Сказки века джаза (сборник) Фицджеральд Френсис

Бернис коротко стрижется

Если в субботний вечер, после того как стемнеет, выйти на поле для гольфа и встать у стартовой площадки, то горящие окна загородного клуба будут напоминать оранжевый закат над очень черным и бурным океаном. Волны этого, так сказать, океана – это тени множества голов любопытных кедди, небольшого числа шоферов из тех, что полюбознательнее, глухой сестренки одного из тренеров и еще нескольких случайных робких волн, которые вполне могли бы закатиться внутрь, если бы захотели. Это – галерка.

Балкон находится внутри. Он состоит из плетеных стульев, поставленных кружком вдоль стен этой комбинации клуба и бальной залы. В день субботних танцев балкон занимают в основном особы женского пола: шум и гам создают дамы средних лет с острыми глазками и ледяными сердцами, скрытыми за лорнетами и внушительными бюстами. Основная задача балкона – это критика. Балкон изредка демонстрирует скупой восторг, но никогда – одобрение, поскольку среди дам «за тридцать пять» хорошо известно, что на летние танцы молодежь собирается лишь с наихудшими намерениями, и если их не бомбардировать безжалостными взглядами, то сбившиеся с пути истинного пары тут же примутся отплясывать дикарские пляски по углам, а самые популярные – и опасные! – девушки убегут на улицу целоваться в припаркованных лимузинах ничего не подозревающих вдовушек.

Но этот критический кружок находится не так уж близко к сцене, чтобы различать черты актеров или нюансы их игры. Исходя из собственного набора предпосылок, они могут хмуриться, вытягиваться вперед, задавать вопросы и делать удовлетворяющие их выводы – например, о том, что жизнь любого молодого человека с приличным доходом походит на жизнь куропатки под прицелом множества охотников. Этот кружок никогда не воздаст должного случающимся в изменчивом и слегка жестоком мире юности драмам. Нет, ложи, амфитеатр, «звезды» и массовка – все здешнее общество – это лица и голоса, колеблемые печальным африканским ритмом танцевального оркестра Дайера.

Начиная с шестнадцатилетнего Отиса Ормонда, которому только предстоит провести два года в «Школе Хилла», и заканчивая Дж. Ризом Стоддардом, дома у которого над письменным столом висит гарвардский диплом юриста; начиная с юной Мадлин Хог, которая никак не привыкнет, что ее волосы должны быть собраны в неудобную взрослую прическу на макушке, и заканчивая Бесси Макрэй, считающейся душой компании чуть дольше, чем подобает: уже лет этак десять, все это общество не только пребывает на сцене, но одновременно и состоит из тех единственных зрителей, которым открывается свободный обзор всего действия.

Музыка умолкает на торжественной и громкой ноте. Пары обмениваются искусственными равнодушными улыбками, весело повторяют «Ла-ди-да-да дум-дум!», а затем поверх аплодисментов взмывает щебет девичьих голосов.

Несколько разочарованных одиночек, застигнутых врасплох посередине танцевального зала как раз в тот момент, когда они собирались «перехватить» даму, вяло расходятся обратно к стеночкам, потому что это не буйные танцы на рождественской неделе, – эти субботние вечера считаются всего лишь приятными и слегка волнующими; на танцевальный пол выходит даже недавно вступившая в брак молодежь, умеренно радуя своих юных братьев и сестер древними вальсами и замшелыми фокстротами.

Уоррен Макинтайр, вальяжный студент Йеля, оказавшись в числе неудачливых одиночек, вытащил из кармана смокинга сигарету и вышел на широкую полутемную веранду, где за столиками были разбросаны парочки, заполнявшие увешанную фонарями ночь неразборчивым говором и неопределенным смехом. Он кивал тем, кто его замечал, а в его памяти всплывали полузабытые истории каждой пары, попадавшейся ему на глаза, ведь это был небольшой городок, и когда дело касалось прошлого любого из жителей, справочник «Кто есть кто?» был не нужен. Вон там, например, сидели Джим Стрэйн и Этель Диморест, которые уже три года были тайно помолвлены. Все знали: как только Джиму удастся удержаться на какой-нибудь работе хотя бы пару месяцев, Этель тут же выйдет за него замуж. Но сейчас они выглядели так, словно давно уже успели наскучить друг другу, и Этель иногда мерила Джима утомленным взглядом, словно спрашивая себя, зачем же позволила она обвиться стеблям своей страсти вокруг именно этого, столь подвластного всем ветрам, тополя?

Уоррену было девятнадцать лет; к своим знакомым, не учившимся в университетах на востоке страны, он относился с сожалением. Но, как и большинство ребят, он чрезвычайно много хвастался девушками своего родного города, оказываясь вдали от него. Ведь здесь проживали и Женевьева Ормонд, регулярно наворачивавшая круги по балам, вечеринкам и футбольным матчам Принстона, Йеля, Уильямса и Корнелла; и черноглазая Роберта Дильон, которая для своих сверстников была такая же знаменитость, как Хайрем Джонсон или Тай Кобб; и, конечно же, Марджори Харви, не только обладавшая внешностью сказочной феи и способным обезоружить любого язычком, но и успевшая заслуженно прославиться в прошлом году на балу «Башмак и лодочка» в Нью-Хейвене: она умудрилась при всех пять раз без остановки пройтись колесом.

Уоррен, выросший в доме напротив дома Марджори, уже давно сходил по ней с ума. Иногда она, как ему казалось, отвечала на его чувство взаимностью в виде легкой признательности, но, подвергнув его особому испытанию, никогда ее не подводившему, она с полной серьезностью объявила ему, что совсем в него не влюблена. Испытание заключалось в том, что, будучи вдали от него, она совершенно о нем забывала и легко завязывала отношения с другими парнями. Уоррен находил данное обстоятельство удручающим, особенно на фоне того, что Марджори все лето постоянно куда-то ездила. После каждого ее возвращения домой на протяжении первых двух или трех дней Уоррен наблюдал на столике в холле дома Харви огромные кучи корреспонденции с написанными разнообразными мужскими почерками адресами, и все эти письма были адресованы ей. И в довершение всех неприятностей в августе к ней на месяц приехала погостить кузина Бернис из О-Клэр, так что о том, чтобы увидеться наедине, не могло быть и речи. Приходилось все время рыскать в поисках кого-нибудь, кто мог бы позаботиться о Бернис. С приближением конца августа это становилось все труднее и труднее.

Как бы ни боготворил Уоррен Марджори, он все же не мог не признать, что ее кузина Бернис как с Луны свалилась. Она была симпатичная, с темными волосами, румяная, но на вечеринках вела себя как самая настоящая зануда. Чтобы угодить Марджори, каждый субботний вечер он исполнял тяжкую повинность, долго и мучительно с ней танцуя, но в ее компании он ни разу не почувствовал ничего, кроме скуки.

– Уоррен…

В его мысли ворвался нежный голосок из-за спины, и он обернулся, чтобы увидеть Марджори – как всегда, румяную и лучезарную. Она положила руку ему на плечо, и он прямо-таки воссиял.

– Уоррен, – прошептала она, – сделай ради меня одну вещь: потанцуй с Бернис! Она уже почти час с юным Отисом Ормондом.

Сияние Уоррена поблекло.

– Ну… да, конечно, – без энтузиазма ответил он.

– Тебе ведь не трудно, правда? А уж я позабочусь, чтобы тебе не пришлось танцевать слишком долго!

– Хорошо.

Марджори улыбнулась, и эта улыбка сама по себе была для него вполне достаточной наградой.

– Ты просто ангел, и я тебе жутко обязана!

Ангел со вздохом обвел взглядом веранду, но Бернис и Отиса нигде не было. Он побрел обратно внутрь, где у двери дамской гардеробной и обнаружил Отиса в центре покатывавшейся со смеху группы юношей. Отис угрожающе размахивал подобранной где-то деревяшкой и громко ораторствовал.

– Она ушла, чтобы поправить прическу! – как бы не в силах сдержаться, объявил он. – Я прямо горю желанием протанцевать с ней еще час!

Смех возобновился.

– Почему никто из вас не может ее перехватить? – с возмущением воскликнул Отис. – Она любит разнообразие!

– Ну-ну, Отис, – сказал один из его приятелей, – ты ведь почти уже к ней привык!

– А деревяшка зачем, Отис? – сказал Уоррен, улыбнувшись.

– Деревяшка? Эта, что ли?! Здесь ведь клуб! Как только она выйдет, я тресну ее по башке и загоню обратно!

Уоррен повалился на диванчик и взвыл от смеха.

– Не переживай, Отис, – произнес он сквозь смех. – На этот раз я тебя спасу!

Отис сделал вид, что сейчас упадет в обморок, и вручил деревяшку Уоррену.

– Тебе это понадобится, старина! – хрипло произнес он.

Вне зависимости от красоты и блеска девушки молва о том, что ее нечасто «перехватывают» на танцах, вредит ее положению. Возможно, юноши и предпочтут ее общество обществу легкомысленных «мотыльков», с которыми они танцуют по десять раз за вечер, но нынешняя молодежь этого вскормленного джазом поколения обладает беспокойным характером, и сама мысль о том, чтобы протанцевать целый фокстрот с одной-единственной девушкой, им неприятна, почти что ненавистна. А уж когда дело доходит до нескольких танцев, да еще и с перерывами между ними, девушка может быть уверена: как только юноша получит возможность от нее отойти, он уже никогда не последует по следам ее заблудших ножек.

Весь следующий танец Уоррен протанцевал с Бернис, а затем, исполнившись благодарности оркестру за объявленный перерыв, отвел ее за столик на веранду. За столиком на некоторое время воцарилась тишина, и Бернис принялась невыразительно обмахиваться веером.

– Здесь жарче, чем в О-Клэр! – произнесла она.

Уоррен подавил зевок и кивнул. Его знаний о предмете или интереса к нему хватило лишь на это. От нечего делать он попытался решить, была ли она плохим собеседником от того, что никто не уделял ей внимания, или же никто не уделял ей внимания потому, что она была плохим собеседником?

– Ты еще долго собираешься здесь пробыть? – спросил он, и тут же покраснел. Она ведь могла догадаться о настоящей причине этого вопроса!

– Еще неделю, – ответила она и тут же уставилась на него, словно собиралась ухватиться за ответную реплику, как только она слетит с его губ.

Уоррен поежился. А затем, подчинившись внезапному доброму побуждению, он решил продемонстрировать ей свой фирменный «подход». Он повернулся и посмотрел ей в глаза.

– Твои чудесные губы так и просят поцелуя, – тихо начал он.

Эту фразу он обычно говорил девушкам на балах в университете, когда разговор шел в такой же полутьме. Бернис аж подпрыгнула.

Она стала красной, как свекла, и чуть не выронила веер. Еще никто и никогда не говорил ей такого!

– Нахал! – невольно выскользнуло у нее, и она тут же прикусила язык. Слишком поздно она решила, что лучше было счесть это шуткой, и с запозданием одарила его взволнованной улыбкой.

Уоррен рассердился. Хотя эта фраза никогда никем не воспринималась серьезно, она все же или вызывала смех, или служила началом нежной беседы. И он терпеть не мог, когда его называли «нахалом» – если не в шутку, разумеется. Доброе побуждение исчезло, и он сменил тему разговора.

– Как всегда, Джим Стрэйн и Этель Диморест сидят в сторонке, – заметил он.

На такие темы Бернис говорить было привычнее, но облегчение от смены темы смешалось с легким сожалением. С ней мужчины о поцелуях не разговаривали, однако она знала, что с другими девушками в подобном тоне они говорят.

– О да! – сказала она и рассмеялась. – Я слышала, что они уже несколько лет бродят парой без гроша ломаного! Разве не глупо?

Раздражение Уоррена усилилось. Джим Стрэйн был близким другом его брата, и кроме того, он считал дурным тоном насмехаться над людьми, у которых не было денег. Но Бернис вовсе и не собиралась насмехаться! Она всего лишь нервничала.

Приехав домой в половине первого, Марджори и Бернис поднялись по лестнице и пожелали друг другу спокойной ночи. Двоюродные сестры не дружили. У Марджори вообще не было подруг, – всех девушек она считала глупыми. Бернис же, наоборот, приехав в гости – о поездке договаривались родители, – все время стремилась вызвать кузину на доверительные беседы, щедро сдабриваемые хихиканьем и слезами, которые она считала обязательными при общении в женском кругу. Но в данном отношении она нашла Марджори довольно холодной; почему-то с ней разговаривать было так же сложно, как и с мужчинами. Марджори никогда не хихикала, ничего не пугалась, редко смущалась и, по сути, обладала очень малым количеством качеств, которые Бернис считала подобающими и присущими женщинам.

Намазывая пасту на зубную щетку, Бернис в сотый раз задумалась, почему, когда она не дома, ей никто не уделяет внимания? Ей и в голову не приходило, что факторами ее успеха в обществе родного города было и то, что ее семья была самой богатой в О-Клэр, и то, что мать не жалела средств на увеселения, устраивая фуршеты перед каждым балом, и даже купила ей личный автомобиль, чтобы возить гостей. Как и большинство девушек, ее вскармливали теплым молочком, сцеженным из творений Энни Феллоуз Джонстон и романов, в которых женщин любили за их совершенно непостижимые женские качества, которые всегда упоминались, но никогда не демонстрировались.

Бернис почувствовала легкую боль от того, что здесь она не пользовалась популярностью. Она, конечно, не знала, что, если бы не организованная Марджори кампания, так бы и пришлось ей танцевать весь вечер с тем, кто пригласил ее на танцы. Но ей было хорошо известно, что даже в О-Клэр другим девушкам, занимавшим куда более скромное положение и обладавшим менее яркой красотой, противоположный пол уделял гораздо больше внимания. Это обстоятельство она относила на счет легкой неразборчивости, которой обладали эти девушки. Ее это никогда не тревожило, а если бы даже и тревожило, то мать всегда могла уверить ее в том, что другие девушки себя не ценят, ну а сами мужчины ценят лишь девушек вроде Бернис.

Она погасила свет в ванной и вдруг решила пойти поболтать перед сном с тетушкой Жозефиной, в комнате которой еще горел свет. В мягких тапочках она бесшумно прошла по ковру в холле, но, услышав в комнате голоса, остановилась у приоткрытой двери. Услышав собственное имя, без всякого намерения подслушивать она замешкалась – а затем в ее сознание, словно за иголкой, стала проникать нить происходившей внутри беседы.

– Она совершенно безнадежна! – Это был голос Марджори. – Ох, да знаю я, что ты сейчас мне скажешь! Ты слышала от многих, как она красива, мила, да еще и умеет готовить! И что с того? Ей все время скучно. Мужчинам она не нравится.

– Недолгая дешевая популярность – это предел мечтаний?

Голос миссис Харви звучал раздраженно.

– Когда тебе восемнадцать – да! – категорично ответила Марджори. – Я сделала все, что было в моих силах. Я вела себя вежливо, я заставляла мужчин с ней танцевать, но они бегут от скуки! Стоит мне только подумать о том, какой дивный румянец понапрасну истрачен на эту дуреху, – и что могла бы совершить Марта Кэри, обладай она им – ах!

– Да, учтивость нынче – большая редкость.

По тону миссис Харви можно было понять, что поведение современной молодежи для нее – это уж чересчур. Когда она была девушкой, все юные леди из хороших семей всегда замечательно проводили время!

– Мама, – сказала Марджори, – ни одна девушка не может себе позволить постоянно опекать «несчастненькую» гостью, потому что в наши дни каждая – сама за себя. Я даже пыталась намекнуть ей, что сейчас носят и как себя надо вести, а она лишь впадала в ярость, – видела бы ты, какие странные взгляды она на меня бросала! У нее хватает ума, чтобы понять, что она не пользуется успехом, но бьюсь об заклад: она утешает себя, думая, будто она добродетельнее всех, а я – чересчур веселая и ветреная и для меня все кончится плохо! Все непопулярные девушки всегда так думают. Зелен виноград! Сара Хопкинс зовет Женевьеву, Роберту и меня бабочками-однодневками! Уверена, она отдала бы десять лет жизни и свое европейское образование в придачу за то, чтобы стать такой бабочкой-однодневкой, и чтобы в нее влюбилось три-четыре парня, и чтобы на танцах ее перехватывали через каждые два такта!

– Мне кажется, – перебила ее усталым голосом миссис Харви, – что ты должна найти какую-нибудь возможность помочь Бернис. Я знаю, что ей не хватает живости.

Марджори издала громкий вздох:

– Живости? Ну и ну! Я никогда не слышала, чтобы она говорила парням что-нибудь, кроме «как здесь жарко», «как здесь много народу» или что она собирается поступать в следующем году в колледж в Нью-Йорке! И иногда еще спрашивает, какая у них машина, и рассказывает, какая машина у нее. Страсть как захватывающе!

Наступила тишина; затем миссис Харви вновь принялась увещевать дочь:

– И слышать не хочу! Другие девушки, и вполовину не столь милые и привлекательные, все же находят себе партнеров на танцах. Марта Кэри, например, полная и шумная, а мать у нее – так просто вульгарная особа! Роберта Дильон в этом году так исхудала, что, судя по ее внешности, ей давно пора бежать в Аризону. Она себя до смерти когда-нибудь упляшет!

– Но, мама, – с раздражением возразила Марджори, – Марта веселая, ужасно остроумная и дико классная девчонка, а Роберта чудесно танцует. Она популярна с незапамятных времен!

Миссис Харви зевнула.

– Мне кажется, что в Бернис говорит кровь этих диких индейцев, – продолжила Марджори. – Может, у нее такой характер, потому что произошла реверсия? У индейцев женщины ведь просто сидели вокруг костра и не произносили ни слова.

– Иди спать, глупый ребенок! – рассмеялась миссис Харви. – Если бы я знала, что ты это запомнишь, я бы тебе никогда не рассказала! А большинство твоих идей я считаю просто идиотскими, – сонным голосом закончила она.

Вновь воцарилась тишина, и Марджори размышляла, стоит ли пытаться продолжать убеждать мать в своей правоте. Людей за сорок редко удается в чем-либо окончательно убедить. В восемнадцать лет наши убеждения представляют собой холмы, с которых мы оглядываем окрестности; а в сорок пять убеждения – это пещеры, в которых мы прячемся.

Закончив на этом свои размышления, Марджори пожелала матери спокойной ночи. Когда она вышла из комнаты, в холле никого не было.

Поздним утром следующего дня, когда Марджори завтракала, в комнату вошла Бернис. Она довольно холодно пожелала кузине доброго утра, села напротив, пристально посмотрела на нее через стол и быстро облизнула губы.

– Что с тобой? – недоуменно спросила Марджори.

Прежде чем метнуть бомбу, Бернис выдержала паузу.

– Я слышала, что ты вчера вечером говорила обо мне матери.

Марджори испугалась, хотя внешне лишь слегка покраснела; ее ответ прозвучал спокойно.

– Где ты была?

– В холле. Я не собиралась подслушивать – поначалу…

Невольно бросив на нее презрительный взгляд, Марджори опустила глаза и притворилась жутко занятой попыткой удержать в равновесии у себя на пальце пару кукурузных хлопьев.

– Видимо, мне лучше вернуться к себе в О-Клэр, раз уж я так здесь мешаю. – Нижняя губа Бернис сильно дернулась, и она продолжила дрогнувшим голосом: – Я старалась, чтобы со мной было легко, но мной сначала просто пренебрегали, а затем еще и оскорбили! Когда ко мне приезжают гости, я с ними никогда так не обхожусь!

Марджори молчала.

– Но, как я вижу, я всем мешаю! Я тебе в тягость. Твоим друзьям я не нравлюсь. – Она умолкла, а затем вспомнила еще одну обиду: – Конечно же, я пришла в ярость, когда неделю назад ты попыталась мне намекнуть, что платье мне не идет. Тебе не кажется, что я и сама умею одеваться?

– Нет, – пробормотала Марджори почти вслух.

– Что?

– Я ни на что не намекала, – кратко ответила Марджори. – Мне помнится, я сказала, что лучше уж три дня подряд носить платье, которое тебе идет, чем чередовать его с двумя страшилищами!

– Тебе не кажется, что это было не очень любезно?

– А я и не пыталась любезничать. – И затем, после паузы: – Когда ты хочешь ехать?

Бернис резко поперхнулась.

– Ах! – негромко вскрикнула она.

Марджори удивленно посмотрела на нее:

– Разве ты не сказала, что собираешься уезжать?

– Да, но…

– Ага! Так ты просто блефовала!

Некоторое время они молча смотрели друг на друга через стол. Глаза Бернис застилал туман, а на лице Марджори застыло суровое выражение, которое она обычно использовала, когда подвыпившие студенты объяснялись ей в любви.

– Так ты, значит, блефовала! – повторила она таким тоном, словно ожидала чего-то в этом роде.

Бернис призналась, расплакавшись. Во взгляде Марджори появилась скука.

– Ты же моя кузина! – всхлипывала Бернис. – Я приехала к тебе в гости! Я должна пробыть у тебя месяц, а если я уеду, моя мама обо всем узнает и станет спрашивать…

Марджори дождалась, пока ливень из обрывков слов не сменился слабым сопением.

– Я отдам тебе все свои карманные деньги за месяц, – холодно сказала она. – И эту последнюю неделю ты сможешь провести где угодно; есть тут одна хорошая гостиница…

Плач Бернис достиг высокой ноты; она резко вскочила и умчалась из комнаты.

Спустя час, когда Марджори сидела в библиотеке, полностью поглощенная написанием одного из тех изумительно туманных и ни к чему не обязывающих писем, сочинять которые умеют только девушки, Бернис появилась вновь: с покрасневшими глазами, нарочито спокойная. Она не удостоила Марджори взглядом, взяла первую попавшуюся книгу с полки и уселась, будто собираясь почитать. Марджори же продолжила писать. Когда часы пробили полдень, Бернис громко захлопнула книгу:

– Думаю, мне надо съездить купить билет на поезд.

Это было совсем не то начало разговора, которое она придумала и отрепетировала наверху, но, поскольку Марджори не улавливала ее намеков – не уговаривала ее передумать, не говорила, что все это было ошибкой, – ничего лучше ей в голову не пришло.

– Сейчас, я только закончу письмо, – ответила Марджори, даже не оторвав взгляда от бумаги. – Хочу отправить его ближайшей почтой.

Всю следующую минуту ее ручка деловито поскрипывала; затем Марджори откинула голову и расслабилась, всем своим видом демонстрируя «к вашим услугам». И вновь начинать разговор пришлось Бернис:

– Ты хочешь, чтобы я уехала домой?

– Ну, мне кажется, – задумавшись, ответила Марджори, – если тебе здесь не нравится, лучше уехать. Что толку чувствовать себя несчастной?

– А не кажется ли тебе, что банальная доброжелательность…

– Ах, пожалуйста, только не цитируй мне «Маленьких женщин»! – с раздражением воскликнула Марджори. – Это уже не модно.

– Ты так считаешь?

– Господи, да! Разве современная девушка может жить, как эти пустоголовые девы?

– Они служили примерами для наших матерей!

Марджори рассмеялась:

– О да, служили – в каком-то ином мире! Наши матери по-своему очень хорошие, но они совсем ничего не знают о проблемах своих дочерей.

Лицо Бернис вытянулось.

– Прошу не упоминать в таком тоне мою маму!

Марджори рассмеялась:

– А разве я ее упоминала?

Бернис почувствовала, что разговор пытаются отклонить от намеченной темы.

– Ты считаешь, что приняла меня достойно?

– Старалась, как могла! Ты – довольно сложный материал для работы.

Веки Бернис покраснели.

– А я думаю, что ты жестокая и эгоистичная и у тебя отсутствуют истинно женские качества!

– Ох, боже ж ты мой! – крикнула взбешенная Марджори. – Вот же дуреха! Такие девицы, как ты, виноваты во всех этих изнурительных и бесцветных браках; за «женские качества» у вас идет ужасная несостоятельность во всем! Какой, наверное, удар испытывает обладающий воображением мужчина, когда женится на привлекательной куколке, которую он возносит на пьедестал из идеалов, а потом обнаруживает, что внутри этой куколки всего лишь слабая, ноющая и трусливая кучка жеманства!

Бернис так и разинула рот.

– «Женственная» женщина! – продолжила Марджори. – Вся ее юная жизнь проходит в нытье и осуждении девушек вроде меня – да, мы действительно весело проводим время!

Марджори говорила все громче, а Бернис так и сидела с раскрытым ртом.

– Нытье еще понятно, если девушка дурна собой. Если бы я была безобразной, я никогда не простила бы моих родителей за то, что они принесли меня в этот мир. Но твоя жизнь начинается безо всяких помех. – Рука Бернис сжалась в маленький кулачок. – Если ты ждешь, что я стану рыдать вместе с тобой, я вынуждена тебя разочаровать. Уезжай либо оставайся – делай что хочешь! – И она ушла из комнаты, собрав свои письма.

Сославшись на головную боль, Бернис не спустилась к обеду. Вечером они должны были идти в театр, но головная боль не отступила, и Марджори пришлось извиняться перед несильно огорченным кавалером. Вернувшись поздно вечером домой, она обнаружила, что Бернис с непривычно каменным лицом поджидает ее у нее в спальне.

– Я решила, – безо всякого предисловия начала Бернис, – что ты, возможно, права во многом – а может, и нет. Но если ты расскажешь мне, почему я не… я не интересна твоим друзьям, то я попробую делать все так, как скажешь мне ты.

Марджори стояла у зеркала, распуская прическу.

– Ты серьезно?

– Да.

– Без пререканий? Будешь делать в точности так, как я скажу?

– Ну, наверное, я…

– Без «ну, наверное»! Будешь делать в точности так, как я скажу?

– Если это будет благоразумно.

– Не будет! В твоем случае о благоразумии не может быть и речи!

– Ты что, хочешь заставить… Диктовать мне…

– Да, буквально всё! Если скажу, что нужно брать уроки бокса, тебе придется ходить на бокс. Напиши домой матери, что останешься еще на две недели.

– Но ты, хотя бы в общих чертах…

– Ладно. Вот тебе несколько примеров. Первое: у тебя совершенно отсутствует непринужденность. Почему? А потому, что ты никогда не уверена, хорошо ли ты выглядишь. Когда девушка уверена, что она идеально ухожена и одета, об этой части своего облика она может полностью забыть. Это называется «шарм». Необходимо позволить себе забыть как можно большую часть своего облика – и тогда у тебя появится больше шарма.

– А разве я не отлично выгляжу?

– Нет. Ты, например, совершенно не ухаживаешь за бровями. Они у тебя черные и блестящие, но если позволить им расти как попало, то это скорее недостаток. Они будут прекрасны, если ты посвятишь им хотя бы одну десятую того времени, которое ты проводишь, ничего не делая. Их нужно причесывать, чтобы они росли ровно.

Бернис вскинула брови, о которых шла речь:

– Ты хочешь сказать, что мужчины обращают внимание на брови?

– Да. Подсознательно. И когда вернешься домой, тебе еще нужно будет слегка выпрямить зубы. Это почти незаметно, но…

– А я думала, – перебила ее сбитая с толку Бернис, – что ты презираешь столь мелкие и деликатные женские хитрости?

– Я ненавижу лишь мелкие умишки! – ответила Марджори. – А внешность девушки должна быть элегантной! Если она выглядит на миллион долларов, то может спокойно разговаривать о большевиках, о пинг-понге, о Лиге наций – ей все сойдет с рук.

– Что еще?

– О, это только начало! Теперь – как ты танцуешь.

– Разве я не хорошо танцую?

– Нет, не хорошо: ты виснешь на партнере; да, виснешь, пусть и не очень сильно. Я заметила, когда мы вчера вместе танцевали. И еще ты танцуешь, выпрямившись, вместо того, чтобы чуть наклониться. Наверное, какая-нибудь дальняя престарелая родственница однажды сказала, что у тебя очень гордая осанка. Однако мужчине так танцевать очень тяжело, если девушка не мала ростом, а мнение мужчины в данном случае очень важно.

– Продолжай. – У Бернис голова пошла кругом.

– Так… Тебе необходимо научиться быть любезной с парнями из «серой массы». Ты выглядишь так, словно тебя оскорбили, когда рядом с тобой не самые популярные ребята. Бернис, меня на танцах перехватывают через каждые несколько тактов – и кто чаще всего? Как раз эта самая «серая масса»! Девушка не может себе позволить ими пренебрегать. Они составляют большую часть любого общества. Молодые парни, которые стесняются, – это лучшая практика для беседы. Неуклюжие парни – это лучшая практика для танцев. Если ты научишься танцевать с ними и при этом выглядеть изящно, то сможешь танцевать даже с маленьким танком по опутанным колючей проволокой окопам!

Бернис глубоко вздохнула, но Марджори еще не закончила.

– Если на танцах ты сможешь по-настоящему развлечь, допустим, троих из «серой массы», они станут с тобой танцевать; если ты будешь разговаривать с ними так, что они забудут о том, что «застряли» с тобой, считай, что ты кое-чего добилась. Они к тебе вернутся в другой раз, и постепенно с тобой будет танцевать вся эта «серая масса», и тогда привлекательные парни заметят, что они не «застрянут» с тобой надолго, и они тоже станут тебя приглашать.

– Да, – слабеющим голосом согласилась Бернис. – Я, кажется, начинаю понимать.

– И в конце концов, – заключила Марджори, – у тебя появятся самообладание и шарм! В один прекрасный день ты проснешься и поймешь, что теперь они у тебя есть, и тогда мужчины тоже это поймут.

Бернис встала.

– Это было ужасно любезно с твоей стороны. Правда, со мной никто так раньше не разговаривал, так что я слегка растеряна.

Марджори ничего не ответила, задумчиво разглядывая свое отражение в зеркале.

– Ты просто чудо! Большое спасибо за помощь, – продолжила Бернис.

Марджори опять ничего не ответила, и Бернис подумала, что, видимо, немного переборщила с благодарностью.

– Я знаю, что ты не любишь изъявления чувств… – робко сказала она.

Марджори резко к ней повернулась:

– Ах, да я не об этом думала! Я размышляла, не стоит ли тебе коротко подстричься?

Бернис, как подкошенная, рухнула на кровать.

В следующую среду, вечером, в загородном клубе должен был состояться ужин, а после него – танцы. Войдя внутрь, Бернис с легким раздражением поискала глазами за столом свою карточку. Хотя справа от нее должен был сидеть Дж. Риз Стоддард, самый желанный и выдающийся из молодых холостяков – самый важный левый фланг держался на одном лишь Чарли Полсоне. Чарли был обделен ростом, красотой и изяществом манер, и в свете своего свежеобретенного знания Бернис решила, что его единственным преимуществом как партнера был тот факт, что ему никогда не доводилось долго и без надежды на освобождение с ней танцевать. Раздражение прошло, как только унесли суповые тарелки, и в голове зазвучали инструкции Марджори. Обуздав гордыню, она повернулась к Чарли Полсону и начала:

– Как вы считаете, мистер Чарли Полсон, стоит ли мне коротко подстричься?

Чарли удивленно посмотрел на нее:

– Зачем?

– Да просто я подумываю об этом. Это ведь самый надежный и простой способ привлечь к себе внимание.

Чарли вежливо улыбнулся. Откуда ему было знать, что все было заранее отрепетировано? Он ответил, что почти ничего не знает о новой моде на короткие стрижки. И Бернис с готовностью принялась ему объяснять.

– Видите ли, я хочу стать женщиной-вамп, – спокойным тоном объявила она и продолжила в том духе, что короткая стрижка являлась необходимой для этого прелюдией. Еще она добавила, что хотела спросить совета именно у него, поскольку слышала, что по отношению к девушкам он настроен критически.

Чарли, знавший о женской психологии ровно столько же, сколько и о переселении душ адептов буддизма, был приятно польщен.

– Поэтому я решила, – продолжила Бернис, слегка повысив голос, – что в начале следующей недели пойду в парикмахерскую в гостинице «Севье», сяду в первое кресло и коротко постригусь. – Она запнулась, заметив, что сидевшие поблизости от нее прервали свои разговоры и стали к ней прислушиваться; смущение продолжалось не больше секунды; затем сказалась выучка Марджори, и она закончила фразу, обращаясь уже сразу ко всем присутствующим. – Само собой, вход будет по билетам, но тем, кто придет в качестве моей группы поддержки, достанутся билеты на лучшие места – прямо в зале!

Послышался одобрительный смех, и под этим прикрытием Дж. Риз Стоддард быстро наклонился к ней и сказал ей на ухо: «Беру ложу прямо сейчас!»

Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась так, словно он сказал нечто из ряда вон выдающееся.

– Вы – за короткие стрижки? – все так же негромко спросил Дж. Риз.

– Я не считаю, что они на пользу нравственности, – серьезным тоном заявила Бернис. – Но, само собой, наше общество необходимо либо развлекать, либо кормить, либо шокировать. – Эту фразу Марджори выудила из Оскара Уайльда.

Замечание вызвало взрыв смеха у юношей и целую серию быстрых пристальных взглядов со стороны девушек.

А затем Бернис, словно не сказав ничего остроумного или важного, вновь повернулась к Чарли Полсону и доверительно зашептала ему на ухо: