На самом видном месте. Как сегодня увидеть то, что купят завтра Штейнгардт Саймон

8 июля 1848 года газета{69} New York Herald сообщила о том, что некто Уильям Томпсон, мужчина «с презентабельной внешностью», создал себе репутацию тем, что небрежно подходил к незнакомым людям на улицах Нью-Йорка и завязывал непринужденную беседу. Расположив их к себе добродушным подшучиванием, он в буквальном смысле подвергал испытанию их доверие. «Доверяете ли вы мне настолько, чтобы до завтра оставить у меня свои часы?» Ответившие утвердительно протягивали ему свои часы, и Томпсон, взяв их, со смехом удалялся. Итак, оказывались ли в простаках те, кто полагал, что этот приятный человек, чье предложение звучало столь бесстыдно, действительно был достоин их доверия? Разумеется, никто из них больше уже не видел ни Томпсона, ни своих часов. И только Томас Макдональд, «одолживший» Томпсону свои золотые часы стоимостью 110 долларов (примерно 3000 долларов в пересчете на курс 2012 года), спустя два месяца столкнулся с ним на улице, после чего незамедлительно привлек внимание полицейского, который и произвел арест.

Это странное преступление получило широкую огласку{70}, а Томпсону даже дали прозвище «Искуситель». История эта вдохновила Германа Мелвилла на его последний роман «Искуситель: его маскарад» и привела к появлению термина, которым мы пользуемся до сих пор, описывая тех, кто является мастерами уговоров, манипуляций и эксплуатации доверчивости незнакомых людей, и термин этот – мошенники.

Уильям Томпсон, возможно, и был настоящим мошенником, однако притчи о том, сколь рискованно доверяться недостойному, восходят еще к книге Бытия, в которой змей, будучи «хитрее всех зверей полевых»{71}, обольщает Адама и Еву в Райском саду. Этот урок, самый существенный из всех уроков в истории человечества, подтверждает роль доверия как основной силы, образующей каждую форму людского взаимодействия.

Доверие совершенно необходимо для всего, что мы делаем: для каждого социального контакта и каждой бизнес-операции, для любого выбора и любого соглашения, для каждого «да» и каждого «нет». Мы не можем жить без доверия, но и не можем выжить без определенной доли недоверия. Понимание того, что доверия заслуживает, а что – нет, является частью нашей культурной идентификации. Оттачиваясь, оно доходит до точки, когда мы смеемся над теми, кто слишком доверчив, называя их людьми наивными, и над теми, кто не доверяет вовсе, называя их параноиками.

Кому в наши дни могла бы прийти в голову мысль отдать свои часы стоимостью в 3000 долларов совершенно незнакомому человеку на Манхэттене (или, если на то пошло, прислушиваться к советам говорящей змеи)? И кто будет утруждать себя внимательным чтением пришедшего на электронную почту письма, которое начинается словами: «Я – сын нигерийского принца и нуждаюсь в вашей помощи»? С течением времени наши стандарты могут меняться, но происходит это так, что зачастую мы можем дать этому оценку по шкале, где учитываются и малые, и большие значения. И, вооружившись ею, мы отправимся в поездку по свету, чтобы изучить, почему мы доверяем некоторым людям, вещам и брендам больше, чем остальным, и что требуется для того, чтобы выстроить и сохранять доверие. И начнем мы наше путешествие со Срединного Царства.

На улице середина утра и середина зимы. И вы идете быстрым шагом по традиционному кварталу Пекина с его серыми стенами, заботясь о том, чтобы не дать холоду до себя добраться, высматривая место, где можно найти немного тепла и немного еды. Завтра вы вылетаете в Токио, чтобы обсудить новую идею с клиентом, и желаете быть в наилучшей форме. Вы видите на печи в ларьке поставленные одна на другую бамбуковые пароварки, заполненные запеченными в тесте яблоками. Перед ними сидит на корточках женщина с обветренным лицом и в измазанном чем-то фартуке, она кивком приглашает вас подойти. Поверите ли вы в то, что эти яблоки можно безопасно есть? Какие возможны последствия в случае вашей ошибки? Какие аргументы имеются в пользу любого из ваших решений? Доверяете ли вы собственной трактовке этих аргументов?

Спустя неделю, миновав шесть тысяч воздушных миль, вы стоите в кофейне Starbucks в Сан-Франциско и на секунду замираете в нерешительности перед столиком самообслуживания с приправами, прежде чем налить себе в чашку жидкость из термоса с явными отпечатками чьих-то пальцев и облезлой, плохо читаемой надписью «Молоко и сливки». Скоько людей прикасалось к этому термосу? Сколько из них только что были в туалете, не помыв после этого рук? Безопасно ли это пить? И снова: какие аргументы имеются в пользу любого из ваших решений? Какие возможны последствия в случае ошибки?

В тот самый момент, когда вы принимаете решение, стоя перед ларьком с печеными яблоками или перед термосом с молоком в ресторанной сети, вы косвенно и прямо учитываете как мелочи, так и веские аргументы, от подсказок, которые дает вам данный контекст (есть ли рядом другие посетители и отваживаются ли они рисковать), до вашего собственного жизненного опыта в подобного рода ситуациях; от значимости бренда и его репутации до тех последствий, которые вы рискуете ощутить, если все пойдет не так. В сознании вашем проносятся все подсказки и все сценарии, имеющие отношение к данному единственному моменту.

Во многом подобная биологической экосистеме, экосистема доверия – это контекст, в котором мы принимаем каждое решение «верить или не верить». Ее характеризуют окружающая обстановка (например, виды и запахи поблизости) и участники (от представителей местного преступного мира до вполне доброжелательных случайных встречных). Они-то и формируют любое и каждое происходящее в этой экосистеме взаимодействие. И опять же, подобно происходящему в биологической экосистеме, если в экосистеме доверия случаются обширные системные изменения, воздействие этого ощущается всем и всеми, находящимися в ее пределах.

Разрушение целостной структуры доверия

Прежде чем начать исследовать доверие через изучение его экосистемы, давайте посмотрим, как мы в действительности оцениваем то, насколько мы можем доверять тем или иным продуктам или услугам. Простой формулы здесь не существует, и решение «верить / не верить» может приниматься на основе чего угодно, от неуловимых настроений (нечто выглядит для нас сомнительно, подозрительно, дурно или же, наоборот, привлекательно) до эвристических, чисто психологических методов анализа. К примеру, мы можем отказываться обедать где бы то ни было, кроме мест, имеющих как минимум четыре звезды по оценке заслуживающего доверия обзора ресторанов. Но не будем ли мы готовы сделать исключение, если наш друг-гурман намеками рекомендует (посредством социальной сети Foursquare) «апробировать» что-то необычное? Подобная эвристика – основа для пороговой модели принятия, которую мы обсуждали в главе 3. И она иллюстрирует, каким образом социальные структуры, одной из которых, по сути, и является экосистема доверия, безраздельно господствуют над процессом принятия решений.

Существуют разные способы достигнуть доверия – качества столь важного для принятия нами решений и в то же время столь зависящего от массива информации, постигаемой интуитивно, где мельчайший нюанс может привести к смене ощущения страха на ощущение комфорта. Однако между целым (всей экосистемой доверия) и его частями (каждым признаком) существуют основа доверия, состоящая из определенных компонентов выживания, и система сохранения наших основных ресурсов выживания. Ради стройности структуры изложения давайте рассмотрим шесть основных параметров, по которым мы оцениваем, стоит ли или нет что-либо нашего доверия: подлинность, удовлетворительность, ценность, надежность, безопасность и защита наших прав.

Когда продукт обладает качествами, согласующимися с нашими ожиданиями касательно того, что должен содержать в себе данный продукт, мы считаем его подлинным, даже если его подлинность определяется субъективно и зависит от культурного контекста. Возьмем, к примеру, пиццу: подлинная пицца в Нью-Йорке имеет тонкую, твердую корочку и слегка смазана соусом, тогда как подлинная пицца в Чикаго – это толстая корка и много соуса. Тем не менее, если ресторатор из любого этого города попытается подать пиццу, приготовленную из масляного теста, покрытую кетчупом и плавленым сыром, клиенты быстро утратят доверие к его бизнесу и его способностям готовить нечто, отвечающее их определению того, что есть «пицца».

Мы говорим об удовлетворительности, когда, по бессмертному определению британского бренда лаков и красок Ronseal, продукт «делает именно то, что написано на банке». Мы верим тому, что оправдывает свои притязания, и не верим тому, что обманывает наши ожидания.

Ценность можно определить как соизмеримый со стоимостью уровень качества в сравнении с альтернативными вариантами; проще говоря, мы верим тем вещам, которые не кажутся надувательством.

Надежность сродни удовлетворению, однако она также означает, что продукт делает то, чего от него ждут, достаточно стабильно для того, чтобы мы могли на него рассчитывать, когда сильнее всего в нем нуждаемся. И то же самое будет и завтра, и послезавтра, и в последующие дни.

Безопасность – это проще всего: мы не можем верить вещам, которые, как мы считаем, могут нанести серьезный физический или моральный ущерб нам самим, другим людям или окружающей среде.

И, наконец, защита прав явно или неявно дает нам чувство уверенности в том, что, если продукт сломается или не будет работать, его производитель или продавец разберется с проблемой вежливо и своевременно. К явным ресурсам здесь относятся гарантийный срок обслуживания, наличие живой линии клиентского сервиса или же обязательства вернуть стоимость товара.

Что же может быть общего между этими шестью аспектами доверия? Они могут быть стандартизированы, систематизированы и приведены в жизнь с помощью законодательства в области защиты прав потребителя, куда относятся, например, требования правдивости рекламы, право покупателя на отказ от товара и кодекс по вопросам охраны здоровья и безопасности, однако законы и уровень обеспечения их исполнения могут существенно отличаться в том или ином контексте, так же как и субъективные оценки конкретных людей всех шести аспектов будут сильно варьироваться в зависимости от их прошлого опыта и той информации, которая есть в их распоряжении. Между нормативно-правовой защитой и этими субъективными оценками создана совокупность ожиданий, определяющая экосистему доверия.

В экосистеме с высоким доверием клиенты ожидают, что продавцы будут предлагать им надежные товары и услуги по разумным ценам. Они ждут от своего правительства (или коллегии присяжных), что оно прикроет их спину в случае злостного нарушения доверия. Продавцы в экосистеме высокого доверия, в свою очередь, ждут, что клиенты станут покупать их товары и их предложения по номинальной стоимости. И наоборот, в экосистеме с низким доверием клиенты с гораздо большей вероятностью будут сомневаться в любом предложении и в том, что нормативно-правовая система социальной защиты их поддержит. А продавцы должны исходить из того, что вся тяжесть обязанности доказывания ложится на их плечи, но при этом они знают, что могут остаться безнаказанными, ведь им не грозят штрафы или судебные разбирательства. Очевидно, что клиенты в экосистемах с высоким и низким уровнем доверия действуют на основании очень разных предположений по умолчанию в такой последовательности: или эти вещи достойны доверия, пока не будет поднят предупреждающий флаг, или же эти вещи не достойны доверия, пока не развеются все страхи.

Мы можем рассматривать эти предположения по умолчанию как начальные точки на пороговой карте доверия, где зона, расположенная ниже самых низких пороговых значений, – это зона отказа, зона, расположенная выше пиковых пороговых значений, – это зона полного доверия, а область между обеими зонами – зона доверия достаточного. В зоне отказа клиенты не будут соглашаться пользоваться теми товарами и услугами, о которых идет речь, считая, что их достоинства не смогут соответствовать заявленной цене (в смысле денег, здоровья, престижа или любого другого критерия, важного для них при покупке). В зоне достаточного доверия присутствует по крайней мере некоторая готовность потреблять товар, но также есть и определенная доля скептицизма, благодаря которому покупатели держатся настороже, на случай возникновения условия, препятствующего сделке. В зоне абсолютного доверия покупатели на сто процентов уверены в том, что предлагаемый товар или услуга будут полностью соответствовать обещаниям, и это означает, что нет никакой необходимости тратить силы на поиски их недостатков или на планирование действий в случае непредвиденных обстоятельств.

Давайте вернемся к тем двум сценариям, которые я использовал ранее: ларек с печеными яблоками в Пекине и термос со сливками, смешанными с молоком, в Сан-Франциско. По большинству мировых показателей Китай относится к экосистемам с низким уровнем доверия клиентов, по крайней мере в том, что касается еды. Каждый год{72} появляются все новые истории об отвратительных продуктах, начиная с фальшивых яиц, сделанных из желатина, парафина и химикатов, до утиного мяса, маринованного в овечьей моче{73}, чтобы придать ему запах и вкус баранины, или так называемого «помойного масла», сатурированного жира, неоднократно использованного на ресторанных кухнях и иногда действительно извлекаемого из помоев. Стартовая точка пороговой карты доверия здесь, скорее всего, будет лежать непосредственно в зоне отказа. Каким образом ресторатор мог бы перевести своих потенциальных клиентов в зону достаточного доверия? Он мог бы поменять декор заведения, пересмотреть меню, повесить на стены вырезки из статей, содержащих восторженные отзывы, возможно, даже повысить цены, чтобы заведение его воспринималось как немного более модное. Или же он мог бы установить более прямую связь между изначальными продуктами и тем, что в результате оказывается у вас на тарелке. Когда вам подают блюдо с цыпленком{74}, вы знаете, что это цыпленок, поскольку на тарелке вы видите его целиком, с лапками, крыльями и головой, что подкрепляет его подлинность (начните с головы – куриные лапки являются в Китае деликатесом). В экосистемах с низким уровнем доверия уровень абстракции, отделяющей забиваемое животное от появляющейся на вашей тарелке еды, в общем существенно ниже, чем в экосистемах с высоким уровнем доверия.

Теперь давайте вернемся в Starbucks в Сан-Франциско. Теперь мы не только находимся в стране, штате и городе с достаточно сильной (и адекватно применяемой) защитой стандартов потребления, мы – в заведении, где также высок уровень корпоративных стандартов безопасности. В этой среде допущение по умолчанию состоит в том, что термос с молоком и сливками абсолютно безопасен, пока все остальное в данном конкретном Starbucks согласуется с этими стандартами. Тем не менее любой признак того, что безопасность здесь скомпрометирована: грязные разводы, не протертые невнимательным персоналом, мухи, кружащие над термосом с молоком, – может заставить вас дважды подумать над тем, пить ли вам это молоко. Что касается кофе, в который вы собрались добавлять молоко, то вы можете начать сомневаться в его подлинности (не контрабандный ли он?), его удовлетворительности (подадут ли вам кофе без кофеина, если вы такой попросите?), ценности (получите ли вы свое за свои 3 доллара?), надежности (будет ли он столь же вкусным, как та чашечка кофе, что вы пили здесь вчера?), безопасности (останется ли крышка на стакане, когда вы пойдете к машине, или же его содержимое разольется и вы получите ожог?) и защите ваших прав (получите ли вы взамен другую чашку кофе или вернут ли вам деньги в случае, если кофе по вкусу окажется пережженной гадостью?). Но поскольку Starbucks в общем считается достойным доверия брендом по всем этим показателям, вывеска на двери способствует тому, чтобы вы позволили себе поберечь энергию своего разума и сделать шаг в неизвестность.

Сила брендов

Бренды играют значительную роль в экосистеме доверия: каждый раз, когда мы оцениваем новый продукт, вышедший под маркой известного бренда, наш базовый уровень доверия к нему формируется под действием прошлого опыта использования продуктов этого бренда. Установлено, что уровень доверия к брендам строго коррелирует с лояльностью к ним и теми позитивными эмоциями, что с ними ассоциируются, и все это способствует увеличению доли рынка{75}, принадлежащего брендам, и способности компаний получать дополнительную прибыль.

Доверие к бренду также влияет на готовность людей верить в то, что они о нем слышат. По данным исследования Edelman’s Trust Barometer консалтинговой компании Edelman{76}, если фирма пользуется доверием, то 51 процент людей готовы верить позитивной о ней информации, услышав ее один или два раза, тогда как услышанной пару раз негативной информации поверят только 25 процентов людей. Однако если фирме не доверяют, то негативной информации о ней с первого или второго раза поверят 57 процентов и всего лишь 15 процентов поверят информации позитивной. Доверие для брендов может быть основной их статьей дохода, а вот его отсутствие способно оказаться совершенно разорительным.

Если мы подумаем о брендинге с учетом шести основных наших параметров: подлинности, удовлетворительности, ценности, надежности, безопасности и обеспечения прав, – мы сможем выявить основные преимущества создания узнаваемого бренда. Та стабильность, которую демонстрирует Coca-Cola, позволяет предположить ее: подлинность, поскольку кола всегда имеет тот вкус, который вы знаете и ожидаете от нее; удовлетворительность, так как вы знаете, какое действие она на вас оказывает, и ожидаете, что эффект этот снова окажется тем же; ценность, потому что, когда вы платили в прошлом, скажем, один доллар за бутылку колы, у вас сложилось стабильное ощущение, что следующая бутылка колы будет стоить вам один доллар, – скажем за это спасибо разновидности когнитивного искажения{77}, известной под названием эффекта привязки; надежность, ведь кола опять-таки каждый раз имеет тот же вкус и при этом безопасна, поскольку, если раньше она не наносила вам вреда, вы резонно можете предполагать, что она не навредит вам и впредь (без учета долгосрочных проблем со здоровьем, в возникновении которых сегодня обвиняют содержащие сахар напитки{78}). Если бренд способен постоянно поддерживать подобные вещи, то у вас теоретически редко возникает необходимость требовать соблюдения собственных прав, поскольку данный набор предположений прививает клиентам полное доверие к бренду[37], и мысль о защите прав покидает их разум.

Учитывая то, какое доверие выказывают клиенты к определенным брендам, нет ничего удивительного в том, что их конкуренты готовы копировать, воровать или любым другим способом признавать заслуги этих брендов в стремлении продать большее количество собственных продуктов. Все мы знакомы с почти точными копиями солнцезащитных очков и мобильных телефонов, которые практически полностью повторяют существующие на рынке продукты. И хотя бренды, потребители и специалисты в области права могут время от времени протестовать против того, что признается «подделкой», мы все замечаем названия брендов на, скажем так, спорных вещах.

Самый радикальный пример из всего, с чем я сталкивался, – это кабульский филиал KFC, по крайней мере он выглядел как KFC, в нем пахло как в KFC, в его интерьере использовались знакомое лицо полковника Сандерса и традиционные красные и желтые цвета, и сопровождалось все это незабываемым ароматом кипящего масла. Однако материнская компания, бренд Yum! не имела в этой стране своих предприятий. Местный предприниматель скопировал вывеску, интерьер и ассортимент KFC и открыл собственное заведение, в данном случае – под названием Kabul Fried Chicken. То, что этот кто-то смог вскрыть технологию целой сети фастфуда, уже само по себе примечательно, но именно здесь он решил порвать с традицией простого копирования, существующей в других странах, и адаптировать решение под местные обычаи, что и привлекло мое внимание.

Если вы зайдете в настоящий KFC (или в большинство ресторанов другой транснациональной сети фастфуда), в его меню или на его вывесках вы не найдете одной вещи – описания происхождения животных, из яса которых приготовлена еда. В экосистемах с высокой степенью доверия компании быстрого питания стараются сохранять как можно более значительное расстояние между происхождением мяса и блюдами, что появляются на ваших тарелках. Но в Кабуле, где одним из приложений к вывеске было фотореалистичное изображение цыпленка (и это вместе с наличием в меню кебабов также могло служить разоблачительным признаком того, что это не настоящий KFC, хотя, как мы видели в главе 5 на примере McAloo, компании фастфуда часто готовы адаптировать свое меню под местные вкусы). В стране, где «цыпленок» может оказаться вовсе не цыпленком, клиенты нуждаются в дополнительных гарантиях.

В контексте этой конкретной экосистемы подлинность в наибольшей степени зависит от того, удается ли установить прямое соответствие между подаваемыми в заведении продуктами – в данном случае курятиной – и их происхождением. Доверие завоевывается через демонстрацию подлинности предлагаемой в ресторане еды, а не с помощью доказательств того, что сам ресторан является частью официальной филиальной сети KFC.

Если бы KFC (настоящий) в Кентукки собрался использовать изображение живого цыпленка в интерьере и кебабы – в меню, как делает это Kabul Fried Chicken, его клиенты, возможно, потеряли бы доверие к бренду, поскольку все эти новшества поразительно несовместимы с тем, что фанаты KFC привыкли ожидать от этого бренда. Решать, что является подлинным, а что – нет, будет потребитель, и это прекрасно поняло управление Coca-Cola после совершенной ошибки с выводом на рынок новой колы. Можете расспросить об этом еще и производителей содовой Life Savers, готовых блюд от Colgate, аспирина Den-Gay, нижнего белья от Bic или горных велосипедов Smith & Wesson – всего того, что, несмотря на свою родословную, оглушительно провалилось на рынке.

Принюхиваясь к молоку

В середине 1990-х, закончив колледж, я стал вести курс в одном из колледжей Лондонского университета, Birkbeck College. Одно из заданий, которые я давал изучающим веб-дизайн студентам, побуждало их задуматься о нюансах организации такого процесса, как интернет-торговля, шаг за шагом воспроизводя выполнение знакомой задачи – им нужно было описать приготовление чашки чая. Большинство студентов могли определить простейший алгоритм процесса приготовления чая: идем на кухню, наливаем в чайник воду, включаем плиту, ставим чайник на плиту, выбираем определенный сорт чая из нескольких возможных… ну, вы поняли. В аудитории прозвучало несколько вариантов, касающихся того, сыпать ли чай в заварочный чайник до того, как поставить чайник на плиту, какой сорт чая использовать (на тот же вопрос, заданный в Китае или Индии, вы, скорее всего, получили бы очень разные ответы), имеется ли в доме электрический чайник или используется газовая плита, кладут ли студенты в чай сахар или нет. Но когда я спросил, может ли кто-нибудь включить в процесс еще какой-нибудь шаг, никто не смог ничего предложить, за исключением одного студента, который поднял руку и сказал нечто, что выходило за рамки нормальных критериев большинства людей и при этом было абсолютно рациональным. Он сказал: «Понюхать молоко». Студент этот был бакалавром, жил один, мало времени проводил в квартире и вряд ли придерживался регулярного расписания посещения продуктовых магазинов. В результате он часто обнаруживал, что молоко испортилось прежде, чем было полностью использовано; и принюхивание к молоку было его методом определить, может ли он доверять его свежести и безопасно ли его пить.

Вернемся назад, к нашему примеру со Starbucks, и подумаем над тем, в чем состоит разница между принюхиванием к молоку в магазине транснационального бренда и у себя дома. В Starbucks существует множество индикаторов, указывающих клиентам на то, что молоко достойно их доверия, от размещенной на двери оценки санитарной проверки заведения и запотевших стенок термоса, говорящих о том, что молоко только что было извлечено из холодильника, и до хлопот персонала, который регулярно забирает термосы и ставит на их место новые. Дома же единственным индикатором может служить напечатанная на коробке дата{79} истечения срока годности, которая может обеспечить вам некоторую уверенность в продукте, но не скажет вам, когда молоко это окончательно скиснет. Все мы в своей жизни пользуемся тестом на обнюхивание – то, что мы делаем, чтобы обрести уверенность в критический момент принятия решения, употреблять или не употреблять продукт, или стоит или не стоит нашего доверия определенная услуга (или человек). Понимание экосистемы доверия, в которой действует клиент, и признаков, способных укрепить это доверие или же унять сомнения, – это та задача, которую любые хорошие дизайнеры, разработчики продуктов и маркетологи – инноваторы всех мастей – должны уметь решать вне зависимости от того, готовит ли их конечный пользователь чашечку чая или же управляет своими финансами онлайн.

В экосистемах с высокой степенью доверия, где все ожидания по умолчанию заключаются в том, что продукты и услуги будут достойны доверия клиентов, индикаторы доверия подбираются по образцу, который призван поддерживать и поощрять уже существующую веру посредством подлинности, удовлетворительности, ценности, надежности, безопасности и обеспечения прав. Телевизионная реклама вбрасывает слоганы наподобие «Шеви идет дальше»[38], скорее подчеркивающие многолетнюю репутацию бренда, чем освещающие его новый продукт или его качества.

В экосистемах с низкой степенью доверия, базирующихся на нехватке доверия, где продавцы вынуждены доказывать потенциальным клиентам, что им можно верить, индикаторы доверия подбираются таким образом, чтобы перевести этих потенциальных клиентов из зоны отказа в зону достаточного доверия. Чаще всего индикаторы доверия здесь обращаются к аспектам, при нарушении которых наступают самые серьезные последствия, – к ценности и безопасности. Одно дело – потратить месячную зарплату на покупку телефона, который оказывается не того бренда, что вы имели в виду, совершая покупку, но потратить зарплату за месяц на приобретение телефона, который никуда не звонит или, еще хуже, может убить вас током, – это уже абсолютно другое.

Нет ничего сложного в том, чтобы разработать «тест на принюхивание» в подобных обстоятельствах, нужно лишь проявить немного изобретательности. В китайском городе Чунцин, где плевки в общественных местах все еще остаются распространенной практикой[39], в такси в качестве индикатора их чистоты (а значит, и безопасности) обычно используются чехлы для сидений, и наибольшего доверия достойны те, где на спинке чехлов передних сидений есть обозначение текущего дня недели. Это не значит, что водители других такси не меняют чехлы ежедневно, только они не прилагают усилий к тому, чтобы сообщить об этом клиентам и вселить в них уверенность.

В таких странах, как Уганда и Афганистан{80}, в которых, по данным 2009 года, лишь 9 и 15 процентов населения соответственно имели доступ к электричеству, многие пользователи мобильных телефонов ходят на рынок, где владеющие автомобильными аккумуляторами или другими источниками энергии продавцы предлагают за скромную плату услугу по зарядке телефонов. Но каким образом клиенты могут знать, что их не надует продавец, чей аккумулятор разряжен? На рынках Афганистана, куда не проведена электроэнергия, продавцы подсоединяют к своим источникам энергии электрические лампочки, и их свет говорит: «Верьте мне». Только как клиенты, сдающие на зарядку свои телефоны, могут быть уверены в их безопасности от воров, пока не заберут их назад? В Уганде продавцы держат телефоны в маленьких запирающихся ящиках, стоящих на лотках, которые, насколько я знаю, представляют собой не более чем декорацию безопасности, однако, как и в любом случае использования декораций безопасности, цель состоит в том, чтобы обеспечить людям душевное спокойствие, а вовсе не гарантию от воров.

Иногда сервис предлагает возможность «прнюхаться к молоку», встроенную непосредственно в его дизайн и механику. Taobao, китайский эквивалент eBay, работает в экосистеме с низким уровнем доверия, которая в сетевой реальности заслуживает еще меньше доверия, чем при личном контакте. Самая большая разница в ведении дел Taobao и eBay заключается в наличии у Taobao специально разработанной чат-платформы, где продавцы и покупатели могут договариваться, «принюхиваясь» друг к другу в реальном времени. Далее, китайский сервис позволяет клиентам направлять платеж на условно-депозитный счет, где он будет находиться, пока покупатели не получат удовлетворяющий их товар. По сути своей Taobao является не только посредником при заключении сделок, но и регулятором доверительных отношений между покупателями и продавцами. Эта разница оказалась одной из причин, почему eBay в Китае провалился, а Taobao одержал победу на рынке этой страны.

Разумеется, существуют более тонкие способы встроить в продукт или сервис то, что повышает к ним доверие. Такие элементы дизайна, как цвет, текстура, оформление, форма, размер, вес продукта, а также его стоимость, отвечают за укрепление веры в то, что данный продукт будет соответствовать обещаниям производителей.

В следующий раз, когда вы отправитесь что-нибудь купить, будь то персональная электроника или зубная паста, попробуйте проделать следующее мысленное упражнение. Задержитесь на пару секунд, чтобы осмотреть два или три товара из одной категории, и подумайте над тем, что заставляет вас доверять одному из них больше, чем остальным. Это имя бренда? Ваш прошлый опыт с данным продуктом? Дизайн его упаковки? Его стоимость? Теперь представьте себе последствия возможного неверного выбора, когда то, что вы получили в итоге, имеет существенные недостатки по сравнению с тем, чего вы изначально ожидали. Почувствуете ли вы себя ограбленным? Будет ли вам стыдно за то, что впустую потратили деньги? И если будет стыдно, то перед кем – перед собой, перед людьми, входящими в круг вашего общения, или же перед людьми незнакомыми, например перед продавцом магазина? Приложите ли вы какие-либо усилия к тому, чтобы поделиться с другими вновь обретенным недоверием? В каком контексте или при каких обстоятельствах тяжесть этих последствий могла бы усугубиться или, наоборот, смягчиться?

Оценив эти последствия, подумайте о том, какую приемлемую цену вы готовы заплатить за продукт, вызывающий большее доверие. Сколько усилий по укреплению вашего доверия было бы достаточно, а сколько избыточно? Как бы вы среагировали на продукт, очевидно переусложненный конструктивно для того, чтобы ему доверяли? Что, если, к примеру, шесть губок для мытья посуды будут упакованы столь хитро, будто это престижный смартфон? Или же к ним будет прилагаться гарантийный талон, для заполнения которого потребуются ваши личные данные? Или же их предложение будет сопровождаться обещанием, что если что-то с вашими губками пойдет не так, то их в два счета заменят в фирменном магазине, расположенном в центре города?

Если вы хотите углубить наш мысленный эксперимент, спросите себя, как бы вы оценили, насколько достоин вашего доверия рассматриваемый продукт на каждой из пяти стадий процесса распространения в формулировке Беала и Болена, изложенной в третьей главе, – на стадиях осведомленности, интереса, оценки, испытания и принятия, а также после принятия продукта и во время его эксплуатации.

Существует еще вопрос доверия к продукту в самом конце его использования, и есть конструктивные элементы, созданные специально для того, чтобы помочь определить, когда он испортится, износится или же растеряет свою эффективность. Подобно тому студенту, который нюхал молоко, порой мы можем положиться на свои чувства, способные подсказать, что что-то «прокисло». В некоторых встроенных системах предупреждения есть дополнительные элементы сенсорного восприятия, например индикаторы износа тормозных колодок автомобиля или же ароматизатор, добавляемый к природному газу, который помогает почувствовать его утечку. Тем не менее в случаях, когда подобные механизмы срабатывают ошибочно, например если дата окончания срока годности наступает задолго до того, как продукты действительно портятся или же индикатор износа зубной щетки настаивает на замене вполне функциональной вещи, мы утрачиваем доверие к самим этим механизмам и начинаем их игнорировать. Поэтому, сравнивая, насколько достойны доверия те или иные продукты, подумайте о том, какие «нюхательные» тесты предлагают их производители (если предлагают их вообще) и что могло бы потребоваться для того, чтобы не просто встроить их в конструкцию, но и сделать достойными внимания.

Все мы потребители. И когда в собственном выборе мы полагаемся на такое мыслительное упражнение, то можем понять, какие логические обоснования за этим выбором стоят. Для любого, кто старается вывести на рынок продукт или услугу, к которым покупатели могли бы испытывать доверие, не говоря уже о любви, систематический анализ данного вопроса жизненно необходим для понимания общих задач.

К настоящему моменту должно быть совершенно очевидно, что доверие влияет (и само испытывает влияние) практически на каждый аспект среды потребления, от обстановки, в которой происходит сделка, до брендов, которым принадлежат товары, и до разработки и презентации самих товаров. На эту тему были написаны сотни томов, и будет написано еще немало, поэтому моя цель – не составить для вас полную схему, излагающую все аспекты взаимоотношений доверия, но дать вам новые ракурсы взгляда на этот вопрос. На конец главы я приберег весьма озадачивающий и все же завораживающий сюжет: как на основе лжи, обмана и воровства можно построить целый рынок – и даже процветать на нем, несмотря на нарушение всех неписаных законов доверия.

Взлет суперподделок

Город Чэнду, столица китайской провинции Сычуань{81} с населением более 14 миллионов человек, – один из тех городов, о которых нечасто услышишь. В зимнюю поездку 2006 года я имел возможность изучить этот город. Вдвоем с товарищем мы облазили многие его боковые улочки и переулки и в одном из них наткнулись на джентльмена, устроившего нечто наподобие местного эквивалента секс-шопа: он установил на задней части мотоцикла небольшой распахнутый деревянный сундук, открывающий миру целый набор презервативов и средств для повышения полового влечения. Дальше по переулку мы увидели еще парочку суррогатных секс-шопов, устроенных таким же образом. Во всех этих точках продавались улучшающие потенцию средства местного производства, и ассортимент их включал продукт, который должен был быть, по замыслу производителя, виагрой – той же формы и того же размера, что и виагра, причем в упаковке, которая выглядела точно так же, как из-под виагры.

В экосистемах с низким уровнем доверия высока вероятность того, что продающиеся товары не оправдают обещаний производителей. Это усугубляется тем фактом, что «палатки» обычно оказываются мобильными (что в случае обмана снижает возможность обратиться за помощью в суд). И все же в том переулке у всех трех конкурирующих точек стояли и осматривали товар покупатели – в основном мужчины среднего возраста, желающие решить свои проблемы. Китайские средства, улучшающие потенцию, регулярно перехваливают свои качества («Действие длится 216 часов, полезно для почек»){82}, к тому же эта «виагра» имела современную упаковку: белая коробка с этикеткой и логотипом на боковой стороне. Наличие трех торговых точек, продающих конкурирующий товар, позволяло предположить наличие успешного рынка подобной продукции, несмотря на крайне высокий для потребителей риск купить подделку или продукт, не отвечающий обещаниям продавца, и даже риск проглотить опасную для здоровья субстанцию. Почему же это пользуется спросом, если риск нарваться на подделку столь высок? Может показаться, что подобное поведение нарушает все правила доверия, которые мы только что обсудили.

И все же, по данным последнего доклада Организации экономического сотрудничества и развития{83}, посвященного контрафактным продуктам и пиратству, опубликованного в 2008 году, на долю такой продукции приходится 1,95 процента всей мировой торговли – что оценивается примерно в 250 миллиардов долларов. Разумеется, это лишь приблизительная оценка – доходы черного рынка по определению с трудом поддаются подсчетам, потому что торговцы, находящиеся вне правового поля, не публикуют квартальных отчетов о продажах, не говоря уже о расхождениях в ценах таких вещей, как цифровая копия MP3 и автомобиль, сделанный на основе машины, конструкция которой была разобрана и проанализирована. Фактическую стоимость товаров в реальном выражении также трудно посчитать. В конце концов этот рынок бы не существовал, если бы не был выгоден как для продавцов, так и для покупателей.

В последние несколько лет Microsoft пытается всерьез бороться с проблемой пиратства программного обеспечения в Китае, начиная с судебного преследования магазинов электроники{84}, торгующих, как утверждается, компьютерами с уже установленными пиратскими программами, до инвестиций в город Ханчжоу{85}, который Microsoft провозгласил «образцовым» за обещания его властей принять крутые меры против нарушителей авторских прав. В 2011 году генеральный директор Microsoft Стив Балмер{86} заявил, что прибыль компании в Китае составляет лишь пять процентов от ее прибыли в США, несмотря на одинаковые данные по продажам персональных компьютеров в обеих странах. Я не знаю, как он получил эту цифру, но могу сказать в порядке наблюдения, что, если вы пройдете пару кварталов практически любого китайского города, вы, вполне вероятно, сможете найти на боковой улочке продавца, продающего пиратский диск с Windows примерно за 20 юаней (или 3 доллара).

Тем не менее, если даже заявление Балмера правдиво, я готов поспорить, что на самом деле Microsoft получает свою выгоду от контрафактной продукции. Доходы, возможно, и выходят скудными, однако принятие продуктов и платформ компании создает культуру пользования. Обращение пиратских копий является упражнением, повышающим и знания о продукте, и общую грамотность того, кто их использует, что представляет особенную ценность настолько сложной для обычного пользователя вещи, как компьютерная операционная система. Время, деньги и мыслительные усилия, вложенные в изучение конкретной операционной системы, вне зависимости от того, представлена она подлинной или пиратской версией, становятся барьером для принятия другой операционной системы. Таким образом зарабатывается лояльность клиентов, пусть они пока и не платят денег или по крайней мере не платят денег той компании, которая разработала оригинальный продукт. Отдачей здесь для такой компании, как Microsoft, является возможность превратить впоследствии покупателей поддельного продукта в приносящих прибыль покупателей, или предоставляя им доступ к сервисам через онлайновый рынок, или с помощью экосистемы партнерского программного обеспечения.

И поддельная виагра, и пиратский Windows приводят к появлению важных и зачастую ставящих в тупик вопросов по поводу доверия. Взглянем на виагру с точки зрения потребителя. Почему кто-то должен верить продукту, который практически наверняка не дотянет до качества оригинала, продавец которого не дает никаких гарантий, продукту весьма спорному, несущему с собой реальные риски, если говорить о безопасности, надежности, удовлетворительности или же ценности? Во-первых, в условиях недостатка альтернатив покупатели часто готовы снизить пороговое значение своего доверия. Хотя сегодня на рынке Китая превалируют располагающие торговыми площадями официальные секс-шопы, в 2005 году таких магазинов в этой стране в буквально смысле не существовало. Во-вторых, виагра очень близка к продуктам первой необходимости; доведенные до отчаяния клиенты могут проявлять готовность идти на больший риск, чтобы воспользоваться предполагаемыми преимуществами продукта. В-третьих, как и множество других поддельных продуктов, от резиновых тапочек до мобильных телефонов, виагра предлагает покупателям скрытый компромисс, который те готовы принять, – компромисс между ценой с точки зрения риска и ценой с точки зрения стоимости в деньгах. Люди, покупающие поддельные товары вроде виагры, гораздо больше обеспечены возможностями идти на риск, чем собственно деньгами.

Может показаться, что последний ответ представляется наиболее разумным с точки зрения чистой экономики. Однако на основании всех тех бесед, что я вел на протяжении многих лет с людьми, находящимися у основания экономической пирамиды, я могу утверждать, что такие люди меньше всего могут позволить себе брать на себя риски покупки товара, не отвечающего заявленным обещаниям, поскольку они меньше всего могут себе позволить приобрести ему замену. Эти люди – одни из самых жестких клиентов. Иногда они покупают поддельные продукты, прекрасно осознавая их фальшивость, потому что это единственная версия, которую можно достать. Или же этих людей больше заботит ценность самого бренда, а не собственно продуктов под его именем (что не совсем так в случае с виагрой, но полностью верно для таких вещей, как кроссовки от Nike или телефоны iPhone). Или же им необходимо удовлетворить неотложные потребности, располагая скромным бюджетом, и у них нет времени, которое требуется, чтобы накопить деньги на подлинный товар. В Китае мы наблюдаем, как по мере роста оценки разницы между подлинными и фальшивыми предложениями покупатели постепенно просто перестают пользоваться поддельными товарами и начинают желать (а иногда и покупать) их оригиналы.

Пиратское программное обеспечение или любая другая форма нелегального цифрового копирования поднимает целый пласт других вопросов, касающихся доверия. Хотя здесь и существует некоторый риск получить вирус или другую вредоносную программу, общее мнение о пиратских версиях состоит в том, что такие продукты являются прекрасными точными копиями оригинала. Потребители оказывают пиратским версиям практически такое же доверие, что и оригинальным, если не принимать во внимание очевидный недостаток защиты прав покупателя, поскольку торговцы из переулков немного предлагают из того, что может считаться сервисом. Проблема доверия здесь полностью лежит на стороне предложения, и самый большой вопрос заключается не в том, возможно ли искоренить пиратство посредством судебного преследования или же знакомства с обещанным правительством железным кулаком, а в том, что лучше для компаний – инвестировать в малорентабельные антипиратсткие кампании (которые до этого времени больше походили на театральное действо) или же разрабатывать новые продукты и услуги, которые окажутся все же прибыльными, несмотря на то что будут скопированы. Возможно, этот вопрос и выглядит подходящим скорее для индустрии музыки, кино/ТВ и издательского бизнеса, чьи бизнес-модели были перевернуты технологической революцией, однако подобная дилемма все чаще встает и перед производителями товаров длительного пользования.

В этом вопросе Китай вновь оказался на переднем плане, частично потому, что является мировым производственным центром и, вне всякого сомнения, крупнейшим экспортером контрафактной и пиратской продукции (хотя, по данным доклада ОЭСР 2008 года, и занимает лишь 15-е место среди 134 стран{87} по соотношению экспорта подделок и подлинной продукции). Китай не просто располагает целой теневой индустрией, промышляющей копированием и фальсификациями. Индустрия эта разработала целую производственно-инновационную культуру, которая сводится к тому, что подлинный товар сначала разбирается на части, его конструкция тщательно анализируется, и только потом он заменяется на копию. Shanzhai-производители первыми{88} создали мобильный телефон со слотами для нескольких SIM-карт, популярной опцией среди потребителей, подключающихся к нескольким телефонным сетям, чтобы сэкономить на звонках внутри сети. Они также первыми выпустили телефоны со встроенной электробритвой{89} и портсигаром. Чтобы не думать, будто они занимаются только портативными устройствами{90}, возможно, вам захочется провести тест-драйв Porsche от shanzhai или же купить какую-нибудь мебель для дома{91} в магазине 11Furniture, торгующем товарами, в точности повторяющими мебель от IKEA, и к тому же воспроизводящем интерьеры ее торговых залов (хотя, извините, без шведских фрикаделек).

Большинство транснациональных брендов, работающих в Китае, рассматривают фальсификации как нечто являющееся обычным делом, хотя и не признают этого публично. Как заявил в интервью New York Times один из высокопоставленных сотрудников крупной компании, производящей спортивную обувь, пожелавший сохранить анонимность: «Урезает ли это наш бизнес?{92} Скорее нет. Раздражает ли это? Разумеется. Но мне кажется, что мы относимся к этому как к своеобразной форме лести».

Возможно, нет никаких причин бояться имитаций, однако это не означает, что культура shanzhai не будет представлять угрозы для мировых брендов. «Производство контрафактной обуви – это выбор переходного периода, – признался менеджер одной из обувных shanzhai-фабрик газете Times. – Сейчас мы работаем над созданием собственного бренда. В долгосрочной перспективе мы хотим выпускать обувь только собственного бренда, построить собственную репутацию». Обладая гибкой производственной сетью, включающей все звенья цепочки поставок, располагающей на всем протяжении процесса всем необходимым, от мельчайшего шурупа до программных платформ, shanzhai-производители могут печь, как пирожки, сложные электронные устройства, делая за месяц то, на изготовление чего обычно уходит год, и часто выпускать свою продукцию на рынок еще до того, как там появятся так называемые оригиналы. Что будет, когда они со всей своей находчивостью возьмутся за производство собственных вещей? Как будут оставаться на плаву те компании, которые сегодня обычно используют эти фабрики в качестве сторонних исполнителей? Очень даже может быть, что тогда-то и начнется жесточайшая конкуренция и произойдет новая производственная революция.

Вопрос для китайских потребителей тем не менее остается следующим: кому вы доверяете – почтенным брендам, с чьей продукцией вы выросли, или же никому не известным производителям, которые все это время действовали за кулисами и в конце концов выяснили, как поставлять лучшие товары по наилучшим ценам. Чью продукцию вы будете приобретать – корпоративного бренда, ориентированного на прибыль, который, заставляя вас купиться на свою брендовую ценность, возможно, поощряет вас тратить несколько больше, или же shanzhai-бренда, которым движет скорее желание удовлетворить запросы потребителя, нежели мотивы прибыли? В условиях глобального рынка этот вопрос актуален не только для китайских потребителей, но и для всех нас.

А что, если ответ будет – ни у тех и ни у других? Что, если у вас не будет необходимости выбирать между IKEA и 11Furniture, потому что вместо того, чтобы выходить из дома и идти куда-то покупать кресло, вы сможете просто скачать схему его устройства и распечатать его на 3D-принтере? Если подобное кажется вам притянутым за уши{93}, учтите, что спорный файлообменник Pirate Bay уже добавил раздел для файлов 3D-печати, а со временем, с развитием технологий, печать эта станет одновременно и доступной, и наиболее приближенной по качеству к профессиональным производственным процессам.

Итак, кому же вы верите: брендам, фабрикам или себе? А что более важно – кому верят ваши потенциальные клиенты? В какой экосистеме вашим продуктам нужно будет доказывать, что они достойны доверия? Каковы признаки, на которые опираются потребители, чтобы убедиться в том, что продукт заслуживает доверия? Какие из этих признаков обладают культурной, какие – контекстной спецификой, а какие являются универсальными во всем мире? Теперь, когда вы это обдумали, как повлияют ваши мысли на то, что вы собираетесь вывести на рынок? Каким образом вы собираетесь предоставить возможность клиентам «принюхаться к молоку» в нашем полном подозрения мире? На страницах этой книги вы найдете некоторые инструкции. Однако только вы сами можете задать и себе, и своим потенциальным клиентам эти вопросы (а они, конечно же, будут зависеть от контекста), если хотите получить ответы, которые действительно обеспечат вам уверенность.

Представьте себе, что душным июньским утром вы, сидя на заднем сиденье мототакси, с гулом проноситесь по покрытым выбоинами бетонным улицам удаленного спального квартала города Хошимин. Повсюду вы видите нагромождения возвышающихся над крышами телевизионных антенн, и они представляются вам символом статуса и принятия новых технологий. Но вдруг что-то на одной из улиц отвлекает ваше внимание. Что-то совсем незначительное: большая бутыль, содержащая три или четыре литра полупрозрачной жидкости, установленная на кирпич, и присматривающий за ней ребенок, мальчик лет десяти, который держит в руке кусок резинового шланга и ждет, не остановитесь ли вы. Ваш водитель подъезжает к обочине и тормозит. Вы прибыли на бензозаправку. И не просто на бензозаправку, а туда, где выражена сама ее суть.

Все, что при обычном посещении бензозаправки вы воспринимали как данность, было снято, как шелуха. Все, что осталось, – это бутыль с бензином, размещенная чуть выше топливного бака, чтобы он мог быть заполнен, шланг, по которому топливо доставляется из бутыли в бак, и взимающий плату сотрудник. Все элементарно и безупречно – ничего лишнего, функционирующая бензозаправка в чистом виде.

Когда я в первый раз наткнулся на подобную установку (с тех пор я видел такие же в Индонезии, Таджикистане и в нескольких других развивающихся странах), я был настолько поражен, что забыл обо всем, что так долго считал само собой разумеющимся, – о своем восприятии бензозаправки. Если слой за слоем вы снимаете все, что так привычно в типичной американской (китайской, немецкой, британской…) бензозаправке: возвышающиеся фирменные табло, указывающие цену за галлон буквами высотой в фут, машины, повернутые боком к полудюжине колонок под большим каркасным навесом, оператора заправки, который прячется за толстым слоем защитного стекла, камеры системы безопасности, удобный магазин, в котором можно купить свежезаваренный кофе и разные мелочи, грязный туалет, – в итоге у вас останется только суть, то есть бутыль на кирпиче.

Если вы знаете, что ищете, зрелище искомого в его самой чистой из возможных, беспримесной форме вдохновляет. Но, с другой стороны, что это значит – найти суть? Как вы узнаете, что ищете? И что вы будете делать с этой, с позволения сказать, бутылью-на-кирпиче, когда ее найдете?

Мы все больше осваиваемся в мире вокруг нас. Делаясь привычными, объекты сливаются с окружающей средой, и наши действия, которые когда-то на каждом шагу требовали предварительного обдумывания, теперь становятся автоматическими. Мы перестаем задавать вопросы о том, как все работает, поскольку ответы на них кажутся очевидными, даже когда это не так или когда первоисточник этой очевидности давно забыт.

Однако, если мы начнем снимать слой за слоем все наносное, добираясь до сути, мы сумеем выстроить или перестроить свое понимание сервиса с самого нуля. Кроме того, мы сможем пользоваться открытой нами сутью как отправной точкой при разработке разных вариантов той же услуги, предназначенных для различных рынков, развитых или развивающихся, так чтобы внешний их интерфейс работал с нюансами конкретного рынка – с реальными клиентами, на местах, в их повседневной жизни, а внутренний интерфейс оптимизировал ключевые процессы и инфраструктуру.

Один из способов осмысления «дорожной карты» возможностей, заложенных в конкретном продукте или услуге в долгосрочной перспективе, – это представить ее в виде перевернутого конуса с вершиной в исходной точке, которая обозначает настоящее и постоянно расширяется в будущее. Что может быть более символичным для этой простой начальной точки, не обремененной никакими допущениями, чем наша бутыль-на-кирпиче? Держа в уме этот элементарный символ, вы легко сможете исследовать любое количество возможных направлений разработок.

Конус этот нужен только для того, чтобы предварительно оценить диапазон теоретически существующих возможностей. Как только вы встанете на путь конкретной разработки и начнете подключать к ней все больше опций, вы подвергнетесь риску угодить в ловушку, известную под названием «ползучего улучшизма», то есть пасть жертвой дурной привычки добавлять лишние слои характеристик и функций, которые в конечном итоге всегда скорее озадачивают пользователя, чем помогают ему. Дон Норман в своей книге «Дизайн привычных вещей»{94} («The Design of Everyday Things») описывает «ползучий улучшизм» как «болезнь, смертельную в отсутствие грамотного лечения», которую можно вылечить большими дозами организованности, однако «как и всегда, самым лучшим подходом оказывается применение профилактических мер». Джон Маэда, дизайнер{95}, а теперь и президент Род-Айлендской школы дизайна, проповедует мантру «Простота равносильна святости». В своей книге «Законы простоты» («The Laws of Simplicity») он выводит десять законов, которых стоит придерживаться всем дизайнерам, и первые два – это Сокращение и Организация. Они-то и оказываются тем самым лекарством, которое прописал Дон Норман для лечения «ползучего улучшизма». Вполне возможно, оптимальный способ следовать этим законам – как можно ближе придерживаться самой сути или по крайней мере следить за тем, чтобы суть эта не была затуманена наличием никому не нужных бантиков.

Существует несколько путей нахождения истины, и каждый из них подразумевает некоторое переосмысление. В мире дизайна мы говорим о необходимости смотреть на продукты и услуги «свежим взглядом», о придании проекту новых перспектив, чтобы обрести новое понимание того, чем вещи являются и чем могут являться. Свежий взгляд можно получить, введя в команду новых участников, но у нас есть возможность освежить и собственный взгляд, устремив его в новом направлении и используя методы, которые заставят нас переоценить то, что мы так долго считали само собой разумеющимся.

На протяжении многих лет меня вдохновляют сообщества, крайне ограниченные в ресурсах (вы могли бы назвать их «бедными», и все же их нищета относительна). По большей части они из развивающихся стран, впрочем, и из определенных районов вполне развитых стран тоже. Давайте рассмотрим два примера: один – взятый из реалий умеренно зажиточного сообщества Кобразола в Бразилии, другой – из реалий Улан-Батора, столицы Монголии. В первом сообществе я однажды наткнулся на фотокабину, которая выглядела точно так же, как и те, что вы можете встретить в Лондоне, Токио или Париже, однако с одним заметным упущением – в ней не было камеры. Фотокабина без камеры – возможно, и звучит как оксюморон, однако в действительности явление это прекрасным образом соответствует местному ресурсному обеспечению. Суть сервиса, в котором задействованы фотокабины, состоит в том, чтобы обеспечить для стандартизированного фото на документы определенный фон; что же касается камер, то в фотоателье, где была расположена кабина, их было достаточно, и использовались они не только для того, чтобы делать фотографии на паспорт в стиле фотоавтомата. Для сравнения: в Улан-Баторе я нашел «пункт мобильной связи», который представлял собой массивный аппарат в стиле стационарных телефонов (хотя устройство это в действительности и не было подключено к стационарной линии телефонной связи, поскольку питалось от батареек и имело SIM-карту) в руках у девушки-оператора, шагавшей в ногу со своим клиентом, в результате чего рождался прекрасный урбанистический танец, в котором клиент был одновременно и свободен, и ограничен в движениях проводом телефонной трубки. Такое конструктивное решение, как использование похожих на стационарные телефонов, во многом было веянием своего времени (2005 год). Теперь у большинства тогдашних клиентов есть собственные мобильные телефоны, и все же те «пункты мобильной связи» раскрывали некоторые нюансы того, почему потребность в подобной услуге здесь была высока. Все дело в том, что они давали пользователям возможность одновременно говорить по телефону и двигаться, сохраняя тепло: улицы Улан-Батора зимой – не то место, где бы вам захотелось простоять долго без движения (впрочем, здесь прекрасно можно провести вечер пятницы, если вы когда-нибудь окажетесь в этих краях).

Улица – прекрасная позиция, чтобы определить начальные границы карты наших исследований и отправиться на охоту за информацией. Но в ходе нашего исследовательского проекта мы используем и другие различные техники, дополняющие нашу деятельность. Самое простое – проводить систематические обзоры, задавать вопросы, интересуясь у окружающих, почему люди ведут себя именно так, а не иначе. Практически любое исследование подразумевает проведение достаточного количества времени в домах его участников, где люди с большей вероятностью будут вести себя «как обычно». Другой метод – отслеживать данные по конкретному использованию продукта или услуги. В ходе более формального исследования мы иногда просим наших участников разобрать (в переносном смысле) продукт или услугу до основы, определяющей смысл их существования. Участникам раздаются незаполненные таблицы, и решение, какие качества товара или услуги в них занести, остается на их усмотрение, хотя при этом они должны уложить все желаемое в «бюджет», позволяющий «оплатить» от трети до половины всех обычных характеристик. Этот эксперимент заставляет участников задуматься над тем, какие характеристики товара они ценят выше всего и как выбранное качество может сочетаться с остальными, а исследовательской группе он дает несколько иное понимание предпочтений клиентов, нежели обычный список желаемых характеристик, выстроенный от самого необходимого до наименее требуемого. В каждом подходе есть свои риски – к примеру, некоторые люди лучше выражают свои мысли, объясняя, почему они предпочитают эту вещь всем остальным, а многие испытывают трудности, пытаясь сформулировать свои потребности на перспективу. Однако квалифицированная исследовательская команда знает, как помочь участникам и получить из каждого опроса правдивую информацию и свежие идеи.

По возвращении в офис в нашем распоряжении оказывается множество других систематизированных способов переосмыслить то, каким должен быть сервис, используя различные стимулы, чтобы указать команде новые направления. Направления эти часто открываются при взгляде на вещи под другим углом – проект, посвященный банковской деятельности, может включать в себя обзор того, что такое безопасность, удобство или «хороший сервис», с точки зрения клиентов банков, или же на что похоже их технологическое обустройство. Причины того, почему вещи делаются определенным образом, часто открываются через субъективность (или посредством субъектов определенного сегмента рынка, его моделей, или через его реальных клиентов), почерпнутую из богатых данных, которые были получены из первых рук в полевых условиях. Такие процессы, как заправка топливом, совершение телефонного звонка и даже приготовление чашки чая, можно шаг за шагом зафиксировать и переосмыслить. Чтобы рассмотреть собранные данные с точки зрения перспективы и кратко сформулировать то, что команда считает важным, можно создать информационные рамки (включая рамки пороговых значений).

На типичном совещании по обмену опытом{96} выполняется упражнение в нестандартном мышлении (наподобие того, что было разработано Эдвардом де Боно). Клиенты и члены команды собираются вместе в одной комнате, объединенные решением серии задач, которые должны разрушить имеющиеся у них предубеждения и заставить их выяснить, как можно интегрировать в общую картину нечто, совершенно ей несообразное. К примеру, мы разбираем такой сервис, как услуги коммерческих банков, и в этом странным стимулом для нас может стать мягкая китайская игрушечная панда. Мы начинаем с фиксирования всех свойств этой игрушки: ее цвета, текстуры, свойственных ей культурных подтекстов, качества ее производства, а также отдельных тем, которые хоть и не напрямую касаются панды, однако имеют к ней отношение, – это проблема вымирающих видов, искусственное осеменение и Всемирный фонд защиты диких животных (в его логотипе используется изображение панды). Затем мы переходим к перечислению атрибутов коммерческой банковской деятельности, а после этого проводим мозговой штурм, чтобы определить, как тут можно задействовать качества, свойственные панде. Начальной точкой для нас может служить традиционный внешний вид панды, однако возможно, что обсуждение в результате перейдет к выяснению того, что могло бы оказаться эквивалентом искусственного осеменения в банковской деятельности.

Построение процесса вокруг подобных мозговых штурмов, цель которых – выявление сути, обеспечивает структуру для формирования креативных идей, что для большинства людей оказывается необычайно трудным делом, пока им не удается избавиться от ограничений, накладываемых исходными предположениями, на которые они опираются. Этот процесс деконструкции и реконструкции может привести к появлению на свет безумных, веселых и в большинстве своем непрактичных идей. Однако в этом процессе также могут рождаться идеи, которые выглядят вполне разумно, – они абсолютно не попадают в поле зрения вашего радара и все же заставляют вас сказать: «Почему я раньше об этот не подумал?» Подобные озарения обычно помогают уловить саму суть вещей. Нарядить человека в костюм панды и отправить его приветствовать клиентов при входе в банк – идея очевидная, но не слишком здравая. С другой стороны, обеспечить клиентов банка инструментом, благодаря которому они будут уверены в том, что их средства находятся в полной сохранности, в любом месте и в любое время, так, чтобы они чувствовали себя столь же уверенно, как ребенок, прижимающий к груди большую плюшевую панду, – вот как раз это настолько близко к сути банковской деятельности, что ближе и не бывает. И хотя умильность такого уровня может вас раздражать, так как совершенно не соотносится с вашей мыслительной моделью того, чего вы ждете от банковского обслуживания, однако для таких стран, как Южная Корея и Япония, подобный образ абсолютно типичен.

Бензозаправка без бензина

Представьте себе, что вы – инопланетянин, впервые посетивший нашу Землю и случайно оказавшийся на английском стадионе в разгар футбольного матча. Как бы вы описали увиденное своим собратьям-инопланетянам? Одно из самых простых описаний могло бы выглядеть так: двадцать два человека гоняют свиной мочевой пузырь по полю, поросшему травой.

Ценность подобного упражнения состоит не только в том, что оно показывает, насколько неверно можно трактовать происходящее, когда оно до некоторой степени представляет для вас абстракцию, но также и в том, что оно позволяет посмотреть, какие идеи и представления могут надстраиваться над данной точкой абстракции. Возможно, цель двадцати двух человек, пинающих свиной пузырь по полю, – забросить этот пузырь в сетку ворот, а возможно, завладеть им и уничтожить. Или же их цель состоит в том, чтобы посильнее досадить тому странному двадцать третьему человеку в черном, который выражает свои страдания пронзительным и, очевидно, преисполненным боли свистом. А может быть и так, что в тех обществах, где садоводство возведено в ранг религии, цель здесь – взрыхлить поле и засеять его священной травой, используя труд рабов, обутых в специально предназначенную для этого обувь.

Процесс последовательного разбора чего-то с целью докопаться до его сути в качестве применяемого в маркетинге упражнения сам по себе может приносить прекрасный результат. А полностью лишенная всего наносного версия и выглядит на удивление элегантно, и представляет для рынка уникальную ценность. Однако более глубокое понимание сути приходит в ходе реконструкции, особенно когда вы анализируете то, насколько фундаментально меняется товар или услуга, если в его основе содержится что-то еще.

Что может произойти, если сутью бензоколонки окажется не бутыль с бензином на кирпиче, но некий на данный момент периферийный аспект процесса заправки? Предположим, вы – инопланетянин, впервые в жизни знакомящийся с бензозаправкой. Вы видите, как люди подъезжают к заправке, заходят внутрь круглосуточного магазина, осматриваются, занимают очередь для оплаты покупок, а затем, в последний момент, под влиянием порыва на кассе добавляют к своим покупкам что-нибудь еще. Что, если вы предположите, будто все устройство бензозаправки предназначено для того, чтобы провоцировать людей на незапланированные покупки?

Предположим, что дело обстоит именно так. В этом случае подумайте над тем, как можно выстроить работу всей бензозаправки вокруг этой основной задачи. Очередь может тщательно регулироваться таким образом, что покупатель будет стоять в ней достаточно долго для того, чтобы внимательно рассмотреть соблазнительные товары, выставленные у касс на расстоянии протянутой руки, однако не слишком долго, чтобы не разочароваться и не уйти. Сам бензин может быть просто приманкой, подталкивающей клиентов к приобретению чего-то более существенного – за каждый купленный вами галлон вы можете получать дополнительный процент скидки на покупку нового телевизора или туристической поездки в место вашей мечты.

Что, если основная функция бензозаправки – организация знакомств? Тогда заправочная площадка была бы устроена таким образом, чтобы облегчать взаимодействие между потенциальными партнерами. Здесь было бы достаточно свободного пространства для обзора, позволяющего клиентам разглядывать друг друга (а заодно и принадлежащие им транспортные средства). Процесс собственно заправки занимал бы столько времени, сколько нужно для того, чтобы завязать разговор, но не отнимал бы его слишком много, чтобы не навязывать клиентам бесполезного общения. Симпатичные служащие могли бы предлагать такие услуги, как протирка лобового стекла, проверка уровня масла и других жидкостей, накачка шин, а также доставка еды и напитков. Конец процесса естественным образом перемещался бы в какое-нибудь более интимное место. Наступил бы в этом случае момент, когда бензин в качестве подарка стал бы рассматриваться универсальным знаком внимания по типу шоколада или бриллиантов?

А что, если бензозаправки преследуют цель стать лучшими круглосуточными поставщиками отличной еды? Или же предложить клиентам лучший в городе туалет? Или сделаться чем-то вообще радикально уникальным, например художественной галереей или парком аттракционов?

Смысл данного упражнения состоит не в том, чтобы попытаться определиться с самой анекдотичной концепцией, и не в том, чтобы отбросить наиболее глупые идеи и сосредоточиться на тех, что ближе всего к сути, но в том, чтобы понять, как все несущественные слои меняют общее позиционирование. Упражнение это побуждает к размышлениям о том, что может думать о сервисном центре в целом человек, который не нуждается в его основном предложении. Идущему мимо бензозаправки прохожему, которому срочно требуется туалет, бутыль бензина на кирпиче будет абсолютно безразлична, но если данная бензозаправка устроена кардинально иным образом, прохожего этого можно подтолкнуть к незапланированной покупке (или к тому, чтобы воспользоваться услугой службы знакомств).

Подобное упражнение представляет собой ценность еще и потому, что оно позволяет переосмыслить основы в свете введения новых технологий или стандартов. Подумайте над тем, что в самом начале ХХ столетия бензин продавался в аптеках как узкоспециализированный продукт для очень немногих покупателей, достаточно богатых, чтобы владеть собственными автомобилями и (как правило) платить нанятым водителям, которые об этих автомобилях заботились. По мере того как все больше представителей американского среднего класса становились владельцами собственных машин, в стране, как грибы после дождя, появлялись бензозаправки, предлагавшие своим клиентам то, что сегодня мы считаем «полным комплексом обслуживания». Там заправляли автомобили топливом, проверяли уровень масла, подкачивали шины и предлагали любую другую необходимую техническую помощь. Слово «сервис» действительно было рабочим термином, отражавшим саму суть получаемого потребительского опыта. Такие крупные сети, как Texaco и Gulf{97}, подчеркивали в рекламе доброжелательность своих сотрудников и привлекали клиентов бесплатными дорожными картами, которые были частью их фирменного предложения: такие карты обещали помочь водителям попасть туда, куда им было нужно попасть.

По мере того как автомобили становились все более надежными, а потому реже нуждались в техобслуживании, а новые технологии обеспечили водителям безопасность в процессе самостоятельной заправки бензобака и сделали возможной электронную оплату, суть разбираемого нами предложения сместилась с сервиса на дозаправку – причем не только для автомобилей, но и для их водителей. Так возникли круглосуточно работающие станции, предлагающие своим клиентам продукты для перекуса, напитки, сигареты и туалеты.

И хотя обе эти парадигмы, и «сервиса», и «пит-стопа», предлагают клиентам гораздо больше, чем просто бутыль-на-кирпиче, обе они могут считаться, по сути, бензозаправками внутри соответствующего контекста, поскольку обеспечивают дополнительное обслуживание, ставшее поистине обязательным аспектом их бизнеса. Разумеется, то, что признается обязательным в одном месте, не всегда завоевывает популярность во всем мире.

Например, когда правительство Японии в 1998 году отменило государственное регулирование бензозаправок, разрешив тем самым самообслуживание, многие водители отказались переключаться на него с полного комплекса обслуживания или же делали это, испытывая большую тревогу. «Я боюсь, что устрою здесь пожар»{98}, – признавалась газете Los Angeles Times мать двоих детей, прошедшая вместе с другими водителями инструктаж у сотрудника бензозаправки вскоре после произошедших перемен. Даже спустя десятилетие после отмены государственного регулирования только 16 процентов всех бензозаправок Японии являются заведениями самообслуживания, а Автомобильная федерация Японии{99} продолжает получать письма с просьбами о помощи от водителей, чьи машины сломались из-за того, что их бензобаки по ошибке были заправлены не тем видом топлива[40].

Что же касается американских «заправок-пит-стопов»{100}, которые в последние годы испытывают большие проблемы (по данным Национальной ассоциации торговых центров, National Association of Convenience Stores, с 1991 года закрылось более 50 000 заправочных станций из почти 200 000, существовавших на тот момент), – то им все труднее получать прибыль от продажи бензина, поэтому закуски и напитки становятся необходимыми для выживания оставшихся на плаву. Владелец одной весьма известной бензозаправки в Вашингтоне, округ Колумбия, даже принял несколько извращенную бизнес-стратегию: на своей заправке он взвинтил цены на бензин до заоблачной высоты – где-то на доллар больше за галлон топлива, чем предлагают соседние с ним заправочные станции. Почему? «Он не хочет продавать много бензина»{101}, – объяснил газете Washington Post Ден Гиллиган, президент Американской ассоциации участников топливного рынка (Petroleum Marketers Association of America).

И все же, пока люди будут продолжать водить автомобили, им где-то придется доставать для них топливо. Забегая вперед, давайте подумаем, останутся ли в основе процесса заправки/перезарядки «пит-стопы» даже тогда, когда все машины начнут все больше и больше питаться электричеством вместо бензина (или в сочетании с ним)? Преобладающая модель общественной перезарядки, в которой зарядное устройство размещается около мест парковки, пока что была гораздо ближе к бутыли-на-кирпиче, чем к «пит-стопу». Поскольку подзарядка электричеством не нуждается в огромных подземных емкостях и насосах (для минимально оборудованной зарядной стойки требуется лишь земельный участок в несколько футов, не больше, чем для установки телефонной будки), гораздо проще разместить большое количество подобных «станций» по всему городу, чем использовать для этого специальные места. Мы можем встретить и более традиционные станции, предлагающие смену батарей, быструю альтернативу процесса подзарядки автомобильной батареи, который занимает от двадцати до тридцати часов, однако услуга эта требует больше места для хранения и перезарядки большого количества батарей. В городе Хай-Фоллс, расположенном в штате Нью-Йорк{102} в долине Гудзона, осуществляется восстановительный проект, который превращает заброшенную бензозаправку в станцию подзарядки, студию йоги и центр красоты и здоровья. В какой момент бензозаправки повторят судьбу телефонных будок или, в меньшей степени, традиционных банков с Мейн-стрит?[41]

Похоже, что подзарядка транспортного средства может просто стать побочным делом, которое вы делаете во время шопинга или при остановке с какой-либо другой целью, например чтобы пообедать. А как насчет поездок по скоростным шоссе? В чем будет состоять суть станций подзарядки, размещенных вдали от основных дорог? Придется ли владельцам таких станций набираться опыта в строительстве миниатюрных парков отдыха или же залов игровых автоматов, чтобы развлекать своих клиентов во время ожидания? Варианты того, что они смогут сделать, практически бесконечны, однако возможности для них заключены в том, без чего их клиенты не смогут сделать ничего.

Возведение не-инфраструктура

Если у вас есть и готовность, и возможность читать эту книгу, то я рискну предположить, что вы располагаете как минимум одним банковским счетом, а скорее всего – больше чем одним, а также миллионами способов получить доступ к своим деньгам, начиная от расчетных карт и банкоматов и заканчивая чековыми книжками и приложениями для мобильного банкинга. Как только большинство людей получают доступ к сервису подобного уровня, они не особо задумываются над тем, что им в нем больше всего нравится, и еще меньше – над тем, в чем суть того, что им предлагают. А суть банковской деятельности состоит в хранении средств где-нибудь в безопасном месте до тех пор, пока они не потребуются, и предоставлении возможности клиенту переводить деньги в валюту любой страны, где бы он ни оказался. Разумеется, потеря всех ваших накоплений (или накоплений вашей семьи) является угрозой вашему существованию, однако угроза эта в основном ощущается теми людьми, которые не имеют возможности пользоваться этим существенным сервисом.

Это идея как раз из тех, которые с удовольствием изучаются моими клиентами из сферы финансовых услуг и банковской области, чтобы испытать на прочность собственные представления о том, что такое банки и чем они занимаются. К сожалению, им часто не хватает понимания того, как можно перенастроить систему своих взглядов и создать нечто новое, что будет продолжать поддерживать основную мотивацию, побуждающую клиентов доверять банкам свои деньги.

Для многих жителей развитых стран банковская система оказывается надежно вплетенной в ткань их собственной жизни и культуры. Поэтому им бывает сложно понять, что такое испытывать недостаток в банковских услугах и на что похожа наболевшая проблема отсутствия банков. Нам тоже бывает трудно проводить исследования на собственном поле так, чтобы не предпринимать крайне неэтичных шагов, лишая людей привычного для них доступа к услугам и прося их постараться выжить в отсутствие банковского сервиса. Чтобы заглянуть за пределы очевидных вещей, мы вынуждены отправляться в места, в которых, для того чтобы снять деньги со счета, нужно в буквальном смысле залезть под матрас, где спрятаны пачки наличных.

Пропасть между развитыми и развивающимися странами в том, что касается доступа к банковским услугам, поразительна:во всем мире примерно 50 процентов домохозяйств имеют банковские счета, но в Японии цифра эта приближается к 100 процентам, тогда как в Демократической Республике Конго и Афганистане она составляет менее одного процента. Доступ этот растет, однако прирост отнюдь не всегда складывается во впечатляющие цифры. Например, за период с 2008-го по 2009 год{103} общее количество всех банкоматов в государстве Бурунди (с населением 8 миллионов человек) увеличилось в два раза, с 2 до 4 штук (мы берем банкоматы как символ более формальных банковских услуг). И напротив, в Канаде{104}, где наблюдается наибольшая концентрация банкоматов на душу населения, на каждых 458 взрослых жителей приходится по одному банкомату. Однако, когда речь заходит о деньгах, людьми любой национальности движут абсолютно одинаковые мотивы. Разница заключается в том, что житель Канады в ответ на вопрос, почему он кладет деньги на банковский счет, может сказать что-то типа: «Потому что там им и место», – тогда как не имеющий банковского счета житель Бурунди, если его спросить, почему он зашивает деньги в подкладку своей одежды, парадоксальным образом скорее расскажет о самой сути банковского бизнеса: он хочет, чтобы деньги его были в сохранности до тех пор, пока они ему не потребуются.

Если бы вы сорок лет назад спросили британца или американца, как выглядит, с его точки зрения, совершенный во всех отношениях банк, вы бы услышали описание мраморных полов и потолков высотой в тридцать футов, бархатных канатов стоек ограждения и кассиров за окнами, больших хранилищ и крупных джентльменов в костюмах в полоску, осуществляющих доступ в эти хранилища. Современная архитектура более непритязательна, однако и сама идея банка для его клиентов в меньшей степени касается его подразделения и в большей – его банкоматов, онлайновых услуг и все более распространенных мобильных приложений. Тем не менее ничто из этого не является его сутью. Сутью банка как были, так и остаются сохранность средств и доступ к ним. Вся его инфраструктура – только раковина, подпадающая под все ту же метафору принятия новой технологии и отказа от старой, что мы видим и в других областях: где бы мы ни жили и что бы мы ни делали, мы все – крабы-отшельники, и мы с неизбежностью меняем старый панцирь на новый, если находим его более подходящим для наших потребностей.

Как мы узнали из главы 4, безопасность и доступность для разных людей имеют различное значение. Те, кто ценит осязаемость чего бы то ни было как единственную гарантию его существования, всегда будут ощущать потребность в безопасном вместилище для денег, используют ли они для этого банковское хранилище или матрас. Тому, кто доверяет сочетанию единиц и нулей[42], будет достаточно строчки на мониторе, говорящей о том, что на его счете 20 000 долларов, чтобы чувствовать себя человеком, безраздельно владеющим 20 000 долларов. Банк может прятать эту сущностную основу – сохранность и доступ – в раковину любого типа, какую только способен найти, пока раковина эта должным образом герметизирует доверенную ей суть.

А в некоторых случаях не оказывается даже раковины – по крайней мере раковины материальной. Возьмем, к примеру, услугу перевода денег посредством мобильного банкинга, наподобие кенийской M-Pesa, которая полностью опирается на мобильные телефонные сети и на сети социальные, а не на традиционную материальную банковскую инфраструктуру. Пользователь M-Pesa может зарегистрироваться в системе и получить аккаунт через свой мобильный телефон, а затем размещать или снимать средства через агента компании примерно так же, как люди покупали и «переводили» предварительно оплаченное разговорное время в Уганде, о чем рассказывает история, приведенная во вступительной части книги. Simple, интернет-сервис, выпустивший свои платежные карты, позволяет размещать деньги на счете через смартфон и снимать их через банкоматы, а также переводить денежные средства и оплачивать счета. И все же, как заявляет их сайт: «Simple – это не банк. Simple заменяет собой банк». У него нет филиалов, нет хранилищ, нет кассиров и нет стоек ограждения, но он застрахован Федеральной корпорацией страхования депозитов. Даже до запуска{105} у Simple было более 100 000 потенциальных клиентов, которые просили занести их в лист ожидания. Система работает, потому что уделяет внимание сути того, чего хотят люди за свои деньги. Она была построена с нуля с использованием преобладающих сегодня технологий и обещает прозрачность в том, что касается своего комиссионного вознаграждения.

Идея поэтапного избавления от банковской инфраструктуры и обнажения сути банковской деятельности, которой являются сохранность и доступ, открывает огромное пространство для возможностей и содействует выполнению хорошего мыслительного упражнения, посвященного взлетам, падениям и компромиссам, сопряженным с тем, что могло бы быть. Что, если бы мы могли получить доступ к банковским услугам любого рода (или к определенным аспектам банковской деятельности) из сетевых точек доступа? Почему бы не связываться со своим счетом через автоматы для продажи билетов, а не через банкоматы и контрольно-кассовые аппараты? Что, если каждый торговый автомат в городе мог бы обладать функцией вывода на дисплей отчета о состоянии вашего банковского счета, как торговые автоматы в Токио показывают ваш баланс? Что, если каждый терминал в торговых точках вашего города будет распечатывать не только квитанции, но и любые необходимые вам данные? (И снова используем в качестве примера транспортную систему Токио, где автоматы по продаже билетов, через которые пополняется счет транспортной карты, могут также распечатать отчет об использовании любой карты по дате, времени и месту.) Что, если бы каждый терминал в торговых точках работал как банкомат? И что, если бы каждый мобильный телефон стал кассовым терминалом? Что вам потребуется, как продавцу, для того чтобы связаться со следующим в очереди человеком (которого вы раньше даже не видели) и получить с него оплату?

Пучок вероятностей, пучок возможностей

Когда дело доходит до выполнения реальной задачи докопаться до сути определенного продукта или услуги, а затем выстроить новые вероятности, оказывается, что стартапы обладают здесь естественными преимуществами. В конце концов никто в здравом уме не может ожидать от местной бензозаправки, что она избавится от всех своих насосов, всех топливных резервуаров, круглосуточного магазина и заменит все это огромной бутылью, взгроможденной на огромный кирпич (хотя соблазнительно было бы это увидеть). Безвозвратные издержки на существующую инфраструктуру могут существенно сужать пучок вероятностей, и они же могут сужать и пучок возможностей, особенно если клиенты готовы сменить панцирь, когда бизнес к этому еще не готов.

Стартапы также обладают способностью щекотать воображение, особенно это касается технооптимистов, видящих идеальное общественное устройство по другую сторону сегодняшних границ. Здесь нет недостатка в мечтателях, таких как систедеры, селящихся в плавучих поселках в международных водах{106}, где никакое правительство не может посягнуть на их идеи (или же на их карманы).

Однако существует и множество назидательных историй о новых рискованных предприятиях, которые пустились докапываться до абсолютной, чистейшей сути чего-то только для того, чтобы снять с него слишком много слоев и промахнуться мимо цели. К примеру, сегодня мы можем оглянуться назад и вспомнить вывод на рынок Tata Nano, который обещал революцию в области владения автомобилем, осуществленную посредством разработки самой дешевой в мире машины. Чего разработчики Tata Nano не сумели понять, так это сути владения машиной – она ведь не ограничивается наличием четырех колес и двигателя, но включает в себя и социальный статус, который получает владелец автомобиля. В случае с Tata Nano быть замеченным за рулем самой дешевой в мире машны воспринималось как позор.

И хотя налаженному предприятию не хватает целого ряда перспектив, открывающихся перед стартапами естественным образом, они обладают преимуществами опыта, который не следует недооценивать. Прошлый успех, хоть и не является показателем будущих результатов, обычно говорит о том, что под всеми накопленными слоями излишеств, бесполезных улучшений и достижений современной цивилизации лежит правильное понимание сути. Нет ничего плохого в бензозаправке, которая предлагает своим клиентам гораздо больше, нежели простая бутыль-на-кирпиче. Но для того, чтобы осознать ценность этих дополнительных слоев и определить, какие возможности возникают при добавлении их к уравнению или же исключению из него, будет весьма полезно мысленно снять их один за другим и посмотреть, действительно ли их отсутствие заставляет любить их больше, или же они – просто мертвый груз.

Если простота на самом деле сродни святости, то нахождение сути – это не масштабная промывка мозгов, но проверка идеи в реальных условиях.

Возможно, это самый недооцененный в мире ребус, с которым ежедневно сталкиваются десятки миллионов людей. Сделаете верный выбор – и вас ожидает своевременное очищение, совершите ошибку – и получите легкий конфуз, дискомфорт и, вполне вероятно, нарекания со стороны представителей противоположного пола. Наша универсальная способность делать правильный выбор – это доказательство того, что мы прекрасно усвоили, как все работает в окружающем мире, что можем воспринимать и анализировать множество визуальных, звуковых, тактильных и обонятельных сигналов и переводить полученные побудительные стимулы в решение первостепенной важности – в решение выбрать дверь, которая приведет нас либо в мужской, либо в дамский туалет.

Когда мы продумываем разработку клиентского опыта, общественные туалеты, возможно, и являются последним, что приходит нам в голову. Однако в действительности они служат ценным примером той силы, которую все разработчики и инноваторы используют для видоизменения общей атмосферы повседневной жизни людей, стремясь сделать ее удобнее и проще, хотя иногда (обычно непреднамеренно) получается только больше неприятностей и раздражающих факторов.

Общественные туалеты – неоценимая услуга. Во всем мире ею пользуются самые широкие слои населения – любого возраста, пола, национальности, а также уровня достатка, образования и грамотности. Для одних общественный туалет – якорь спасения, для других – всего лишь один из вариантов, тихое местечко, где можно спокойно присесть по своим делам. Любому человеку время от времени нужно отойти, и если это нужно вам, вы это делаете. И когда вы подходите к тем двум дверям, граница между облегчением и унижением может быть столь же тонкой, как слой краски на знаке, указывающем, где дамский туалет, а где – мужской.

Встаньте перед входом в туалет на городском рынке Бангалора, которому уже не одна сотня лет, в конце рабочего дня, и все ваши чувства подвергнутся атаке. Помимо естественного аромата распада цветов и фруктов, в знойном воздухе лета вы почувствуете едкий запах мочи, оставленный сотнями посетителей рынка, и в основном – с одной стороны (мужчины более склонны промахиваться мимо унитаза, и запах в их туалете остается надолго). Даже если вы никогда раньше не бывали возле этой постройки, исходящего от нее аромата будет достаточно, чтобы предположить, что ее назначение – общественный туалет. Как и положено, существуют и другие признаки того, что происходит внутри: это слова «леди» и «джентльмены», написанные по-английски справа от каждой двери, и их эквиваленты на хинди

 и

слева. Вы также увидите большие нарисованные картинки рядом с каждой из надписей: одна изображает элегантного усатого мужчину в голубой рубашке, а другая – женщину в сари. Впрочем, вы можете обратиться к собственному богатому жизненному опыту пользования общественными туалетами в других местах или же отметить для себя, что мужчины входят и выходят из одной двери, а женщины – из другой. В целом это обширное поле для наблюдения{107}, где каждый слой контекстуальной информации подкрепляет слой следующий. Однако все мы оказывались в ситуации, когда контекстуальная информация, которой мы привыкли пользоваться, принимая решения, попросту отсутствовала.

Несколько лет назад я побывал в придорожном кафе, расположенном в нескольких часах езды от Тегерана. Мой водитель заказал чашку чая, в котором, как потом выяснилось, было больше сахара, чем воды; я же вышел, чтобы найти туалет – причем не столько найти, сколько определить, какая из его дверей предназначена для меня. Одна дверь была помечена надписью , а другая – надписью . Не было никаких цветовых обозначений и никаких пиктограмм, из-за каждой двери доносился одинаковый слабый запах дезинфицирующих средств. Я даже заглянул в каждую дверь, но и это не принесло результата – я только мельком увидел раковины, цветы в вазе на столе и ряды кабин с голубыми дверями. Большинство мужчин удостоверяются в правильности выбора, приметив в туалете писсуары, но здесь таковых не было: иранское правительство предписывает положение сидя на корточках как предпочтительное для отправления малой нужды, что в качестве побочного эффекта имеет существенное ослабление запаха от брызг мочи и благодаря этому избавление от одной мелкой улики. Я мысленно подбросил монетку, сделал свой выбор и вошел. На обратном пути я заметил коренастого мужчину, заходящего в другую дверь.

Я сыграл в игру с шансами пятьдесят на пятьдесят и проиграл. Но все мои сомнения могли бы быть с легкостью разрешены, если бы кто-нибудь просто разместил на дверях пиктограммы, изображающие мужчину и женщину (или же только мужчину, учитывая свойственные этой культуре представления о допустимости изображения женских форм). Тем не менее дверь в туалет – сравнительно простая задача для разработки. Большинство других товаров и услуг требуют от вас гораздо более сложных действий, чем выбор двери, в которую нужно войти. Посмотрите, сколько шагов включает в себя процесс совершения покупки онлайн, бронирования билетов на самолет, распечатывания фотографий, и подумайте, как часто выбор, который подразумевается каждым из этих шагов, опирается на те признаки, что встроены непосредственно в сам продукт, а не являются частью окружающего мира.

Огромное количество усилий посвящено обдумыванию того, какие люди, скорее всего, захотят пользоваться определенным продуктом или услугой, оплачивать их и взаимодействовать с ними, а также что хотят (или не хотят) они получить из своего потребительского опыта. Сделать такой продукт, как мобильный телефон или лэптоп, буквально не поддающимся разрушению вполне возможно, однако дополнительные материалы, которые пойдут на его конструкцию, повысят его стоимость, что особенно важно, если стоимость эта будет сравниваться со стоимостью конкурирующего продукта. В этом случае покупателю нужно будет находить компромисс между ценой и долговечностью товара – а любой компромисс для покупателя становится компромиссом для людей, разрабатывающих, конструирующих и выпускающих на рынок данный товар. Если речь идет о продукте, из которого покупатель быстро вырастет, или его можно будет выбросить после того, как им попользуются пару раз, вы можете возразить, что в этом случае вкладывать ресурсы разработчиков в надежность изделия значит разрабатывать субоптимальный дизайн. Деньги, потраченные на то, чтобы сделать продукт суперкрепким, можно было бы пустить на улучшение других аспектов, таких как разрешение экрана или вес продукта, или же сохранить и в дальнейшем снизить стоимость готового продукта так, чтобы она попадала в диапазон цен, доступных для большей части покупателей.

В мире, где один-единственный продукт, мобильный телефон к примеру, потенциально может быть продан в количестве десятков, если не сотен миллионов экземпляров (скажем, только в 2011 году было продано около 72 миллионов телефонов iPhone{108}), как вы можете узнать, когда вам следует разрабатывать что-то, что будет прекрасно работать для каждого, когда – то, что удовлетворит нужды только части людей, а когда – то, что подойдет лишь маленькой группе покупателей? И как вы будете разбираться с этическими последствиями, если собираетесь удовлетворить одних клиентов в ущерб остальным?

К примеру, следует ли производителям мобильных телефонов разработать аппарат, специально оптимизированный для того, чтобы неграмотным людям было просто им пользоваться? Это гипотетический вопрос, в котором особенное ударение падает на слова «следует» и «оптимизированный», но именно этот вопрос однажды попросила меня исследовать Nokia, после того как ее специалисты начали с удивлением отмечать{109}, что их телефоны покупаются неграмотными людьми, которые, исходя из большинства определений неграмотности, не должны были обладать возможностью таким товаром пользоваться.

К тому времени Nokia продавала более четверти миллиардов телефонов в год, то есть на долю этой компании приходился каждый третий продаваемый в мире телефон{110}. И каждый из этих телефонов имел буквенно-цифровой интерфейс, предназначенный для людей, умеющих читать и писать. Однако многие из этих телефонов использовались людьми, ничего этого не умеющими, в результате чего их пользовательский опыт оказывался субоптимальным. Многие подобные телефоны были моделями вроде классической Nokia 3100: простой корпус по типу моноблока с черно-белым экраном. Годами ранее в индустрии ходили разговоры о том, что этот тип телефонов ждет скорое вымирание, и оно произойдет, когда пользователи в развитых странах переключатся на телефоны с цветным экраном и прочими штучками. И тем не менее телефон этот стал движущей силой для компании (а также и для других игроков в экосистеме мобильной связи, например для тех, кто устанавливал дистанционную связь), поскольку обеспечивал функциональность по той цене, что была доступна для широкого круга пользователей на развивающихся рынках – и не только для обеспеченных клиентов, но и для тех, кто перебивался с хлеба (или риса) на воду.

Вот исходное определение грамотности, данное ЮНЕСКО в 1958 году: «Грамотным считается тот человек, который может с полным пониманием читать и писать короткие простые высказывания на тему из его или ее повседневной жизни и способен применять эти знания для работы с текстом».

Nokia владеет рынком телефонов базовой комплектации не только потому, что предлагает правильный продукт, но и потому, что на ранних стадиях его внедрения делает существенные вложения в сильную распространительную сеть, которая в таких странах, как Индия, где 70 процентов населения проживает вне городских центров, становится чрезвычайно важной. Вы можете отправиться там практически в любую деревню и найти в ней предлагаемые к продаже телефоны Nokia, которые будут разложены в маленьких магазинчиках поверх мешков с рисом или бобами. В результате этого успеха продукты Nokia стали использоваться так и в таких местах, что подобное изначально невозможно было предположить, и в процессе этого дошли до сегмента пользователей, находящихся в самом низу экономической пирамиды – той территории, что для большинства технологических компаний остается неизведанной. Разумеется, уровень неграмотности в этом сегменте оказался самым высоким. Удивительно (по крайней мере для нас), но неграмотность вовсе не обязательно удерживает людей от покупки и пользования мобильным телефоном.

Когда субоптимальное оптимально

В неграмотности есть вызов, есть привлекательная для исследователя задача. Некоторые люди и организации считают неграмотность напастью, которую требуется ликвидировать. И тем не менее это состояние, в котором все мы появляемся на свет и которое будет продолжать существовать по мере того развития, что мы проходим на протяжении всей жизни. Однако понимание того, что2 есть неграмотность и что2 означает быть грамотным или неграмотным человеком, имеет фундаментальное влияние на взаимоотношения между людьми и вещами, которыми они пользуются в повседневной жизни.

Хотя существует множество различных определений грамотности, самое распространенное из них касается грамотности текстуальной: способности читать и писать. Грамотность, как и большая часть остальных навыков, развивается непрерывно, начиная с полной неграмотности и двигаясь к грамотности высокого уровня. Обычно все преимущества грамотности вступают в силу тогда, когда человек получает возможность применять свои знания в текстуальной среде, читает ли он надписи на магазинах или же разбирается с навигацией интерфейса мобильного телефона. Отступив на шаг назад, можно определить грамотность также как способность человека понимать смысл символов или же символических сигналов (в конце концов буквы и слова – не более чем символы). И текстуальная грамотность, и умение считать (арифметическая грамотность) являются необычайно ценными наборами навыков для активной деятельности в сообществах, основанных на информации. Впрочем, и при обучении в школе они столь же важны. Тем не менее путем бессистемного обучения и по мере обретения жизненного опыта люди развивают в себе и другие формы грамотности. Так, с помощью визуальной грамотности они извлекают информацию из того, как выглядит та или иная вещь; используя наблюдательную грамотность, получают нужные сведения на основе наблюдения за тем, как ведут себя люди и вещи; тактильная грамотность исходит из ощущений при прикосновении к чему-то; звуковая грамотность ответственна за сбор информации на основе звучания разных вещей. Масштаб нашей способности успешно функционировать в конкретной среде часто зависит от того, насколько хорошо мы применяем к ней перечисленные навыки в их комбинации[43].

Текстуальная грамотность, вполне возможно, является основой для тех условий существования, где каждый конкретный человек чувствует нехватку знаний как минимум в одной области, тогда как остальные люди ими владеют, и ценой любого дефицита знания оказывается неспособность решать некоторые задачи без посторонней помощи. Никто не может знать всего. Все мы неграмотны до некоторой степени.

Существуют также моменты, когда грамотные в обычных условиях люди ведут себя так, будто временно утратили свою грамотность. Такое происходит, когда мы что-то забываем или нас что-то отвлекает, когда мы устали или же есть другие причины, отключающие нашу способность применить возможности разума к чему-то, что требует грамотного подхода. Девушка, идущая через дорогу с телефоном в руке, неизбежно окажется в некотором смысле слабовидящей: либо она будет смотреть на экран телефона, либо на пешеходов и движущийся транспорт, но в любом случае что-то из этого упустит из виду. В какой-то момент мы все оказываемся слепыми, или глухими, или парализованными и точно так же – неграмотными. Особенную неграмотность мы демонстрируем, когда дело касается понимания другой культуры, и наиболее очевидная причина этому – языковой барьер, хотя и отличие наших культурных норм здесь тоже следует учитывать.

Образовательные пробелы можно восполнить с помощью различных стратегий, применяемых людьми, и совершенно не обязательно это будет непосредственно обучение. Одной из таких стратегий является «грамотность ближнего» – по сути своей просьба о помощи, обращенная к более грамотному человеку. Многие могут посчитать это одной из форм зависимости, однако на эту стратегию можно взглянуть и с другой точки зрения – как на форму доверия, готовности доверить определенную задачу своему грамотному другу, родственнику, даже незнакомцу. В некотором смысле и беднейшие, и богатейшие члены общества применяют одну и ту же стратегию – они делегируют свои задачи.

Представьте себе неграмотного фермера, которому нужно послать сообщение городским родственникам о приближающейся свадьбе вместе с инструкциями, касающимися денег на приданое и времени проведения церемонии. Даже ели фермер будет достаточно мотивирован для того, чтобы выучить наизусть, как открывается и посылается новое сообщение (то есть как пользоваться интерфейсом мобильного телефона), с набором и редактированием сообщения у него возникнут трудности, ведь здесь требуется понимание, каким образом из букв сложить слова и как потом из слов составить осмысленное предложение, используя необходимую для получателя грамматику. Даже если сообщение нашим крестьянином будет отправлено, невелика вероятность того, что оно будет получено и понято. В этом контексте стратегия обращения за помощью, вне всяких сомнений, имеет смысл: сам фермер, возможно, и неграмотен, но в его сообществе есть как минимум несколько грамотных людей, которым он может довериться. Не факт, однако, что эти люди окажутся рядом, когда понадобится их помощь, поэтому процесс отсылки сообщения может растянуться на несколько часов или даже дней. Кроме того, поскольку человек, который будет набирать сообщение, будет посвящен в его содержание, вероятно, потребуется еще некоторое время, чтобы найти кого-то, к кому можно обратиться с просьбой и одновременно позволить «подслушать» информацию, требующую деликатного обращения. В сообществах с высоким уровнем неграмотности есть большой запрос на помощь подобного рода, и практическое использование «грамотности ближнего» может восприниматься более приемлемой социально стратегией.

Исследование, посвященное неграмотности и использованию мобильных телефонов, проведенное Nokia, оказалось весьма обширным, и изучение стратегии «грамотности ближнего» сделало абсолютно очевидным то, что устройство телефона, разработанного специально для неграмотного пользователя, следует пересмотреть с учетом более широкого понимания компетентности. Проще говоря, с чем пользователи могут справиться самостоятельно или с помощью других людей? И как они решают, какую стратегию им применить, чтобы получить возможность делать вещи, которые они хотят делать? Если получать звонки – это единственное, чего хочет пользователь, тогда все, что ему нужно, – это заботиться о том, чтобы телефон был заряжен, чтобы было оплачено достаточное количество разговорного времени (последняя задача обычно решается с помощью местных торговцев), а также научиться нажимать на правильную кнопку, когда телефон звонит. Если же человек мотивирован на то, чтобы самому звонить кому-то, ему, очевидно, требуется освоить основы навигации в телефонном меню, включая возможность вернуться назад и повторить шаг в случае ошибки, а также научиться узнавать и набирать цифры (часто – сравнивая очертания цифр на клавиатуре с очертаниями цифр, написанных на клочке бумаги, который представляет собой его телефонную книгу).

Еще одно удивительное открытие этого исследования состояло в том, что существуют, оказывается, люди, грамотно владеющие определенным языком, например хинди, но пользующиеся при этом телефонами, чей интерфейс этот язык не поддерживает (даже когда на рынке доступны другие устройства, поддерживающие их язык). Чтобы понять, о чем это говорит, подумайте над тем, стали бы вы пользоваться чем-то крайне для вас желанным и очень дорогим, например мобильным телефоном или автомобилем, интерфейс которого использует язык, которого вы не понимаете, а не менее желанным устройством, имеющим, однако, более понятный интерфейс. В некоторых контекстах будет лучше выбрать то, что проще в использовании, однако в других обстоятельствах вы обретете гораздо более значимый социальный капитал, если вас увидят с тем, что является престижным символом статуса.

Заключение, к которому мы пришли в результате исследования, было следующим: лучше продавать больше телефонов уже существующих на рынке моделей, внеся в пользовательский интерфейс легкие, но важные поправки, чем разрабатывать нечто совершенно новое, полностью оптимизированное под специальные нужды определенного сегмента покупателей. Тот барьер сложности, который раньше мы считали неприступным для неграмотного пользователя, оказался в действительности преодолимым настолько же, насколько далеко может протянуться его социальная сеть и помощь случайных незнакомцев. Использовать существующий телефон, хоть и с посторонней помощью, было для него важнее, чем получить новую модель, оптимизированную под его нужды.

Существовало также множество других причин, по которым разработка специализированного продукта для неграмотных пользователей считалась на тот момент неуместной. Общественные стереотипы, связанные с покупкой устройства, которое воспринимается как нечто разработанное для «неблагополучных» пользователей, тормозили бы продажи[44]. Ведь неграмотные пользователи хотят иметь то же устройство, что и все остальные, поскольку они жаждут, чтобы к ним относились так же, как и к другим людям. Более того, стоимость разработки и тестирования нового устройства, налаживания каналов его поставки и обучения команды продавцов и маркетологов по сравнению с экономией на масштабах продаж еще нескольких сотен миллионов тех устройств, что уже имелись на рынке, рисковала создать положение, когда новый телефон имел бы непомерную для потребителей стоимость. Оптимизированное устройство совсем не обязательно существенно изменило бы жизнь тех людей, которым, по нашим изначальным предположениям, должно было помочь.

Подобный вывод мог бы встать поперек горла оторванным от жизни теоретикам и пуристам всех мастей, уверовавшим, что такой телефон способен волшебным образом изменить жизнь людей. Однако реальность была такова, что абстрактно субоптимальный аппарат был достаточно хорош и даже лучше того, который можно было бы спроектировать и разработать тщательнее, но с риском упустить в процессе ответы на более существенные вопросы – слишком высокой цены, а также снижения социального статуса и затруднений, которые испытывают пользователи, изучая новый продукт.

И все же, если бы меня сегодня попросили исследовать эту проблему, мое заключение оказалось бы в значительной степени другим. Многие из неграмотных пользователей сегодня владеют своим третьим, четвертым или пятым телефоном, так что теперь они довольно сведущи в изучении нового интерфейса. Связь стала одновременно и доступнее, и быстрее, что делает процесс обучения более последовательным. Стоимость устройств сегодня гораздо ниже{111}: такие компании, как Huawei и Nokia, все чаще передают технологию сенсорных экранов{112} в руки пользователей с низким достатком на развивающихся рынках. Эти устройства с сенсорными экранами делают возможными прямые операции вместо введения текста и навигации по меню, и благодаря этому задачи, сложные для неграмотного человека, становятся простыми. И еще сильно продвинулись технологии распознавания голоса, что означает вероятность появления нетекстового интерфейса, способного распознавать гораздо более разнотипную информацию, вводимую голосом, во всех ее нюансах, а мы вплотную приближаемся к возможности разговаривать со своим устройством и получать от него ответы.

Оглядываясь назад, можно сказать, что исследование, посвященное неграмотным пользователям, дало нам пример важности оценки времени, а также того, какую ловушку могут означать глубоко укоренившиеся представления о собственных клиентах и их жизни. Тогда представления организации (если кто-нибудь действительно может говорить от лица территориально рассредоточенной организации размером с небольшой город) исходили из предположения, что неграмотные клиенты хотели бы покупать телефоны, разработанные для неграмотных пользователей. В период до начала исследования мобильный телефон все еще считался предметом роскоши, предназначенным для богатых, и мы думали, что было бы бестактно попробовать всучить его людям, находящимся в самом основании экономической пирамиды. Мы считали, что бедные не могут позволить себе мобильный телефон или извлечь из него много пользы. Сотни миллионов клиентов с низкими доходами признавались никуда не годными.

Некоторые люди задумывались о том, не было ли этической ошибкой обделять вниманием находящихся у основания экономическй пирамиды людей на заре эры мобильных телефонов. Допустили бы мы этическую ошибку, если бы разработали телефон для неграмотных людей, не выяснив предварительно, хотят ли они его и нужен ли он им? В обоих случаях я ответил бы «нет». Но реальность такова, что лучший способ справедливо обойтись с тем, кто находится на другом конце вашей деловой операции, – это понять, как он сам решает свои проблемы, а не позволять себе считать, будто знаете, как решить эти проблемы за него.

Идея «оптимально» разработанного продукта имеет свое очарование. Однако для кого и для чего он будет оптимальным? Оптимальность может означать более высокую скорость, более легкий вес, более низкую цену или лучшую функциональность в самых разных областях. Учитывая наличие больше одного понимания оптимальности, как вы собираетесь примирять разные на нее взгляды? И кто это будет решать?

Наша точка обзора естественным образом ограничена разнообразными «центричностями»: этноцентричностью, эгоцентричностью, возможно, даже и эксцентричностью. Насколько трудно нам попытаться понять новый контекст и людей, в нем живущих, настолько легко сбиться с ритма, особенно если ритм этот задается большой корпорацией. То, что не представляется оптимальным для развитых стран, с точки зрения стран мира развивающегося может стать вполне оптимальным, особенно если дело касается цены, которая многим людям, живущим на грани бедности, представляется безусловным средством оптимизации. То, что человеку со средствами может показаться незначительным действием, часто является разумным (и необходимым) методом сокращения стоимости пользования, каковым является, например, исключение издержек на сообщения с помощью уведомительного звонка, когда вы кладете трубку еще до того, как человек на другом конце провода вам ответит.

Разработчики, по природе своей призванные решать проблемы, особенно ограничены «режимом решения вопросов». Постоянное стремление улучшать вещи имеет свои альтруистические мотивы, но когда разработчик не способен уважать решения, уже существующие, особенно те, что эволюционировали благодаря насущным требованиям сообщества, оно выглядит обычным проявлением высокомерия.

Локальное решение может быть лучшим, однако оно работает не всегда, особенно если дело касается вещей, требующих сложных цепочек поставок, что мы наблюдаем в случаях с мобильными телефонами и автомобилями, которые совсем не обязательно должны быть разработаны и произведены на местах в каждой части мира. Но даже корпорации, выпускающие глобальную продукцию подобного рода, должны сами для себя уяснить, что значит «локальный» в тех местах, где они продают свои товары. Последствия непонимания этого весьма реальны. В отличие от того, чему склонны верить мыслители-гуманисты, собственное невежество ведет к верному поражению корпорации, а вовсе не граждан развивающегося мира.

Истинный империализм

Не составит особого труда найти в явлении глобализации что-то, что способно привести вас в негодование: цена на ваш любимый кофе в Starbucks, находящемся вдали от вашего места проживания; беспорядки в Индонезии, вызванные финансовым кризисом в Азии; то, как Apple навязывает корпоративные ценности{113}, делая невозможным со своей прикладной платформы доступ к распространенному по всему миру контенту для взрослых; логотипы Coca-Cola и Pepsi, нарисованные{114} на труднодоступном, девственно чистом горном хребте.

Или, возможно, вы бы хотели перевести спор о выгоде-любой-ценой на качественно новый уровень. Пожалуйста: агрессивная политика продаж молочных смесей компании Nestle на рынках, где это грозит привести к тому, что матери начнут отказываться от грудного вскармливания; Facebook и Google, бесконечно пересматривающие понятие конфиденциальности в вечном стремлении превращать вашу личную информацию в деньги через новые сервисы; Montasanto, разрабатывающая стерильные семена{115}, чтобы вынудить фермеров покупать посевной материал каждый год; весьма показательная статистика самоубийств{116} на фабриках Foxconn в Китае; Ericsson, наживающийся на продажах{117} аппаратуры для слежения в таких странах, как Иран; обвинения в расизме{118}, которые получила компания Uniliever из-за рекламы осветляющего крема Fair & Lovely. Клянусь – правительства, корпорации, организации и агентства нуждаются в том, чтобы их контролировали, привлекали к ответственности, а на многих рынках, где одни игроки обладают несоразмерным количеством власти, держали в узде.

Но и я/вы/мы/они, будучи потребителями, работодателями и работниками, являемся соучастниками этих отношений через производимые и покупаемые продукты, через образ жизни, к которому стремимся, через принимаемые нами непрерывно и ежечасно решения о том, как использовать приобретенные продукты. Безусловно, все мы требуем уважать тайну личной информации, однако при этом готовы лично допускать этические отклонения, когда появляется возможность показать свои фотографии и посмотреть на чужие. Мы привыкли к бесплатной электронной почте{119}, но начинаем (моментально) протестовать, когда наша почта прочитывается программой-роботом, чтобы Google имел возможность высылать нам более согласованную с нашими запросами рекламу. Мы забираемся в отдаленную горную деревушку и раздраженно ворчим, услышав там рингтон чьего-то телефона, однако одна только мысль о том, чтобы самим отказаться от связи, вызывает у нас нервную дрожь. Мы жалуемся на глобальное потепление и все же летаем на разные конференции, что поддерживает наряду с остальным приемлемый для нас образ жизни. Мы громко шумим о ценах на новую электронику, но голосуем нашими кошельками, когда дело доходит до утилизации старой способом, который чуть дороже, но менее вреден для окружающей среды. Мы летим на другой конец мира, чтобы делать свой бизнес, однако не задумываемся, из каких источников получается доход, дающий этому бизнесу возможность существовать; не задумываемся мы и о различных участниках всемирной сети, благодаря которым мы попали сюда, живем здесь в отеле и общаемся из него с компаньонами и близкими.

Я провел изрядное количество времени, участвуя в обсуждениях и читая лекции по всему миру, повсюду, от корпоративных конференций до средних школ. Я всегда рад возможности делиться своими знаниями и учиться у собравшихся в зале умнейших людей. Однако время от времени мне бросают вызов обвинительными вопросами, в которых звучит утверждение, будто моя работа, а также любое присутствие корпораций в развивающемся мире являются для него самым настоящим бедствием. Вопросы такого рода обычно рождаются в голове неравнодушного человека, но они могут возникать и в результате неправильного понимания клиентов из крайне ограниченных в ресурсах и доходах (попросту говоря, бедных) сообществ. Часто подобные искажения можно объяснить благими намерениями, однако столь же часто они происходят из неспособности видеть людей такими, какие они есть, а не такими, какими их хотел бы видеть наблюдатель. Список подобных заблуждений выглядит примерно так.

Клиенты, живущие на крайне низкий доход, не способны сделать разумный или «правильный» выбор, поэтому их следует защищать от корпораций, пытающихся их надуть.

Клиенты эти обременены обязанностью делать исключительно рациональный выбор. В данном случае понятие «рациональности» применимо лишь к тем вещам, которые немедленно оказываются полезными в текущей экономической ситуации, как определяют это мои оппоненты. К примеру, тратить деньги на лекарства для больного ребенка – это хорошо, а на электричество, благодаря которому этот больной ребенок может смотреть телевизор, – не очень.

Каждый раз, когда потребитель делает «нерациональный» выбор, вина за это ложится на корпорацию, производящую купленный продукт.

Компании, ориентированные на потребителей в странах с очень низким уровнем доходов, по определению – зло.

В ответ на подобные аргументы я обычно объясняю, что клиенты с крайне низким уровнем доходов, совершающие покупки по необходимости, обычно оказываются самыми критически настроенными клиентами. Лишь небольшой процент населения мира может позволить себе роскошь не задумываться над каждой требующей затрат мелочью, над ценой выбора покупки одной вещи и отказа от других, над тем, сколько им придется занять, чтобы свести концы с концами, и сколько долгов у них накопилось. Потребители с крайне низким уровнем доходов просто вынуждены делать более рациональный выбор, чем люди обеспеченные, ведь, ежедневно принимая решения, они озабочены тем, как аккуратно тратить деньги, а не транжирить их. Как и богатые люди, эти потребители тоже обладают разработанными стратегиями, для того чтобы справляться с кредитами, формальными и неформальными, в условиях ограниченности и непостоянства доходов.

Такого рода компромиссы исследуются{120} в книге «Портфолио бедняков: как самые бедные люди в мире живут на 2 доллара в день». Ее авторы задокументировали финансовую жизнь семьи Хамида и Кадежи из Бангладеш, которые кормили себя и своих детей примерно на 70 долларов в месяц – их зарабатывал Хамид, работавший запасным водителем моторикши. К концу года, в течение которого авторы наблюдали за жизнью Хамида и Кадежи, балансовый отчет четы выглядел следующим образом.

Заключительный балансовый отчет Хамида и Кадежи, ноябрь 2000 года, доллары{121}

Полное финансовое покрытие составляет 174,80 доллара, из них 16,80 – на микрофинансовом сберегательном счете, 8,00 – хранится у «сторожа» (у человека, которому передают деньги на хранение, в этом случае – у работодателя Хамида), 2 доллара хранятся дома на случай внезапного дефицита чего-то, 76,00 – полис накопительного страхования жизни, 30 долларов были отправлены в родную деревню, 40 долларов – заняты родственникам, 2 доллара наличных – на руках. Общая финансовая задолженность – 223,34 доллара, из них: 153,34 – микрофинансовый ссудный счет, 14 долларов – личные займы у родных, соседей и приятелей Хамида, 20 долларов пара хранит для соседок, которые хотят «сохранить свои деньги от более склонных к расточительству мужей и сыновей», 16 долларов составляет кредит в магазине и 10 долларов – задолженность по арендной плате. Вдобавок ко всему существует еще небольшое количество риса, чечевицы и соли, которое Кадежи либо занимает, либо одалживает на грубо обставленной кухне, которую она делит еще с семью женщинами. И это тоже вносится в неформальный балансовый отчет, который Кадежи и другие женщины держат в уме ради того, чтобы все было по-честному. Все, что входит в список доходов и расходов, имеет для четы стратегическую и материальную ценность. И хотя разница между активами и обязательствами у них выходит отрицательной, задача погасить долги представляется им вполне выполнимой. Критики, выдвигающие аргументы типа «бедные должны вести себя рационально», ставят формальное образование и грамотность выше интеллекта и смекалки, а решения, сделанные исходя из чисто личной заинтересованности, – выше решений, основанных на статусе и социальных связях. Оказалось, что рациональность – это все же явление местное.

Рационально ли скопить сумму, равную трем месячным заработкам, порой отказывая себе в еде, чтобы получить возможность приобрести простейшую модель мобильного телефона от Nokia? Что, если она используется для бизнеса? А что, если для игр? Или для общения с любимыми и близкими? Или для просмотра порно? Будет ли более рациональным шагом потратить сумму, равную лишь одной месячной зарплате, на более дешевое устройство неизвестного производителя? Насколько рациональной является покупка вашего собственного мобильного телефона? А кроссовок от Nike? Пары красных туфель на высоких каблуках? Кто должен решать, что является рациональным, а что – нет? Какова была цена выбора вашей последней крупной покупки? В чем заключался для вас компромисс между покупкой брендового телефона и телефона никому не известного производителя? И кто должен решать, что такое приемлемая цена выбора? Резюмируя вопросы специально для креативного сообщества – обязаны ли потребители с низким уровнем дохода выбирать спартанскую функциональность в ущерб эстетике и внешним элементам? И, резюмируя еще раз, обязаны ли компании делать продукт для таких рынков эстетически непривлекательным? Ведь именно к этому склоняют подобные аргументы.

В странах, где человек со светлой кожей повсеместно ассоциируется с теми, кому не приходится трудиться на полях, где люди изо всех сил стремятся заполучить «чистую» работу, рационально ли иметь желание купить осветляющий кожу крем? И если для некоторых потребителей ответ будет положительным, какой у них есть выбор между средствами местного производства? Насколько кремы эти безопасны, надежны и эффективны? Если транснациональные корпорации агрессивно продвигают на рынке свою продукцию, обращаясь к желаниям людей обладать светлой кожей, обязательно ли это делает их расистскими? Что, если местные компании занимаются тем же? Что, если местные компании будут заниматься тем же самым, делая при этом еще более диковатые заявления? Большинство из нас начинают понимать, что вопросы эти гораздо сложнее, чем хотелось бы допустить критикам. А вот настоящая задача: как образом вы станете говорить с людьми, работающими на земле? Как сможете услышать их и понять, что у них наболело, прежде чем прийти к заключению? Что вам нужно сделать, чтобы заглянуть за пределы газетных заголовков и популярных тем?

Отдельные компании, действующие исключительно ради прибыли, при первой же возможности начнут эксплуатировать сообщества, с которыми они работают, ставя финансовый результат превыше всего остального. Также существуют страны, где правительственный контроль сведен к минимуму, и вся власть там находится в руках лоббистов. Однако утверждать, что все компании такие же, значит заглушить голос разума и поддаться аффекту. Лично я считаю, что люди, вынужденные действовать в условиях бедности и стесненности в средствах, являются самыми критически настроенными в мире клиентами. Создать коммерчески жизнеспособный продукт или сервис, удовлетворяющий их потребности по той цене, что они готовы заплатить, – это поразительное достижение, особенно если учесть, насколько усовершенствованными могут быть местные альтернативы. Наше суждение о том, является ли данный продукт или сервис рациональным выбором для таких людей, никому не интересно, как не интересен для них ваш личный покупательский выбор.

Понимание того, что движет людьми, пользователями, избирателями и потребителями, – первый шаг в создании полноценного продукта или услуги, а в конечном счете – и самодостаточного бизнеса, достигаете ли вы этого понимания посредством формального исследовательского процесса, с помощью «партизанских» методик или просто анализируя собственный опыт. То, что один конкретный потребитель, крайне ограниченный в финансах, жертвует некоторым количеством своих скудных средств, чтобы купить данный продукт, является самой высокой из возможных оценок.

Люди небогатые меньше всего могут позволить себе приобретать грубо разработанные продукты. И еще меньше они могут позволить себе вкладывать деньги в то, что не будет справляться со своими функциями. Зато у них есть право решать, что соответствует, а что не соответствует их потребностям. Те же, кто полагает, будто бедняки целого мира не стоят их внимания, просто демонстрируют излишнее высокомерие.