Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости Коняев Николай

Говорят, что творец первой русской конституции, князь Дмитрий Михайлович Голицын, скажет потом: «Пир был готов, но званые оказались недостойными его; я знаю, что паду жертвой неудачи этого дела; так и быть, пострадаю за отечество; мне уже и без того остается недолго жить; но те, кто заставляет меня плакать, будут плакать дольше моего».

Поражает в этих словах князя соединение почти пророческого предвидения с удивительной близорукостью по отношению к событиям, участником которых был сам.

Насчет горьких слез, которые предстоит пролить и тем, кто препятствовал, и тем, кто помогал Анне Иоанновне установить самодержавное правление, угадано верно.

А вот с утверждением о готовности пира можно и поспорить.

За те тридцать пять дней, что жила Российская империя без императора, никакого конституционного пира приготовить не удалось.

И продукты требовались для этого другие, и повара…

Поскольку заблуждение князя Д.М. Голицына и сейчас еще разделяют многие историки, напомним, как развивались события, когда под утро составлен был черновой вариант «Кондиций»…

В десять часов утра 19 января 1730 года в Кремлевском дворце собрался Синод, Сенат и генералитет. На этом собрании князь Дмитрий Михайлович Голицын объявил об избрании на престол Анны Иоанновны.

1

Средняя дочь царя Иоанна Алексеевича и Прасковьи Федоровны Салтыковой, будущая императрица Анна Иоанновна родилась 28 января 1693 года.

Ей было всего три года, когда умер отец, и ее с матерью и сестрами взял под покровительство дядя – Петр I.

Для житья царице с дочерями был отведен Измайловский дворец. «За царевнами, – как пишет М.И. Семевский, – ухаживало множество мамушек и нянек; они гуляли с ними в тенистых садах, посещали хозяйственные заведения, стеклянный завод, славный своими изделиями; молились по церквам, забавлялись на прудах, которых насчитывалось до двадцати. Царевны пускали туда щук и стерлядей с золотыми сережками и сзывали рыб на корм по колокольчику. Подрастая, они привыкали в теремах своих к шитью и вышиванию шелком и золотом, но рукоделье не далось им; по крайней мере, нет известий, чтоб какая-нибудь из трех сестер сделалась искусницей в этом деле».

Императрица Анна Иоанновна. Портрет работы Г. Бухгольца. Сер. XVIII в.

Эта идиллическая жизнь соседствовала с правлением Петра I, многие события которого происходили в непосредственной близости от вдовствующего семейства, и царице Прасковье Федоровне, набожной по воспитанию, пришлось теперь делить время между церковными службами и театральными зрелищами, паломничествами и петровскими мистериями.

Казни стрельцов и опала, обрушившаяся на царских сестер из милославской ветви семьи, сделали царицу Прасковью осторожною, почти боязливой. Чтобы угодить гневливому деверю, она прервала отношения с опальными родственницами. Имея возможность навещать заключенную царевну Софью, Прасковья старательно уклонялась от этих свиданий.

Необходимость прилаживаться, угождать, обманывать повлияла и на будущую императрицу Анну. Детство ее, как отмечают исследователи, прошло в условиях, при которых невозможно окрепнуть воле, нельзя выработаться характеру.

Обучалась она, кажется, только русской грамоте и немецкому языку. Учитель французского языка и танцев оказался негодным преподавателем, да к тому же и французского языка, похоже, не знал. Ничего хорошего из его уроков не вышло.

Зато немецкий язык Анне Иоанновне преподавал Иоганн-Христофор-Дитрих Остерман, старший брат будущего кабинет-министра Российской империи. Был этот Остерман, как утверждают современники, величайшим глупцом, что не мешало ему считать себя человеком с большими способностями, вследствие чего он любил говорить загадками…

Одна из загадок была предложена этим учителем самой русской истории… Это произошло, когда Иоганн-Христофор-Дитрих представил царице Прасковье своего умного младшего брата.

– Как тебя зовут? – спросила Прасковья.

– Генрих! – отвечал бойкий немец. – Сын Ивана.

– Коли так… – сказала царица, – ты и должен называться Андреем Ивановичем.

Так и был «крещен» человек, которому вскоре предстоит стать кабинет-министром.

Знакомство с Остерманами, пожалуй, самое ценное, что вынесла будущая императрица из своего обучения.

Впрочем, тогда она этого еще не знала.

2

Семнадцати лет от роду, Анна Иоанновна была выдана замуж за своего сверстника, племянника прусского короля, курляндского герцога Фридриха-Вильгельма.

Об этом браке Петр I договорился с прусским королем в Мариенвердере еще в 1709 году. 10 июня 1710 года был заключен брачный договор, а 31 октября в Петербурге сыграли свадьбу.

Обряд венчания был совершен в полотняной походной церкви, поставленной во дворце князя Меншикова. Невеста была в белой бархатной робе, с золотыми городками и длинной мантией из золотого бархата, подбитой горностаем. На голове ее красовалась королевская корона. Жених был в белом, затканном золотом кафтане.

Здесь же во дворце был устроен и обед.

Новобрачные сидели за свадебным столом под лавровыми венками… Тост сменялся тостом, и каждый сопровождался залпом пушек на плацу и на царской яхте «Лизета», стоящей на Неве под окнами дворца. Петр I был очень весел на этой свадьбе; в третьем часу пополуночи, когда прекратился бал, сам повел в спальню молодого герцога.

На другой день Петр угостил молодых громадными пирогами. Когда пироги вскрыли, изнутри выскочили две разряженные карлицы. Петр отнес их на свадебный стол, и здесь карлицы исполнили менуэт.

Снова произносились тосты, снова палили пушки, а когда стемнело, на Неве сожгли фейерверк. Огненной потехой распоряжался сам государь и – зловещее предзнаменование! – едва не поплатился за неосторожное обращение с огнем.

Несколько недель Петр I развлекал Фридриха то фейерверками, то пальбой, то катанием в обществе дам, то пьянками. Герцог тут обнаружил несомненный талант – пил до невозможности, и 10 декабря 1710 года едва не погиб – наводнение чуть было не унесло дом, где лежал в пьяном беспамятстве курляндский жених.

Надо сказать, что Курляндия была тогда театром военных действий, и приобретение ее всего за 200 тысяч рублей приданого[102] можно было считать выгодным предприятием…

Петру I редко удавались политические комбинации. Брак племянницы стал исключением из этого правила, и этим, по-видимому, и объяснялось хорошее настроение и столь необыкновенное радушие императора.

Петр не знал, что в дальнейшем России за этот брак придется доплатить еще и десятью годами бироновщины…

3

Не принес счастья этот брак и Анне Иоанновне…

Когда в январе закончились, растянувшиеся на два месяца, свадебные торжества и молодым дозволили отбыть в Митаву, они смогли проехать всего сорок верст.

9 января юный герцог умер на мызе Дудергоф в сорока верстах от Петербурга. Считается, что он не рассчитал сил в петербургских баталиях с Бахусом…

Заливаясь слезами, семнадцатилетняя вдова вернулась к матери, но Петр I потребовал, чтобы она ехала в Митаву и жила там, окружив себя немцами.

«Государыня моя тетушка и матушка, царица Екатерина Алексеевна! – писала юная вдова из Митавы. – Сего числа приехал сюда из Петербурга посланный человек, а письма ко мне от государыни моей матушки не привез никакого… Прошу, матушка моя, на меня не прогневаться, что я Ваше Величество утруждаю моими письмами. Ей, ей, матушка моя, дорогая тетушка! кроме Бога и дядюшки и тебя, свет мой, не имею на свете радости в моих печалях».

