Кристмас Варго Александр

Страна медленно зализывала раны после войны, и люди, запрятав в глубину души скорбь, стремились вложить в растерзанные сердца хоть немного радости. Советский Союз уже привык к празднованию Нового года.

Разукрашенную ель, как чужеземный обычай, введенный Петром I, то разрешали, то запрещали… В первые годы Cоветской власти елку наряжали благодаря вождю – Владимиру Ильичу. Батенька, несмотря на то что по его инициативе умертвили десятки тысяч священников и разрушили столько же храмов, очень любил этот, по своей сути, религиозный праздник. Но зачастую для жестоких людей отдушиной является сентиментальность, и Ульянов-Ленин водил с детьми в Смольном рождественские хороводы, очевидно вспоминая полузабытый Симбирск. После кончины Ильича елку запретили, как буржуазный и поповский пережиток, и только Сталин, спустя много лет, уже перед войной, стал частично воплощать в жизнь свои крылатые слова: «Жить стало лучше, жить стало веселей…» Новый год стали отмечать, но не везде.

На XX съезде партии был развенчан культ личности, наступила так называемая «хрущевская оттепель», и старинный праздник стал неотъемлемым атрибутом каждой семьи.

Была, однако, в нашей необъятной стране маленькая деревенька, где этот праздник практически никогда не отмечался. В этот день люди запирались в своих избах и боялись выходить на улицу.

Видавшая виды «шестерка» съехала с асфальтированной дороги и загромыхала по щебенке. Мелкие камешки, вылетавшие из-под колес, гулко барабанили по днищу автомобиля.

– Долго еще ехать? – спросила у меня жена.

– Километров двадцать, – сказал я.

– Далековато, – заметила она.

– Ничего, зато будешь как графиня жить, – усмехнулся я. Посмотрел в зеркало заднего вида на Верочку – дочь дремала. Я сделал радио потише.

Если бы мне кто-нибудь еще год назад сказал, что я буду фермером, я бы просто посмеялся. А сейчас я, бывший преподаватель вуза с ученой степенью, Борис Николаевич Арбузов, вместе с женой Еленой и восьмилетней дочерью еду в деревню Алексеевку. Типичное для российской глубинки название.

Дочка с раннего детства страдала астмой. Врачи сразу сказали, что деревенский воздух для нее целебнее всех лекарств вместе взятых. Кроме того, у Лены было больное сердце. Денег на дорогостоящее лечение взять было неоткуда, и как-то, встретив одного давнего знакомого, я посетовал на эти невзгоды. Товарищ сразу же посоветовал взять беспроцентный фермерский кредит; оказывается, можно достаточно быстро получить свидетельство индивидуального предпринимателя, взять (за копейки или бесплатно) в аренду землю, составить бизнес-план и смело подавать документы на закупку инвентаря, техники, семян и т. д. Существуют специальные программы по развитию сельского хозяйства. А уж с торговыми организациями всегда можно договориться, чтобы реальная и отчетная цены отличались в нужную сторону. Короче, существовало множество вариантов, чтобы подлечить за счет целевого кредита супругу.

Хотя, если быть честным, этим выстрелом я хотел убить двух зайцев. Километрах в пятнадцати от Алексеевки находится местечко с колоритным названием Чертовка. Оно и являлось сейчас конечным пунктом нашей поездки. Насколько я был осведомлен, еще в дореволюционные времена там находилось имение барина, носящего фамилию Чертов. Судя по отрывочным сведениям, барин этот был богохульником, любил издеваться над своими крепостными крестьянами и проводил какие-то таинственные обряды.

Все это меня очень интересовало. Я увлекался этнографией и историей религии, защитил кандидатскую диссертацию и собирал материал на докторскую. Знакомый историк, зная мой интерес к обрядам и культам, дал мне кое-какой материал по этой деревне. Дальше я стал собирать разрозненные данные, и вскоре начала складываться целостная картина. И когда мне стало известно, что большой двухэтажный деревянный дом, находящийся, правда, в обветшалом состоянии, с таким богатым прошлым, пустует, то вопрос о том, где мы будем жить, сразу отпал. Имение барина носило название «Алексеевский хутор». В революцию в этом доме находился штаб большевиков, позже с ними случилась какая-то темная история, и с тех пор худая народная молва лучше всяких сторожей защищала «Алексеевский хутор» от постояльцев. Дошло до того, что местные жители стали обходить это место за версту. И, самое интересное, особенно зимой.

Но все эти байки только раззадоривали меня, поэтому мне не терпелось скорее попасть в замок маркиза де Сада местного пошиба. И даже перспектива ездить несколько километров за продуктами, пока не обзаведемся своим подворьем, не пугала.

С собой у нас – только чемоданы с личными вещами. Все остальное наше нехитрое имущество я намеревался перевезти в ближайшее время.

«Шестерку» немного заносит в скользкой узкой колее, и она идет юзом. Солнце искрится и пылает в лужах, над черным полем висит легкая дымка. Извилистая дорога поворачивает к лесу, мы въезжаем в Чертовку. Брошенные дома с провалившимися крышами безжизненно зияют пустыми глазницами окон, местами наискосок забитых досками. Если кто здесь раньше и жил, то переехал в Алексеевку. А сейчас – никого. Одним словом, деревня-призрак.

– Какое мрачное место, – сказала жена, держась за ручку над дверью машины. – Ты хорошо все взвесил, когда выбирал именно этот дом?

Я неопределенно кивнул, но Лена все поняла.

– Конечно, как я сразу не догадалась, – со вздохом сказала она. – А я-то думала, ты о нас с Верой беспокоишься. Надеешься привидение в доме увидеть? Или скелет в подвале?

– О чем ты? – я даже немного обиделся. – Одно другому не мешает.

– Ну, рассказывай, – демонстративно зевнула Лена.

– Что именно? – Я сделал вид, что не понимаю, о чем она.

– Вряд ли ты поехал бы в такую глухомань, не зная, что об этих местах ходят какие-то слухи, – снисходительно пояснила она, с видом, мол, меня не проведешь.

Я кашлянул. Мы с Леной давно знали друг друга, и я решил, что вряд ли она будет против моего решения, когда узнает, какие именно слухи ходят об этой деревне.

– Когда-то тут поселился барин, его фамилия была Чертов, – начал я. – Собственно, отсюда и название деревни. До него деревня носила название Алексеевка, и потом, когда люди побросали дома и переселились подальше отсюда, они стали называть свою деревню Новая Алексеевка, а Чертовку – Старой Алексеевкой.

Впоследствии осталось только два названия: Чертовка, где уже никто не жил, и Алексеевка. Этот барин как-то провинился перед государственной властью, после чего был лишен дворянского сословия. Правда, имение у него не забрали и позволили жить в глуши, при том, что он имел сорок душ крепостного люда. Чем он тут занимался – доподлинно неизвестно, но крестьяне пытались бунтовать, были попытки даже спалить Чертова. Но каким-то таинственным образом все ему сходило с рук.

Я заметил, что Лена слушает меня вполуха, с куда большим интересом поглядывая в окно. Однако я не обиделся (что и говорить, хобби у меня своеобразное) и увлеченно продолжил:

– Существовала также легенда, что барин разбудил какое-то древнее зло, и если в Чертовке погибал тот, на чьей душе имеется грех убийства, то он превращался в некое существо, вроде как в оборотня. Это существо, живой труп, нападало на людей, и уничтожить его можно было только огнем или с помощью осинового кола, вбитого в сердце. Здесь не было церковного прихода и сельского погоста. Поэтому всех покойников в Чертовке сжигали сразу же после смерти. Так, на всякий случай. Власти боролись с этой дикостью, но безуспешно. Потом в этом месте, уже при Сталине, организовали в приказном порядке колхоз, так как к этому времени никто добровольно здесь жить не хотел.

– Как я понимаю, мы там будем жить одни? – уточнила Лена, и я уловил промелькнувшую в ее голосе тревожную нотку.

– Да, я же говорил тебе, – спокойно ответил я. – Ты боишься?

Лена тихо засмеялась.

– С тобой нет, богатырь.

– Конечно, были и труднообъяснимые факты, – вернулся я к истории Чертовки. – Например, люди были уверены, что темные силы проявляют активность только под Новый год, и в это время не только не отмечали праздник, но и старались не выходить из дома. И сезонная статистика пропавших без вести в этих местах подтверждала эту теорию. Хотя можно предположить, что зимой люди могли попросту замерзнуть, стать добычей медведя-шатуна или стаи волков. Были и документально зафиксированные случаи исчезновения тел погибших, но их могли попросту тайком сжечь суеверные деревенские жители.

– Бред какой-то, – фыркнула Лена.

– Схожие поверья существуют у многих народов, вне зависимости от культурных традиций и религиозной принадлежности, – пожал я плечами. Дорога становилась хуже, и я сбавил скорость, чтобы не разбудить дочь.

– Я собрал целую коллекцию преданий, проанализировал их, и могу тебе ответственно заявить, что так называемые «гиблые» места, где веками хозяйничали потомственные колдуны, черные шаманы или ведьмы, действительно существуют.

– Да уж, занятно, – протянула жена, когда я замолчал.

Вскоре мы были у дома. Мраморных колонн там, конечно, не было, но потемневшие от времени доски обшивки были вполне крепкими. Внутри были две печки и настоящий камин. Огромный подвал был забит разным хламом, словно тут жил Плюшкин. Пока мы с женой мыли полы и вытирали вековую пыль, дочка, привыкшая к тесноте коммуналки, с визгом носилась по скрипучей лестнице, ведущей на второй этаж.

В какой-то момент за забором послышался звук автомобильного двигателя. Я выглянул в окно и увидел милицейский «уазик». Из машины выбрался высокий широкоплечий мужчина в милицейской форме и подошел к воротам. К моему немалому удивлению, он ловко открыл потайную задвижку на калитке, словно делал это многократно, и уверенно зашел во двор.

– Аникеев Андрей Андреевич, участковый инспектор, – представился он, поднеся ладонь к околышу фуражки.

Инспектор носил звание майора, был еще относительно молод, но сеточка морщинок около глаз и седеющие волосы говорили о том, что о жизни сельский милиционер знает не понаслышке. Торчащие, как у моржа, усы, засаленный китель и крепкое рукопожатие – вот первое, что отложилось в моей памяти с первых минут знакомства. Через полчаса мы уже пили чай из старинного самовара, невероятным образом сохранившегося в доме.

– Вы, наверное, уже слышали про это место, раз выбрали именно Чертовку? – спросил инспектор, пронзительно щуря карие глаза.

Я объяснил, что меня, как этнографа и религиоведа, очень интересуют местные легенды и обряды, и я полагал, что, поселяясь здесь, могу получить материал для диссертации и монографии, как говорится, «из первых рук».

Майор с шумом отхлебывал чай, поглядывая на меня. Воцарилась неловкая пауза, и лишь спустя минуту до меня дошло, что он не решается говорить при моей семье. Я сделал знак Лене, и она, многозначительно фыркнув, повела укладывать спать Верочку.

– Как вы думаете, сколько по России фиксируется ежегодно пропавших без вести? – неожиданно резко спросил участковый.

Я выжидательно молчал.

– Порядка сорока тысяч человек, – милиционер откинулся на резную спинку старого венского стула. – Они же не могли все скопом случайно утонуть и не всплыть, зацепившись за коряги? Я на это вот что скажу, Борис. Просто есть такие места вроде Чертовки. Тут каждый год пропадают люди. Вам не кажется странным, – продолжал он, – что этот барский дом до сих пор не разграбили охотники за стариной, которые обычно деревни шерстят? А ведь сейчас двухтысячный год уже идет! Просто эти любители легкой наживы так же пропали, как и другие. У меня своя статистика. Хотите послушать один рассказ?

– Здравствуйте, Савелий Иванович! Садитесь, пожалуйста. – Маленький полный человек в коричневом костюме, сидевший за огромным дубовым столом Т-образной формы, чуть привстал, обращаясь к седому мужчине в военном кителе, из-под которого выглядывала тельняшка.

Тот присел на один из стульев, шеренгой выстроившихся вдоль стола для заседаний, а хозяин кабинета, наоборот, сполз с потертого черного кожаного кресла и стал расхаживать взад и вперед, заложив руки за спину.

– Видите ли, товарищ Лукьянов, – человечек покрутил головой, стараясь высвободить полную шею из тугого накрахмаленного воротника рубашки. – Принято решение направить вас по линии партии в район для выполнения очень ответственного поручения. С вами поедет оперуполномоченный НКВД Блюхер Сергей Алексеевич. Он и объяснит подробно, в чем суть дела. Завтра за вами заедет машина.

Оперуполномоченный, безуспешно борясь с нервным тиком, периодически пробегающим по его лошадиному лицу, говорил тихо и монотонно:

– Если вы спросите, не родственник ли я того самого Блюхера, – отвечу: нет. Мы едем в колхоз имени Десятого партсъезда, в Краснопартизанский район, разобраться на месте со странной ситуацией. Там есть деревня с названием Чертовка, недалеко от нее расположена другая деревня – Алексеевка. Так вот, в Чертовке люди начали пропадать, участковый милиционер – и тот исчез. Народ дома побросал, какие-то сказки про леших рассказывает, в Алексеевке паника! Поле, которое рядом с лесом, между деревнями, в этом году даже не засеяли. Степи распахиваем, а Черноземье простаивает! Одного председателя уже расстреляли как врага народа. Сейчас второй напрашивается. Пока, для начала, только из партии поперли, да собрание организовали, чтобы с должности снять. А народ за него – горой! Я думаю, что какие-то провокаторы, из местных, воду мутят. Посмотрим, нам полномочия даны большие. Вы – коммунист с большим стажем, я тоже человек опытный. От нас ждут конкретного результата.

Председатель, простой и открытый с виду человек, встретил гостей с радушием. В сельсовете был накрыт богатый, по деревенским меркам, стол: соленые огурчики, помидоры бочкового засола, квашеная капуста, сало с дымящейся картошкой. В центре стола красовалась бутыль самогона. Председатель разлил мутный первач по стаканам. Лукьянов с колхозником выпили, Блюхер отказался.

– Рассказывайте, что тут у вас творится, Емельян Егорович. – У оперуполномоченного снова стало дергаться лицо, и он словно невзначай прикрыл его рукой.

– Что тут рассказывать, – вздохнул председатель. – Бегут люди, боятся. А в последнюю неделю декабря и вовсе начинается какая-то чертовщина. Кто пропадает, а то и еще хуже…

– Что касается чертовщины, – стыдитесь! Вы же взрослый человек, атеист, коммунист… – Блюхер запнулся. – Бывший. Может, еще и в бога верите?

Председатель отвел глаза, как нашкодивший подросток, и молчал.

Оперуполномоченный сделал паузу и продолжил сурово:

– Понятно! Ну и что значит «хуже»?

Емельян Егорович замялся и нехотя выдавил из себя шепотом:

– Мертвецы ходят.

– Да-а… – протянул Блюхер, – не зря вас из партии исключили. В то время, когда советские ученые двигают мировую науку на передовые рубежи, наши летчики совершают беспосадочные перелеты по странам, вы тут культивируете средневековые предрассудки, срываете план по зерновым. Статья по вас плачет, Емельян Егорович!

Председатель сгорбился и втянул голову в плечи.

– Пойдем поговорим с людьми, Савелий Иванович, с активом. – Блюхер хлопнул Лукьянова по плечу и поднялся из-за стола, даже не взглянув на нерадивого председателя.

Поскольку стоял декабрь и колхозники в основном лишь ухаживали за скотиной да чистили снег, энкавэдэшник полагал, что сельский сход удастся организовать быстро. Но он ошибался. Люди наотрез отказывались выходить из домов. Кроме того, Лукьянов обратил внимание, что на каждой калитке был мелом или краской нарисован тройной крест. Сергей Алексеевич только укоризненно качал головой, глядя на это безобразие. Наконец после долгих уговоров общими усилиями колхозников удалось собрать. Причем выходили они из домов так, словно собирались на Куликовскую битву: некоторые несли ружья, кое-кто топоры и вилы. Когда Блюхер и Лукьянов последними зашли в прокуренный деревенский клуб, председатель уже ждал их в президиуме, за столом, покрытым линялой и грязной красной тряпкой. Народ сидел на грубо сколоченных лавках, переговаривался и сорил шелухой от семечек. Оперуполномоченный окинул взглядом зал, украшенный портретами Ленина, Сталина и Карла Маркса, и пробрался в президиум. Савелий Иванович сел рядом.

– Здравствуйте товарищи колхозники! С наступающим вас Новым годом! – встал Блюхер. – Нас прислали из города для оказания помощи. Тут ваш председатель нам сказки про ходячих покойников рассказывал. Как же вы дошли до такой жизни?

Собравшиеся мрачно молчали. Через какое-то время поднялся старый дед в засаленной ушанке.

– Милок! Все как есть правда! – кряхтя, он бросил недокуренную самокрутку, раздавил ее валенком и смачно плюнул. – Я видел, как тебя сейчас!

– Что видел? – вмешался сидящий за столом Лукьянов.

– Мертвяка! Истинный крест! – Дедок начал было креститься, но его рука застыла в воздухе под суровым взглядом оперуполномоченного. – Как на духу. Федька Матрос пропал еще в прошлом году…

– Федор на флоте служил, – пояснил стремящийся загладить свою вину председатель, тяжело дыша Блюхеру в ухо табаком и чесноком.

– …А вчера, под вечер, иду в свинарник, а он около забора стоит. Голова – разбитая, глаза белые, закатились. Собака у меня злючая, а тут заскулила и в конуру улезла. Я, понятное дело, бегом в избу!

– Не врет Митрич! – к разговору подключился высокий мужчина, статью и кучерявой бородой напоминавший былинного богатыря с лубочной картинки. – Я тут охотой промышляю, пошел как-то в лес под Новый год. Подстрелю, думаю, зайца, другого к праздничному столу. Собаку еще с собой взял. Я в деревню недавно приехал, так что раньше тоже ничему не верил. Люди отговаривали, а я посмеялся, взял ружье и – в лес. А там на меня покойник напал. Пес убежал, я в мертвяка стреляю, а его пули не берут! Идет на меня и скалится. Такой страх пошел: все, думаю, капут тебе пришел, Ваня! На медведя с ножом ходил, а тут – оцепенел!

– Ну и что? – спросил заинтересовавшийся рассказом охотника Лукьянов.

– В яму он попал, а иначе не стоял бы я сейчас перед вами.

– В какую такую яму?

– В звериную, – ответил Иван. – «Местные специально эти ямы делать стали, с осиновыми кольями. Иначе мертвяков ничто не берет. Знахарка из Алексеевки подсказала: с ними, говорит, как с вурдалаками, надо. Как ловушек нарыли, так попадаться стали!

– И куда же вы их деваете потом? – продолжал расспросы Лукьянов. Блюхер до глупого диалога демонстративно не снисходил.

– Крючьями вытаскиваем и сжигаем, – пояснил встрявший в разговор дедок. – А вообще места тут гиблые… Кто поумнее или помоложе – те уехали. А нас вот даже мертвяки выжить не могут. Да они и опасные только под Новый год! После – в спячку, наверное, укладываются. Вот бы их норы найти! Ведьму местную надо потрясти!

– Все, хватит! – не выдержал оперуполномоченный, лицо его задергалось так, что некоторые колхозники стали креститься. – Ведьмы, лешие, живые покойники… Чушь все это собачья! Значит, вы утверждаете, что вокруг деревни сейчас ходят какие-то мертвяки?! Если кто и ходит, так это провокаторы ряженые, враги Советской власти! А вы и уши развесили! Вас запугать – раз плюнуть! Вот ты, – и Блюхер ткнул пальцем в охотника, – проводи нас в лес, и сам убедишься, что это брехня, и другим расскажешь.

– Хоть стреляйте, не пойду! – наотрез отказался колхозник.

– Тогда мы сами пойдем! – оперуполномоченный посмотрел на Лукьянова, и тот уверенно кивнул, хотя по спине Савелия Ивановича пробежал неприятный холодок.

– Вот сейчас и пойдем, откладывать не будем, развеем ваши религиозные предрассудки. Лыжами нас обеспечьте! – сказал Блюхер, обращаясь к председателю.

Когда они выходили из клуба, колхозники уже не шушукались, а смотрели на городских с сочувствием, как на больных. Никто не встал с места.

Председатель снабдил приехавших валенками и лыжами, причем Савелию Ивановичу досталась лыжа с обломанным концом. Емельян Егорович предложил взять и ружья, но оперуполномоченный вместо ответа лишь вытащил и покрутил тяжелый пистолет «ТТ» с дарственной надписью на рукоятке.

Стоял легкий морозец, на прозрачном небе светила полная луна. Было светло, как днем.

– Слушай, товарищ Блюхер, а если волки? – Лукьянов еле успевал за оперуполномоченным, хотя тот прокладывал лыжню. Чекист явно занимался в прошлом лыжным спортом.

– Мы далеко не пойдем, – слова оперуполномоченного съедал снежный хруст. – Да и что нам волки, с двумя пистолетами-то.

Видно было, что Блюхеру не терпится вывести на чистую воду трусливых и лживых колхозников. Савелий Иванович даже представил, как они возвращаются и в глазах народа горит неподдельное восхищение их бесстрашием.

Они шли вдоль громады леса. Лукьянов гнал от себя нехорошие мысли, хотя, как назло, после всех этих рассказов за черными соснами, отливавшими в лунном свете серебром, ему мерещились какие-то тени. Оперуполномоченный взял левее, ближе к лесу, и теперь разлапистые ветви касались их плеч. Савелий Иванович незаметно расстегнул кобуру и заметил, что Блюхер сделал то же самое. Внезапно впереди что-то взметнулось, и Савелий Иванович вскрикнул. Что-то черное, громадное, с глухим ворчанием поднялось прямо перед ними и навалилось на Блюхера…

Колхозники, по-прежнему сидевшие в клубе, не удивились, когда туда через пару часов ввалился шатающийся Савелий Иванович. Он был без шапки, с наганом в руке и с совершенно безумными глазами.

– Утащил… – бормотал он срывающимся голосом. – Утащил, прямо в лес… Черный, с зубами…

– Это еще не все, – проговорил дедок, сворачивая корявыми пальцами очередную самокрутку. – Теперь его товарищ сюда пожалует, за ним. Давайте решать, кто его на постой-то примет?

– Я приму, – медленно произнесла баба неопределенного возраста, закутанная в старый пуховой платок. – Мне терять уже нечего.

Люди начали расходиться по домам, причем шли осторожно, держа наготове средства самообороны. Последними из клуба вышли три человека: совершенно отрешенный от всего Лукьянов, продолжавший сжимать в руке револьвер, принявшая его на ночлег женщина, и Емельян Егорович.

Савелий Иванович ясно понял: его жизнь разделилась на «до» и «после». Потом были грязные сени с какой-то бочкой, кучкой дров и истошно мяукающей кошкой.

Как в каком-то полусне, его заставили раздеться, но ощущение тревожности, захлестнувшее душу, заставляло сжимать наган и готовиться к неизбежному.

Савелий Иванович лежал на пахнущей затхлостью простыне, и лунный свет, проникавший в маленькое оконце, бередил душу и не давал уснуть. Нахлынул запах женского пота, молока и сена, и Лукьянов полностью отдался во власть происходящему.

Окровавленное лицо Блюхера, прижавшееся к тусклому стеклу, не смогло выдернуть Савелия Ивановича из сладостной истомы.

Женщина среагировала первой и метнулась в чулан за ружьем. Звук упавшей кастрюли стряхнул с Лукьянова сказочную эйфорию и заставил вернуться на грешную землю.

Кожа с лица оперуполномоченного была содрана, на разорванных губах играла мертвая ухмылка. Неестественно выпуклые глаза горели сумасшествием. В горле у Савелия Ивановича застыл нечеловеческий вопль, и в этот момент начало плеваться огнем ружье. Потом звякнул крючок на входной двери.

– Савелий, Савелий! – кричал пронзительный женский голос. – Не выходи!

Растрепанная баба, одетая, несмотря на мороз, в ночную рубашку и валенки, трясущимися руками пыталась перезарядить двустволку. Заряд картечи угодил Блюхеру в голову, но он, упав, поднялся и, пошатываясь, медленно стал подниматься на крыльцо. Лукьянов выстрелил пару раз из нагана, потом метнулся к дровнику и выдернул из толстого пенька топор-колун.

Оперуполномоченный с неожиданной прытью бросился к сараю и схватил прислоненные к нему вилы. Пригнувшись, он и Лукьянов стали кружить друг напротив друга, как бойцовые петухи. Захлебывались лаем собаки, женщина, плача и путаясь в давно упавшем на землю пуховом платке, ползла на четвереньках к дерущимся. Мелькнул топор, раздался чавкающий треск, и череп одного из мужчин раскололся надвое. Ночную деревню всколыхнул истошный женский крик. Лукьянов, судорожно сжимая двумя руками топор, застыл на месте и, словно загипнотизированный, смотрел, как его жертва, вопреки законам природы, не падает, а медленно приближается к нему. В отчаянии Савелий еще раз взмахнул топором, но наткнулся грудью на вилы, которые с огромной силой пригвоздили его к сараю. Колун со стуком упал на землю. То, что еще недавно было Блюхером, вплотную подошло к Лукьянову, который, уронив голову на грудь, в смертельной агонии подергивал руками и ногами. Существо как бы обнюхало Савелия Ивановича остатками носа, удовлетворенно заурчало и побрело восвояси.

Женщина поднялась на ноги и медленно подошла к Савелию. В сухих глазах светилось тихое безумие. Всхлипывая от напряжения, она резко выдернула вилы, и тело мужчины, оставляя кровавые полосы на потемневших от времени досках, сползло на покосившийся порожек. Спокойно и деловито баба зашла домой, надела свалявшийся от времени заштопанный овчинный полушубок и взяла самое ценное – большую бутыль с керосином. Подумав, она захватила еще и вилы, окрашенные кровью. Женщина посмотрела пустыми глазами на наряженную елку, кукольного Деда Мороза и вышла.

Уже стало совсем темно, когда участковый закончил рассказ. Жена с дочкой давно спали, а мы продолжали сидеть за столом, освещаемые зеленоватым светом настольной лампы с выбитым из абажура куском стекла.

– Что вы на это скажете? – Майор покрутил чайной ложкой в пустой чашке.

Я задумался, а потом спросил:

– А куда эта женщина с керосином пошла?

Участковый посмотрел по сторонам и, помедлив, коротко сказал:

– Ведьму жечь. Но это уже отдельный разговор! Ее, кстати, посадили тогда, лет на двадцать. Эта история меня заинтересовала потому, что этот самый Лукьянов приходится мне дядей по материнской линии, – неожиданно произнес он. – Я тут всех стариков и старух опросил, и картина получилась довольно детальная. Официальные власти заявляли, мол, обычная бытовуха. Подрались мужики из-за бабы, с кем не бывает. Ан нет, есть маленькая неувязочка. Дядя отчетливо видел и рассказал колхозникам, что уполномоченного утащило неизвестное существо, которое пули не берут. Предположим, что на энкавэдэшника напал медведь. Тогда Блюхер ни за что бы не вернулся из леса. А он вернулся, да еще на Лукьянова напал. Вот так вот! Трупы-то так и не нашли тогда. А на вилах и топоре, среди прочих, обнаружили отпечатки пальцев Блюхера и дяди.

– Дальше – больше! – Майор опять встал. – Пропали тут как-то двое заезжих браконьеров, по зиме уже. Нашли машину и одно ружье с треснувшим прикладом. На прикладе – отпечатки пальцев. Кого бы вы думали? Блюхера! Того самого, который шестьдесят лет назад пропал!

Я молчал, пытаясь осмыслить поток информации.

– Ладно! – Участковый крепко пожал мне руку и пошел к выходу. – Познакомились, поговорили для первого раза – и хорошо. Папочку с материалами я вам оставлю. В ней много интересного про Чертовку найдете. Между прочим, тут все беды в основном под Новый год происходят.

Взревел мотор с прогоревшим глушителем, по окну полоснул свет фар, и милиционер уехал.

Спать не хотелось. Я прошелся по большой столовой, и мое внимание привлекла старая пожелтевшая фотография в коричневой рамочке. Очевидно, это было чье-то семейное фото. По спине поползли мурашки: на фотографии стоял я с женой и дочкой.

Зима наконец прогнала назойливую осень, сковав своим ледяным дыханием лужицы недавней слякоти. Даже лица Деда Мороза и Снегурочки на огромном рекламном щите заиграли, казалось, настоящим крепким румянцем. Торговцы елками и мишурой, мигающие гирлянды на разукрашенных витринах, нескончаемые потоки прохожих, спешащих купить то, что еще не успели, – все слилось в предпраздничной суете и эйфории.

Предновогодняя атмосфера царила и в небольшом офисе, в самом центре города. Общую комнату по диагонали пересекала разноцветная гирлянда, а огромные серебристые снежинки, приклеенные на оконные стекла, словно говорили прохожим: «С Новым годом!» Девушки колдовали за сервировкой небольшого стола, и незабываемый запах мандаринов, словно выхваченный из далекого детства, смешивался с терпким ароматом разлапистых сосновых веток, поставленных в вазочки возле компьютеров. Мужская половина, приготовив бутылки с шампанским, дымила сигаретами.

Входная дверь распахнулась, и на пороге появился полноватый молодой мужчина в дорогом кожаном пальто. Он обвел взглядом присутствующих и не спеша поправил съехавший набок яркий галстук. Стараясь казаться серьезным, он тем не менее немного переигрывал. Чересчур нахмуренные брови и суровое покашливание никого не смогли обмануть.

Первым среагировал долговязый темноволосый парень с кардинальской бородкой, наряженный в красную шапочку Санта-Клауса.

– Здрав буде, боярин! К фуршету все готово! – Он широко махнул рукой в сторону накрытого стола.

Виктор Бояринов, он же директор фирмы, в другое время среагировал бы на фамильярность своего менеджера Сергея иначе, но сейчас он был снисходителен и подыграл ему, махнув кейсом:

– Пшел вон, холоп! Не до трапезы нам сейчас!

Улыбнувшись, он торжественно объявил:

– Финансовый год закрыт, все отчеты и балансы сданы!

Сергей с напускной серьезностью зааплодировал.

– А где же вы главбуха потеряли, Виктор Степанович? – спросила жгучая брюнетка с высокой грудью.

– Никто никого не терял. – В комнату быстрым шагом вошла женщина, воплотившая в себе собирательный образ неприступной, но сексуальной молодой учительницы. Холодные серые глаза брызнули льдом из-под очков в красивой оправе.

– Так, все за стол! – Бояринов галантно помог бухгалтеру снять пальто. – Сергей, наливай!

– Минуточку внимания, – директор постучал вилкой по бокалу. – Как говорят в Одессе, я имею вам сказать пару слов. В целях укрепления корпоративного духа и взаимопонимания, в связи с предстоящими выходными днями… Короче, я дал объявление: «Фирма арендует на новогодние каникулы дом за городом». Вчера позвонил знакомый риелтор и сообщил, что нашелся интересный вариант. Какой-то отшельник, живущий за городом, предложил погостить бесплатно. Якобы ему скучно, и на каждый Новый год он приглашает гостей. Отказ от совместного отдыха буду рассматривать как попытку саботажа!

Я иду по сумрачным зарослям, где клочья тумана повисли на голых скрюченных ветвях, выхожу на какую-то полянку. И… попадаю в сказку! Искрящийся лес, окутанный серебристо-голубым инеем, застыл в безмолвном величии. Вдруг тишину пронизывает тоненький голосок какой-то птички: «Пиу – пиу!» Еще раз, уже где-то рядом со мной. И вот уже десятки, сотни невидимых хрустальных колокольчиков звучат вокруг меня, заставляя кружиться голову. Сердце падает куда-то вниз и летит в нескончаемом сладостном полете. Неведомая сила влечет меня, сильнее, сильнее… И вот я уже бегу, а, может быть, лечу. Да, лечу сквозь это великолепие. Вижу темную проталину с осколком замерзшей воды. Она приближается. И я вижу… Господи!!! Это он!!!

Просыпаюсь от своего крика. Некоторое время прихожу в себя, потом, не включая ночника, нащупываю пачку сигарет, свалив при этом на пол баночку с кремом и мобильный телефон.

Подхожу к окну и смотрю, как свет фонарей, размазанный по мокрому асфальту, вскипает маленькими пузырьками под порывами холодной мороси. Ну и декабрь! Первая же сигаретная затяжка отбрасывает меня назад, в прошлое, когда беззаботная десятилетняя девочка верила в новогодние чудеса, радовалась какой-то ерунде вроде Деда Мороза и обижалась по пустякам.

Ненависть к брату поселилась в моей душе задолго до его рождения. Все дети по своей природе эгоисты, и я не была исключением. Все мое маленькое существо бунтовало, когда шли бесконечные разговоры о НЕМ. Глядя на светящиеся тихим счастьем лица родителей, когда отец нежно гладил выпуклый живот матери, я тряслась от злости и обиды. Нарочно разбитые чашки, оторванные куклам руки и ноги не могли привлечь ко мне такого внимания, какое было уделено ЕМУ. В один прекрасный момент меня осенило: отец НИКОГДА НЕ ХОТЕЛ МЕНЯ. ОН ВСЕГДА ХОТЕЛ ТОЛЬКО СЫНА! По ночам я плакала в подушку и изобретала план мести. Убежать из дома? Отравиться, выпрыгнуть из окна? «Им будет от этого только лучше», – шептала я, кусая губы.

Братик оправдал надежды родителей и родился красивым крепышом. Если бы он кричал, плакал, капризничал – мне было бы легче. А он только смешно кряхтел и, улыбаясь, тянулся пухленькими ручками ко всем, кто подходил к кроватке.

«Вот это твоя сестричка Ксюша», – говорила мать, и он что-то лепетал в ответ.

Был декабрь, как и сейчас. Только стояла не дождливая слякоть, а самая настоящая зима с колючим морозцем. Мы ходили по магазинам, делали какие-то предпраздничные покупки. Потом мама зашла в аптеку, поручив мне присматривать за коляской с братом. Мягкий мохнатый снег падал мне на горящие отчего-то щеки и стекал тоненькими струйками на шею. Я вдруг отчетливо поняла, что другого шанса может и не быть.

…Пепельница уже до краев наполнилась смятыми окурками. Достаю из шкафа початую бутылку «Мартини», потом, подумав, ставлю ее обратно. Проклятый сон, поднял муть с самого дна души! Надо бы немного поспать. Глотаю таблетки фенозепама и димедрола. Убойное сочетание не оказывает на меня никакого действия…

Дальше вижу все со стороны, как в замедленном просмотре. Маленькая девочка в смешной шапочке с помпоном оглядывается, быстро откидывает педальку тормоза коляски, и та начинает медленно катиться в сторону дороги. Шофер грузовика ничего не заметил и затормозил уже потом, среагировав на крики людей.

Вой матери привел меня в себя. Это был именно вой: надсадный, тяжкий, с грудными всхрипами. Вся безысходность мира была в этих звуках. И что-то умерло во мне с этого момента, ноги сами повели туда, где уже толпились люди. Я пыталась протиснуться, меня отталкивали… От розового живого человечка осталась половина головы. Все остальное было размазано по сломанной коляске. Уцелевшее колесо на ней крутилось, постепенно замедляясь, и я завороженно глядела на это останавливающееся время.

…Заиграл будильник на мобильном телефоне. Зажигаю свет, поворачиваюсь к зеркалу то одной щекой, то другой, любуясь кругами под своими глазами, потом ставлю кофе…

Мать превратилась в седую старуху буквально за один день. Я смотрела на отца широко раскрытыми честными глазами и уверяла, что коляска случайно сорвалась с тормоза. Говорила, что пыталась спасти брата, и наглядно демонстрировала грязную одежду, которую выпачкала, пролезая под ногами зевак к окровавленным останкам брата. Отец слушал с окаменевшим лицом и молчал. Не знаю до сих пор, поверил ли он мне?

На похоронах мы с ним стояли отдельно. Мать лежала в больнице. Видно, сердце что-то тогда подсказало отцу, и он заказал могильную ограду больших размеров, чем требовалось. Вскоре там же похоронили и мать. Мы с отцом жили под одной крышей, но почти не общались. У каждого была своя жизнь. Через несколько лет отец переехал к какой-то женщине, оставив мне квартиру, и наши пути разошлись окончательно.

Раскаивалась ли я? Вряд ли. Раскаиваюсь ли теперь, анализируя свой поступок с высоты двадцати пяти лет? Вопрос сложный. С одной стороны, маленькая девочка и взрослая женщина – разные люди. Значит, брата убила не я? С другой стороны…

Один внутренний голос, мощный и властный, говорил: «Маленький братик, которого ты убила, наверняка попал прямиком в рай. А если бы он вырос, наделал грехов? Значит, в рай попасть ему помогла именно ты». Другой голос отвечал еле слышно: «Ты стала причиной смерти двух самых близких людей: брата и матери. И это большой грех». Первый голос убеждал: «Ты же не убивала. Это просто стечение обстоятельств!» И убедил. Я как-то захотела навестить могилу матери и брата, но неведомая сила остановила меня у кладбищенских ворот. Это была первая и последняя попытка.

Захожу в ванную комнату и сбрасываю халат. В зеркале отражается стройная красивая женщина с гладко зачесанными назад русыми волосами. Маленькие аккуратные груди с красивыми сосками, плоский живот. Включаю горячую воду и встаю под душ. Тело колет как иголками. Поверхность зеркала запотевает, и мне внезапно кажется, что я вижу ЕГО.

Точно вижу!! Внезапно каждую мою клеточку охватывает дикая ненависть. Даже еще сильнее, чем в детстве. Убила бы ЕГО я сейчас? ДА, ДА!!! – уже не думаю, а кричу я в зеркало. ТЫ ВИНОВАТ В ТОМ, ЧТО У МЕНЯ НЕ СТАЛО МАТЕРИ И ОТЦА, ЧТО НЕНАВИСТЬ ВО МНЕ ПОСЕЛИЛАСЬ НАВСЕГДА, ЧТО Я НИКОГДА НЕ ИСПЫТЫВАЛА ОРГАЗМА С МУЖИКАМИ, ЧТО МНЕ ВСЕ ЧАЩЕ СНЯТСЯ ЭТИ ИДИОТСКИЕ СНЫ!!!

Братик в зеркале доверчиво улыбается и протягивает ко мне ручки. Потом начинает стягивать с лица кожу, и я вижу только половину черепа с единственным выпученным белым глазом, окутанным сеточкой пульсирующих кровеносных сосудов. Легкие сжимает ледяная рука, сердце проваливается, и сил кричать нет. Рука самопроизвольно срывает рассеиватель от душа с кронштейна и с размаху бьет им по зеркалу. Один осколок больно ранит мне живот. Вид крови, тоненькой струйкой стекающей на лобок, действует отрезвляюще. Голая, мокрая и одуревшая, плетусь на кухню, где убежавший кофе распространил непередаваемый аромат.

Сотовый телефон разрывается. Звонит Виктор – директор фирмы, где я работаю бухгалтером, и, захлебываясь от негодования, говорит, что ждет меня в машине у подъезда целых пятнадцать минут. Ничего, подождет…

Наклеиваю пластырь на живот, привожу себя в порядок и вылетаю из квартиры.

В целях укрепления корпоративного духа… Обхохочешься! Хорошая соберется компания, ничего не скажешь. Все друг друга ненавидят, но старательно делают вид, что это не так. Правда, ненависть иногда вырывается наружу. Говорю, что выйду подымить на улицу. Обойдетесь минут десять без дежурного клоуна.

На улице морозно, и прямо из воздуха возникает мягкий снежный пух. Щелкаю зажигалкой и с наслаждением затягиваюсь. И вправду говорят, что первая затяжка все равно как первый поцелуй.

Наблюдаю за прохожими. Вот парочка идет, наверняка еще школьники. Пирсинг, черные лохматые пряди… Неформалы, бляха-муха. За ручки держатся, улыбаются. Откровенно говоря, не люблю, когда люди улыбаются. В животе возникает горячий комок, начинает ныть желудок. Может, у меня язва? Затягиваюсь глубже и с ненавистью смотрю им вслед. На спинах черные рюкзачки с черепами. Символ смерти. Что вы можете знать про смерть, малолетки хреновы?!

На улицу выходит наш компьютерщик Макс Фирсов. Настроение портится окончательно. Вот уж кого терпеть не могу, так это его. И он это прекрасно понимает. Какого же черта ты сюда приперся? Максим спрашивает у меня закурить, и я чувствую, как у меня сносит планку. Едва сдерживаясь, трясущимися пальцами выуживаю из пачки сигарету.

Все свободное время (благодаря своей квалификации его у него предостаточно) Макс тратит на компьютерные игры. Его интересуют не гонки и не стратегии. Он играет только в те игры, где нужно убивать. И всегда от первого лица. Для непосвященных объясняю: на мониторе он видит свои руки с оружием. Конечно, он может нажать клавишу и увидеть себя со стороны, но это Фирсову неинтересно. Только руки и жертва! Все игры сводятся к одному: сумел зарезать быстренько человек пятьдесят, залив все кровью и усыпав кишками, – значит, перешел на следующий уровень и получил пистолет. Разнес башку энному количеству – получил автомат. И так далее. Фантазия разработчиков игр не знает границ: наш компьютерщик давит людей машинами, плющит гидравлическими устройствами, сжигает огнеметами, травит собаками… Всего не перечислишь.

За границей такие игры стараются запрещать, а у нас – отдал сто рублей за пиратский диск и развлекайся. Наверное, Макс чувствует себя таким крутым! Да ты убей хоть одного реально! Нет, у таких, как он, на это кишка тонка!

Реально убить очень трудно. По крайней мере, в первый раз.

Нас было трое: Эдик, Славка и я. Школьные друзья из категории «не разлей вода». Мы происходили из очень даже благополучных семей – родители сплошь врачи и преподаватели вузов. А если и была рабоче-крестьянская примесь, то в весьма отдаленном поколении. Отличниками нас делали способности и желание, но уж никак не принуждение. В школах частенько издеваются над пай-мальчиками. Но нас задирать никто не рисковал. Во-первых, мы ходили всегда втроем. Во-вторых, я и друзья посещали секцию карате. Наверное, наше увлечение восточным единоборством все-таки надо было поставить на первую позицию. У моих родителей была отличная библиотека, и мы по очереди перечитали всего Булгакова, Достоевского… На дне рождения Эдуарда его мама (начальник учебного отдела консерватории) рассказывала нам о Скрябине и ставила виниловую пластинку: «Поэма экстаза». Черт побери, мы это воспринимали! На сверстников с их простыми (как нам казалось, примитивными) увлечениями мы посматривали снисходительно, и вокруг нас естественным образом образовался вакуум.

Не знаю, в какой именно момент ко мне пришло осознание избранности. Может быть, после прочтения Ницше. Логика была простой: если мы не такие, как все, а принципиально лучше, то, значит, нас можно отнести к сверхлюдям, а других – к человеческому отстою, «базарным мухам». Такая точка зрения немецкого философа мне стала близка и понятна. Он писал, что всем правит воля, и мы, воспринимая это буквально, истязали себя на тренировках до потери сознания. Мы учились терпеть боль и гордились этим. В один прекрасный момент меня стала терзать мысль о том, что нет четкой границы, отделяющей нас от этого несовершенного мира. Да, мы умные, да, мы физически и духовно развитые. Но нужно что-то еще, что нет в этих тупых людишках. Я понял – нужна способность УБИВАТЬ. Из прочитанного, увиденного на телеэкране можно было сделать вывод: жалкий слюнтяй не в состоянии сознательно лишить человека жизни. Это удел элиты, высшей касты. Это проявление ВОЛИ.

Товарищи поддержали меня. Вячеслав, белокурый, кудрявый мальчик, похожий на ангелочка, у которого только начал пробиваться юношеский пушок над верхней губой, предложил для начала убить кошку. Мы с Эдиком, не сговариваясь, посмотрели на него с нескрываемым осуждением, ведь это так мелко для сверхчеловека. Славка и сам понял свою ошибку и торопливо добавил, что кошку, понятное дело, любой дурак убить сможет.

Эдуард, степенный и рассудительный, как и его отец, подумал немного и сообщил, что когда недавно навещал вместе с родителями могилу бабушки с дедушкой на Старых кладбищах, то видел, как неподалеку, из склепа, выходили какие-то оборванцы. Возможно, они там и обитают. Искать их точно никто не будет. Я к месту процитировал своего любимого Ницше, который писал, что злится, когда подает нищим, злится, когда им не подает, и заключал, что нищих надо истребить. Встал вопрос, какой метод надо избрать для истребления. И тут, словно какое-то существо, поселившееся во мне, произнесло чужим, немного севшим голосом:

«Огонь… Очищающий огонь. Бог тоже жег ненужных людишек, если вы помните Библию». И душа моя воспарила, как мне казалось, в заоблачные высоты.

Оставалось технически воплотить нашу идею в жизнь. Вячеслав взял из отцовского гаража несколько литров бензина и разлил по пластиковым бутылкам. Я выразил опасение, что праведной казни могут помешать другие бродяги. Но Эдик заверил, что это не свалка, где существуют целые городки, склеп всего один, и вообще риск сведен к минимуму. Мы со Славкой стали настаивать на проведении разведки. Эдуард, выйдя из себя, что было ему несвойственно, стал упрекать нас чуть ли не в трусости и заявил, что глупо тратить ночь на подготовительные действия, так как днем мы все равно никого не застанем. Пришли к компромиссу: пойдем посмотрим, но бензин возьмем с собой. Так, на всякий случай. И еще – ножи. Мало ли чего… Кладбище как-никак.

Дату я запомнил точно. Ночь с первого на второе декабря. Своим родителям, которые мне безоговорочно доверяли, я сказал, что допоздна буду сидеть за компьютером у Вячеслава. То же преподнесли своим предкам и мои друзья, с точностью до имен. Возражений не возникло, и вскоре мы стояли на автобусной остановке, тепло одетые, со спортивными сумками в руках, где мирно соседствовали термосы с горячим чаем и пластиковые бутылки с бензином.

Мои друзья, как и я, молчали, каждый думал о своем. Из оцепенения меня вывел голос водителя: «Следующая остановка конечная – «Кладбище». В другое время меня бы позабавило такое двусмысленное словосочетание, но сейчас улыбаться что-то не хотелось. Я встал, закинул сумку через плечо и пошел к выходу. Мои товарищи потянулись за мной. Мы рассчитали и попали на последний автобус, поэтому шофер не стал стоять на пустой остановке, развернулся и затарахтел прочь. В носу защипало от выхлопных газов, и я поймал себя на мысли, что завидую этому водителю, который едет в теплом автобусе без особых хлопот и торопится, наверное, домой, к своей семье. Перед глазами нарисовались бесхитростная квартирка с простенькой обстановкой, жена, ждущая мужа с работы в застиранном халате, ребенок, делающий уроки под светом настольной лампы. Это было настолько явственно, что был виден даже исчерканный шариковой ручкой погнувшийся абажур. Это было то, что соотносилось с категорией «людишки». И я им завидую?!!

На кладбищенской калитке, где красивые чугунные завитушки местами были отбиты, висел допотопный ржавый замок. Очевидно, местный сторож уже закрыл свое хозяйство, а может, и вовсе сегодня не появлялся. Высокий кирпичный забор прерывался на противоположной стороне кладбища, и через заросли старых кленов к могилкам можно было попасть по извилистой протоптанной дорожке. Мы про это знали, но обходить было лень. Я достал заранее припасенный тяжелый молоток, приваренный к не менее увесистой ручке, изготовленной из отрезка трубы, и одним ударом сбил замок с проушин. Заскрежетав, калитка пропустила нас на центральную аллею кладбища.

Уже спустились сумерки, и ветки деревьев еле виднелись на фоне сумрачного неба. Было морозно, но снег еще не выпал, и, хотя мы старались ступать по разбитому асфальту как можно тише, шаги все равно гулкими хлопками разносились в вязкой тишине. На развилке стоял одинокий столб с подвешенной большой газоразрядной лампой, словно сообщая, что здесь самый центр кладбища. Свет в лампе пульсировал и менялся от зеленого до матово-белого, выхватывая из темноты гранитные памятники. Я смотрел на лампочку и слышал, как сердце стучит в такт этому мерцанию все громче и громче. Внезапно что-то застрекотало, зажужжало, и свет превратился в чуть различимую красную полоску.

Мы зажгли карманные фонарики, и ирреальность происходящего усилилась. Кресты, таблички, плиты, покосившиеся оградки – все сливалось в призрачный сон. Я и Славка протискивались сквозь этот нескончаемый лабиринт за Эдиком, который по каким-то ему одному известным ориентирам вел нас к склепу. Землисто-пряный запах тлена щедро разливался вокруг, щекоча ноздри и кружа голову. Внезапно какая-то большая птица с шумом взлетела прямо из-под наших ног, я вскрикнул и метнулся в сторону, больно ударившись о ствол дерева, упавшего на одну из могил. Эдуард обернулся и зашипел, прижав палец к губам. Метрах в десяти от нас смутным белесым пятном прорисовался склеп. Затаив дыхание и выключив фонарики, мы подобрались поближе. Покой погребенных охраняли мраморные ангелы: один без головы, другой без крыла. Ступени, ведущие к входу, превратились в каменное крошево, но можно было различить небольшую дверь. В щели между дверью и стеной был виден слабый свет. Эдик осторожно заглянул внутрь и знаками показал, что внутри кто-то есть, потом на цыпочках подошел к нам, расстегнул мою сумку и выудил молоток. Потом достал бутылки с бензином, спички и вручил все это добро нам.

«Иди к двери и мяукай, как кошка», – просипел он Славке, а сам встал с другой стороны. «Мяу, мяу», – это было скорее похоже на плач ребенка. Из склепа выскользнула темная фигура. Мелькнул молоток, и я услышал звук удара. Крик жертвы слился с торжествующим воплем Эдуарда. Славка застыл как вкопанный, а я принялся поливать бензином дергающееся на земле тело, потом поджег и бросил целый коробок спичек. Живой факел осветил окрестности, потом принялся кататься, вскочил и бросился бежать. Вопль, наполненный нестерпимой мукой, перешел в жуткий хрип. Человек обхватил какой-то крест, словно он мог его спасти, потом сполз по нему, продолжая гореть. Другая тень появилась из-под земли, Эдик с силой махнул молотком, промахнулся, не удержался и упал на колени. Тут уже Вячеслав вышел из оцепенения, поджег бутылку и мгновенно швырнул ее в тень. Бензин взорвался, длинными огненными языками облизал силуэт со всех сторон. Я увидел, что это женщина. Ее длинные волосы горели, сворачиваясь клубками красной проволоки, кожа сморщивалась на глазах и лопалась пузырями. Как ни странно, она не кричала, а только громко стонала. Женщина упала, потом вскочила и побежала назад к склепу. Снова упала, выгнувшись дугой, потом поджала под себя обгоревшие ноги и затихла. Смрадный запах горелого мяса заполонил все вокруг. Эдуард, все еще с молотком в руках, спустился в склеп, мы со Славкой – за ним. Трепещущий свет огарка свечи, стоявшего в консервной банке, выхватил из полумрака подземелья кучу тряпья. В него был завернут ребенок. На его чумазом личике, как пуговки, блестели испуганные глаза. Эдик протянут Славке нож.

«Это тебе не кошка, Вячеслав. Это нужно сделать, чтобы он не мучился, – проговорил Эдуард, пристально глядя на нашего друга. – Все равно ведь умрет». Проверив пальцем остроту лезвия, Славка поднес нож к горлу младенца и полоснул по сонной артерии. Ребенок вскрикнул, забился в конвульсиях. Рана на тоненькой шее заплевалась струйкой крови, и глаза-пуговки остекленели. Дальше помню смутно. Деловитый Эдуард спрятал трупик младенца и нож в одну из провалившихся могил, закидав мусором. «Отребье общества, бродяг», – пояснил он нам, – никому не нужны». И оказался прав. Опасения, что будут кого-то искать, не подтвердились. Но с тех пор мы стали по разным причинам избегать друг друга.

Сначала умер Эдуард. Он просто ушиб ногу, и банальная шишка превратилась в раковую опухоль. Затем какие-то хулиганы в пьяной драке пырнули ножом Славку. Я это принял за проявление фатальности и стал ждать своей очереди. Но судьба меня щадила. Убийство семьи бомжей не превратило меня в бога, крах моей теории терзал душу и требовал новой идеологии. Жизнь потеряла всякий смысл. Однажды я стоял на кухне и просто глядел в окно с высоты седьмого этажа. Стоял безнадежно серый день. Под понурыми деревьями, как муравьи, сновали бесцветные маленькие человечки. Эта картина обыденности жизни пронзила меня, как ножом. Где в этом захолустном мире место Богу? Вывод напросился сам собой: чтобы стать Богом, надо уйти от этой мелкой ужасной суеты. Я включил диск с адажио Альбинони, взял старую отцовскую бритву, набрал в ванну горячей воды и наконец обрел душевную гармонию. Все испортила мать, которая вернулась домой с полпути на работу. Ей привиделось, что она забыла выключить утюг. Пребывающим в состоянии шока родителям я объяснил, что попытка суицида – результат несчастной любви. И они опять поверили.

Теперь из-за этих проклятых шрамов даже жарким летом приходится ходить в рубашках с длинными рукавами. Университет я бросил на последнем курсе. И вот сверхчеловек, с железной силой воли, работает простым менеджером у дебильного Виктора Бояринова, чья контора находится на плаву исключительно благодаря его отцу – крупному бизнесмену.

Прихожу в себя и вижу, что медленно бреду по улице в одной рубашке, притягивая любопытные взгляды обтекающих меня со всех сторон прохожих. В пальцах зажата догоревшая до фильтра сигарета. Разворачиваюсь и иду обратно, в офис.

– Вернулись наши пропавшие. Все, запираем дверь и никого не выпускаем! Курить – здесь! Справлять естественную нужду – тоже здесь! И все остальное… – Бояринов был уже без галстука, в ход уже вовсю шел коньяк.

Рыжеволосая Евгения потянулась к сидящему возле нее соседу и тихо сказала ему на ухо, ткнувшись носом в кудрявую шевелюру:

– Похоже, наш шеф настроен сегодня набраться. А ты, Саша, на что настроен?

– Начальник же приказал насчет остального, слышала? – Парень лишь слегка усмехнулся и пожал плечами.

Пока Максим с Сергеем находились на улице, их места за столом, находившиеся на противоположных концах, были заняты коллегами, и свободными оставались лишь два стула, стоявшие рядом. Фирсов плюхнулся на один из них и с вызовом посмотрел на Сергея. Тот стоял неподвижно, в позе известного памятника Чернышевскому, скрестив руки на груди.

– Бакунин, чего стесняешься, не присаживаешься? – голос директора уже немного заплетался. – Ты что, в одной рубашке прогуливался? Какой жаркий!

Подумав немного, Бояринов встал, покачиваясь, и торжественно объявил:

– Сергею – штрафную!

Он налил стакан коньяка и протянул через стол, пролив часть содержимого Ксении на колени. Та негодующе вскочила и принялась вытирать юбку салфеткой.

– Может, тебе лучше водочки? – Виктор широко улыбнулся, потом изобразил скорбь на лице и жалобно попросил:

– Ну, отведай из нашего кубка.

Сергей провел рукой по волосам, медленно завернул рукава модной рубашки, потом принял стакан из рук директора и одним махом отправил коньяк в горло.

Рука Марины, которая подкладывала закуску Баринову, застыла в воздухе. Секретарь круглыми глазами уставилась на белые рельефные шрамы, выставленные на всеобщее обозрение Бакуниным.

– В детстве на колючую проволоку напоролся, – спокойно сообщил Сергей и сел рядом с Максимом, ненароком опрокинув его бокал.

Наступила тягостная тишина.

– Мент родился, – прокомментировал директор, но это никого не рассмешило.

Чтобы разрядить обстановку, Женя громко объявила:

– Предлагаю попеть караоке!

– Правильно, правильно! Без песни праздник – это не праздник, а обычная пьянка. – Бояринов вылез из-за стола и махнул рукой кучерявому парню, похожему на Пушкина: – Саша, помоги!

Увлеченно беседующий с соседкой по столу Александр пропустил просьбу шефа мимо ушей, и тот добавил, повысив голос:

– Севастьянов, я к тебе обращаюсь!

Вскоре они принесли из кабинета директора большой жидкокристаллический телевизор и плеер с микрофоном. Возвращаясь на свое место, Виктор похлопал Фирсова по плечу:

– Макс, ты, как компьютерщик, должен это хозяйство настроить.

– «Призрачно все в этом мире бушующем…» – запел директор. Марина ему подпевала. Ксения пила в одиночку, но не пьянела. Максим с Сергеем мрачно курили. Александр пригласил Женю потанцевать, и они затоптались между компьютерных столов.

– Пойдем пройдемся, – Севастьянов дышал Евгении прямо в ухо, и ей стало щекотно.

– Тоже на улицу?

– Поближе. – И он увлек ее в маленькую комнатку, которая использовалась сотрудниками для чаепития.