Правда о первой ночи Данилова Анна
Мы поднялись с ним в его квартиру, он сказал, чтобы я разулась, и даже дал мне домашние туфли, почти новые, голубые, наверняка своей жены (тапки для гостей обычно напоминают засохшие оладьи, плоские, затертые до дыр, цвета пыли). Я усмехнулась. Пригласил пройти в комнату, усадил в кресло и вдруг с неожиданным для меня проворством принялся накрывать на стол. Молча носился из кухни в комнату, аккуратно, с коротким стуком ставя на журнальный столик тарелки с закуской: нарезанную колбаску, красную рыбу, салаты в пластиковых коробочках, приборы… Последней на стол была водружена тяжелая и холодная, судя по запотевшему темно-зеленому стеклу, бутылка шампанского с замотанным серебряной фольгой горлом. Офицера звали Юрой. Когда стол был накрыт, он обошел кресло, на котором я сидела и тряслась от волнения так, что заболел живот, руками обхватил мою голову и, запрокинув, поцеловал прямо в губы. Затем еще и еще. Мне было неприятно. Его захват показался мне грубым, а руки необычайно сильными, такими руками можно свернуть шею, сорвать с головы скальп… Он немного озверел, этот Юра, лапая меня за плечи и пытаясь добраться до выреза блузки… И вот тут на меня навалился страх. Но не такой, как был с Мишей, нет, страх животный, до боли в гортани… Я вдруг подумала, что столько усилий было потрачено этим офицером, чтобы накрыть на стол, что отказать ему сейчас означало бы быть распятой прямо здесь, в комнате, чуть ли не на полу, рядом с ножками журнального столика, причем грубо, зло, садистски… Я, к своему ужасу, представила себе это и вся подобралась, даже колени сдвинула и приподняла, пытаясь обхватить их руками. Да и голову вжала в плечи. Меня заколотило. Оказалось, что я не была готова к тому, чтобы отдаться первому встречному. И что все те разговоры моих видавших виды интернатских подружек о том, что все это легко и просто, что надо только настроиться на этого мужчину, расслабиться и, что называется, постараться получить удовольствие, не имеют ничего общего с тем, что испытывала сейчас я. Да, я настроилась, как мне показалось, на этого офицера, подумала о том, что у него, должно быть, нормальная семья, жена и взрослые дети, налаженный быт и кастрюля щей в холодильнике, но на деле все оказалось иначе. Меня тошнило от запаха из его рта, да и от всей его одежды (он успел переодеться и теперь был в рубашке и спортивных брюках), от его мерзких поцелуев и прикосновений грязных, как мне казалось, лап. И никакие силы на свете не смогли бы заставить меня расслабиться и получить удовольствие. Да и о каком удовольствии могла идти речь, когда мне хотелось тогда только одного – поесть и побыстрее смотаться оттуда. Голод – вот, оказывается, что удерживало меня там все то время, что он накрывал на стол. Наши меня поймут. Но поужинать с ним и сказать «чао, дяденька» означало быть неправильно понятой, а если и правильно понятой, то тем более быть либо оскорбленной, либо избитой или изнасилованной… Выбор небольшой. Поэтому надо было отказаться от ужина и сказать ему прямо, что я, мол, Юра, прошу у тебя прощения, но передумала, что я не могу, что в первый раз вот так пришла к незнакомому мужчине домой… Но кто мне поверит? Никто. Спрашивается, зачем шла? Чего хотела? В первый раз? А если к тому же попытаться объяснить ему, что у меня вообще ни разу еще не было мужчины, так и вовсе поднимет на смех, непременно выплюнет какую-нибудь гадость, схватит, заломит руки…
Поэтому я решила не опускаться до объяснений, просто встала, одернула юбку и направилась к двери. Но Юра опередил меня и перекрыл выход. Он смотрел на меня так, что я поняла – так просто от него не уйти… Его лицо порозовело, я знала, что совладать с собой он вряд ли сможет. Мне рассказывали наши девчонки о мужчинах: они заводятся до такой степени, что их не остановить, они света белого не видят, пока не удовлетворят свою похоть во что бы то ни стало, и такого скотского желания не может испытывать ни одна женщина, только мужчина, поэтому и случаются изнасилования… Я попалась. Сама во всем виновата. Или дождь, который навел на меня такую скуку. Ведь никакого определенного желания к этому мужчине я не испытывала, когда согласилась пойти с ним. Я смутно представляла себе, что произойдет между нами, когда я окажусь с ним наедине в пустой квартире. Да, я допускала, что выпью с ним вина, и вино поможет мне расслабиться и захотеть его, ведь мне было уже семнадцать и я, пожалуй, единственная из всего нашего класса оставалась в определенной степени невинной, но одно дело представления, а другое – реальность. Откуда мне было знать, что его запах оттолкнет меня от него, а грубые прикосновения и варварские поцелуи напугают до смерти… Если бы он был гигиенически чист и нежен со мной, может, все обернулось бы по-другому…
– Ты куда? – спросил он меня, хватая за руку и больно сжимая ее. – Что случилось?
– Ничего, – прошептала я, немея от ужаса. – Просто мне не надо было сюда приходить…
Я хотела бросить ему в лицо, что он мне противен, что от него воняет, что я не знала, как отвратительны в своем желании могут быть мужчины, но сдержала себя, боясь, что он ударит меня. Я это чувствовала…
И тут он меня обозвал. Он принял меня за шлюху, которая его, Юру, отвергла! Что-то ей не понравилось! И он разозлился. Он еще несколько раз повторил это паскудное, на слух похожее на плевок и оскорбительное для женщины слово, которое, судя по всему, заводило его, возбуждало, после чего рванул меня за руку, и я оказалась прямо в его руках…
Глава 7
Мне повезло, что напротив окна ее спальни было это кафе. Иначе откуда бы я смогла наблюдать за моей девочкой? Ее отец был итальянцем, я познакомилась с ним в Москве, провела с ним несколько ночей в маленькой гостинице, потом еще две ночи у его друзей в университетском общежитии, после чего он исчез из моей жизни надолго. И объявился совсем недавно, уже солидный итальянский господин, мафиози, как я назвала его без злости, располневший, но по-прежнему красивый, с блестящими серебряными волосами и с такой же седой, аккуратно подстриженной бородкой, в белом свободном свитере, черных вельветовых джинсах и светло-коричневых кожаных башмаках… Его глаза, черные и блестящие, как спелые маслины, смотрели на меня с удивлением и восхищением – он не мог поверить, что у меня от него есть дочь, ведь во времена нашего романа мне было всего пятнадцать. Он гораздо хуже говорил по-русски, чем раньше, но все равно мы понимали друг друга. Нас свели те же самые друзья в Москве, в квартире которых мы зачали Валентину и куда я приехала по своим делам, а он – чтобы повидать своего совсем уже обрусевшего брата Франко. Мы пили водку, закусывая лимоном, много курили, вспоминали прошлое, и вот тогда-то я и сказала, смеясь, что у меня есть дочь, но она воспитывалась в детском доме, а потом училась в интернате, и, так же смеясь, но только уже почти в истерике, я сказала ему, моему Паоло, что она – точная его копия, такая же красивая, немного смуглая, черноволосая и черноглазая, и что она ненавидит меня, не хочет видеть и всем говорит об этом, открыто… В комнате пахло лимонами. В высокое французское окно в квартире наших друзей врывался сырой весенний ветер, я рыдала на груди Паоло, а он просил у меня прощения, сказал, что хочет видеть свою дочь, что так нельзя, что я должна была сказать ему о рождении дочери, и он бы обязательно приехал, забрал нас в Италию… Как бы мне хотелось верить его словам, но я давно уже не верю мужчинам. Особенно Паоло. Он был слишком красив, слишком умен и слишком богат, чтобы жениться на русской пятнадцатилетней девушке, у которой живот размером с огромный спелый астраханский арбуз. Мои пальцы еще долго пахли лимонами, а Паоло целовал их, когда мы, уже в гостинице, где он снимал апартаменты, вспоминали наши безумные московские ночи тогда, восемнадцать лет назад, и где он, как близкому другу, рассказывал мне, что женат и у него трое детей, а я, лежа на его плече, рассказала ему о парне Александре, которого любила больше всех на свете, но которому так и не смогла родить ребенка… Паоло любил свою жену, итальянку Франческу, я любила Александра, но это не мешало нам провести еще пару дней в объятиях друг друга, возможно, это тоже была любовь, но обреченная на смерть… Расставаясь, уже в аэропорту, где мы все провожали его, – он улетал в Рим, – Паоло повторил то, что уже сказал мне в гостинице, обнимая меня и крепко прижимая к себе: найди Валентину, расскажи ей все, пусть она поймет и простит, а потом я вызову вас к себе в Италию и покажу вам Венецию, Флоренцию… Я ответила ему, что появлюсь в ее жизни только тогда, когда пойму, что нужна ей, что она примет меня такую, какая я есть, что не хочу быть для нее просто биологической матерью… Не думаю, что он понял, что именно я хотела сказать. Больше того, в его глазах я вдруг прочла упрек, нежный упрек – ведь я бросила свою малышку…
Глава 8
Она так просила меня остаться, а мне так не хотелось уходить, что я согласилась. В какой-то момент я остро поняла, что мы нужны друг другу, что в жизни Евы наступила черная полоса, связанная с тем, что ее бросил мужчина и что ей просто необходимо, чтобы рядом с ней кто-то был, кто-то, кому еще хуже, чем ей… Или я ошибалась? Это нехорошо, когда ты испытываешь облегчение от того, что кому-то, кто находится рядом, еще хуже. Но это знала только я. А может, она почувствовала, что это не ей, а именно мне нужна была поддержка? Ева была так нежна и ласкова со мной, так заботилась обо мне, что я несколько раз находилась на грани того, чтобы признаться ей во всем, разрыдаться у нее на плече и рассказать всю правду про того офицера, которого я убила, и я бы, возможно, поведала ей обо всем, да только не было мне оправдания. Как бы я объяснила, зачем пошла к нему? Мне ведь не десять лет. Подвыпивший офицер приглашает девушку к себе домой. В шашки, что ли, играть? Заниматься тем, чем занимались с такими же скучающими офицерами и мои интернатовские подружки, кто за деньги, а те, кто постарше и поопытнее, ради удовольствия, развлечения. И я понимала это с самого начала. Но все равно пошла. Вот что было стыдно. Я и в милицию не позвонила, когда, очнувшись, поняла, что убила этого Юру. Хотя налицо было изнасилование. Все произошло так быстро и грубо, что я даже не поняла, как оказалась на полу, – все то, что я себе представляла, вдруг стало реальностью. Я задыхалась под тяжестью его тела, его колено, железное, острое и сильное, вонзилось между моих бедер, и не было никаких сил сомкнуть их, защититься. Обе его руки прижимали к полу мои руки, а потом, перехватив их одной рукой, пригвоздив ею мои кисти чуть повыше моей головы и сместив туда же центр тяжести, он свободной рукой стал снимать свои брюки… Движения его были настолько уверенными и отработанными, словно он занимался этим постоянно. Профессиональный насильник. Его лицо качалось над моим, а своим ртом он зажал мой рот, лишая меня возможности не то что кричать, даже дышать! Когда же я, извиваясь и пытаясь вздохнуть, почувствовала, как он снимает с меня трусы, слезы покатились по щекам… Я попыталась укусить его за щеку, и тогда он, на какое-то мгновение освободив свою руку, ударил меня по лицу, после чего его рука вернулась вниз, сдирая с меня белье и раздвигая бедра… Острая саднящая боль заставила меня вскрикнуть, но я была полностью обездвижена – офицер, имя которого я к тому моменту уже забыла, молча насиловал меня на ковре в своей гостиной, тяжело дыша и хрипло постанывая, пока не исторг судорожный вопль и не замер, обливаясь потом…
Он встал, привел в порядок свою одежду и протянул мне руку, помогая подняться. Буркнул что-то вроде: «Не понял», пожал плечами, сел за стол и плеснул себе водки. Предложил мне. Я, ничего не соображая, выпила. Потом он все так же молча покормил меня с вилки, продолжая, вероятно, недоумевать по поводу моей неожиданной девственности. Я попыталась встать, но он сильно надавил мне на плечо и приказал сидеть. Я понимала, что он думает о последствиях, что он, возможно, испугался, как бы я не обратилась в милицию, я же, в свою очередь, думала о том, что он повредил что-то внутри меня, что покалечил, так все болело… Водка все же немного притупила боль, и тут он сказал:
– Не советую тебе жаловаться…
Угроза. И это вместо того, чтобы извиниться или, предположим, дать денег, как это делают многие мужчины, оказавшиеся в подобной ситуации! Другими словами – откупиться. Я проглотила несколько ложек салата, и меня тут же вывернуло… Возможно, другого мужчину это бы испугало и заставило все-таки увидеть во мне человека, нуждающегося в помощи, но только не этого негодяя. Да, он помог мне встать и дойти до ванной комнаты, где я попыталась смыть с себя слизь, которая еще несколько минут тому назад была салатом, но вместо того, чтобы дать мне возможность самой решить, куда идти и что делать, он взял меня за руку и повел за собой в спальню. Мое лицо, залитое слезами, мокрая блузка и затравленный взгляд вызвали в нем новое желание, и вот тогда я рванула от него по коридору в кухню, он за мной, оттуда в комнату, я уворачивалась от его длинных, цепких рук, огрызалась, обзывала и оскорбляла всеми известными мне грязными словами и мечтала только об одном – поскорее добежать до выхода, успеть открыть дверь до того, как он снова схватит меня и повалит на пол… Минуты три мы носились с ним по квартире, сбивая предметы и ненавидя друг друга, пока я в очередной раз не влетела в комнату, больно ударившись об угол стола, схватила бутылку, развернулась и со всего размаху обрушила ее на голову преследователя… Он рухнул на пол, бутылка оставалась у меня в руке… И сразу стало тихо. Меня колотило, но все же, пока бутылка была в моих руках, я могла наклониться, чтобы понять, жив он или нет… Он не дышал. Я села с кресло, чтобы собраться с мыслями. Соседи. Если слышали мои крики, могли и сами вызвать милицию. Хотя, думаю, подобные сцены здесь происходили настолько часто, что окружающие могли к ним привыкнуть… Милиция. Да, конечно, меня изнасиловали, экспертиза подтвердит это, будет суд, и судить станут меня, потому что мой насильник мертв. Ему уже досталось по заслугам. И что выиграю я, позвонив в милицию? Меня спросят: зачем ты пришла сюда, детка? И что я отвечу? Пришла вот поздравить совершенно незнакомого мне мужика с днем его рождения? Да надо мной будет смеяться весь интернат! Я стану на много лет посмешищем! Да к тому же еще и убийцей! Адвокат со стороны жертвы докажет, что я спровоцировала изнасилование, да и вообще никакого изнасилования не было, я сама согласилась переспать с офицером…
Хотела позвонить Мише, но как представила его глаза, какими он посмотрит на меня, полуодетую, с распухшим лицом, с синяками на бедрах…
Я достала из кармана джинсовой куртки носовой платок и принялась вытирать отпечатки своих пальцев с бокала, дверной ручки, со всего, где могла оставить следы… Все казалось мне нереальным, я и двигалась медленно, как во сне… Не помню даже, как выходила из квартиры, обмотав ладонь все тем же платком… Вернулась в интернат, отправилась сразу в душ и целый час, едва стоя на ногах, намыливалась и терла себя жесткой мочалкой. Затем, закутавшись в халат, но все равно продолжая дрожать всем телом, послонялась по коридорам этажа, где располагались наши спальни, чтобы иметь возможность из окон понаблюдать за домом, где жил этот ублюдок и где я только что совершила убийство, – не покажется ли милицейская машина, не завоет ли сирена «Скорой помощи», после чего, поскуливая от боли во всем теле, улеглась в постель. В комнате я была совершенно одна – мои соседки по спальне, к счастью, в этот вечер смотрели телевизор в комнате отдыха, кажется, там шел «Основной инстинкт» с Шерон Стоун в главной роли… Теперь и я знала кое-что об этом основном инстинкте…
Глава 9
– Мне кажется, я понимаю, что с тобой происходит, – донеслось до меня, и я снова увидела перед собой нежное лицо Евы. – Думаю, это шок. Ты так много волновалась, сдавая экзамены, потом еще этот выпускной… А сейчас, когда все позади, у тебя идет реакция…
Я улыбнулась ей. Возможно, она права, и мне стоит до конца делать вид, что я озабочена своим теперешним положением и мне не дает покоя мое будущее. Будущее. Оно представлялось мне туманным лесом. Не знаю почему, но именно так я представляла себе то, что ожидает меня впереди.
– Валя, ты что-то говорила о том, что собираешься стать парикмахером. Это действительно так? – Она положила мне на тарелку еще одну порцию жаркого и, глядя, как я ем, счастливо улыбнулась. Я не ошиблась, это была не простая улыбка, Ева словно радовалась за меня, за мой аппетит, а может, ей как хозяйке стало просто приятно, что приготовленную ею еду кушают с таким удовольствием.
Я объяснила ей в двух словах, что хотела бы стать психологом, открыть свой кабинет и всю жизнь посвятить тому, чтобы помогать людям лучше понять самих себя.
– Как интересно! Это замечательно, что тебе в голову пришла такая мысль! – Казалось, она была очень удивлена. – Ты, наверное, знаешь такого человека, и тебе хочется быть похожим на него, – предположила она и попала в самую точку. Теперь уже я удивилась.
– Да, все правильно. У нас в интернате работает Ирэна Михайловна, она психолог, ей можно рассказать все, и она поймет, а главное – у нее всегда есть время тебя выслушать. В кабинете у нее тихо, и там нас только двое. Я понимаю, конечно, что у нее, кроме меня и моих проблем, еще сотня таких же трудных подростков, да и дома муж, ребенок, но, когда приходишь к ней, думаешь, что она беспокоится лишь о тебе, задает вопросы, причем не дежурные, а те, которые имеют отношение именно к твоей проблеме, к тебе лично…
– Валя, у тебя были проблемы? И много? Ты извини, что я расспрашиваю…
– Проблема есть, и она в том, что я совершенно одна. У меня никого нет. Остальные проблемы вытекают именно из этой. Я не такая сильная, как другие девчонки. И когда чувствую, что зашла в тупик, что совсем плохо, что дальше идти некуда, даже воздуха не хватает, задыхаешься от жизни, душно в этих стенах и хочется бежать по коридору и кричать, кричать так, чтобы меня услышали, вот тогда я и прибегаю к ней, к Ирэне, и она, увидев меня, уже понимает, что со мной… Я бы очень хотела, чтобы она была моей матерью.
Ева опустила голову. Я поняла, что ей хотелось бы больше узнать обо мне, о моей жизни и, конечно, о моей матери. Это не тайна. Это не признание в убийстве. О своей матери я могу рассказывать часами и все одними и теми же словами… Нехорошими словами.
– Я сказала тебе, что она отдала меня в детский дом, когда мне было три года. Это неправда. Это одна из легенд, потому что правды нет. Есть мама Маша, это моя воспитательница из детского дома, которая однажды рассказала мне, ребенку, знавшему, что у него нет родителей, что у меня есть мать. Это был шок. Я захлебывалась в слезах, так плакала. Но не помню, от радости или от того, что моя мама, оказывается, бросила меня. Нет, таких слов мама Маша не говорила, она просто сказала, что моя мама была молодая и глупая, что у нее не было денежек, чтобы покупать мне пальто и конфеты, и что она, желая мне лишь добра, отдала меня в детский дом. Я потом несколько месяцев провела возле ворот, встречая маму. Как только выдавалось свободное время, бежала к воротам и стояла, смотрела на дорогу… Мама Маша плакала, когда видела меня у ворот. Думаю, она поняла, что совершила ошибку. Стала объяснять мне, что мама далеко, в другом городе, и что она не может приехать. Я не понимала, почему взрослая мама не может приехать, чтобы забрать свою дочь из интерната…
Ева слушала, и по щекам ее катились слезы. Она жалела меня, Ева. А я была счастлива, что могу поговорить с ней о моей матери.
Глава 10
Она рассказывала о своей матери так, словно знала, кто я, и делала это намеренно, раня меня каждым словом, убивая на месте… Удивительно, как иногда складываются жизненные обстоятельства и как сталкивает судьба мать и дочь, и дочь не понимает, почему ее тянет к этой женщине, которую она уже начинает считать своей подругой. Я была для нее просто Евой, девушкой из другой, более благополучной среды, куда ей, казалось, нет доступа, если только она, конечно, не совьет свое гнездо для своих детей и где будет все так, как не было у нее, просто не могло быть. Глядя на нее, заплаканную и расстроенную тем, что она никогда не сможет воплотить свою мечту в жизнь, никогда не поступит в университет и не выучится на психолога, потому что это очень дорого, я не могла, не имела права разубедить ее в этом, дать ей денег и сказать: вот, Валя, смотри на меня, я твоя мама, та самая мама, которая в течение семнадцати лет не навещала тебя, у которой была своя жизнь, где не нашлось места маленькой девочке, и не надо злиться на нее за это, потому что ты ничего не знаешь о ней, обо мне, но я дам тебе денег, я помогу тебе поступить в университет, я дам тебе дом, которого у тебя не было, я даже могу снова уйти из твоей жизни, если тебе неприятно видеть меня, но только постарайся простить меня, я была молода, я ничего не понимала в жизни, и, оставляя тебя в детском доме, я думала, что поступаю правильно, что это единственное решение…
Да, я могла бы так сказать ей, но боялась. Не верила, что ей, в ее семнадцать лет, которые она прожила сиротой, может понадобиться та самая мать, которую она в душе ненавидела и презирала. Я также хотела дать ей и денег, и кров, это так, вот только вместо матери мечтала стать ей подругой, на всю жизнь. Мне было важно, чтобы она увидела во мне прежде всего человека и чтобы она нуждалась во мне, чтобы полюбила меня. Одними разговорами на душещипательные темы здесь было не обойтись. Я собиралась предложить ей, моей неискушенной девочке, нечто другое, невиданное, оригинальное и очень действенное, как мне тогда казалось, – большое путешествие, о котором она и мечтать не могла, странствие долгое, нелегкое и непонятное для моей маленькой дочери, но которое бы помогло ей лучше понять жизнь и, конечно, сблизило бы нас…
Кто бы мог подумать, что мое желание вернуть себе дочь обернется для меня страшной трагедией. Я ждала, ждала, когда же она наконец признается мне, что хочет увидеть свою мать. Только этот мощный стимул мог бы заставить ее принять мое предложение отправиться в далекие края на поиски ее матери, и только так я смогла бы, не выпуская руки своей дочери, добраться до того, кто предал меня и втоптал в грязь мою последнюю любовь… И еще – я поклялась, что сделаю все возможное, чтобы она, в конечном итоге, никогда, никогда в жизни не поняла, зачем же мы тем летом полетели в Стамбул…
Глава 11
Я, рассказывая Еве о своей матери, вдруг поймала себя на том, что пересказываю ей те мрачные легенды и криминальные истории из жизни моей ветреной мамаши, которые, как мне думается, я сочиняла на протяжении всего своего сиротливого детства сама. Теперь же, вросшие в мою восприимчивую память, они показались мне вполне реальными, даже в какой-то степени завидными, похожими на триллеры или веселые гангстерские истории. Суть всех этих историй сводилась к одному: моя мать, родив меня от первого встречного и бросив дочку еще в родильном доме, связалась с бандитами и оказалась замешанной в разного рода преступлениях: наркотики, убийства, ограбления… Вовремя опомнившись, она завязывает с преступным миром, встречает нормального парня, выходит за него замуж и теперь живет в Москве, у нее двое или трое детей, кажется, она работает кассиром в метрополитене, а ее муж водителем троллейбуса.
