Сказки века джаза (сборник) Фицджеральд Френсис

– Мне хотелось бы узнать ваше мнение по поводу некоторых людей. Я считаю вас непревзойденным знатоком характеров!

У Чарли слегка захватило дух, и он ответил ей скромным комплиментом, случайно опрокинув стоявший рядом с ее тарелкой стакан с водой.

Спустя два часа пассивно стоявший у стеночки Уоррен Макинтайр, равнодушно наблюдавший за танцующими и размышлявший, куда и с кем исчезла Марджори, вдруг заметил, что ход его мысли нарушается неким странным несоответствием – это несоответствие заключалось в том, что за последние пять минут Бернис, кузину Марджори, уже несколько раз «перехватывали». Он прикрыл глаза, затем открыл их снова и опять посмотрел в ее сторону. Несколько минут назад она танцевала с каким-то незнакомцем, и это еще можно было понять; незнакомца было легко обвести вокруг пальца. Но сейчас она танцевала с кем-то другим, и в ее направлении с энтузиазмом в глазах решительно двигался Чарли Полсон. Забавно, ведь обычно Чарли Полсон приглашал никак не более трех девушек за целый вечер!

Уоррен был крайне удивлен, когда действительно произошла смена партнеров, и в одиночестве остался не кто иной, как сам Дж. Риз Стоддард! И Дж. Риз Стоддард был явно не рад, что партнершу у него «перехватили». Когда танцующая Бернис вновь оказалась поблизости от него, Уоррен внимательно на нее посмотрел. Ну да, она была хорошенькой, определенно хорошенькой; а в этот вечер ее лицо было по-настоящему радостным. Ей явно было и правда весело, а никакая женщина, даже самая сценически одаренная, никогда не сможет достоверно сыграть такое состояние! Ему понравилось, как она сегодня была причесана, и он подумал, отчего так блестят ее волосы – бриллиантин, что ли? И платье ей очень шло – темно-красный цвет подчеркивал подведенные глаза и яркий румянец. Он вспомнил, что нашел ее очень симпатичной, когда она только приехала и он еще не знал, какая она зануда. Очень жаль, что она зануда; скучные девушки просто невыносимы; и все же она определенно хорошенькая!

Его мысли совершили зигзагообразный скачок обратно, к Марджори. И это ее исчезновение кончится так же, как и всегда. Когда она опять появится, он спросит, где она была, а в ответ ему будет решительно сказано, что это его совершенно не касается. Как жаль, что она так уверена в его чувствах! Она пользовалась тем, что точно знала: ни одна другая девушка в городе его не интересует; она была уверена, что он не сможет влюбиться ни в Женевьеву, ни в Роберту.

Уоррен вздохнул. Тернист был путь к сердцу Марджори. Он оглянулся. Бернис вновь танцевала с незнакомцем. Почти не отдавая себе отчета в том, что делает, он шагнул к ней от стеночки – и притормозил. Затем сказал себе, что это – благотворительность. Он направился к ней, но по пути неожиданно столкнулся с Дж. Ризом Стоддардом.

– Прошу прощения! – сказал Уоррен.

Но Дж. Риз не остановился, чтобы извиниться. Вместо этого он вновь пригласил на танец Бернис.

* * *

В тот вечер, около часа ночи, Марджори, протянув руку к электрическому выключателю в холле, обернулась, чтобы еще раз посмотреть в сияющие глаза Бернис:

– Ну, как? Сработало?

– Ах, Марджори, да! – воскликнула Бернис.

– Я заметила, что тебе было весело.

– Точно! Единственное затруднение – около полуночи я исчерпала все темы для разговора. Пришлось повторяться – разумеется, когда разговаривала с другими парнями. Надеюсь, они не станут обмениваться впечатлениями.

– Парни так не делают, – сказала Марджори, зевнув, – ну а даже если бы они так делали, то просто подумали бы, что ты над ними подшучиваешь.

Она щелкнула выключателем, и Бернис, ступив на лестницу, с благодарностью ухватилась за перила. Впервые в жизни она буквально ног не чувствовала после танцев!

– Видишь ли, – сказала Марджори, поднявшись на верхнюю площадку лестницы, – когда парень видит, что кого-то перехватывают, он тут же начинает думать, что там, видимо, что-то интересное. Ну да ладно; завтра придумаем что-нибудь еще. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи!

Распуская волосы, Бернис стала вспоминать прошедший вечер, минуту за минутой. Она в точности следовала инструкциям. Даже когда Чарли Полсон «перехватил» ее в восьмой раз, она притворилась, что она в восторге, что она польщена и испытывает прямо-таки жгучий интерес. Она не разговаривала о погоде, об О-Клэр, об автомобилях или о колледже, а вместо этого ограничила тему разговоров местоимениями «я», «ты» и «мы».

Но за несколько минут до того, как она окончательно заснула, в ее голове заворочалась мятежная мысль о том, что, в сущности, все это ведь сделала она сама! Марджори, разумеется, подсказала ей, как нужно разговаривать, но ведь и сама Марджори черпала темы для разговора в основном из прочитанного накануне. Это ведь сама Бернис купила красное платье, хотя никогда особо его не ценила, пока Марджори не выкопала его из ее чемодана; это ведь ее собственный голос произносил слова, ее собственные губы улыбались, ее ножки танцевали. Марджори хорошая девушка… пусть и тщеславная… хороший выдался вечер… симпатичные парни… Уоррен понравился… Уоррен… Уоррен… как там его фамилия… Уоррен…

Она уснула.

V

Следующая неделя превратилась для Бернис в череду открытий. Она обрела уверенность в себе, почувствовав, что люди получают истинное удовольствие, глядя на нее и разговаривая с ней. Конечно же, поначалу она наделала ошибок. Например, она не знала, что Дрейкотт Дейо готовится стать священником; она и не подозревала, что он пригласил ее на танец потому, что считал ее тихой и сдержанной девушкой. Если бы она все это знала, то не стала бы начинать беседу с «Привет тебе, головокружитель!» и не стала бы рассказывать ему историю про ванную: «Летом мне приходится тратить ужас как много сил, чтобы привести в порядок волосы, – у меня они очень густые, так что я сначала причесываюсь, пудрюсь и надеваю шляпку и лишь после этого ложусь в ванную, а затем уже одеваюсь. Как считаешь, здорово я придумала?»

Хотя Дрейкотт Дейо и мучился, будучи не в силах окончательно избрать свою позицию по вопросу крещения погружением, и вполне мог бы уловить здесь связь, приходится признать, что никакой связи он не уловил. Разговоры о женских омовениях он считал безнравственными, поэтому и поделился с Бернис некоторыми собственными мыслями относительно погрязшего в грехах современного общества.

Но этот несчастный случай с лихвой компенсировало несколько поразительных успехов. Юный Отис Ормонд мольбами отсрочил свой отъезд на восток страны и по собственному выбору стал повсюду бегать за ней с щенячьей преданностью, к веселому удивлению своих друзей и к раздражению Дж. Риза Стоддарда, которому он испортил несколько вечерних визитов своими непрерывно бросаемыми на Бернис отвратительно нежными взорами. Он даже рассказал ей анекдот о деревяшке и гардеробной, чтобы показать, как ужасно все – и он тоже – ошибались, судя Бернис по первому же впечатлению. Бернис рассмеялась, но сердце ее при этом слегка замерло.

Самой известной и популярной темой разговоров Бернис стала ее будущая короткая стрижка.

– Бернис, так когда ты собираешься в парикмахерскую?

– Послезавтра, может быть, – отвечала она, смеясь. – Ты придешь за меня «поболеть»? Имей в виду, я на тебя очень рассчитываю!

– Приду ли я? Еще бы! Но что-то ты не торопишься.

Бернис, которая, как ни стыдно в этом признаться, не испытывала ни малейшего стремления постричься, вновь рассмеялась:

– Потерпи еще немного! И не заметишь, как время пролетит.

Но наиболее значимым символом ее успеха стал припаркованный сутки напролет напротив дома Харви серый автомобиль самого строгого критика – Уоррена Макинтайра. Поначалу горничная изумлялась, когда он спрашивал Бернис вместо Марджори; однако спустя неделю в разговоре с кухаркой она заявила, что мисс Бернис, похоже, отбила лучшего кавалера мисс Марджори.

И мисс Бернис действительно его отбила! Возможно, все началось с желания Уоррена заставить Марджори заревновать; возможно, в речах Бернис ему слышались такие знакомые, хотя и измененные оттенки речей Марджори; а возможно, это было и то и другое, да еще и искреннее увлечение. Как бы там ни было, но в головах городской молодежи уже через неделю утвердилась мысль, что самый верный поклонник вдруг развернулся от Марджори на сто восемьдесят градусов и без всяких колебаний приударил за ее гостьей. Самым обсуждаемым вопросом стал: как это воспримет Марджори? Уоррен звонил Бернис по телефону дважды в день, он посылал ей записки, их часто видели вместе в его «родстере», где они увлеченно вели бесконечную, напряженную и многозначительную беседу на одну и ту же вечную тему: насколько он сейчас искренен?

Любые поддразнивания вызывали у Марджори лишь смех. Она говорила, что очень рада тому, что Уоррен наконец-то нашел себе ту, кто ценит его по достоинству. Поэтому молодежь тоже смеялась и думала, что Марджори все равно, – и разговоры на этом закончились.

Однажды вечером, за три дня до отъезда, Бернис ждала в холле Уоррена, с которым они договорились пойти на вечеринку играть в бридж. Настроение у нее было самое радужное, и Бернис оказалась абсолютно не готова к какому-либо столкновению, когда рядом появилась Марджори, тоже собиравшаяся на вечеринку, и стала надевать перед зеркалом шляпку. Марджори нанесла удар холоднокровно и быстро, всего тремя предложениями.

– Ты лучше выброси Уоррена из головы, – спокойным тоном произнесла она.

– Что? – Бернис была поражена.

– Не выставляй себя дурой, воображая, что между вами с Уорреном Макинтайром что-то есть. Плевать он хотел на тебя!

Повисла напряженная тишина. Они посмотрели друг на друга: Марджори – с пренебрежением, отчужденно; Бернис – пораженная, слегка сердитая, чуть испуганная. Затем перед домом остановились две машины и послышались громкие гудки. Обе охнули, развернулись и бок о бок поспешили на улицу.

Весь вечер за картами Бернис тщетно пыталась обуздать нараставшую тревогу. Она оскорбила саму Марджори – загадочную и непостижимую! С самыми что ни на есть благими и невинными намерениями она украла ее собственность! Бернис вдруг осознала свою ужасную вину. Гроза постепенно приближалась, а разразилась она после карт, когда завязался общий непринужденный разговор. Ее наступление нечаянно ускорил юный Отис Ормонд.

– Когда возвращаешься в детский сад, Отис? – спросил его кто-то.

– Я? Да в тот же день, когда пострижется Бернис!

– Тогда считай, что твое образование закончилось, – быстро вставила Марджори. – Она же просто нас обманывает. Я думала, что все это давно уже поняли!

– Так и есть? – спросил Отис, бросив на Бернис укоризненный взгляд.

У Бернис даже уши покраснели, пока она пыталась придумать достойный ответ. Эта лобовая атака парализовала ее воображение.

– На свете много лжи, – весело продолжила Марджори. – Думаю, ты уже большой, чтобы об этом знать, Отис.

– Ладно, может и так, – ответил Отис. – Нос какой стати? Ведь с таким языком, как у Бернис…

– Неужели? – зевнула в ответ Марджори. – Ну и что новенького она вам за последнее время сказала?

Кажется, никто ничего не вспомнил. Ведь Бернис, поведя себя легкомысленно с поклонником своей музы, за последнее время и правда не сказала ничего выдающегося.

– Может, это была просто болтовня? – с любопытством спросила Роберта.

Бернис замешкалась. Она почувствовала, что все ждут от нее чего-то остроумного, но неожиданно холодный взгляд кузины совершенно вывел ее из строя.

– Не знаю, – попыталась она увильнуть от ответа.

– Соврала! – сказала Марджори. – Признавайся!

Бернис заметила, что Уоррен, бренчавший до этого на укулеле, оторвал взгляд от инструмента и вопросительно посмотрел на нее.

– Ах, я не знаю! – стояла она на своем; ее щеки загорелись.

– Соврала! – снова поддразнила ее Марджори.

– Колись, Бернис! – встрял Отис. – Скажи, когда стартуем?

Бернис снова обвела взглядом присутствующих – казалось, взгляд Уоррена преследовал ее по пятам.

– Мне нравятся короткие стрижки, – торопливо сказала она, словно он ее об этом спрашивал, – и я хочу постричься.

– Когда? – задала вопрос Марджори.

– Когда угодно!

– Тогда не стоит откладывать! – намекнула Роберта.

Отис вскочил.

– Здорово! – воскликнул он. – И устроим вечеринку! Ты ведь, кажется, говорила – парикмахерская в гостинице «Севье»?

Миг спустя все уже были на ногах. Сердце Бернис бешено стучало.

– Что? – ахнула она.

Из дверей отчетливо раздался презрительный голос Марджори:

– Не беспокойтесь, она еще передумает!

– Пойдем, Бернис! – воскликнул Отис, направившись к дверям.

Две пары глаз, Уоррена и Марджори, наблюдали за ней, сомневались в ней, бросали ей вызов. Еще секунду она сильно колебалась.

– Хорошо, – быстро сказала она. – Не вопрос! Я готова.

Через несколько показавшихся вечностью минут, направляясь по вечерней дороге в центр города и сидя рядом с Уорреном – остальные ехали за ними, в машине Роберты, – Бернис почувствовала себя Марией Антуанеттой, которую везут в телеге на гильотину. У нее мелькнула мысль: а почему она не плачет, не кричит, что все это было ошибкой? Лишь эта мысль удерживала ее, чтобы не вцепиться обеими руками в волосы, защищая их от неожиданно ставшего враждебным внешнего мира. Но она не сделала ни того ни другого. И даже мысль о том, что скажет мама, больше ее не пугала. Настало время величайшего испытания ее стойкости, и ей предстояло доказать свое право находиться в звездном сонме популярных девушек.

Уоррен уныло молчал, а когда они подъехали к гостинице, остановил машину у края тротуара и кивком предложил Бернис выйти первой. Из машины Роберты прямо к парикмахерской, глядевшей на улицу двумя четко вырисовывавшимися зеркальными стеклами витрин, высыпала веселая толпа.

Бернис стояла на краю тротуара и смотрела на вывеску: «Парикмахерская Севье». Да, точно, вот и гильотина – а вот и палач: старший парикмахер, в белом пиджаке, с сигаретой в зубах, равнодушно облокотившийся на первое кресло. Наверное, он о ней слышал; должно быть, ждал ее тут всю неделю, куря одну за другой бесчисленные сигареты и стоя рядом с этим зловещим, слишком часто поминаемым первым креслом. Ей завяжут глаза? Нет; но шею обхватят белой тряпкой, чтобы кровь – какая чушь… волосы, конечно! – не попали на одежду.

– Ну, давай, Бернис, – произнес в этот момент Уоррен.

Гордо задрав подбородок, она прошла по тротуару, толкнула входную дверь и, не удостоив даже взглядом шумный и буйный ряд зрителей, занявших места на скамейке для ожидающих своей очереди, подошла прямо к старшему парикмахеру:

– Постригите меня коротко!

Старший парикмахер слегка разинул рот и уронил на пол сигарету:

– Чего?

– Я хочу коротко подстричься!

Закончив на этом прелюдию, Бернис уселась на высокое кресло. Полулежавший на соседнем кресле намыленный для бритья мужчина повернулся на бок и изумленно посмотрел на нее сквозь пену. У одного из парикмахеров дрогнула рука, из-за чего была испорчена ежемесячная стрижка маленького Уилли Шунеманна. Сидевший в самом дальнем кресле мистер О’Рейли что-то пробурчал и с чувством выругался по-ирландски, когда его щеку царапнула бритва. Пара чистильщиков обуви с округлившимися глазами тут же бросилась к ее ногам… Нет, Бернис не желала почистить туфли!

Снаружи остановился пешеход и стал глядеть в витрину; к нему присоединилась еще парочка; тут же рядом с ними возникла дюжина мальчишеских носов, прижавшихся к стеклу витрины; летний бриз доносил обрывки разговоров с улицы.

– Гляди-ка, ну и отрастил паренек волосы!

– С чего это ты решил? Это же бородатая дама, он только что ее побрил!

Но Бернис ничего не видела и не слышала. У нее осталось лишь осязание: вот этот мужчина в белом пиджаке вытаскивает у нее из волос один черепаховый гребень, затем другой; его пальцы неуклюже возятся с непривычными шпильками; и эти волосы, ее удивительные волосы, сейчас исчезнут, и никогда больше не почувствует она их роскошную пышную тяжесть, никогда больше она не почувствует у себя на спине свисающее шоколадное великолепие. В одно мгновение она чуть было не расплакалась, потеряв самообладание, но затем ее взгляд механически сфокусировался на Марджори, скривившей губы в легкой иронической усмешке, словно собираясь сказать:

«Сдавайся и слезай с кресла! Ты попыталась выступить против меня, и я при всех назвала тебя обманщицей. Сама видишь – у тебя нет ни единого шанса!»

И тогда вся еще оставшаяся у Бернис энергия поднялась волной протеста, и она сжала руки в кулаки под наброшенной на шею белой тряпкой, а взгляд стал таким странным, застывшим, что Марджори его надолго запомнила и даже рассказывала о нем впоследствии.

Через двадцать минут парикмахер развернул ее лицом к зеркалу, и она вздрогнула, в полной мере оценив нанесенный ущерб. Волосы от природы у нее были не вьющиеся, и теперь они с обеих сторон обрамляли ее внезапно побледневшее лицо двумя гладкими безжизненными монолитами. Она была страшна как смертный грех – она знала, что станет страшна как смертный грех. Простота, словно у Мадонны, – вот в чем заключалась основная прелесть ее лица. А теперь она исчезла, и она стала выглядеть – ну, ужасно заурядной… не облезлой, конечно, а лишь смешной, словно обитательница Гринвич-Виллидж, забывшая дома очки.

Спустившись на пол с кресла, она попыталась улыбнуться – и ничего не получилось. Она заметила, как две девушки обменялись взглядами; заметила, как губы Марджори искривились в легкой усмешке, а Уоррен посмотрел на нее неожиданно холодно.

– Ну что ж, – прервала она неловкую паузу, – как видите, я это сделала!

– Да, ты… Ты это сделала, – подтвердил Уоррен.

– Вам нравится?

Раздалось два или три нерешительных: «Конечно!», затем последовала еще одна неловкая пауза, а затем Марджори со змеиным проворством повернулась к Уоррену и пристально на него посмотрела.

– Не мог бы ты подбросить меня до химчистки? – спросила она. – Мне очень нужно забрать платье до ужина. Роберта поедет сразу домой и подвезет остальных.

Уоррен рассеяно посмотрел в окно. Затем его холодный взгляд на мгновение остановился на Бернис, после чего переместился на Марджори.

– Конечно. Буду рад помочь, – негромко ответил он.

VI

Выйдя к ужину и встретив изумленный взгляд тетки, Бернис осознала, какую жестокую ловушку ей приготовили.

– Бернис, боже мой!

– Я коротко постриглась, тетя Жозефина.

– Боже мой, дитя мое!

– Вам нравится?

– Бернис! О господи!

– Кажется, я вас шокировала?

– Нет, но что подумает завтра вечером миссис Дейо? Бернис, нужно было подождать хотя бы до послезавтра – завтра бал у Дейо, надо было подождать хотя бы ради этого.

– Это вышло спонтанно, тетя Жозефина. Но при чем тут миссис Дейо, какая ей разница?

– Дитя мое, – воскликнула миссис Харви, – в докладе «Недостатки современной молодежи», который она прочитала на последнем заседании нашего «Клуба по четвергам», она посвятила коротким стрижкам целых пятнадцать минут. Это излюбленный предмет ее ненависти. А ведь бал устраивается в честь тебя и Марджори!

– Мне очень жаль.

– Ах, Бернис, и что скажет твоя мать? Она решит, что это я тебе разрешила!

– Мне очень жаль.

Ужин прошел в мучениях. Она попробовала второпях исправить положение с помощью щипцов для завивки волос, но лишь обожгла себе палец и сожгла волосы. Она видела, что тетя одновременно и обеспокоена, и опечалена, а дядя все время приговаривает: «Ох, ну и дела!» оскорбленным и слегка враждебным тоном. Марджори сидела очень тихо, отгородившись легкой, слегка насмешливой улыбкой.

Ей как-то удалось дотянуть до конца вечера. В гости зашли трое парней; с одним из них исчезла Марджори, а Бернис совершила вялую и безуспешную попытку развлечь двух оставшихся – и в половине одиннадцатого с благодарным вздохом ушла вверх по лестнице в свою комнату. Ну и денек выдался!

Она раздевалась, собираясь ложиться спать, когда открылась дверь и вошла Марджори.

– Бернис, – сказала она, – мне ужасно жаль, что так вышло с балом у Дейо. Даю тебе честное слово – я совершенно о нем позабыла!

– Да ничего страшного, – сухо сказала Бернис. Она стояла перед зеркалом, медленно водя расческой по остаткам своих волос.

– Завтра съездим с тобой в центр, к самому лучшему парикмахеру, – продолжила Марджори, – и тебя приведут в порядок. Будешь выглядеть великолепно! Я и подумать не могла, что ты пойдешь до конца… Мне действительно очень жаль!

– Ах, да ладно, все нормально!

– Ну, к тому же завтра ты здесь последний день – так что действительно ничего страшного.

Затем Бернис вздрогнула: Марджори распустила свои волосы волнами по плечам и стала медленно заплетать их в длинные светлые косы – на ней был кремовый халат, и выглядела она, словно сошедшая с изящного полотна саксонская принцесса. Бернис не могла оторвать взгляда от становившихся все длиннее кос. Они были тяжелыми, роскошными и двигались под проворными пальцами, словно извивающиеся змеи, а у Бернис остались лишь эти жалкие остатки, щипцы для завивки, да завтрашний вечер под прицелом пристальных глаз. Она представила, как Дж. Риз Стоддард, которому она нравилась, вспомнит о своих критических гарвардских манерах и скажет своей соседке по столу, что Бернис не стоило разрешать так много ходить в кинотеатры; представила, как Дрейкотт Дейо обменяется взглядами с матерью и станет вести себя по отношению к Бернис с подчеркнутой снисходительностью. Хотя, наверное, миссис Дейо уже завтра услышит новость и пришлет составленную в ледяном тоне записочку с просьбой не утруждать себя появлением у них; все у нее за спиной станут посмеиваться, узнав о том, как Марджори ее одурачила, как ее шанс блеснуть в обществе был принесен в жертву ревнивой прихоти эгоистки. Она резко присела перед зеркалом, кусая губы.

– Мне нравится, – с усилием произнесла она. – Думаю, что мне идет!

Марджори улыбнулась:

– Выглядит хорошо. Только, бога ради, не переживай ты так!

– А я и не переживаю.

– Спокойной ночи, Бернис.

Но, как только закрылась дверь, внутри у Бернис как будто что-то щелкнуло. Она энергично вскочила, сцепила руки, а затем быстро и бесшумно подошла к кровати и вытащила из-под нее саквояж. В него она побросала предметы туалета и смену белья. Затем повернулась к большому чемодану и быстро вывалила в него два полных ящика белья и летние платья. Она собиралась бесшумно, но с неумолимой расторопностью, и через три четверти часа большой чемодан был заперт, перетянут ремнями, а на ней самой красовался новенький дорожный костюм, который ей помогла выбрать Марджори.

Сев за стол, она написала миссис Харви короткую записку, в которой кратко описала причины своего отъезда. Она запечатала ее в конверт, надписала и оставила сверху на подушке. Бросила взгляд на часы. Поезд отходил в час ночи, и она знала, что такси легко поймать у гостиницы «Мэйборо» – всего в двух кварталах пешком отсюда.

Вдруг она резко вздохнула, а глаза ее сверкнули – знаток человеческих душ обнаружил бы слабую связь с тем неподвижным взглядом, который появился у нее в кресле парикмахера, но на этот раз чувство было гораздо сильнее. Для Бернис это было что-то новенькое, и этот взгляд сулил последствия.

Она тайком подошла к комоду, взяла лежавшую на нем вещь и, выключив свет, застыла, пока глаза не привыкли к темноте. Затем она осторожно открыла дверь в комнату Марджори. До нее донеслось тихое и ровное дыхание спящей, ничем не обеспокоенной совести.

Она подошла к постели, осторожно и спокойно. Действовала она молниеносно. Наклонившись, она нашла одну из кос Марджори, нащупала рукой ближайшее к голове место и, придерживая косу так, чтобы она чуть провисала и спящая ничего не почувствовала, сжала ножницы. Отрезанная коса осталась у нее в руке, она затаила дыхание. Марджори что-то пробормотала во сне. Бернис ловко ампутировала другую косу, на мгновение замерла, а затем быстро и безмолвно упорхнула обратно в свою комнату.

Спустившись вниз, она вышла на улицу, осторожно закрыла за собой дверь и, чувствуя, как ни странно, радость и ликование, сошла с крыльца прямо в освещенную луной ночь, размахивая тяжелым саквояжем, словно сумочкой. Лишь спустя минуту быстрой ходьбы она обнаружила, что все еще сжимает в левой руке две светлые косы. Она невольно рассмеялась – пришлось покрепче стиснуть зубы, чтобы не расхохотаться во весь голос. Она как раз шла мимо дома Уоррена и, повинуясь внезапно возникшему желанию, поставила на землю багаж и, размахнувшись косами, как лассо, швырнула их на деревянное крыльцо, куда они и упали с глухим стуком. Она опять рассмеялась, уже не сдерживаясь.

– Ха-ха-ха! – закатилась смехом она. – С эгоистки сняли скальп!

И, схватив саквояж, она почти бегом помчалась дальше по залитой лунным светом улице.

Благословение

Ha многолюдном Балтиморском вокзале стояла жара, и Лоис пришлось провести бесконечно долгие, липкие секунды у стойки телеграфа, ожидая, пока клерк с торчащими вперед зубами сосчитает и пересчитает слова в срочном сообщении толстой дамы, чтобы точно определить, содержит ли оно безобидные сорок девять или же фатальные пятьдесят одно.

Томясь ожиданием, Лоис решила, что не совсем точно помнит адрес, и потому вытащила из сумочки письмо и пробежала его глазами.

«Дорогая, – начиналось оно, – я все понимаю и чувствую себя самым счастливит в этом мире тягот и невзгод. Если бы я только мог дать тебе все то, что тебе предназначено, – но я не могу, Лоис; мы не можем соединить свои судьбы узами брака и в то же время не можем расстаться, признав, что вся наша любовь была ничем.

Милая моя, когда пришло твое письмо, я сидел в полумраке, думая и размышляя о том, могу ли я просто уехать и забыть тебя. Уехать, может быть, за границу, в Италию или Испанию, чтобы прогнать от себя боль потери там, где осыпающиеся руины древних цивилизаций будут созвучны опустошению моего сердца – и вот принесли письмо от тебя.

Моя любимая, моя самая храбрая на свете девочка, если ты телеграфируешь мне, то я смогу встретиться с тобой в Вилмингтоне – а до этого момента я буду здесь, буду просто ждать и надеяться, что мои сны о тебе когда-нибудь станут явью.

Говард».

Она читала это письмо так много раз, что уже помнила его наизусть, и все же оно снова ее поразило. В письме она увидела столько мелких черт человека, его написавшего: смесь безмятежности и печали в его темных глазах; скрытое, беспокойное возбуждение, которое она иногда чувствовала при разговоре с ним, его мечтательную чувственность, которая погружала ее разум в дремоту. Лоис было девятнадцать лет, она была романтична, любознательна и бесстрашна.

Толстая дама и клерк пришли к компромиссу в пятьдесят слов, Лоис получила бланк и написала свой текст. В окончательности ее решения не было никаких полутонов.

«Это просто судьба, – думала она, – именно так все в этом проклятом мире и происходит. Если до этого момента меня удерживала только трусость, то теперь меня не нужно будет удерживать. Поэтому пусть все идет своим чередом, а мы никогда не будем ни о чем жалеть». Клерк пробежал глазами ее телеграмму:

«Приехала Балтимор сегодня проведу день братом встретимся Вилмингтоне среду пятнадцать часов Люблю Лоис»

– Пятьдесят четыре цента, – восхищенно сказал клерк.

«И никогда не жалеть, – думала Лоис, – никогда не жалеть…»

II

Пятна света просачивались на лужайку сквозь кроны деревьев. Деревьев, похожих на высоких, томных дам с веерами из перьев, легкомысленно кокетничающих с безобразной монастырской крышей. Деревьев, похожих на учтиво склонившихся над мирными аллеями и тропинками дворецких. Деревья, деревья, заполнившие все холмы, рассеянные рощицами, длинными линиями и лесами по всему восточному Мэриленду, подобно нежному кружеву на кайме пшеничных полей, – темный непрозрачный фон для цветущих зарослей или диких заросших садов.

Некоторые деревья были еще совсем юными и веселыми, но деревья, росшие в монастыре, были много старше, чем сам монастырь, который по монашеским стандартам был еще дитя. Говоря точнее, он даже и не назывался монастырем, а всего лишь семинарией; но мы тем не менее будем называть его монастырем, несмотря на викторианскую архитектуру с пристройками в стиле Эдуарда VII и даже несмотря на «вудровильсонскую» патентованную «вечную» черепицу.

Позади, за стенами, располагалась ферма, на которой сильно потели полдюжины мирян, методично и неумолимо передвигавшихся по грядкам огорода. Слева, за стеной вязов, находилось импровизированное бейсбольное поле, на котором три новичка бросали мяч четвертому: игра велась, как и положено, с длинными пробежками, громким пыхтеньем и сопением. Как только раздался густой звук колокола, пробившего очередные полчаса, на переднем плане возник рой людей, похожих на черные листья, раздуваемые по шахматной доске тропинок, полускрытых учтивыми деревьями.

Некоторые из этих черных листьев были очень старыми, с щеками, покрытыми морщинами, напоминавшими рябь на глади потревоженного бассейна. Были и листья среднего возраста, чьи фигуры в развевающихся рясах в профиль казались несколько асимметричными. Они несли толстые тома Фомы Аквинского, Генри Джеймса, кардинала Мерсье, Иммануила Канта; у многих в руках были пухлые тетради с конспектами лекций.

Но больше всего было молоденьких листочков: девятнадцатилетних мальчишек со светлыми волосами, с лицами, выражавшими суровую добродетель; молодых мужчин за двадцать, уже лет пять вращавшихся в миру и оттого глубоко уверенных в себе, – их было несколько сотен, из столиц, городов и местечек Мэриленда, Пенсильвании, Вирджинии, Западной Вирджинии и даже из Делавэра.

Среди них было много американцев, много ирландцев и ирландских ортодоксов, довольно много французов, несколько итальянцев и поляков, и все они шли, непринужденно держась за руки, парами, тройками или группами, и почти у всех губы были поджаты, а подбородок выступал вперед, потому что все они были иезуитами, членами ордена, основанного в Испании пятьсот лет назад трезвомыслящим солдатом, который учил людей удерживать брешь или держать салун, читать проповедь или писать договор, и заниматься лишь этим своим делом, не задавая лишних вопросов…

Светило солнце. Лоис сошла с подножки конки у внешних ворот. Ей было девятнадцать, у нее были золотистые волосы и глаза, которые люди из чувства такта старались не называть зелеными. Когда баловни музы видели ее в вагоне конки, то украдкой вытаскивали из карманов карандаши и на оборотах случайных конвертов пытались изобразить профиль, или, точнее, взаимное расположение ее бровей и глаз. Позже, посмотрев на результат своего вдохновения, они обычно разрывали рисунки в клочки, вздыхая и ничего не понимая.

Несмотря на то что Лоис была облачена в щегольской дорожный костюм, она даже не подумала остановиться, чтобы стряхнуть пыль, покрывшую одежду в дороге, и сразу направилась по центральной аллее, бросая любопытные взгляды по сторонам. На ее напряженном лице было написано какое-то смутное ожидание, но это выражение не было ничуть похоже на то знаменитое выражение, которое появляется на лицах девушек, прибывающих на выпускной бал в Принстоне или Нью-Хейвене. Впрочем, поскольку здесь не бывало никаких выпускных балов, никто этого не заметил.

Ее интересовало, как он выглядит и узнает ли она его? На фотографии, висевшей дома над бюро, он был тощим мальчишкой со впалыми щеками, резко очерченным ртом, в плохо подогнанном одеянии послушника – единственном, что указывало на то, что он уже принял решение, как распорядиться своей жизнью. Конечно, тогда ему было только девятнадцать, а сейчас уже – тридцать шесть, и он уже давно не выглядел так; на последних снимках его фигура была шире в плечах, а волосы стали более жидкими, – но ее представление о брате всегда основывалось на впечатлении от того большого фотопортрета. И поэтому ей всегда было его немного жаль. Что это за жизнь для мужчины! Семнадцать лет приготовлений, и все еще даже не священник – и не станет им еще целый год.

Лоис казалось, что все будет слишком официально, если она выпустит инициативу из своих рук. И Лоис собиралась приложить все силы для создания впечатления сошедшей на землю радости, впечатления, которое она могла создать даже тогда, когда ее голова раскалывалась или у ее матери был нервный кризис, и даже тогда, когда она сама находилась в мечтательном, любознательном или отчаянном настроении. Ее брат, без всяких сомнений, нуждался в радости, и он ее получит, хочет он того или нет.

Приближаясь к огромной, ничем не примечательной входной двери, она увидела, что от группы неожиданно отделился один человек и, подобрав полы рясы, устремился к ней. Она отметила, что он улыбался и выглядел просто громадным – и очень надежным. Она остановилась в ожидании, почувствовав, что ее сердце забилось непривычно часто.

– Лоис! – воскликнул он, и через секунду она оказалась в его объятиях. Неожиданно ее бросило в дрожь.

– Лоис! – снова воскликнул он, – как я рад! У меня не хватит слов, Лоис, чтобы рассказать тебе, как я ждал этого дня! Лоис, да ты просто красавица!

У Лоис перехватило дыхание.

В его голосе чувствовалась скрытая вибрирующая энергия и то странное обаяние, которым, как она раньше думала, из всей семьи обладала только она.

– Я тоже очень рада… Кайс!

Она не без удовольствия покраснела, впервые произнеся его имя.

– Лоис, Лоис, Лоис, – ошеломленно повторял он. – Дитя мое, зайдем внутрь на минутку, я хочу представить тебя отцу настоятелю, а затем пойдем гулять. Я должен поговорить с тобой о тысяче вещей.

Его тон стал серьезным:

– Как мама?

Мгновение она смотрела на него, а затем сказала то, что вообще-то не собиралась говорить, приняв решение всячески избегать этой темы:

– О, Кайс, она… она все хуже и хуже, по всем статьям.

Он медленно понимающе кивнул в ответ:

– Нервы, да… расскажешь потом подробнее. А сейчас…

И вот она уже находилась в маленьком классе с большим столом и что-то говорила маленькому веселому седому священнику, задержавшему ее руку в своей на несколько секунд дольше положенного.

– Так вот ты какая, Лоис!

Он сказал это так, будто уже годы знал ее понаслышке.

Он умолял ее присесть.

Появилось еще два энергичных священника, которые поздоровались с ней за руку и обращались к ней как к «сестренке Кайса», и она обнаружила, что это ее совсем не раздражает.

Они выглядели абсолютно уверенными в себе; она ожидала встретить застенчивость или по крайней мере внешнюю сдержанность. Последовало несколько непонятных ей шуток, которые рассмешили всех остальных, и маленький отец настоятель назвал смешливое трио «невежами-отшельниками», что рассмешило и ее, потому что кем-кем, а уж отшельниками они точно не были. У нее сразу возникло впечатление, что все они очень любили Кайса: отец настоятель звал его по имени, а другой священник полуобнимал его за плечо на протяжении всего разговора. Затем все жали ей руку, и она пообещала зайти попозже «на мороженое», и улыбалась, улыбалась, и была почему-то очень рада… и сказала себе, что это было от того, что Кайсу было очень приятно похвастаться ею среди своих.

А затем они с Кайсом шли по тропинке, держась за руки, и он рассказывал ей, какой прекрасный человек отец настоятель.

– Лоис, – вдруг сказал он, – прежде всего я хочу сказать тебе, как много для меня значит твой приезд. Я слышал, как весело живут в миру, и считаю, что с твоей стороны было очень мило заехать к нам.

У Лоис захватило дыхание. К этому она не была готова. Сначала, когда она только обдумывала план поездки в балтиморскую жару, она хотела провести ночь у подруги и затем ненадолго заехать к брату, чувствуя себя при этом сознательно приносящей жертву добродетели, надеясь, что брат не будет ханжески обижен тем, что она никогда не приезжала к нему, но прогулка с ним по тенистой аллее оказалась легкой и удивительно приятной.

– Да, Кайс, – быстро сказала она, – ты знаешь, я просто не смогла ждать ни дня больше. Я видела тебя последний раз, когда мне было пять лет, и, конечно, я ничего не помню – как бы я смогла идти по жизни дальше без того, чтобы хотя бы одним глазком не взглянуть на своего единственного брата?

– Это очень мило с твоей стороны, Лоис, – повторил он.

Лоис смутилась – обаяния ему было не занимать.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне все о себе, – сказал он после короткой паузы. – Конечно, я немного слышал о том, как вы с матерью жили в Европе все эти четырнадцать лет, и мы все очень переживали, Лоис, когда у тебя была пневмония и ты не могла приехать вместе с матерью – да, точно, это было два года назад, – а затем я, конечно, встречал твое имя в газетах, но это все не то. Я совсем не знаю тебя, Лоис.

Она обнаружила, что анализирует его личность, как анализировала личности всех знакомых ей мужчин. Ей стало интересно, не был ли внезапно возникший эффект близости вызван постоянным повторением им ее имени. Он произносил его так, как будто ему нравилось это слово, как будто в его звуках для него содержалось какое-то особое значение.

– Итак, ты училась в школе, – продолжал он.

– Да, в Фармингтоне. Мама хотела, чтобы я пошла в католическую школу для девочек, но я не захотела.

Она украдкой посмотрела на него, желая узнать, не задела ли его.

Но он всего лишь медленно кивнул:

– За границей полно монастырских школ, да?

– Да. И знаешь, Кайс, здесь эти школы совсем другие. Здесь даже в самых лучших так много простушек.

Он опять кивнул.

– Да, – согласился он, – думаю, это так, и знаю, как ты к этому относишься. Меня здесь это тоже поначалу раздражало, Лоис, хотя об этом я бы никогда не сказал никому, кроме тебя; и ты, и я – мы оба хорошо чувствуем такие вещи.

– Ты имеешь в виду людей здесь?

– Да. Конечно, некоторые из них были вполне нормальными, из нашего круга, но были и другие. Например, один парень по имени Реган, – я ненавидел его, а сейчас он мой самый лучший друг. Прекрасный человек, Лоис, я познакомлю тебя с ним позже. Он из тех, с которыми ты, как говорится, пошла бы в разведку.

Лоис думала о том, что Кайс был именно тем человеком, с которым она лично пошла бы в разведку.

– А как ты… а как ты вообще сюда попал? – спросила она, немного смутившись. – Учиться, я имею в виду. Конечно, мама рассказывала мне историю с пульмановским вагоном…

– А, это…

Кажется, воспоминание было для него неприятным.

– Расскажи мне. Я хочу услышать твою версию.

– Да ладно, ничего нового я тебе не расскажу. Был вечер, я ехал весь день и думал, думал о сотне вещей сразу, Лоис, а затем я неожиданно почувствовал, что напротив меня кто-то сидит, почувствовал, что сидит он уже какое-то время, и я подумал, что это просто новый попутчик. И вдруг неожиданно он наклонился ко мне и я услышал слова: «Я хочу, чтобы ты стал священником, вот чего я хочу». Ну, я подпрыгнул и крикнул вслух: «О господи, только не это!» – свалял дурака сразу перед всем вагоном. Видишь ли, передо мной вообще никого не было. Через неделю после этого случая я пришел в Иезуитский колледж в Филадельфии и на коленях прополз последний пролет лестницы, ведшей в кабинет настоятеля.

Снова воцарилось молчание, и Лоис увидела, что взгляд ее брата стал отстраненным, его глаза были направлены вдаль, на залитые солнцем поля. Она была тронута тоном его речи и неожиданной тишиной, которая, казалось, окутала его, когда он кончил говорить.

Только сейчас она заметила, что его глаза были такими же, как у нее, – не считая отсутствия зеленого оттенка, – и что линия его губ была в реальности мягче, чем на фотографии – или его лицо приобрело другие очертания? На макушке у него уже была небольшая лысина. Она подумала, что это, наверное, от того, что он слишком часто носит головной убор. Ей показалось ужасным, что мужчина начинает лысеть и никому нет до этого дела.

– Кайс, а ты был в юности… набожным? – спросила она. – Ну, ты понимаешь. Был ли ты религиозен? Может, это, конечно, слишком личный вопрос…

– Да, – сказал он, а его взгляд все еще был направлен вдаль, – и она почувствовала, что его напряженная отстраненность была такой же частью его личности, как и его внимание. – Да, думаю, что был – когда не был пьян.

Лоис слегка затрепетала.

Страницы: «« ... 1011121314151617 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В Бангладеш произошла авария на крупной гидроэлектростанции, построенной российскими специалистами. ...
Англо-русский словарь предназначен для ускоренного изучения технического английского языка, а также ...
Автор книги – известный бизнес кредитный брокер Денис Шевчук. Книга «Бизнес кредитный брокер советуе...
Автор книги – известный ипотечный кредитный брокер Денис Шевчук. Книга «Ипотечный кредитный брокер с...
Листая пожелтевшие страницы старинного фотоальбома, обращаешь внимание, что на каждой фотографии в н...
Заключение международных контрактов предполагает знание международного законодательства и обычаев, а...