Драма в Восточной Пруссии. Судьба 1-й русской армии генерала Ренненкампфа Постников Николай
ОТ АВТОРА
События Первой мировой войны — это история не только о масштабных битвах и безликих движениях войск, не только о решениях, принимаемых полководцами и политиками, но и глубоко человечная история. История, наполненная смыслом благодаря жизни и поступкам, утратам и смертям людей, действовавших в ней, оставшихся в живых и погибших, мокших в окопах, залитых дождём, и шедших в атаку, презрев страх, терявших своих боевых товарищей и в изнеможении из последних сил отступавших, но не сдавшихся, и о многом, многом другом, обо всём том, что называется одним ёмким и страшным словом «война». Это история о том, как эти мужественные люди смогли выдержать все духовные и физические испытания, которым подвергла их война, что для нас навсегда останется непостижимым. И всё, что нам нужно сделать сегодня, — это не пройти мимо этой истории и людей, которые творили её. Узнать и почувствовать связь человеческих судеб как переплетения нитей, из которых оказалась соткана ткань войны, жизни и смерти. Соткана часто помимо воли людей, воевавших плечом к плечу или оказавшихся по разные стороны линии фронта.
Пришло время с гордостью и честью вспомнить о русских воинах Первой мировой войны. И отдать должное этим людям, верным воинскому долгу и воинской присяге, солдатам своей Родины, вырвав их имена из забвения, накрепко и навсегда связав прошлое и настоящее.
Войны не бывает без героев и выживших,
без простых солдат и погибших.
Посвящается моему
прадеду Постникову Д.Н., участнику событий.
ГЛАВА 1
Это рассказ о начале великой и невиданной для европейцев, живших в начале XX века, войне. Войне, которая стала гранью раздела человеческой истории на «до» и «после», войне, которая изменила мир, разрушила могущественные империи, перекроила карту мира, создала новые европейские государства. Войне, которая возвысила победителей и унизила побеждённых, безвозвратно изменив судьбы миллионов людей, превратив их в жертвы. О солдатах, павших на полях сражений, о женщинах, потерявших своих близких, о детях, ставших сиротами, о раненых и искалеченных, о беженцах, покинувших свои дома, и о тех, кому посчастливилось выжить.
Это рассказ о Первой мировой войне, о её начале, об августовском сражении 1-й армии П.К. фон Ренненкампфа за Восточную Пруссию, написанный на основе воспоминаний, дневников, архивных документов, писем участников войны. Благодаря чему мы можем услышать их далёкие голоса, как если бы события, изменявшие ход истории, происходили вокруг нас. Уловить запах войны, распространявшийся повсюду, осязать войну как ужасающую действительность, взглянуть на то время пугающе близко и задать себе вопрос: «Случись это с нами, что бы мы чувствовали?»
«Передние немецкие линии были уже шагах в 700-х и ближе…
Некоторые наши роты стреляли уже с постоянным прицелом. Казалось, бой дошел до своего высшего напряжения!.. Сердце дрожало: кто устоит? А ум подсказывал, кто первый начнет отступать — тот погиб!..»{1}.
«Везде я находил спящие русские полки; все спали сном убитых. Я тысячу раз за ночь наводил свой электрический фонарик на спящих, казалось, непробудным сном. И понял, что нервное напряжение этих храбрых людей было столь сильным в горячем бою, что глубокий сон бьш единственным спасением от усталости»{2}.
«В полной темноте, без дорог, по лесным просёлкам, пользуясь лишь указанием компаса, т.к. карт этого района под руками не имелось, не получая в течение уже 2-х дней горячей пищи, колонна с неимоверными затруднениями, продолжала свой путь»{3}.
Это история о 1-й армии Ренненкампфа и её походе в Восточную Пруссию.
К 1 августа, когда разразилась война, Россия ещё не успела полностью завершить мобилизацию своей армии, а германский Генеральный штаб уже начал реализовывать план Мольтке-Шлиффена, целью которого был разгром в течение 9 недель Франции, чтобы потом, перебросив войска на восток, нанести поражение России[1]. Уверовав в блицкриг плана Мольтке-Шлиффена, кайзер Вильгельм II самоуверенно заявил, видимо считая, что его слова станут эпохальными: «Обед у нас будет в Париже, а ужин в Санкт-Петербурге». Думал ли Вильгельм II, произнося эти слова о жизни миллионов и миллионов людей, которым предстояло погибнуть в этой ужасной войне? И которые были ещё живы в тот августовский день.
Россия же смогла, не отмобилизовав до конца свою армию, начать массированное наступление в Восточной Пруссии в августе 1914 года, план Мольтке-Шлиффена оказался невыполнимым и провалился. Война приняла затяжной характер, что в конце концов и привело к поражению Германии. Но в начале августа 1914 года до этого было ещё далеко, это было за горизонтом происходящих событий, и вряд ли кто-то тогда всерьёз думал, что война продлится бесконечных четыре года.
Объявленная мобилизация застала многие воинские части, расквартированные в прибалтийских губерниях и в Литве, в летних лагерях. По приказу командующего Виленским военным округом генерала П.К. Ренненкампфа все войска возвращались к месту своего постоянного дислоцирования.
Военный лагерь 106-го Уфимского пехотного полка недалеко от города Подброзье[2], Виленская губерния. 12/25—13/26 июля[3] 1914 года.
106-й Уфимский полк 27-й пехотной дивизии[4] находился в летних лагерях в Виленской губернии недалеко от города Подбродзье, занимаясь рутинной военной подготовкой. В этом полку командиром 16-й роты служил капитан А.А. Успенский. Он оставил воспоминания, написанные уже после войны[5].
В пять часов утра 13/26 июля 1914 года А. А. Успенский проснулся от громкого стука в дверь своей комнаты и услышал встревоженный голос вестового, кричавшего: «Ваше Высокоблагородие! Вставайте! Тревога!»{4} Так для капитана А.А. Успенского началась Первая мировая война. Полк по тревоге выступил в Вильно, куда прибыл утром 14/27 июля.
17/30 июля был объявлен приказ о мобилизации:
«Приказ
По штабу Виленского военного округа
гор. Вильна.
17 июля 1914 г.
ВЫСОЧАЙШИМ повелением, состоявшимся 17-го июля, объявлена мобилизация частей войск и управлений Виленского военного округа и первым днём назначено 18-е июля»{5}.
По завершении мобилизационных мероприятий, 106-й Уфимский пехотный полк выдвигался на фронт. На построении полка по этому случаю с речью выступил его командир полковник К.П. Отрыганьев, был отслужен молебен. Торжественность момента усиливалась исполнением полковым оркестром национального гимна «Боже царя храни!». Потом вновь грянула музыка{6}, и полк двинулся по улицам Вильно на вокзал.
Так капитан А.А. Успенский начал свой путь на войну. В Вильно у него остались жена и трое детей. Трясясь в вагоне военного эшелона, уносившего его всё дальше от Вильно и от семьи, он вспоминал последние мгновения прощания: «Жена благословила меня и повесила на шею образок Остробрамской Божией Матери, зашитый в ладанке….Помню слезы её и моих трёх детей: 2 сыновей — кадеты Полоцкого корпуса …и дочери — гимназистки 5-го класса Виленской Мариинской гимназии. Как тяжело было с ними расставаться! В последний раз я благословил их, поцеловал жену и дочь, вскочил на коня и догнал роту. Мальчики мои провожали меня до самого вокзала, идя рядом со мной и с ротой»{7}.
Эти трогательные и одновременно печальные слова прощания А.А. Успенского со своей семьёй, с Вильно, где прошла почти вся его жизнь, «детство, юность и мужество»{8}, и со всем мирным прошлым докатились до нас, как тихий отзвук тех тревожных дней, как отдалённое эхо июля 1914 года. И в этих словах улавливается и смутная тревога, и страх перед грядущей неизвестностью, и более всего предчувствие того, какое неизбывное, немыслимо безграничное горе несла с собой надвигающаяся война. Горе разлуки, страданий и утрат, горе, от которого невозможно было скрыться, которого невозможно было избежать. И в этом слове «горе», которое так и не было произнесено А.А. Успенским, но незримо присутствовало в его мыслях, наверное, и выразился весь истинный и окончательный смысл и приговор войны для абсолютного числа тех людей, которые провожали Уфимский полк, да и для многих, многих других людей, расстававшихся со своими близким по всей бескрайней России. Для людей, которым совсем скоро предстояло узнать все ужасы войны. И все эти мысли и чувства, как не хотелось им не верить, уже подспудно проникли в сознание и души и тех, кто уходил на войну, и тех, кто оставался ждать их дома.
И понимание всего этого тогда было самым неотвратимым и страшным для этих людей. Возможно, да и, скорее всего, именно поэтому, с таким сочувствием и внутренним трепетом мы вчитываемся в слова А.А. Успенского и вместе с ним переживаем мгновения расставания в тот уже совсем далёкий, скрывшийся за пеленой времени, по-летнему тёплый июльский день 1914 года.
25 июля/7 августа Уфимский полк прибыл на железнодорожную станцию Симно[6] недалеко от российско-германской границы. Здесь было место сосредоточения 27-й пехотной дивизии.
Летние лагеря в 4-х километрах от Двинска[7]. Берег реки Западная Двина{9}. Витебская губерния. Штаб 25-й пехотной дивизии[8]. 23 часа 00 минут. 17/30 июля 1914 года.
17 июля в 11 часов вечера из штаба 25-й пехотной дивизии был получен приказ о мобилизации{10}. 98-й Юрьевский пехотный полк, как и другие части дивизии, приступил к комплектованию по расписанию военного времени. В полку командиром 1-го батальона служил подполковник Д.Н. Постников. В мае 1914 года ему было присвоено звание подполковника{11}, и перед самой войной он вступил в должность командира батальона. Подполковник Д.Н. Постников был кадровым военным, он начал службу в 19 лет в 103-м Петрозаводском пехотном полку. В 1907 году в чине капитана был переведён в 98-й Юрьевский пехотный полк. В России у него оставались жена и четверо детей{12}.[9]
По приказу полку предписывалось осуществить боевую готовность на 8-й день мобилизации. Все мобилизационные мероприятия были проведены согласно предписанию, и 25 июля/7 августа полк пятью эшелонами{13} был отправлен на железнодорожную станцию Олита[10] к месту своей дислокации, куда и прибыл в течение 26—27 июля/8—9 августа{14}.
Это был уже прифронтовой город. Везде чувствовалось дыхание войны.
По-боевому расписанию III корпус (командующий корпусом генерал от инфантерии Н. А. Епанчин) 1-й армии, куда входили 25-я (командир дивизии генерал-лейтенант П.И. Булгаков) и 27-я (командир дивизии генерал-лейтенант А.-К.-М.М. Адариди) пехотные дивизии, сосредотачивался в районе города Вержболово[11] — деревни Бержины — деревни Шаки[12].
После разгрузки на железнодорожной станции Олита 98-й Юрьевский пехотный полк занял боевые позиции в 20—30 верстах от города{15}.
Германия. Берлин. 26 июля/8 августа 1914 года. 7 часов 00 мин.{16}
В эти же дни далеко от российско-германской границы в Берлине капитан фон Бессер получил телеграмму с предписанием прибыть 27 июля/9 августа в Кенигсберг[13] для прохождения военной службы.
В августе—сентябре 1914 года фон Бессер вёл дневник[14], в котором также дублировал письма к своим родным и близким, одной из них была его жена Агнес.
Германия. Восточная Пруссия. Железнодорожный вокзал Кенигсберга. 29 июля /11 августа 1914 года. 3 часа 45 минут утра.
«Милая Агнес.
После 32 часового, весьма интересного путешествия прибыл сюда в 3 ч. 45 минут утра, причём нашёл помещение в Генеральном управлении….Спал до 7 часов как мертвец, взял ванну, что было очень нужно, а затем пошёл с докладом по моим личным делам. Временный состав Генерального управления …состоит главным образом из призванных из запаса офицеров…»{17}.
Окрестности города Олита. Расположение 98-го Юрьевского полка. 29 июля/11 августа 1914 года. 19 часов 00 минут.
Неожиданно для всех над расположением полка появился немецкий аэроплан. Видимо, самолёт производил разведку, так как не снижался, а летел на большой высоте. Аэроплан был обстрелян ружейным огнём, но безрезультатно{18}. Пролетевший немецкий самолёт вдруг дал понимание того, что враг совсем недалеко, и что солдаты и офицеры уже оказались на войне, и ждать первого боя осталось совсем недолго.
Германия. Восточная Пруссия. Кенигсберг-Гумбиннен[15]. 31 июля/13 августа 1914 года. 13 часов 43 минуты.
31 июля/13 августа капитан фон Бессер был назначен командиром 33 эрзац-батальона (1-го батальона 2-го эрзац-резервного полка{19}). В связи с чем ему было приказано прибыть к месту службы в Гумбиннен. В этот же день в 19 часов 12 минут вечера фон Бессер был уже в Гумбиннене, где и вступил в должность.
«Гумбиннен. 15.08.14.[16]
Милая Агнес.
Надеюсь, ты получила моё письмо от 11.08. из Кенигсберга, а также 1 или 2 открытки, которые я отослал позже. Я значит с четверга 13.08. нахожусь здесь в Гумбиннене, в качестве начальника запасного батальона,… каковая должность обыкновенно представляется лишь майору на действительной службе. Мой (начальник. — Н.П.) послал командовавшего до сих пор означенным батальоном майора…в Кенигсберг для сформирования и организации новых запасных рот. Ты можешь себе представить, что последний не может питать ко мне особых дружеских чувств, но он был всё-таки очень любезен и ни в чём этих чувств не проявил»{20}.
Вступление в должность командира запасного батальона не воодушевила фон Бессера. Резервисты оказались хуже его ожиданий.
«В пятницу, в 6 ч. утра, (1/14 августа. — Н.П.) я принимаю батальон, который состоит, к сожалению, из жителей Берлина Это запасные и ландверисты[17], состоявшие на действительной военной службе в 1905— 1912 гг. по большей части фабричные рабочие, в физическом отношении стоящие на низком уровне,…среди них много туберкулёзных, больных суставным ревматизмом, пороком сердца, сифилисом. Так что я вчера 80 человек из них отправил обратно, как совершенно не пригодных к военной службе. Я был при врачебном осмотре, продолжавшемся около 5 часов»{21}.
Окрестности города Олита. Расположение 98-го Юрьевского полка. 1/14 августа 1914 года. 3 часа 00 минут.
Командир Юрьевского полка полковник В.А. Желтышев получил приказ о переходе 1-й армии в наступление. Полк походным порядком двинулся к городу Волковышки[18]. Стоявшая ещё недавно тёплая и сухая погода испортилась. Зарядили «частые небольшие дожди при сильном холодном ветре»{22}, глинистые дороги развезло, что вместе с «массой выбоин»{23} затрудняло движение полка.
Окрестности города Вержболово. Расположение 98-го Юрьевского полка. 2/15 августа 1914 года. 13 часов 00 минут.
2/15 августа полк подошёл к городу Вержболово, где произошло первое боевое столкновение с неприятелем. В бою с немцами участвовали 13-я (командир капитан А.Н. Вишнеревский[19]) и 14-я (командир капитан А.А. Молчанов) роты полка.
«Командир роты (капитан А.Н. Вишнеревский. — Н.П.) получил от Командира батальона 109-го пехотного Волжского полка (приказ. — Н.П.) выбить противника, занявшего дер. Бояры»{24}.[20] 13-я рота начала наступление на позиции немцев и, несмотря на сильный артиллерийский и ружейный огнь, заставила противника очистить деревню. Натиск русских солдат был столь стремительным и мощным, что немцы, отступая, даже не успели забрать тела убитых и раненых, во множестве лежавших на улицах и в усадьбах только что взятой деревни.
Но развить наступление не удалось, почти сразу же 13-я рота попала под плотный артиллерийский огонь. Деревня запылала. Клубы чёрного дыма взметнулись в небо{25}. Русские цепи залегли. Взрывы снарядов прижали солдат к земле. От них негде было укрыться. Капитан А.Н. Вишнеревский, не имея возможности удерживать позицию, отдал приказ отступить на 600 шагов{26}. Рота оставила деревню и укрылась от обстрела в овраге.
«Батальоны Волжского полка также начали отходить назад, — было занесено в журнал военных действий Юрьевского полка, — но потом опять двинулись вперёд и остановились на линии расположения 13 роты»{27}.
Бой, длившийся весь день, постепенно затихал и к половине восьмого вечера прекратился. «В таком положении рота оставалась всю ночь, ожидая возобновления атаки противника, но, понеся большие потери, последний отошёл назад и больше …ничего не предпринимал. За время боя, продолжавшегося с 1 часу дня до 1/2 8 вечера, 13 рота потеряла 2-х убитыми (это были первые жертвы войны Юрьевского полка. — Н.П.) и 25 ранеными нижних чинов, из которых рядовые Василий Юдин, Савелий Хованский и Павел Колеков, будучи ранены, возвратились после перевязки в строй и пробыли до конца боя»{28}. Вернувшись на поле боя и продолжая сражаться, эти отважные люди мужественно выполнили не только свой воинский долг, но и возможно своей самоотверженностью спасли кого-нибудь из своих товарищей от смерти.
Так для солдат 13-й роты заканчивался день 2/15 августа 1914 года, когда они впервые увидели, как гибнут их товарищи, впервые убили врага. Солдатам других рот Юрьевского полка, как и солдатам Уфимского полка, уже скоро также предстоял бой, предстояло идти под пули и стрелять во врага.
14-я рота в течение всего боя оставалась в резерве и прикрывала артиллерию.
Это был не единственный произошедший в тот день бой. Уже по всей линии соприкосновения 1-й армии с противником шли столкновения. Пока они носили разведывательный и тактический характер с обеих сторон. Один из очевидцев боя 2/15 августа 1914 года у города Сувалки[21], скрываясь под подписью «Любящая дочь твоя Надя Бобина», так описывал в письме в Петроград впечатления о разворачивавшихся на его глазах событиях.
«Здесь мы в хорошем положении. Ночью был бой. Наши взяли Маркграбово[22] и отодвинули немцев вёрст на 20. Потери наши 2 гусарских офицера Сумского пол-ка, да ещё офицер Стрелкового полка Щука и вольноопределяющийся. Раненых привозят после каждого боя возами. Но немцев гибнет много больше. Наша дивизия …была в боях против Эйдкунена[23]. Убит ротмистр Масленников и один корнет запаса. Сегодня через Су- валки прошло 40 000 войск, об этом мне сообщил комендант. Сегодня и завтра будет бой. Недавно над нами летал немецкий аэроплан и его усиленно обстреливали. Город вымер. Много от страха сбежало и стыднее всех соборный священник, который увёз ключи от собора. Губернатор тоже 20-го бежал в Олиту»{29}.
В письме ощущается дух оптимизма и приподнятое настроение его автора, так характерные для периода начала войны.
Точно об этих патриотических чувствах, охвативших армию, писали авторы и других писем. Неизвестный, скрывшийся за подписью «твой Александр», писал в Харьков в начале августа 1914 года: «Мы действуем на границе Германии, а что собою представляет германская армия — всем известно это не сброд, а хорошо организованная и отлично обставленная армия. Вот почему все, от мала до велика, относятся к этому предприятию как к серьёзной работе. Повторяю, что сознавая всё это, все мы твёрдо уверены и надеемся, что Бог пошлёт нам вполне заслуженную победу. Допустить обратное не позволяют ни сердце, ни разум.
…Я против немцев питаю такое чувство ненависти, что готов даже на зверства и такое общее мнение и чувство. Хочется проучить зазнавшихся колбасников и надолго отбить охоту от авантюр. Что будет — одному Богу известно, но хочется верить, что Бог не в силе, а в правде»{30}.
В другом письме, адресованном жене, полковник Яндоловский из 6-й кавалерийской дивизии 2-й армии генерала А.В. Самсонова также отмечал подъём патриотизма охватившего российское общество: «Конечно, враг серьёзный, но уже не такой, чтобы с ним не справились, и у всех наших полное убеждение в окончательной победе. Весь народ сочувствует этой войне, все идут с охотой на немцев»{31}.
Эти и другие перлюстрированные письма, из которых мы можем сегодня узнать о чувствах и мыслях, о тревогах и волнениях людей, оказавшихся в те уже далёкие от нас дни лицом к лицу с грозными событиями войны, сохранились в фондах Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА) благодаря «Временному Положению о военной цензуре», введённому в России именным указом императора уже 20 июля 1914 года. По «Положению» военной цензуре подвергались все почтовые отправления, а при необходимости они изымались[24].
В целом военная цензура справлялась с возложенными на неё обязанностями. Но не обходилось и без казусов. В своих воспоминаниях выдающийся русский и советский учёный А.Н. Крылов[25] описал один из таких случаев:
«Цензорами в военную цензуру набирали барышень, им строго-настрого было приказано не пропускать ни номеров полков и дивизий, ни названия городов, сёл, деревень и вообще местностей, и вот я сам прочел корреспонденцию в “Новом времени”: “…наш полк NN наступал под сильным артиллерийским огнем через болото YY, уезда XX, губернии КК. Немцы придавали неверную установку трубке или трубки у них были плохие, только шрапнели часто давали “клевок” и не разрывались”. Я показал это М.Е. Грум-Гржимайло[26] — “полюбуйтесь цензурой”.
Недели через две или три встречаю его:
— А знаете, немцы теперь снабдили шрапнели такой трубкой, которая и при клевке даёт разрыв, могли бы прислать хорошую коробку конфет цензорше»{32}.
В такой ситуации не было ничего необычного. Нехватка цензоров восполнялась приёмом на службу неподготовленных барышень.
Российско-германская граница. Район города Вержболово. 3/16—4/17 августа 1914 года.
Части 27-й пехотной дивизии 1/14 августа 1914 года выступили двумя походными колоннами из Симно к Вержболово, подходя вечером 3/16 августа к городу, Уфимский полк услышал шум недалёкого боя, который вела русская кавалерия с немцами.
Войска 1-й армии сосредоточились на российско-германской границе, готовые к вторжению в Восточную Пруссию.
По принятому Ставкой плану войскам Северо-Западного фронта (1-й и 2-й армиям) предписывалось в ходе наступления на Восточную Пруссию разгромить защищавшую её 8-ю германскую армию и овладеть этой германской провинцией вплоть до нижнего течения Вислы. Во исполнение этого плана главнокомандующий Северо-Западным фронтом Я.Г. Жилинский подписал 31 июля/13 августа 1914 года ряд директив{33}.[27] По замыслу командования фронта 1-я армия генерала П.К. Ренненкампфа должна была наступать на Кенигсберг с востока, а 2-я армия генерала А.В. Самсонова с запада, отрезая возможность отступления противника за Вислу. В двух русских армиях было сосредоточено 17,5 пехотных и 8,5 кавалерийских дивизий и 1104 орудия, общей численностью 250 000 человек[28]. Из них на 1-ю армию приходилось 6,5 пехотных, 5,5 кавалерийских дивизий, 402 орудия — всего около 100 000 человек{34}.[29] Двум русским армиям противостояла 8-я германская армия под командованием генерала М. Притвица в составе 4 корпусов (I, XVII, XX армейских и I резервного) и других частей, в том числе и ландверной дивизии генерала Ф. Бродрюка{35}.[30] Всего: 15 пехотных и 1 кавалерийская дивизия, 1044 орудия, из которых 156 были тяжёлые орудия{36}.[31] Общей численностью около 190 тысяч человек, а вместе с ландверным корпусом генерала Войрша, находившимся на стыке 8-й армии и австро-венгерскими войсками, — 220 000 тысяч человек{37}.
В результате в двух русских армиях было численное превосходство в живой силе, в артиллерии же это превосходство нивелировалось наличием у немцев большего количества тяжёлых орудий. Однако у командования 8-й германской армии было преимущество единоначалия, в отличие от несогласованных действий 1-й и 2-й русских армий, наличие разветвлённой железнодорожной сети и чёткое понимание поставленной германским генеральным штабом задачи — не допустить вторжения русских войск в пределы Восточной Пруссии, для чего необходимо вести активные наступательные действия и разгромить обе русские армии поодиночке. «Когда русские придут, — написал начальник германского Генерального штаба X. Мольтке начальнику штаба 8-й армии генералу Г. Вальдерзее, подчёркивая это требование, — никакой обороны, а только наступление, наступление, наступление»{38}.
Впрочем, командование 8-й германской армии намеревалось дать сражение вторгшейся в пределы Восточной Пруссии 1-й русской армии только под Гумбинненом 6/19 или 7/20 августа, чтобы разгромить её и отбросить к границе. При негативном развитии ситуации 8-я армия должна была отступить вглубь территории Восточной Пруссии, но удерживать Вислу{39}. Исходя из этого плана действий, генерал М. Притвиц, узнав о вторжении 1-й армии П.К. Ренненкампфа в пределы Восточной Пруссии, оставил на участке фронта 2-й армии генерала А.В. Самсонова 1/3 дивизий своей армии, направив против 1-й армии остальные 1/3 дивизий. Таким образом, 1-я армия не получила решающего численного преимущества перед немецкими частями.
Однако этот план командования 8-й германской армии был нарушен энергичными действиями командующего I немецкого армейского корпуса генерала Г. Франсуа, который, проигнорировав приказ М. Притвица, выдвинул свой корпус в район Сталупенена[32], намереваясь остановить наступающий III корпус 1-й армии П.К. Ренненкампфа всего лишь в восьми километрах от российско-германской границы. Для вошедших на территорию Восточной Пруссии частей III армейского корпуса это оказалось полной неожиданностью[33].
Стратегическим направлением удара 1-й армии, по замыслу командования, был участок фронта Инстербург[34] — Ангербург[35]. Приказом № 2 командующего армией П.К. Ренненкампфа 4/17 августа 1914 года частям III армейского корпуса, как и всей армии, было предписано перейти границу Восточной Пруссии, и уже в этот день III корпус должен был выйти к Сталупенену[36].
«Поздно вечером, (3 августа. — Н.П.) в 11-м часу мы, офицеры 4-го батальона, собрались в одной хате и читали этот приказ, отмечая у себя в полевых книжках и на картах направление для атаки каждой роте; роты в это время отдыхали, многие, быть может, последним сном, набирая сил для грозного утра! Настроение у нас, офицеров, было приподнятое …и бодрое»{40}.
Вчитываясь в строки воспоминаний А.А. Успенского, почти физически начинаешь ощущать, что участников происходивших в далёком августе 1914 года событий настигало предчувствие войны. Понимание необратимости разворачивающихся помимо воли человека событий, смутного осознания того, что война — это конец жизни, в смысле логичности и рациональности её протекания, её биологической целесообразности. Всему этому приходил конец. Война разрушала жизнь, делала её алогичной, независимой от воли человека, случайной в хаосе смертельной опасности. Жизнь человека на войне приобретала иррациональный и даже мистический смысл, когда появлялось осознание, того что от тебя ничего не зависит. В темноте августовской ночи 1914 года, в последние часы перед переходом российско-германской границы это отчуждение жизни завладело мыслями офицеров 106-го Уфимского пехотного полка, самим их существованием.
«Помню в эту ночь шутки убитого на другой день шт.[абс]-капитана Михаила Константиновича Попова. Участник и герой Японской войны, …всегда веселый и остроумный», — писал А.А. Успенский. — «…Придя в нашу хату, «Мишель» шутя начал пророчествовать, что сулит война каждому из нас. Капитану Барыборову сказал, чтобы тот не ел сейчас так много (тот аппетитно ужинал), потому что если ранят в живот и желудок переполнен пищей, — смерть неминуема! Барыборов засмеялся, но есть перестал. Одному капитану сказал, что будет генералом и т.д. А когда мы спросили его, что даст война ему, он серьезно сказал: «деревянный крест, потому что в японскую войну я не получил его».
Действительно, всего через 7—8 часов он был первым из офицеров полка убит в бою! Капитан Барыборов был ранен в живот, но выжил. Остальные предсказания его не сбылись, да и не помню их всех.
Некоторые из нас обменялись своими домашними адресами, чтобы скорей дать знать родным офицера, в случае смерти последнего. Несмотря на утомление, мало кто из нас спал в эту ночь»{41}.
На следующее утро 4/17 августа 1914 года в 4 часа в предрассветных сумерках, сквозь разлившийся по низинам белёсый туман, 106-й Уфимский пехотный полк начал своё движение к границе. Рассвет колонны полка встретили на марше. Конечными пунктами наступления дивизии командованием были определены населённые пункты Будвейчен[37], Гёрритен[38] и Допенен[39]. Уже засветло полк перешёл российско-германскую границу. Ощущение неизвестности и чего-то непоправимого, фатального, что уже невозможно будет изменить, проникшее в сознание и души русских офицеров накануне, только усилилось. Капитан А.А. Успенский вдруг почувствовал это с особой остротой, выразив свои переживания и мысли в воспоминаниях одной фразой: «Россия уже позади»{42}, что было почти мистически, через столетия созвучно со строками автора «Слова о полку Игореве»: «О Русская земля! Ты уже за холмом»{43}.
«Мелькнули пестрые пограничные столбы с двуглавыми русскими и далее с одноглавыми немецкими орлами.
Солнце давно поднялось, было часов 9 утра. На малом привале офицеры закусывали, чем Бог послал; шутили, что уже идут усиленные суточные деньги, так как границу перешли.
Россия уже позади.
Солдаты наши с изумлением смотрели на немецкие, уютные крестьянские усадьбы с черепичными крышами и красивые шоссе, везде обсаженные фруктовыми деревьями, удивлялись, что висят фрукты, и никто их не трогает! Жителей нигде не было видно, ни одного человека»{44}.
Юрьевский полк также получил приказ о наступлении и 4/17 августа 1914 года в 7 часов утра уже пересёк государственную границу и в составе 1-й бригады 25-й пехотной дивизии III армейского корпуса двигался по шоссе на восточно-прусский город Сталупенен, где всех их уже поджидал на заранее подготовленных позициях I германский армейский корпус генерала Г. Франсуа.
Севернее III армейского корпуса с обходом Гумбиннена на Инстербург наступал XX армейский корпус, южнее IV армейский корпус двигался на Дарке-мен[40].
Российско-германская граница. Расположение 1-й отдельной кавалерийской бригады и 1-й гвардейской кавалерийской дивизии. 3/16—4/17 августа 1914 года.
Также севернее частей III армейского корпуса, занимая правый фланг 1-й армии, 3/16 августа русско-германскую границу перешли части 1-й отдельной кавалерийской бригады[41], в состав которой входил 19-й Архангелогородский драгунский полк. Одним из тех, кто в то далёкое раннее августовское утро 1914 года форсировал Неман, был и офицер полка В. Андреев. «Молодые и сильные, — написал он об этом мгновении своей жизни на страницах воспоминаний, изданных в Париже в 1928 году{45}, — переходили (мы. — Н.П.) пленительно-красивый Неман, задумчиво кативший свои бледные воды в оправе всё ещё зелёных гор»{46}.
Не встречая никакого сопротивления со стороны немцев, уже отброшенных передовыми русскими частями на запад, 1-я отдельная кавалерийская бригада 4/17 августа заняла небольшой восточно-прусский городок Шилленен,[42] «жители которого встретили нас, — вспоминал В. Андреев, — с нескрываемым страхом, но быстро убедились, что мы мирных жителей не обижаем, и успокоились»{47}.
Действительно 4/17 августа Шилленен находился уже в тылу русских войск. Но накануне Шилленен был ещё в руках немцев, и к нему двигалась походным маршем, перешедшая около пяти часов дня{48} русско-германскую границу 1-я гвардейская кавалерийская дивизия генерал-лейтенанта Н.Н. Казнакова. Какие силы противника удерживали это небольшое местечко, было не известно. Необходимо было произвести разведку.
В авангарде дивизии шёл Лейб-гвардии кирасирский полк. Из состава полка и была выслана вперёд конная разведка под командованием корнета Г.А. Гоштовта. Его небольшой отряд добирался до цели совсем недолго, то идя аллюром вдоль опушки лиственного леса, то скрываясь в нём. В последний раз выбравшись из лесного бурелома на окраину леса, корнет увидел раскинувшийся неподалёку Шилленен.
В бинокль на улицах были видны, как писал Г.А. Гоштовт, ведший в те дни дневник{49},[43] «…возы с сеном, пешеходы, о чём-то беседующие, играющие дети. Показалось несколько всадников-улан, с пиками с флюгерами, въезжающих спокойно в ворота. В некоторых дворах (были. — Н.П.) заметны посёдланные кони»{50}. Было понятно, что, несмотря на прифронтовое положение городка, в нём царили безмятежность, мир и спокойствие. Ни его жители, ни военные даже и не подозревали о приближающемся к Шилленену авангарде дивизии генерала Н.Н. Казнакова.
Коротко написав донесение, корнет отправил его командиру дивизии. Вскоре подошёл взвод кирасир, который открыл огонь по немецкой заставе, обнаруженной отрядом Г.А. Гоштовта в ходе разведки. Неприятельский заслон был сбит, и в это мгновение корнет, стрелявший по немцам, засевшим во дворах и придорожной канаве, услыхал грозный шум приближающейся русской кавалерии, шедшей лавой в атаку на редкие немецкие цепи. Обернувшись назад, он увидел, как «в золотистом свете догорающего дня»{51} неудержимо неслись кирасиры его полка, как «сверкали клинки (их. — Н.П.) шашек и копья пик»{52}, поистине это было завораживающее и грозное зрелище, готовое вселить ужас даже в самые мужественные сердца.
Немногочисленный немецкий отряд был смят. «Немецкая цепь бегом бросилась к коням, и затем видно было, как отдельные всадники галопом уходили из местечка»{53}. Шилленен был захвачен. И тут неожиданно для всех загорелось несколько домов, местные жители и русские солдаты бросились тушить пожар. Вскоре с огнём общими усилиями удалось справиться. «Через час как-то сразу всё потухло, отчего сумерки сгустились до того, — заметил на страницах дневника Г.А. Гоштовт, — что дома и даже высокая кирха потеряли свои очертания»{54}.
Так для корнета Лейб-гвардии кирасирского полка Г.А. Гоштовта и его однополчан закончился первый бой на земле Восточной Пруссии. Небольшой немецкий городок Шилленен был взят. И, засыпая в десять часов вечера в деревенском доме, оставленном своими хозяевами, последнее, что услышал корнет за этот так долго длившийся для него день, было десять ударов часов с боем, которым вторили часы с кукушкой{55}. Это были неестественные звуки на войне, звуки, хотя бы на время дарующие покой, создающие иллюзию мирной жизни, которую уже невозможно было вернуть, и поэтому, быть может, самые нужные и дорогие в те мгновения для засыпающего корнета Г.А. Гоштовта.
Восточная Пруссия. Город Гумбиннен. 1/14— 3/17 августа 1914 года.
Приняв командование запасным батальоном, капитан фон Бессер занимался военной подготовкой с резервистами. Впрочем, отношение к делу резервистов не радовало его, не был капитан фон Бессер доволен и офицерским составом своего подразделения, о чём и писал своей жене Агнес.
«Милая Агнес.
…Теперь я имею массу работы, я должен основательно обучить батальон, из прибывших 800 человек, стрельбе, бою и маршировке, потому что они по большей части от этого уклоняются, так как первого энтузиазма хватает лишь на время поездки из Берлина сюда.
…У меня командирами рот состоят 4 лейтенанта действительной службы, которые, судя по виду, мало к чему пригодны; кроме того, 2 лейтенанта запаса, из которых я одного знаю из Берлина (Это был лейтенант Симон. — Н.П.) …смешно, не правда ли?»{56}. Другим знакомым офицером был лейтенант Фишер[44].
Муштра и обучение вверенного ему батальона шли своим чередом, но они не вносили разнообразия в будни повседневной военной жизни капитана фон Бессера.
«Был в казарме, — записал капитан в своём дневнике 1/14 августа, — …скучно»{57}.
Плохая погода также не улучшала настроения.
«Воскресенье. 16.08.14. Гумбиннен (15-й день мобилизации). Встал в 7 часов….В 4 часа опять на службу. Погода уже два дня дождливая. Холодно. Сыро. Ничего нового»{58}.
Впрочем, бывали и радостные исключения. В субботу, 2/15 августа, женился лейтенант Симон. «Был на свадьбе», — отметил в своём дневнике фон Бассер. — «…Ушёл рано. Лейтенант и молодая супруга были довольно пьяны»{59}.
По странному стечению обстоятельств в то время, когда в 4 часа утра 4/17 августа русские пехотные дивизии III армейского корпуса пришли в движение и начали свой марш к российско-германской границе, в 40 километрах от них в Гумбиннене проснулся и капитан фон Бессер, словно какая-то неведомая сила толкала их навстречу друг другу. «Понедельник. 17.08. Гумбиннен. (16-й день мобилизации.) В 4 часа встал. В 5 часов маршировал с батальоном. Перевернулся с лошадью и попортил себе ногу. Получил от 8-го уланского полка выезженную лошадь»{60}.
Восточная Пруссия. 4/17 августа 1914 года. Расположение III армейского корпуса.
«Мелькнули пестрые, пограничные столбы с двуглавыми русскими и далее, с одноглавыми немецкими орлами», — писал в своих воспоминаниях А.А. Успенский. — «Солнце давно поднялось, было часов 9 утра. На малом привале офицеры закусывали, чем Бог послал; шутили, что уже идут усиленные суточные деньги, так как границу перешли»{61}. Закончив привал, полк продолжил своё движение.
«Утро было такое прекрасное! Яркое солнце, ясное, безоблачное небо, пёстрые цветы на лугах, сонное жужжание осы, высокая рожь с васильками, среди которой очутился наш батальон»{62}. Над полями разливался душистый аромат августовских трав и цветов.
«Солдаты наши с изумлением смотрели на немецкие, уютные крестьянские усадьбы с черепичными крышами и красивые шоссе, везде обсаженные фруктовыми деревьями, удивлялись, что висят фрукты, и никто их не трогает! Жителей нигде не было видно, ни одного человека»{63}.
В то же самое мгновение немцы открыли артиллерийский огонь по колонне. Стали слышны ружейная и пулемётная стрельба. 106-й Уфимский пехотный полк вступил в бой у города Сталупенен[45], перейдя с походного марша в наступление. Завязался тяжёлый встречный бой. Командир 13-й роты капитан Барыборов, которому накануне было предсказано ранение, захватил господствующую высоту с тремя соснами и открыл огонь по противнику. Но в этот момент он и был ранен в живот.
Немцы вели прицельный огонь с хорошо подготовленных и замаскированных позиций по наступающим цепям «уфимцев», и он всё усиливался. Падали на землю убитые и раненые, ложились целые и невредимые, не выдержав шквала смертельного огня. Леденящий страх сковывал души.
«Звуки летящих и больше всего разящих пуль, свист и вой гранат, разрывающихся при ударе с особенным треском! Огромные фонтаны земли, камней, песку и дыма от взрыва “чемоданов”[46], крики и стоны раненых, корчи и агония умирающих…
И вот чувство ужаса и страха смерти невольно овладело мною!» — написал об этих тяжких и невыносимых минутах боя капитан А.А. Успенский, — «Мысленно я прощался с жизнью и исступленно молил Бога, (вот когда ярко вспыхнула вера!) если на то Божья воля — сразу отнять мою жизнь, чтобы не мучиться тяжело раненным…
Но вот мы перебежали на новую позицию…
…Чисто эгоистическая мысль, что вот я остался жив, — так Богу угодно, — поддерживает мою бодрость…»{64}.
В то же время в 9 часов утра при выходе из Эйдкунена нападению подверглась колона 25-й пехотной дивизии. Юрьевский полк, как и Уфимский полк, находившийся южнее[47], с марша вступил в бой. Полк получил приказ наступать на Сталупенен, преодолевая ожесточённое сопротивление немцев. 1-й батальон подполковника Д.Н. Постникова наступал севернее линии железной дороги Эйдкунен — Сталупенен, тесня противника, при поддержке 2-го батальона (командир подполковник Я.И. Энгельм), наступавшего параллельно и южнее железнодорожного полотна. К 12 часам дня батальонам удалось, «несмотря на сильный огонь противника»{65}, продвинуться к населённому пункту Absteinen[48], к 13 часам 30 минутам{66}им ставилась задача: продолжая наступление, выйти на рубеж деревни Peschicken (Пешикен)[49].
На этом направлении удара 1-й и 2-й батальоны полка действовали в тесном контакте с соседним 99-м Ивангородским пехотным полком[50], части которого находились в соприкосновении с Уфимским полком. Так что ожесточённый бой Юрьевский и Уфимский полки вели одновременно и чуть ли не в зоне прямой видимости. О напряжении боя в расположении Ивангородского полка говорит эпизод, приведённый А.А. Успенским в своих воспоминаниях.
«Как сейчас вижу фигуру командира роты капитана 99-го Ивангородского полка, раненого в грудь, плечо и бедро. Кровь сочилась у него по всему френчу…. Когда, не выдержав страшного огня, кучка ивангородцев начала отходить, капитан поднялся во весь рост со страшной раной на груди — весь окровавленный и, со сверкающими глазами, закричал своим солдатам: “Куда? Ошалели! Где противник? Вон где. Ивангородцы, вперед!”
Один вид и жест этого героя, показывающего окровавленной рукой в сторону немцев, заставил сконфуженных солдат остановиться и повернуться в сторону противника!»{67}
В то время как Юрьевским полк вёл успешное наступление, тесня противника и сдерживая его атаки, соседний 97-й Лифляндский пехотный полк к 14 часам оказался в крайне тяжёлом положении, попав под сильный огонь противника и наткнувшись на его ожесточённое сопротивление. Чтобы переломить ход боя, на помощь Лифляндскому полку был переброшен 3-й батальон Юрьевского полка, а 1-му батальону подполковника Д.Н. Постникова было приказано «энергичным движением вперёд»{68} поддержать «Лифляндский полк»{69}. Сражение вспыхнуло с новой силой.
Тяжёлый бой в черте фронта 98-го Юрьевского полка продолжался весь день. Вечером 1-й и 2-й батальоны полка ещё дважды около 19 часов и 20 часов 15 минут{70} переходили в наступление, совместно с частями 99-го Ивангородского и 100-го Островского полков, а также при поддержке 2-го дивизиона 25-й артиллерийской бригады. Наступающие уже в вечерних сумерках части «оттеснили противника»{71}, и с наступлением темноты бой прекратился.
В 20 часов 25 минут командир полка послал распоряжения командиру 1-го батальона подполковнику Д.Н. Постникову прекратить бой и удерживать занятые рубежи{72}.
«Сообщите, какую линию деревень занимает Ваш батальон. Есть ли у Вас нашего полка пулемёты? Займите наиболее удобную позицию и окапывайтесь, если можно. Держите связь с нашими соседними частями. Полковник Желтышев»{73}. Аналогичное приказание было направлено и командиру 2-го батальона. Прежде чем измождённые солдаты уснули, тыловые службы полка смогли накормить их. В 21 час 45 минут командир 1-го батальона подполковник Д.Н. Постников получил приказ от командира полка полковника В.А. Желтышева: «Вышлите немедленно людей с котелками на шоссе за горячей пищей. Кухни будут подвезены к дер.[евне] Пешикен»{74}.
В этом бою полк понёс первые потери в офицерском составе. Были убиты два офицера подпоручик СМ. Грибок[51] и командир 14-й роты капитан А.А. Молчанов{75}, всего лишь 2 дня назад 2/15 августа участвовавший в первом бою полка у Вержболово и у которого в России остались жена и трое детей[52].
В 12 часов 30 минут 106-й Уфимский пехотный полк взял деревню Гёрритен, за которую в продолжение всего дня шёл ожесточённый бой, к вечеру Гёрритен пришлось оставить, и бой постепенно затих. «Стемнело….Кругом горели деревни …и отдельные немецкие усадьбы, зажженные артиллерийским огнем, а вдали видно было зарево в стороне Эйдкунен»{76}. Там два батальона 98-го Юрьевского пехотного полка и другие части 25-й пехотной дивизии в багровых отсветах пламени горящего города всё ещё вели поздний бой с немцами.
В беспросветной темноте возвращаясь в расположение полка, объединённые на время под командованием капитана А.А. Успенского, 13, 14 и 16-я роты наткнулись на батарею 27-й артиллерийской бригады. Командир батареи артиллерийский прапорщик просил о помощи. Вся прислуга и наводчики батареи, кроме одного, а также все лошади были убиты или ранены.
«Прапорщик страшно волновался, чтобы орудия не были захвачены немцами….Я остановил роты, — пишет А.А. Успенский, — и мы все, усталые и изнуренные, вытащили на шоссе и прокатили на руках 3 орудия и зарядные ящики версты полторы, пока не сдали их приехавшему с запасными лошадьми и ездовыми артиллерийскому офицеру.
…По дороге мы оживленно-нервно обменивались впечатлениями первого боя»{77}.
Так заканчивался для 106-го Уфимского и 98-го Юрьевского пехотных полков долгий день 4/17 августа 1914 года, день битвы за Сталупенен. «Собрав и устроив на ночлег в ближайших сараях роты, накормив солдат из походных кухонь, сами мы заснули в каком-то дырявом сарайчике на грязной соломе, — написал в воспоминаниях А.А. Успенский. — Не было физических сил ночью бродить и выбирать лучший ночлег.
Все мы были страшно нервно-потрясены пережитыми впечатлениями боя. Я сказал — заснули, но это был не сон, а кошмар-бред ужасами боя. Во сне мы вскакивали и кричали, как полоумные… продолжая видеть пережитое… Только с рассветом я заснул настоящим сном»{78}. Что будет на следующий день, никто не знал. «Всех нас занимал вопрос: что делают немцы? Где они? И что будет с наступлением утра?»[53]
На следующее утро, 5/18 августа, бой не возобновился, противника не было видно. Вскоре стало известно, что немцы отступили. Командованием был дан приказ занять Сталупенен. В 8 часов утра командир 1-го батальона Юрьевского полка подполковник Д.Н. Постников, как и другие командиры батальонов, получил циркулярный приказ «№ 35 жел.[езно] дор. [ожная] будка № 229 д.[еревня] Пешикен.
…По полученным от Штаба дивизии сведениям, неприятель очистил г. Сталлюпенен, оставив лишь слабое сторожевое охранение. Приказано перейти в энергичное наступление для занятия города Сталлюпенена»{79}и произвести разведку, чтобы не попасть в возможно подготовленную немцами засаду. Но немецкие части покинули город, да и сам «г. Сталлупенен …оказался совершенно оставленный жителями. На ночлег полк разместился квартиро-биваком на западной окраине города»{80}. Для сохранения скрытности расположения полка было приказано костров не разводить{81}. Люди легли спать в полной темноте, не имея возможности согреться.
Битва под Сталупененом показала недостаточно налаженную работу медицинско-санитарной службы армии. Капитан А.А. Успенский вспоминал, что «врачебная помощь в первом нашем бою оказалась очень слабой; перевязочные пункты были далеко, санитаров с носилками для переноски раненых совершенно не было видно»{82}. Многие раненые умирали прямо на поле битвы. Те, которые могли двигаться, сами выбирались на дорогу, ожидая, что там им будет оказана помощь[54].
Тем не менее командиры полков делали всё что могли, чтобы организовать эвакуацию раненых в тыл. Перед битвой под Сталупененом командир Юрьевского полка В.А. Желтышев отдал следующий приказ:
«Старшему врачу 98 полка. 1914.
4 августа 10 час. 10 мин. д[ня].
№ 21. у сел.[ьской] дороги к версте к западу от ст. Эйдкунен.
Передвиньте передовой перевязочный пункт в Абтейнен[55], т.к. в западной окраине Эйдкунена будет дивизионный лазарет»{83}.
Отсутствие налаженной медицинско-санитарной службы наблюдалось и в прифронтовых лазаретах. Эти службы просто не справлялись с огромным потоком раненых. Был случай, когда раненый солдат самостоятельно добирался до лазарета в течение нескольких дней{84}.
В уже упоминавшемся письме от 3/17 августа 1914 года из Сувалок за подписью «Любящая дочь твоя Надя Бобина» его автор написал, что «раненых привозят после каждого боя возами»{85}. И часто их положение было ужасным. «Слов не хватает рассказать, какое тяжёлое впечатление оставило посещение Волочиска»[56], — писал очевидец 25 августа/7 сентября 1914 года в письме из Волочиска в Одессу. — Вокзал и его полуразрушенные окрестности буквально заваливаются стонущими ранеными, доставляемыми на обыкновенных телегах по убийственной дороге. Один из подводчиков при мне выражал своё неудовольствие: “Отто, вёз его, вёз, а вин…” и показывает на телегу, где в соломе лежал вытянувшийся с раскрытым ртом и выражением нечеловеческой муки на лице труп….
Раненых тысячи Трясут их по отчаянным дорогам в “дробычанках”, мокнут они под дождём, стонут в грязи под заборами…»{86}.
О судьбах же тех, кому повезло не умереть от ран и попасть в госпиталь, рассказала в своих воспоминаниях известная дореволюционная певица и исполнительница народных песен Н.В. Плевицкая[57], которая в начале войны поступила санитаркой в лазарет Николаевской общины в Ковно[58].
Ковно. Лазарет Николаевской общины.
«Дежурство моё было с восьми утра до восьми вечера, — писала в своих воспоминаниях Н.В. Плевицкая. — К нам поступали тяжелораненые, которые нуждались в немедленной помощи.
…Русский солдат …терпелив как святой.
Бывало, скажешь раненому, чтобы он не стонал и не мешал соседу спать. Он сейчас же и притихнет. Мне так становилось жаль его, затихшего, что я едва сдерживала слёзы.
У меня недоставало крепости, какую должна иметь сестра. Я подходила к страдальцу и долго и тихо гладила ему руки, покуда он не засыпал»{87}.
Гумбиннен. 5/18 августа 1914 года.
О произошедшем 4/17 августа сражении под Сталупененом капитан фон Бессер узнал на следующий день. Через Гумбиннен были конвоированы, по словам фон Бессера, 1800 русских военнопленных{88}.[59] В городе даже среди военных крепло убеждение, что русские под Сталупененом были разгромлены. «До 18.08. продолжалась битва при Сталупенене, — записал в дневнике фон Бессер. — Русские разбиты с большими потерями»{89}. Но всё же никаких точных сведений о произошедшей накануне битве и о нахождении русской армии не было известно. Неопределённость, витавшая в воздухе, только усиливала нервозность последних дней царившую среди горожан и немецких военных.
Гумбиннен. 6/19 августа 1914 года. 6 часов утра. Расположение 33-го эрзац-батальона.
На следующее утро 6/19 августа германские войска, расквартированные в Гумбиннене, получили приказ о выступлении. Напряжение нарастало. В 6 часов утра фон Бессер был уже на ногах. В 9 часов весь гарнизон Гумбиннена и 33-й резервный эрзац-батальон под командованием капитана фон Бессера выступил в составе дивизии (командир генерал-лейтенант Ф. Бро-дрюк[60]) по направлению на Сталупенен навстречу III армейскому корпусу 1-й армии генерала Ренненкампфа. В той массе русских войск, шедших походным маршем на Гумбиннен, двигались и 1-й батальон 98-го Юрьевского полка подполковника Д.Н. Постникова и 16-я рота 106-го Уфимского полка капитана А.А. Успенского.
Восточная Пруссия. Район деревня Каушен[61]. 6/19 августа 1914 года. Расположение 1-й отдельной кавалерийской бригады.
Выйдя 5/18 августа из Шилленена, 19-й Архангелогородский драгунский полк двинулся на Пиллкаллен[62]. И на третий день своего вступления на территорию Восточной Пруссии полк ещё не имел серьёзных боевых столкновений с противником. Несмотря на внутреннее напряжение и тревожное чувство, охватившее кавалеристов в ожидании боя, им всё ещё казалось, что война находилась где-то далеко от этих мест и поэтому пока не проникла в сознание и само существо совершавших по ухоженной, пасторальной на вид восточно-прусской земле, переход архангелогородских драгун. Во всяком случае, именно так воспринимаются строки В. Андреева: «Двигались мы на Пилькален[63] по живописной холмистой равнине, с частыми красно-зелёными пятнами поселений и редкими зелёными кружками небольших лесов. Иногда над нами высоко пролетали немецкие аэропланы с черными крестами; своих аэропланов мы не видели»{90}. Но когда 6/19 августа полк подошёл к Пиллкаллену, то здесь уже прошла война, и люди почувствовали её дыхание. Город пылал. Совсем недавно после упорного боя за Пиллкаллен с немецкими войсками он был взят частями сводного кавалерийского корпуса Хана Г. Нахичеванского.
Пройдя Пиллкаллен, 1-я отдельная кавалерийская бригада продолжала двигаться в западном направлении, пока не заняла деревню Спуллен[64]. Тогда-то драгуны 19-го Архангелогородского полка и услышали впереди и слева нарастающий грохот артиллерийской канонады. Это сводный кавалерийский корпус Хана Г. Нахичеванского вступил в бой с германскими частями под Каушеном. «Все мы, — записал в воспоминаниях В. Андреев, — бодро встрепенулись в ожидании близкого боя, уверенные, что идём на выстрелы, но, к нашему общему недоумению, командир бригады остановил нас на привал у Спулена»{91}.[65] Так 6/19 августа 1914 года В. Андреев стал свидетелем бездеятельности командира своей бригады генерал-майора Н.А. Орановского, который не оказал помощи корпусу генерал-лейтенанта Хана Г. Нахичеванского, сражавшегося вечером этого дня с германскими частями под Каушеном[66]. Справедливости ради следует сказать, что бездеятельность генерала Н.А. Орановского во многом являлась следствием потери управляемости командованием 1-й армии её частями[67]. В ходе боя сводный кавалерийский корпус Хана Г. Нахичеванского сумел разгромить вторую ландверную бригаду немцев[68], но и сам был потрёпан. В этом боевом столкновении особенно явственно стала видна неспособность П.К. Ренненкампфа как командующего наладить устойчивую связь между различными частями армии, своевременно реагировать на складывающуюся оперативную обстановку.
Только вечером, когда сражение уже завершилось, небольшой отряд 1-й отдельной кавалерийской бригады прибыл в расположение сводного корпуса Хана Г. Нахичеванского. В навалившейся темноте прохладной августовской ночи В. Андреев получил приказ от начальника штаба своей бригады найти штаб Хана Г. Нахичеванского и заручиться его поддержкой в завтрашнем сражении. Взяв с собой несколько драгун, он приступил к выполнению приказа.
«Нас окутывала кромешная тьма. Уже ни зги не было видно», — писал в своих воспоминаниях В. Андреев. — «…Затем я попал на поле сражения под Каушеном; справа от меня начали мелькать подвижные огоньки фонариков, послышалась русская речь, стали попадаться санитары, уносившие тихо стонавших раненых; вдоль дороги лежали неубранные тела убитых русских и немцев, и валялось брошенное немецкое снаряжение; наши кони со страхом косились на вздутые трупы лошадей, разбросанные вдоль дороги»{92}. Неожиданно в темноте «послышался глухой топот конницы и шум многочисленных возбуждённых голосов»{93}. Совсем рядом с драгунами уходя в сторону от них прошла «большая кавалерийская колонна»{94}.
Так было угодно судьбе, что в это же самое время следом за отрядом В. Андреева, догоняя свой полк, ту самую кавалерийскую колонну, движение которой он слышал, теми же ночными дорогами, шёл аллюром полуэскадрон Г.А. Гоштовта. «После довольно знойного дня, с наступлением темноты, всё кругом окутывается туманом, — написал он в своём дневнике. — Идём по дороге через Каушен….Сегодня я впервые сталкиваюсь со свойством лошади, по-видимому, инстинктивным — панической боязнью конских трупов»{95}.
Корнет 19-го Архангелогородского драгунского полка В. Андреев и корнет Лейб-гвардии кирасирского полка Г.А. Гоштовт были в этот момент совсем рядом друг с другом, а может быть, и повстречались на бесконечных дорогах войны, чтобы тут же разойтись в разные стороны: «Впереди загораются какие-то костры; на их фоне видны тёмные силуэты людей и лошадей, — написал об этой случайной встрече Г.А. Гоштовт. — Подъехав, узнаю, что это стоит взвод Архангелогородских драгун….Драгуны мне указывают, что наша дивизия свернула по дороге налево»{96}.
В поисках штаба Хана Нахичеванского корнет В. Андреев вcкоре наткнулся на отдыхающие после тяжёлого ратного дня части. «Везде я находил спящие русские полки; все спали сном убитых. Я тысячу раз за ночь наводил свой электрический фонарик на спящих, казалось, непробудным сном. И понял, что нервное напряжение этих храбрых людей было столь сильным в горячем бою, что глубокий сон был единственным спасением от усталости»{97}.
Только глубокой ночью добрался В. Андреев до штаба Хана Нахичеванского в Линдентале[69], но Хан отказал в помощи Н.А. Орановскому. Более того, Хан Г. Нахичеванский самостоятельно принял решение дать отдохнуть своим войскам и не участвовать в развернувшемся на рассвете 7/20 августа 1914 года Гумбинненском сражении[70]. Такое решение подрывало армейскую дисциплину, принцип единоначалия и авторитет командующего армией П.К. Ренненкампфа, показывало его несостоятельность жестко подчинять своей воле нижестоящих командиров, сплотить их на выполнение поставленной задачи.
Ночь с 6/19 на 7/20 августа 1914 года. Накануне Гумбинненского сражения.
К 7/20 августа диспозиция 1-й армии П.К. Ренненкампфа была следующей. Нанеся поражение корпусу Г. фон Франсуа под Сталупененом[71], 1-я армия наступала двумя основными колоннами на Гумбиннен и Гольдап[72], ослабляя, таким образом, мощь своего удара, распыляя силы. Это был удачный момент для командующего 8-й германской армией генерала М. Притвица. Обладая превосходящими силами[73], прежде всего в живой силе, он решил дать сражение русской армии под Гумбинненом. По плану немецкого командования наступающие русские войска должны были быть атакованы германской группировкой, окружены фланговыми ударами и разгромлены.
В преддверии Гумбинненского сражения в ночь на 7/20 августа 1914 года Юрьевский полк занял позицию у местечка Колпакина[74], Уфимский полк заночевал в местечка Энцунен[75]. В армии уже знали о предстоящем завтра бое. Ротные командиры Уфимского полка сдавали полковому казначею казённые деньги. В памяти капитана А.А. Успенского об этом дне отпечатался его последний разговор со своим другом капитаном Д.Т. Трипецким. В тот тёмный августовский вечер, на фоне застилающего западную часть неба зарева от пожаров немецких селений (немцы, отступая, сами часто поджигали свои дома) капитан Д.Т. Трипецкий написал письмо своей жене. Он попросил приписать А.А. Успенского в конце письма несколько слов привета. «Это будет ей приятно», — говорил он. — Я написал»{98}. Волнение охватило капитана Д.Т. Трипецкого перед предстоящим боем, он вдруг сказал своему другу, что «немцы победят …а меня убьют»{99}, на следующий день он пал в сражении. И написанное перед боем письмо его жена получила, когда уже знала о смерти своего мужа{100}.
6/19 августа 1914 года. Деревня Садвейчен[76]. Расположение 33-го эрзац-батальона.
Батальон фон Бессера 6/19 августа впервые вступил в боевое соприкосновение с русскими войсками на окраине леса в нескольких километрах восточнее Гумбиннена, недалеко от деревни Садвейчен. Немцы, пытаясь обезопасить себя от неожиданной атаки со стороны леса, направили к нему сторожевое охранение в составе 1200 человек{101}. Немецкий отряд спокойно миновал поле и уже входил в лес, когда раздались выстрелы. Сторожевое охранение наткнулось на передовые русские части, это был 97-й Лифляндский пехотный полк, сосед Юрьевского полка. Немцы были вынуждены отступить, потеряв трёх человек ранеными{102}. Завязавшаяся перестрелка и артиллерийская дуэль с русскими войсками длились весь день, то затихая, то нарастая вновь. Наступившая ночь для капитана фон Бессера не принесла успокоения, «бой продолжался и ночью»{103}, — читаем в его дневнике и была не из приятных. «Спал под открытым небом, — записал он, — холодно»{104}.
На следующий день всем им предстояло участвовать в одной из важнейших битв Первой мировой войны, в битве, изменившей её ход, похоронившей надежды Германии на блицкриг, предстояло идти в бой и противостоять друг другу, стрелять во врагов и убивать их.
На следующий день было Гумбинненское сражение.
7/20 августа 1914 года. Гумбинненское сражение[77].
Битва развернулась рано утром. Части III армейского корпуса русской армии оказались в центре кровопролитного сражения, и их действия во многом предопределили поражение германских войск. Так как один из главных ударов командование 8-й немецкой армии нанесло по частям именно III армейского корпуса, которые смогли не только выдержать его, но и в конце концов обратили немецкие войска в бегство.
7/20 августа 1914 года. Деревня Колпакин. 5 часов утра. Расположение 98-го Юрьевского пехотного полка.
Гумбинненское сражение для Юрьевского полка началось с рассветом. В 5 часов утра полк предпринял наступление на деревни Сциргупенен[78] и Вердельн и, к полседьмого утра войдя в них, окопался, заняв позицию между железной дорогой и деревней Вердельн. О чём и сообщил командиру 99-го Островского пехотного полка полковник В.А. Желтышев запиской в 10 часов 50 минут: «Все эти деревни (Щигрюпенен[79] и Верделен[80]) я занял ещё с 61/2 утра»{105}.[81] 1-й батальон подполковника Д.Н. Постникова занял высоты западнее Сциргупенен. В 9 часов утра немцы начали артиллерийский обстрел укреплённых позиций полка, но, несмотря на потери, полк продолжал «стойко держаться в своих окопах»{106}.
7/20 августа 1914 года деревня Матишкемен[82].
Ранее утро. Расположение 106-го Уфимского пехотного полка.
Уфимский полк был поднят ещё перед рассветом и получил приказ двигаться по направлению к деревне Матишкемен, находившейся в непосредственной близости и левее позиций соседней 25-й пехотной дивизии и 98-го Юрьевского полка.
В 7 часов утра на подходе к деревне Матишкемен полк столкнулся с частями XVII германского корпуса генерала А. Макензена и вступил с ними в бой. Для командира 16-й роты Уфимского полка капитана А.А. Успенского и его однополчан началось Гумбинненское сражение.
Русские и немецкие цепи, поддерживаемые артиллерией, устремились навстречу друг другу. Достигнув рубежа между деревнями Матишкемен и Варшле-ген, «уфимцы» заняли позицию, окопались и начали вести смертельный огонь по наступающему противнику. Немецкие цепи залегли и теперь продвигались вперёд мелкими перебежками, но и такая тактика не спасала их от прицельного и шквального пулемётного и ружейного огня. По словам А.А. Успенского, «наш ружейный и пулеметный огонь косил их (немецкие. — Н.П.) поднимавшиеся для перебежки цепи и группы»{107}. Бой разворачивался на фоне всё усиливающейся артиллерийской дуэли. Земля гудела от разрывов снарядов, воздух со свистом рассекали осколки. Именно в первые часы развернувшегося со всей ожесточённостью Гумбинненского сражения от бризантного снаряда, разорвавшегося прямо у него на груди, погиб капитан Д.Т. Трипецкий, друг А.А. Успенского, с которым накануне он разговаривал о предстоящем бое. Другой офицер Уфимского полка командир 1-й роты, капитан Д.П. Епикацеро был также убит в эти ранние часы. «Большой осколок шрапнели вонзился ему между глаз, тоже — мгновенная смерть! Вечная им обоим память!»{108}
7/20 августа 1914 года. Раннее утро. Расположение 7-й отдельной кавалерийской бригады.
В предрассветной мгле нарождающегося нового дня с тяжёлым сердцем покидал В. Андреев сводный корпус Хана Г. Нахичеванского. Он никак не мог понять, как сумел хан в день предстоящего сражения отказать в помощи 1-й отдельной кавалерийской бригаде. В его голове всё крутился вчерашний ответ хана на просьбу о помощи и слышались слова: «Доложите генералу Орановскому, что я не смогу завтра оказать ему поддержки, так как мои люди и кони устали, нуждаются в отдыхе, а в батареях нет снарядов, а ведь сила моих батарей зависит от огнестрельных припасов»{109}.
Проезжая ранним утром верхом на лошади по расположению корпуса, В. Андреев видел «много эскадронов хорошо выспавшихся людей и бодрых коней. Да, вчера вечером эти люди устали, — размышлял он. — Но крепкий сон их снова сделал бодрыми»{110}, а встреченные артиллеристы говорили ему, «что снаряды ещё имеются и ожидаются новые»{111}.
С такими невесёлыми думами возвращался В. Андреев с пятью драгунами в расположение своей бригады по дороге, петлявшей то среди небольших перелесков и низин, то среди полей и холмов, то идущей вдоль опушки ещё спящего в утренних сумерках лиственного леса, когда тишину вдруг нарушили первые залпы артиллерийских орудий и разрывы снарядов, быстро превратившиеся во всё нарастающий гул канонады, вернувшей его к действительности.
Пришпорив лошадей, В. Андреев с драгунами ринулись вперёд и, выскочив из-за поворота дороги, оказались на холме. Перед взором В. Андреева «сравнительно недалеко, внизу, верстах в трёх»{112} открылась картина разворачивающего Гумбинненского сражения.
«В лучах восходящего солнца»{113} немцы обрушили мощный артиллерийский огонь на позиции 1-й кавалерийской бригады, и пошли в атаку плотными цепями. Бригада генерала Н.А. Орановского, не имея артиллерии, могла ответить только пулемётным и ружейным огнём, от которого, по словам В. Андреева, германские «густые цепи несли большие потери»{114}, что «стоило немцам немалой крови»{115}. Но без артиллерийской поддержки бригада не могла долго противостоять наступающим немцам.
Как пожалел В. Андреев в тот момент, что на этом холме нет с ним корпуса Хана Г. Нахичеванского, который «бездействует потому только, — с плохо скрываемым раздражением и даже презрением через много лет написал в своих воспоминаниях В. Андреев, — что её вожди лишились энергии и устали»{116}. «Если бы генерал Гурко[83] был (в день Гумбинненского сражения. — Н.П.) …начальником армейской конницы вместо Хана Нахичеванского, — с досадой отметил В. Андреев, — то он нашёл бы силы души решиться на непреклонные действия (против. — Н.П.) …противника»{117}. Тем более что холм, на котором остановился В. Андреев с драгунами, «висел на фланге врага. Одна батарея на моём месте потрясла бы его фланг»{118}.
Артиллерийский огонь противника тем временем разносил в клочья оборону бригады, она несла большие потери, и, хотя спешенные кавалеристы продолжали мужественно отражать фронтовую атаку, немцы, воспользовавшись отсутствием артиллерии и боевого соприкосновения бригады с соседней дивизией[84] на протяжении десяти вёрст, устремились в образовавшийся коридор, угрожая охватить бригаду с одного фланга. На другом фланге немцы также стали теснить кавалеристов, возникла реальная угроза окружения. Именно тогда стали ясны, по словам В. Андреева, «вся обреченность геройской борьбы моей бригады»{119}, воинское преступление совершённое Ханом Г. Нахичеванским, отказавшимся оказать помощь бригаде генерала Н.А. Орановского, и его личная ответственность за смерть многих и многих людей в этом бою.
Понимая, что в это мгновение ожесточённого боя, который вела бригада Н.А. Орановского, от его сообщения зависит очень многое, он пришпорил коня и во весь опор поскакал в расположение бригады. В. Андреев заметил генерала ещё издали и, дождавшись, когда он освободился, направился к нему. Увидев В. Андреева, «генерал Орановский спросил, где Хан Нахичеванский и окажет ли нам поддержку, и на мой неутешительный ответ, жестом крайнего удивления выразил безнадежность положения»{120}.
7/20 августа 1914 года. Позиция у деревень Сциргупенен и Вердельн. Около 10 часов утра. Расположение 98-го Юрьевского пехотного полка.
Около 10 часов утра немцы предприняли атаку на линию обороны Юрьевского полка, бросив на его позиции части 35-й пехотной дивизии XVII армейского корпуса. 1-й батальон подполковника Д.Н. Постникова, занимавший главенствующие высоты, и 2-й батальон подполковника Я.И. Энгельма[85] встретили наступающие немецкие цепи пулемётным и ружейным огнём[86]. Несмотря на значительные потери, немцы продолжали наступление, но оба батальона Юрьевского полка держались стойко, не отступая ни на шаг. Немецкие цепи замялись и залегли. Однако к 11 часам утра оперативная обстановка стала меняться в пользу противника. Находившийся левее 100-й Островский пехотный полк, не выдержав натиска немцев, начал отступать, чем поставил под удар один из флангов Юрьевского полка. Стремясь не допустить этого, командир полка полковник В.А. Желтышев направил командиру 99-го Ивангородского полка записку с просьбой о помощи.
«Командиру 99 полка
1914. 7 августа 10 час. 50 мин. у[тра].
№ 59 из Щигрюпенена[87]
…Левее меня Островцы отходят. Если возможно двигайтесь вперёд и поддержите меня.
Полковник Желтышев»{121}.
Но было уже поздно Ивангородский полк также начал отходить. «В часов в 101/2 утра было замечено, что боевые части 99-го и 100-го полков отходят назад и обнажают нам левый фланг в направлении от Вердельна к югу»{122}. 1-й и 2-й батальоны Юрьевского полка продолжали удерживать свои позиции. Но, боясь обхвата с флангов после оставления своих позиций Ивангородским и Островским полками, командир полка полковник В.А. Желтышев «около 11 часов утра попросил разрешения командира 1-й бригады[88] — осадить весь боевой прядок несколько назад»{123}. Получив разрешение на отступление около 11 часов 30 минут[89], роты 1-го и 2-го батальонов поочередно под прикрытием огня 3-й батареи без паники оставили занимаемые деревни Сциргупенен и Вердельн «и остановились в 1/2 версты к востоку от ранее занимаемых позиций»{124}.
Именно в этот момент, стремясь развить успех, командующий I германским корпусом генерал Г. фон Франсуа приказал командиру резервной дивизии[90]генерал-лейтенанту Ф. Бродрюку атаковать и смять отступающие части 25-й пехотной дивизии[91]. В 11 часов 30 минут командир 33-го эрзац-батальона капитан фон Бессер получил приказ о наступлении{125}.
7/20 августа 1914 года. Западнее деревни Садвейчен. 11 часов 30 минут. Расположение 33-го эрзац-батальона.
Получив приказ о выступлении, капитан фон Бессер построил свой 33-й эрзац-батальон и вместе с другими частями 2-го резервного полка колоннами начал движение на Сталупенен. Это был безрассудный шаг немецкого командования, так как оно посчитало, что русские опрокинуты и все части 25-й пехотной дивизии отступают в полном беспорядке и «большими массами»{126}.[92] Но это было совершенно не так. Благодаря чётким и своевременным действиям своих командиров отошедшие на 41/2 версты два батальона Юрьевского полка не потеряли управления, не поддались панике и были полны решимости остановить разящим пулемётным и ружейным огнём колонны наступающего врага.
Читать бесплатно другие книги:
