Зоя Стил Даниэла
— Вот и славно. А что же в таком случае привело тебя сегодня к нам?
Николай отвел глаза от языков пламени за каминной решеткой и посмотрел на отца.
— Нечто гораздо более важное. Я постоянно слышу очень неприятные вещи о государе. Говорят, что он смертельно утомлен, что он болен, что он не может больше оставаться верховным главнокомандующим.
До тебя, отец, тоже наверняка доходили эти толки.
— Да. — Константин медленно склонил голову. — Доходили. И все же я надеюсь на лучшее.
— Вчера в гостях я познакомился с французским послом Морисом Палеологом. Он нарисовал крайне безрадостную картину. Перебои с продовольствием и топливом — очень грозный признак, а мы отмахиваемся от него. Напряжение на фронте достигло предела. Мы послали в окопы шесть миллионов человек, а как справиться со смутой здесь, в тылу? Он опасается, что все может рухнуть — и Россия, и престол… И вообще все. Что ты думаешь об этом, папа? Как по-твоему — он прав?
Константин надолго погрузился в молчание, а потом покачал головой:
— Нет, не прав. Конечно, мы переживаем момент критический, и государь отдает себе в этом отчет. Но не забывай, что речь идет о России, а не о каком-нибудь карликовом королевстве. Мы, русские, поразительно сильны и выносливы. Что бы ни обрушивалось на страну извне, что бы ни точило ее изнутри, она все вынесет. Она не рухнет. Никогда. — Константин говорил с глубоко выношенной верой, и его убежденность передалась сыну.
— Завтра собирается Дума. Интересно, как это повлияет на ход событий.
— Никак не повлияет. Россия всегда была и будет.
Да ты и сам это знаешь. — Он с любовью взглянул на сына, и Николаю стало легче.
— Конечно, знаю. Но мне надо было услышать это от тебя.
— Что ж, сомнения порой мучают каждого из нас.
Но мы должны быть сильными — ради нашего государя, ради нашей отчизны. Мы должны быть сильными, и тогда лихолетье минет скорей. Война не может продолжаться бесконечно.
— Да, война — это ужасно… — Отец с сыном знали, как чудовищны были потери, но ни на миг не сомневались в нерушимости того, что было дорого им обоим.
И недавние страхи показались теперь Николаю ребяческими и глупыми. Его сбила с толку уверенность французского посла, предсказывавшего катастрофу.
Он был рад, что поговорил с отцом. — Как мама себя чувствует? Она стала как будто еще более нервной, или это оттого, что я редко вижу ее?
Константин улыбнулся в ответ:
— Она тревожится за исход войны… И беспокоится о тебе. И обо мне, и о Зое. Поводов предостаточно.
— Как она прелестна! — с восхищением воскликнул Николай, имея в виду сестру. — Половина моих однополчан влюблены в нее. Того и гляди, мне придется вызывать на дуэль всех офицеров-преображенцев.
— Как жаль, что она начинает выезжать во время войны, — печально сказал Константин. — Дай бог, чтобы к июню все кончилось.
Оба надеялись на это, хоть и знали, что надежды скорей всего не сбудутся.
— Ты уже присмотрел ей жениха? — осведомился Николай. — Кое-кто из моих друзей был бы отличной партией для нее.
— Не могу представить, что придется расстаться с Зоей! Хоть и понимаю, что это глупый отцовский эгоизм. Зоя скоро выпорхнет из родного гнезда. Твоя бабушка прочит ей в мужья князя Орлова.
— Да что ты! Он слишком стар для нее! — Князю едва исполнилось тридцать пять, но Николай сдвинул брови при одной мысли о том, что Зоя может стать его женой; впрочем, никто в мире не казался ему достойным его сестры.
Константин поднялся и с улыбкой потрепал сына по плечу.
— Ну, пойдем в столовую, не то мама станет беспокоиться.
Они присоединились к остальным в ту минуту, когда Зоя о чем-то с жаром упрашивала мать.
— Ну, что ты натворила на этот раз? — спросил Николай, заметив, что бабушка отворачивается, чтобы скрыть улыбку. Наталья была бледней обычного, а Зоя, алая, как пион, сердито взглянула на брата:
— Тебя не касается!
— Что случилось, дитя мое? — спросил Константин и сейчас же поймал на себе укоризненный взгляд жены: его снисходительность была явно неуместна.
— Случилось то, — заговорила Наталья гневно, — что Алике сделала ей совершенно нелепый подарок.
И я не желаю, чтобы это оставалось в доме!
— Боже мой, что «это»? Неужели знаменитые романовские жемчуга? Тогда лучше их принять: не хочешь носить сейчас — наденешь позже, — пошутил Константин, пребывавший после разговора с сыном в отличном настроении.
