Сестрички не промах Полякова Татьяна

– Конечно.

– А деньги?

– Деньги – мои проблемы.

– Мы правда туда поедем? – недоверчиво переспросила сестрица.

В этот момент оба бывших супруга простерли ко мне руки с воплями:

– Елизавета… – один басом, другой дискантом, и я рявкнула:

– Да хоть к черту.

Сборы были недолги. Я легка на подъем, а в тот день на меня напала особая легкость, чему немало способствовали два обстоятельства: вопли Михаила Степановича за стеной, походившие на рев раненого медведя, причем медведя музыкального (он то и дело сбивался на мотив популярной ямщицкой песни), и ночное бдение Иннокентия Павловича в кустах возле дома. Он занял там позицию ближе к одиннадцати вечера, курил, смотрел томно на мои окна и время от времени устраивал под ними пробежки, восклицая: «Ах, Лиза, Лиза», чем очень волновал меня и нервировал соседей. К утру я была готова отправиться куда угодно. Южный берег Крыма, безусловно, предпочтительней, но я уже обещала Мышильде, что возьму ее с собой, а везти ее к морю не хотела из вредности. Хочется ей искать сокровища, пусть ищет.

В девять утра Иннокентий Павлович, вдоволь набегавшись, возник на пороге моей квартиры. Михаил Степанович оглашал громким храпом жилище, но звонок в дверь его потревожил, и он предстал перед нами в оранжевой пижаме и разных тапочках.

– Иннокентий Павлович, – сказал он с достоинством. – Не мешало бы вам подумать о людях. Мы отдыхаем. Вчера вы и так слишком долго отвлекали Елизавету от домашних дел, а сегодня в такую рань мы вновь вынуждены вас видеть.

– Да пошел ты… – ответил Иннокентий Павлович, который, будучи на восемь лет моложе и чуть крупнее своего предшественника, иногда сгоряча мог себе и позволить кое-какие вольности.

– В чем дело, Лиза? – вскинув голову, мелодично пробасил Михаил Степанович, а я с улыбкой сообщила:

– Вынуждена вас покинуть. Отбываю в экспедицию.

– А как же твоя работа? – забеспокоился Михаил Степанович (к моей работе он относился с трепетом).

– Мертвый сезон, – утешила я. – Отправляюсь сегодня.

– С кем? – насторожился Иннокентий Павлович.

– С сестрицей, а вы тем временем займитесь разменом квартир.

Развернувшись на пятках, я пошла за чемоданами. Оба бывших сунули головы в дверь и стали наблюдать за мной, потом в два голоса вопросили:

– Ты куда?

– За сокровищами, – охотно сообщила я.

– За какими? – проявил интерес Михаил Степанович.

– За семейными.

– Это опасное предприятие, – встревожился он. – Рядом с тобой должен быть мужчина.

– Может, повезет, – пожала я плечами.

– Я хотел сказать, что мог бы поехать с тобой, – обиделся Михаил Степанович, а Иннокентий Павлович двинул его в ребра локтем, вроде бы нечаянно, и заметил:

– А почему это вы? Я тоже могу. И у меня отпуск. В конце концов, я имею больше прав.

– Плевать, – презрительно бросил Михаил Степанович, театрально выбросив вперед ладонь. – Я люблю Лизаньку, любовь выше условностей, что нам людское мнение…

Иннокентий Павлович опять двинул локтем, и Михаил Степанович декламацию прекратил.

– Все, ребята, – заявила я, с улыбкой глядя на них. – Вы тут развлекайтесь, а я вслед за мечтой… Михаил Степанович, как там дальше?

– Белеет парус одинокий, – грустно сказал Иннокентий Павлович, а Михаил Степанович забеспокоился:

– Лизанька, а экспедиция продлится долго?

– До первых морозов, – ответила я.

– А как же… я имею в виду… – В этом месте он трагически вздохнул, а я перевела взгляд на журнальный столик. Сотня уже исчезла. Заметив мой взгляд, Михаил Степанович приуныл и ссутулился.

– Тебе следует немного похудеть, – бодро заявила я и скомандовала: – Берите чемоданы и к машине.

Предварительный этап намеченной экспедиции на этом не закончился. Заехав за Мышильдой, которая тоже собрала три чемодана, непонятно зачем – проку от ее нарядов как от дождя в январе, мы отправились к ее маме, моей тетке. Она проживала в бабушкином доме, где хранились семейные реликвии. В то, что мы решили искать сокровища, тетка Анна поверила не сразу. Мышильде она вовсе не верила, в принципе и никогда, обвиняя в хитрости и двуличии, унаследованном от сбежавшего родителя.

– Лизка, неуж правда? – спросила тетка, напоив нас чаем и внимательно выслушав.

– Правда, – кивнула я. – Если они там есть, я их найду.

– Ага, – легко согласилась тетка и пошла в чулан, откуда вернулась с коробкой из-под сапог. В коробке хранились материалы предыдущих экспедиций, а также скудные сведения о доме с сокровищами.

На свет божий были извлечены: фотография дома, сделанная в 1917 году фотографом-соседом, большим любителем родного города, снимки прабабки на фоне крыльца того же дома, еще с десяток фотографий, выполненных в разные времена. С трудом можно догадаться, что видим мы одно и то же сооружение, год от года претерпевавшее все большие и большие изменения. Сдвинув головы над столом, мы занялись изучением фотографий и нескольких планов дома, а также карт, где отчий дом был привязан к местности. Через час я знала все, что хотела. Тетка Анна перекрестила меня и сказала:

– Ты найдешь.

– Служить семье всегда рада, – гаркнула я, потом склонила голову и удостоилась теткиного поцелуя.

Тетка ниже меня ростом на восемь сантиметров и уже несколько лет считает меня в семье старшей. Мужики спивались и хирели, семья делала ставку на меня. Тетка торопливо перекрестила свою бесцветную дочь и напутствовала:

– Не язви. Слушай Лизку. И не воображай, что у тебя есть ум.

– Ну, маменька, – рычала Мышильда уже в машине. – Ну, утешила. Всю жизнь ты у нее любимое чадо.

– Мы похожи, – усмехнулась я.

– Ага. Гаргантюа и Пантагрюэль.

– Они были обжоры, а у меня объем талии пятьдесят восемь сантиметров, и это при моем росте. А у тебя, худосочная, сантиметров семьдесят, не меньше.

– Шестьдесят два, – разозлилась Мышильда и покраснела, она всегда краснеет, когда врет.

– Так я тебе и поверю, – хохотнула я и сосредоточилась на дороге. Мышь смотрела в боковое окно и к общению не стремилась. Тут мне в голову пришла одна веселенькая мысль.

– Слушай, а что, если мы действительно отыщем клад?

– Ну? – не поняла Мышильда.

– А как же твоя гражданская совесть?

– А твоя?

– Что «моя»? У меня совесть хорошо воспитана: не просят – не лезет.

– А моя от твоей заразилась.

– Утаишь клад от государства? – ухмыльнулась я. Мышь задумалась, потом сказала:

– Утаю. Частично. Положим, червонцами можно поделиться с государством, нам процент положен. А золото, бриллианты… это фамильное. Досталось от бабушки. Необязательно языком болтать, что в земле нашли.

– Ясно, – обрадовалась я. – Алчное и двуличное создание – вот ты кто.

– А ты… – Мышильда вспомнила, что сидит в моей машине и отдыхать или искать клад едет на мои деньги, и с огорчением замолчала.

Дождь, вопреки прогнозу, так и не начался. Мы мчались навстречу неизвестности.

В город предков мы въезжали ближе к вечеру. Он встретил нас садами, огромным мостом через реку и громадой древнего собора на холме. Купола блестели на солнце, в бездонном небе порхали ласточки, а грудь распирало от желания продекламировать что-нибудь подходящее к случаю.

– «О Волга, колыбель моя…» – вспомнила я начальные строки, но Мышильда и тут все испортила.

– Это не Волга, – заявила она.

– А то я не знаю… – Читать стихи вслух мне расхотелось. Больше из упрямства я продолжила мысленно, но далее шести строк дело не пошло, и это тоже огорчило. Мышильда беспокойно завозилась рядом и сказала:

– Для начала надо найти приличную гостиницу.

– Зачем? – ласково спросила я.

– Что значит «зачем»? Где мы будем жить?

– Вблизи родового гнезда, естественно. Мы сюда не бока отлеживать приехали, а трудиться.

– А спать в машине, что ли? – нахмурилась Мышильда, а я порадовалась – в отдыхе на дармовщину есть свои отрицательные стороны.

– Спать будем там, где добрые люди положат, – степенно ответила я. – Едем к родовому гнезду и попытаемся где-нибудь по соседству снять квартиру.

– Да там вокруг частный сектор и без удобств скорее всего.

– Отлично. Близость к природе меня вдохновляет.

– А меня нет.

– Как ты, интересно, думаешь, проживая в гостинице, производить раскопки?

Мышь об этом не думала, она обиженно посопела и заметила:

– Тогда надо остановиться и сориентироваться.

– Для начала предлагаю обзорную экскурсию по исторической родине, – сказала я.

Историческая родина очень понравилась мне и даже Мышильде, которой обычно нелегко угодить из-за ее врожденной склонности противоречить всему и всем.

– Красиво, – кивнула она, вертя головой во все стороны. – Давно наведаться надо было. Всего-то пять часов езды.

– Да, – согласилась я и притормозила. – Смотри, указатель на речной вокзал, значит, нам туда.

Мышильда извлекла карту.

– За поворотом должна быть улица Верхнеслободская, а чуть ниже наша – Гончарная, или Чкалова, бог знает, как ее теперь называют.

– Сейчас узнаем, – заверила я. Новенькая вывеска радовала глаз. – Улица Гончарная, – прочитала я, испытывая некоторое удовлетворение оттого, что улице вернули ее старое название. – Дом семьдесят шесть, а наш седьмой.

– Значит, поезжай прямо. – Мышильде не сиделось на месте, она ерзала и была готова вывалиться в открытое окно.

Под лай собак и взгляды старушек на скамейках мы с шиком прокатились до тринадцатого дома, испытывая некоторое, вполне объяснимое нетерпение. Здесь улица делала плавный поворот, мы тоже сделали и ошалело замерли. Пятый дом смотрел на нас сияющими чистотой окнами, девятый тоже смотрел, правда, без сияющей чистоты, а вот седьмого не наблюдалось. Вместо него простирался пустырь, спереди заросший терновником, а на остальном обширном пространстве крапивой.

– А где же он? – растерялась Мышильда.

– Черти слопали, – нахмурилась я. Дома в самом деле не было. Куда он мог подеваться?

Я выбралась из машины и подошла ближе к пустырю. Сзади раздался вопль и грохот ведер, я повернулась и увидела на тротуаре мужичка в трико, желтой майке и луже воды, он слабо дергал босыми ногами и таращил глаза. Два ведра катились по проезжей части. Я подняла емкости и подошла к мужичку с застенчивой улыбкой.

– Вам помочь? – спросила я ласково.

Он прикрыл глазки, вздохнул, потом с трудом поднялся, при этом сделался немногим выше: ростом он был с сидящую собаку, его нос пребывал теперь где-то в районе моего желудка. Задрав голову, он взглянул на меня и, раздвинув рот до ушей, как-то разом поглупел. Тут к нам подскочила Мышильда и спросила:

– Не знаете, куда делся седьмой дом?

– Сгорел, – ответил дядька и нахмурился, без всякого удовольствия глядя на сестрицу.

В этот момент я обратила внимание, что на всем обозримом пространстве улицы возле домов стоят люди и смотрят на нас с выражением крайнего удивления. Дядька перевел взгляд с Мышильды на меня и опять блаженно улыбнулся. Я сделала сестрице знак молчать и обратилась к нему:

– Где нам можно снять комнату? Дней на десять?

Он с ходу ткнул пальцем в дом номер девять.

– А не скажете, хозяйка сейчас дома?

– Дома, то исть нет. Я хозяйка, то исть хозяин.

– Отлично, – кивнула я с ободряющей улыбкой. – Может, войдем в дом и там поговорим?

– Войдем, то исть входите.

– А машину можно к палисаднику подогнать?

– Хоть в огород, хоть в палисадник.

– Мышильда, принеси воды, – сказала я, направляясь к «Фольксвагену». Сестрица без особой охоты подчинилась и пошла с ведрами к колонке, которая находилась метрах в тридцати от дома. Дядька все еще стоял навытяжку, застенчиво шевеля пальцами ног.

Когда я подогнала машину, а Мышильда вернулась с полными ведрами, он наконец опомнился и вприпрыжку бросился к родному дому, распахнул дверь и, отвесив поясной поклон, сказал с чрезвычайной любезностью:

– Заходите, вот сюда, прошу то исть…

Мышильда с ведрами в руках с трудом протиснулась мимо него, определила ведра на лавку возле стены и первой вошла в дом. Дом был большой и несколько захламленный. Было ясно с первого взгляда – хозяйка отсутствовала. Однако назвать дом совсем уж заброшенным, а тем более бедным, значило бы грешить против истины. Мебели было в избытке, старой, но добротной, а в буфете, стоявшем рядом с газовой плитой, красовался сервиз «Мадонна», недавний предел мечтаний всякой хозяйки. На столе наблюдались остатки трапезы и следы возлияний «на двоих».

– Вот оно, значит, – сказал дядька, разводя руками. – Здесь то исть и живу.

– Отлично, – заявила я. – Где нам следует разместиться и сколько за постой должны будем?

– Размещайтесь, где удобнее, я сам-то сплю в кухне, вот здесь, на диванчике. А за постой – сколько не жалко.

Предложение мне понравилось, я решила свести знакомство с хорошим человеком, протянула руку и представилась:

– Елизавета.

– А по отчеству как? – поинтересовался дядька, заметно скривившись от моего рукопожатия.

– Петровна. Но отчество необязательно. А вас как звать-величать?

– Евгений Борисыч, но тоже без отчества можно. Люди мы простые, ни чинов, ни званий… не удостоили то исть… Вот, значит… – Он немного потряс кистью правой руки и затих, а я сказала:

– Может, Евгений Борисович, тогда в магазин сносишься? Я аванс выдам в счет проживания, да своих малость прибавлю. Вечер на дворе, пора ужинать. Посидим, познакомимся.

– Это мы мигом, – обрадовался хозяин, я выделила сотню, и он потрусил в магазин, забыв обуться.

– А как меня зовут, даже не спросил, – насупилась Мышильда.

– Ничего, прибежит – познакомишься. Давай-ка прибери на столе, а я вещи из машины перетащу.

Пока Евгений Борисович отсутствовал, мы присмотрели для жизни террасу, решили обосноваться там, распаковали чемоданы. Мышильда разогрела картошку, заправила салат майонезом, который обнаружился в холодильнике рачительного хозяина, а я перемыла гору посуды, накопившуюся не иначе как за долгие годы, и даже подтерла пол в кухне. Наконец вернулся хозяин, принес три поллитровки и сумку снеди, преимущественно финского производства. Мышь скривилась, а я стала накрывать на стол.

Евгений Борисович на носочках прошел к столу и сел, слегка посверкивая глазками, демонстрируя таким образом большую радость. Помявшись, сказал удовлетворенно:

– С порога видать, что хозяйка появилась. Чистота.

– Это мы всегда с охотой, – заверила я. – Познакомьтесь, сестрица моя, Мария Семеновна. В смысле уборки и заботы о пропитании ей нет равных.

Мышь скривилась и кивнула с неохотой, а Евгений Борисович приподнялся и сказал:

– Здрасьте.

– Он что, меня раньше не видел? – зашипела Мышь, а я ответила:

– Может, у него зрение плохое?

Нарезав колбаску, окорочок, сырок и грудинку, мы сели за стол. Хозяин вдруг вскочил и кинулся вон из дома, на ходу крикнув:

– Огурчиков внесу, прошлогодние, но ядреные, аккурат под водочку…

– Чего мы здесь сидим? – разволновалась Мышильда.

– Водку пить будем.

– Какой прок с водки, если дома нет? Исчез, испарился, и место крапивой заросло. Дура я, что ли, в свой кровный отпуск воду с колонки таскать да водку жрать в компании с каким-то недоделанным.

– Дура или нет, не скажу, по-разному считаю: иногда вроде дура, а бывает – вроде нет.

Мышильда нахмурилась, а я спросила:

– Зачем тебе дом? Сокровища не в доме, а в земле зарыты. Наше дело найти место, где была кухня, и копать. Выходит, хлопот меньше. А если б в доме люди жили, как бы ты объяснила, что тебе в их подполе надо?

Мышильда задумалась, тут в кухню влетел Евгений Борисович, прижимая к груди две трехлитровые банки: одну с огурцами, другую с помидорами.

– Вот, мамашин засол, – сказал, ставя банки. – Царство ей небесное, – добавил он, торопливо перекрестясь на угол с иконой Спаса за занавесочкой. Вскрыв банки, мы наконец сели, и Евгений Борисович разлил по маленькой. Маленькая у него была, как у нас большая, но спорить мы не стали.

– За знакомство, – предложил он, покачал головой, с отчаянием посмотрел в стакан, точно собирался в нем утопиться, и выпил. Мы тоже выпили и с аппетитом закусили.

– А что, Евгений Борисович, – начала я, – хозяйка-то ваша где?

– Супруга то исть? Лишился, через пристрастие вот к этому делу, – он щелкнул пальцем по бутылке. – Годов семь как расстались. Сын в настоящий момент служит в армии, долг исполняет. А я вот… – он вздохнул и окинул кухню затуманившимся взглядом, – мамашу схоронил. Двадцать пятого числа будет сорок дней. Царство ей небесное…

– Значит, один хозяйничаете?

– Один… как есть. Маетно, мысли всякие одолевают, как мамаша-то померла. Хотел взять на постой кого, так ведь кто пойдет? Услуги в огороде, вода в колонке. Газ, правда, природный… А взять пьянь какую – боязно. Как бы не обчистили.

– Да, с этим надо осторожней, – согласилась я и предложила: – Наливай-ка, Евгений Борисович, еще по одной.

– Со всем нашим удовольствием…

Мы выпили, закусили, и наш хозяин поинтересовался:

– А вы по какой нужде-надобности в наши края? Номер-то на машине не нашенский.

– У нас что-то вроде экспедиции… Дом, что по соседству с вами стоял, принадлежал нашему с Марией Семеновной прадеду. А в семье утверждают, что в доме был клад зарыт. Вот мы и решили попытать счастья. Конечно, кому попало об этом болтать бы не стали, а вам, хозяину то есть, как на духу. И на помощь вашу рассчитываем.

Мышильда вытаращила глаза и даже под столом ногой меня пнула. В ответ я тоже пнула ее, она глухо застонала и закатила глазки.

– Клад? – протянул Евгений Борисович и усмехнулся. – А что, может, и есть. Домом этим тьма народу интересуется. Вот только давеча были. Осматривали. А чего увидишь? Крапива да терновник…

Мы с Мышильдой переглянулись.

– А что за люди были?

– Поди разбери. Может, родственники ваши? – хитро прищурившись, спросил он.

– Никак не может быть, – заверила я. – Все наши отсюда отчалили, конечно, те, кого бог не прибрал. Мы ведь из купцов, а мода на них после революции прошла, вот и перебрались все на новое место, где заделались пролетариями.

– Ясно. Может, каким макаром вызнали про клад и шарят… – Он перегнулся через стол ближе к моему лицу и зашептал: – Народишко-то темный. Из этих… – Евгений Борисович мотнул головой, указывая весьма неопределенное место. – С такими лучше под мостом не встречаться.

– Бандиты, что ли? – заговорщицки шепнула Мышильда, разливая по третьей.

– Думаю, они. По всему выходит… – закивал он. – Такой народ, что о-го-го. И все выспрашивают: не был ли кто, не интересовался? А Клавдия из второго дома говорит: милиция шибко интересовалась, и вами, говорит, тоже. А они ей: ты, говорят, бабка, смотри. Как бы, говорят, тебе в реке не утопиться. Прямо так и сказали. Клавдия врать не будет, ну если только самую малость.

– Если им нужен клад, так отчего не роют?

Евгений Борисович задумался, разлил по четвертой, а потом ответил:

– А вот этого я вам сказать не могу. Может, нельзя им, может, хранить положено?

– Как-то это не выглядит, – с сомнением покачала я головой. Он еще немного подумал и согласился со мной. Выпив четвертую, он вдруг хлопнул себя рукой по лбу и довольно хихикнул.

– Чего вспомнил? – насторожилась я.

– Жилец у соседки. У Аньки Сытиной, из соседнего дома, то исть из пятого.

– Жилец? – не поняла я.

– Ну. Заселился три дня назад, точно, в четверг вечером. Наш, местный. Говорит, будто с женой не ужился, вот и встал на постой к Анне. На работу не ходит, вроде как ищет работу-то, а хозяйка приметила, что он по пустырю шарит. Чего-то вроде бы приглядывает. Я ей сегодня сказал, мол, гуляет человек, где больше нравится. А теперь, как вы про клад сказали, думаю, может, и он того… клад приглядывал?

– Надо на соседа взглянуть, – задумалась я. – Может, действительно кто из наших?

– Наши все на виду и в запое, – покачала головой Мышь и добавила: – Только конкурентов нам и не хватало.

Я немного поразмышляла и обратилась к Евгению Борисовичу:

– А пустырь этот чей? Кому принадлежит?

– Так ведь пустырь и есть пустырь, ничейный то исть. Бросовая земля. Может, кто выхлопочет под строительство. Место у нас красивое, река рядом, да и до центра рукой подать. Пятнадцать минут ходу, и вот тебе троллейбус… Хотя богатеи к нам не поедут: услуг нет, канализацию и водопровод проводить надо, а богатеи-то копеечку считают. Так что мне, видать, придется до смерти с пустырем этим жить в соседстве.

– А давно ли дом сгорел?

– Прошлым летом. В мамашин сороковой день аккурат год будет. Я эту ночь помню, точно вчера была. В стене с улицы до сих пор след от пули видно. Можете посмотреть.

– От пули? – слегка обалдели мы.

– От пули, – невероятно обрадовался хозяин. Я разлила по пятой.

– Рассказывай, Евгений Борисович. Кто в доме жил, и отчего стреляли.

Мы выпили, закусили огурчиком и уставились на него. Он довольно ухмыльнулся, покрутил головой и сказал:

– История такая… Чистый детектив. Дом-то горел дважды, до того как вовсе не сгинул то исть. Напасть какая-то, точно наговорено. Мамаша, покойница, все ворчала: мол, спасу нет от ихнего соседства, не ровен час и мы сгорим. Первый раз при Пелагее горели, при старой хозяйке. Заполыхал флигель, всей улицей тушили, пожарные-то опоздали малость. Тогда-то флигель сломали и терраску пристроили. А как Пелагея померла, дом на троих разделили – большой, крепкий, его б в хорошие руки, еще б сто лет простоял. Разделили на троих, между детьми. Дочери передняя половина да терраска, а сыновьям по две комнаты сзади. Сыновья-то сгинули, непутевые были: один в тюрьме помер, а другой то ли тоже богу душу отдал, то ли просто пропал, никто не знает. Часть дома Татьяна, Пелагеина дочь то исть, продала. Заселились туда какие-то и сгорели в первую же зиму. Тогда еще печку топили, ну и вышло дело: заполыхало. Еле-еле Татьянину половину отстояли, а от комнат новых-то жильцов да братниных остались только головешки. Отстраивать ей было не по силам, в общем, кое-как заделала стену с крышей да жила. А вскорости Татьяна утонула: пошла к подруге через реку, а лед уж слабый был, ну и… – Евгений Борисович оглянулся на икону, подумал и перекрестился. – Таким вот макаром осталась одна Ленка – Татьянина дочь. А от нее всей улице беда. Пьющая да гулящая, в дядьев пошла, натворила чего-то и угодила в тюрьму. А вернулась, и начались тут гулянья. Нигде сроду не работала, а каждый день застолье. Разный народ у нее тут перебывал. Мамаша куда только жаловаться не бегала, а все без толку. Дальше так: сошлась Ленка с каким-то, и вроде тише стало, он по-настоящему здесь не жил, то появится на недельку, то исчезнет. Только ухажер-то чище прежних оказался. Форменный бандюга и Ленку в свои дела втравил. Вот тем летом и пришли за ними, из милиции то исть. А может, еще откуда, в черных масках такие, страх… – Евгений Борисович нервно хихикнул и за ухом почесал. – Стали в дом ломиться, а Ленка-то не пускает. Чего уж там вышло, не знаю, только из автомата раз пальнули, да угодили в наш дом. Мамаша до самой своей смерти все правду искала, думаю даже, через эту самую правду и померла, а уж скольким она след в стене показывала… – Евгений Борисович опять хихикнул и рукой махнул. – И ничего. Мамаша-то надеялась, коли мы пострадавшие, может, воду задарма проведут.

– Так как же дом сгорел? – решила я вернуть Евгения Борисовича от воспоминаний о мамаше к интересующему меня дому.

– А вот когда стрельбу-то открыли, и случилось. Сосед говорит, в баллон угодили, он, мол, и взорвался. Про баллон не скажу, но полыхало будь здоров. Ленка-то выскочила, а хахаля ее в доме и не оказалось. Сгорел дом до головешек, пожарные приехали, а тушить нечего. Так вот перетаскали добрые люди, что взять можно было, да бульдозером мусор сгребли, чтоб детишки не лазили. И поросло все крапивой.

– А хозяйка, Ленка то есть, где она?

– В тюрьме, – удивился Евгений Борисович, – говорят, много ей что-то дали: то ли пять лет, то ли семь. Да уж теперь сколько ни дай, сюда она не вернется. Сгорел родной очаг, – закончил он с довольным видом и выпил еще.

– Да, занятная история, – кивнула я, разглядывая стену перед собой. Теперь интерес ребят бандитского вида к данному пустырю становился более-менее понятен, а вот этот соседский жилец будоражил воображение.

Мышь уже трижды отказывалась выпить. Евгений Борисович замахнулся на третью бутылку, но не осилил. Голова его стала клониться к столу, он дважды об него тюкнулся с глухим стуком, а потом, устроив голову на сложенных руках, задремал. Я легко подняла хозяина и определила на диван, заботливо сунув под голову подушку и укрыв одеялом – все это лежало по соседству с диваном на табуретке.

Я стала мыть посуду, а Мышильда ворчать:

– Зачем ты ему про клад сказала?

– А что делать прикажешь? Врать неинтеллигентно. К тому же наше копошение на пустыре вызовет у граждан подозрения. Начнутся вопросы. А здесь все ясно: ищут люди клад.

– Так все ж наперегонки кинутся.

– Кинутся, если мы найдем что. А до той поры будут у калиток стоять и посмеиваться.

– Великий знаток душ человеческих, – фыркнула Мышь, а я кивнула в ответ.

Прибрав в кухне, мы умылись и отправились спать на терраску. Здесь стояли две кровати, круглый стол и допотопный шифоньер. На полу пестрые половики, на окнах расшитые занавески, в целом все очень мило. Моя кровать была древней, а главное, большой. Я легла, блаженно прикрыв глаза, и тут в терновнике запел соловей. Мышильду и ту проняло.

– Что, стервец, выделывает, – через полчаса сказала она.

Отдых на родине предков начинал мне нравиться.

Утром я проснулась оттого, что кто-то осторожно скребся в дверь. Вспомнив, что в частных домах рачительные хозяева держат кошек, я поднялась и приоткрыла дверь с намерением познакомиться с животным. Вместо кошки за дверью я обнаружила Евгения Борисовича в тех же трико и майке, что и накануне, и по-прежнему босиком. Он посмотрел на меня, блаженно улыбнулся и сказал:

– С добреньким утречком, Елизавета Петровна. Чайку не желаете? Только-только заварил. Индийский, и с шиповником, мамашин рецепт.

– С удовольствием, Евгений Борисович, – лучезарно улыбаясь, ответила я и пошла будить Мышь.

Она уже проснулась и выглядывала из-под одеяла. Точнее, выглядывал ее нос и принюхивался.

– С добреньким утречком, Мария Семеновна, – пропела я.

– Времени-то сколько? – проворчала Мышильда. Я взглянула на часы.

– Восемь.

– С ума сойти. – Сестрица поднялась и с тоской посмотрела за окно, где сиял новый день. – Спать хочу. В отпуске я или нет?

– Или нет. Ты в экспедиции.

Через двадцать минут мы сели за стол. Евгений Борисович не только заварил чай, но и за пивом успел смотаться и теперь деятельно возвращал силы своему организму.

Увидев, как я вхожу на кухню, моргнул сначала одним глазом, потом другим, потом ненадолго зажмурился и сказал: