Принцип карате Корецкий Данил

У деда аж ум за разум зашел, но проверку все же сделал: взял те червонцы — и в сельпо, на почту, в сберкассу… Везде меняют без звука, никаких подозрении, дед и сам видел, что деньги от настоящих не отличаются, а теперь окончательно убедился…

Колпаков скрывал улыбку: он несколько раз слышал эту байку. Рассказывали ее по-разному — чаще с иронией в адрес темноты и глупости жадного старика, иногда — с плохо скрытым огорчением от того, что чудесная машинка оказалась обычной мошеннической залепухой. Уж не является ли игрушка Ильи Сергеевича попыткой компенсировать его собственное разочарование?

— …Раскопал он свои кубышки, корову продал, птицу — и ударили по рукам. Студенты, когда прощались, говорят: «Не спеши, дедусь, пусть стоит станок в захоронке, как понадобятся деньги — отпечатай, сколько нужно, а впрок не запасай от греха. Тебе и так на всю жизнь хватит!» — Илья Сергеевич невесело улыбнулся. — И точно б хватило — дед только на хлеб, соль, сахар да спички тратился… Но уж натура человеческая такова… Короче, решил он вначале свое вернуть, кубышки опять наполнить, чтоб спокойней было.

Заперся, все щели законопатил — и за работу! Станок трещит, звенит, лампочки мигают, и выбрасывает десятки одну за другой, деду аж в голову шибает… Он каждую осматривает, обнюхивает, с другими сравнивает — все без обмана!

Десять купюр напечатал, перетянул резинкой, еще десять — опять перетянул резинкой, еще десять — опять перетянул и в мешок бросает, здоровенный такой чувал приготовил…

Так бы и не остановился, пока его не набил, да по-другому обернулось…

— Дальше я знаю, — не сдержался Колпаков. — Отказала машинка, запас кончился. Ребята-то не изобретатели-специалисты, а обыкновенные мошенники. Сколько туда купюр зарядишь, столько назад и получишь. Старая байка! Только в чем тут мораль?

— А ты не спеши, милок. С таким концом эта история для дураков, я б ее и пересказывать не стал. А в жизни по-другому было, посложнее… Не выдержал дед волнений, какой-то сосудик крохотный в мозгу лопнул, тем для него все и кончилось… — Илья Сергеевич с сожалением повертел пустую стопку. — Если бы старикан выдержал испытание богатством, еще пару минут продержался — был бы живехонек… Вот тебе и мораль! — Рассказчик прищелкнул языком. — Правда, остаток дней чувствовал бы себя обманутым. А так наоборот — умер на верху блаженства… Что лучше?

— Вам, конечно, не деда жаль, а машинку сказочную?

— Почему так? — быстро глянул Илья Сергеевич.

— Раз взялись воссоздавать ее в детских игрушках…

Попутчик молчал.

— У каждого есть увлечение. У тебя — карате, у другого — автомобили, у третьего — женщины…

Он замялся. Выпитый коньяк оказал свое действие, но не снял барьера, запрещающего касаться определенной темы. Той самой, о которой Колпаков начал догадываться.

— Я вижу, вы увлекаетесь графикой, — он показал на блокнот. — В первую очередь официальной символикой.

Илья Сергеевич быстро прикрыл листок, но тут же отдернул руку.

— Верно, — он тяжело вздохнул. — У меня уникальное хобби! Ты вот давеча похвалился: вас-де, тренеров карате, двое на область…

— Да не хвалился, к слову пришлось…

— А таких мастеров, как я, было двое на всю страну! Ваську деревом придавило, остался я один! Признанный специалист: восемь лет дали да еще ссылка… Дали… Это только говорится так, на самом деле отобрали кусок жизни… Ну, ладно, приехали, хорошо, мать еще жива была, обустроился, художественным промыслом занялся: кукол расписываю, ложки всякие… Каждый день гости: то участковый, то опер из обэхаэс — здравствуйте, Илья Сергеевич, как живете-можете? Вежливые ребята, молодые, ученые — с ромбиками, глазами как рентгеном просвечивают: что, мол, старый сыч, у тебя на душе?

А у меня там — сказать страшно! Зуд нестерпимый, жжение: клише резать, бумагу готовить, краску смешивать…

Короче, к старому тянет. Не из корысти, зарабатываю — грех жаловаться, да с Севера привез сберкнижку солидную: восемь лет зарплату не тратил.

Да и раньше не для наживы этим занимался. Хотелось убедиться, что смогу самый тонкий, точный, защищенный рисунок повторить… И других убедить… Убедил. Дружки хвалили — мол, чистодел, лучше, чем Госбанк, работает, мне приятно такую исключительность осознавать, вот и рисовал потихоньку купюру за купюрой… Многие уничтожал, если чем-то не нравились, а стоящие работы отдавал приятелям, те тут же в магазин: водка, закуска — и понеслось веселье… Сам ни рубля не сбыл и наживы не искал.

Ну, ладно, получил свое, отбыл срок, выводы сделал, и вдруг это наваждение — опять рисовать хочется!

Написал в монетный двор, так, мол, и так, предлагаю свои услуги, имею опыт… Какой именно опыт — не уточнил, но там, видно, догадались, прислали ответ на машинке: вакантных мест не имеется.

А у меня руки чешутся, бессонница появилась, как-то ночью сел в кухне и на обычной бумаге простым карандашом рубль нарисовал, грубо, одним цветом, будто понарошку. Потом изорвал его, сжег обрывки и пепел — в унитаз. Полегчало, заснул.

Через неделю снова зуд, и карандаш не помогает — душа настоящей работы требует: с водяными знаками, защитной сеткой… А затеваться боюсь: вдруг зайдет Андрей Иванович или Петр Васильевич со своими рентгенами, попробуй объясни им…

Три дня мучился, пошел в милицию, записался к начальнику на прием, рассказал все, попросил разрешения для себя рисовать, без выноса из дома… Отказал. Говорит: рисуй что угодно, а деньги — Боже упаси. Статью знаешь? Знаю.

После этого милицейские гости стали ко мне по несколько раз в день заглядывать, беседы долгие задушевные вести, закон объяснять… Только я и сам все знаю — и про государственную монополию, и про экономическую базу, но от знаний тех мне не легче…

Хотел к врачам обратиться, может, болезнь у меня такая, вроде клептомании — неудержимой тяги к кражам, но побоялся — вдруг упекут в дурдом. Сам достал книжку, прочел: про страсть к подделке денег ничего нет.

Так бы и пропал: или с ума сошел, или в тюрьму угодил, да решил для детей игрушку сделать, занялся — и все прошло…

Илья Сергеевич вырвал из блокнота лист с четкими, казалось, чуть выпуклыми рисунками и разорвал на мелкие кусочки.

— Почти прошло.

На всякий случай он разорвал и следующий, чистый лист, на котором могло отпечататься изображение. Очевидно, предусмотрительность тоже была чертой его характера.

Когда утром Колпаков проснулся, попутчик успел побриться и задумчиво смотрел в окно. Он был неразговорчив и явно жалел о вчерашней откровенности.

На первой крупной станции Илья Сергеевич сбегал за газетами и отгородился бумажной ширмой.

Колпаков решил, что остаток пути пройдет в молчании, и тоже углубился в рукопись.

— Ну вот, и до вашего брата добрались! — оторвал его от дела радостный возглас попутчика. — Новый указ «Об ответственности за незаконное обучение карате»!

Колпаков почти выхватил торжественно протянутую газету, впился взглядом в строгие черные строчки, торопясь, пробежал, ухватывая смысл, потом прочел еще раз, медленно и основательно.

За нарушение установленных правил открытия секций спортивного карате или набора в них граждан, обучение в секциях приемам, запрещенным спортивными правилами, а также самовольное обучение приемам карате устанавливается административная ответственность в виде штрафа до пятидесяти рублей.

За повторное нарушение наступает уголовная ответственность — лишение свободы на срок до двух лет, а если незаконные действия связаны с получением материальной выгоды в значительных размерах — наказание усиливается до пяти лет с конфискацией имущества.

Колпаков похолодел. Снова ворохнулось чувство, испытанное во время суда над Пинкиным: что сейчас войдут милиционеры и арестуют его.

«Что же делать? — закрутилась карусель беспомощных мыслей. — Возвращаться домой нельзя… Бежать, скрываться?»

Он представил себя с поднятым воротником, избегающим в вокзальной толчее бдительных взглядов милиционеров, свое фото на стенде «Их разыскивает милиция», голодную и холодную жизнь в какой-то горной пещере, и к горлу подкатила тошнота…

До сознания слабо доходили слова попутчика, и хотя он их не расслышал, но понял смысл — успокаивающий, перечеркивающий жуткие, созданные чрезмерно развитой фантазией картины, и мгновенно переключился на опытного, искушенного в подобных делах Илью Сергеевича.

— Я же тебе говорю, закон обратной силы не имеет, за прошлые грехи ничего не будет, только новых не совершай…

Господи, неужели все так просто? И не надо бежать, скрываться, его не будут искать суровые стремительные люди с лицом оперуполномоченного Крылова, и не маячит впереди скамья подсудимых, похожая на ту, где сидел Пинкин… И всего-то надо — не делать больше того, что он делал несколько лет, вовсе не представляя возможности столь ужасных последствий…

— Да я и так давно бросил…

Мысленно он выкрикнул так громко, что и вслух произнес эти слова. Пришло физически ощущаемое облегчение, и он, как после нокдауна, откинулся на пружинящую спинку комфортабельного дивана, — Ну и хорошо, — участливо говорил попутчик, заглядывая в глаза, — и успокойся, а то побелел, я думал, сознание теряешь…

Добрейший и благороднейший человек Илья Сергеевич, спаситель, если бы не он — неизвестно, что могло произойти…

Волна теплых чувств захлестнула Колпакова, захотелось сказать что-то доброе, хорошее успокоившему его человеку.

И Илья Сергеевич располагающе улыбнулся, возникший между ними холодок отчуждения исчез, наоборот, что-то изменилось настолько, что они одновременно испытывали друг к другу взаимную симпатию и приязнь.

Колпаков перевел дух, сходил умыться, постоял в коридоре у открытого окна и, окончательно успокоившись, снова, уже отстранение, перечитал указ.

«Да, все лазейки закрыты. Конец „контактникам“, да и вообще всем „подпольным“ секциям, конец доморощенным сенсеям…»

— Вот видишь, я же говорил, — журчал Илья Сергеевич. — Это только первый шаг, скоро вообще вашу лавочку прикроют. Послушай меня и держись от карате подальше. Если распирает — прыгай и ногами маши дома, только без шума. У тебя же ни инструментов, ни бумаги, ни краски, если кричать не будешь — никто не засечет.

Тон у попутчика стал другим — сочувственным и доверительным, и Колпаков вдруг понял, что изменилось, что объединяет их, столь разных на первый взгляд людей.

Поезд прибывал к Курскому вокзалу Москвы. Илья Сергеевич деловито собрал вещи, привел себя в порядок, почти одинаковыми движениями они поправили галстуки, тщательно причесались перед зеркалом. Аккуратные, солидные мужчины, прибывшие в столицу по своим достаточно важным делам.

Но объединяло их не это. Оба были бывшими преступниками. Осознание столь страшного факта как громом поразило Колпакова. Он попрощался с попутчиком в коридоре, быстро прошел в тамбур и вышел на перрон. Поскольку руки у обоих были заняты, прощального рукопожатия удалось избежать. Но дела это не меняло.

Приятель Писаревского оказался полной противоположностью астматическому толстяку. Вальяжный, сановитый, он хотя и подобрался вплотную к пенсионному возрасту, но сохранил хорошую форму. Очевидно, гимнастика по утрам, бег трусцой, диета. Впрочем, судя по красным прожилкам на носу и щеках, диета нередко нарушалась.

Принял он Колпакова хорошо, сразу проявив способность на лету хватать суть вопросов и мгновенно их решать.

— Давайте вашу документацию. — Он протянул руку за папкой. Затем нажал клавишу селектора и вызвал начальника экспериментального цеха. — Вам придется пожить у нас пару недель. — Снова щелкнула клавиша, И прозвучало распоряжение предоставить командированному на завод специалисту отдельную комнату в общежитии. — С вашим участием внедрение пройдет быстрее.

Колпакова что-то смущало.

— Но вдруг мои разработки вам не подойдут?

— Обязательно подойдут! — Уверенный бас гулко раскатился по просторному, со вкусом оборудованному кабинету. — Об этом не думайте, пусть у Клепикова голова болит. А вот и он!

В двойную дверь вошел маленький юркий мужичок с плутоватым выражением лица, бесшумно приблизился к широкому полированному столу и выжидающе замер.

— Результаты научных исследований товарища Колпакова… — Хозяин кабинета значительным жестом подал вошедшему папку. — …Выделите трех практикантов и Веру Сергеевну, пусть сегодня к концу дня изучат и дадут предложения по форме внедрения. В семнадцать тридцать доложите. Вопросы?

— Все ясно.

Клепиков понимающе покивал.

— Тогда подождите товарища в приемной.

— Вот так! — подмигнул главный, когда они остались одни. — Фирма веников не вяжет. У нас все по высшему разряду, никакой халтуры. Кстати, пока не забыл…

Колпаков улыбнулся про себя: собеседник не был похож на человека, который что-нибудь забывает…

— Писаревский говорил, что вы большой специалист в карате. А я читал, что оно продлевает молодость, мобилизует резервы организма и вообще… Позанимайтесь со мной эти дни? Чтобы я мог потом самостоятельно продолжать…

Теперь ему стало не до улыбок, даже мысленных… Указ многое изменил, и просьба такого характера уже не выглядела простой и невинной, как раньше. Но отказывать было нельзя, по крайней мере напрямую.

— Я научу основному: сосредоточению и дыханию. Освоив это, вы сохраните бодрость до глубокой старости.

— Отлично! Я пришлю за вами шофера!

Встреча продолжалась не более пятнадцати минут, но расставались они довольные друг другом.

Колпакова поселили в директорской комнате общежития, не уступающей по комфорту гостиничному люксу. Впрочем, вода и здесь текла еле-еле, плохой напор преследовал его как какой-то рок.

Утром он пошел на завод, но в его вмешательстве не было ни малейшей необходимости: дело продвигалось на удивление быстро. Три практиканта и сотрудница экспериментального цеха — симпатичная Верунчик — умело орудовали паяльниками. Колпаков с удовольствием вдыхал пряный запах канифоли, нагретого металла и смотрел, как блестящие капли припоя соединяют проводники с катушками индуктивности, конденсаторами, резисторами. Ему было приятно видеть возрождение своего детища, энтузиазм практикантов щекотал самолюбие, только огорчала раздражительность Веры Сергеевны, которая держалась так, будто по его глупому капризу выполняет совершенно ненужную работу. Очевидно, у нее что-то не ладилось в личной жизни — такое случается и у красивых женщин. Впрочем, делу это не мешало, а остальное Колпакова не касалось. Через пару дней схему собрали, опробовали, и вскоре усилительные блоки бытовых радиоприборов поступали из сборочного цеха прямо на новый участок, где подвергались проверке и регулировке по методике Колпакова и на его установке.

Смышленый, чем-то напоминающий Васю Савчука студент вел подробный отчет об испытаниях, фотографировал, перерисовывал схемы — Клепиков пообещал засчитать ему эту работу как результат преддипломной практики.

Гордый Колпаков довольно наблюдал за изменениями, иногда сам садился к прибору, потом однообразный ритм утомлял, и с обеда он уходил бродить по городу.

Вечером расторопный, как все окружавшие главного инженера сотрудники, водитель вез Колпакова за город. Дача была возведена умно, без бьющих в глаза излишеств, хотя внутри имелось все необходимое и многое сверх того. Предусмотрительный хозяин в отечественном спортивном костюме посвойски встречал Колпакова, они занимались дыханием и медитацией. Иногда хозяин просил показать какой-нибудь удар, но Колпаков под благовидным предлогом уклонялся, а то, что пришлось-таки изобразить, уступая нажиму, не имело никакого отношения к карате. Потом они парились в истопленной водителем баньке, отбиваясь от комаров, ужинали за им же сервированным столом, и Колпаков, нащупавший слабую струну главного инженера, пичкал его легендами карате, которые тот слушал с нескрываемым интересом, осаживая водителя, утверждавшего, что монтировка в умелых руках надежней любого приема.

Несколько раз Колпаков заходил на тренировки к ребятам, с которыми познакомился во время учебных сборов. Там оживленно обсуждали указ, спорили: одни считали, что он перекроет все лазейки нечистоплотным людям, греющим руки на карате, другие, настроенные скептически, утверждали, что беспорядки проникли всюду, даже в Союзную федерацию, шепотом поминали зовущую к преодолению трудностей фамилию — теперь, мол, порядка не навести!

Две недели пролетели быстро. В последний день Колпаков с удовольствием полистал отчет о внедрении: обоснование, приказ об организации нового участка, технические и технологические схемы, справка об экономическом эффекте.

Наглядность документу придавали фотографии: монтажная схема установки, она же в сборе, она же в работе. Особо впечатлял снимок колпаковского метода в действии: Верунчик и практиканты в белых халатах и шапочках сосредоточенно проверяли усилительные блоки.

Колпаков снова ощутил гордость за результаты своего труда. Значит, не такая уж сырая его диссертация, как представляется некоторым!

Тепло распрощавшись с Верунчиком и студентами, он в радужном настроении направился к выходу из цеха. Впереди подсобный рабочий катил тележку с только что проверенными блоками.

— Куда их теперь? — добродушно спросил Колпаков, распираемый желанием похвастать, кто автор нового метода.

— Известно куда, — хмуро ответил худой прыщавый парень. — В цех контроля и регулировки.

Колпаков опешил.

— Их же уже отрегулировали!

— Не знаю, — раздраженно бросил рабочий. — Раньше вся продукция со сборки на регулировку шла по конвейеру, а теперь зачем-то завожу пятьдесят штук сюда, а уж потом на контроль…

Хвастать Колпакову расхотелось. Он зашел в крохотный кабинетах Клепикова и спросил пояснений.

— Как же иначе? — удивился тот. — Разве без проверки и регулировки ОТК продукцию пропустит?

— Чем же занимаются Вера Сергеевна и ребята?

— То же эксперименты, — снисходительно улыбнулся очевидной наивности вопроса начальник цеха. — А завод должен план выполнять и качество держать…

Главный инженер сказал то же самое, потом торжественно поздравил с успехом и, вытащив из красной с золотым теснением «на подпись» папки акт внедрения, жестом фокусника положил перед Колпаковым.

Геннадий повертел солидный, украшенный подписями и печатью бланк.

— Значит, это липа?

— Боже упаси! — ужаснулся главный инженер и стал чем-то похож на своего друга Писаревского. — Какая же липа, если создан участок, идет работа, все документы и фотографии соответствуют действительности! Вот посмотрите!

Он открыл свой экземпляр отчета, показал снимок: симпатичная девушка и старательные ребята работают на установке Колпакова.

— Разве это фотомонтаж?

Колпаков подумал, что у сидящего напротив вальяжного человека своеобразное представление о правде, но тут друг Писаревского устало, как артист, отыгравший трудную роль, бросил отчет на полированную столешницу и укоризненно глянул ему в глаза.

— Честно говоря, я вас не понимаю. Вы чем-то недовольны?

Взгляд был умным и испытующим.

— Да нет, это я так… Спасибо за помощь.

Колпаков спрятал в «дипломат» внушительный документ, напомнивший на миг Илью Сергеевича и его «детские рубли» с уточками. Нет, скорее иное…

— Это другой разговор. Я уж огорчился: думал, вы получили не то, что хотели… Счастливого пути, Писаревскому привет.

«А действительно, что я рассчитывал получить? — думал Колпаков, спускаясь по довольно узкой с крутыми ступенями лестнице. — Как тот жадный и темный дед — настоящие деньги из волшебного ящичка? Так не бывает: что положишь, то и возьмешь…»

Хорошее настроение улетучилось бесследно. Странно — ведь очередная цель достигнута.

Перед отъездом он зашел в спортивное издательство, где оставлял свою рукопись. Редактор отрицательно покачал головой.

— Нам это не подходит. Не думаю, что его примут где-нибудь в другом месте. Наш рецензент — автор нескольких книг по самбо, в том числе его боевым вариантам, сказал, что это инструкция по членовредительству, не больше. Я с ним полностью согласен.

По дороге на вокзал Колпаков швырнул пособие в топку асфальтового котла. В поезде он спал двенадцать часов кряду, а оставшееся время оцепенело смотрел в окно.

Переступив порог квартиры, Колпаков ошарашенно замер. Голые стены, пустые полки серванта, сиротливо лежащие у припорошенного пылью трюмо Ленины тапочки.

Эта деталь сразу сбила первую мысль, что их залили верхние соседи, и вторую — что их обворовали. Он открыл шкаф, одежды жены там не было: халатик, несколько платьев — и все. Прошел в комнату, кабинет, на кухню — искал прощальную записку, но ничего не обнаружил.

Сел на диван, машинально отметив, что такой финал семейной жизни его не очень удивляет. Лена не любила объяснений, не терпела сцен прощания. И знала наверняка, что он не будет спорить из-за имущества. Могла бы, конечно, написать о причинах своего решения. Впрочем, писать она тоже не любила.

А причины… Самому себе он мог признаться — Лена никогда его не любила. Вначале просто терпела, потом заинтересовалась экзотическими способностями и теми возможностями, которые они обещали, и, наконец, решила, что он — подходящая партия. Все было учтено, рассчитано, взвешено. Сухая математика и холодная логика стояли у колыбели их брака. Любовь… Смешно!

Правда, он иногда любил ее, и надо сказать, что она умело этим пользовалась. Колпаков вспомнил, с какой обыденностью она пустила его к себе в постель, не очень-то скрывая, что сделала это в благодарность за оказанную услугу… Да и потом сколько раз его коробила откровенно практичная направленность помыслов и поступков супруги…

Все силы в одну точку, чтобы добиться цели. Надо сказать, что она в совершенстве освоила этот принцип. И не только она… Все ее окружение — молодящиеся, «умеющие жить» приятельницы, считающая себя всемогущей Зверева, другие: Писаревский, его столичный приятель, искушенный Клепиков, который наверняка упразднит новый участок, едва успев доложить начальнику о выполнении распоряжения…

Все эти далекие от Системы люди использовали принцип, который посвященные считали откровением, и использовали умело, со знанием дела…

В замке повернулся ключ.

— Ты уже приехал, Генчик? А я спешила, ушла раньше… Где же ты?

Лена заглянула в кабинет. С улыбкой.

— Что же ты молчишь?

Подошла, поцеловала, села рядом, обняла… Что происходит?

— Жалко, не успела на вокзал… Как съездил?

Она отодвинулась, разглядывая мужа, нахмурилась, оживление исчезло.

— Неприятности?

— Где ковры, посуда, твои вещи? Что происходит в доме?

— Отнесла к маме. Тут знаешь какая поднялась паника: указ, конфискация… Я и убрала самое ценное. На всякий случай.

Лена снова улыбалась, она была довольна собой и ожидала похвалы — за предусмотрительность и самостоятельность. Клавдия ее непременно бы похвалила.

«Мужья приходят и уходят, а вещи остаются», — мрачно подумал Колпаков.

— Я думал, ты меня бросила.

— Бросила? Ну, ты даешь! Ну, придумал!

Жена хохотала от души, и Колпаков, чувствующий, как спадает владевшее им напряжение, не мог понять, что же он сказал такого смешного.

На следующий день Колпаков встретился с Окладовым, тот рассказал о событиях, происшедших за время его отсутствия.

— Того парня, что совершил убийство в Зеленом парке, поймали! Оказался ничейный — из «дикой» секции. Поспорили с приятелями насчет эффективности низкой стойки, убивать не хотел, говорит — случайно получилось…

«Так я сразу Крылову и сказал», — подумал Колпаков.

— …Шум в городе поднялся, пошли письма во все инстанции, чтобы карате вообще запретить, — с горечью говорил Окладов. — Ну, разве можно по одному случаю судить?

— Там один случай, здесь один — много всего их набирается…

Окладов глянул удивленно: Колпаков первый раз не соглашался с ним в этом вопросе.

— Да, Рогов умер…

— Как?!

— Несчастный случай: забыл закрыть газ…

Собственно, Колпаков подсознательно ожидал чего-то подобного, но мрачное известие сильно испортило настроение. Нужно было поговорить с ним по душам, остановить. Не у ларька приема посуды, тогда было уже поздно. А вот после встречи на набережной или еще раньше, когда он только пошел в разнос. Не помогло бы? Но ведь ты привык добиваться поставленных целей! Да нет, бесполезно. Не тот Рогов человек, чтобы слушать чьи-то советы. Он сам выбрал путь и прошел его до конца.

— Ты что, отключился? — Окладов ткнул его пальцем в грудь.

— Давай, излагай дальше.

— После указа «дикари» присмирели, многие группы распались. «Сенсеи» напуганы, Гришка Габаев даже вещи к родителям перевез, потом к адвокату сбегал, немного успокоился…

В памяти что-то шевельнулось. Лена не читает газет, в ее окружении указ обсуждаться не мог, откуда же у нее такая осведомленность по части конфискации? И почему действия один к одному совпадают с Гришкиными?

— Ты меня не слушаешь?

— Нет-нет, говори…

— По-моему, Гришка придумал что-то новое. Секции свои распустил, но все время крутит какие-то дела с «дикарями», домой к нему ходят…

— Может, на дому тренируются?

— По десять-пятнадцать человек? Нет, здесь что-то другое.

Загадка Габаева очень интересовала и Вову Кулакова. Бизнес на карате переживал кризис. Угроза реальной ответственности заставила многих подпольных «сенсеев» бросить ремесло. Плохо было с залами. А главное — уменьшилось число олухов, строящих иллюзии насчет легкого овладения секретами непобедимости. Оказалось, что никакого таинственного «ключа карате» не существует — есть изнурительные нагрузки, болезненные растяжки, еще более болезненные укрепления ударных поверхностей, словом, обычные будни, как в любом виде спорта.

Искатели «секрета» пасовали перед чередой тяжелых, до пота и крови в буквальном смысле, тренировок, сопутствующими им травмами и другими неприятностями, невидимыми из зрительного зала во время эффектных выступлений.

Разочаровавшиеся щедро делились со своими друзьями и знакомыми, демонстрировали вывихи, ушибы, переломы. А поскольку рекламировать карате прекратили, негативная информация ничем не уравновешивалась и расходилась широкими кругами. Ажиотаж начинал спадать.

А вокруг Гришки Габаева по-прежнему кипела тайная жизнь, поговаривали, что число учеников у него даже увеличилось. Это не давало Кулакову покоя. И он решил подослать к конкуренту шпиона.

Юркого Витьку Быкова по прозвищу Шнырь знал, как он сам любил утверждать, почти весь город.

И действительно, круг его знакомств был столь же широк, сколь и специфичен: по мелочи мошенничал на скачках, поддерживал отношения с фарцовщиками и спекулянтами, водился с приблатненной мелкотой. Отношения с законом у него были напряженными: имел приводы в милицию, капитана Крылова обегал за версту, несколько раз вскользь проходил по уголовным делам, но посчастливилось остаться свидетелем.

Кулаков познакомился с Быковым недавно при драматических для последнего обстоятельствах. Подошедший к Шнырю парень с безжалостными глазами искал верняк, прямой выход на конюшню ипподрома. И не был похож на человека, позволяющего безнаказанно себя облапошить. Но Шнырь распознал в незнакомце чужака, залетного, и рискнул всучить лиловые метки. Когда тот пошел в кассу, Шнырь направился к выходу, но два безразлично стоящих в стороне бывалых мужика заступили дорогу. Шнырь понял, что влип по-серьезному. При нем имелось четыреста рублей, но он не был уверен, что удастся отделаться только деньгами. И точно, не успели объявить результат заезда, как у него вывернули карманы, а затем молча повели в безлюдный угол ипподрома, по дороге кто-то оттолкнул Кулакова, которого не волновало здоровье Шныря и состояние общественного порядка в районе скачек, но не понравилось такое отношение к своей персоне. С этого и началось. Через несколько минут двое «бывалых» слабо копошились на заплеванном асфальте, а третий неподвижно скрючился под штакетником. Вспотевший Шнырь, оглядываясь, побежал за своим избавителем и с этого момента был готов как собака выполнять его распоряжения. Шныря-то и решил Кулаков использовать в своей игре.

Витька знал многих из окружения Габаева. Несколько дней он терся среди них, выпивал, слушал и рассказывал похабные анекдоты, ходил в бар и на танцы. Времяпрепровождение было привычным, необременительным, и он почти забыл о своей тайной миссии.

Однажды вечером ему предложили посмотреть видик, и, заплатив червонец, он оказался в квартире Габаева, где забылся перед цветным экраном, на котором виртуозно владеющий карате герой («Брюс Ли!» — восторженно выдыхали соседи) проникал в тайну населенного отпетыми негодяями острова Дракон.

Негодяи тоже прекрасно владели карате, да и друзья Брюса Ли имели подготовку не ниже черного пояса, весь фильм состоял из поединков, пыток и расправ, а звуковой фон составляли боевые выкрики, крики боли да хруст костей. В финале герой схватился с главным злодеем, у которого правая рука была металлической и всегда обеспечивала победу. Но на этот раз стальная ладонь не помогла, злодей сменил ее на «тигровую лапу», а затем на ужасного вида кисть с длинными ножевыми лезвиями вместо пальцев. Все напрасно: могучим ударом Брюс Ли сразил негодяя, тот напоролся на свое же копье и, как жук в коллекции, повис на вращающейся зеркальной двери. А на остров уже садились полицейские вертолеты.

Потрясенный увиденным Шнырь не сразу сообразил, что именно это экзотическое зрелище и интересует Кулакова, но уже в следующую минуту почувствовал себя хладнокровным суперагентом, проникшим в тайну Дракона. Выразив желание посмотреть что-нибудь похожее, он узнал, что скоро ожидается поступление двух новых фильмов. Вошедший во вкус тайного сыска, Шнырь перетряхнул свои связи, нашел фарцовщиков, начинающих специализироваться на видеобизнесе, и вывалил перед Кулаковым целый ворох полезной информации.

А тот не мешкая перехватил предназначенные Габаеву кассеты, купил подержанный видеомагнитофон и открыл собственный подпольный кинотеатр.

Конкуренция диких сенсеев приобретала иные формы. Но Колпаков об этом еще не знал.

Простоявшая две недели на стоянке машина долго не хотела заводиться, мнения мгновенно собравшихся добровольных экспертов разошлись, как обычно: кто говорил про севший аккумулятор, кто — про неисправность системы зажигания, третьи горячо убеждали, будто причина в карбюраторе.

Кончилось тем, что его завели с буксира и давно откладываемое посещение техстанции превратилось в неотложное дело.

Подъехав к институту, Колпаков испытал чувство, будто не был здесь целую вечность.

Гончаров оказался на месте, они поздоровались доброжелательно, но официально, дружеские отношения остались в прошлом.

— Как съездили, Геннадий Валентинович?

— На мой взгляд, неплохо, Вениамин Борисович. Может быть, правда, руководство кафедры даст полученным результатам другую оценку…

Колпаков положил перед заведующим папку с документами.

— Солидно! — улыбнулся Гончаров и начал быстро, но внимательно читать лист за листом. — Поразительно! Даже организован опытный участок, изменена технологическая схема… Предполагаемый экономический эффект… Ого!

Он поднял голову, глаза оживленно блестели — Веня оставался неисправимым энтузиастом.

— Блестяще! Как тебе удалось пробить такой вопрос? — Он снова перешел на неофициальный, дружеский тон. Колпаков скромно пожал плечами. — Обычно привычка, инерция, где-то рутина создают непрошибаемую стену! Хотя ты у нас специалист по сокрушению препятствий! Как это: все силы в одну точку с максимальной скоростью?

Первый раз Гончаров говорил об основном принципе карате без иронии.

Колпаков снова сделал неопределенный жест.

— Рад за тебя, старик! Немногим удается столь наглядно доказать полезность и ценность своей работы!

Гончаров обошел стол, сел рядом и обнял Колпакова за плечи.

— Очевидно, мы слишком строго оценивали диссертацию, хотя это в первую очередь моя вина… Видно, постарел: вот и появляются академические амбиции…

Колпакову стало стыдно. Лучше бы шеф сухо отметил весомость достигнутого и вежливо распрощался. А эта явная радость…

— Блестящая апробация на практике, конечно, меняет дело. Но… — Гончаров огорченно отвел глаза. — Но есть проблема…

— Проблема? — насторожился Геннадий.

— Какой-то мерзавец позвонил Дронову и наговорил гадостей с три короба… Что-то про махинации в этом вашем… карате… — Последнее слово прозвучало как ругательство. — Якобы ты злоупотреблял, незаконно получал деньги…

Кровь ударила Колпакову в лицо, он почувствовал, как загорелись щеки.

«Гришка, сволочь, больше некому! Убью…»

— В это трудно поверить, нет, я вообще не верю, явная клевета, но ты же знаешь мнительность и щепетильность Ильи Михайловича!

«А может, Кулаков. Или Котов. Или еще ктонибудь из разоблаченных сенсеев… С кого спросить, с кем расквитаться?»

— Он сильно переживал, а потом сказал, что проверит и, если слухи хоть в чем-то подтвердятся, — откажется от научного руководства…

Колпаков слушал вполуха. «Не думал, что у меня столько врагов. Даже не врагов, просто недоброжелателей… Найду — покалечу… Хотя разве в них дело?»

— Я буду еще разговаривать с Дроновым, и ты сам объяснись с ним. В конце концов недоразумение разъяснится.

«Что я объясню старику? И что разъяснится?» — заторможенно думал Колпаков, спускаясь по лестнице.

Недоразумение… Только в том, что все не выплыло раньше. Дело не в недругах — в том, что им есть о чем рассказать…

Ему показалось символичным, что не первый раз тягостные размышления приходят во время спуска по лестнице. «Не начался ли у тебя, дружок, путь вниз?»

И всплыл в памяти длинный крутой спуск на трассе, ведущей к дому, внезапно вспыхивающие запрещающие тревожные красные сигналы: стоп, стоп, стоп…

В институтском сквере он посидел на жесткой, с облупившейся краской скамейке, проделал комплекс дыхательных упражнений, на несколько минут ушел в себя, отрешившись от всех неприятностей, сложностей и острых углов окружающей жизни.

Немного помогло, хотя обычная бодрость не появилась. Апатия, душевная вялость, пассивность… Не хотелось ничем заниматься, ни о чем думать. Подошел к машине, сел за руль, размышляя, куда ехать. Некуда.

Привычно повернул ключ зажигания раз, другой, двигатель запустился с третьего. Вспомнил, появилась цель и дело, в котором ему самому не надо было участвовать, только смотреть, если есть желание.

У ворот станции техобслуживания вытянулась вереница машин, пришлось зайти, отыскать Хомутова, тот небрежно взял ключи и загнал «шестерку» Колпакова через служебный проезд.

— Напиши, что делать, сенсей, а то голова кругом идет. Совсем замотали!