– Откуда у тебя такая информация? – удивилась Ева. Глаза ее блестят, она как-то странно улыбается, словно не веря мне. А мне и самой смешно, потому что я и понятия не имею, откуда мне все это известно. Уж точно не мама Маша мне рассказала. Но я наверняка знаю одно – мама Маша поддерживает связь с моей настоящей матерью и следит за мной с момента моего рождения, и это она настояла, чтобы я, еще малюткой, оказалась именно в том детском доме, где работает она сама. Значит, мама Маша и моя мать знают друг друга давно, много лет.
– Хочешь сказать, что мама Маша, как ты называешь свою воспитательницу, знает, где сейчас находится твоя мать? – спрашивает меня Ева. Она заинтригована, а я – напугана. Я бы давно уже встретилась с мамой Машей, и расспросила бы хорошенько о моей матери, и вызнала бы ее адрес, но почему-то до сих пор не сделала это.
– Боишься? – Ева смотрит мне в глаза. – Боишься встретиться с матерью и разочароваться?
– Боюсь, что не выдержу и наброшусь на нее, что стану обвинять ее во всех смертных грехах, ты же понимаешь меня? А ведь я о ней ничего не знаю, а то, что рассказала, – винегрет из тех рассказов о матерях, которых наслушалась в течение своей сиротской жизни. У нас у всех плохие матери, иначе мы бы не оказались там, где оказались, вот мы и придумывали им разные истории. А потом у меня в голове все перемешалось, и я уже не знаю, где правда, а где – нет. Но мама Маша не могла рассказать мне о матери ничего плохого, она не такая, а если бы и было что, ну, там, преступление какое, она тем более ничего не рассказала бы. У нее рот всегда на замке. Она умеет хранить чужие тайны. Я знаю только, что мать живет в Москве.
– Почему ты боишься встретиться с ней?
– Какая ты непонятливая! – вскипаю я. – Говорю же, могу не выдержать и оскорбить ее, понимаешь? Кроме того, у нее своя семья, дети, наверное, уже взрослые, школу заканчивают… И тут я приезжаю, она открывает дверь, а я говорю ей: «Привет, мамаша, не ждала? Мне нужны деньги на университет, да и квартирку бы не помешало, а то мне жить негде». Она покажет мне документы, где черным по белому написано, что у нее никогда не было детей, и скажет, что я ошиблась, мне дали неверные сведения… Я вижу все это во сне регулярно, понимаешь? Что я никому не нужна, что мне указывают на дверь. Не уверена, что Ирэна поможет мне потом вынырнуть из той черной трясины, куда утянет меня эта поездка…
– А что, если она обрадуется встрече с тобой, что, если она живет одна, без мужа, без детей, больная, к примеру… Нуждается сильно в тебе, но тоже, как и ты, боится приехать за тобой, ей стыдно…
– Но это же она сама бросила меня, вот и хорошо, что стыдно! – восклицаю я. – Мама Маша сказала, что она даже не знает, кто мой отец…
– Это твоя воспитательница не знает, кто твой отец, а женщина всегда знает, от кого рожает… – заметила Ева.
– Ну, не знаю… у меня и денег-то нет на поездку, и остановиться там негде…
Я посмотрела на Еву и вдруг поняла, что за этим последует. Я услышала слова, которые она собиралась произнести, еще раньше, чем они были сказаны, я даже испугалась этого своего чувства.
– Я могу поехать с тобой в Москву. Ты только узнай адрес своей матери. У меня там и остановиться есть где. И деньги мы найдем. Кроме того, я должна тебе за ту небольшую услугу, которую ты мне оказала.
– Поехать со мной можешь, я согласна, но брать у тебя деньги ни за что не буду, даже не проси. Я могла бы их заработать.
Ева покраснела, мне показалось, что я ее обидела. Но чем? Тем, что отказалась взять деньги за маленькую услугу, которая ничего не стоит?
– Валя, – сказала наконец она, – помнишь, ты спросила меня, опасно ли то, что ты собираешься сделать? Пахнет ли это криминалом… Так вот, я обманула тебя. Это было опасно. Очень опасно. Я втянула тебя в историю, понимаешь? А за риск полагается платить. Десять процентов – нормальная плата. Это две тысячи евро. Неплохие деньги для начала.
– Значит, часы и вправду краденые… – вздохнула я, но образ Евы после того, что я услышала, не потускнел, а наоборот, она показалась мне еще более таинственной и невероятно притягательной. Это же не она украла, наверняка ее втянули в это дело, а она не смогла отказаться, потому что тот парень, в которого она была влюблена и который так и не появился, подлый, в кафе в половине четвертого, тоже был из этих сомнительных и скользких типов, что так нравятся женщинам.
– Да, часы краденые. – Она кивнула головой, но взгляда не отвела. – Я же говорила тебе, что это длинная история. Но деньги принадлежат мне, это мой процент за услугу, которую я оказала в свое время одному очень состоятельному господину…
– Он был влюблен в тебя?
– Скажем так, я работала у него, – мягко поправила она меня.
– Кем?
– Помогала ему в его бизнесе. Но ты не пугайся, это не то, что ты подумала. Просто он брал меня с собой для переговоров, мы ездили с ним много, я и переводила, и занималась его документацией…
– И где он сейчас?
– Думаю, в Швейцарии. Лечится. Большой бизнес требует здоровья…
Ева принесла деньги и положила на стол передо мной.
– Вот. И больше не будем возвращаться к этому разговору.
Я понимала, что и меня втягивают в какое-то дело, и лишний раз убедилась в том, что моя встреча с Евой в кафе не случайна и что все-таки не я, а она приметила меня и приблизила к себе. Каждый ее шаг был обдуманным, и ее присутствие на выпускном – только часть плана. При других обстоятельствах я бы постаралась исчезнуть, отказаться от каких бы то ни было отношений с Евой, потому что понимала, что-то здесь не чисто, но судьба словно сама послала мне ее, чтобы я с ее помощью смогла уехать из этого города и сделать так, чтобы меня потом долго искали…
– Ты не представляешь себе, как я была бы счастлива, если бы кто-нибудь поехал со мной в Москву повидать мою мать. Иногда мне кажется, что как я выдумала эти дурацкие истории про нее, так и ее саму выдумала… Может, у меня никогда и не было матери? Не знаю…
– В принципе, мы могли бы отправиться туда немедленно, а чего тянуть-то? Мне, честно говоря, и самой интересно уже взглянуть на твою мамашу и, если ты только разрешишь, конечно, поговорить с ней по душам… Это ты не сможешь разговаривать с ней начистоту, ты онемеешь, как только увидишь ее, у тебя, возможно, будет шок, а мне-то чего терять? Объясню ей все как положено, что, мол, нельзя, мамуля, бросаться маленькими девочками…
– И то правда, – согласилась я. – Говоришь, можем отправляться туда хоть сегодня? Подожди… Но я же не знаю ее адреса. Сначала надо бы повидаться с мамой Машей. Я могу поехать одна, но если ты не против, то можешь составить мне компанию. Она живет в двадцати километрах от города, у нее свой дом, огород там, сад, клубника сейчас пошла… Она хорошая, вот увидишь, тебе понравится. А главное – добрая.
– А позвонить ей никак нельзя?
– Я не могу с ней так… по телефону. Кроме того, мне все равно надо ее повидать, ведь я же все-таки окончила школу, понимаешь? Куплю коробку конфет, цветы… Хотя нет, у нее у самой цветов целая клумба… Куплю ей конфет, может, еще что-нибудь в подарок, духи какие, она знаешь как обрадуется?!
Я подумала в эту минуту, что мой визит к маме Маше, по сути моей крестной, может быть последним, прощальным. Ведь рано или поздно меня все равно вычислят, найдут, арестуют и посадят за убийство. Маме Маше надо не конфеты дарить, а что-нибудь такое, что останется на память.
– Скатерть, – произнесла я вслух.
– Скатерть или покрывало, – поддержала меня Ева. Слыша ее голос, мне хотелось плакать от счастья, что я хотя бы сейчас не одна, что у меня есть такая добрая и умная подруга. Надолго ли?
Мы быстро собрались и поехали. Прямо рядом с домом в супермаркете купили красивое, в розах, покрывало, комплект итальянских зеленых полотенец с вышивкой, бутыль с оливковым маслом, коробку коллекционного английского чая, шоколад и… упаковку хорошего стирального порошка.
– Все функционально, разумно и по-женски, – так, к моей величайшей радости, оценила Ева наши покупки, и это вместо того, чтобы, как я предполагала, удивляться некоторым моим идеям относительно выбора подарков. Слушая ее, у меня от счастья кружилась голова. Ведь у меня теперь имелись деньги, которые я могла потратить на подарки тем, кого я любила, а таких было очень мало…
Мы погрузили все это в багажник такси и поехали в Клещевку – деревню, где жила мама Маша.
Глава 12
Не знала, что буду так нервничать, когда увижу знакомый палисадник с цветущими пышными пионами, голубые ворота, окна с веселыми белыми наличниками, расписанными синими тюльпанами, пыльный куст сирени и цветущий душистый жасмин… Валя называла ее мамой Машей, для меня же она была просто Машей, близкой подругой, моим поводырем по жизни, моей совестью… Маша знала обо мне многое и, как правильно заметила моя дочь, умела держать язык за зубами. Слушая, однако, Валентинины дичайшие легенды о себе, я не знала – плакать мне или смеяться?! Что за нелепые истории о матери-преступнице? О матери, по которой плачет тюрьма…
Думаю, и Маша, увидев нас вместе, испытала шок, хотя и была предупреждена о нашем визите задолго до этого дня. Она не разделяла моего желания войти в жизнь моей дочери путем обмана. Для того чтобы уломать ее быть моей соучастницей, мне потребовалось немало времени и сил. Маша – человек прямой, открытый, если не сказать ограниченный. Круглая, мягкая, как сдобная булка, с мелкими и невыразительными чертами лица, с негромким и тоже каким-то сдобным голосом, одевавшаяся во все светлое, в цветах, кружевах и щедро украшавшая себя бусами, брошками, сережками и браслетами из раскрашенных семян, орехов и ракушек, она всегда встречала меня, как и подобает человеку ее склада, с радостью на лице, однако последний раз приняла меня сдержанно, как если бы чувствовала, что приехала я к ней не просто повидаться, что у меня к ней не совсем обычное предложение. Она молча наблюдала, как я достаю из сумки подарки и раскладываю на столе – теплую розовую шаль, прекрасное издание ее любимого романа «Джен Эйр», кусок оранжевой и еще холодной, только что со льда, семги, коробку с бисквитами – и уже тогда начала нервничать.
– Послушай, что случилось? Что тебе от меня надо? Я же и так показала тебе дочь, ты обещала мне ее не тревожить… Оставь девочку в покое. Пусть она прокладывает себе дорогу самостоятельно, чтобы ей некого было потом упрекать…
– Тебе повезло, твоя мать оставила тебе этот дом с огородом и садом, а после отца тебе досталась квартира в городе, которую ты сдаешь за двести долларов, ты этим и живешь, а что есть у моей девочки?
– У нее есть молодость, здоровье и выбор. – Маша поджала губы. Глаза ее, маленькие, серые, не отрываясь смотрели на розовую шаль. На веранде было солнечно, на подоконниках стояли горшки с цветущей огненно-красной геранью и рододендронами, а прямо рядом с Машиными ногами, обутыми в уютные желтые тапочки, на оранжевом свежевыкрашенном полу разлегся огромный рыжий кот с черным противоблошиным ошейником. Он жмурился на солнце и принюхивался к рыбному запаху… – Хочешь все-таки, чтобы я познакомила вас, или сама?..
– Ты не поняла… – И я принялась разъяснять моей трудной подруге, каким образом я хочу познакомиться с моей дочерью.
– Ева, я понимаю, ты баба красивая, за собой следишь, да и природа тебя не обидела, морщин вон почти нет, кремами разными дорогими пользуешься – денег-то куры не клюют, но не думаю, что Валька поверит, будто тебе двадцать пять.
Я приблизила к ней свое лицо, зная, что при всем желании она все равно не отыщет на нем приметы тридцатитрехлетней женщины, с матовой кожей, безукоризненное, с нежным румянцем на щеках, и поняла, что Машка, моя ровесница, выглядевшая много старше своего возраста, завидует мне, и ей очень трудно это скрывать. Она злится на меня за то, что я, такая непутевая, безалаберная, легкомысленная особа, которая при моем-то образе жизни должна выглядеть как драная кошка, на самом деле смотрюсь лет на десять моложе, да и здоровье у меня – позавидовать можно…
Читать бесплатно другие книги:
