конечно она любила Антуана не за то, что он молод. Будь он старик, она б его все равно любила. Но ей нравилось, что они ровесники. И нравилось, что у него светлые волосы. Ей нравилась требовательность его морали и его чувственность. Ей нравилось, что он любил ее, а теперь больше не любит. Не может быть, чтоб он ее не разлюбил. И любовь ее стеной вставала между нею и солнцем, между нею и беззаботностью. А может, и жизнью вообще. Она стыдилась этого. Ее единственный жизненный принцип вмещался в два слова: быть счастливой. Ей казалось просто недопустимым, что люди сами себе осложняют жизнь. Окружающие не могли этого понять и часто ее осуждали.

«Это расплата», — с горечью думала она. Она всегда презирала понятие долга, всю жизнь отвергала любые моральные и социальные табу. То, как люди себе портят ими кровь, казалось ей отвратительным, точно постыдная болезнь. И вот она сама ею заразилась. Она страдала и даже не могла упиваться своим страданием. А это хуже всего. У Шарля были дела в Париже. Она проводила его на вокзал, обещала держаться паинькой, вообще выказывала нежность. Он обещал вернуться через шесть дней и звонить каждый вечер. На пятый день около четырех дня раздался звонок. Небрежно сняв трубку, она услышала голос Антуана. Они не виделись пятнадцать дней.

Глава 15

Покинув Пре-Кателан, Антуан быстрыми шагами пошел через Булонский лес. На ходу он громко, как умалишенный, разговаривал сам с собой. Шофер Дианы кинулся, было к нему, но к его великому изумлению Антуан протянул ему пять тысяч франков со словами: «Извините, это не Бог весть что, но у меня при себе больше нет». Антуану так не терпелось побыстрее избавиться от Дианы, что ему казалось: все должны узнать об этом как можно скорей. На улице Гранд-Арме он заявил проститутке, предложившей свои услуги, что сыт по горло такими, как она. Потом вернулся, чтоб извиниться, и целых полчаса понапрасну ее разыскивал, рна как сквозь землю провалилась. Верно, нашелся кто-нибудь ее утешить. С твердым намерением напиться Антуан зашел в бар на Елисейских полях. Там он чуть не подрался с каким-то пьянчугой под предлогом туманных политических разногласий. А на деле же из-за того, что бедняга прилип к музыкальному автомату. Антуану же хотелось еще и еще слушать вальс, под который он танцевал здесь с Люсилью. «Раз ты несчастен, будь несчастным до конца», — растравлял он себя, Одержав победу над алкашом, он добрался-таки до автомата и ко всеобщей скуке раз восемь заводил свой вальс. Потом ему пришлось оставить бармену удостоверение личности, поскольку в карманах не оказалось ни гроша. Домой Антуан вернулся в три часа ночи, совершенно обессиленный и уже протрезвевший от утренней прохлады. Он ощущал себя эдаким подгулявшим молодым холостяком — горе порой подбадривает и освежает, вызывая подобие эйфории.

У подъезда стоял Дианин «ройс». Антуан заметил машину издалека, но поборол искушение свернуть, подумав о несчастном шофере, что вынужден был, засыпая от усталости, дожидаться, пока соблаговолит вернуться дружок мадам. Подойдя к автомобилю, Антуан открыл дверцу и подал Диане руку. Не проронив ни звука, та вышла из машины. Поджидая его, она успела несколько раз подкраситься, и теперь, когда рассвело, рот казался слишком ярким. Из-за этого лицо ее, несмотря на притворное безразличие, казалось каким-то новым, молодым, растерянным. Диану и правда терзали сомнения, правильно ли она поступила, среди ночи приехав разбираться с любовником. И не ошибку ли она сделала, полюбив его. Прежде тема ошибки звучала в фильме ее жизни постоянным, но приглушенным фоном, как музыка за кадром. Теперь же она грохотала, точно тамтам, жестоко и неумолимо. Как во сне Диана вышла из машины, опираясь на его руку. Она из последних сил старалась сохранить непринужденный вид, еще чуть-чуть продлить роль любимой женщины, прежде чем вступить в новую, незнакомую и ужасную роль брошенной. Она отпустила шофера, улыбнувшись ему заговорщицки. Словно записала в последние и бесценные свидетели своего счастья.

— Я вам не помешала? — спросила Диана.

Антуан покачал головой. Он повернул ключ в замке и пропустил ее вперед. Она всего второй раз была у него дома. Впервые — вскоре после их знакомства. Тогда ей показалось забавным провести их первую ночь в доме этого неуклюжего и плохо одетого молодого человека. Затем она распахнула перед ним двери своей роскошной квартиры на улице Камбон. В тот раз его комната показалась ей жалкой и неуютной. Сейчас она отдала бы все на свете, чтобы спать на этой колченогой кровати и складывать одежду на убогий стул.

Антуан прикрыл ставни, зажег красный ночник и провел ладонью по лицу. Щетина уже успела отрасти. Казалось, за эти несколько часов он похудел. Он был похож на бродягу. Когда у мужчин горе, они часто выглядят оборванцами. У Дианы вмиг вылетели из головы заготовленные слова. С момента его поспешного бегства она твердила себе: «Он обязан со мной объясниться». Но что значит обязан? Как вообще можно быть кому-то обязанным? С прямой спиной, с гордо поднятой головой она присела на кровать. С каким удовольствием она бы вытянулась на ней, сказала; «Антуан, мне просто хотелось увидеть вас, я беспокоилась. Я так устала, мне хочется спать, давайте ляжем». Но Антуан выжидающе остановился посреди комнаты. Было ясно, ему не терпится прояснить ситуацию, а это, значит, порвать с ней, сделать ей нестерпимо больно.

— Вы слишком внезапно уехали, — произнесла она как можно спокойней.

— Приношу свои извинения.

Они говорили, как актеры на сцене. Он это сознавал и собирался с силами, чтобы бросить банальную, но неизбежную реплику: «Между нами все кончено». В глубине души он надеялся, что она станет попрекать его, заговорит о Люсили. Тогда бы на него накатил гнев, придал сил быть жестоким. Но у нее был такой нежный, такой кроткий вид, она казалась почти испуганной. И он с ужасом подумал, как плохо он ее знает и даже пальцем не пошевелил, чтобы узнать получше. А вдруг он для нее больше, чем только неутомимый любовник? Всегда он полагал, что ее привязывает к нему лишь удовлетворенная им чувственность плюс неудовлетворенное тщеславие (ибо так и не удалось ей подчинить его, как всех прочих самцов). А может, дело не только в этом? А вдруг Диана расплачется? Нет, немыслимо! Легенда о неуязвимой, гордой Диане так прочно укоренилась в Париже. Антуан слишком часто про это слышал,

В эти минуты им еще не поздно было и в самом деле узнать друг друга. Но Диана достала из сумочки золотую пудреницу и принялась поправлять косметику. За этим жестом крылось отчаяние. Но Антуан увидел в нем лишь признак холодности. «И правда, раз меня не любит Люсиль, кто ж может меня полюбить!» — подумал он с присущим отчаянию мазохизмом. Антуан закурил, резким, измученным движением швырнул спичку в камин. Однако Диана приняла это за выражение скуки, ей показалось, что ему не терпится от нее отделаться. Она задохнулась от ярости. Она забыла про Антуана, про свою любовь. В эту секунду лишь одно клокотало в ней: любовник посмел у всех на глазах бросить ее, Диану Мербель. Дрожащей рукой она взяла сигарету, Антуан поднес огонь. Сигарета неприятно горчила. Перед тем Диана слишком много курила. До нее вдруг дошло, что смутный, разноголосый шум, долетавший с улицы, — просто-напросто пение птиц. Они проснулись и радостно приветствовали первые лучи солнца, встающего над Парижем. Она взглянула на Антуана:

— Могу ли я спросить о причине вашего бегства? Или это меня не касается?

— Можете, — ответил он. Он смотрел ей прямо в глаза, в уголках рта пролегла незнакомая ей складка. — Я люблю Люсиль. Люсиль Сен-Леже, — добавил он, точно могла идти речь о какой-то иной Люсили.

Диана опустила глаза, взгляд ее упал на сумочку. Сверху свежая царапина. Надо купить новую. Она смотрела на эту царапину, пытаясь думать только о ней и ни о чем больше.

«Где же я могла так ее зацепить?» Она затаилась, ожидая, что замершее сердце вновь начнет биться, что наступит день, что хоть что-нибудь произойдет — зазвонит телефон, взорвется атомная бомба, что, наконец, ее немой вопль перекроет уличный шум. Но ничего не происходило, только птицы продолжали беспечно щебетать, и их веселый гомон был невыносим.

— Вот как… вы могли бы раньше мне сказать.

— Я сам этого не знал, — ответил Антуан. — Я не был уверен. Мне казалось, я просто ревную. Но теперь, узнав, что она меня не любит, я очень несчастен.

Он мог бы еще долго продолжать на эту тему. Впервые он говорил о Люсили с кем-то посторонним. Это доставляло ему болезненное наслаждение. С чисто мужским эгоизмом он не думал, каково это слушать Диане. Особенно задело ее слово «ревную».

— Вы ревновали? Но ревновать можно лишь то, чем обладаешь, вы же сами много раз говорили. Вы были ее любовником?

Он промолчал. Нараставший в Диане гнев заглушил ее страдание. Ей стало немного легче.

— Вы ревновали к Блассан-Линьеру? Или у нее кроме вас еще любовники? Так ведь вам, мой бедный Антуан, не под силу содержать ее в одиночку, если это вас может утешить.

— Не в этом дело, — сухо отрезал Антуан.

Он ненавидел Диану, посмевшую судить о Люсили так же, как сам он несколько часов назад. Она не имеет права ее презирать. Теперь, когда он признался, ей остается только уйти. Ему хочется остаться наедине с воспоминаниями об их последней встрече в Пре-Кателан, о ее слезах. Почему она плакала — ей было больно или она все-таки любит его?

— И где же вы встречались? Здесь? — будто издалека донесся голос Дианы.

— Да, здесь. Днем, после обеда.

И он представил лицо Люсили в мгновения любви, ее тело, голос — все, что он потерял из-за собственной глупости, нетерпимости. Он был готов убить себя за это. Не будет больше ее шагов на лестнице. Не повторятся их вечера, великолепные и жаркие, все в красном и черном. На его лице отразилась такая тоска, что Диана дрогнула.

— Я никогда и не думала, что вы меня любите по-настоящему, — произнесла она, — но полагала, что достойна хотя бы уважения. Боюсь…

Он бросил на нее непонимающий взгляд. Мужчина не может уважать любовницу, если не любит. Конечно, Диана многим его устраивала. Конечно, он испытывал к ней долю уважения. Но инстинктивно, в глубине души, относился к ней, как к последней проститутке. Ведь она жила с ним, так и не потребовав слов любви, не сказав, их сама. Слишком поздно она разглядела в золотистых глазах Антуана жестокую и сентиментальную детскость, которая не может обойтись без слов, сцен, страстей. Сдержанность и светский такт ничто для молодых. Диана знала: дай она волю своему гневу, начни умолять Антуана, он растеряется, но почувствует лишь брезгливость. Он слишком привык к образу, в каком видел ее все это время. И не захочет менять его. За гордую осанку приходится дорого платить. Но именно гордыня, гордость давали ей в это ужасное утро силы усидеть на краешке кровати с поднятой головой. Гордость, сделавшаяся непременной частью ее светского образа, столь привычная, что она перестала ее замечать, стала ее самым надежным союзником, ее опорой в эту горькую минуту. Так заядлому всаднику навык, обретенный за двадцать лет увлечения конным спортом, в одну прекрасную минуту помогает на городской улице увернуться от летящего автомобиля. Диана с удивлением обнаружила, что именно гордость — сокровище, о котором она не думала, которым почти не пользовалась, — именно она спасает ее от самого худшего — опротиветь себе самой.

Стараясь говорить ровным голосом, она спросила:

— Зачем вы сейчас мне все рассказали? Ведь вы могли еще долго скрывать. Я ни о чем не догадывалась. Верней, отказалась от своих подозрений.

— Наверно, я сейчас слишком несчастен, чтоб лгать. Он мог бы лгать Диане всю ночь, утешать, уверять, если б знал, что завтра увидит Люсиль и что она его любит. Когда человек счастлив, для него нет невозможного. Теперь он понял Люсиль, то, почему она так легко, так охотно шла на обман. А он-то еще упрекал ее! Но поздно, слишком поздно до него дошло. Он смертельно ее ранил. Она не захочет его видеть. Какого черта здесь делает эта чужая женщина? Когда же она уйдет? Диана прочла его взгляд и нанесла удар вслепую:

— А как же Сара? — вкрадчиво спросила она. — Теперь она и для вас умерла?

Он промолчал. Его душила ярость. Диану это устраивало больше, чем равнодушное, почти дружеское выражение, лежавшее у него на лице минуту назад. Ей хотелось дойти до предела — до отчуждения, злобы, с языка рвались слова, которых не прощают. Так ей было легче.

— Вам лучше уйти, — наконец выговорил он. — Мне б не хотелось расстаться врагами. Вы всегда были ко мне очень добры.

— Я никогда ни к кому не была добра, — отчеканила Диана. — Мне было приятно проводить с вами время — в определенных обстоятельствах. Только и всего.

Она держалась очень прямо, твердо смотрела ему в лицо. Ему и в голову не могло прийти, что, появись на его лице хоть тень раскаяния, сожаления, она бы рухнула в его объятия, заливаясь слезами. Но он ничуть не жалел о разрыве, и она лишь протянула руку для поцелуя. Он машинально над ней склонился. Когда он выпрямился, выражение муки, промелькнувшее по ее лицу при виде этого светловолосого затылка, в последний раз склоненного над ее рукой, уже исчезло. Она прошептала «прощайте», стукнулась, выходя, о косяк и шагнула на лестницу. Он жил на четвертом этаже, но только на площадке второго она остановилась и дала волю слезам, уткнувшись своим прекрасным лицом в грязную влажную стену.

Глава 16

Две недели Антуан прожил отшельником. Он много бродил пешком по Парижу, ни с кем не общался. Его не удивляло, что при встрече знакомые из числа приятелей Дианы делают вид, что его не узнают. Он знал правила игры: Диана ввела его в чуждый ему круг; порвав с нею, он автоматически из него выбывает. Ему даже показалось излишним, что Клер, столкнувшись с ним как-то вечером, соблаговолила обратить на него внимание. Она сообщила, что Шарль с Люсилью уехали отдыхать в Сен-Тропе. Она воспринимала как должное, что Антуан ничего об этом не знает. По ее понятиям было очевидным, что, расставшись с одной женщиной, он автоматически теряет другую. Его это немного развеселило, хотя в тот период ему редко хотелось смеяться. Его преследовал обрывок из Аполлинера: «По моему прекрасному Парижу брожу, где нету смысла умирать. Рычащие автобусов стада…» Он не помнил как дальше, да и не искал. Париж был прекрасен надрывной, синей, щемящей красотой. Антуан тоже не видел смысла здесь умирать, как, впрочем, и жить. Все, что ни делается, к лучшему. Люсиль на средиземноморском берегу. Она говорила, что обожает море. Наверное, снова счастлива, ибо создана для счастья. Может, изменяет Шарлю с каким-нибудь местным красавцем. Диана повсюду появлялась с молодым кубинским дипломатом. Антуан видел в газете снимок этой парочки на премьере балета. Сам он много читал, не пил. По ночам часто думал о Люсили. И в бессильной ярости метался по постели. Случилось непоправимое, надеяться не на что. Память не в силах была отыскать ни единой зацепки, дающей надежду. Зато она неумолимо являла лицо Люсили, озаренное страстью. Воспоминания не давали покоя, мучили, опустошали. Правда ли, что им было вместе так хорошо? Ведь никогда не знаешь наверняка, насколько с тобой хорошо в постели. И невозможно быть уверенным, что такое же, а то и большее наслаждение не испытают с кем-то другим. О себе Антуан твердо знал, что ему никогда и ни с кем не изведать такого блаженства, как с Люсилью. Но не мог поверить, что стал ей столь же необходим. Иногда он вспоминал ее встревоженное лицо в тот вечер, когда она опоздала на коктейль. Вновь и вновь слышал ее голос: «Ты знаешь, я люблю тебя по-настоящему». Антуан готов был убить себя: упустил счастье. Он познавал лишь тело Люсили и совсем не думал о человеке.

Овладев ею физически, не коснулся ее души. Да, они вместе смеялись, а смех — верный спутник любви. Верный, но не единственный. Он понимал это особенно ясно, вспоминая ее слезы в Пре-Кателан. Чтобы мужчина и женщина полюбили, друг друга, недостаточно вместе смеяться. Надо еще заставлять друг друга страдать. Вряд ли б Люсиль с ним согласилась. Но поздно об этом думать — она ушла. Мысленно он вновь и вновь затевал с нею этот спор, прерывал его и снова спорил. Он то резко вскакивал с места, то останавливался как вкопанный посреди улицы. Заколдованный круг.

На пятнадцатый день случайно повстречал Джонни. У того был отпуск, и он без дела слонялся возле кафе «Флора», облюбованного гомосексуалистами, а в последнее время еще и художниками. Джонни страшно ему обрадовался и потащил за столик. Они заказали виски. Антуана забавляло, как горделиво Джонни приветствовал своих знакомых. Антуан знал, что красив, но не придавал этому ни малейшего значения.

— Как поживает Люсиль? — осведомился Джонни.

— Не знаю. Джонни рассмеялся.

— Я так и думал. Вы правильно поступили, порвав с нею. Она очаровательное, но опасное существо. В конце концов, она сопьется, а Шарль будет с нею нянчиться.

— Почему вы так решили? — спросил Антуан с напускным безразличием.

— Да она уже начала спиваться. Один мой приятель видел, как она надралась на пляже. Но удивляться тут нечему.

Заметив выражение, с каким сидел Антуан, он снова засмеялся:

— Только не делайте вид, будто не знаете, что она была в вас влюблена. Это за версту в глаза бросалось. Что с вами?

Антуан хохотал и не мог остановиться. Его переполняли счастье и стыд. Боже, какой он глупец! Ну конечно, Люсиль его любит, помнит о нем! Разве они могли быть так счастливы вместе, если б она не любила его? Как мог он оказаться таким мрачным, эгоистичным дураком? Она любит его! Не забыла! Из-за него она потихоньку спивается. Наверно, думает, что это он ее забыл. А он все эти пятнадцать дней ни о чем другом думать не мог. Она страдает из-за его глупости. Надо немедленно ехать к ней, все объяснить. Пусть будет так, как она захочет, лишь бы обнять ее, вымолить прощение. Где находится Сен-Тропе? Он вскочил.

— Да успокойтесь же, — тщетно взывал Джонни. — У вас взгляд буйнопомешанного.

— Простите, — бросил на ходу Антуан. — Мне надо срочно позвонить.

Он чуть не вприпрыжку понесся домой. Полаялся с телефонисткой, недостаточно толково объяснявшей, как звонить по автомату в департамент Вар. Он принялся обзванивать местные отели. В четвертом по счету ответили, что мадемуазель Сен-Леже действительно проживает, но сейчас на пляже. Он попросил соединить, когда она вернется. Он прилег на диван и стал ждать, положив руку на телефонную трубку, как Ланцелот Озерный на эфес меча. Он был готов ждать два часа, шесть часов, всю жизнь. Он был счастлив, как никогда. В четыре телефон зазвонил, он сорвал трубку.

— Люсиль? Это Антуан.

— Антуан, — мечтательно, как во сне, протянула она.

— Нам надо… Я хочу тебя видеть. Мне можно приехать?

— Да, — ответила она, — когда?..

Хотя голос ее звучал спокойно, по отрывистой краткости фраз он почувствовал, что нечто чудовищное, жестокое, пятнадцать дней пытавшее, корежившее, истязавшее их обоих, отступает. Он смотрел на свою руку, удивляясь, что она не дрожит.

— Может, я успею на самолет. Я выезжаю прямо сейчас. Ты сможешь встретить меня в Ницце?

— Да, — выдохнула она и после секундного колебания спросила: — Ты дома?

Прежде чем ответить, он трижды пропел в трубку ее имя: Люсиль, Люсиль, Люсиль.

— Приезжай скорей, — сказала она и повесила трубку.

Только теперь Антуану пришло в голову, что там может быть Шарль, и что нету денег на билет. Но все это промелькнуло между прочим. Сейчас он был способен ограбить прохожего, убить Шарля, самому усесться за штурвал «Боинга». В половине восьмого стюардесса предложила желающим полюбоваться в иллюминатор Лионом, Но Антуану было не до того.

Повесив трубку, Люсиль закрыла книгу, достала из шкафа свитер, захватила ключи от машины, взятой Шарлем напрокат, и спустилась вниз. На ходу она ободряюще улыбнулась своему отражению в зеркале гостиничного холла. Так улыбаются казавшемуся безнадежным больному, который нежданно выздоровел и выписывается из больницы. Она подумала, что надо ехать очень осторожно, — дорога извилистая, да и покрытие плохое. Лишь бы по пути не попалось какой-нибудь глупой собаки или встречного лихача. Их свиданию с Антуаном ничто не должно помешать. Она гнала от себя все мысли кроме заботы об этих мелочах. До самого аэропорта она усыпляла себя словесным наркозом, возводила стену от самой себя. Первый рейс из Парижа прибывал в шесть. Хотя было абсолютно нереально, чтоб Антуан на него успел, она вышла встречать. Следующий самолет ожидался в восемь. Люсиль купила какой-то детектив и поднялась в бар на втором этаже. Тщетно она пыталась вникнуть в похождения частного сыщика. Герой был проворен и забавен, но ей было не до него. Ей доводилось слышать выражение «трудное счастье», однако на собственной шкуре она испытывала это впервые. Она чувствовала себя такой усталой, разбитой и измученной, что испугалась: вдруг не выдержит и хлопнется в обморок или заснет, сидя на стуле. Она позвала гарсона и сообщила, что встречает пассажира с восьмичасового рейса. Похоже, эта информация мало его заинтересовала. Но ей стало спокойнее: теперь, если с ней что случится, гарсон предупредит Антуана — она не представляла себе, каким образом, но это уже не важно. Ей хотелось все предусмотреть, принять все возможные предосторожности, чтоб не спугнуть то новое, хрупкое, что в ней зарождалось, — счастье. Она даже пересела за другой столик, чтоб лучше видеть часы и слышать объявления. Когда она закончила старательно и бессмысленно перебирать глазами черные знаки букв, так и не вникнув в их смысл, и захлопнула книгу, было еще только семь. Какая-то женщина со слезами на глазах целовала раненого, но одержавшего верх детектива в больнице Майами. Сердце болезненно ныло.

Прошел еще час, а может, два месяца или тридцать лет, прежде чем появился Антуан. Он вышел первым, поскольку не имел багажа. Они шагнули навстречу друг другу. Люсиль заметила, что он похудел, побледнел и плохо одет. Шевельнулась рассеянная мысль, что на деле они едва знакомы, и еще — что она любит его. Он неловко приблизился. Несколько секунд, не поднимая глаз, они держались за руки, потом пошли х выходу. Он что-то пробормотал насчет ее загара. Она вполне по-светски выразила удовлетворение, что он добрался благополучно. Они подошли к машине. Антуан сел за руль, она показала, где у этой модели стартер. Было тепло. В воздухе пахло морем и бензином, ветер колыхал верхушки пальм вдоль дороги. Несколько километров они проехали молча, даже не задумываясь, куда именно едут. Антуан остановил машину и привлек ее к себе. Он не целовал ее, просто прижимал, охватив руками. Так они и сидели, щека к щеке. Люсиль готова была расплакаться, так ей вдруг сделалось легко. Потом он заговорил очень тихо и очень нежно, как с младенцем:

— Где Шарль?

Теперь ему надо все сказать.

— Да, — согласилась она. — Но Шарль в Париже.

— Мы уезжаем ночным поездом. В Каннах есть ночной поезд?

Она кивнула и слегка отодвинулась, чтобы посмотреть на него. Он придвинулся ближе и поцеловал ее. В Каннах они взяли билеты в спальный вагон. Ночь была полна перестуком колес, криками поездов, постукиванием молоточков в руках обходчиков. Они заботились, чтобы колеса были в порядке, чтобы поезд благополучно пришел в Париж, заботились об их судьбе. Казалось, поезду нравится мчаться изо всех сил. Локомотив точно сошел с ума, и адские вопли исторгались из его груди, будоража сонные равнины.

— Я знал, — сказал Шарль. Он стоял к ней спиной, прижавшись лбом к оконному стеклу. Люсиль сидела на своей кровати, еле живая от усталости. Ей казалось, в ушах еще стоит перестук колес. Поезд прибыл на Лионский вокзал очень рано. Накрапывал мелкий дождь. Потом она позвонила Шарлю от Антуана, из их теперь общего дома. Они договорились встретиться у Шарля, и он сразу туда поехал. Она с порога призналась, что уходит, потому что любит Антуана. Шарль стоял у окна, не поворачиваясь к ней. Люсиль показалось странным, что вид его затылка ничуть не трогает ее, а вот затылок Антуана, его взлохмаченная светлая шевелюра вызывает такую нежность. Глядя на иных мужчин, никогда не скажешь, что они были когда-то детьми.

— Я знал, но думал, у этого не будет продолжения, — добавил он. — Понимаете, я надеялся…

Не кончив фразы, он наконец обернулся:

— Дело в том, что я люблю вас. Не думайте, будто я смогу кем-то вас заменить. Я слишком стар для таких замен. — Он жалко улыбнулся. — Видите ли, Люсиль, я знаю: вы вернетесь ко мне. Я люблю вас такой, какая вы есть. Антуан же любит вас такой, какая вы с ним. Он мечтает о счастье с вами, это свойственно молодости. А я желаю счастья вам — где бы вы ни были. Так что мне остается только ждать.

Она хотела возразить, но Шарль предостерегающе поднял руку:

— К тому же рано или поздно он начнет, а может, уже начал попрекать вас за то, какая вы: за ваше эпикурейство, беспечность, малодушие. Он полагает, все это — недостатки, они будут раздражать его. Он еще не понимает, что в них сила женщины. Что за это мужчины и любят ее, даже если порой именно из-за этого бывают несчастны. Антуан поймет это — с вашей помощью. Он поймет, что вы такая веселая, такая желанная благодаря своим недостаткам, а не вопреки. Но будет поздно. Так мне кажется. И тогда вы вернетесь ко мне. Потому что вы знаете, что я это знаю. Он горько усмехнулся:

— Вы не привыкли, чтоб я был столь многословен, верно? Еще чуть-чуть. Передайте ему от моего имени, что если вам придется из-за него страдать, если, вернувшись ко мне — через месяц или через три года, — вы не окажетесь такой же счастливой, как сейчас, я в порошок его сотру.

В его голосе прозвучала приглушенная ярость, и Люсиль взглянула на него с удивлением. "Она не подозревала, что Шарль может быть таким сильным, властным.

— Я не пытаюсь задержать вас, я знаю, это бесполезно. Но помните: я вас жду. Не важно, когда. И что бы вам от меня ни понадобилось, какие бы трудности перед вами ни встали, вы можете всегда рассчитывать на мою помощь. Вы уезжаете прямо сейчас?

Люсиль утвердительно кивнула.

— Заберите с собой все ваши вещи.

Она хотела возразить, но он опять прервал ее:

— Знаете, мне будет слишком больно видеть ваши платья в моих шкафах, вашу машину в гараже. Ведь вы, возможно, уезжаете надолго.

Люсиль смотрела на него, не в силах пошевелиться. Она знала, все так и будет: ужасно. А Шарль будет именно таким — безупречным. Все случилось, как давно ей представлялось. К отчаянию, что заставляет Шарля страдать, примешивалась гордость за любовь такого человека. Господи, ну разве можно бросить его одного в этой огромной квартире? Она встала:

— Шарль, я…

— Нет, — прервал он, — вы и так слишком долго ждали. Уходите.

Секунду они как статуи стояли друг против друга. Затем Шарль потрепал ее по волосам и снова отвернулся.

— Идите. Я пришлю ваши вещи на улицу Пуатье.

Ее не удивило, что Шарль знает адрес Антуана. Она ненавидела себя. Поникшие плечи Шарля, его седеющие волосы — все это ее рук дело. Она прошептала: «Шарль…», сама не зная, хочет ли сказать «спасибо», или «простите», или еще какую-нибудь бестактную глупость. Он, не оборачиваясь, махнул рукой. Это означало, что еще немытого, и он не выдержит. Люсиль вышла из комнаты едва ли не на цыпочках и только на лестнице заметила, что плачет. Всхлипывая, она вернулась, зашла на кухню и бросилась на шею Полине. Та сказала, что от мужчин вечно одни неприятности, но не стоит лить из-за них слез. Антуан ждал ее на улице, на залитой солнцем террасе кафе.