«Государыня моя тетушка и матушка, царица Екатерина Алексеевна!.. Вашего величества за милостивое писание, свет мой, государыня тетушка, всепокорно благодарствую, в котором изволили меня милостиво обнадежить. Во всем отдаю себя в милостивую вашу, государыня матушка – тетушка, волю, чтоб больше от них не была опечалена, и всепокорно прошу, матушка моя, дорогая тетушка, нас сирых содержать не в отменной вашей милостивой материнской протекции»…

«Государыня моя тетушка, матушка царица Екатерина Алексеевна!.. Пред сим просила я у вашего величества, государыня тетушка – матушка, что посол польский ищет у министров вашего величества, чтоб меня отселя отозвать и впредь сюда не ездить. Того ради паки прошу у вашего величества, государыня матушка – тетушка, показать ко мне вашего величества высокую милость и попросить милости милостиваго государя дядюшки и батюшки, чтоб до такой печали меня допустить не приказал. А я здесь больше ни от кого ничего не требовала и не требую, как питаюсь по вашей милости от данных мне деревень; и драгун больше роты я здесь не требую, которых на своем провианте держать буду. Вашему величеству, государыня тетушка-матушка, известно, какие мне там есть злодеи, которые меня до смерти сокрушить могут. Прошу, матушка моя, слезно милости до того меня бедную не допустить».

«Всемилостивейшая государыня матушка-тетушка! Вашего величества писание получила о кончине государыни матушки моей, и что я не видала ея, государыни матушки, кончины, которая печаль весьма меня болезненно опечалила, по только моего разсуждения в надежде на милость государя батюшки – дядюшки и вашего величества государыни матушки-тетушки. И всепокорно прошу вашего величества государыни матушки-тетушки не оставить меня в прежней вашего величества неотменной милости, в которой милости остаюся с надеждою до моей смерти».

«Всемилостивейший государь батюшка-дядюшка! – писала она Петру I. – Известно вашему величеству, что я в Митаву с собою ничего не привезла, а в Митаве ничего ж не получила и стояла в пустом мещанском дворе; того ради что надлежит в хоромы, до двора, поварни, кареты и лошади и прочее, все покупано и делано вновь.

А приход мой с данных мне в 1716 году деревень деньгами и припасами – всего 12 680 талеров; из того числа в расходе в год по самой крайней нужде к столу, поварне, конюшне, на жалование и на либирею (ливрею —?) служителям, и на содержание драгунской роты – всего 12 254 талера, а в остатке только 426 талеров.

И таким остатком как себя платьем, бельем, кружевами и по возможности алмазами и серебром, лошадьми, так и прочим в новом и пустом дворе, не только по моей чести, но и против прежних курляндских вдовствующих герцогинь – весьма содержать себя не могу. Также и партикулярные шляхетския жены ювели и прочие уборы имеют неубогие, из чего мне в здешних краях не безподозрительно есть.

И хотя я по милости вашего величества пожалованными мне в прошлом 1721 году деньгами и управила некоторые самые нужные домовые и на себя уборы; однако еще имею на себе долгу за крест и складень бриллиантовый, за серебро и за убор камор и за нынешнее черное платье 10 000 талеров, которых мне ни по которому образу заплатить невозможно. И впредь дня всегдашних нужных потреб принуждена в долг больше входить, а не имея чем платить, и кредиту нигде не буду иметь.

А ныне есть в Курляндии выкупныя ампты, за которыя из казны вашего величества заплачено 87 370 талеров, которыя по контрактам отданы от 1722 года июля месяца в аренду за 14 612 талеров в год и имеют окупиться в шесть лет.

Я всепокорнейше прошу Ваше Величество сотворить со мною милость: на оплату вышеписанных долгов и на исправление домовых нужд пожаловать вышеписанныя выкупныя ампты мне в диспозицию на десять лет, в которые годы я в казну вашего величества заплачу все выданныя за них деньги погодно; а мне будет на вышеписанныя мои нужды оставаться 5875 талеров на год».

Увы…

И эти письма не поясняют, зачем Петру I надобно было поселять племянницу в Митаве и окружать ее немцами. Известно, что Петр I планировал перевести в Митаву и царицу Прасковью, но зачем надо было ему размещать там семью покойного брата, не объяснил, и это до сих пор остается загадкой, как, например, и посольство к пиратам Мадагаскара, которое он приказал снарядить незадолго до своей кончины.

Хотя если вспомнить об отношении Петра I к русским обычаям, к русскому характеру, к русской культуре, хотя если вспомнить, что, не любя все русское, Петр I и на немцев, приглашенных на службу, не вполне мог положиться, то становится понятно, что ему хотелось обзавестись своими, родными немцами… Решение Петра I вырастить из молоденькой племянницы-вдовы немку вполне вписывалось в его проекты.

Логика эта была безумной, но столько сил и энергии вкладывал Петр I в свои проекты, что иногда и оживали франкенштейны его больных фантазий…

Анна Иоанновна повеление дяди исполнила, и два десятка лет прожила в Митаве, утешаясь в объятиях Михаила Бестужева-Рюмина, назначенного Петром I гофмейстером к ее двору.

Как утверждают историки, ее ум и сердце не были облагорожены воспитанием и образованием и с молодых лет не получили должного направления… Митавский разврат окончательно изуродовал характер будущей императрицы.

Слабым лучиком в этой тусклой и безрадостной жизни вспыхнули надежды на замужество с Морицем, сыном польского короля Августа II.

Граф Мориц Саксонский. Портрет работы М.К. де ла Тура. 1748 г.

Анна Иоанновна успела даже влюбилась в графа Саксонского, однако светлейшему князю Меншикову захотелось прибрать к рукам герцогство Курляндское, и он сам надумал жениться на бедной вдове. Планам этим не суждено было сбыться, но и намечавшийся брак Анны Иоанновны с графом Морицем тоже оказался расстроенным.

Анне Иоанновне шел уже тридцать четвертый год, и теперь ей оставалось искать утешение только у своего нового фаворита – Эрнста Иоанна Бирона.

Полуголая, нечесаная, она валялась целыми днями на медвежьих шкурах. Говорили, что вместо воды для умывания она смазывает себя растопленным маслом…

4

И вот теперь эта женщина по решению верховников должна была занять русский престол…

Сообщение ошарашило сановников. Во-первых, странно было для «птенцов гнезда Петрова», что русский престол переносится в старшую ветвь потомков царя Иоанна, а во-вторых, о кандидатуре Анны Иоанновны на русский престол всерьез никто не думал…

С этой новостью собрание, не заметив, проглотило бы известие и об ограничении самодержавной власти, но о «Кондициях» Дмитрий Михайлович Голицын не сказал ни слова.

И не мог сказать, потому что, вводя ограничения самодержавной власти, верховники планировали обмануть и синодалов, и сенаторов, и генералов, объявив им, что «Кондиции» дарованы самой императрицей.

Собирались они обмануть и императрицу, которой заявили, что «Кондиции» – солидарное требования всего народа России… «Сего настоящего февраля 2-го дня получили мы с нашею и всего общества неописанною радостию ваше милостивейшее к нам письмо от 28-го минувшего генваря и сочиненные в общую пользу государственные пункты, – сообщили они в депеше Анне Иоанновне, – и того же дня оные при собрании Синоду, Сенату и генералитету оригинально объявлены и прочтены и подписаны от всех».

Эти пункты уже повезли в Митаву представители верховников – Василий Лукич Долгоруков, Михаил Михайлович Голицын и генерал Леонтьев. При этом предусмотрительно были предприняты меры, чтобы никаких известий помимо тех, которые привезет из Москвы делегация верховников, не попало в Митаву – на дорогах расставили заставы.

Некоторые исследователи полагают, что верховники сомневались в способностях Сената и Синода воспринять конституционные идеи, и называют это неверие ошибкой Голицына.

Насчет способностей – вопрос непростой, но то, что Голицын никакой ошибки не совершил, очевидно.

Какая тут может быть ошибка?

Ведь если даже мы и называем «Кондиции» – конституцией, то все равно необходимо уточнить, что это тайная конституция.

Тайная не только по способу введения, но и по сути.

Все пункты «Кондиций» были известны только самим верховникам. И это не случайный просчет, а та основа, которую закладывали они в свою реформу. «Кондиции» должны были закрепить власть в стране в их руках, и никакая другая конституция, как это доказала потом борьба верховников с шляхетскими инициативами, им была не нужна…

Это подтвердилось 2 февраля, когда Василий Никитич Татищев составит предложение распустить Верховный совет, и под этим заявлением поставят свои подписи 249 офицеров.

Это была реальная сила. Большинство офицеров гвардии, не отвергая в принципе ограничения самодержавия, изначально готовы были укреплять его, пока самодержавие укрепляет в империи крепостническую власть дворянства.

Под давлением этого крыла верховникам следовало пойти на уступки, но какой компромисс возможен на основе той лжи и тайны, что и составляли существо предлагаемой ими тайной конституции?

Провозглашая ограничение самодержавия, «Кондиции» ограничивали проявления тирании только по отношению к верховникам и открывали простор для их собственной тирании, делая власть Верховного тайного совета беспредельной.

На провозглашаемый вариант могли купиться либеральные исследователи типа П.Н. Милюкова, но современники не хуже реформаторов знали, какой вариант был бы осуществлен, и понимали, что за стремлением верховников «себя полегчить» стоит лишь стремление вывести из-под контроля собственную власть, и более ничего.

Борьбу с «кондиционной» конституцией верховников защитники самодержавия повели в полном соответствии с обычаями эпохи. Немедленно были снаряжены гонцы в Митаву, чтобы раскрыть обман, а в самой Москве выходец из иезуитов, архиепископ Феофан Прокопович, который, по словам Г. Флоровского, «всегда писал точно проданным пером», развернул активную агитационную кампанию по дискредитации верховников…

Но главная опасность исходила не от них, а от «крестника» царицы Прасковьи, Андрея Ивановича Остермана.

Верховники принудили его подписаться под «Кондициями» и, сделав его своим соучастником, как бы и позабыли о старинном знакомстве Андрея Ивановича с будущей императрицей.

А это было весьма неосмотрительно. Великий австрийский патриот Андрей Иванович Остерман совершенно справедливо рассчитал, что ограничение самодержавия Романовых не послужит укреплению австрийского влияния в России, а, напротив, может обернуться его, Остермана, притеснением… Поэтому, едва ли не сразу после оглашения известия об избрании на престол Анны Иоанновны, он и возглавил оппозиционную реформаторам партию защитников «самодержавия». И именно ему в результате и оказались верховники обязаны крушением своих реформаторских планов.

В отличие от снаряженных оппозиционерами русских гонцов (полковник П.С. Сумароков), немецкие вести Остермана благополучно достигли Митавы, и хотя Анна Иоанновна уже подписала «Кондиции», она уяснила, что верховники блефуют и на самом деле она избрана на царство без каких-либо ограничений своей власти.

Это и определило дальнейший ход событий…

5

Между тем поначалу верховники торжествовали победу.

1 февраля в Москву вернулся генерал Леонтьев. Он привез из Митавы подписанные Анной Иоанновной «Кондиции» и закованного в цепи гонца оппозиционеров полковника П.С. Сумарокова, которого удалось перехватить еще до его свидания с императрицей.

Все шло по плану, и 2 февраля верховники собрали Сенат, Синод и генералитет, чтобы утвердить «Кондиции».

Тут произошел первый сбой – предложенный Верховным советом протокол так и остался неподписанным.

В этот же день, вечером, в доме сенатора Василия Яковлевича Новосильцева прошло собрание шляхетства, на котором Василий Никитич Татищев предложил проект, по которому Верховный совет должен был быть распущен, ибо он действовал, скрывая свои планы, от Синода, Сената и генералитета.

«А понеже, что они закон самовольно себе похитили… нам должно и необходимо нужно с прилежностью рассмотреть и потому представить, что к пользе государство надлежит, и оное свое право защищать по крайней возможности, не давая тому закоснеть, а паче опасаться, что они, если видя нас в оплошности, на больший беспорядок не дерзнули».

Однако этот демарш не остановил реформаторов.

Решив тайно ввести свою конституцию, они тайно решили, что конституция уже введена.

«Сего настоящего февраля 2-го дня получили мы с нашею и всего общества неописанною радостию ваше милостивейшее к нам письмо от 28-го минувшего генваря и сочиненные в общую пользу государственные пункты… – сообщили они в депеше Анне Иоанновне, – и того же дня оные при собрании Синоду, Сенату и генералитету оригинально объявлены и прочтены и подписаны от всех».

Параллельно с этим верховники провели аресты оппозиционеров, на которых показал взятый на пытку полковник П.С. Сумароков.

По справедливому замечанию В.О. Ключевского, новая императрица привезла в Россию только злой и малообразованный ум да ожесточенную жажду запоздалых удовольствий и грубых развлечений…

Она не способна была – и на этом и строился расчет князя Дмитрия Михайловича Голицына! – самостоятельно вести борьбу за власть. И для того и опекал императрицу Василий Лукич Долгорукий, чтобы не допустить к ней нежелательных советников.

Но тут верховники просчитались. Андрей Иванович Остерман переиграл своих коллег по Верховному совету и сумел установить связь с государыней по дамской линии. Направляемая этим опытным политиканом, Анна Иоанновна и совершила свои первые шаги в борьбе за власть.

Когда Преображенский полк и кавалергарды явились приветствовать новую императрицу, она объявила себя полковником преображенцев и капитаном кавалергардов. Это было нарушением прямо оговоренного в «Кондициях» пункта, по которому Анна Иоанновна не могла назначать начальствующих в войске лиц, но верховники не дерзнули принять вызов.

И вот 14 февраля 1730 года министры, сенаторы, представители генералитета и дворянства прибыли во Всесвятское, чтобы представиться новой императрице.

«Благочестивая и всемилостивейшая государыня! – обратился к Анне Иоанновне князь Дмитрий Михайлович Голицын. – Мы – всенижайшие и верные подданные Вашего Величества, члены российского Верховного совета, вместе с генералитетом и российским шляхетством, признавая Тебя источником славы и величия России, – являемся вручить Тебе Твой орден Святого Андрея, первейший и самый почетный, а также и орден Святого Александра Невского, установленный императором Петром I по случаю славного мира с могущественным государством шведским, дабы Ты своевременно носила каждый из них и жаловала бы ими тех, кого признаешь достойными»…

– Ах да, – сказала Анна Иоанновна. – Я забыла надеть их!

И непонятно было, то ли по глупости она сказала так, то ли хотела показать, насколько мало нуждается в милостях верховников.

– Мы благодарим Тебя за то, что Ты соблаговолила принять наше избрание Твоей особы Всемилостивейшей императрицей для царствования над нами… – с нажимом сказал Голицын, и в его словах зазвучали угрожающие нотки. – Благодарим Тебя за то, что Ты удостоила принять из наших рук корону и возвратиться в отечество; с не меньшей признательностью благодарим мы Тебя и за то, что Ты соизволила подписать кондиции, которые нашим именем предложили Тебе наши депутаты на славу Тебе и на благо Твоему народу.

Дмитрий Михайлович Голицын умолк, наступила тишина, все ждали ответа императрицы. Рослая и тучная, с мужеподобным лицом, стояла она посреди зала. Отвергнет она претензии Голицына или признает их? От этого теперь зависело всё…

Анна Иоанновна поступила, как присоветовал Остерман.

– Дмитрий Михайлович и вы, прочие господа из генералитета и шляхетства! – сказала она. – Да будет вам известно, что я смотрю на избрание меня вами Вашей Императрицей как на выражение преданности, которую вы имеете ко мне лично и к памяти моего покойного родителя.

Это был мастерский ход.

Напомнив, что она является дочерью старшего брата Петра I, Анна Иоанновна превращала свое избрание в единственно возможный по закону акт. Она занимала трон как представительница старшей ветви царского дома. Не бедная курляндская вдова, облагодетельствованная верховниками, стояла сейчас перед министрами, сенаторами и генералами, а государыня более законная, чем Екатерина I и даже Петр II.

– Я постараюсь поступать так, что все будут мною довольны… – продолжала свою речь императрица. – Согласно вашему желанию я подписала в Митаве кондиции, о которых упомянул ты, Дмитрий Михайлович, и вы можете быть убеждены, что я их свято буду хранить до конца моей жизни в надежде, в которой я и ныне пребываю, что и вы никогда не преступите границ вашего долга и верности в отношении меня и отечества, коего благо должно составлять единственную цель наших забот и трудов.

Этими словами императрица не только отвергала претензии верховников на ее благодарность как «бедной вдовы», но и прямо угрожала им. Впервые открыто было объявлено, что, вопреки прежним утверждениям верховников, «Кондиции», которые подписала она, подписаны согласно их требованию.

На следующий день, охраняемая кавалергардами, капитаном которых она объявила себя, Анна Иоанновна въехала в Москву.

Как утверждали современники, она и выглядела уже иначе, чем по прибытии из Митавы. Изящнее сделались руки, прелестнее глаза, величественнее фигура. Красивой Анну Иоанновну пока не решались назвать, но уже многие были очарованы ею…

6

Верховники рассчитывали ввести в России конституцию тайно. Реальная власть тоже утекла из их рук как-то непонятно и тайно для них.

18 февраля Верховный тайный совет обсудил и утвердил форму присяги новой государыне. В текст («Кондиции» еще действовали) включили формулу о верности государыне и Верховному тайному совету, но, когда в день присяги, 20 февраля, Феофан Прокопович потребовал, чтобы ему дали текст для предварительного ознакомления, оказалось, что эта формула, неведомо когда, изменилась и упоминания Совета там нет…

Любопытно, что 20 февраля гвардейские полки к присяге Анне Иоанновне приводили, окончательно подрывая свою власть, сами реформаторы, командиры этих полков, фельдмаршалы Долгоруков и Голицын…

Может быть, этого они и не стали бы делать, но положение усугублялось цейтнотом, в который попали верховники.

Ну а через пять дней наступил финал.

25 февраля 1730 года во дворце собрались представители трех партий: верховники-реформаторы; шляхетские конституционалисты, поддерживавшие ограничение самодержавия, но выступавшие против Верховного тайного совета; и самодержавники во главе с Остерманом, поддерживаемые офицерами гвардии.

Андрею Ивановичу Остерману накануне удалось провести блистательную интригу. Напугав конституционалистов-шляхтичей арестами, которые якобы собираются провести верховники, он привлек их на сторону своей партии…

Н.И. Костомаров так описывает сцену краха конституционных надежд…

Утром 25 февраля явилась во дворец толпа шляхетства. По одним известиям, число явившихся простиралось до восьмисот человек, по другим – до ста пятидесяти. На челе их был князь Алексей Михайлович Черкасский.

Он[103] подал государыне челобитную, в которой изъявлялась благодарность за высокую милость ко всему государству, выраженную в подписанных ею пунктах, а далее сообщалось, что «в некоторых обстоятельствах тех пунктов находятся сумнительства такие, что большая часть народа состоит в страхе предбудущаго беспокойства»…

Челобитчики просили, «дабы всемилостивейше, по поданным от нас и от прочих мнениям, соизволили собраться всему генералитету, офицерам и шляхетству по одному или по два из фамилий: рассмотреть, а все обстоятельства исследовать согласным мнением по большим голосам форму правления сочинить и вашему величеству к утверждению представить».

Когда челобитная была подана, в зале произошло волнение.

– Кто позволил вам, князь, присвоить себе право законодателя? – рассерженно спросил Василий Лукич Долгоруков.

– Вы вовлекли государыню в обман! – хладнокровно парировал князь Черкасский. – Вы уверили ее величество, что кондиции, подписанные в Митаве, составлены с согласия всех чинов государства. Это неправда. Они составлены без нашего ведома и участия!

Князь Василий Лукич посоветовал Анне Иоанновне удалиться в другой покой, чтобы там, на досуге, обсудить шляхетскую челобитную. Анна Иоанновна уже согласилась было, но тут с чернильницей и пером появилась ее старшая сестра, герцогиня Мекленбург-Шверинская Екатерина Иоанновна, прозванная «дикой герцогиней»[104].

Екатерина Иоанновна всегда славилась энергичностью и особенно своим острым языком.

– Нет, государыня! – прямо сказала она сестре. – Нечего теперь рассуждать! Вот перо – извольте подписать!

Императрица начертала на челобитной: «Учинить по сему» и, возвративши бумагу князю Черкасскому, поручила немедленно обсудить предмет своего прошения и сразу сообщить ей результаты.

Всё это происходило под несмолкающие крики гвардейцев.

– Мы не дозволим, чтобы государыне предписывались законы, – вопили они. – Государыня! Мы верные рабы вашего величества. Мы служили вашим предшественникам и теперь готовы пожертвовать жизнью, служа вашему величеству. Мы не потерпим злодеев. Ты должна быть такою же самодержавною, как были твои предки! Повелите – и мы к твоим ногам сложим головы злодеев!

– Я здесь не безопасна! – оглядываясь кругом себя, произнесла Анна Иоанновна и, обратясь к капитану преображенцев, сказала: – Повинуйтесь генералу Салтыкову, ему одному только повинуйтесь!

Назначение Салтыкова было одновременно и отрешением от должности начальствовавшего над гвардией фельдмаршала Василия Владимировича Долгорукого, но все совершалось так стремительно, что обдумать это событие верховники уже не поспевали.

А императрица, чтобы предотвратить сговор конституционалистов-шляхтичей с верховниками, велела шляхтичам идти на совещание, а верховников повела с собою обедать.

Совещалось шляхетство недолго. Не о чем было совещаться. Гвардейцы продолжали шуметь, обещая выбросить за окно всех противников самодержавия.

«Слишком явно было, – замечает Н.И. Костомаров, – что собрание, которому поручили совещаться, на самом деле находится под стражею. Ситуация напоминала собою басню, в которой кот убеждает пойманного соловья показать свое искусство».

В четвертом часу пополудни шляхетство вернулось в аудиенц-зал. Туда же, окончивши обед, вошла с верховниками императрица.

Князь Никита Трубецкой подал от шляхтичей новую челобитную. Прочел ее князь Антиох Кантемир. Как и прежняя, эта челобитная начиналась благодарностью императрице за подписание «Кондиций», поданных Верховным тайным советом, но заканчивалась просьбой «присланные к вашему императорскому величеству от Верховного тайного совета пункты и подписанные вашего величества рукою уничтожить».

– Мое постоянное желание было управлять моими подданными мирно и справедливо, – произнесла в ответ императрица. – Но я подписала пункты и должна знать: согласны ли члены Верховного тайного совета, чтоб я приняла то, что теперь предлагается народом?

Члены Верховного тайного совета молча склонили головы.

«Счастье их, – замечает современник, – что они тогда не двинулись с места; если б показали хоть малейшее неодобрение приговору шляхетства, гвардейцы побросали бы их в окно».

– Стало быть, – продолжала императрица, – пункты, поднесенные мне в Митаве, были составлены не по желанию народа!