Ни о чем не жалею Стил Даниэла

— А теперь? Что ты скажешь теперь? — спросила настоятельница, не вынимая рук из рукавов. В саду сгущались теплые летние сумерки, в воздухе плыл легкий запах листвы, а в просветах между деревьями толклась мошкара. «Этот вечер Габриэла запомнит на всю жизнь», — пронеслось в голове у настоятельницы.

— Я… я хочу стать послушницей. Я решила… — взволнованно произнесла Габриэла и устремила на настоятельницу взгляд своих голубых глаз, которые казались почти черными в полумраке. — Вы… вы мне позволите?

Ее взгляд выражал полную покорность, полное самоотречение и готовность посвятить свою жизнь богу и ордену — сестрам, которые дали ей все: любовь, безопасность, свободу.

— Я не могу разрешить или запретить тебе что-либо, — ответила ей матушка Григория. — Этот вопрос могут решить только двое: ты и бор. В моих силах только помочь тебе, но не больше. Но скажу тебе правду: я надеялась, что ты придешь к этому решению. Вот уже два года я наблюдаю твои сомнения и колебания. Я всегда верила, что в конце концов ты сможешь это сделать.

— Вы… знали? — удивилась Габриэла, и настоятельница тепло улыбнулась ей.

— Да, — кивнула она. — Я поняла это гораздо раньше, чем ты.

— Почему же вы ничего мне не сказали?! — воскликнула Габриэла и тотчас же смутилась. — Простите, матушка. Я… я хотела спросить, что вы об этом думаете теперь?

Она спрашивала ее не как свою наставницу, не как своего самого близкого человека, а как настоятельницу монастыря, в который она хотела поступить уже в качестве послушницы-новициантки.

— Ну что ж. — Матушка Григория сдержанно улыбнулась в темноте. — В августе мы собираем группу кандидаток, которые будут готовиться к новициату. Ты можешь стать одной из них.

Она остановилась и повернулась к Габриэле. Девушка порывисто обняла ее.

— Спасибо вам… Спасибо за все! — воскликнула она. — Вы даже не представляете себе, от чего вы меня спасли!

Если бы не вы, меня бы… Я бы, наверное, умерла!..

Даже сейчас она не решилась открыть истину.

— Я все знаю, милое мое дитя, — проговорила матушка Григория, чувствуя щекой горячие слезы девушки. — Я подозревала это с самого начала. Скажи… — Она немного поколебалась, но чисто человеческое любопытство все же взяло верх. — Скажи, ты все еще скучаешь по ним?..

Это был вопрос заботливой и любящей приемной матери, которая чуточку ревнует к настоящим, биологическим родителям, и Габриэла прекрасно все поняла.

И именно потому, что матушка Григория значила для нее больше, чем родная мать, ей даже в голову не пришло солгать.

— Иногда, — ответила она честно. — Иногда, но, понимаете… Я скучаю не по ним самим, а по тому, чем они могли бы для меня быть, но никогда не были. Порой я задумываюсь о том, где они сейчас, что делают, как сложились их жизни, есть ли , у них другие дети… Впрочем, это уже неважно. В августе у меня тоже будет своя семья.

Но это было важно, и они обе это знали. Габриэла лгала больше себе, чем женщине, которую она про себя называла «мамой» и которую любила больше самой жизни.

— У тебя всегда была семья, Габи, была с того самого дня, как ты приехала к нам, — сказала мать-настоятельница.

— Я знаю, — негромко ответила Габриэла и взяла матушку Григорию за руку. — Я знаю и… еще раз говорю вам спасибо.

Когда совсем стемнело, они вернулись в главное здание, и, идя по коридору рядом с настоятельницей, Габриэла чувствовала, как поет ее сердце. Она приняла важное решение, и на дуйте у нее было легко и свободно. Теперь Габриэла могла быть уверена, что ей никогда не придется покинуть монастырь, который стал ей домом, и сестер, заменивших ей семью. Она никогда больше не будет одна. И это было все, чего ей хотелось.

— Из тебя выйдет добрая сестра и хорошая монахиня, — сказала настоятельница, улыбаясь Габриэле.

— Я буду стараться, матушка, — ответила совершенно счастливая Габриэла. — Ведь я давно об этом мечтала.

Так, улыбаясь друг другу, они дошли до конца коридора и расстались. Матушка Григория пошла к себе, а Габриэла вернулась в свой маленький дортуар и уснула, чувствуя небывалый покой и гармонию в душе.

Когда на следующий день за ужином матушка Григория объявила остальным монахиням о решении Габриэлы, их радости не было конца. Все они обнимали и поздравляли Габриэлу, говоря, что иначе и быть не могло.

Все они знали — рано или поздно она станет одной из них. И Габриэла, раскрасневшись от смущения и счастья, радостно повторяла себе, что ничто, кроме разве самой смерти, уже не сможет лишить ее этой большой и дружной семьи, которую она неожиданно обрела в тот день, когда Элоиза привезла ее в монастырь.

Но после вечерних молитв Габриэла легла спать, и ей снова привиделся ее давнишний кошмар. Снова Элоиза гонялась за ней по всем комнатам их старого дома, снова свистел в воздухе желтый кожаный ремешок, снова в дверном проеме виднелось неподвижное и страдающее лицо отца. Габриэла кричала и плакала, ощущая на языке знакомый солоноватый привкус крови.

Да, все вернулось в один миг, словно и не было одиннадцати лет спокойной и мирной жизни. Все еще в полусне Габриэла сползла с подушки и попыталась свернуться клубком в изножье своей кровати. Это оказалось нелегко, и она чуть не упала. Лишь в последний момент она схватилась за железную спинку своей койки и, открыв глаза, увидела знакомые голые стены и выходящее в сад зарешеченное оконце, за которым темнело ночное небо.

Сев на кровати, Габриэла с трудом перевела дух. Она была в безопасности. Каким бы реальным ни казался ей этот навязчивый сон, монастырские стены, от которых тянуло приятной прохладой, были еще реальнее. Габриэла успокоилась. Единственное, что продолжало ее тревожить, это не разбудила ли она своими воплями полмонастыря.

Дверь спальни тихонько приоткрылась, и внутрь заглянула сестра Иоанна.

— Как дела, Габи? — шепотом спросила она. — Все и порядке? Может, подать тебе воды?

— Все в порядке. — Габриэла улыбнулась сквозь не высохшие еще слезы и покачала головой. — Нет, спасибо. не нужно воды. Мне только жаль, что я всех разбудила…

— Пустяки… — сказала сестра Иоанна. Она жила в соседней келье и успела привыкнуть к тому, что сон Габриэлы часто бывает беспокойным. Кошмары начали преследовать девочку чуть ли не с первого дня ее пребывания здесь.

Когда сестра Иоанна ушла, Габриэла легла на спину и стала смотреть в потолок. В монастыре, среди распятий и статуй Девы Марии, среди монахинь, которые так ее любили, демоны памяти не смогут причинить ей настоящий вред. Ободренная этой мыслью, Габриэла стала думать об отце, о матери. Ну почему, почему они не любили ее, как любят своих детей все нормальные родители?

Была ли она такой плохой, как говорила Элоиза, или все-таки нет? Кто был виноват — она, или мать, или все они? Они ли исковеркали ей жизнь, или это она отравила существование матери и оттолкнула отца?

Но даже сейчас Габриэла не могла ответить ни на один из этих вопросов.

Глава 8

В августе Габриэла присоединилась к группе молодых девушек, которые изъявили желание вступить в орден и проходили первый этап подготовки. Послушницами они считались чисто формально. Но их все равно переодели в длинные белые платья с синей полосой на подоле, которые им предстояло носить в течение года — до тех пор, пока они не станут новициантками. Новициат длился два года, после чего послушницы давали временный обет и вступали в период двухлетней монастырской подготовки. В конце ее их ждали вечный обет и окончательное пострижение.

Вся подготовка занимала пять лет — больше, чем учеба в университете, — но Габриэлу это не страшило. Стать монахиней было ее давнишней мечтой, и она была уверена, что ничто не помешает ей добиться своего.

Будущим послушницам часто поручали множество самых разных дел. Часто приходилось выполнять тяжелую, однообразную, а то и просто грязную работу. Габриэле все это было хорошо знакомо. Ни одно дело не могло вызвать в ней ни отвращения, ни протеста, ни показаться унизительным. Все послушания она исполняла старательно, чуть ли не с радостью. Руководительница группы кандидаток не раз говорила матушке Григории и наставнице новицианток сестре Иммакулате, что гордится Габриэлой.

Впрочем, Габриэла уже и не была Габриэлой. При вступлении в группу кандидаток ей дали имя Бернадетта.

Остальные девушки звали ее просто «сестра Берни».

Всего кандидаток было восемь. И все было бы славно, но одна из них постоянно пререкалась с Габриэлой, спорила и даже пыталась поссорить ее с другими девушками. Она постоянно жаловалась на Габриэлу наставнице группы и говорила, что считает ее излишне самоуверенной и заносчивой. Особенно ее задевало, что Габриэла была как родная всем монахиням и старшим послушницам. Наставница, вздохнув, объяснила юной скандалистке, что Габриэла прожила в монастыре большую часть своей жизни, так что немудрено ей чувствовать себя так свободно. Тогда немедленно последовало обвинение в суетном тщеславии: «своими глазами видела», как за неимением зеркала Габриэла любуется своим отражением в оконном стекле. По мнению молодой неофитки, сие было верхом легкомыслия.

— Быть может, сестра Берни просто о чем-то задумалась, — возразила ей наставница.

— О своей внешности, — мрачно буркнула кандидатка, которую звали сестра Анна. Сама она была не слишком хороша собой, и это не давало ей покоя. Прежде Анна жила в Вермонте и даже была помолвлена. Нашелся-таки молодой человек, обративший внимание на невзрачную, угловатую девушку со слегка угреватым лицом. Решение уйти в монастырь восемнадцатилетняя Анна (словно в насмешку носившая тогда имя Джульетта) приняла, когда за считанные дни до свадьбы жених разорвал помолвку. Наставница молодых послушниц часто задумывалась, выйдет ли из нее настоящая монахиня. На ее памяти было несколько случаев, когда поспешно принятое решение не приносило пользы.

Что касалось Габриэлы, то тут у сестры Эммануэль никаких сомнений не было. Весь монастырь был совершенно уверен, что Габриэла нашла свое истинное призвание.

Сама она была бесконечно счастлива и откровенно гордилась своим новым статусом. Ее рвение порой заставляло подтянуться тех монахинь, которые не всегда относились к своим обязанностям должным образом.

К Рождеству Габриэла приготовила всем подарок.

Еще летом она написала трогательную святочную историю о маленькой девочке, которая целый год, собирала в лесу хворост, чтобы Санта-Клаусу было чем отапливать свое холодное лапландское жилище. Габриэле потребовалось около полугода, чтобы перепечатать ее на стареньком монастырском «Ундервуде» и сделать двести маленьких книжечек в красочных обложках, для которых она использовала рождественские открытки. За завтраком в первый день Рождества каждая из монахинь нашла рядом со своей тарелкой одну такую книжечку.

— Опять она выпендривается!.. — Это восклицание сестры Анны прозвучало достаточно громко, чтобы его услышали все. Непримиримая противница Габриэлы, не прикоснувшись к завтраку, пулей вылетела из трапезной, на бегу швырнув подарок в мусорную корзину. Это был совсем не рождественский поступок. Габриэла огорчилась, но, не желая портить сестрам праздник, сделала вид, будто все в порядке.

После завтрака Габриэла все же пошла в комнату сестры Анны и попыталась поговорить с нею. Но сестра Анна была настроена весьма воинственно.

— Ты, должно быть, воображаешь, что раз тебя тут все знают, значит, ты чем-то лучше остальных кандидаток! — резко выкрикнула Анна. — Так вот, заруби себе на носу: ты ничем не лучше нас, и если бы ты так не выпендривалась и не старалась пустить всем пыль в глаза, ты была бы гораздо лучшей послушницей! Тебе не приходило в голову, что бог не любит тех, кто воображает о себе невесть что?..

Эти слова полетели прямо в лицо Габриэле. Она неожиданно подумала о том, что Анна поразительно похожа на ее собственную мать. Та тоже стремилась сделать Габриэле как можно больнее. Правда, Элоиза больше действовала кулаками или ремнем, однако ее ругательства и обвинения били не слабее палки. Слова сестры Анны врезались в сердце Габриэлы как нож.

Сдерживая слезы, она вышла, а вечером отправилась к матушке Григории, чтобы поговорить с ней С глазу на глаз.

— Быть может, сестра Анна права? — спросила она, вкратце рассказав настоятельнице суть дела. — Быть может, я действительно слишком задираю нос и важничаю перед другими? Ведь как легко не заметить собственной гордыни. Наверное…

Но матушка Григория не дала ей договорить. Она сразу поняла, в чем дело, и постаралась убедить Габриэлу, что сестра Анна попросту завидует ей.

Однако и после этого случая отношения между Габриэлой и молодой девушкой из Вермонта нисколько не улучшились. Сестра Анна как будто задалась целью всячески порочить Габриэлу при каждом удобном и неудобном случае. Она постоянно жаловалась на нее, делала ей замечания по каждому поводу, высмеивала ее промахи — как действительные, так и воображаемые, и вообще доставляла ей всевозможные неприятности. В конце концов Габриэла, не отличавшаяся избытком уверенности в своих силах, решила, что сестра Анна в чем-то должна быть права. Ну кто, в самом деле, станет возводить на нее напраслину? Да и с чего бы это? Габриэла снова начала сомневаться в том, что она достойна быть монахиней. К весне она была уже твердо уверена в том, что совершила страшную ошибку. Слава богу, сестра Анна вовремя открыла в ней страшные пороки, от которых она обязана избавиться прежде, чем ее примут в орден.

В том, как сестра Анна преследовала и изводила ее, было что-то до боли знакомое, однако Габриэла уже не способна была рассуждать здраво. Как когда-то давно, все ее помыслы сосредоточились на собственной вине и порочности. Дело дошло до того, что, стоя однажды на исповеди, она призналась священнику, что сомневается в том, в чем еще недавно была совершенно уверена, — в правильности выбранного пути.

— Что заставило тебя так подумать, сестра? — донесся из-за исповедальной решетки незнакомый голос, и Габриэла невольно вздрогнула. Это был не отец О'Брайан, которому она исповедовалась с самого детства, — это был кто-то другой. И, судя по голосу, священник был довольно молод.

Габриэла, быстро справившись с собой, сказала:

— Сестра Анна постоянно обвиняет меня в тщеславии, гордыне, празднословии и прочих грехах. Боюсь, она права. Как я смогу служить богу, если не исполняю его заповедей и не имею достаточно смирения и покорности? Мне кажется, святой отец, я начинаю ее ненавидеть!

Священник некоторое время озадаченно молчал, потом спросил на удивление мягким и участливым голосом, приходилось ли ей раньше ненавидеть кого-нибудь.

На этот раз Габриэла ответила без колебаний:

— Я ненавидела своих родителей.

— И ты исповедовалась в этом своем грехе? — снова спросил священник, на этот раз построже, и Габриэла невольно задумалась, сколько ему может быть лет.

— Да, много раз, — ответила она и рассказала, что на протяжении всего своего пребывания в монастыре исповедовалась в своей ненависти к матери отцу О'Брайану.

— Почему ты ненавидела их, сестра? — спросил молодой священник.

— Потому что они меня били, — просто ответила Габриэла.

Ее искренность и смирение так поразили священника, что он долго молчал. Он сразу почувствовал, что сестра Бернадетта — человек открытый, честный, немного наивный, и ему захотелось увидеть ее лицо. В этом монастыре он исповедовал всего во второй раз И, в отличие от отца О'Брайана и других, не знал истории Габриэлы. Ему было известно только то, что сестра Бернадетта — одна из новоначальных послушниц, которая еще только готовится к новициату.

— Собственно говоря, — поспешила объяснить Габриэла, удивленная и встревоженная его молчанием, — била меня только мать. Отец… он просто позволял ей проделывать со мной все, что угодно. Когда я выросла, я поняла, что он мог бы меня защитить, но не захотел или…

Словом, что-то ему мешало. И тогда я возненавидела и его тоже.

Она сказала это и сама, удивилась — еще никогда, ни на одной исповеди она не позволяла себе подобной откровенности. Габриэла совершенно не понимала, почему она это делает. Быть может, ей просто необходимо было облегчить душу, так долго изнемогавшую под тяжестью этой тайны. Каждый знает, что легче всего это происходит в разговоре с кем-то незнакомым. Да, Габриэла ненавидела мать, но она еще никогда никому не говорила — за что. Этот груз продолжал отягощать ее; в последнее же время прибавилось раздражение на сестру Анну, поколебавшую с таким трудом обретенное душевное спокойствие Габриэлы.

— А ты никогда не говорила родителям о том, какие чувства ты к ним испытываешь? — неожиданно спросил священник. Этот вопрос прозвучал очень странно. Габриэла вдруг подумала, что тот, кто исповедовал ее, не только выслушивал признания, но и старался исцелить ее раны.

— Я давно их не видела. Папа ушел из семьи, когда мне было девять, и больше я ничего о нем не знаю. А через год мама привезла меня сюда и бросила. Она тоже вышла замуж. Должно быть, она решила, что в ее новой жизни я буду ей только мешать. Так я и осталась в монастыре. В каком-то смысле в моей жизни это была едва ли не самая большая удача. Если бы мне пришлось вернуться к маме, я бы, наверное, умерла… Она бы забила меня до смерти.

— Понимаю… — донесся из-за решетки исповедальни негромкий шепот, и Габриэла невольно удивилась. Этот молодой священник воспринимал ее историю слишком близко к сердцу. И все же она решила рассказать ему все до конца, так как без этого ее исповедь была бы неполной.

— Сестра Анна напоминает мне мою мать, — сказала она. — И мне кажется, что именно поэтому я начинаю ее ненавидеть. Она все время придирается ко мне, говорит, какая я плохая… Моя мать делала то же самое, и я ей слишком долго верила.

— А сестре Анне ты веришь? — спросил священник.

Габриэла беспокойно пошевелилась. В исповедальне было темно и душно, к тому же от долгого стояния на коленях у нее заломило спину, однако она заставила себя не думать об этом. Почему-то ей казалось, что в эти минуты решается ее судьба.

— Ты веришь тому, что говорит о тебе сестра Анна? — повторил священник свой вопрос. — Ты веришь, что ты — действительно такая плохая, как она утверждает?

В его голосе звучало сочувствие и неподдельный, искренний интерес. Габриэла глубоко задумалась.

— Иногда, — ответила она наконец. — Я привыкла верить своей матери, и мне до сих пор иногда кажется, что она была права. Разве родители бросили бы меня, если бы я была нормальной, послушной девочкой? Должно быть, во мне глубоко жил какой-то порок, который они не смогли исправить и в конце концов отчаялись… Так я думала тогда, и так порой я думаю сейчас. Вы понимаете меня, святой отец? — с мольбой произнесла она. — Мне кажется, что во всем, что случилось, была моя вина, мой грех…

— Или их, — мягко возразил священник, и Габриэла попыталась представить, какое у него лицо. — Я уверен, сестра, что это была их вина. Возможно, то же самое верно и в отношении сестры Анны. Правда, я ее совсем не знаю, и все-таки… Возможно, она просто завидует тому, что тебе здесь так легко все дается, что тебя все любят. Ведь монахини любят тебя, сестра?

— Да, — честно ответила Габриэла и тотчас же спохватилась. — Я так думаю, — поправилась она и тут же спросила:

— Но как же все-таки мне быть с сестрой Анной?

Что мне делать, святой отец?

— Лучше всего сказать ей, чтобы она немедленно прекратила свои нападки. А если нет — пусть достает из чемодана свои боксерские перчатки. Когда я учился в семинарии, мне пришлось подобным же образом налаживать отношения с одним из однокурсников. У нас были, гм-гм… кое-какие разногласия принципиального характера. Я до сих пор думаю, что это был единственный выход.

— И что же случилось потом? — шепотом спросила Габриэла, с трудом сдерживая улыбку. Еще никогда исповедь не проходила так вольно, что ли. Хотя, конечно, вряд ли строгий монастырский устав мог одобрить такую свободу общения. Всему, знаете ли, есть пределы, но священник этот начинал ей нравиться — несмотря на очевидную молодость, он был мудр, имел сострадание к ближнему и, что совсем уж неожиданно, обладал изрядной долей юмора. — Вам помогла эта… дуэль?

— О да! — подтвердил священник. — Мой соперник поставил мне здоровенный фонарь под глазом и чуть не вышиб из меня дух. Как ни странно, после этого мы с ним подружились. Теперь брат Майкл работает с прокаженными в нашей миссии в Кении, и я получаю от него открытки с поздравлениями на каждое Рождество.

— Может быть, нам удастся отправить в Кению и сестру Анну, — пошутила Габриэла и сама себе удивилась.

Даже учась в колледже, она не позволяла себе разговаривать подобным образом ни с однокурсниками, ни, не дай бог, с профессорами. Сейчас же вся ее замкнутость куда-то исчезла, а от смущения не осталось и следа.

Священник с молодым голосом негромко засмеялся за решеткой.

— Почему бы тебе не предложить это самой сестре Анне? — осведомился он. — А пока она будет думать — прочти три хвалебных канона к Деве Марии и одно «Отче наш». Только от души… — добавил он серьезным тоном, и Габриэла снова почувствовала себя удивленной.

Другие священники обычно налагали куда более серьезные наказания.

— Вы уверены, что этого достаточно, святой отец? — робко спросила она.

— Ты недовольна, сестра моя? — ответил священник вопросом на вопрос, и в его голосе Габриэле снова почудилась улыбка.

— Я просто удивлена. С того самого дня, как я попала в этот монастырь, я еще ни разу не читала меньше десяти молитв к Деве Марии…

— Я знаю. Именно поэтому мне показалось, что тебе пора сделать небольшую передышку. Не будь так требовательна к себе, сестра, — постарайся на время забыть о своих неприятностях, словно их вовсе не существует, хорошо? Насколько я понял, это скорее ее грех, чем твой, — во всяком случае, так мне подсказывает мой внутренний голос. И еще: не путай сестру Анну со своей матерью — это два совершенно разных человека, да и ты, сестра, давно стала другой. Ты — взрослая, и никто не может мучить и преследовать тебя, кроме… тебя самой. Господь наш Иисус учил: «Люби ближнего своего как самого себя». Подумай об этом. В этой формуле, как и во всем Священном Писании, заключена неисчерпаемая мудрость.

— Спасибо вам, святой отец…

— Ступай с миром, сестра. — Этими словами священник отпустил ей грехи, и Габриэла, выйдя из исповедальни, уселась на самую дальнюю от алтаря скамью, чтобы в уединении прочесть назначенные молитвы.

Когда некоторое время спустя она ненадолго подняла голову, то увидела входившую в исповедальню сестру Анну. Она пробыла там довольно долго, а когда вышла, лицо у нее было красным, а глаза припухли, словно она плакала. При виде ее Габриэла расстроилась; она очень надеялась, что священник не будет излишне суров с сестрой Анной. Напрасно она так много ему рассказала.

И все же после исповеди она чувствовала себя намного спокойнее и увереннее. У нее словно камень с души свалился, а молитва к Деве Марии, которую — как ей и было сказано — она произнесла с большим чувством, еще более укрепила Габриэлу в мысли, что все образуется.

Прежде чем выйти из церкви, Габриэла остановилась, чтобы обменяться несколькими фразами с наставницей группы кандидаток сестрой Эммануэль. Она хотела просто пожелать ей спокойной ночи, однако та неожиданно заговорила с Габриэлой о здоровье одной из престарелых монахинь, которая в последнее время чувствовала себя все хуже и хуже. Разговор вышел длинный.

Исповедь успела закончиться, и церковь опустела. Потом в исповедальне вспыхнул свет, и Габриэла невольно повернулась в ту сторону. В следующий момент низенькая дверца отворилась, и вышел тот, кому она исповедовалась.

Его внешность поразила Габриэлу до глубины души.

Молодой священник — он действительно был молод, не старше тридцати — был настолько высок ростом, что Габриэла не без удивления подумала, как он только поместился в низкой и тесной исповедальне. Ей, во всяком случае, он показался настоящим гигантом. Не сразу она разобралась, что он не столько высок, сколько на редкость пропорционально сложен, а ширину его плеч не могла скрыть даже свободная, широкая сутана. Волосы у него были густыми, светло-желтыми, а глаза — почти такими же голубыми, как у самой Габриэлы.

Подняв голову, священник увидел Габриэлу и наставницу и улыбнулся им открытой, располагающей к себе улыбкой.

— Добрый вечер, сестры, — сказал он, вежливо кивая сначала старшей монахине, затем — Габриэле. — Какая у вас красивая церковь!

Сестра Эммануэль тоже улыбнулась. Все монахини обители Святого Матфея очень гордились своей церковью и следили за тем, чтобы она содержалась в образцовом порядке. Сама Габриэла провела немало часов, до блеска натирая воском резные деревянные украшения и скамьи. Дважды в месяц мать-настоятельница приходила сюда и тщательно все проверяла. Если обнаруживалась расшатавшаяся планка, трещина в каменной плите на полу, облупившаяся позолота или начавшая осыпаться побелка, то уже на следующий же день в церкви появлялись плотники, каменщики или маляры.

— Мы стараемся, чтобы она навевала одни только светлые мысли. И с божьей помощью нам это удается, — ответила сестра-наставница.

Габриэла опустила глаза, осознав, что неприлично таращится на молодого священника. В нем было что-то настолько притягательное, располагающее, что ей было очень трудно не смотреть на него. Чем-то — она даже сама не поняла чем — он напоминал ей родного отца, каким Габриэла его выдумала.

— Вы у нас в первый раз, святой отец? — поинтересовалась сестра Эммануэль.

— Во второй, сестра, — ответил тот. — Я замещаю отца О'Брайана. Он уехал в Рим по поручению архиепископа и будет некоторое время работать в Ватикане.

А меня зовут Джо Коннорс, отец Джо Коннорс.

— Как это интересно! — несколько непоследовательно воскликнула наставница, имея в виду, несомненно, ватиканскую командировку старого отца О'Брайана. Габриэла скромно промолчала.

— А вы, должно быть, одна из новоначальных послушниц? — спросил отец Коннорс, обращаясь непосредственно к ней, и Габриэла молча кивнула. Она боялась, что священник может узнать ее по голосу. Одновременно она пыталась представить себе этого великана с подбитым глазом. Получилось так смешно, что она чуть не фыркнула, но сдержалась.

— Это наша сестра Бернадетта, — с гордостью представила ее сестра-наставница. Она давно знала и любила Габриэлу, к тому же теперь молодая девушка была лучшей ее ученицей. Когда Габриэла решила вступить в орден, сестра Эммануэль радовалась этому едва ли не больше всех.

— Сестра Бернадетта живет в монастыре с десяти лет, добавила мать-наставница. — Сначала она была просто пансионеркой, а теперь решила поступить в орден. Мы очень гордимся ею.

— Вот как? — Отец Коннорс внимательно посмотрел на Габриэлу и протянул ей руку. — Рад познакомиться с вами, сестра.

Он тепло улыбнулся ей, и Габриэла, совладав со смущением, ответила ему такой же открытой улыбкой.

— Мне тоже очень приятно, святой отец. Боюсь только, сегодня мы слишком задержали вас.

Она сразу подумала, что отец Коннорс узнал ее. Однако он ничем не показал этого. Да и что он мог сказать?

«Ах, это вы так ненавидите сестру Анну?..» Это было совершенно невероятно, однако при мысли об этом Габриэла снова улыбнулась. Право, какое у нее сегодня легкомысленное настроение.

— Я люблю долгие исповеди, — признался отец Коннорс с чарующей улыбкой, которая, не будь он священником, могла бы завоевать ему сотни и сотни поклонниц. — Зато я налагаю короткие епитимьи, — добавил он и неожиданно подмигнул Габриэле. Она, покраснев до корней волос, поспешно опустила взгляд. Да, он точно знал, кто она такая, и от этого ей хотелось одновременно плакать от стыда и смеяться от радости.

— Я очень рада слышать это, — промолвила она наконец чуть слышно. — Ужасно часами стоять на коленях и класть сотни поклонов! Всем сразу видно, какая ты грешница… Короткие епитимьи нравятся мне гораздо больше.

— Я это учту, — кивнул отец Коннорс, бросая незаметный взгляд на часы. — Теперь я появлюсь у вас только через неделю — еду в Бостон по делам епископства. Следующую исповедь будут принимать отец Джордж и отец Иосиф.

— Счастливого пути, святой отец, — сказала сестра-наставница, и отец Коннорс, попрощавшись с обеими, быстро ушел.

— Какой приятный молодой человек, — заметила сестра Эммануэль, беря Габриэлу под руку и выходя с ней из церкви. — Признаться, я не знала, что отец О'Брайан собирается ехать в Рим. Вообще в последнее время я почти все новости узнаю последней — вы, девочки, доставляете мне слишком много хлопот. Впрочем, к тебе, Габи, это не относится. Если бы все были такими, как ты, то, наверное, должность наставницы была бы вовсе не нужна.

Потом они пожелали друг другу доброй ночи, и Габриэла отправилась к себе, от души надеясь, что сегодня она больше не увидит сестру Анну. Та частенько следила за ней, выжидая случая выпалить очередную нелепость.

Сейчас это было бы слишком тяжело.

К счастью, сестры Анны нигде не было, и Габриэла без помех добралась до своей комнаты.

Ее соседки по дортуару уже спали. К счастью, это были тихие и дружелюбные девушки. Ложась в постель, Габриэла мельком подумала о том, какой была бы ее жизнь, если бы ее поселили с сестрой Анной.

Но мысль эта исчезла так же быстро, как и появилась.

Габриэла вспомнила молодого священника, который исповедовал ее сегодня. Такой умный, добрый, внимательный. Мудр не по возрасту. И, если совсем честно, очень хорош собой. Габриэла тихо ахнула, подумав об этом.

В таком месте, в такое время — совершенно возмутительные мысли. Как бы там ни было, отец Джо Коннорс очень помог ей.

«Надо будет поговорить завтра с сестрой Анной, — подумала: Габриэла, борясь со сном. — Не может быть, чтобы после исповеди у Джо Анна не переменилась ко мне. Мы помиримся и, может быть, даже станем друзьями…»

В полудреме Габриэла и не заметила, что назвала святого отца по имени. Она знала только одно: впервые за много недель к ней вернулись прежнее хорошее настроение и спокойствие. И за это она должна была благодарить только одного человека, у которого были такие внимательные голубые глаза и такой мягкий, приятный баритон. Интересно, как в его устах прозвучали бы нежные признания?.. О боже!

Путая слова, знакомые чуть не с самого детства, Габриэла прочла про себя последнюю молитву и уснула крепким, спокойным сном. В эту ночь ни один кошмар не потревожил ее.

Среди ночи Габриэла, правда, проснулась, но не от того, что ей снова приснилась мать. Ее разбудило ощущение спокойного, безмятежного счастья, о котором она не смела даже мечтать. Сев на кровати, Габриэла посмотрела па спящих сестру Софию и сестру Петицию, и ее сердце сжалось от сладкой боли. Она поняла, как она любит монастырь, любит настоятельницу, сестер и все, что ее здесь окружает. У всех них были общие дела и общая цель, способные сделать счастливым каждого, кто решил посвятить им свою жизнь. Именно такого служения Габриэла, сама того не понимая, хотела всю жизнь, и вот теперь господь открыл ей ее истинное предназначение. До сегодняшней ночи она продолжала сомневаться в правильности своего же решения сделаться монахиней, теперь же это стадо единственным, ради чего Габриэла жила.

Под утро Габриэла снова заснула, но, перед тем как провалиться в сон, она успела еще раз с благодарностью подумать об отце Коннорсе. Он вернул ее на путь истинный. Габриэла порадовалась, что через неделю снова услышит и увидит его. Ей даже казалось, что молодой священник понимает ее гораздо лучше, чем престарелый отец О'Брайан. Что ж, быть может, это господь внял наконец ее молитвам и послал ей Джо…

И с мыслью о том, как удачно все складывается, Габриэла заснула окончательно и не просыпалась до тех пор, пока звон колоколов не поднял ее на утреннюю молитву благодатному Иисусу.

Глава 9

Остаток недели пролетел незаметно. Молодые кандидатки не покладая рук трудились от зари до зари. Габриэле этого казалось мало, и она решила дополнительно работать в саду. Она давно мечтала расширить посадки овощей, к тому же этот неспешный и однообразный труд очень способствовал размышлениям и молитвам. Вечером Габриэла по-прежнему пыталась писать, но, слишком уставая за день, сумела закончить только несколько коротких стихотворений и сказок. Работа над книгой, которую она давно задумала, совсем не шла. Надо сказать, что нападки сестры Анны внесли в жизнь Габриэлы сумятицу и тревогу. Несколько раз неугомонная послушница из Вермонта говорила ей прямо в лицо, что нечего, дескать, кичиться своим писательским мастерством, все равно у нее ничего не получится. Это, разумеется, были просто слова, глупые и завистливые, но странным образом они застряли в памяти и мешали Габриэле сосредоточиться. Не раз она в отчаянии отодвигала от себя исчерканные, смятые листки. Габриэла ничего не могла с собой поделать — она верила сестре Анне, которая обладала над ней какой-то гипнотической, почти сверхъестественной властью.

На самом деле, конечно, сестра Анна была здесь ни при чем. Любой человек, ведущий себя подобным образом, мог смутить Габриэлу. Настолько она сама не верила в свои силы и сомневалась в каждом написанном слове.

Кому это надо — читать ее рассказы? Нелепо даже называть это работой. Так — приятное времяпрепровождение, отдушина, сквозь которую она могла без страха смотреть на внешний мир.

Ничего удивительного, что злые слова сестры Анны легко нашли путь к сердцу Габриэлы.

В конце недели в монастырь снова приехал отец Коннорс. Он отслужил воскресную мессу и прошел в исповедальню, к которой тотчас же выстроилась очередь из монахинь и послушниц.

Габриэла встала в эту очередь одной из последних.

Она думала, что ей придется напоминать отцу Коннорсу о себе, однако он сразу узнал ее по голосу и поинтересовался, как идут дела. У него была очень свободная манера слушать исповедь. Габриэла подумала, что в его устах даже освященные веками католические формулы звучат по-человечески тепло. Впрочем, исповедь, кто бы ее ни вел, всегда приносила ей значительное облегчение. Только в исповедальне Габриэла чувствовала, что ей действительно прощаются все те ужасные грехи, о которых она боялась не только говорить, но и думать. И только после исповеди и святого причастия Габриэла не чувствовала себя неисправимой, насквозь порочной и безнадежной.

Отвечая на вопрос отца Коннорса, Габриэла сказала, что много молилась и их отношения с сестрой Анной стали несколько лучше. Потом она призналась еще в нескольких мелких грехах. Слишком многое казалось ей греховным, когда она думала о собственных поступках.

Коннорс, велев Габриэле пять раз прочесть «Отче наш…», отпустил ее с миром.

Габриэла думала, что на этом все и кончится, однако они неожиданно увиделись еще раз. Когда, прочтя положенные молитвы, она вместе с другими монахинями пришла завтракать в трапезную, то увидела там отца Коннорса, который сидел за столиком матушки Григории и пил кофе. Заметив ее, священник приветливо помахал Габриэле рукой, и она смущенно улыбнулась в ответ, снова подумав о том, как же он все-таки похож на ее отца.

Правда, отец Коннорс был намного выше и шире в плечах, однако в его жестах, в движениях и улыбке Габриэле чудилось что-то до боли знакомое.

Она долго раздумывала об этом странном сходстве, и поэтому замечание, которое отпустила в ее адрес сестра Анна, застало Габриэлу врасплох.

— Ты еще не рассказала сестре-наставнице об отце Коннорсе? — спросила та, когда после завтрака они с Габриэлой отправились работать в саду.

Габриэла удивленно вскинула на нее глаза.

— Об отце Коннорсе? — переспросила она. — А что я должна была рассказать о нем сестре Эммануэль?

— О нем и о себе, — ответила сестра Анна со злобным смешком. — Все заметили, как бесстыдно ты пялилась на него в прошлый раз после исповеди. А сегодня так просто в открытую флиртовала с ним в столовой.

В первое мгновение Габриэла решила, что сестра Анна шутит. Она не допускала и мысли, что все это может быть сказано серьезно. Да нет, сестра Анна, конечно, шутит, правда, несколько странновато. Габриэла махнула рукой и, рассмеявшись, продолжила пропалывать только что взошедший базилик.

Она уже почти забыла о сестре Анне, задумавшись за работой. Но та пристально смотрела на Габриэлу, так что она наконец почувствовала неприязненный взгляд.

— Но это действительно смешно, Анна! — воскликнула Габриэла, выпрямляясь.

— Ничего смешного, — сердито отрезала сестра Анна, на щеках которой пылали два алых пятна. — Я говорила совершенно серьезно. И если ты хочешь быть хорошей послушницей, ты должна сама рассказать об этом сестре Эммануэль.

— Не говори глупости, — Габриэла с трудом сдерживала растущее раздражение. Она уже почувствовала, Анна нашла новый предлог, чтобы изводить и мучить ее. Обычно этой злобной девице удавалось заставить Габриэлу почувствовать себя виноватой, хотя на самом деле та не совершала ничего предосудительного. Но сейчас Габриэла была абсолютно уверена в своей правоте.

— Я разговаривала с ним только на исповеди, — добавила она, стараясь смягчить прозвучавший в ее голосе гнев.

— Это ложь, и ты это прекрасно знаешь, — торжествующе уличила ее сестра Анна. Боже мой, да она была чуть ли не счастлива! Габриэла почти пожалела ее. Она знала, что жизнь обошлась с девушкой неласково. В монастырь ее привело горькое разочарование во всех и вся, и, судя по всему, раны были еще свежи.

— Ложь? — переспросила Габриэла.

— Да! — воскликнула Анна, и в голосе ее слышалось ликование. — Я сама видела, как он смотрел на тебя в трапезной. И если ты не расскажешь об этом сестре Эммануэль, я сделаю это за тебя.

Теперь уже Габриэла выпрямилась во весь рост и гневно нахмурилась.

— Не забывайся, сестра, — строго сказала она. — Ты говоришь не о ком-нибудь, а о священнике — о человеке, который посвятил себя богу и который приезжает к нам в монастырь, чтобы отслужить мессу и выслушать наши исповеди. Мысли твои греховны, и душа твоя погружена во мрак. Ты не имеешь права подвергать сомнению добродетель священника!

— Священника? Ха!.. Может быть, он и священник, но все равно мужчина, а не евнух. А все мужчины одинаковы, можешь мне поверить. Они думают только об одном…

Я-то знаю это лучше, чем ты, красотка.

Сестра Анна была прекрасно осведомлена о том, что Габриэла с самого детства жила в монастыре и вела поистине затворническую жизнь. А сестра Анна уже почти вступила в брак, да только жених за несколько дней до свадьбы сбежал с ее лучшей подругой. Иначе ей бы и в голову не пришло поступить в этот дурацкий монастырь.

Так что сестра Анна считала себя искушенной в вопросах секса.

— То, что ты говоришь и думаешь, просто… отвратительно! — возразила Габриэла. — Будь я на твоем месте, я бы скорее откусила себе язык, чем сказала что-то подобное о священнике. По-моему, это не мне, а тебе пора пойти к сестре Эммануэль и честно рассказать ей о том, какие гадости приходят тебе в голову. И я догадываюсь, что тебе скажет наша наставница. Она скажет, что тебе не хватает веры, сестра Анна. Веры, терпимости, целомудрия и… многих других вещей.

С этими словами Габриэла вернулась к работе. Она все еще была очень сердита и почти до самого полудня, пока обе девушки трудились в саду, не проронила ни слова. Незадолго до обеда сестра Анна ушла в трапезную, чтобы помочь накрывать столы, а Габриэла осталась в саду, чтобы закончить грядку.

Она очень старалась выбросить из головы слова сестры Анны, и в конце концов ей это удалось. Когда Габриэла вернулась в свою комнату, чтобы вымыть руки и прочесть полуденные молитвы, она была почти спокойна и к ней начинало возвращаться хорошее настроение.

"Не стоит сердиться на сестру Анну, — думала она. — Бедняжка все никак не может смириться с тем, что с ней случилось, вот и злится, выдумывает всякие глупости.

Разве можно говорить такое о Джо? Ведь он служит только богу и утешает нас от его имени. Как можно подозревать его в плотских страстях?"

Она не заметила, что снова — пусть только в мыслях — назвала отца Коннорса по имени. Габриэла была совершенно уверена, что не испытывает к нему ничего, кроме чувства благодарности и восхищения.

Остаток выходного дня прошел спокойно. Габриэла больше не сталкивалась ни с сестрой Анной, ни с отцом Коннорсом, который вскоре после завтрака уехал к себе в приход. Она не видела его и не думала о нем до следующих выходных, когда он снова приехал в монастырь, чтобы отслужить праздничную мессу по случаю Вербного воскресенья. По обычаю, после службы монахини завтракали в саду, и матушка Григория пригласила отца Коннорса присоединиться к трапезе.

Габриэла думала, что отец Коннорс сразу же уедет, но, когда после завтрака она гуляла в саду, все еще держа в руках освященную пальмовую ветвь, отец Коннорс неожиданно нагнал ее и пошел рядом.

— Добрый день, сестра Бернадетта, — приветливо поздоровался он. — Матушка Григория сказала мне, что всю эту неделю вы провели в трудах на благо господне.

Как я понял, вы пололи грядки и сажали помидоры, не так ли?

Габриэла посмотрела на него, но, не уловив в глазах ни тени насмешки, кивнула.

— Да, на благо господа и сестер. Мне хотелось, чтобы они почаще ели свежие овощи со своего огорода.

— Должно быть, у вас легкая рука, сестра, — сказал отец Коннорс, разглядывая длинные и ровные грядки, на которых зеленела густая помидорная рассада. — В наших широтах в это время года такое можно увидеть только в теплицах. Вы покупали рассаду?

— В основном, — смущенно улыбнулась Габриэла. Ей не хотелось говорить ему, что она все вырастила сама — в ящиках из-под чая и макарон, которые стояли в монастырской кухне у самого большого и светлого окна.

— Что ж, когда будете снимать урожай — пришлите немного помидоров в наш приют Святого Стефана. Наши ученики тоже будут рады овощам, которые вырастила одна скромная сестра из обители Святого Матфея.

В его голубых глазах запрыгали искорки смеха, и Габриэла покраснела.

— Кто вам рассказал?.. — прошептала она.

— Сестра Эммануэль. Она утверждает, что вы выращиваете самые лучшие овощи и что вашими стараниями монастырь скоро перейдет на полное самообеспечение по этой части.

Габриэла улыбнулась.

— Должно быть, за это меня и терпят в монастыре, — пошутила она, все еще испытывая некоторую неловкость.

— Я уверен, что тому есть и множество других причин, — мягко сказал отец Коннорс. Он приезжал в этот монастырь всего в четвертый или в пятый раз, однако — никого особенно не расспрашивая — он почти сразу понял, как сильно любят Габриэлу — или сестру Бернадетту — все монахини и послушницы. Ему было известно и то, что с того самого дня, как Габриэла попала в монастырь, настоятельница взяла ее под свое крыло, фактически заменив девочке родную мать. Габриэлу просто нельзя было не любить, и дело было не только в ее внешности. Эта девочка (а отец Коннорс легко различал в нынешнем облике Габриэлы ту маленькую и хрупкую девочку, какой она была десять или двенадцать лет назад) излучала какую-то особую благодать, и воздействие ее незримой ауры было неодолимо сильным. То, как она двигалась, как держалась, как говорила — негромко, опустив долу свои большие голубые глаза, — скорее пристало бы небесному ангелу, а не земному существу. Врожденное изящество Габриэлы, ее мягкость и душевная чуткость не могли не тронуть и самое черствое сердце.

И, кроме всего прочего, Габриэла была очень красивой девушкой. Сама она, впрочем, вряд ли отдавала себе в этом отчет, поскольку собственная внешность никогда ее не заботила, однако даже в простом платье послушницы она выглядела так, как большинство женщин могли только мечтать. Даже будучи священником, отец Коннорс не мог не оценить этого. Смотреть на Габриэлу было все равно что любоваться прекрасной картиной, статуей или любым другим великим произведением искусства, от которого невозможно отвести глаз. Ее внутренний свет невольно притягивал к себе взгляд, да так, что любому, кто один раз увидел ее, хотелось смотреть на нее без конца. Отец Коннорс тоже не был исключением. Он смотрел и смотрел на нее, и сила, которая наполняла Габриэлу изнутри и освещала ее лицо, казалась ему поистине божественной.

Между тем Габриэла провела его от помидорных грядок в ту часть сада, где росли посаженные ею же кусты клубники, смородины и даже два деревца карликовой вишни, которые только-только начинали цвести.

— Я могла бы посадить еще немного клубники специально для школы Святого Стефана, — смущаясь, сказала она. — Думаю, это еще не поздно сделать. Но даже если она не успеет созреть, мы все равно сможем поделиться с вами. В прошлом году у нас выросло столько ягод, что мы все просто объелись и еще несколько ящиков отправили в детскую больницу. В июле поспеет смородина.

Вот только малину я не успела пересадить к западной стене. В тени она плохо плодоносит.

Габриэла смущенно потупилась, почувствовав, что снова увлеклась. Этак отец Коннорс может подумать, будто она считает, что здесь все только на ней держится…

Отец Коннорс действительно улыбнулся. Но он просто вспомнил свое детство, прошедшее в Огайо.

— Когда я был мальчиком, я очень любил ежевику — она похожа на малину, только цвет у ягод черный и гораздо больше колючек. В приют я возвращался исцарапанный с ног до головы, как будто меня кошки драли, и все щеки у меня были в соке. — Он покачал головой. — Однажды я съел столько ежевики, что потом у меня целую неделю болел живот. Воспитатели говорили, это бог наказал меня за мою жадность. Впрочем, как только меня выпустили из лазарета, я снова начал совершать свои экспедиции в ежевичные дебри… Тогда мне казалось, что эта черная ягода стоит всех страданий.

Страницы: «« 23456789 »»

Читать бесплатно другие книги:

Название «Сукины дети» мог позволить себе, пожалуй, лишь Филатов. Его юмор, глубина, тонкость абсолю...
«В нашей пишущей стране пишут даже на стене. Вот и мне пришла охота быть со всеми наравне!» Так в шу...
Любящий муж, спокойная жизнь – все есть у молодой женщины Анны Шульгиной. Но ее счастье длится совсе...
Ищешь одно, а находишь совсем другое. В этом убеждаются две предприимчивых сестры, отправившиеся в с...
Обидно стать соучастницей собственного похищения, не догадываясь об этом. Но вдвойне обидней узнать,...
Неужели прикованный к инвалидному креслу бизнесмен и вправду готов выложить миллион долларов тому, к...