Держава богов Джемисин Н.
Узейн приподняла бровь:
– Можешь.
– Это вы в ответе за убийство членов моей семьи? – Ремат говорила вроде бы легко и спокойно, но скрытую угрозу не распознал бы только полный глупец. – В смысле, вы с единомышленниками.
Уверенность Узейн впервые поколебалась.
– Это не было наших рук делом. Воевать руками убийц у нас не в обычае.
А вот у амнийцев – очень даже в обычае. Но говорить об этом она не стала.
– Так чьих же?
– Это сделал Каль. – Узейн улыбнулась, но очень невесело. – Каль-мститель, как мы его называем. Он богорожденный, и он во многом помогал мне, моим предкам и их союзникам. Но с тех пор мы убедились, что он лишь использовал нас, преследуя какие-то свои цели. Мы порвали с ним, но, боюсь, вред уже причинен… – Она помолчала, стиснув зубы. – Он убил моего мужа и множество членов Совета воинов. Пусть это послужит тебе утешением.
Ремат покачала головой:
– Убийство никогда радости не вызывает.
– Это верно. – Узейн долго смотрела на Ремат, после чего поклонилась ей. Не самым глубоким поклоном, но в нем явно чувствовалось уважение. И даже нечто вроде невысказанного извинения. – Народы Севера объявили Каля врагом. Вот только нашей с тобой вражды это не отменяет.
– Естественно. – Ремат помедлила, потом наклонила голову, что по амнийским меркам означало величайшее уважение, ибо правитель амнийцев никому не обязан кланяться. По даррским понятиям, не исключено, это было оскорбление. – Благодарю за откровенность. А в остальном, что касается требований к моей семье, ответ – нет.
Узейн вскинула брови:
– И это все, что ты скажешь? Просто «нет»?
– А ты ждала чего-то другого?
Я не мог хорошо видеть лицо Ремат, но догадывался, что она улыбалась.
Узейн ответила тем же:
– Если честно, не ждала. Но позволь предупредить тебя, Арамери: я говорю от лица народов этого мира. Да, не все они готовы со мной согласиться, ведь твоя семья правила ими так долго. Вы сделали все, чтобы сокрушить дух человечества. Ради них мы с союзниками сейчас и ведем войну. Мы хотим воскресить этот дух. И предупреждаю: мы будем безжалостны.
– Вы уверены, что хотите именно этого? – Ремат откинулась на спинку трона и скрестила ноги. – Человечество наделено достаточно вздорным духом, Узейн-энну. Люди себялюбивы и склонны к насилию. Если не будет сильной руки, этот мир не узнает покоя еще много-много столетий. А может быть, вообще никогда.
Узейн медленно кивнула:
– Покой не имеет смысла, когда нет свободы.
– Сомневаюсь, что с этим согласились бы дети, умиравшие от голода до эры Светозарного, – возразила Ремат.
Узейн вновь улыбнулась:
– А я сомневаюсь, что еретики и целые народы, уничтоженные твоим семейством, считали эру Светозарного такой уж благополучной и мирной. – Ее рука дернулась в коротком жесте отрицания. – Довольно! Ответ ты дала и в скором времени получишь мой.
Она подняла перед собой небольшой камешек, отмеченный узнаваемым знаком – сигилой врат. Узейн прикрыла глаза и через миг исчезла.
Нижнее изображение – молчаливые люди в масках на улицах Тени – внезапно дернулось, приковав к себе наше внимание. Картинка смазалась, потом вновь стала четкой: державший сферу солдат поставил ее. Тогда мы увидели его: это был молодой мужчина в тяжелых доспехах, помеченных семью сигилами: на руках, на ногах, на шлеме, на груди и на спине. Самая простая защитная магия. Он держал пику на изготовку, как, впрочем, и все, кого мы могли видеть. Доспехи у всех воинов были белые. Стало быть, Ремат еще не успела переоснастить войско в соответствии с предпочтениями вновь принятого божественного покровителя.
Еще мы увидели, что маскеры начали движение. Молча и медленно они пошли навстречу солдатам. Оставалось предположить, что такое же происходит сейчас за пределами этой точки наблюдения, по всей Тени. И повсюду маскеры в масках всех цветов, форм и размеров словно не замечали солдат. Они неотрывно смотрели на Небо.
– Как она ими командует?.. – пробормотал Дека. Он хмурил брови, вглядываясь в глубину сферы. – Нам так и не удалось понять.
Его размышления прервал шум, донесшийся из обоих изображений. Кто-то невидимый отдал приказ солдатам, и начался бой: к рядам людей в масках понеслись рои арбалетных болтов. Но маскеры, даже буквально утыканные стрелами, продолжали движение. Некоторые, у кого маски оказались разбиты, все-таки падали. Но таких было мало. Слишком мало…
На верхней картинке Ремат резким голосом отдавала приказы воинам в тронном зале. Они задвигались, забегали, воцарилась своего рода неразбериха, Ремат же поднялась с трона и повернулась к нему лицом. Наклонилась и коснулась чего-то, невидимого для нас.
– Шахар!
Шахар вздрогнула и выступила вперед.
– Матушка? Тебе, конечно же, следует отправиться сюда. Мы готовы принять…
– Нет. – Негромкий ответ заставил Шахар умолкнуть на полуслове, однако Ремат улыбнулась. Такой спокойной я ее, пожалуй, ни разу не видел. – Я видела вещие сны, – по-прежнему тихо продолжила она. – Они не впервые посещают меня, не знаю уж почему, и еще никогда не обманывали. Я видела этот день…
Я растерянно нахмурился. Вещие сны? Да разве такое смертным доступно? Хотя о чем это я, ведь Ремат – внучка богорожденного…
Ее лицо теперь занимало все верхнее изображение, а на нижнем маскеры уже бежали на стражу. Поле зрения сферы не могло объять все поле сражения, выхватывая лишь малые части. Временами вообще не было видно ничего связного, лишь мелькали смазанные лица кричащих людей и нечеловеческие, застывшие физиономии маскеров, но мы их едва замечали. Шахар неотрывно смотрела на мать, и ее черты искажало такое страдание, словно в комнате больше нет никого и ничего и переживать, кроме как о ее судьбе, наследнице было не из-за чего. Я положил руку ей на плечо – мне показалось, сейчас она полезет на стол, чтобы дотянуться до матери. Ладонь ощутила отчаянное напряжение и едва сдерживаемую дрожь…
– Мама, тебе необходимо перебраться сюда! – с трудом выговорила она. – Что бы там ни привиделось тебе во сне…
– Я видела падение Неба, – сказала Ремат, и я почувствовал, как Шахар вздрогнула. – И свою гибель.
Из другой картинки – той, что внутри большой сферы, – послышались вопли. Затем гулкий удар, показавшийся мне похожим на взрыв. Передающую сферу сбросило, и она покатилась к ступеням Зала. Раздался треск: сфера разбилась, картинка пропала. Второе изображение, из которого смотрела Ремат, дрогнуло мгновением позже. Ремат оглянулась: в тронном зале позади нее раздались встревоженные крики. Взрыв ощутили и там.
– Зачем же ты попросила Йейнэ создать Эхо, если не хочешь перейти сюда? – спросила Шахар. Она пыталась говорить здраво, но непроизвольно покачивала головой, безмолвно отрицая происходившее. – Зачем ты это делаешь, мама?..
– Мне снилось не только Небо. – Ремат неожиданно отвела взгляд от Шахар и посмотрела на нас с Декой. – Я видела гибель всего сущего, господь Сиэй. Небо – лишь первая ласточка. И только вы можете это остановить. Вы с Шахар и ты, сын мой. Вы трое – ключ ко всему. Я построила Эхо для того, чтобы вы уцелели.
– Мама, – напряженно выговорил Дека. – Это же…
Она покачала головой:
– Нет времени…
Прервавшись, она обернулась к солдату – тот подошел и что-то сказал ей вполголоса. Выслушав, она кивнула. Солдат убежал, а Ремат вновь обратилась к нам, улыбаясь:
– Они лезут по Древу.
Кто-то в Мраморном зале закричал. Осунувшийся Рамина выступил вперед:
– Ремат, разрази тебя боги, какой смысл оставаться, если…
Ремат вздохнула, на миг став похожей на себя прежнюю:
– Я же сказала: я видела, как все должно произойти. Если я умру вместе с Небом, останется надежда. Моя смерть станет повитухой великих преобразований. Она распахнет путь будущему. Если же я спасусь бегством, кончится все! Рухнет весь мир! Так что решиться было очень просто, Рамина… – Ее голос смягчился. – Но… Ты скажешь ей, хорошо?
Он стиснул зубы, а я стал гадать кому и о чем. Потом вспомнил: Морад. Ее в зале не было – наверное, помогала Гневу готовиться к возможному нападению. А я и не думал, что Рамина о них знал. Впрочем, он был единственным, кому Ремат могла доверить свою тайну. Без сомнения, и Морад знала, что настоящим отцом детей Ремат был Рамина. Любовь и тайны накрепко связали этих троих.
– Скажу, – пообещал Рамина, и Ремат благодарно кивнула.
– И я скажу, – встрял я.
Она вздрогнула. Потом на ее лице медленно проявилась улыбка.
– Господь Сиэй, неужели я начала тебе нравиться?
– Нет, – сказал я, скрещивая руки на груди. Мне нравилась не она, а Морад. – Я просто не такой уж безнадежный мерзавец.
Она кивнула:
– Ты любишь моего сына.
Настал мой черед вздрогнуть. Самообладания еле хватило, чтобы не покоситься на Деку. Боги благие, что творит эта женщина? Если хоть кто-нибудь из нас переживет этот день, эта семейка точно придумает, как использовать против Деки нашу с ним связь. А может, она просто считала, что он справится?
– Да, – признал я.
– Ну и хорошо. – Она взглянула на Деку и сразу отвела взгляд, словно ей тяжело было его видеть. Краем глаза я заметил, как сжались его кулаки. – Я могла защитить только одного из своих детей, господь Сиэй. Пришлось сделать выбор. Понимаешь? Но я… Я сделала, что могла. Быть может, когда-нибудь ты…
Ее голос прервался, и она еще раз быстро взглянула на сына. Я отвернулся, не желая видеть, что между ними происходило, и увидел, как отворачиваются другие присутствующие в зале. Не годится смотреть на то, что предназначено лишь для двоих. Да, подумалось мне, Арамери и вправду переменились с прежних времен. Зрелище страданий им больше не нравится.
Но потом Ремат вздохнула и снова повернулась ко мне. Она ничего не сказала, но я понял: она знала. Я коротко кивнул: да. Я и Шахар тоже люблю. Правда, не очень понятно, надо ли мне это?
Кажется, Ремат удовлетворил мой молчаливый ответ. Она тоже кивнула, и тут Небо вновь содрогнулось, а картинка перед нами замерцала. Дека что-то пробормотал на божественном языке, заставив изображение выправиться, но я-то видел, что передача начала сбиваться. По краям уже пропадала четкость, исчезали яркие краски.
– Довольно. – Ремат потерла глаза, и я ощутил неожиданный укол сострадания. Когда она вновь подняла голову, на ее лице была прежняя сухая деловитость. – Семья и весь мир теперь в твоих руках, Шахар. Не сомневаюсь, ты хорошо справишься с обоими.
Картинка пропала. Сделалось очень тихо.
– Нет, – прошептала Шахар. Она так вцепилась в спинку кресла, что побелели костяшки. – Нет…
Дека, наконец-то смягчившись, подошел к ней:
– Шахар…
Она стремительно обернулась к нему. Взгляд у нее был такой дикий, что я поначалу решил: свихнулась!
Но она схватила за руку сперва Деку, потом меня, и магия пронзила меня, словно огненный протуберанец готовой родиться звезды. И второй мыслью, посетившей меня, было:
«…Срань демонская, только не это опять!..»
И мы стали Нами.
Став единым целом, Мы простерли Свою руку, незримую и всесильную, и взяли в ладонь крохотную одинокую пылинку под названием Эхо. А потом, действуя заодно, мы устремили эту пылинку на запад, так быстро метнув ее на другой конец мира, что всем находившимся внутри полагалось бы погибнуть. Но у одного из Нас (у Деки) хватило ума сообразить, что такая скорость непереносима для смертных, и Мы обуздали вокруг пылинки течение стремительных сил, дабы ничто живое не пострадало. Другая же часть Нас (это я) была достаточно умудрена в делах магии, и я заговорил с взнузданными силами, успокаивая их возмущение, чтобы они, оскорбившись, не разнесли все кругом. И при этом Нас вела воля – Шахар, моя несравненная Шахар! Она прокладывала Нам путь, устремляясь к одной-единственной цели.
Мама…
Мы разделяли эту мысль. Даже я, а ведь я терпеть не мог Ремат. Даже Дека, чьи чувства к родительнице сплетались в противоречивый клубок, описать который не было средств ни в одном языке смертных. (Подходящее слово имелось в божественном языке – «вихрь».) И для каждого из Нас слово «мама» подразумевало что-то свое. Для меня – мягкая грудь, прохладные пальцы и голос двуликого божества – Наха-Йейнэ, – шепчущий ласковые слова любви. Для Шахар – страх пополам с надеждой, мгновенное тепло одобрения в ледяных глазах и единственное объятие, эхо которого будет звенеть у нее в душе до конца дней. Для Деки… Ах, мой Дека! Для него «мама» означало «Шахар». Свирепую маленькую защитницу, готовую заслонить братика от всего мира. А еще – богорожденного мальчика с усталыми глазами древнего старца, который тем не менее по-доброму улыбался ему, гладил по голове и помогал быть сильным.
Вот что вело Нас и помогало не разъединять рук.
Когда Мы приблизились к Небу-в-Тени, дворец замедлил движение. Мы видели все и повсюду в тех пределах, что Нас занимали. На земле вне пределов города стояло небольшое войско, составленное из разноплеменных северян. Среди них была и Узейн Дарр. Сидя на быстроногой низкорослой лошадке, она смотрела на город сквозь сложное устройство из линз, делавшее далекое близким. Мы описали спираль, сходную с раковиной моллюска-кораблика, и увидели, как разбегаются вменяемые жители города: все крупные улицы были безнадежно запружены. Потом нам попался мертвый человек в маске. Рядом с ним, припав на корточки, плакала женщина – его мать. Еще ближе к центру. На улицах хлопотали богорожденные: они спасали своих верных, помогали всем, кто просил помощи. Они делали все, что могли, но этого было недостаточно. Почему-то нам всегда лучше удавалось разрушать, а не защищать. Вновь к центру! Теперь нам попадались носители масок – в основном те, чьи тела плохо служили им из-за старости или болезни. Отстав от своих более ловких товарищей, они все-таки продолжали хромать в сторону Древа. Вперед, вперед! Мертвые солдаты в помеченной сигилами белой броне «Ста тысяч легионов». Их тела усеивали ступени Зала, валялись выпотрошенными на Гульбище, свисали из окон ближних зданий. У одного отсутствовала голова, но руки продолжали сжимать арбалет…
Вперед!
И вот наконец оно – Мировое Древо.
Его ствол накрыла ползучая армия крохотных созданий, некогда бывших мыслящими людьми. Маскеры карабкались вверх, демонстрируя проворство и силу, невозможные для человеческой плоти. И для некоторых путь наверх действительно оказывался гибельным. Мы видели, как они падали: магия дотла выжигала все, на что были способны их тела. Однако большинство продолжало ползти вверх, надежно цепляясь за складки и трещины грубой и толстой коры. По прямой вверх до Неба было всего-то полмили. И некоторые носители масок уже достигли середины пути.
Шахар увидела это и закричала: «УМРИТЕ!» – и Мы закричали вместе с ней. Мы простерли Свою всесильную руку к Древу и принялись смахивать ползущих десятками, сотнями… Они, по сути, были уже мертвы, и поэтому иные из них вставали и возобновляли подъем. Мы крушили и давили их. А потом Мы снова развернулись вовне и сметающей волной ярости понеслись к Узейн и ее воинству. Мы жаждали ощутить вкус их страха.
И они действительно испугались. Приблизившись, Мы явственно поняли это. Но боялись они не Нас.
Тогда Мы оглянулись и увидели то же, что и они. В воздухе над городом стоял Каль. Стоял и смотрел на дело своих рук. И вид у него был не слишком довольный.
Мы были куда сильнее его. Мы в свирепом восторге занесли руку для разящего удара…
«…мой сын…»
…и остановились, впервые утратив решимость. Из-за меня.
У Нас не было плотского облика, и Каль Нас не видел. Он смотрел на то, что разворачивалось внизу, и его губы были сжаты в черту. В одной руке он держал странную маску. Теперь она была завершена… но не вполне. Каль мог держать ее, не испытывая видимого неудобства, но в маске не чувствовалось могущества. Она не обладала способностью сделать из него нового бога.
Потом он поднял руку… И это моя вина, не Наша, а только моя, потому что я – бог и должен был сообразить, что у него на уме. Но я не сообразил, и утраченные жизни до конца времен будут преследовать мою бессмертную душу.
Он выметнул силу, сходную с упругим тысячехвостым кнутом. Эти хвосты устремились вперед, пронзая камень и здания, и каждый своим крючочком зацепил цель: едва заметное углубление на каждой маске, такое крохотное, что его и ощутить-то было нельзя. (Время больше ничего не могло от Нас скрыть, и Мы увидели, как Каль совершал воистину божественный труд, нашептывая во сне спящим мастерам туска, вдохновляя их, направляя их искусство. Мы увидели, как озирался Нсана Поводырь, ощутивший вторжение в свое царство. Но Каль был слишком хитер, и обнаружить его Нсана так и не смог.)
Мы увидели, как все маски вдруг замерцали бело-голубым светом…
…а потом взорвались.
Их было слишком много. И находились они слишком близко к основанию Древа, куда мы сметали ползущих. Поняв, что сейчас будет, мы закричали и рванулись обратно…
Но даже боги не всемогущи.
У корней Мирового Древа вздулось клубящееся пламя. Затем с громовым эхом пронеслась ударная волна. (Эхо. Эхо…) И наконец послышался медленно нарастающий невероятный стон Древа. Он усиливался так медленно, что еще несколько секунд Мы позволили себе не верить в необратимость случившегося. Но потом ствол Древа лопнул, метнув в разные стороны гигантские щепки. Рушились здания, улицы выворачивало наизнанку. Крики гибнущих смертных смешивались с горестным стенанием Древа, пока оно наконец не начало крениться, а потом и валиться с чудовищной, невероятной медлительностью. Оно падало прочь от Тени, и Мы сочли это благословением.
И вот его крона, обширная, точно горный хребет, грянулась оземь.
Невероятный удар породил волну сотрясений, изменивших лицо земли во всех направлениях, докуда хватал человеческий глаз.
Мы видели, как Небо разлетелось на сто тысяч обломков.
А он стоял высоко над Нами, и его лицо было маской неистового торжества, не в пример маске в его руках: Каль. Он воздел маску над головой, закрыл глаза. Теперь она сияла и переливалась, менялась, дрожала – напоенная в конечном итоге не менее чем миллионом человеческих жизней, только что напитавших ее. Ее форма и орнаменты вспыхивали, переплавляясь, образуя черты совершенно нового архетипа, означавшего неумолимость, бездонное знание, величие и средоточие всяческой власти. Как у Нахадота, Итемпаса и Йейнэ – если бы кто-то смыл их личностные черты и оставил только голую суть. А суть эта была Бог – в предельном выражении формы и содержания.
Мы ощутили, как маска испустила зов. И прежде чем Каль исчез, на этот зов что-то ответило.
В тот момент Мы разъединились. Горе Шахар, боль Деки, мой ужас – разные проявления одного, в сущности, чувства, но у каждого из нас они достигали такой мощи, что единство целого оказалось нарушено. Но не до конца; Мы (я) успели запоздало припомнить, что находимся в летающем дворце, который изначально задумывался как плавающий и уж точно не продержится долго как падающий. Поэтому Мы (я) огляделись и приметили поблизости озеро Светлокно – скучную, но вполне подходящую лужицу посреди еще более скучных сельских угодий. В нее-то Мы со всей мыслимой осторожностью и опустили хрупкую раковину Эха. То-то, верно, порадуется Узейн: Светлокно было мало и непритязательно по сравнению с безбрежным океанским простором. Теперь дворец будет отделять от берега всего-то несчастная миля воды; при желании вплавь можно добраться. Вот, стало быть, чем кончился замысел Ремат по уединению Арамери. Те из них, что уцелели, станут теперь куда доступнее прежнего – и намного ближе к земле.
А потом Мы прекратили существовать. Остались только Дека, Шахар и я. Мы смотрели друг на друга, и могущество постепенно покидало нас. Потом мы одновременно рухнули, и благословенное ничто приняло нас.
21
Мир изменился. Все изменилось.
Дека и Шахар очнулись на следующий день. Я же по причинам, о которых остается лишь догадываться, проспал целую неделю. Меня водворили в Декины покои и заново познакомили со старой подружкой – трубочкой для кормления. Как и следовало ожидать, я опять состарился. Не очень сильно на этот раз, всего лет на десять. Теперь мне было лет шестьдесят с небольшим. Точнее угадывать не имело смысла. В этом возрасте несколько лет туда-сюда большой разницы не составляют.
За ту неделю, что я провалялся во сне, война кончилась. На следующий день после падения Неба Узейн прислала сообщение в Эхо. Речь шла не о сдаче; просто в свете происшедшей трагедии они с союзниками желали предложить перемирие. Между строк легко читалось: она и ее единомышленники стремились уничтожить Арамери и их солдат, а может, и кого-то еще, когда человечество возобновит бесконечные междоусобные войны. Однако никто, даже закаленные воительницы Дарра, не оказался готов к зрелищу обрушенного Древа, вдребезги разнесенного города и той исковерканной пустыни, в которую превратился центральный Сенм. Как мне впоследствии рассказали, свирепые северянки приняли участие в спасательных работах и их помощь приняли с благодарностью, хотя именно они, пускай неумышленно, вызвали катастрофу. В те жуткие первые дни всякая помощь была кстати.
Городские богорожденные тоже неустанно трудились. Они и так многих спасли, переместив из города после первых же взрывов. А потом и еще многих, сумев уменьшить разрушения. Когда Древо падало, его корни почти вырвались из земли. Если бы пень выворотило, спасать оказалось бы уже некого – город превратился бы в огромную братскую могилу. Но их стараниями этого не произошло, а потом богорожденные трудились без устали. Они отправлялись на развалины, вынюхивая признаки угасающей жизни, укрепляли готовые рухнуть дома, обучали писцов и костоправов, передавая им магию, которая в последующие дни спасла немалое количество жизней. На помощь к городским подоспели боженята со всех концов земли и даже кое-кто из державы богов…
Невзирая на все усилия по спасению, из прежнего населения Неба-в-Тени уцелело всего несколько тысяч.
Что касается Шахар, то ее первое распоряжение в качестве нового главы семьи стало одновременно и глупым и блистательным: она велела открыть двери Эха для выживших. Гнев ложился костьми, оспаривая это решение, и в итоге добился, чтобы Шахар и порученных его заботам высокородных поместили в центральной части дворца – в Завитке и сопредельных строениях, где их могли охранять стражники Гнева и немногочисленные солдаты, прибывшие вместе с выжившими горожанами. Остальная часть Эха была отдана в распоряжение израненных и павших духом смертных, многие из которых еще были покрыты пылью и кровью. Они спали на чем придется и поглощали еду, появлявшуюся, когда ее желали. Слабое утешение в подобном горе, но, как говорится, чем богаты…
Затем Шахар срочно созвала внеочередное заседание Благородного Собрания и без обиняков попросила о помощи. Она сказала, что жители Тени смогут заново отстроить город, если им дадут время залечить раны и доставят необходимую подмогу. Но подмогу не только в виде провизии и припасов. Им потребуется то, что Арамери предоставить не в силах, – мир. И Шахар обратилась к собравшимся вельможам с просьбой отложить разногласия, отложить претензии к Арамери и вспомнить наилучшие принципы эры Светозарного. Говорят, то была потрясающей силы речь. И наилучшее тому доказательство – к ней прислушались. В течение первой же недели начали прибывать груженые караваны, а с ними многочисленные добровольцы, вызвавшиеся помочь. Ни о каком восстании больше не было и речи. Перемирие, понятно, было временным, но и на том спасибо.
Кстати, есть причины думать, что благородными двигало не только впечатление от блестящей речи Шахар. В небе появилось кое-что новенькое. И это кое-что приближалось.
Через неделю после пробуждения и достаточно окрепнув, я ушел из Эха. Ушел пешком. Кто-то из боженят – не знаю даже, кто именно, – проложил до самого берега созданные из день-камня мостки. Они тянулись от самого входа во дворец и были достаточно широки для повозок и вьючных животных. Мостки в подметки не годились изящным Вертикальным Вратам Неба, но, по крайней мере, свою задачу выполняли.
Дека, которому требовалась передышка в его напряженных трудах, решил прогуляться со мной. Я хотел было отговорить его, но, когда повернулся к нему и открыл рот, он с таким вызовом посмотрел на меня, что рот сразу захлопнулся.
Мы целый час шли по мосту, почти не разговаривая. В отдалении виднелся в утренней дымке сгорбленный и изломанный силуэт поваленного Древа. Мы старались в ту сторону не смотреть. Ближе, по берегам озера, вокруг Эха уже потихоньку строился городок беженцев. Не все из тех, кто нашел приют во дворце, пожелали остаться в нем насовсем. Теперь они натягивали палатки и возводили из подручных материалов домишки, чтобы быть поближе к семьям и новым друзьям, с которыми познакомились в Эхе. У входа на мост появилось и некое подобие рынка. Завернув туда, мы с Декой наняли двух лошадей у караванщика, устроившего там постоянный ларек. Нам достались два отличных животных, вполне, как выразился дружелюбный хозяин, подходящих для внука и его дедушки. Сев в седла, мы пустились в дорогу, рассчитывая вернуться в тот же день. При нас не было ни спутников, ни охраны. Мы были не настолько важными птицами. Ну и хорошо, подумал я. Мне требовалось уединение, чтобы обо всем поразмыслить.
Дорога, по которой мы ехали, некогда представляла собой большак, соединявший город с ближними окрестностями. Теперь она была здорово исковеркана. Нам попадались то участки вздыбленной мостовой, то завалы. Приходилось спешиваться и проверять копыта лошадей – не застрял ли где камешек? В одном месте дорога оказалась просто расколота, и поперек нее тянулась самая настоящая пропасть. Оценив ее глубину, я не стал возражать против объезда. Вокруг простирались лишь перепаханные катастрофой поля, и я решил, что обходной путь не окажется долгим. Но тут Дека, что редко с ним случается, взбунтовался. Он обратился к камням и уговорил их сложиться в узковатый, но прочный мост через провал. Мы проехали по этому мосту, и я негромко посоветовал Деке реже пользоваться магией как первоочередным средством решения всех проблем. Он зыркнул на меня так, что я ссутулился. И понял, что сейчас говорил с ним именно так, как старики говорят с молодыми.
Мы неторопливо продвигались вперед и во второй половине дня добрались до городских окраин. Здесь дорога стала и вовсе никудышной, и мы еле ползли. Мощеные улицы превратились в груды битого камня, а тротуары – в смертельные западни. Это в тех случаях, когда улицы вообще удавалось проследить. Посмотрев в сторону Южного Корня, я увидел полнейшее разрушение и испытал приступ отчаяния. Конечно, оставалась исчезающе малая вероятность, что Гимн и ее родители успели выбраться оттуда до падения Неба. Я помолюсь Йейнэ, попрошу присмотреть за ними – мертвыми или живыми…
Нам не требовалось глубоко проникать в город, так что мы сумели обойти самые скверные места, следуя по окраинам. Здесь раньше жили люди состоятельные, но не слишком: те, у кого недоставало денег отстроиться непосредственно на стволе Древа, но хватало достатка купить жилье в освещенных солнцем местах подальше от гигантских корней. Здесь имелись широкие лужайки и грунтовые дороги, вполне проходимые для лошадей. Ну а солнечный свет теперь свободно изливался повсюду.
Наконец мы приблизились к обрушенному стволу, больше похожему на очень длинную гору, тянущуюся вдаль, насколько видит глаз. Здесь нам впервые попались горожане – вся остальная территория выглядела совершенно безлюдной. Здесь же шныряли мародеры, шарившие в руинах богатых особняков, некогда лепившихся к Древу. Они встречали нас злобными взглядами и демонстративно поигрывали длинными тесаками. Мы проявляли благоразумие и объезжали их стороной – так, чтобы все были счастливы.
Спустя время мы добрались до Неба. И к моему удивлению, обнаружили, что мы там не одни.
Запах раскуренной сигары достиг наших ноздрей еще до того, как мы узрели Ахада. Другое дело, что запах показался мне непривычным. Нюх у меня был уже не тот, что прежде, и, лишь приблизившись, я понял, что Ахад подмешал к листьям гвоздику для улучшения запаха. А потом догадался и о причине: к запаху сигары подмешивался запах цветов хираса, духов Ликуи Шот.
Они наверняка услышали топот копыт еще раньше, чем мы возникли в поле их зрения, но не двинулись с мест. Ахад развалился, как на троне, на одной из ближних, меньших куч мусора и обломков. Позади него устроилась Ликуя, и его голова покоилась у нее на груди. Она опиралась локтем на подходящий кусок битого день-камня, свободной рукой перебирая его распущенные волосы. Лицо Ахада хранило, по обыкновению, холодное выражение, но на сей раз я не купился. Уж слишком беззащитной была его поза, и слишком много доверия в том, как он позволял Ликуе поддерживать его голову. А еще от меня не укрылась настороженность в его взгляде. Кое-чего он просто не мог от меня спрятать. Поэтому, наверное, и не пытался. Но вздумай я по этому поводу язвить, как бы он меня не убил…
И я промолчал.
– Если вы явились поплясать на могиле, то опоздали, – процедил он, когда мы спешились и подошли к их насесту. – Я вас опередил.
– Ну и ладно, – сказал я, приветливо кивая Ликуе. Она молча кивнула в ответ. (В отличие от Ахада, она не скрывала, как гордится возлюбленным. И даже в том, как она гладила его волосы, сквозило некое самодовольство, мимолетно напомнившее мне Итемпаса прежних времен, когда они с Нахадотом были близки.) Я потянулся, разминая конечности после долгой езды, и невольно поморщился от боли в коленях. – У меня все равно нет желания плясать.
– Ага. К твоему сведению, выглядишь ты дерьмово, – заметил Ахад и выпустил длинную кудрявую струю дыма.
Я видел, как он раздумывал: помучить меня еще или прекратить. Он много чего мог бы этак ненавязчиво мне наговорить. Например: «А ты, оказывается, еще худший отец, чем мне казалось». Или еще так: «Хорошо хоть не я оказался твоей первой ошибкой». Я приготовился вытерпеть что угодно, ведь сделать я все равно ничего не мог. Если верить Деке, я продолжал стариться быстрее положенного: примерно на десять дней за один. Простое осознание своего отцовства стало ядом, который должен был убить меня если не за год, то за два уж точно.
Другое дело, что ни один из нас этого не дождется.
Но к моему облегчению, Ахад так ничего и не сказал. То ли на него напал стих проявить великодушие, то ли благодаря Ликуе его нрав мало-помалу смягчился. А может, учитывая обстоятельства, он просто счел издевки бессмысленными?
– Привет, – сказал Дека.
Он пристально смотрел на Ахада, и я запоздало припомнил, что так и не собрался поведать ему о его происхождении. Попытка устроить конец света, предпринятая моим потерянным сыном, как-то отвлекла.
Ахад приподнялся, тоже разглядывая юношу. По его лицу медленно расползалась улыбка.
– Так-так-так, – выговорил он наконец. – А ты, верно, Декарта Арамери.
– Верно, – чопорно подтвердил Дека, пытаясь и не умея скрыть свое зачарованное внимание. Сходство между ними не было абсолютным, но вполне достаточным, чтобы отмести мысль о случайности. – А ты кто?
Ахад развел руками:
– Можешь называть меня дедушкой…
Дека окаменел. Ликуя раздраженно уставилась в затылок Ахаду. Я вздохнул и потер кулаками глаза.
– Дека… Я тебе потом все объясню.
– Объяснишь, – кивнул он. Сложил руки на груди и отвел взгляд от Ахада. У того вырвался вздох разочарования – не знаю уж почему. То ли его вправду задело Декино невнимание, то ли сам хотел лишний раз парнишку задеть.
Мы помолчали, как, в общем-то, и полагалось возле могилы.
Я смотрел на высоченные груды обрушенного день-камня и, сунув руки в карманы, пытался разобраться в собственных чувствах. Все годы рабства я ненавидел и презирал Небо. В его Белых Залах меня морили голодом, насиловали, бичевали, сдирали кожу с живого и делали еще что похуже. Я был богом, низведенным до уровня их собственности, и столетие свободы отнюдь не смыло пережитые тогда унижения.
И тем не менее… Я вспомнил свой планетарий, и Эн тихонько и сочувственно запульсировала у меня на груди. Я вспомнил, как носился прихотливо изогнутыми замкнутыми пространствами Неба, как превращал их в свои владения. Здесь я встретился с Йейнэ… Я бездумно замурлыкал колыбельную, которую некогда пел ей. Да, Небо видело не только сплошной ужас страданий. Ибо жизнь никогда не сводится к чему-то одному.
Сверху донесся вздох Ахада. Небо ведь когда-то было его домом. Дека дотронулся до моей руки. Здесь прошло его детство. Сколько бы ни длился наш траур, сейчас он был общим.
А над нами, как раз между солнечным диском и бледной, только что вставшей луной, в небесах виднелась странная клякса. Со дня одержанной Калем победы она постепенно росла. Эту штуковину трудно было описать не то что на сенмитском, а даже на божественном языке. Нечто слоистое и прозрачное. Колеблющееся ничто, оставлявшее после себя пустоту. Мы не только видели, но и ощущали его – своеобразным покалыванием на коже. И даже слышали, как слышат слова, выпеваемые за пределами слуха. Что ж, вскоре мы его услышим так ясно, как не захотелось бы ни одному разумному существу. Это будет рев, способный перевернуть мир.
К нам приближался Вихрь. Каль вызвал Его – и Он явился на зов…
По прошествии времени, когда уже село солнце и начали появляться первые звезды, Ахад вздохнул и встал, после чего помог встать Ликуе. Мгновение – и вот уже они стоят внизу. Дека вздрогнул, потом тихо ахнул – его подозрения подтвердились. Ахад подмигнул ему. Потом посерьезнел и повернулся ко мне.
– Некоторые полагают, что сумеют спастись, что бы ни произошло в державе богов, – негромко проговорил он. – Я в этом сомневаюсь, но не могу осуждать их за попытку. – Он помолчал, оглянулся на Ликую и договорил: – Я остаюсь здесь.
Вот уж чего я от него ни за что не ожидал! Ликуя была смертной и выжить в нашем царстве не могла. Посмотрев на нее, я убедился, что она понимала, насколько глубоко изменила его. Она чуть кивнула мне и гордо вздернула подбородок, откровенно намереваясь встать на его защиту. Ахад был среди нас не единственным, кто умел одним словом причинить боль.
Однако я совершенно не собирался его доставать. Хватит уже, в свое время я достаточно этим натешился.
– Полагаю, имело бы смысл поговорить о том, как спасти это царство, а не бежать из него, – заметил Дека, и по его голосу я понял, что и в лоб могу схлопотать, когда мы останемся наедине.
Но Ахад покачал головой, делаясь непривычно серьезным:
– Спасения не будет. Даже Трое – не указ Вихрю. Самое большое, что они смогут, – постоять в сторонке, пока Он катится сквозь миры, а затем попытаться что-то восстановить из останков. Правда, нам не будет от этого ни жарко ни холодно…
Он пожал плечами и вздохнул, глядя на небеса. По ночам Вихрь был еле виден – этакое дрожащее пятнышко на звездном ковре. Вот только за Ним уже не было звезд. Лишь черная пустота.
– Мой отец полагает, что все-таки стоит попробовать отстоять этот мир, – сказала Ликуя.
Дека очень внимательно смотрел на нее. Возможно, делал все новые выводы. Да, определенно следовало рассказать ему все заранее. Дурак я, дурак.
– Йейнэ с Нахадотом думают так же, если я их хоть немного знаю, – вздохнул я. – Но будь им по силам остановить Его, они бы уже это сделали.
Я не стал добавлять, что уже молился обоим, и не однажды, во все предшествующие ночи. Ответом было молчание. Я не хотел даже думать о том, что это могло значить.
– Ну что ж, нам, пожалуй, пора. Мы лишь заглянули попрощаться со старым узилищем.
Ахадова сигара наконец-то догорела. Он бросил окурок и растер его носком башмака, бросив заодно последний взгляд на развалины Неба. День-камень продолжал светиться в ночи, испуская призрачное сияние – в противоположность зияющей рваной дыре в звездных небесах. Прямо свеча на могиле человечества, подумалось мне. Будем надеяться, что Йейнэ и Наха как-нибудь сохранят этот светоч, когда мир рухнет в небытие.
«И еще Итемпас», – добавил мой разум к первым двум именам, хотя тут я был менее уверен. Может, они и оставят его умирать вместе со всеми нами. Если они собирались так поступить, было уже пора.
– Увидимся, – сказала Ликуя.
Я кивнул, наконец-то заметив, что они держались за руки.
Потом они исчезли, оставив меня наедине с Декой.
– Объясняй! – тотчас потребовал он.
Я вздохнул и огляделся. Стояла уже глубокая ночь. Я не рассчитывал, что наша поездка настолько затянется. У нас не было с собой ни одеял, ни палатки, не говоря уже о провизии. Придется стелить попоны. То-то порадуются мои старые косточки…
– Давай для начала устроимся, – сказал я.
Дека стиснул зубы. Ему наверняка хотелось поспорить, но он все же занялся лошадьми: подвел их поближе и устроил возле груды день-камня. Какая-никакая, а все защита от ветра.
Мы уселись на то, что когда-то было основанием дома, попросту сдутого с места во время падения Древа. Сюда тоже упало несколько обломков день-камня, и мы собрали их в кучу, чтобы светили поярче. Дека произнес слово приказа, и от камней, кроме света, пошло еще и тепло. Я расстелил наши попоны по отдельности, но Дека тут же перетащил свою к моей и заключил меня в объятия.
– Дека… – начал я.
Живя во дворце, мы с ним неоднократно делили постель, но сейчас мы слишком устали, чтобы не удовольствоваться простым сном. Вроде бы удобный предлог, чтобы отложить намечавшийся разговор, да только его невозможно было откладывать бесконечно. Поэтому я поглубже вздохнул и молитвенно воззвал к одному из своих братьев, испрашивая сил.
– Тебе не следует притворяться. Я знаю, каково приходится молодым, и…
– Я считаю, – перебил он, – что за последнее время ты натворил достаточно глупостей. Не усугубляй!
Тут я попробовал сесть, но не смог, потому что он меня не пускал, да и моя старая спина решительно возражала против таких попыток. Я слишком долго трясся в седле.
– Что?..
– Ты все такой же ребенок, – тихо проговорил он, и я перестал барахтаться. – А еще ты и кот, и взрослый мужчина, и чудовище, которое в потемках душит детей. И старик… Ну и ладно. Я уже говорил тебе, Сиэй, что никуда не уйду. А теперь ложись: я хочу кое-что попробовать.
Я послушался – не из покорности, а больше от изумления.
Он запустил руку мне под рубашку, отчего я залился краской и ахнул:
– Дека, во имя благих богов…
– Тихо ты!
Его рука замерла у меня на груди. И это была не любовная ласка, хотя мое старое тело все истолковало превратно и даже успело решить, что не такое уж оно и старое. За это я был ему благодарен: в моем возрасте начинаешь сомневаться, все ли в нем работает как положено.
Дека между тем застыл, на его лице отразилось напряженное внимание. Я видел его в подобном сосредоточении, когда он произносил слова волшебства или рисовал сигилы. На этот раз он принялся что-то шептать, а рука задвигалась в согласии со словами. Я озадаченно вслушивался, но не узнавал слов. Это не был ни язык богов, ни какой-либо еще. Я вообще не понимал, что он творил.
Зато я кое-что ощущал. Слова щекотали, расползаясь по коже. Когда я вздрогнул и захотел привстать, Дека прижал меня к земле и зажмурился, чтобы мои подергивания его не отвлекали. А я действительно подергивался, потому что ощущение было весьма необычное. По мне точно бегали муравьи, только они были плоскими и состояли не из плоти, а из какого-то шипения. Тут я заметил неяркое черное сияние декиных письменных метин, которые представляли собой далеко не простые татуировки. Наконец-то я это понял.
Но все же что-то шло не так. Письмена, которые он вшептывал в мою кожу, не задерживались в ней. Я чувствовал, как они двигаются по моим рукам и ногам, спускались на живот, но, устроившись на облюбованном месте, тотчас начинали выцветать. Я видел, как Дека стал морщить лоб, потом смолк, а его рука на моей груди сжалась в кулак.
– Я так понимаю, не получилось, – тихо проговорил я.
– Не получилось.
– А чего ты, собственно, ждал?
Он медленно покачал головой:
– Письмена должны были пробудить твою природную магию. Ты ведь по-прежнему бог; в ином случае твоя противоположность не могла бы на тебя повлиять. Я думал, что сумею напомнить твоей плоти – она юна и податлива и служит лишь воплощением твоей воли… – Он стиснул зубы и отвернулся. – И понять не могу, отчего у меня не вышло!
Я вздохнул. Я и не питал особой надежды – возможно, из-за того, что он не предупредил заранее, чем намерен заняться. Оно и к лучшему.
– А я думал, тебе нравилось, что я смертный…
Он вновь мотнул головой, плотно сжал губы:
– Только если это не означает твоей смерти, Сиэй. Этого я никогда не хотел.
– Вот как. – Я накрыл ладонью его кулак. – Что ж, спасибо за эту попытку. Но, Дека, даже если бы ты смог привести меня в порядок, это все равно не имело бы смысла. Мы, богорожденные, – чепуха по сравнению с Троими. Когда Вихрь ворвется в этот мир, мы, скорее всего…
– Заткнись, – прошептал он, и я, моргая, послушался. – Просто заткнись, Сиэй…
Его трясло, а глаза были полны слез. Впервые с младенческих времен он выглядел потерянным, одиноким и не на шутку напуганным.
Ну а я по-прежнему оставался богом, как он только что справедливо заметил. И моя природа требовала утешать заблудших детей. Я притянул его к себе: пусть поплачет, а я его побаюкаю…
Но он оттолкнул мои руки и поцеловал меня. А потом, словно поцелуй не был достаточным свидетельством его взрослости, он привстал и начал стягивать с меня одежду.
Я мог бы посмеяться, или отказаться, или притвориться совершенно незаинтересованным. Но близился конец света, а он принадлежал мне. И я сделал то, к чему лежала душа.
Через три дня все мы умрем, но за это время можно сделать так много. Я все же был не настоящим смертным. Я знал, что дар Энефы не следовало принимать как должное. Я собирался сполна насладиться каждым оставшимся мне мгновением. Так сказать, со вкусом прожевать и обглодать косточки. А когда настанет конец… Что ж, я буду не одинок. И это было драгоценно. И это было свято.
Утром мы вернулись в Эхо. Дека отправился проведать своих писцов: вдруг они обнаружили некое чудо, способное нас спасти. Я пошел искать Шахар.
Я обнаружил ее в Храме, наконец-то освященном, как храм. Кто-то уже установил здесь алтарь – точно на том месте, где мы с Декой впервые занимались любовью. Остановившись перед ним, я решительно отогнал похотливые мысли насчет человеческих жертвоприношений, потому что быть грязным старикашкой мне не хотелось.
Читать бесплатно другие книги:
