Сестрички не промах Полякова Татьяна

– Ну, Елизавета… Не девка, а гренадер, ей-богу.

Мы сели завтракать, я пила чай и составляла план дневной кампании. Следовало осмотреть пустырь и приглядеться к соседскому жильцу. И то и другое – незамедлительно. Мышильда со мной согласилась, что бывает нечасто, и через некоторое время мы уже пробирались на пустырь сквозь заросли терновника. Выяснилось, что туда уже вел более удобный путь: от соседского забора, в котором не хватало двух досок, вилась тропинка, причем основательно утоптанная. Пройдя по ней, мы обнаружили мужчину лет тридцати пяти. Сидя на корточках, он что-то увлеченно разглядывал в зарослях крапивы. Рядом с ним на очищенном пространстве лежало нечто, напоминающее карту.

– Добренькое утречко! – гаркнула я, мужчина подпрыгнул и завалился на спину, потом перевел взгляд на нас и очень натурально схватился за сердце. – Помочь? – заботливо предложила я и протянула руку. Он дернулся от моей руки, точно от гремучей змеи, поднялся и, вскинув голову, стал разглядывать меня, а я его. Собственно, разглядывать там было нечего. Коротышка с ранней лысиной и физиономией мудрого зайца. Одет в спортивные штаны и футболку, из рукавов которой нелепо торчали тощие руки.

– Интеллигенция, – прошипела Мышь. Жилец дернулся как от удара.

– Вы из дома номер пять? – с особой нежностью спросила я.

– Я, собственно, да… из номер пять.

– А мы вот поселились в девятом. Решили отдохнуть на родине предков. Как раз здесь стоял их дом. Вот интересуемся. А вы любитель флоры или бабочек ловите?

– Я… бабочек…

– Отлично. Давайте знакомиться, как-никак соседи. Это Марья Семеновна, можно Маша, а я Лиза.

– Эдуард Митрофанович, – с легким поклоном ответил он.

– Что ж, Эдик, – легонько хлопнув его по плечу, сказала я. – Занимайтесь бабочками, а мы тут малость осмотримся.

Я небрежно заглянула в его карту, он тут же торопливо убрал ее за спину. Насвистывая, с видом праздных туристов мы прошлись по пустырю. Эдик, охладев к бабочкам, исчез в дыре в заборе.

– Точно – конкурент, – проводив его свирепым взглядом, заметила Мышильда.

– С конкурентами у нас один разговор: бритвой по горлу и в колодец.

– Только без криминала, – ахнула сестрица. – Мы ж интеллигентные люди, а истинный интеллигент не занимается мокрухой без крайней на то нужды. Чужую жизнь надо немного уважать.

– Задавим морально, – согласилась я с доводами сестрицы и добавила: – Давай карту.

Мы выяснили, где приблизительно мог стоять дом в начале века, потратив на это по меньшей мере два часа. После чего поняли, что нуждаемся в отдыхе, и вернулись к Евгению Борисовичу, который с нетерпением поджидал нас, покуривая на ступеньках крыльца.

Он был по-прежнему бос, как видно, предпочитая иной обуви ту, что дала природа, и очень весело шевелил пальцами ног, при этом что-то мурлыча себе под нос.

– Ну, как оно? – спросил он, завидя нас.

– Отлично, – кивнула я.

– Неужто нашли чего? – ахнул Евгений Борисович.

– Москва не сразу строилась. Но кое-что проясняется. Надо определить, где стоял дом, от задней стены отсчитать положенное количество шагов и там копать.

– Ты, Елизавета, девка умная, это сразу видать, – с легкой улыбкой заметил Евгений Борисович, – но здесь все копано-перекопано раз двести. После трех пожаров, да и вообще…

– Евгений Борисович, – пропела я. – Мы ж в отпуске. На юг ехать деньжат нет, а здесь какое-никакое, а занятие. Может, и найдем чего.

– Оно конечно, – кивнул Евгений, легко поднялся и торопливо заговорил: – А я ведь щец сварил, наваристые. Не желаете?

– Золотой ты мужик, – обрадовалась я.

– От души и с удовольствием. Один-то жил, точно собака бродячая, чего подцепил, то и стрескал. А с хорошими-то людьми любое дело в радость. Живите хоть до самой зимы и клад ищите, мне одно удовольствие. – В этом месте он немного передохнул и сказал слегка заискивающе: – К щам-то бы надо… Елизавета.

– Так оставалось… – начала я. Евгений заметно застыдился, а яркий румянец на его лице и блеск глаз подтвердили, что вчерашний запас иссяк. Я выдала деньги, и он радостно потрусил вдоль по улице, по-прежнему босиком.

– Зимой он ходит в валенках на босу ногу, – вздохнула Мышь. – Что, опять водку пить в рабочий полдень?

– Не хочешь, не пей, – пожала я плечами, – а человека поддержать надо.

– Кстати, сегодня понедельник. Интересно, хозяин наш где трудится или у него отпуск? До пенсионного возраста ему жить да жить, а из подросткового он уже вышел.

– Придет – спросим.

Пройдя в дом, я сняла спортивный костюм, облачилась в шорты и майку. Мышильда сделала то же самое, после чего мы с наслаждением умылись в огороде холодной водой.

Притрусил Евгений, и мы сели обедать. От водки отказались, решив сподобиться на сон грядущий, хотя заведомо знали, что к вечеру эта емкость будет пуста. Щи удались на славу, мы похваливали хозяина, а он расцветал на наших глазах. Радость его немного поубавила Мышильда своим вопросом:

– А скажи, Борисыч, ты в отпуске, что ли?

– Нет, – повертел он головой. – Не трудящийся я. С детства хворый и второй год как на инвалидности.

– А что за хвороба? – удивилась я, вглядываясь в пышущую здоровьем личность хозяина. Название болезни было замысловатым, труднопроизносимым и ничего нашему разуму не говорившим.

– Это что ж такое? – нахмурилась сестрица, любительница докапываться до истины.

– Ноги, – грустно сказал Евгений и в доказательство продемонстрировал голые стопы, выдернув их из-под стола. Я с любопытством уставилась на них, но обнаружить принципиальное отличие от любых других не смогла. Однако обижать хозяина не хотелось, я сочувственно вздохнула и нейтрально заметила:

– Да-а…

Хозяин обрадовался, убрал ноги и приналег на водку.

После обеда мы немного повалялись в саду, в некошеной травке под сенью развесистой яблони. Где-то через час перед глазами возник Евгений, отправленный нами на боевое задание. В руке он держал лист бумаги и радостно сообщил:

– Вот, Елизавета, как велела. Паспортные данные. Хозяйка, Анна то исть, по моей просьбе все как есть зафиксировала.

Я взяла листок из его рук и прочитала:

– «Солодкин Эдуард Митрофанович, тридцать два года, местный».

Номер квартиры предполагал проживание в многоэтажке, где-то в районе новостроек. Евгений подтвердил, что улица Бердяева находится в юго-западном районе, или попросту в Марьине. Новое название микрорайона в народе не прижилось, а старое шло от большого села Марьино, что в начале века располагалось километрах в двадцати от губернского центра, а теперь оказалось в черте города.

– Ну и что это нам дает? – лениво спросила Мышильда.

– Еще не знаю, но что-то, безусловно, даст.

Я выразила хозяину благодарность, и он нас покинул, а я направилась к забору. Забор отделял сад, в котором мы находились, от заветного пустыря. Выдернув пару гнилых досок, я пролезла в образовавшуюся дыру и пристроилась в кустах смородины. Правда, сначала пришлось вернуться в дом и снова облачиться в спортивный костюм – крапива доставала мне до груди. Мышильда, не выдержав, вскоре присоединилась ко мне, мы потомились минут пятнадцать в смородине и наконец увидели соседского жильца Эдика. Озираясь по сторонам, он ходко пробирался по тропинке к нашему дому, то есть к нашей крапиве. В руках у него были карта, компас, общая тетрадь и авторучка.

– Вот гад, – разозлилась Мышильда. – Экипировался.

Эдик подошел к родной крапиве, выложил вещи на тропинку и при помощи компаса стал определять стороны света, потом отсчитывать шаги в разные стороны, громко сопя, то и дело кидаясь к тетради и что-то там торопливо записывая. Дураку ясно – подлец ищет наш клад.

Я не выдержала и шагнула из кустов смородины навстречу нахалу. Сейчас я была обута в кроссовки, но они у меня на платформе, и в росте я потеряла мало. Завидев меня, Эдик скис и сделал слабую попытку кинуться к своей дыре в заборе. Я пресекла побег в зародыше, легонько пихнув самозванца локтем в грудь, и он устроился на тропинке.

– Вы не имеете права, – визгливо заметил он, как только у него закончились проблемы с дыханием. Я наклонилась и задела его коленом, чтобы немного отвлечь Эдика от глупых мыслей, и стала рассматривать тетрадь и карту. Мышильда, сурово взглянув на конкурента, прошипела:

– Старые вещи покупаем, новые крадем?

– На законном основании, – попробовал вскочить он, я осуждающе взглянула, и Эдик немедленно затих.

– Что там? – спросила Мышь, заглядывая в тетрадь.

– Ерунда. А вот карта… – Я протянула ее сестрице. Карта была чудовищно похожа на нашу, стало ясно – изготовил ее человек, очень хорошо знакомый с нашим родовым гнездом. – Откуда карта? – спросила я, поворачиваясь к Эдику. Тот закрыл лицо локтем и взвыл:

– Наследство.

– Врешь, подлец, – ахнула Мышь, – не может быть у нас таких родственников. – И с возмущением обратилась ко мне: – Отродясь у нас в роду мелкие мужики не водились.

Мне хотелось сказать, что и женщин наших господь не обидел, если не считать сестрицы, в семье, как говорится, не без урода и так далее, но перед лицом внешней опасности раздоры в семье неуместны, ряды должны сомкнуться и стоять насмерть на манер Китайской стены. В свете этих мыслей я охотно поддержала Мышильду:

– Да уж, этот субъект на нашу родню не тянет. – Переведя взгляд на субъекта, я сказала с леденящей душу угрозой: – А ну, гусь, выкладывай все как на духу.

Гусь поднялся, закинув голову в заоблачные дали, надеясь заглянуть в мои глаза, и устало опустился на тропинку, правда на этот раз придав хилому организму более удобную позу.

– И не хитри, – добавила Мышь, – не то худо будет.

– Я начну кричать, – огрызнулся он.

– Не успеешь, – заверила я. Эдик вздохнул и сказал с отчаянием:

– Карта мне в наследство досталась. От деда. Лежала на чердаке. Дом продали, стали уборку делать и нашли.

– Ты чего вкручиваешь? – разозлилась я, ткнув пальцем в карту. – Адрес на ней отсутствует. Как же тебя сюда черти вынесли?

– Дед отцу говорил, а отец мне – есть дом, купец Калашников жил, богатей, и перед революцией клад спрятал, а сам с катушек съехал – новая власть ему не понравилась. А клад, может, лежит.

– А дед твой откуда про клад знал? – удивилась я.

– Не знаю. Не очень в этот клад и верилось. У Калашникова трое сыновей было, уж кто-нибудь да к рукам прибрал.

– Ничего не понимаю, – удивилась Мышь. – Выходит, этот тип наш родственник?

– Вряд ли, – скривилась я. – Какая-нибудь прадедова актерка проболталась. Падок был купец Калашников на женский пол, через то и претерпел много.

– Вопрос этот принципиальный, – разволновалась Мышильда. – Потому что если он нам родня – это одно, а если нет – то нечего ему возле нашего клада отираться.

– Не вашего, а государственного, – открыл Эдик рот, чем очень разгневал Мышильду.

– Поговори, вражина, – пригрозила она и пнула сомнительного родственника ногой. – У нас с конкурентами один разговор, – сестрица выразительно провела пальцем по горлу.

Эдик презрительно отвернулся. Я отдала принадлежащие ему вещи и заявила доходчиво, но не без некоторой суровости:

– Будем выяснять твое происхождение. Семья – это святое. Если родственник – в дело возьмем, а если приблудный – так лучше сразу собирай манатки. Иначе мы тебя по соседству с кладом зароем. А пока к дому подходить не смей.

– Это несправедливо, – возмутился он. Не исключая окончательно, что передо мной родственник, я решила проявить добрую волю и готовность к диалогу:

– Ладно. По терновнику можешь шастать и даже копать. Но если я увижу тебя по эту сторону тропинки, считай, ты уже инвалид.

– Уяснил, гад? – набросилась на него сестрица. Эдик поднялся и понуро побрел к дыре, дважды с неодобрением посмотрев в нашу сторону. – Он нам все дело испортит, – продолжала кипятиться Мышильда.

– Не испортит, – заверила ее я, и мы пошли в дом.

– Что делать будем? – спросила сестрица. – Конкуренты наседают, а у нас даже плана нет.

– Нужны перчатки, – сказала я. – Жара вроде спала, приступим к работе.

– Копать? – обрадовалась Мышь, а я ответила:

– Крапиву дергать. Попробуем отыскать фундамент.

Перчатки по нашей просьбе приобрел Евгений и даже принял деятельное участие в борьбе с крапивой. Мы безжалостно выдергивали ненавистное растение с корнями, сваливали все в кучу, а Евгений относил это добро в дальний угол сада, стараясь поплотнее уложить возле дыры в соседском заборе. Вернувшись оттуда в очередной раз, он с хитрецой заметил:

– Посматривает.

– Кто? – не поняла я.

– Жилец, Эдуард то исть. Наблюдает. Один раз даже голову в дыру сунул.

– Вот ведь что делает, – возмутилась Мышь и с удвоенной энергией взялась за крапиву.

Работу мы закончили, когда уже смеркалось. К этому моменту удалось почти полностью освободить пространство, которое ранее занимал дом. Немного поползав на коленях, мы вскорости обнаружили фундамент, внушительный, каменный, старинной кладки. Для наглядности очертили его мелом. Таким образом, стал вырисовываться план дома. Мышильда принесла наш план, и мы попробовали разобраться, что к чему. Сразу же стало ясно – очень многое не сходится. Дом многократно перестраивался, и даже фундамент в нескольких местах был новый, кирпичный.

Дальнейшим нашим изысканиям помешала темнота. Мы вернулись в дом. Едва сели ужинать возле открытого окна, чтобы насладиться вечерней прохладой, а если повезет, то и соловья послушать, как под окном возникла бабка с востроносым хитрым лицом и заговорила:

– Борисыч, не твоих ли девок ищут?

– Кто? – ахнули мы, переглянувшись.

– Да мужик какой-то. Бродит по улице и орет блажью. Лизавету какую-то зовет. Гляньте, девки, может, ваш кто.

Мы поспешили на улицу. У калитки напротив притулился мужичок в белой панаме и в самом деле орал блажью: «Лизавета!» Даже в темноте и с приличного расстояния я узнала своего бывшего благоверного, поэта и исполнителя русских народных песен Самшитова Михаила Степановича.

– О, гения черт принес, – сплюнула Мышильда и с тоской добавила: – На что он нам?

Я не могла вот так сразу найти применения талантам предпоследнего и вынуждена была согласиться с сестрицей, что визит его совершенно не ко времени.

Однако прежде всего гения следовало утихомирить, ведь все соседские собаки уже подняли жуткий вой, и это тревожило граждан.

– Михаил! – грозно окликнула я его.

Он отлепился от чужой калитки и нетвердой походкой направился ко мне, простирая руки и тихим повизгиванием выражая восторг от нашей встречи.

– Богиня, – проблеял он и рухнул мне в ноги. Скорее всего он просто не смог устоять на своих, но все равно вышло впечатляюще. Обитатели четырех домов по правой стороне и пяти по левой дружно ахнули, а собаки враз замолчали. – Богиня, – повторил Михаил Степанович и попробовал ухватить мою руку, но не дотянулся. Я сгребла его за шиворот и прислонила к крыльцу. Михаил легонько тюкнулся затылком и блаженно улыбнулся.

– Наркоз лошадиный, – заметила Мышильда и была права. Михаил Степанович был, как говорится, пьян в стельку.

– Ты зачем приехал? – сурово осведомилась я.

– За тобой, – пытаясь смотреть прямо, ответил он. – На последние средства. Рвался душой…

– Ясно, – вздохнула я. – Прикинул, что сотни надолго не хватит, и сюда поперся. Между прочим, зря – кормить не буду. А начнешь медведем реветь, так сдам в милицию, вот те крест, – с большим рвением я осенила себя крестным знамением.

– Не можешь ты поступить со мной столь бесчеловечно, – захныкал Михаил Степанович. В наш разговор тут же влез хозяин:

– Это кто ж будет-то, Елизавета?

– Супруг мой, бывший. Ныне алкоголик, а с этой минуты бомж. Деньги есть? – прорычала я.

– Нет, – радостно затряс он головой, – ни копейки.

– Надо его в дом занести, – хмуро предложила Мышильда, – не то он всей улице покоя не даст. А завтра, на трезвую голову, поговорим.

– Что скажешь, Борисыч? – обратилась я к хозяину.

– Заноси, – кивнул он. Я внесла супруга в дом и приткнула на табуретке. При свете лампы Евгений его разглядел и спросил: – Где ж ты такого отхватила? Вроде как он тебе не пара вовсе?

– Да, завалященький мужичок, – со вздохом согласилась я. – Все ведь через доброту мою. Имею доброе сердце, оттого и грустно видеть людскую неблагодарность.

Мы сели за стол, подумали и с горя послали Евгения за водкой. Он быстро вернулся, и мы выпили по его маленькой, а нашей большой для снятия стресса. Михаил Степанович почуял водочный запах и ожил. Открыл левый глаз, потом правый и, вальяжно махнув ручкой, сказал:

– Наливайте.

– Я тебе сейчас налью, – рассвирепела Мышильда и хотела огреть его подставкой для чайника, но тут дверь распахнулась, и в кухню вошел милиционер в погонах капитана.

– Здрасьте, люди добрые. – Он снял фуражку и глянул в красный угол, а я замерла: неужели перекрестится? Капитан сложил руки под животом и радостно осведомился: – Вечеряете?

– Проходи, Иваныч, – обрадовался хозяин. – Видишь, гости у меня.

– Вижу. Как говорится: гость – посланец от бога.

Иваныч прошел, пристроив головной убор на вешалку, и сел за стол.

– Участковый наш, – пояснил Евгений, – Валентин Иваныч. Это Марья Семеновна, Елизавета Петровна и супруг ихний, не знаю как по имени. Только прибыл.

– Наслышаны, – степенно кивнул Иваныч, косясь на бутылку.

– Закусите с нами, – предложила я. Мышильда вскочила и подала гостю стопку. Мы выпили, а Михаил Степанович вновь открыл глаза и, увидев милиционера, завыл:

– За что, Лизавета?

– Утихни, гад, – зашипела Мышь.

– Ни в чем не виновен, – проблеял он, прижимая руку к сердцу. – Перед родной милицией, как на духу.

Я приподнялась и легонько шлепнула его по затылку. Эффект вышел неожиданный. Михаил затих, а участковый замер с вилкой в руке, моргнул, крякнул и сказал:

– Вот так девка…

– Да-а-а, – кивнул Евгений, – гренадер.

Минут через пять участковый смог отдышаться, выпив для ускорения процесса водочки.

– Надолго в наши края? – осведомился Иваныч, закусив капусткой.

– На весь отпуск. Марья, принеси паспорта слуге закона.

– Обижаете. Я же по-дружески заглянул…

– Дружба дружбой, а служба службой, – пропела Мышь, вручая ему документы. Он тщательно их проверил, списал данные в блокнот и с благодарностью вернул.

– Говорят, клад ищете? – спросил он с хитринкой.

– Ищем, – покаялась я. – Купец Калашников – прадед наш. В семье про клад много говорили, вот и пытаем счастья.

– Ага, – кивнул участковый, в его глазах прибавилось хитрецы, – тут многие ищут. Помешались на кладах.

– Отчего ж не поискать, коли есть охота, – дипломатично заявил Евгений. Михаил Степанович к этому моменту опять очнулся от легкой дремы и повел носом.

– Этому не наливать, – сурово сказала я.

– Елизавета, – с третьей попытки гневно произнес он мое имя, попробовал встать и что-то продекламировать, но Мышильда его перебила:

– «Волчица ты, тебя я презираю, ты, мерзкая, уходишь от меня».

Все уважительно притихли, а Михаил Степанович обиделся и выразительно надул губы. Выпив еще водочки, участковый удалился, а мы призадумались, что делать с моим бывшим супругом.

Оставлять его в доме никак нельзя – обживается он быстро, и завтра его уже не выгонишь.

– Надо вынести его в сад, – предложила сестрица. – Какая-нибудь телогрейка найдется, прикроем. Погоды нынче стоят замечательные, не околеет.

– У них организмы слабые, – напомнила я.

– Оставьте в кухне, – проявил человеколюбие Евгений, но мы решительно пресекли его благой порыв.

– В сад, – кивнула я и выволокла супруга на свежий воздух. Соорудив ложе из двух телогреек и старого полушубка, мы устроили бывшего под яблоней и вернулись в дом.

Солнечный луч, проникнув сквозь занавеску, слепил мне глаза. Я блаженно потянулась и позвала:

– Мышильда…

Сестрица, всегда злющая по утрам, ответила без энтузиазма:

– Мишка твой приперся. Всю малину испортит…

– Не успеет, – заверила я.

Через полчаса, войдя в кухню, мы застали картину, способную выжать у женщины моей сердечности скупую слезу. Наш хозяин и Михаил Степанович сидели рядышком за накрытым столом, сложив на коленях ладошки и с отчаянной немой мольбой во взоре. Оба сильно маялись с перепоя. Я вошла, поставила чайник на плиту и, откашлявшись, исполнила что-то лирическое, вошедшая Мышильда подхватила куплет, вслед за ней пристроился Евгений, Михаил Степанович не выдержал и зычно повел нас в заоблачные выси. Песня кончилась, пала тишина. Михаил Степанович, собравшись с силами, начал речь:

– Елизавета…

– Молчите лучше, – съязвила я. – Как вы могли? Человек вашего таланта, воспитания… интеллигент… и появляетесь здесь в таком виде, пугая детей и собак.

Михаил Степанович слегка поник головой, а Мышильда ядовито заметила:

– В сильном подпитии прибыли.

– А кто не пьет? – выбросив вперед ладонь, возмутился предпоследний. – Фолкнер пил, Хемингуэй пил…

Мышь устыдилась.

– Ну, если вы в компании…

– Ты ж говорил, что один приехал? – удивился Евгений и, с мольбой переведя взгляд на меня, прошептал: – Елизавета…

Я выдала деньги, хозяин отправился за водкой, а Михаил Степанович попробовал улыбнуться.

– Деньги есть? – посуровела я.

– Лизок, на последние прибыл. Тосковал душой…

– Бомжевать, значит? – грозно поинтересовалась я. Михаил нахохлился и приуныл. – Кормить не буду, и не мечтай. И за постой плати сам, на меня не рассчитывай. Все понял?

– Как же я, Елизавета?

– Так же. Раньше надо было думать, а теперь хоть пешком домой возвращайся.

Пришедший хозяин застал нас в тягостном молчании. Не принимая этого близко к сердцу, он быстро разлил водку. Я приподнялась и убрала стопку из-под носа Михаила Степановича. Евгений испуганно прошептал:

– Мы ж не звери… – но я осталась непреклонной.

– Выходи из-за стола, – заявила я предпоследнему. Тот поднялся и с трагическим лицом пошел к двери, правда трижды обернувшись. Евгений замер с бутылкой в руке, и по всему видно было, что он очень Михаилу сочувствовал. Я взяла вилку и приступила к завтраку. Предпоследний дважды заглянул в дверь, но я никак на это не отреагировала.