— Тут нет ничего смешного, Константин, и я прошу, чтобы ты поддержал меня. От этого надо немедленно избавиться.
— От чего? Это дрессированная гадюка? — засмеялся Николай.
— Никакая не гадюка! Это щенок. — Зоя умоляюще поглядела на отца, на глаза ей навернулись слезы. — Прошу тебя, папочка!.. Я обещаю, что сама буду заниматься им и не выпущу из своей комнаты, и мама его даже не увидит… Ну, пожалуйста, разреши… — Зоя была готова заплакать.
Наталья, глаза которой засверкали, как бриллианты под ярким светом, стремительно поднялась и вышла на середину комнаты.
— Нет! Собаки разносят заразу! А вы ведь все прекрасно знаете, что у меня слабое здоровье! — В эту минуту она отнюдь не казалась хрупкой и болезненной и живо напомнила Константину те времена, когда он так долго и безуспешно добивался ее руки. Он лучше, чем кто-либо другой, знал силу ее характера.
— Но если поместить ее на кухне… тогда, быть может… — проговорил он вслед жене, уже взявшейся за ручку двери.
— Ты вечно потакаешь ее капризам! — гневно воскликнула она.
— Да ведь собачка, наверно, совсем маленькая… В семье государя не любят больших псов.
— Зато они держат еще двух собак и кошку, а наследник постоянно находится между жизнью и смертью.
— Но к собакам его болезнь отношения не имеет…
А бабушка не согласится держать ее у себя? — И Константин с надеждой посмотрел на мать, которую явно забавляла эта семейная сцена. Как это похоже на Алике: подарить Зое щенка, зная, что это приведет Наталью в ярость. Между этими женщинами никогда не утихало глупое соперничество, хотя тягаться с императрицей было трудновато.
— С удовольствием, — сказала Евгения.
— Вот и отлично! — воскликнул Константин, радуясь, что отыскался выход из безвыходного положения. Но дверь хлопнула, и это означало, что до утра он свою жену не увидит.
— Ну-с, на этой радостной ноте позвольте откланяться. — И Николай с улыбкой отвесил бабушке церемонный поклон. — Мне пора возвращаться в свой глубоко мирный полк.
— Хорошо, если и правда в полк, — не без яду усмехнулась старая графиня. — Я слышала, ты сделался на-. стоящим повесой, мой милый.
— Не верьте вздорным слухам, милая бабушка. Покойной ночи. — Он расцеловал ее в обе щеки, мягко положил руку на плечо отцу. — И ты, проказница, будь здорова, — он прикоснулся губами к щеке Зои и слегка взъерошил ее рыжие кудри, — веди себя прилично и, пожалуйста, больше не притаскивай в дом никаких животных, не то мама просто сойдет с ума.
— Тебя не спрашивают! — ответила она, целуя его. — Покойной ночи, скверный мальчишка!
— Я, может быть, и скверный, но уж никак не мальчишка. Пора бы тебе понимать разницу между мальчишкой и мужчиной.
— Пойму, когда увижу наконец перед собой мужчин)'.
Уже в дверях он помахал всем рукой и удалился — без сомнения, направившись к своей танцовщице.
— Как он очарователен, — сказала старая графиня, — и до чего же напоминает мне тебя, Костя, в юности.
Константин горделиво улыбнулся, а Зоя, скорчив гримасу, с размаху шлепнулась на стул.
— Он просто ужасен!
— А вот он отзывается о вас, Зоя Константиновна, гораздо снисходительней, — сказал ее отец, горячо любивший их обоих и гордившийся ими. Склонившись, он поцеловал дочь и улыбнулся матери:
— Ну что, вы и в самом деле возьмете собачку к себе? Иначе есть все основания предполагать, что Наташа выставит нас всех из дому, — прибавил он со вздохом. Порою ему хотелось, чтобы жена была сговорчивей и проще — особенно когда он ловил на себе осуждающий взгляд старой графини, которая, впрочем, уже давно раскусила свою невестку и составила о ней мнение. Изменить его Наталья была не в силах, как ни старалась.
— Конечно. Мне нужен маленький верный дружок.
Это от Чарли или от Таниного французского бульдога?
— Нет, бабушка. Это — от Джоя, коккер-спаниеля Мари. Она такая прелесть! Ее зовут Сава. — Зоя с детской радостью, сияя, бросилась к старой графине и мигом оказалась у нее на коленях. Та своей подагрической рукой обхватила ее плечи.
— Если только она не станет обижать мою Обюссон, ручаюсь, мы скоро подружимся. — Графиня перебирала рассыпанные по плечам внучки огненно-рыжие локоны. Зоя поднялась и поцеловала ее — она с детства помнила и любила прикосновение этой руки.
— Спасибо вам, бабушка, спасибо!.. Мне так хотелось, чтобы эта собачка осталась у меня!
— Ну, вот желание твое и исполнилось!
Графиня тоже встала и перешла поближе к камину, между тем как Зоя стрелой понеслась забирать щенка у прислуги. Графиня повернулась к сыну: кажется, только вчера он был маленьким мальчиком, подростком, юношей… Как стремительно пронеслись годы!..
Но жизнь была к ней добра: старый граф дожил до глубокой старости и умер три года назад в возрасте восьмидесяти девяти лет, и она всегда благословляла тот день и час, когда они встретили и полюбили друг друга. Жизнь их была полна и счастлива. Константин очень походил на отца, и графиня со светлым чувством — особенно когда видела сына рядом с Зоей — вспоминала покойного мужа.
— У тебя, друг мой, очаровательная дочь. Она вырастет настоящей красавицей.
— Она очень похожа на вас, матушка.
Графиня покачала головой, но по глазам ее Константин видел, что она согласна с ним. Да, иногда она узнавала в Зое себя и неизменно радовалась, что девочка пошла не в мать, а в их, юсуповскую породу. Даже когда она не слушалась мать, капризничала или упрямилась, старая графиня видела в этом проявления того, что в жилах Зои текла ее кровь, и не могла сердиться. Разумеется, это еще больше бесило Наталью.
— Она — нечто новое, ни на что не похожее, совсем особенное. Как бы только нам ее не испортить. Смотри, Костя, не повтори моих ошибок.
— Почему же мы должны ее испортить? — возразил сын, любивший и глубоко почитавший ее. Он знал, что в своих решениях — иногда безрассудных — она неизменно руководствуется сердцем, а не разумом, душевным чутьем, а не холодным расчетом, и видел в этом высшую мудрость.
— Вот она! — В комнату влетела Зоя, прижимая к груди щенка, который почти целиком умещался у нее на ладонях. — Правда, прелесть?
— Лишь бы только эта прелесть не сгрызла мою любимую шляпу, или самые удобные башмаки, или, боже избавь, обюссоновский гобелен. Вот только попробуй, — прибавила она, обращаясь к Саве и трепля ее шерстку, как незадолго до этого — кудри Зои, — и я велю сварить из тебя суп. Помни это! — Щенок тявкнул, словно бы в ответ на эти слова. — Со стороны Алике было очень мило сделать тебе такой подарок. Надеюсь, ты ее поблагодарила?
Зоя фыркнула, сейчас же зажав себе рот изящным и вместе с тем совершенно детским движением:
— Она опасалась, что мама будет сердиться!
Старая графиня рассмеялась, Константин едва сдержал улыбку.
— Вижу, она отлично знает Наташин характер. Как по-твоему, Костя? — И взглянула сыну прямо в глаза; он понял, что должен означать этот взгляд.
— Она ведь так слаба здоровьем… — попытался он вступиться за жену. — От этого и случается иногда…
— Ну, ничего, ничего. — Она поднялась, жестом приказывая ему не тратить так много слов: все, мол, и так ясно. — Завтра ты навестишь нас, Зоя? Или ты опять собираешься в Царское? Как-нибудь на днях возьми меня с собой: Алике приглашала меня.
— Но, мама, только не сейчас — ведь там больны дети… И потом, в такую погоду… это будет вам трудно…
В санях…
— Что за глупости! — рассмеялась она. — У меня была корь — правда, лет эдак сто назад. А погода меня вообще никогда не пугает. Я отлично себя чувствую и надеюсь проскрипеть еще десяток-другой. На большее я не рассчитываю, но за десять лет ручаюсь.
— Вот и отлично, — улыбнулся Константин. — Позвольте, я провожу вас.
— Прекрасно дойду сама, — отмахнулась она, пока Зоя набрасывала ей на плечи шубу. — Пройти через сад мне пока еще по силам. Я это делаю несколько раз на дню.
— В таком случае не лишайте меня удовольствия проделать этот путь вместе с вами, — с шутливой церемонностью сказал Константин.
Графиня улыбнулась ему как маленькому — да, для нее он навсегда остался таким — и сказала:
— Ну хорошо, пойдем. Покойной ночи, Зоя.
— Покойной ночи, бабушка! Спасибо вам за Саву!
Они поцеловались. Зоя побежала наверх, в свою комнату, оклеенную розовато-лиловыми обоями, а графиня, опираясь на руку сына, вышла в холодный, темный сад.
Зоя зевнула и улыбнулась, вспомнив о подарке Мари. Какой чудесный был день! Она мягко закрыла за собой дверь. Через день-два она непременно отправится в Царское Село. А пока надо придумать, что бы такое привезти Маше в подарок.
Глава 3
Через два дня, когда Зоя собралась ехать в Царское Село, пришло письмо от доктора Федорова, личного врача наследника. Он сообщал неприятные новости: великая княжна Мария тоже заразилась корью. Зоя страшно огорчилась: это означало, что она не увидится с подругой в течение нескольких недель — в зависимости от того, как будет чувствовать себя Маша. Корь часто дает осложнения: у Анастасии заболели уши, а у наследника доктор подозревал воспаление легких.
— Боже мой! — воскликнула мать, услышав обо всем этом. — А ведь ты с ними общалась! А я строго-настрого запретила тебе бывать в Царском! Теперь ты заразишься! Как ты смела?! Как ты могла не подумать обо мне!
При мысли о том, что Зоя могла занести в дом инфекцию, с нею едва не сделалась истерика. По счастью, вовремя вмешавшийся Константин тотчас послал горничную наверх за нюхательной солью, а сам принялся успокаивать жену. Флакон в форме огромной эмалевой клубничины, украшенной бриллиантами, всегда лежал у графини на ночном столике.
Доктор Федоров приехал весьма вовремя: он осмотрел графиню, а Зоя тем временем написала записочку Маше. Она желала ей поскорее поправиться, чтобы они могли увидеться, а подписалась и за себя, и за Саву, которая прошлой ночью оскандалилась — прямо на обюссоновский коврик. Но бабушка, лишь повторив свои угрозы сварить из нее суп, если она не изменит своего поведения, только тем и ограничилась.
«Люблю тебя и целую. Скорее поправляйся, и я сейчас же приеду к тебе». Зоя послала ей две книжки, которыми сама зачитывалась неделю назад, а в постскриптуме приписала, чтобы Маша не смела больше жулить в теннисе, как было прошлым летом в Ливадии, когда они играли в паре против двух великих княжон. Это была их любимая игра, и Мария неизменно выходила победительницей. «…Я приеду, как только твоя мама и доктор мне позволят. Целую тебя, твоя Зоя».
Днем она снова виделась с Николаем, и это немного отвлекло ее от грустных мыслей о подруге, из-за которых она целый день не хотела даже выходить из своей комнаты. Взаперти сидела и Наталья, совершенно убитая известием о болезни Мари и страхом за дочь.
— Что-то ты зачастил к нам, братец, — сказала Зоя. — Опять разговор с отцом. Что-нибудь случилось?
— Какие дурацкие мысли приходят тебе в голову.
Ничего не случилось, — ответил Николай, хотя был поражен догадливостью девочки. Она инстинктивно поняла, что он в сильной тревоге и именно это послужило причиной его приезда. Он хотел обсудить с отцом последние события.
Накануне, на заседании Думы, Александр Керенский произнес чудовищную речь, в которой подстрекал к цареубийству. Николай понял, что французский посол был во многом прав. Должно быть, положение в стране было хуже, а многочисленные лишения ожесточили народ сильней, чем казалось ему и людям его круга. Британский посол, сэр Джордж Бьюкенен, отправляясь на десять дней в Финляндию, тоже нарисовал весьма безрадостную картину. Вот почему Николай хотел знать, что думает обо всем этом отец.
— Никогда просто так не приедешь, — упрекнула его Зоя.
Заснеженный Невский проспект, по которому мчались их сани, был прекрасен, как никогда. Николай с деланной бодростью отвечал сестре, что все обстоит превосходно, а она, хоть и почувствовала фальшь и затаенную тревогу, решила поверить ему.
— Ты лучше скажи, зачем ты так огорчаешь маму?
Из-за тебя она слегла, и я слышал, что к ней уже дважды вызывали доктора.
— Вовсе не из-за меня, — фыркнула Зоя, — а из-за того, что у Машки корь.
— Значит, и у тебя? — засмеялся Николай.
— Глупости какие! Я никогда не заболею.
— Отчего ты так в этом уверена? Ты ведь поедешь в Царское?
Зоя по-детски замотала головой, всем своим видом выказывая крайнее разочарование:
— Нет, меня не пустят. Туда никого сейчас не пускают. А у бедной Настеньки ужасно болит ухо.
— Ну, ничего, не горюй, скоро они поправятся, тогда и поедешь.
Зоя согласно кивнула, а потом без перехода осведомилась:
— А кстати, как поживает твоя балерина?
Николай дернул сестру за прядь волос, выбившуюся из-под мехового капора:
— С чего ты взяла, что у меня есть «моя» балерина?
— Да все об этом знают. У государя до того, как он женился на тете Алике, тоже была балерина. — Зоя могла говорить с братом совершенно открыто, но он все же был шокирован: сестра явно преступила грань приличий.
— Как ты смеешь, Зоя, даже думать об этом!
— Хочу — и смею! Ну, так как? Она хорошенькая?
— Ее вообще не существует! Неужели вас такому учат в вашем Смольном?
— Ничему меня там не учат, — бойко ответила Зоя, что было явной не правдой, ибо в Смольном институте, как и в Пажеском корпусе, который в свое время окончил Николай, преподавание поставлено было превосходно. — И потом, я уже почти отучилась.
— Воображаю, как там все радуются тому, что скоро избавятся от тебя.
Зоя пожала плечами. Оба засмеялись. Николай подумал, что сумел отвлечь сестру от щекотливой темы, но от Зои не так просто было отделаться.
— Ты мне так и не ответил! — сказала она с лукавой улыбкой.
— Вы, дражайшая Зоя Константиновна, настоящее маленькое чудовище.
На этом разговор и кончился. Они отправились домой, на Фонтанку. Когда вернулся отец, они с Николаем заперлись в кабинете, окна которого выходили в сад. Три других стены занимали полки, на которых стояли книги в кожаных переплетах и коллекция изделий из малахита — Константин собирал ее долгие годы. Там же находились знаменитые пасхальные яйца работы Фаберже, подобные тем, какими обменивались в Светлое Христово Воскресенье царь с царицей. Константин, стоя у окна, слушал сына и наблюдал, как по снегу пробирается к флигелю Зоя — она шла проведать бабушку и, разумеется, коккер-спаниельшу Саву.
— Что ты думаешь обо всем этом? — с нескрываемой тревогой спросил Николай, и Константин повернулся к нему лицом.
— Да ничего, в сущности., не думаю. Все не так страшно, как тебе представляется. Даже если, не дай бог, начнутся беспорядки на улицах, генерал Хабалов сумеет с ними справиться. Не волнуйся. — Он благодушно улыбнулся: ему было приятно, что его сын не какой-нибудь ветрогон, а человек, всерьез озабоченный безопасностью столицы и империи. — Все будет хорошо. Но и беспечности допускать нельзя. Хороший солдат в любую минуту готов к бою. — Константин был сам именно таков, так же, как и его отец, дед и прадед. Он и сейчас бы не задумываясь вернулся в строй, но годы брали свое.
— Отец, неужели тебя не пугает эта возмутительная речь Керенского? Ведь это граничит с государственной изменой!
— Это и есть измена, только никто не принимает его всерьез. Никто и никогда не осмелится посягнуть на жизнь божьего помазанника. А кроме того, кузен Ники — под защитой армии. Думаю, что здесь, в окружении больных детей и горсточки слуг, он подвергается большей опасности, чем у себя в Ставке. Но, во всяком случае, я позвоню Бьюкенену, как только он вернется, и сам поговорю с ним, узнаю, чем он так встревожен. И он, и Морис Палеолог. Вот вернется Бьюкенен, приглашу его и француза на обед, а ты у нас — всегда самый желанный гость. — Константин знал, что перед его даровитым сыном открывается блестящая карьера, и всеми силами старался способствовать ей.
— Что ж, папа, после нашего разговора у меня немного отлегло от сердца, — сказал Николай.
И все же на этот раз тревога не улетучилась. Гнетущее чувство близкой опасности продолжало томить его, когда он покинул отцовский дом. Ему хотелось самому сейчас же отправиться в Царское Село и лично поговорить с государем — ведь они были в родстве, и не столь уж далеком. Но он знал, что царь крайне утомлен, что его снедает беспокойство за сына, и решил выбрать более благоприятный момент.
Ровно неделю спустя, 8 марта, царь выехал из Царского Села и вернулся в Могилев, где располагалась Ставка. В этот самый день произошли первые беспорядки: люди, измученные многочасовыми очередями за хлебом, стали громить булочные и требовать хлеба.
К вечеру для разгона толпы была прислана казачья сотня. Почти никто в Петербурге не увидел в этом эпизоде зловещего предзнаменования. Французский посол давал раут, куда были приглашены в числе прочих князь и княгиня Горчаковы, граф Толстой, художник Александр Бенуа, испанский посол — маркиз де Вильясинда. Юсуповых не было — Наталья все еще недомогала, и Константин не хотел оставлять ее одну.
А на следующий день, услышав, что беспорядки разрастаются и мятежники переворачивают вагоны трамваев, он похвалил себя за благоразумие. И все же никто не оценил в полной мере надвигающейся опасности. А день выдался ясный и солнечный. Невский был, как всегда, запружен прогуливающейся публикой, все магазины были открыты. На углах стояли казачьи разъезды, но всадники были настроены вполне миролюбиво и перешучивались с гуляющими.
Однако уже 10 марта беспорядки возобновились, начались грабежи и погромы, и появились первые жертвы — погибло несколько человек.
А во дворце Радзивиллов тем не менее был большой бал — все делали вид, будто ничего не случилось.
Но пропускать мимо ушей сообщения о вспыхивающих то там, то здесь беспорядках становилось все трудней.
Англичанин Гиббс, гувернер великой княжны Марии, привез от нее записочку Зое. Она чуть было не расцеловала его от радости, но, прочитав письмецо, опечалилась: Маша писала, что чувствует себя отвратительно, а у Тани, ее младшей сестры, тоже нелады с ухом. Только наследнику стало вроде бы получше.
— Бедная тетя Алике, должно быть, падает с ног от усталости, — сказала Зоя бабушке. Она сидела у нее в гостиной, держа на коленях Саву. — Мне так хочется видеть Мари. — Зоя томилась: из-за того, что в городе было неспокойно, мать запретила ей ездить в балетную школу, и на этот раз отец поддержал запрет.
— Наберись терпения, дитя мое, — сказала Евгения Петровна. — По улицам бродят толпы этих озлобленных, голодных людей, и уж тебе там совершенно нечего делать.
— Неужели они вправду голодают? — Нелегко было представить себе это в роскошном дворце, но сердце Зои сжималось от жалости, — Мы могли бы поделиться с ними: у нас ведь так много всего. — Казалось бесчеловечно жестоким, что кто-то страдает от голода и холода, когда ее жизнь так привольна и приятна.
— Такие мысли приходят в голову каждому из нас. — Глаза бабушки, не утратившие с годами молодого блеска, устремились на Зою. — Жизнь, дитя мое, устроена несправедливо. Очень, очень многие люди лишены того, без чего мы не представляем себе жизни, но чего даже не замечаем, — теплой одежды, мягкой постели, вдоволь еды… не говоря уж о таких роскошествах, как праздники, балы или красивые платья.
— Но разве все это плохо? — озадаченно спросила Зоя.
— Вовсе нет. Но это — удел немногих, и забывать об этом мы не должны никогда.
— А мама говорит, что простолюдинам все равно не оценить наших радостей и наш уклад им чужд и даже смешон. Вы, бабушка, тоже так думаете?
Евгения Петровна саркастически усмехнулась: такой слепоты и скудоумия она не ожидала даже от своей невестки.
— Не повторяй этой чуши, Зоя! Кто, по-твоему, откажется от теплой постели, от вкусного обеда, от красивой нарядной одежды, от лихой тройки? Только дурак.
Зоя не добавила, что, по словам матери, они и были дураками, — не добавила, потому что сама знала: это не так.
— Как жаль, бабушка, что они не знают дядю Ники, тетю Алике, и их дочек, и наследника. Если бы знали — не стали бы сердиться: ведь они такие славные, такие добрые! — произнесла она с трогательной и обескураживающей наивностью.
— Нет, дитя мое, народ ненавидит не их, а то, что стоит за ними. Невозможно представить, что у государя и государыни могут быть бессонные ночи, заботы, сердечные приступы. Никому и дела нет до того, как печется Ники о своих детях, как тяжко переживает их болезни, как волнует его нездоровье Алике… Да, ты права: жаль. Государь несет на себе неимоверное бремя. А сейчас он опять на фронте. Как это трудно для Алике!.. Хоть бы дети поскорее поправились!.. Хочется их навестить!
— И мне! Но папа запретил мне даже выходить из дому. И когда теперь я смогу заниматься с мадам Настовой? Наверно, только через месяц или два…
— Ну что ты, гораздо раньше, — ответила Евгения Петровна, незаметно любуясь внучкой: Зоя на пороге своего восемнадцатилетия хорошела с каждым днем.
Она была удивительно грациозна и изящна — огненно-рыжая, зеленоглазая, длинноногая, тоненькая — казалось, талию можно обхватить двумя ладонями.
Глядя на Зою, графиня поняла смысл выражения «дух захватывает».
— Если бы вы знали, бабушка, как мне скучно. — Зоя повернулась на одной ножке.
— Ну, спасибо тебе, милая, за прямоту, — рассмеялась та. — Должно быть, многие находили мое общество невыносимым, но никто пока не заявлял мне об этом прямо в глаза.
— Да нет, — смутилась Зоя, — я ведь не вас имела в виду!.. Просто невозможно больше сидеть взаперти!..
И даже Николай нас что-то совсем забыл…
Отчего не появляется Николай, выяснилось в тот же день к вечеру. Генерал Хабалов приказал расклеить по городу приказ, в котором запрещалось устраивать митинги, шествия и демонстрации, а бастующим предписывалось вернуться на работу. Неподчинившиеся подлежали немедленной отправке на фронт.
Эта мера действия не возымела. С Выборгской стороны через Литейный мост в центр города хлынули огромные толпы. В половине пятого преградившие им путь солдаты открыли стрельбу. На Невском проспекте у Аничкова моста погибло более пятидесяти человек. Потом началось брожение и среди солдат. Рота лейб-гвардии Павловского полка отказалась стрелять в манифестантов и повернула оружие против своих же офицеров. Чтобы разоружить бунтовщиков, был поднят в ружье Преображенский полк.
Константин, узнав о происходящем, отправился в город — главным образом потому, что беспокоился за сына. Он подсознательно ощущал грозящую Николаю опасность. Однако ему удалось лишь узнать, что павловцев разоружили с очень незначительными потерями. Что значило это? А если в числе «незначительных потерь» оказался Николай? Возвращаясь домой, Константин увидел ярко освещенные окна дворца Радзивиллов и подивился тому, что можно безмятежно веселиться и танцевать, когда на улицах гибнут люди.
Неужели прав был Николай? Теперь ему самому захотелось немедленно увидеться с Палеологом, и он решил завтра же утром протелефонировать послу.
Свернув на Фонтанку, он увидел возле своего дома чей-то экипаж, и ужас сжал его сердце. Ему захотелось выскочить из саней и убежать куда глаза глядят, но вместо этого он велел кучеру погонять. У крыльца с криками суетилось не менее десятка преображенцев.
Константин на ходу соскочил и бросился к ним. «Боже, боже мой…» — повторял он. И тут он увидел его.
Двое несли Николая, и снег у них под ногами был залит кровью.
— Боже, боже… — и по щекам Константина покатились слезы, — он жив?
— Пока жив, — мягко ответил один из преображенцев.
В Николая стрелял один из солдат Павловского полка — полка императорской гвардии, стрелял семь раз.
— Скорее вносите его в дом! — крикнул Константин. — Федор, поезжай за доктором! Гони вовсю!
Преображенцы беспомощно толпились вокруг. Они-то знали, что помочь Николаю уже нельзя, потому его и привезли домой. Остекленелые глаза Николая остановились на лице отца: он узнал его и даже улыбнулся, когда отец подхватил его, как ребенка, на руки и понес в дом. Там уложил его на диван. Забегали слуги.
«Бинтов… скорей… горячей воды!..» — отдавал приказания Константин, сам не понимая, что делать с раненым. Но и бездействовать он не мог. Надо было что-то предпринимать… любой ценой спасти Николая — его сына, его мальчика, которого принесли в родной дом умирать. Неужели он отдаст его смерти?! Неужели уже поздно?! В эту минуту чья-то рука властно отодвинула его в сторону: старая графиня склонилась над внуком, обхватила его голову и поцеловала в лоб.
— Ничего, ничего, Николай, все будет хорошо… Мы все здесь, рядом с тобой…
Евгения Петровна, Наталья и Зоя, не дождавшись Константина, сели обедать, но старая графиня, услышав внизу шаги и голоса, почуяла беду. Она бросилась туда и увидела растерянно топчущихся преображенцев. Отчаянно закричала Наталья. Константин беспомощно глядел, как на мраморный пол течет кровь его сына, медленно собираясь в лужицу. Дрожащая Зоя подбежала к брату и опустилась рядом с ним на колени. Побледнев как полотно, она взяла его безжизненную руку.
— Николай, ты узнаешь меня?.. — шептала она. — Это я, Зоя…
— Зачем ты здесь? — еле слышно проговорил он, и бабушка по его неподвижному взгляду поняла, что он не видит их.
— Зоя! — взяла она команду на себя. — Сними с меня нижнюю юбку, разорви ее на полосы! Живей!
Зоя, словно подстегнутая этим властным голосом, выполнила приказ. Евгения Петровна принялась перевязывать внука, пытаясь остановить кровотечение.
Константин, всхлипнув, тоже опустился на колени.
— Папа? Ты здесь? — Николай казался совсем юным в эти минуты. — Я люблю тебя… Зоя… Будь умницей…
Он улыбнулся им — и испустил дух. Все усилия были тщетны. Николай умер на руках отца. Поцеловав его, Константин закрыл ему глаза и затрясся от рыданий, прижимая к себе холодеющее тело сына и не замечая, что весь залит его кровью. Безутешно плакала Зоя, Евгения Петровна дрожащими руками гладила руку Николая. Потом она повернулась и жестом выслала преображенцев, чтобы остаться со своим горем наедине.
Появившийся доктор хлопотал над лежащей в обмороке Натальей. Ее перенесли наверх, в спальню. Плакал, не стыдясь слез, Федор. Все слуги толпились здесь же, пораженные глубокой печалью. Они уже ничем не могли помочь молодому барину.
— Костя, его надо перенести наверх. — Евгения Петровна мягко отстранила сына и повела его — он ничего не видел из-за слез — в библиотеку, там усадила на стул и заставила сделать глоток коньяку. Уменьшить его боль она не могла, да и не пыталась. Она подозвала к себе Зою и, заметив ее смертельную бледность, заставила пригубить коньяк и ее. Потом отпила сама.
— Нет, не надо… Я не хочу… — Зубы девушки стучали о стекло, но Евгения Петровна чуть не силой влила ей в рот несколько капель.
— Боже… Боже… Совсем мальчик… Они убили его…
— бессвязно повторял Константин, качаясь на стуле из стороны в сторону.
Зоя, словно подхваченная неведомой силой, бросилась к отцу, припала к его груди, ища у него защиты.
У нее не укладывалось в голове, что еще несколько часов назад она сетовала, что «глупый Николай совсем нас забыл», а теперь он, ее брат, был мертв…
— Что же это такое, папа? Что происходит? — в ужасе спрашивала она.
— Не знаю, дитя мое… Не знаю… Они убили его. — Он крепче прижал ее к себе, а потом поднялся. — Мама, возьмите Зою. Я пойду к Наташе.
— Она уже пришла в себя, — сказала графиня, которую куда сильней тревожило состояние сына, чем обморок дуры-невестки. Она всерьез опасалась, что Константин не переживет этого потрясения, и взяла его за руку. Константин поднял голову и увидел устремленные на него глаза, полные мудрости и бесконечной скорби.
— Мама!! — вскрикнул он.
Евгения Петровна одной рукой обняла его, а другой привлекла к себе Зою. Потом Константин, медленно высвободившись, направился наверх, в спальню жены. Зоя провожала его глазами. Кровь уже смыли с мраморного пола, ковер убрали. Николая перенесли в его комнату, и он лежал там, окоченелый и безмолвный. Он родился здесь, здесь и умер, прожив на свете всего двадцать три года. Вместе с ним ушел в небытие мир, который Юсуповы знали и любили. Отныне никто из них не мог чувствовать себя в безопасности. Бабушка понимала это совершенно отчетливо, она увела Зою к себе: девочку била крупная дрожь, глаза ее были полны ужаса.
— Ты должна быть сильной, — сказала Евгения Петровна. Сава носилась вокруг них, и Зоя опять заплакала. — Ты, как никогда, нужна теперь твоему отцу. И вероятно… наша жизнь теперь… переменится. Но что бы ни случилось… — голос ее дрогнул, а перед глазами возникло лицо внука, умершего полчаса назад у нее на руках, — что бы ни случилось с каждым из нас, — она обняла Зою, ощутила губами бархатистость ее щеки, — помни, дитя мое, всегда помни, как он любил тебя…
Глава 4
Последовавший за этим день был похож на тяжкий кошмар. Николай, обмытый, облаченный в мундир, лежал в своей детской. В изголовье и в ногах у него горели свечи. Взбунтовался Волынский полк, за ним Семеновский, Измайловский, Литовский и, наконец, полк, в котором служил Николай, первый полк русской армии — лейб-гвардии Преображенский. Все они перешли на сторону революции. Повсюду развевались красные знамена, расхаживали люди в изодранных шинелях, очень мало напоминавшие солдат. Да и Петроград изменился неузнаваемо: рано утром восставшие подожгли здание Окружного суда. Потом вспыхнули арсенал на Литейном, министерство внутренних дел, дом военного губернатора; охранка и несколько полицейских участков были разгромлены.
Всех заключенных выпустили на свободу. К полудню в руках мятежников была уже Петропавловская крепость. Становилось ясно, что необходимы самые отчаянные меры: царь должен тотчас вернуться в столицу и назначить временное правительство, которое наведет порядок. Не поздно ли? Брату, великому князю Михаилу, накануне говорившему по прямому проводу с царем, тот обещал выехать из Ставки, находившейся в Могилеве, немедленно. Он не мог вообразить себе размеров катастрофы, разразившейся всего за несколько дней, и потому утверждал, что должен все увидеть своими глазами, прежде чем назначать новых министров, призванных справиться со смутой. Лишь после телеграммы председателя Государственной думы о том, что опасности подвергается его семья, государь понял, что происходит. Царица этого еще не осознавала… Было упущено время. Было слишком поздно.
Лили Ден приехала в Царское Село лишь после обеда. Александра была полностью поглощена заботами о детях — все они заболели корью. Лили рассказала ей о беспорядках на улицах, но обе еще не представляли себе, что речь идет о революции.
Начальник петроградского гарнизона генерал Хабалов в то же утро прислал царице телеграмму, требуя, чтобы она с детьми немедленно уехала в безопасное место. Он с полутора тысячами верных ему солдат был осажден в Зимнем дворце. К вечеру все покинули его, и генерал остался один. Но и тогда царица оставалась непреклонна, отказываясь покинуть Царское Село до возвращения Николая. Под охраной матросов Гвардейского Экипажа она чувствовала себя в безопасности, а дети были не в состоянии ехать куда бы то ни было: у великой княжны Марии началось воспаление легких.
Читать бесплатно другие книги:
