Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости Коняев Николай
Этим путем обнаружились многие вопиющие несправедливости, и в таковых случаях Павел был непреклонен. Никакие личные или сословные соображения не могли спасти виновного от наказания, и остается только сожалеть, что его величество иногда действовал слишком стремительно и не предоставлял наказания самим законам, которые покарали бы виновного гораздо строже, чем это делал император, а между тем он не подвергался бы зачастую тем нареканиям, которые влечет за собою личная расправа.
Не припомню теперь в точности, какое преступление совершил некто князь Сибирский, человек высокопоставленный, сенатор, пользовавшийся благосклонностью императора. Если не ошибаюсь, это было лихоимство. Проступок его, каков бы он ни был, обнаружился через прошение, поданное государю вышеописанным способом, и князь Сибирский был предан уголовному суду, приговорен к разжалованию и к пожизненной ссылке в Сибирь. Император немедленно утвердил этот приговор, который и был приведен в исполнение, причем князь Сибирский, как преступник, публично был вывезен из Петербурга через Москву, к великому ужасу тамошней знати, среди которой у него было много родственников».
Сожаление Саблукова о том, что Павел не предоставлял наказания самим законам, которые покарали бы виновного гораздо строже, чем это делал император, едва ли можно считать заслуживающим внимания. Надо было знать, что в екатерининской России за исполнением законов следили самые отъявленные казнокрады, взяточники и лихоимцы. Вот уж воистину, если бы Павел отдал исполнение жалоб в их ведение, они были бы чрезвычайно довольны…
Нелепы и упреки современников Павла в том, что он ввел в армии муштру, уволил со службы без права ношения мундира А.В. Суворова, возвысил А.А. Аракчеева.
Не будем забывать, что тот же Павел присвоил Александру Васильевичу Суворову чин генералиссимуса, а верного Алексея Андреевича Аракчеева дважды увольнял со службы, на которую тот возвратился первый раз благодаря заступничеству наследника престола, великого князя Александра Павловича, а второй раз был возвращен ввиду готовящегося заговора. Однако тогда, при жизни Павла, Аракчеев не успел возвратиться… Вечером 11 марта 1801 года он примчался в Петербург, но на заставе его не пропустили в город…
Муштра же выразилась, прежде всего, в том, что Павел запретил офицерам кутать подобно барышням свои изнеженные ручки в меховые муфты и ездить на военные учения в каретах, запряженных шестериком лошадей.
Гонения на гвардию достигли пика, когда Павел запретил крепостникам записывать своих младенцев-отпрысков в гвардию и тем самым лишил их «выслуги лет», которую они ранее, лежа в колыбелях, приобретали наравне с солдатами, совершающими боевые походы. Разумеется, гвардейцам, в совершенстве овладевшим искусством изменять своей присяге и почитающим это искусство важнейшим для офицера гвардии, требования Павла, касающиеся повышения боеспособности, не могли не казаться чрезмерными. Сама мысль, что аристократические гвардейские полки могут использоваться не только для совершения дворцовых переворотов, но и для проведения военных операций, казалась многим рабовладельцам нелепой и отчасти даже сумасшедшей.
«Убежденный, что нельзя более терять ни минуты, чтобы спасти государство и предупредить несчастные последствия общей революции, граф Пален опять явился к великому князю Александру, прося у него разрешения выполнить задуманный план, уже не терпящий отлагательства. Он прибавил, что последние выходки императора привели в высочайшее волнение все население Петербурга различных слоев и что можно опасаться самого худшего», – пишет генерал Левин Август Теофил Беннигсен, возвращенный в Петербург по ходатайству фон Палена специально для участия в перевороте.
Поэтому и «принято было решение овладеть особой императора и увезти его в такое место, где он мог бы находиться под надлежащим надзором и где бы он был лишен возможности делать зло».
Наступление Павла на свободу, или, как выражались дворянские писатели, занятые «информационным обеспечением» цареубийства, «удушение им свободы», выразившееся в ограничении рабовладения и безнаказанности творимого знатью беззакония, не прибавляло симпатии к Павлу со стороны крепостников. Однако, если мы не разделяем усиленно внушаемой и нынешними «демократами» точки зрения, что какой-то определенный класс людей или какаято определенная национальность имеют право жить за счет угнетения остальных соотечественников, мы должны и о правлении Павла судить не по отношению к нему крепостников, а по конкретным делам, совершенным в те годы.
А дела эти такие…
Учреждена Российско-американская компания; основаны Духовные академии в Петербурге и Казани; основан Клинический повивальный институт; учреждена Медико-хирургическая академия; основана первая хозяйственная школа в Павловске…
При Павле началось заселение южной части Восточной Сибири, прилегающей к границам Китая, и принято «единоверие» – компромисс между старообрядчеством и православием; при Павле впервые издано «Слово о полку Игореве»!
В 1781 году граф Безбородко составил по указанию Екатерины «инвентарь» ее деяний за девятнадцать лет царствования. Оказалось, что за это время было устроено по новому образцу 29 губерний, построено 144 города, заключено 30 конвенций и трактатов, одержано 78 побед, издано 88 замечательных указов и еще 123 указа для облегчения народа. Итого было совершено почти полтысячи дел…
В число 30 конвенций и трактатов Александр Андреевич Безбородко, разумеется, не преминул включить договор, заключенный 31 марта 1764 года между Россией и Пруссией. По этому договору Пруссия обязалась продвигать любовника Екатерины II – Станислава Понятовского на польский престол. Мудрый Фридрих II успокаивал тогда свою верную помощницу Екатерину II, что он «достаточно знает польскую нацию, чтобы быть уверенным – расточая в пору деньги и употребляя непосредственные угрозы… вы доведете их до того состояния, какого желаете».
В число одержанных побед включалась, должно быть, и вторая «выгонка» старообрядцев с Ветки в 1786 году, завершившая окончательный разгром старообрядческих поселений на острове, и победы, одержанные генералами и фельдмаршалами над крестьянским войском Емельяна Пугачева.
Очень интересно, фигурировал или нет в числе указов, «изданных для облегчения народа», Указ от 17 января 1765 года, предоставляющий помещикам право ссылать крепостных на каторгу на какой угодно срок?
А Указ от 22 августа 1767 года о ссылке навечно на каторжные работы в Нерчинск крестьян, подающих жалобы на своих владельцев?
А распоряжение от 21 июля 1768 года о запрещении раскольникам строить церкви и часовни?
А впереди еще будет 3 мая 1783 года – законодательное закрепощение крестьян на Украине, «чтобы уравнять в правах малороссийских дворян с дворянами великорусскими»…
«Инвентарь» свершений императора Павла числом не так богат, но по важности для страны он, безусловно, превосходит все свершения Екатерины, про которую если уж и говорить, что она великая, то обязательно прибавляя «немка» или «пруссачка», потому что почти все совершенное Екатериной для России было злом или оборачивалось злом, как, например, присоединение земель, полученных при разделе Польши[159]…
Говоря так, я не пытаюсь идеализировать образ Павла.
Екатерина II сделала все, чтобы воспитать сына вне православия, вне русской духовной культуры, в духе модных тогда полумасонских-полупросветительских теорий. Воспитатели настойчиво требовали от Павла, чтобы он «из славных французских авторов» выучивал наизусть места, «где заключаются хорошие сентенции». Заучивание «хороших сентенций» позволяло скрывать отсутствие собственных мыслей, но овладевать национальными мыслями оно не помогало. С помощью заученных сентенций невозможно было не только полюбить Россию, но и узнать и понять ее.
И Павел так и не сумел до конца постигнуть страну, которой он правил. Чувствуя несправедливость, он пытался исправить ее и отчасти исправлял, но иногда тут же забывал, что нужно продолжать исправление далее.
Особенно ярко эта непоследовательность проявилась в отношении Павла к крепостному праву.
«Будучи весьма строг относительно всего, что касалось государственной экономии, и стремясь облегчить тягости, лежащие на народе, император Павел был, несмотря на это, весьма щедр при раздаче пенсий и наград за заслуги, причем в этих случаях отличался истинно царскою милостью, – пишет Н.А. Саблуков. – Во время коронации в Москве он раздал многие тысячи государственных крестьян важнейшим сановникам государства и всем лицам, служившим ему в Гатчине, так что многие из них сделались богачами. Павел не считал этого способа распоряжаться государственными землями и крестьянами предрассудительным для общего блага, ибо он полагал, что крестьяне гораздо счастливее под управлением частных владельцев, чем тех лиц, которые обыкновенно назначаются для заведывания государственными имуществами».
Парадокс? Несомненно…
К сожалению, вся преобразовательная деятельность Павла лишена была последовательности и твердости…
И стоит ли удивляться, что так часто Павла преследовали неудачи?
Все, совершенное им для облегчения народа, делалось, руководствуясь исключительно чувством высокой, рыцарской справедливости. Этого рыцарства, кстати сказать, у Павла не отнимали даже самые злые его карикатуристы. Но никаким самым высоким чувством справедливости невозможно компенсировать непонимание России.
Точно так же, как никакой мистицизм не способен заменить православия.
В этом и заключалась личная трагедия Павла, но, если бы он был иным, кто знает, удалось бы ему главное дело его жизни – основание новой династии – или нет.
4
Удивительное ощущение возникает у каждого, кто бесстрастно вглядывается в этот исторический персонаж.
Происходит непостижимое…
Человек эпохи Просвещения, окруженный множеством образованных людей, оставивших сотни дневниковых и мемуарных свидетельств, он не улавливается в сети памяти.
В многочисленных записках, посвященных его правлению, мы находим только вздорные карикатуры или фантастические слухи, напоминающие волнение, возникающее в помещении, когда через него быстро проходит большой человек, самого же императора мы видим в другом, эпически-легендарном измерении, где и положено находиться основателю новой императорской династии.
Можно подробно проследить все политические события и тенденции, приведшие к «мальтийской затее», когда Павел взял под свое покровительство орден мальтийских рыцарей, а 29 ноября 1798 года принял и звание «великий магистр державного ордена Святого Иоанна Иерусалимского»[160].
Звучит, разумеется, диковато. Не зря некоторые исследователи сопоставляют это предприятие по своему безумию с затеей Петра I принять в русское подданство пиратов Мадагаскара.
Однако, если мы вспомним, что звание «великий магистр» Павел принимает накануне заключения в Петербурге союзного договора с Англией, а в Константинополе – союзного и оборонительного договора с Турцией, то в контекст этих договоров «мальтийская затея» впишется совершенно естественно. Мальта была важна стратегически для борьбы с угрозой превращения Средиземного моря во «французское озеро».
Напомним, что именно тогда и состоялась знаменитая русско-турецкая экспедиция под командой Ф.Ф. Ушакова в Средиземном море. Эскадра Ф.Ф. Ушакова подошла к Ионическим островам. Острова были освобождены от французов. Крепость на острове Корфу взята в осаду.
Какое же тут безумие? Напротив…
Все в этой затее стратегически и политически обосновано. И если непостижимое и присутствует, то проявляется оно в другом…
Все политические резоны и стратегические расчеты, связанные с «мальтийской затеей», как и другие перипетии «рыцарской» войны Павла с Наполеоном, существуют как бы без соприкосновения с Россией, вне русской жизни. Они занимают в русской истории такое же место, как сказка или обрывок древнего эпоса, по ошибке вклеенные в институтский учебник.
