Первый удар (сборник) Серебряков Владимир

9. Круг земной

Метель разыгралась к ночи.

Завьюжило так, что вытянутой руки было не увидеть, – снежные хлопья неслись над землей, хлестали по деревьям, переметая все тропки и дороги. Беда человеку, который в такую круговерть окажется в лесу, далеко от жилья. Пропадет ни за что.

Деревня Грачи словно бы замерла. Даже собаки не перегавкивались, отлеживались по конурам, взъерошив шерсть. Редкие окошки светились сквозь снежную муть – в такую погоду даже сена корове подкинуть, и то хозяину надо набраться смелости.

Но военный грузовик, с кузовом, крытым брезентом, упорно пробивался по заметенной дороге. Рычал мотором, порой буксовал на одном месте. Тогда из-под тента молча выпрыгивали люди, наваливались плечами на мерзлое дерево кузова, выталкивали машину вперед и снова забирались под брезент. К полуночи трофейный «Опель Блитц» въехал в Грачи и замер, почти уткнувшись тупым носом в стену крайней избы.

– Ни черта не видно!

Шофер, молодой парень в черном танковом комбинезоне, матюгнулся и вылез из кабины. Помогая фарам ручным фонариком, он посветил вокруг и похлопал по брезенту.

– Вылезай, приехали!

На голос лениво отозвалась собака – забрехала, зазвенела цепью. Скрипнула дверь, и на пороге избы встал здоровенный мужик в рубахе и подштанниках, с берданкой в руках.

– Кого там черти носят ночью? – громыхнул он могучим басом. Под луч фар вышагнула фигура в черном, отозвалась спокойно:

– Чего ругаешься? Раз носят, значит, надо. Особый взвод, остановимся у вас тут на денек, – жилистый, невысокий мужик, по погонам судя – старшина, поднялся на крыльцо, не обращая внимания на ружье. Волосы на его непокрытой голове трепала вьюга. Хозяин невольно отступил на шаг, а когда глянул на петлицы – крест в звезде, так и вовсе опустил берданку и отвел глаза.

– Охотники? – пробормотал он и посторонился. – Заходите в избу… товарищ старшина. Только тесновато у меня, тут уж не обессудьте. Жена, да трое ребятишек. Да замолкни ты! – это уже выскочившему с лаем псу.

Старшина обернулся в темноту, что-то тихо и неразборчиво сказал подбежавшему шоферу. Хозяин тем временем во все глаза смотрел, как из кузова один за другим бесшумно выпрыгивают солдаты. Подошли ближе, выстроились у крыльца. Все как один – широкоплечие, косая сажень в плечах, и самый малорослый – на полголовы выше командира.

– Разобраться по избам! – приказал старшина. – Саша, машину загони во двор и укрой, как следует, а то с утра не откопаем. Выполнять…

Солдаты мгновенно исчезли в метели. Проводив их взглядом, старшина снова повернулся к хозяину и усмехнулся.

– Не узнаешь, Николай? Понятное дело, давненько я у вас не был. Ну, зови в дом, что ли. Парень я не гордый, где постелишь, там и лягу. – И, не дожидаясь ответа, сам шагнул в сени. Оторопевший мужик повесил берданку на гвоздь и поспешил следом за неожиданным гостем. В избе, при свете керосинки, которую зажгла полусонная жена, он уставился на старшину. Вгляделся хорошенько – и охнул.

– Степан? Ты, што ли? Степан Нефедов?

– Он самый, – военный пригладил волосы и сел на табурет, стягивая сапоги. Потом откинулся на стену и устало прикрыл глаза.

– Дак… это же сколько лет-то прошло? – Николай суетился, озадаченно взмахивал руками. Огромный, он был похож на медведя, который отмахивается от надоедливых пчел. – Ведь в самом начале войны еще…

– Да не мельтеши ты, Коля, – отмахнулся Нефедов, – сядь вот лучше, расскажи, что тут у вас и как?

Хозяин присел на скрипнувшую под ним скамью. Потом спохватился, снова вскочил.

– Степан, так что ж мы насухую-то с тобой разговоры разговариваем? У меня вот и самогон есть, и сало…

– Не пью, спасибо, – покачал головой Степан, – не приучен. Чаю выпью с удовольствием, а если и сахару в него положишь – так и совсем спасибо.

– Наталья! – шепотом, прозвучавшим чуть тише обычного баса, позвал жену хозяин. – Чайник поставь!

Его жена молча повозилась у печки, вздула огонь, поставила объемистый чайник и снова ушла в другую комнату, даже вроде бы и не глянув в сторону ночного пришельца. Нефедов улыбнулся.

– Хорошая у тебя хозяйка, Николай, нелюбопытная.

– Э! – махнул рукой мужик. – Ты не смотри, что слова не сказала. Завтра вся деревня знать будет, что ты вернулся. Баба же, сам понимаешь…

– Пусть говорит, – Нефедов думал о чем-то другом. Он рассеянно погладил кота, который мявкнул и перевалился на другой бок. Спросил: – Так значит, в Грачах спокойно все?

– А что здесь сделается? Всю войну тишина была. В начале, говорят, тоже. Да что я тебе рассказываю-то? Я как на пятый год по ранению комиссовался, сразу в председатели сельсовета и попал… Так и живем.

– Председатель сельсовета? – хмыкнул Степан. – Ишь ты. И в лесах спокойно?

– Так ведь ваши-то, Охотники, здесь в войну не один раз проходили. Тишь да гладь, – Николай помялся нерешительно, а потом все же спросил: – Слышь, Степан, вы-то сюда по заданию, или как?

– Или как, – отозвался Нефедов, снимая кипящий чайник, – или как. Постоим тут у вас сутки, отдохнем, метель переждем – и дальше поедем. Здесь нам делать нечего.

– Ну и слава богу, – Николай заметно повеселел, видно было, что разом успокоился и ободрился. – И то верно – что вам здесь делать-то? Но, однако, нагрянул ты, Степан, нагрянул… Кто бы и знал, что ты живой? Ведь даже Татьяна не верила.

Он осекся, увидев, как Степан медленно поставил жестяную кружку на стол. Молчали долго. Потом старшина провел ладонью по лицу, словно смахивая что-то, и глухо спросил:

– Она здесь?

– Жива-здорова, – растерянно сказал Николай, виновато сутулясь на табурете, – как раньше одна была, так и сейчас.

Нефедов поморщился, как от сильной боли, и встал. Он сильно побледнел и теперь какими-то медленными, неуверенными движениями обхлопывал себя по карманам. Все-таки нашел коробку папирос, потоптался на половике и как был, босой, вышел в сени. Через пару минут Николай вышел вслед за ним.

– Степан… Ты чего? Что стряслось-то?

– Она что, замуж так и не вышла? – спросил Нефедов, в темноте жадно затягиваясь «Казбеком». Красный огонек на конце папиросы разгорался и угасал с легким треском.

– Вон ты о чем… Да нет. Женихи к ней сколько раз приезжали, а она им – от ворот поворот. Девка-то видная была, да и сейчас в самом цвете. А не идет замуж и все. Наотрез отказывает всем. И отец ейный понять не может – отчего так? Как-то раз выпил он, обозлился, и на нее с вожжами попер. Поучить хотел дочку. Мол, вышибу дурь из головы! Так она руку ему перехватила. И говорит – если еще раз такое случится, уйду и только ты меня и видел. Старик вожжи бросил, поругался еще для порядку, да тем и закончилось. Все ж таки любит он ее, дочка ведь.

– Понятно, – окурок зашипел и погас в снегу. Степан захлопнул дверь. Пурга уже успела нанести снегу на порог.

– Ладно. Утро вечера мудренее. Коля, ты постели мне где– нибудь, устал я как собака.

Вскоре хозяин уже могуче храпел в соседней комнате. А вот Степану Нефедову, лежащему на полу под тощим одеялом, не спалось. Не от холода – протопленная печь исправно грела, да и не боялся старшина никаких морозов. Он ворочался с боку на бок и вспоминал, прогоняя от себя сон.

Осень сорок четвертого года выдалась жаркой. Долго стояло бабье лето, и еще даже в октябре казалось, что до зимы далеко.

Только вот лесные пожары не давали продохнуть. Горький дым стелился над проселками, забивался в дома. Горели торфяники в Прилогах, у Артузовских карьеров, под Коммунарами и Чернодольем. Грачи стояли в стороне, и гарью их не задело.

Но потом пришла беда пострашнее.

Один из сельчан, который забрел далеко в лес, нашел на дереве парашют. Купол висел высоко, прочно надевшись на острые, как пики, сучья старой сухой липы. Под ним болтались резаные стропы. Парашют был немецким, но вот что интересно – следов того, кто эти стропы обрезал, спрыгнул и ушел, на влажной земле не оказалось. Только еле заметный отпечаток ноги. Хватило и этого – местный лесничий, Федор Марков, мужик битый-перебитый жизнью, прошедший и суму и тюрьму, один лишь раз глянул на примятую глину и сразу помрачнел.

– Альв, мужики, – сказал он сквозь зубы. – Черный альв, не наш.

А когда собравшиеся стали галдеть, спрашивая, с чего он так решил, Федор зыркнул на них свирепо и снял с куста шиповника кожаный ремешок с непонятными мудреными узлами на нем. Кинул приезжему из района уполномоченному, который с досады в душу бога мать выругал своих солдат, прохлопавших такую вещь. Вязка и точно, была альвовская – такими они обозначали количество ими убитых.

– Ты не подумай, лейтенант, что этот шнурок черный здесь просто потерял. Нарочно он оставил, чтобы презренье свое показать к нам, людям: мол, сроду не поймаете, сколько не ищите, а вот я вам дам хлебнуть… Так что помяните мое слово – крови будет много.

Уполномоченный с командой, расквартированной в Прилогах, обрыскал все леса, да только немецкий диверсант как сквозь землю провалился. А кровь не заставила себя долго ждать.

Ночью перед самым рассветом в Прилоги пришли гули.

Откуда взялась эта нечисть, самая страшная, болотная – гадать не приходилось. Они шли и шли, подгоняемые неслышным черным приказом; возникали на лесной опушке, как будто вырастая из земли. Серые, сгорбленные, с бесформенными черепами, обтянутыми жесткой шкурой, с отростками позвонков, торчавшими на спине. Гули были повсюду, и деревенские только успели похватать кто вилы, кто ружьишко – но уже было поздно и все кончилось быстро. Спастись удалось только двум мальчишкам, выпасавшим в ночное лошадей. Появившиеся утром соседи из Чернодолья не нашли деревни. Дымились, догорая, избы и повсюду – на траве, на земле, на расщепленных бревнах – была кровь. Брызгами и целыми лужами. От самого городского лейтенанта, форсившего перед деревенскими девчатами в хромовых сапогах и новенькой форме, осталась только офицерская планшетка, да пистолет с расстрелянной обоймой. А от ночных тварей на солнечном свету остались только дотлевающие кости.

Страх сгустился над лесами. И был этот страх неистребимым, смертным, заставлял бледнеть даже отживающих свое стариков. Война, которая шла где-то там, далеко, достала и до этих мест.

Тогда сверху тяжким молотом бахнул приказ – сельсоветам не предпринимать никаких действий! ждать! не паниковать! И уже через три дня в Грачах высадилась новая команда. Вел ее спокойный, как камень, старшина. Мужики из района поглядели на него и недоверчиво закачали головами – морда самая что ни на есть рязанская, шрам на щеке, росту среднего. Разве ж такой справится?

Степан хорошо запомнил тот день. Едва его взвод попрыгал в дорожную пыль, как на них всем скопом налетели ревущие навзрыд бабы, с воплями и причитаниями мельтешившие перед глазами. Еле выдравшись из их цепких пальцев, Степан облегченно вздохнул, дал команду разойтись по хатам, а сам отправился в сельсовет.

Уже издалека, подходя к избе, над которой бился по ветру линялый красный флаг, старшина с удивлением услышал переборы гармошки. Мужской голос выкрикивал частушки, в которых через слово – мат-перемат. Нефедов подошел ближе и увидел, как две бабы тянут за рукав пиджака рослого детину, пьяного в дугу и напрочь расхристанного. Красная его рубашка, по всему видать, недавно купленная, была разорвана на груди и вымазана грязью. Парень отмахивался от настойчивых уговоров и продолжал орать похабщину.

Потом он швырнул трехрядку на землю и подобрал валявшийся на дороге камень. Не успели бабы и охнуть, как в доме напротив, с голубыми ставнями и заросшим палисадником, зазвенело выбитое стекло. Детина победно выматерился и замахал кулаком.

– Танька! Вот тебе, стервь такая! Чтоб знала, кому отказываешь! – надсадно проорал он. Потом схватил было другой булыжник, но тут же охнул и выронил его, потому что рука словно попала в тиски. Рванулся, но без толку. Нефедов, не спеша, разжал его пальцы и вынул из них камень.

– Тебя самого по пустой голове этим бы камнем приласкать, – сказал он, – чтоб сквозь дырку мозгов чуть-чуть добавилось. Да только боюсь, последние утекут.

– Ты еще кто такой? – оскалился детина. Думал он недолго и сразу замахнулся, чтобы ударить непрошеного заступника кулаком – в лицо, сразу наверняка, чтобы потом затоптать сапогами.

Промахнулся.

Степан чуть отклонился вбок и приласкал буяна ударом открытой ладони в лоб. Вроде бы и не сильно двинул, но в воздухе мелькнули грязные сапоги, и парень всем своим немалым весом грянулся об землю. Не успел он прийти в себя, как старшина поднял его за ворот, как щенка. Чувствуя на шее твердые, будто деревянные, пальцы, парень присмирел и стоял теперь на коленях, мотая лохматой головой.

– Здоровый мужик, – задумчиво сказал Нефедов, глядя на замолчавших баб, – здоровый, а не в армии. Руки-ноги вроде на месте. Ну?

– Я на побывке. Извиняюсь, – хрипло сказал протрезвевший горе-гармонист. Встать он и не пытался – мимолетный взгляд старшины, равнодушно скользнувший по его лицу, отбил всякую охоту подниматься на ноги.

– Так. Забирайте его, – старшина отступил на шаг и женщины, словно того и ждали, бросились к парню, – и чтоб больше я его здесь не видел. Увижу еще раз – отправлю в район.

Он повернулся и пошел, чувствуя, как в спину угрюмо и хмуро смотрят.

– Погодите! – высокий женский голос взвился в тишине. Степан остановился и повернулся. Светловолосая девушка, открыв скрипнувшую калитку, встала в палисаднике.

– Слушаю, – спокойно сказал он, оглядев ее с ног до головы. Высокая, статная, и смотрит прямо, не отводя синих глаз. А еще… Взгляд его на миг потемнел, потом стал таким, как обычно.

– Спасибо, – серьезно сказала девушка. Потом, секунду поколебавшись, протянула руку, – Татьяна.

Степан пожал крепкую теплую ладонь и внезапно почувствовал, что сам смущается. С чего бы? Поморщился, махнул рукой.

– Не за что. Степан Нефедов.

– Получается, есть за что, – усмехнулась Татьяна. – Вы, товарищ старшина, не знаете, как этот Колька распоясался. Пятый день здесь на побывке, а уже… – она не договорила. Степан хмыкнул.

– Больше не будет, – коротко пообещал он, развернулся и пошагал к сельсовету. Татьяна смотрела ему вслед, заслоняясь рукой от яркого солнца.

Уже вечером, выйдя на крыльцо после долгого разговора с задерганным председателем, Степан остановился и закурил. Председатель Прокудин – одноногий мужик с запавшими от недосыпа глазами и редкой бородой, беспрерывно смоливший махру, не сказал ему ничего нового. Путаный получился разговор и непонятный. Людей по деревне удалось разместить быстро и без всяких накладок, а вот про другое председатель говорил скупо.

Ясно было одно – в окрестных лесах неспокойно. Прокудин давно уже строго-настрого запретил ходить в лес поодиночке. За дровами теперь приходилось отправляться целой артелью, а женщины и вовсе не ходили по грибы и ягоды – боялись. После того что случилось в Прилогах, в этом не было ничего удивительного.

Нефедов пожал плечами. Потом сосредоточился, свел брови, стиснул зубы. И тихо, одними губами, шепнул:

– Ласс, ко мне.

Ничего вроде бы не случилось, только за спиной загустела до полной черноты тень, падавшая на землю. Потом в тени кто– то шевельнулся, встал и вышагнул вперед.

– Слушай, Ласс, – не оборачиваясь, сказал старшина, – такой приказ. Нужно обойти деревню по периметру. Пройтись по опушке, посмотреть на следы. Особое внимание – на ручей, который из леса в озеро впадает. Видишь тот лесок? – Нефедов указал на березовую гриву, врезавшуюся в поле. – Начни оттуда.

Какая-то старуха, вывернувшая было из переулка, испуганно ахнула и опрометью метнулась обратно, гремя пустыми ведрами на коромысле. Альв проводил ее презрительным взглядом, улыбнулся, показав острые белые зубы. Молча кивнул и отступил обратно в тень, исчез так же неслышно, как и появился. Степан бросил окурок в пыль и отправился дальше. Он шел в церковь, давно заприметив крест, видневшийся из-за домов неподалеку.

Небольшая церквушка встретила Степана распахнутыми дверями и полной тишиной. Старшина вошел, на ходу стянув с головы фуражку. Креститься на закопченные иконы не стал, гулко покашлял в кулак. Откуда-то послышался голос:

– Кто там?

Степан промолчал. Из притвора, спешно вытирая руки тряпицей, вышел священник – сухонький старичок, одетый в выпачканный известкой подрясник. Его длинные седые волосы были собраны в косицу и перевязаны ремешком.

– Извиняюсь, – прошамкал он бодро, – ремонт у нас. Храм совсем обветшал, вот и занимаюсь помаленьку, с Божьей помощью.

Он поздоровался со Степаном за руку.

– Отец Мефодий. А вы кто ж будете?

– Степан Нефедов. Командир особого взвода. Из города к вам, батюшка, прислали.

– Понимаю, понимаю, – священник мелко закивал, – самое время. Нечисть разгулялась не на шутку, словно последние дни близятся…

Они долго разговаривали, сидя на лавке. Священник, на удивление, оказался толковым. Он сам предложил Степану то, о чем тот хотел просить – с молитвой обойти все дома в Грачах и окропить их святой водой. Старшина, правда, особо на это не полагался, да и сам отец Мефодий, уже прощаясь, сокрушенно вздохнул.

– Поможет ли? – только и сказал он, и, шаркая ногами, скрылся в церкви.

Поглядев на треснувший циферблат стареньких трофейных часов, Нефедов спохватился и с досадой присвистнул. Время было уже позднее, а он, захлопотавшись, совсем забыл о том, что надо где-то устроиться на ночлег.

– Елки-палки! – громко сказал старшина, соображая, что делать. И тут же заметил в сумерках что-то белое. Приглядевшись, Степан понял, что к нему приближается женщина в головном платке, накинутом на плечи.

Татьяна подошла ближе и встала совсем близко, глядя на него безмятежными глазами.

– Это вы, товарищ старшина? – спросила она, и тут же рассмеялась. – Ой, да я же забыла, что Степан вы. Полуночничаете, Степан?

– Да нет, – Нефедов почесал в затылке, – совсем из головы вылетело, что надо бы с постоем определиться. А сейчас придется в машине спать. Хорошо хоть, своих расквартировал.

– Зачем же – в машине? – снова улыбнулась Татьяна. – Пойдемте к нам. Отец у меня сам солдат, воевал в японскую. Поймет. Да и что тут рассуждать, кто откажет, если власть вас прислала?

Старшина пробормотал что-то невнятное, но тут девушка сама взяла его за руку. Он невольно дернулся в сторону, смутился еще сильнее, но послушно пошел за Татьяной, поглядывая по сторонам. Но все было тихо, только перебрехивались по дворам собаки.

Месяц, выкатившийся из-за туч, бросил поперек улицы длинные тени от телеграфных столбов. Татьяна шла быстро, изредка взглядывая на Степана и улыбаясь. Они уже почти дошли до знакомого палисадника, когда Нефедов вдруг резко остановился.

– Стоп, – негромко сказал он, а потом добавил: – Вы, Таня, не пугайтесь.

Но девушка все равно тихо ахнула и прижалась к Степану, когда из черной тени выступил Ласс, сверкнув холодной белозубой ухмылкой. Нефедов осторожно отстранил Татьяну, мысленно ругая сам себя – черт-те что, связался на свою голову. Альв молчал, но старшина успокаивающе кивнул ему головой, и Ласс начал говорить тихим, шипящим голосом.

И то, что он докладывал, было скверно.

– Много следов. Они были здесь прошлой ночью. Наблюдали. Не напали, хотя могли. Следы везде, но больше всего их – в том лесу, на который ты показал. Ты был прав, Старший, – альв качнул головой.

– Продолжай.

– С ними был один… из нас, – последнее слово далось Лассу с заметным усилием, он выговорил его почти с ненавистью. – Он их вел.

– Гули? – спросил Степан.

– Да. И не только. – Альв посмотрел на прищурившего глаза командира и бесстрастно продолжил: – И болотные псы. Они нападут, Старший. Скоро.

– Понятно. Иди, – Нефедов невидяще смотрел перед собой, не заметив, как Ласс снова пропал, став одним из сгустков теней. Степан выругался и тут же осекся, вспомнив, что рядом стоит Таня. Она смотрела на него, прикусив нижнюю губу и комкая в руках платок.

– Извините, Таня, – сказал он, – не ночевать мне у вас сегодня. Сами видите, не до сна теперь…

И, едва договорив последнее слово, исчез, скрылся за углом почти так же стремительно как альв, оставив растерянную девушку одиноко стоять у калитки.

Остаток ночи пролетел пулей.

Разбуженная Лассом людская команда мгновенно и споро принялась за дело, бесшумно рассредоточившись на краю деревни, у ручья, который отрезал крайние избы от темневшего леса. Председатель Прокудин, которого старшина поднял с кровати, засуетился было, хотел позвонить в район, но эбонитовый аппарат глухо молчал, только потрескивало что-то в трубке, словно никакой телефонной связи здесь отродясь не было.

– Гони баб с детьми по погребам! – скрипя зубами от злости, приказал Степан пацану – председателеву сыну. – Приказ, скажи! А мужики пусть берут ружья и по дворам караулят, ясно?

Пацан суматошно умчался, а старшина кинулся к своим.

Гули пришли под утро.

Вначале дозорным показалось, будто стена леса колыхнулась и стала медленно двигаться вперед. Потом по ноздрям людям ударил запах – жуткая трупная вонь. Одновременно стал слышен скрежет, словно кто-то с силой сцеплял костяные гребенки. Отец Мефодий, мелко крестясь, обошел позицию, не уставая махать кропилом, – остановился только там, где молча сидели на корточках трое альвов, неспешно заряжая винтовки.

– А теперь идите, батюшка. – Степан благодарно пожал священнику руку. – Помолитесь за тех, кому это нужно.

– За всех помолюсь, – прошамкал отец Мефодий. – Коль воины на правое дело идут, тут уж Господь не разбирает, кто в какой вере.

– Ласс, за мной, – приказал старшина, уже не слушая. – Саня, за старшего!

И кинулся вперед по высокой траве, забирая вправо и огибая по широкой дуге гриву леса, чтобы зайти сзади.

Теперь, спустя долгое время, Степан никак не мог вспомнить – кто начал бой? Вроде бы, когда гули, рыча и беснуясь, подступили совсем близко, и самые резвые из них уже вытянули вперед когтистые руки, их встретили автоматные очереди и гулкие одиночные выстрелы снайперских винтовок альвов. Мертвая нечисть перла вперед и разлеталась гнилыми обрывками, заливая траву вонючей сукровицей.

А потом через бесформенные головы тварей длинными прыжками перемахнули болотные псы.

Составленные из обрывков плоти и обломков костей, перемотанных водорослями и сухожилиями, они двигались с ошеломляющей быстротой, только вперед, выискивая безглазыми мордами живых. Но это были не те живые – они не стояли кучей, отмахиваясь вилами и палками, не промахивались и не бежали в страхе. Альв Тэссер первым бросил винтовку и взметнулся вверх, на лету несколькими взмахами располосовав пса костяным клинком. Вслед за ним в рукопашную поднялись и все остальные. Люди дрались молча, псы и гули хрипели, умирая на ножах.

Степан бежал, раздвигая кусты. Подлесок кончился, и теперь старшина, не останавливаясь, несся по березняку, перепрыгивая через бурелом. Он и сам не смог бы сказать, почему бежит именно туда, вглубь, где березы сменялись елями. Ноги несли сами, и костяной амулет на груди резал шею, наливаясь мертвенной, ледяной тяжестью. Где-то рядом черной тенью скользил Ласс – кровный должник, брат, Стерегущий Спину.

Они выскочили на маленькую поляну оба сразу – и покатились по траве, сбитые тяжкой волной заклятья. Кувыркнувшись через голову, Степан вскочил, не обращая внимания на боль: словно бритва прошлась по груди, и гимнастерка уже висела лентами, пропитываясь кровью.

Посреди поляны, странно горбясь, стояла фигура, по горло затянутая в черный комбинезон.

Альв.

Нефедов перебросил кинжал из руки в руку, ощерился не хуже волка. Свистнул пронзительно и кинулся вперед. Но альв махнул рукой, и из леса на поляну выскочил десяток псов.

– Что ж ты, сука, – зло рассмеялся старшина, стягивая с плеч гимнастерку, – сам справиться не можешь? Собак позвал?

Болотные псы бросились на него. Сбоку предостерегающе вскрикнул Ласс, махнул ножом – гнилые брызги полетели в разные стороны. Альв посреди поляны не шевелился, но из леса выбегали все новые и новые псы, проворно неслись вперед, скаля пасти, полные разномастных зубов. Степана снова сбили с ног и теперь он крутился на траве, заляпанной кровью, сорванным голосом выхрипывая матюги.

Черный альв впервые поднял голову. Он улыбался. Очень медленно диверсант начал произносить слова – на древнем, скрежещущем языке. Одно за одним срывались они с его губ, и воздух постепенно начал мерцать и свиваться бледными вихрями, срезавшими траву.

«Хана, – пронеслось в голове у старшины, стряхивавшего с клинка ошметки болотника, – сейчас он договорит – и все, хана». Черный воздел вверх длинные, бледные ладони, готовясь произнести последнее слово, которое сомнет, разметает врагов, превратив их в желе, развешанное по ветвям деревьев.

И упал.

Нефедову показалось, что из леса вылетела белая молния, которая поразила альва в голову, лопнувшую кровавым дождем. Нелепо мотнув руками, труп отлетел на несколько метров и упал прямо на спины сгрудившимся псам. Лязгая челюстями, те принялись ожесточенно рвать его на части, не замечая, что и сами разваливаются, превращаются в прах, разлетающийся под последними порывами ветра.

– Ласс! – позвал Степан, озираясь по сторонам. – Живой?

– Здесь, – устало отозвался его товарищ. Он сидел на траве и раз за разом втыкал лезвие ножа в землю, счищая с него чужую кровь. Старшина тронул его за плечо и тоже посмотрел туда, куда был направлен застывший взгляд альва.

Она была белой.

Замерев посредине поляны, волчица смотрела на Степана – зрачки в зрачки, не отрываясь, и вздыбленная шерсть на ее загривке постепенно укладывалась. Нефедов без страха подошел к ней, но только лишь протянул руку, как она отпрянула и одним длинным прыжком скрылась в лесу. Старшина сел и покачал головой.

– Вот оно как… – сказал он, глядя в землю.

Взвод уезжал. Солдаты уже погрузились в машины, бережно поставили носилки с ранеными. Альвы ушли раньше – повесили за спины винтовки и растворились в сумерках.

На рассвете Степан подошел к дому с голубыми ставнями. Он опустился на корточки, нашарил под ногой мелкий камешек и, несильно размахнувшись, кинул его в стекло – дзынь! Подождал немного, но все было тихо, никто не поглядел в окно. Нефедов постоял еще, потом пожал плечами и пошел по улице.

– Степан…

Татьяна, бледная, стояла, прислонившись к забору, и смотрела на него. Он подошел к ней и взял ее лицо в ладони. Погладил по щекам.

– Спасибо. Спасла.

– Ты… сразу знал?

– Сразу? – переспросил он недоуменно. Потом понял. – А, ну да. Как только увидел.

– И не сказал никому? – переспросила девушка недоверчиво. Степан спокойно улыбнулся.

– Зачем? Живете среди людей – ну и живите себе. Вас таких мало. Вон, даже священник – про тебя знает, а истребить не просит.

Степан еще раз погладил Татьяну по щекам. Потом вдруг, как будто решился – быстро поцеловал в губы и отвернулся.

– Прощай, Таня.

– Вернешься? Степан! – голос ее прозвенел перетянутой струной, чуть тронь – и оборвется. Но он не обернулся.

Скрипнул песок под каблуками сапог, и вечный «государев мужик» Степан Нефедов пропал в утреннем тумане, оставив за спиной успокоенно спящую деревню Грачи. Он шел, сжав губы, и холодная роса каплями стекала по его лицу.

Степан вышел на крыльцо и потянулся, щурясь от яркого света. Метель улеглась и теперь снежные сугробы, которые намело за ночь, искрились на солнце. Старшина довольно хмыкнул и глянул за ворота. Грузовик уже стоял – мотор работал и клубы синего дыма плыли над дорогой.

– Ну, Николай, бывай, что ли, – Степан обернулся и пожал руку хозяину, выбравшемуся из избы следом. Потом что-то вспомнил и улыбнулся. – На гармошке-то больше не играешь?

Николай басовито рассмеялся.

– Да уж и забыл давным-давно. С войны не играл…

Он долго смотрел, как Степан пробирается к калитке, отгребая снег, и вдруг окликнул его.

– Старшина… Ты это… К Татьяне не пойдешь, что ли?

Нефедов, уже взявшийся одной рукой за щеколду калитки, посмотрел на него.

– Нет, Коля. Не пойду. Незачем ей душу бередить зря.

– Ну так… – мужик растерянно хлопал глазами.

Степан ткнул пальцем в сторону грузовика.

– Видишь? Вон мои дети, Коля. С бору по сосенке. Большие уже, и пороху нюхали, и крови хлебали. А все одно – дети. Каждого как свои пять знаю.

Он открыл калитку и пошел к грузовику. Запрыгнул на подножку, обхлопал шинель от снега. Стукнул дверцей и уже на ходу прокричал, высунувшись в окно и перекрывая взревевший мотор.

– Вернусь, Коля! Вернусь!

10. Награда

Часы на Спасской башне пробили полдень.

Степан еще раз огляделся вокруг, пытаясь запомнить и удержать в памяти сразу все – неровную брусчатку Красной площади, ели у стен Кремля, купола собора Василия Блаженного, где как раз начиналось богослужение. Церковный звон переплелся с боем курантов, эхо отдавалось от стен, и Нефедову на секунду показалось, что вся площадь гудит, как один большой колокол.

Он посмотрел на часы и заторопился. Привычно большими пальцами заправил складки гимнастерки назад под ремень, поправил фуражку и шагнул к воротам Кремля. Пока часовой в будке внимательно изучал его пропуск, Степан стоял неподвижно, глядя вперед, туда, где виднелась дорога, ведущая вглубь старой крепости.

Потом у него еще несколько раз проверяли документы. Мимо, скользя по нему взглядами, то и дело проходили офицеры, которым Нефедов машинально козырял, думая о своем. Наконец, возвратив ему пропуск, очередной часовой указал на двери большого здания:

– Проходите туда, товарищ старшина. Там подождите.

Степан вошел в вестибюль и начал уже неспешно подниматься вверх по широкой, застеленной ковровой дорожкой лестнице, как вдруг кто-то хлопнул его по плечу.

Он обернулся. Позади, слегка запыхавшись, стоял улыбающийся пехотный майор в новеньком парадном кителе с несколькими рядами орденских планок на груди.

– Степан? Это ж ты, Нефедов! Ну, быстро ходишь, ничего не сказать. Еле догнал тебя.

– Не припомню, товарищ майор, извините, – старшина сокрушенно развел руками.

– Да ты что, Степан? Ну давай, вспоминай! Ну? Помнишь Ельню, сорок второй, прорывались мы к своим? Ну? Костя-лейтенант!

Да, теперь Нефедов вспомнил его.

Тогда, под Ельней, в адском котле окружения, куда немцы бросили самые отборные свои части, чтобы стереть в пыль две русские армии, этот Костя, совсем еще молодой паренек, был взводным. И он же стал единственным выжившим из всего своего взвода. После очередного артналета он, с ног до головы перемазанный грязью и кровью, скатился в траншею, где Нефедов со своими, матерясь, вычищал глину из ушей и волос. На короткий вопрос: «Кто такой?», который ему задал огромный, вечно молчаливый Чугай, парнишка трясущимися губами сумел пробормотать:

– Костя я… Костя-лейтенант, – а после этого долго озирался, не понимая, над чем так хохочут эти солдаты, одетые в разномастные куртки и маскировочные комбинезоны. Степан вывел его вместе со своими из котла, потеряв только четверых, хотя леса, по которым пришлось идти, дышали смертью.

За ту неделю под Ельней Костя-лейтенант, вчерашний курсант, изменился навсегда. Он видел, как стреляют альвы, молниеносно перезаряжая винтовки и улыбаясь. Он слышал, как по следам взвода ночью мчатся вурдалаки, переговариваясь ревом и завыванием. Он отстреливался от наседавших тварей, состоявших словно бы только из клыков и когтей. И он видел, как тот самый Чугай, так после встречи и не перемолвившийся с ним больше ни одним словом, – как Чугай, взревев по-медвежьи, отмахнувшись от бинтовавших его смертельную рану, кинулся прямо с носилок на вылетевшего из чащобы оборотня, ломая его голыми руками.

Правда, Костя так и не узнал, с кем ему пришлось делить патроны и хлеб, оставаясь в уверенности, что старшина просто собрал уцелевших штрафников. Потом их пути разошлись – разбросало по фронтам. Пару раз еще Степан получал треугольники писем «от К. Панфилова», которые сумели сумасшедшими путями догнать особый взвод. А потом и думать забыл о лейтенанте.