Павел в облачении великого магистра Державного ордена Святого Иоанна Иерусалимского…
Знаменитый, вошедший во все учебники военного искусства переход А.В. Суворова через Альпы…
Легендарный штурм Ф.Ф. Ушаковым крепости Корфу…
В.О. Ключевский писал, что царствованию Павла «принадлежит самый блестящий выход России на европейской сцене», но, на наш взгляд, эти великие походы и сражения принадлежат истории XVIII века так же мало, как и египетские походы Наполеона…
Они разновременны с событиями, которые происходили тогда в России и в мире. Они из того древнего эпоса, в котором Божия воля осуществляется зримо и очевидно для всех, где вожди, герои и рыцари существуют не как образы, а как объективная реальность, формирующая новые великие династии и государства.
Но зарождение подлинных царских династий и должно происходить в подобной мистически-древней глубине, а не среди придворных интриг «шурья». Не криками подкупленных, полупьяных казаков утверждается династия, а в древнем эпосе, где живут герои и рыцари…
И что толковать: дескать, это время давно миновало…
Время тоже в Божией воле, и то Божие Чудо, которое было сотворено с историей в конце XVIII века, лучшее доказательство этому.
После всех трудов энциклопедистов и просветителей, после революционного атеизма зарождается династия Наполеона…
В России мы видим рождение династии Павла…
И рождаются обе эти династии не придворными интригами, а подвигами героев и рыцарей.
Анализ внешней политики Павла без учета вневременной, эпохообразующей составляющей бессмыслен. Вся павловская политика обращается тогда в хаос, который только и улавливают мемуаристы, воспитанные в духе екатерининского вольтерьянства и афеизма.
Действительно… Россия то воюет с Францией, защищая Средиземное море, то вступает с Францией в союз, чтобы совершить индийский поход…
Это не вмещалось в сознание екатерининских вельмож, заменивших способность к размышлению заимствованием у французских просветителей общепризнанных истин и готовых шаблонов, облеченных в красивые фразы.
Военный переворот, совершенный Наполеоном Бонапартом 19 брюмера (11/22 ноября) 1799 года, поставил точку на Французской революции. Став Первым консулом, Наполеон стремительно выводит из войны Австрию, а в 1801 году начинает переговоры с Павлом об изъятии совместными усилиями «жемчужины английской короны» – Индии.
Эта русско-французская экспедиция достойна была, по словам Наполеона, «увековечить первый год XIX столетия и правителей, замысливших это полезное и славное предприятие». Целью похода должно было стать безвозвратное изгнание англичан из Индостана и освобождение богатой страны от британского ига… Наполеон предполагал использовать общую армию в 70 тысяч человек, из коих с русской стороны 25 тысяч регулярных войск всех родов оружия и 10 тысяч казаков.
Французские войска должны были спуститься по Дунаю в Черное море. Затем на транспортных судах переплыть Черное и Азовское моря и высадится в районе Таганрога. Далее Французский корпус должен был идти вдоль правого берега Дона до казачьего городка Пяти-Избянки. Достигнув его, армия должна была переправиться через Дон и сухим путем идти к Царицыну, а оттуда спуститься к Астрахани. Там французские войска должны были сесть на суда и отправиться в Астрабад, приморский персидский город, который становился главною квартирой союзной армии, – сюда подходили русские войска и казачьи части, и здесь сосредоточивались военные и продовольственные магазины.
Павел I с крестом Мальтийского ордена. Портрет В.Л. Боровиковского. 1800 г.
Выступив в поход, русско-французская армия должна была пройти через города Герат, Ферах и Кандигар и достигнуть правого берега Инда.
По расчетам Наполеона, марш французской, а затем объединенной армии должен был занять от Дуная до берегов Инда 120 дней.
Перед высадкой русских войск в Астрабаде Наполеон планировал послать комиссаров обоих правительств ко всем ханам и малым деспотам тех стран, через которые должна будет проходить армия. Комиссары эти должны были разъяснить, что «армия двух могущественнейших в мире наций должна пройти через их владения, дабы достигнуть Индии; что единственная цель этой экспедиции состоит в изгнании из Индустана англичан, поработивших эти прекрасные страны, некогда столь знаменитые, могущественные и богатые произведениями и промышленностью, что они привлекали народы всей вселенной к участию в дарах, которыми Небу благоугодно было осыпать их; что ужасное положение угнетения, несчастий и рабства, под которым ныне стенают народы тех стран, внушило живейшее участие Франции и России; что вследствие этого эти два правительства положили соединить свои силы для освобождения Индии от тиранского ига англичан; что государям и народам тех государств, через которые должна проходить союзная армия, нечего опасаться; что, напротив, их приглашают содействовать всеми способами успеху этого полезного и славного предприятия; что эта экспедиция, по тем причинам, по каким предпринимается, так же справедлива, как была несправедлива экспедиция Александра <Македонского>, желавшего покорить всю вселенную; что союзная армия не будет требовать контрибуций; что она будет покупать только добровольно продаваемые ей жизненные припасы и расплачиваться чистыми деньгами; что самая строгая дисциплина будет удерживать армию в исполнении ее обязанностей; что вера, законы, обычаи, нравы, собственность и женщины будут всюду уважаемы»…
Индийский поход Наполеон решил повторить по плану уже проведенного им египетского, и никаких сомнений в успехе не испытывал. Тотчас по достижении союзною армией берегов Инда, должны были начаться военные действия.
Поход этот готовился в России в глубочайшей тайне – в него не был посвящен даже наследник престола – цесаревич Александр.
12 января 1801 года атаману Войска Донского Василию Петровичу Орлову был отправлен секретный приказ: немедленно поднять казачье войско и двинуться на Оренбург, а оттуда через Бухарию и Хиву выступить на реку Инд, «чтобы поразить неприятеля в его сердце».
На следующий день Павел I пишет атаману: «Василий Петрович, посылаю вам подробную и новую карту всей Индии. Помните, что вам дело до англичан только, мир со всеми, кто не будет им помогать… Мимоходом утвердите Бухарию, чтоб китайцам не досталась».
Около 30 тысяч казаков с артиллерией пересекли Волгу и в середине января 1801 года двинулись в Казахстан.
Бонапарт тем временем предложил несколько изменить план экспедиции, отправив французские войска не через Германию, а из Египта.
«Нельзя не признать, что по выбору операционного направления план этот был разработан как нельзя лучше, – анализируя разработанный Наполеоном план, писал историк С.Б. Окунь. – Этот путь являлся кратчайшим и наиболее удобным. Именно по этому пути в древности прошли фаланги Александра Македонского, а в 40-х годах XVIII века пронеслась конница Надир-Шаха. Учитывая небольшое количество английских войск в Индии, союз с Персией, к заключению которого были приняты меры, и, наконец, помощь и сочувствие индусов, на которые рассчитывали, следует также признать, что и численность экспедиционного корпуса была вполне достаточной»
Повторим, что весь Индийский поход готовился в России в глубочайшей тайне. Все приказы записывались под диктовку государя и отдавались прямо из его кабинета, в запечатанных конвертах для отправки на Дон. Ливену, который непосредственно занимался этим, строго-настрого было запрещено сообщать кому-либо о сделанных распоряжениях.
Когда казачье войско двинулось в волжские степи, начали говорить, что император решил переселить их в другое место (здесь и надо искать источник слуха о сосланном в Сибирь полке), и только потом английской разведке во Франции удалось выяснить, куда «безумный» император надумал заслать казаков!
Считается, что совместные действия Франции и России на индийском направлении привели к падению 2 февраля 1801 года правительства Питта.
Одновременно с этим они ускорили и действия заговорщиков в России.
5
Когда мы читаем в мемуарах, что «безумие этого несчастного государя (нельзя сомневаться в том, что он был не в своем уме) дошло до таких пределов, что долее не было возможности выносить его», не нужно думать, будто авторы подобных сочинений неискренни.
Мы уже говорили, что политика Павла была не всегда последовательной, много проявлялось императором ненужной горячности, много было совершено ошибок от недостаточного знания и понимания русского характера и самой России. Медленно, как бы на ощупь, пытался сформировать Павел направление национально ориентированной политики. И этим он настолько напугал рабовладельцев своей империи, что действительно казался им безумным.
Ощущение безумия императора в глазах других людей пытались создать, искажая его приказы, преувеличивая наказания, которым он подвергал подчиненных за пустяковые нарушения, всячески шаржируя его поступки…
Поразительно, но, невзирая на смену общественного строя, в монархической, коммунистической и демократической России существует единый стереотип поведения, опираясь на который антирусские силы действуют против тех руководителей нашей страны, которые пытаются проводить национальную политику. Начинают эти силы свою борьбу с неугодной им властью попыткой окарикатурить все действия правительства. Причем делается это не только не вполне допустимыми в цивилизованной политической борьбе приемами: преувеличением совершенных ошибок, распусканием не совсем верных слухов, но и совершенно недопустимым преувеличением, так сказать, в действии.
Так было, например, во время сталинских чисток 30-х годов, когда чекистские начальники, тайно симпатизируя представителям ленинско-троцкистской гвардии, сознательно доводили репрессии до немыслимых размеров, подвергая репрессиям не только большевиков-ленинцев, троцкистов и зиновьевцев, но и людей, никакого отношения к этим ненавистникам нашей страны не имеющим.
Точно так же действовали и враги императора Павла.
Граф Петр Алексеевич Пален рассказывал графу Ланжерону, что однажды, воспользовавшись хорошим настроением императора, «когда ему можно было говорить что угодно», разжалобил его насчет участи разжалованных офицеров.
Павел «был романического характера, он имел претензию на великодушие. Во всем он любил крайности: два часа спустя после нашего разговора двадцать курьеров уже скакали во все части империи, чтобы вернуть назад в Петербург всех сосланных и исключенных со службы. Приказ, дарующий им помилование, был продиктован мне самим императором. Тогда я обеспечил себе два важных пункта: 1) заполучил Беннигсена и Зубовых, необходимых мне (для организации заговора против Павла. – Н.К.), и 2) еще усилил общее ожесточение против императора: я изучил его нетерпеливый нрав, быстрые переходы его от одного чувства к другому, от одного намерения к другому, совершенно противоположному. Я был уверен, что первые из вернувшихся офицеров будут приняты хорошо, но что скоро они надоедят ему, а также и следующие за ними. Случилось то, что я предвидел, ежедневно сыпались в Петербург сотни этих несчастных: каждое утро подавали императору донесения с застав. Вскоре ему опротивела эта толпа прибывающих: он перестал принимать их, затем стал просто гнать и тем нажил себе непримиримых врагов в лице этих несчастных, снова лишенных всякой надежды и осужденных умирать с голоду у ворот Петербурга (выделено мной. – Н.К.)».
Сам Павел понимал это, но исправить ситуацию не мог.
«Меня выставляют за ужасного невыносимого человека, – говорил Павел в апреле 1800 года шведскому послу, – а я не хочу никому внушать страха».
К этим словам императора можно было бы отнестись с некоторым скепсисом, но вот что любопытно. Самые спокойные месяцы правления Павла – сентябрь – октябрь 1800 года. Неслышно становится о жутких экзекуциях, меньше обрушивается опал…
А что случилось? Да ничего… Просто как раз в эти месяцы граф Пален отправлен командовать армией на прусской границе, а должность военного губернатора Петербурга исполняет генерал-лейтенант Александр Сергеевич Свечин[161]…
Любопытно, что граф Никита Петрович Панин пытался вовлечь Свечина в заговор. Он объявил ему, что решено заставить Павла отречься от престола в пользу сына Александра.
Свечин был отважным генералом, героем Русско-шведской войны 1789–1790 годов. Он с негодованием отверг предложение Панина, но объявил при этом, что «не изменит доверию» Никиты Петровича и не будет доносить на него.
На этом и закончился разговор, если не считать того, что через две недели Александру Сергеевичу Свечину пришлось освободить место военного губернатора для графа Палена.
Но тут уж такое дело… Не могли заговорщики оставить такой пост за человеком, который не поддерживает их.
Другое дело – Пален.
Фон дер Палену было в 1801 году пятьдесят шесть лет. С главными заговорщиками он был знаком давно. В армии Петра Ивановича Панина воевал ротмистром еще в турецкой кампании 1770 года, с Платоном Александровичем Зубовым познакомился в бытность свою правителем Рижского наместничества.
Зубов проезжал тогда через Ригу в Митаву осматривать свои имения, и фон дер Пален расстарался. Встретил Платона Александровича так, что удостоился гнева императора Павла.
«С удивлением уведомился я обо всех подлостях, вами оказанных в проезд князя Зубова через Ригу, – написал тогда Павел. – Из сего я и делаю сродное о свойстве вашем заключение, по коему и поведение Мое против вас соразмеренно будет».
Пален был выключен со службы, но через полгода принят снова и получил возможность лично представиться Павлу. Человек умный, хитрый и совершенно аморальный, фон дер Пален славился умением быстро нащупывать слабости собеседника и самым бессовестным образом играть на них. Говорят, что в родной Лифляндии о Палене говорили: «Er hat die Pfiffologie studiert» – от немецкого слова «pfiffing» – «хитрый, ловкий, пронырливый человек», который всегда запутывает других, а сам никогда не остается в дураках. Палену такая характеристика нравилась, он и сам употреблял это выражение, желая похвалить кого-либо.
Стремительной была его карьера в Петербурге.
31 марта 1798 года Пален пожаловали чином генерала от кавалерии и 28 июля назначили санкт-петербургским военным губернатором. В этой должности он находился до 12 августа 1800 года, когда Павел поручил ему командование армией, выдвинутой на границу с Пруссией.
На примере интриги, посредством которой были возвращены в Петербург Беннигсен и Зубовы, мы видели, как ловко использовал Пален маску преданного императору человека. Будучи прекрасным психологом, он мастерски играл на лучших чувствах Павла, чтобы употребить достигнутое во вред ему.
Как плелись нити заговора, точно установить сейчас невозможно, но на основании многочисленных свидетельств можно сделать вывод, что вначале заговором руководили Никита Петрович Панин[162] и Иосиф Михайлович Дерибас[163]. В заговор был посвящен и наследник престола великий князь Александр Павлович.
«…Граф Панин, – пишет в своих записках Беннигсен, – обратился к великому князю. Он представил ему те несчастия, какие неминуемо должны явиться результатом этого царствования, если оно продлится; только на него одного нация может возлагать доверие, только он один способен предупредить роковые последствия, причем Панин обещал ему арестовать императора и предложить ему, великому князю, от имени нации бразды правления. Граф Панин и генерал де-Рибас были первыми, составившими план этого переворота. Последний так и умер, не дождавшись осуществления этого замысла, но первый не терял надежды спасти государство. Он сообщил свои мысли военному губернатору, графу Палену. Они еще раз говорили об этом великому князю Александру и убеждали его согласиться на переворот, ибо революция, вызванная всеобщим недовольством, должна вспыхнуть не сегодня завтра, и уже тогда трудно будет предвидеть ее последствия. Сперва Александр отверг эти предложения, противные чувствам его сердца. Наконец, поддавшись убеждениям, он обещал обратить на них свое внимание и обсудить это дело столь огромной важности, так близко затрагивающее его сыновние обязанности, но, вместе с тем, налагаемое на него долгом по отношению к его народу. Тем временем граф Панин, попав в опалу, лишился места вице-канцлера, и Павел сослал его в его подмосковное имение, где он, однако, не оставался праздным».
Тут можно передать слово и самому Петру Алексеевичу Палену…
«Сперва Александр был, видимо, возмущен моим замыслом… он сказал мне, что вполне сознает опасности, которым подвергается империя, а также опасности, угрожающие ему лично, но что он готов все выстрадать и решился ничего не предпринимать против отца.
Я не унывал, однако, и так часто повторял мои настояния, так старался дать ему почувствовать настоятельную необходимость переворота, возраставшую с каждым новым безумством, так льстил ему или пугал его насчет его собственной будущности, представляя ему на выбор – или престол, или же темницу и даже смерть, что мне, наконец, удалось пошатнуть его сыновнюю привязанность и даже убедить его установить вместе с Паниным и со мною средства для достижения развязки, настоятельность которой он сам не мог не сознавать».
6
И военный губернатор Санкт-Петербурга Петр Алексеевич Пален, и граф Никита Петрович Панин, пытавшийся вовлечь Свечина в заговор, были сторонниками союза с Англией.
И не только они. Очень многим представителям петербургского высшего света безумием казалось вступать в конфликт с Англией.
И не геополитические соображения причина тому, не англомания… Все было гораздо проще.
«Англия снабжала нас произведениями и мануфактурными и колониальными за сырые произведения нашей почвы, – пишет в своих записках М.А. Фонвизин. – Эта торговля открывала единственные пути, которыми в Россию притекало все для нас необходимое. Дворянство было обеспечено в верном получении доходов (выделено мной. – Н.К.) со своих поместьев, отпуская за море хлеб, корабельные леса, мачты, сало, пеньку, лен и проч. Разрыв с Англией, нарушая материальное благосостояние дворянства, усиливал в нем ненависть к Павлу…»
Это свидетельство дорогого стоит. Это – бесценные штрихи в портрету российского дворянства! Какие там государственные интересы, какая верность присяге!
Главное, что благосостояние нарушается! Из-за этого и на убийство помазанника Божия можно пойти!
Тем более что не впервой ведь было русскому дворянству ходить на такое…
Штаб-квартирой заговорщиков стал салон Ольги Александровны Жеребцовой на Исаакиевской площади…
Ольга Александровна только в замужестве стала Жеребцовой, а по рождению была сестрой братьев Зубовых.
Семейство это весьма любопытное.
Платон Александрович Зубов был последним фаворитом Екатерины II.
Двадцатидвухлетним секунд-ротмистром он прорвался в постель шестидесятилетней, ожиревшей императрицы, а вышел из нее светлейшим князем, генерал-фельдцейхмейстером, над фортификациями генеральным директором, главноначальствующим флотом Черноморским, Вознесенскою легкою конницей и Черноморским казачьим войском, шефом Кавалергардского корпуса…
Благодаря постельной отваге Платона Александровича выдвинулись и его братья – Валериан Александрович и Николай Александрович Зубовы.
Николай Александрович Зубов, высокий красавец атлет, между прочим, женился на дочери Александра Васильевича Суворова[164].
Неожиданную кончину своей «старушки» братья Зубовы встретили без паники. Николай Александрович Зубов сразу полетел в Гатчину и первым привез Павлу радостное известие, за что и был пожалован орденом Андрея Первозванного.
А Платон Александрович Зубов, по слухам, указал Павлу место, где Екатерина хранила касающиеся самого Павла бумаги.
Как бы то ни было, но вопреки мнению, что Павел якобы преследовал всех фаворитов матери, братья Зубовы сохранили все свои должности и звания.
В первое время, кажется, они еще более укрепили свои позиции и попали в опалу наравне с другими павловскими вельможами. Впрочем, еще в царствование Павла они были прощены и возвращены к прежним должностям… Сделано это было, как мы уже говорили, по настоянию графа Палена…
Кроме трех братьев имелась в дружной зубовской семье и сестра.
Тридцатипятилетняя Ольга Александровна Жеребцова отличалась – родовая черта Зубовых! – необыкновенной красотой и – тоже родовая черта? – столь же необыкновенным корыстолюбием. Будучи в интрижке с английским послом сэром Чарльзом Уитвортом, она приняла его предложение организовать за два миллиона рублей государственный переворот в России…
Из салона Ольги Александровны Жеребцовой-Зубовой и начинают растекаться слухи, что Павел якобы страдает припадками буйного умопомешательства. Здесь переписываются все новые и новые экземпляры памфлета поручика Марина. Императора чернят за союз с Наполеоном, обвиняют в намерениях извести казачество.
Приказ атаману Орлову только еще послан, казаки еще только движутся к Волге, но в сплетнях, распускаемых из салона Жеребцовой-Зубовой, ходит слух, что Павел решил уничтожить всё донское казачество, что казачьи эскадроны уже гибнут в безводных степях! Здесь же, в салоне, рождается легенда о полке, сосланном императором Павлом прямо с парада в Сибирь.
Ну а главное, в салоне вербуют молодых гвардейских офицеров – пехоту грядущего дворцового переворота. Чтобы придать отваги будущим цареубийцам, Ольга Александровна уверяет, что на всякий случай на Неве будет стоять английская яхта, она примет на борт заговорщиков в случае неудачи.
Английская яхта – чистый блеф. Неоткуда было взяться на Неве английской яхте, поскольку еще в начале года в ответ на захват англичанами Мальты было наложено эмбарго на все английские суда, находящиеся в российских портах. Сама Ольга Александровна Жеребцова, во всяком случае, ни на какой яхте не собиралась спасаться. За день до цареубийства она выехала за границу. Об убийстве Павла она узнала уже в Берлине и со спокойной совестью поехала в Лондон, получать честно заработанные миллионы.
Многие участники заговора, как бы пытаясь оправдать преступление, совершенное ими, в своих воспоминаниях назойливо подчеркивают, что о заговоре знали многие, но никто не донес. Значит, делают они вывод, Павел был так ненавистен, что практически все желали его гибели, но не могли решиться на это сами.
Скажем сразу, что это не соответствует истине.
Доносы делались, и, хотя многие из них перехватывались ближайшим окружением Павла, вовлеченным в заговор, Павлу все-таки стало известно о заговоре.
Об этом свидетельствует сам Петр Алексеевич Пален, рассказавший графу Ланжерону, что 7 марта, когда в семь часов утра он вошел в кабинет императора, чтобы отрапортовать о состоянии столицы, Павел остановил его.
– Господин фон Пален, – спросил он, – вы были здесь в 1762 году?
– Да, Ваше Величество…
– Вы участвовали в заговоре, лишившем моего отца престола и жизни?
– Ваше Величество, я был свидетелем переворота, а не действующим лицом, я был очень молод, я служил в низших офицерских чинах в Конном полку. Я ехал на лошади со своим полком, ничего не подозревая, что происходит. Но почему, Ваше Величество, задаете вы мне подобный вопрос?
– Почему? Вот почему: потому что хотят повторить 1762 год.
Пален, как он признавался потом сам, затрепетал от страха, что заговор раскрыт, но он был готов к этому, и готов был нужный ответ.
– Да, Ваше Величество, – ответил он. – Хотят! Я это знаю и участвую в заговоре.
– Как! Вы это знаете и участвуете в заговоре? Что вы мне такое говорите!
– Сущую правду, Ваше Величество! Я должен сделать вид, что участвую в заговоре, но участвую ввиду моей должности, ибо как иначе мог бы я узнать, что намерены они делать? Я вынужден притворяться, что хочу способствовать их замыслам… Но не беспокойтесь… Вам нечего бояться: я держу в руках все нити заговора, и скоро все станет вам известно. Не старайтесь проводить сравнений между вашими опасностями и опасностями, угрожавшими вашему отцу. Он был иностранец, а вы русский; он ненавидел русских, презирал их и удалял от себя; а вы любите их, уважаете и пользуетесь их любовью; он не был коронован, а вы коронованы; он раздражил и даже ожесточил против себя гвардию, а вам она предана. Он преследовал духовенство, а вы почитаете его; в его время не было никакой полиции в Петербурга, а нынче она так усовершенствована, что не делается ни шага, не говорится ни слова помимо моего ведома… Каковы бы ни были намерения императрицы, она не обладает ни гениальностью, ни умом вашей матери; у нее двадцатилетние дети, а в 1762 году вам было только семь лет.
– Все это верно… – сказал Павел. – Но, конечно, не надо дремать!
Поверил ли Павел Палену?
Если и поверил, то не до конца…
Через день он отправил опальному графу А.А. Аракчееву письмо: «С получением сего вы должны явиться немедленно. Павел».
Это послание и ускорило гибель императора. Граф Пален, которому стало известно о вызове Аракчеева, понял, что оттягивать задуманное более невозможно.
Аракчеев явился по зову императора. Как рассказывает Н.А. Саблуков, он прибыл в Петербург вечером 11 марта, когда Павел был еще жив, но его – такое было отдано распоряжение военным губернатором фон Паленом! – не пропустили через заставу.
7
«11-го (23-го) марта 1801 г., утром, я встретил князя Зубова в санях, едущим по Невскому проспекту, – вспоминая этот черный день, пишет Беннигсен. – Он остановил меня и сказал, что ему нужно переговорить со мной, для этого он желает поехать ко мне на дом. Но, подумав, он прибавил, что лучше, чтобы не видели вместе, и пригласил меня к себе ужинать. Я согласился, еще не подозревая, о чем может быть речь, тем более что я собирался на другой день выехать из Петербурга в свое имение в Литве. Вот почему я перед обедом отправился к графу Палену просить у него, как у военного губернатора, необходимого мне паспорта на выезд.
Он отвечал мне: “Да отложите свой отъезд, мы еще послужим вместе” – и добавил: “Князь Зубов вам скажет остальное”.
Я заметил, что все время он был очень смущен и взволнован. Так как мы были связаны дружбой издавна, то я впоследствии очень удивлялся, что он не сказал мне о том, что должно было случиться; хотя все со дня на день ожидали перемены царствования, но, признаюсь, я не думал, что время уже настало.
От Палена я отправился к генерал-прокурору Обольянинову, чтобы проститься, а оттуда часов в десять приехал к Зубову. Я застал у него только его брата, графа Николая, и трех лиц, посвященных в тайну, – одно было из Сената, и ему предназначалось доставить туда приказ собраться, лишь только арестуют императора. Граф Пален позаботился, велел заготовить необходимые приказы, начинавшиеся словами: “По высочайшему повелению”, и предназначенные для арестования нескольких лиц, в первый же момент.
Князь Зубов сообщил мне условленный план, сказав, что в полночь совершится переворот.
Моим первым вопросом было: кто стоить во главе заговора? Когда мне назвали это лицо, тогда я, не колеблясь, примкнул к заговору, правда, шагу опасному, однако необходимому, чтобы спасти нацию от пропасти (выделено мной. – Н.К.), которой она не могла миновать в царствование Павла.
До какой степени эту истину все сознавали, видно из того, что, несмотря на множество лиц, посвященных в тайну еще накануне, никто, однако, ее не выдал.
Немного позже полуночи я сел в сани с князем Зубовым, чтобы ехать к графу Палену. У дверей стоял полицейский офицер, который объявил нам, что граф у генерала Талызина и там ждет нас.
Мы застали комнату полной офицеров; они ужинали у генерала, причем большинство находились в подпитии, – все были посвящены в тайну. Говорили о мерах, которые следует принять, а между тем слуги беспрестанно входили и выходили из комнаты.
Заговорщики условились, что генерал Петр Александрович Талызин соберет свой гвардейский батальон, неподалеку от Летнего сада; а генерал Леонтий Иванович Депрерадович[165] – свой, также гвардейский, батальон на Невском проспекте, вблизи Гостиного двора. Во главе этой колонны будут находиться военный губернатор и генерал Федор Петрович Уваров. Во главе первой – трое братьев Зубовых и Беннигсен. По пути к ним присоединиться “пехота” – завербованные в салоне Ольги Александровны Жеребцовой исполнители цареубийства. Граф Пален со своей колонной должен был занять главную лестницу замка, а колонна Зубовых-Беннигсена – пройти по потайным лестницам, чтобы убить императора в его спальне…»
Тут тоже нужно сделать пояснение… Почти никто из участников заговора не употребляет слово «убийство». Его заменяют эвфемизмом «арест» или выражениями типа «лишить возможности делать зло»…
Делается это не столько из страха перед расплатой (чего опасаться, если подельником с тобою проходит новый император), сколько в соответствии с обычаями екатерининского времени ни о какой вещи не говорить прямо, а изъясняться пусть и непонятно, но прилично и велеречиво.
И только такие циники, как Петр Алексеевич Пален, позволяли себе говорить об этом со свойственной прибалтийским немцам грубоватой прямотой.
«Но я обязан, в интересах правды, сказать, что великий князь Александр не соглашался ни на что, не потребовав от меня предварительно клятвенного обещания, что не станут покушаться на жизнь его отца, – рассказывал он графу Ланжерону, – я дал ему слово: я не был настолько лишен смысла, чтобы внутренне взять на себя обязательство исполнить вещь невозможную; но надо было успокоить щепетильность моего будущего государя, и я обнадежил его намерения, хотя был убежден, что они не исполнятся. Я прекрасно знал, что надо завершить революцию, или уже совсем не затевать ее, и что если жизнь Павла не будет прекращена, то двери его темницы скоро откроются, произойдет страшнейшая реакция, и кровь невинных, как и кровь виновных, вскоре обагрит и столицу и губернии».
Тем не менее независимо от того, эвфемизмами ли изъяснялись участники заговора или говорили прямо, как и положено военным людям, но все они знали, на что идут.
И «пехота» заговора, и сами великие князья…
Косвенно подтверждают это и воспоминания Н.А. Саблукова, который в заговоре не участвовал и которого по этой причине заговорщикам надобно было отстранить от участия в охране Михайловского замка.
Дело в том, что по расписанию 11 марта эскадрон конногвардейцев, которым командовал Н.А. Саблуков, должен был нести караул в Михайловском замке.
Как и положено, в десять часов утра Саблуков вывел свой караул на плац-парад. Там во время развода к нему подошел адъютант полка Ушаков и сообщил, что, по именному приказанию великого князя Константина Павловича, Саблуков назначен сегодня дежурным полковником по полку.
«Это было совершенно противно служебным правилам, – пишет Н.А. Саблуков в своих “Записках”, – так как на полковника, эскадрон которого стоит в карауле и который обязан осматривать посты, никогда не возлагается никаких иных обязанностей. Я заметил это Ушакову несколько раздраженным тоном и уже собирался немедленно пожаловаться великому князю, но, к удивлению всех, оказалось, что ни его, ни великого князя Александра Павловича не было на разводе. Ушаков не объяснил мне причин всего этого, хотя, по-видимому, он их знал.
Так как я не имел права не исполнить приказание великого князя, то я повел караул во дворец и, напомнив офицеру о всех его обязанностях (ибо я не рассчитывал уже видеть его в течение дня), вернулся в казармы, чтобы исполнить мою должность дежурного по полку».
В восемь часов вечера, приняв рапорты от дежурных офицеров пяти эскадронов, Саблуков отправился в Михайловский замок, чтобы сдать рапорт шефу своего полка великому князю Константину.
Выходя из саней у большого подъезда, он встретил камер-лакея собственных его величества апартаментов, который спросил Саблукова: куда тот идет? Саблуков отвечал, что идет к великому князю Константину.
– Пожалуйста, не ходите, – попросил камер-лакей. – Ибо я тотчас должен донести об этом государю.
– Не могу не пойти, – сказал Саблуков. – Я дежурный полковник и должен явиться с рапортом к его высочеству; так и скажите государю.
Когда Саблуков вошел в переднюю Константина Павловича, Рутковский, его доверенный камердинер, спросил с удивленным видом:
– Зачем вы пришли сюда?
– Вы, кажется, все здесь с ума сошли! – ответил Саблуков, бросая шубу на диван. – Я – дежурный полковник!
Только тогда Рутковский отпер дверь в зал.
Пока Саблуков отдавал Константину рапорт, «прокрадываясь, как испуганный заяц», в зале появился великий князь Александр. Но тут же из задней двери вошел император Павел. Церемониальным шагом, в сапогах и шпорах, со шляпой в одной руке и тростью в другой, словно на параде, он направился к великим князьям.
Александр поспешно убежал в собственные апартаменты, а Константин застыл, хлопая себя по карманам, «словно безоружный человек, очутившийся перед медведем». Саблуков, повернувшись, по уставу, на каблуках, отрапортовал императору о состоянии полка.
– А, ты дежурный! – сказал император, учтиво кивнул и пошел назад к двери.
Когда он вышел, Александр, немного приоткрыв свою дверь, снова заглянул в комнату. Наконец громко захлопнулась дверь в соседнем зале, куда ушел император, и только тогда Александр вернулся в зал.
– Ну, братец, что скажете вы о моих конногвардейцах? – указывая на Саблукова, сказал ему Константин. – Я говорил вам, что он не испугается!
– Как? – удивился Александр. – Вы не боитесь императора?
– Нет, Ваше Высочество, – ответил Саблуков. – Чего же мне бояться? Я дежурный, да еще вне очереди; я исполняю мою обязанность и не боюсь никого, кроме великого князя, и то потому, что он мой прямой начальник, точно так же, как мои солдаты не боятся его высочества, а боятся одного меня.
– Так вы ничего не знаете? – спросил Александр.
– Ничего, Ваше Высочество, кроме того, что я дежурный не в очередь.
– Я так приказал, – сказал Константин.
– К тому же, – сказал Александр, – мы оба под арестом.
Еще Саблуков узнал от великих князей, что Обольянинов водил их сегодня в церковь присягать в верности императору Павлу.
Это существенная подробность. Весьма показательно и поведение великого князя Александра Павловича за три часа до убийства отца. Если Александр Павлович знал, чем закончится «лишение императора возможности делать зло», то объяснимым становится тот панический страх, которым был объят будущий император…
Было чего бояться…
Нелегко, должно быть, смотреть в глаза своему отцу, зная, что через несколько часов его убьют по твоему приказу.
«В последующих моих беседах с императором Александром, – пишет князь Адам Чарторыйский, – последний неоднократно рассказывал мне совершенно искренно о своем ужасном душевном волнении в эти минуты, когда сердце его буквально разрывалось от горя и отчаяния. Да оно и не могло быть иначе, ибо в такие минуты он не мог не думать об опасности, угрожавшей ему, его матери и всему семейству в случае неудачи заговора»…
А убийцы уже собрались тогда у Зубовых, где отважный любовник прежней императрицы сказал горячую речь, в которой описал «плачевное положение России», указал на «бедствия, угрожающие государству и частным лицам, если безумные выходки Павла будут продолжаться. Он указал на безрассудность разрыва с Англией»…
Свою речь Зубов закончил заявлением, что великий князь Александр, удрученный бедственным положением родины, решился спасти ее и что, таким образом, все дело сводится теперь лишь к тому, чтобы низложить императора Павла, заставив его подписать отречение в пользу наследника престола. Провозглашение Александра, по словам оратора, спасет отечество и самого Павла от неминуемой гибели. В заключение граф Пален и Зубовы категорически заявили всему собранию, что настоящий проект вполне одобрен Александром.
«С этого момента, – пишет князь Адам Чарторыйский, – колебания заговорщиков прекратились: пили здоровье будущего императора, и вино полилось рекою. Пален, оставивший на время собрание, поехал во дворец и вскоре вернулся, принеся известие, что ужин в Михайловском замке прошел спокойно, что император, по-видимому, ничего не подозревает и расстался с императрицей и великими князьями, как обыкновенно».
8
Читать бесплатно другие книги:
