Два гения и одно злодейство Соболева Лариса

РОССИЯ, 2 CЕНТЯБРЯ, ВЕЧЕР

Марк Ставров захлопнул дверцу «Форда», заложил руки в карманы брюк и недовольно покосился на охранников. Те, подняв капот, с детской увлеченностью разглядывали внутренности автомобиля. Иногда из-под капота выпрыгивал луч фонарика, а телохранители выпрямлялись и вполголоса переговаривались. Вечер выдался настолько тихий, безветренный, что все звуки вокруг слышались отчетливо. Потому Марк и уловил рев мотоцикла еще издали, отчего нервы натянулись. Вскоре мимо промчался мотоцикл, остановился неподалеку, мотоциклист вбежал в продуктовый магазин. Марк почувствовал облегчение и нетерпеливо спросил: – Ну, что там?

– Кажется, все в норме, – ответил Кеша, не высовывая головы из-под капота. – Свечи надо проверить. Леха, дай-ка перчатки.

Леха обошел машину, открыл багажник. Оба телохранителя умеют многое. Леха по собственной инициативе выполняет обязанности водителя, Кеша ремонтирует транспорт и бытовую технику, экономя боссу деньги. Марк не скупится, оплачивает их работу с лихвой, потому что знает: скупость, бывает, стоит жизни, тогда все сокровища мира уже не понадобятся. Ставров доверяет им, как себе, сейчас ведь мало найдется людей, которым можно доверять, а ему повезло.

– Надолго? – спросил он.

– Быстрее, чем есть, не будет, – сказал Леха неестественно тонким голосом, шествуя к Кеше с вязаными перчатками в руках. Из-за высокого тембра многие ошибочно принимают его за голубого, а Леха мужик во всех смыслах, кроме голоса. Он отдал перчатки Кеше и бросил Ставрову: – Вон бар, зайди выпей, а не стой у нас над душой.

Марк повернулся. Напротив мигала неоновая надпись: «…ар ор». Усмехнувшись про себя светившейся нелепости, Марк побрел на огонек. У входа задержался и поднял голову. Оказалось, что бар называется «Бор», просто начальные буквы слов не загорелись. Внезапно на плечо легла тяжелая рука, а хриплый голос произнес:

– Вот я тебя и поймал!

Грудь обожгло кипятком, затем кипяток распространился по рукам и ногам, пульсировал в висках, но, не найдя выхода, вернулся назад к сердцу. Ставров не потерял способности мыслить, а мысли проносились одна страшней другой: «Все. Конец. Так глупо». Тяжелую руку и хриплый голос Марк мгновенно связал с выстрелом в начале мая и со всеми последующими событиями. Сейчас он ждал второго выстрела, которого тогда, в мае, так и не услышал, однако понимал, что когда-нибудь это случится. Единственное, чего хотел в данную минуту, так это посмотреть в лицо человеку, который его убьет…

ПАРИЖ, ЭТОТ ЖЕ СЕНТЯБРЬСКИЙ ВЕЧЕР

Мелкие пузырьки дешевого вина, прилипшие к внутренним стенкам стакана, ловили электрический свет, придавая рубиновому цвету искристость. Выпив половину красной кислятины, Володька поморщился, но потом с приятным ощущением усталости откинулся на подушку.

Через открытое окно влетал в маленькую каморку свежий воздух и гул ночного Парижа. Днем отсюда виден лишь внутренний двор, ночью – зияющая чернота внизу да стена напротив. В это время суток можно с трудом разглядеть одни мусорные баки внизу, где в недавнем прошлом он частенько отыскивал ужин. Кстати, давнего прошлого у него нет. Нет, прошлое, конечно, есть, как у всякого человека, но в двадцать три года о нем не задумываются, в нем не путаются, оно не приносит ни радости, ни сожаления.

Володька оригинальный субъект: откровенный, независимый, вспыльчивый, немного авантюрист и не умеет жить по распорядку обывателей. Еще талантливый, это, пожалуй, в нем главное.

День выдался умопомрачительный. Уж каким образом удалось попасть на выставку молодых художников – одному богу известно, в которого он не верит. Устроители выставки взяли три его работы из шести. Три картины проданы! О таком успехе можно только мечтать, хотя художник из России был уверен в нем. Конечно, не без помощи Влада, работающего во Франции рекламным агентом. Сегодня открылся путь на вершину, к славе!

На выставке… О, это что-то! Ничего подобного в России не бывает. Ну, во-первых, молодому дарованию попасть на престижную выставку хренушки дадут динозавры из Союза художников, захватившие Олимп еще в застойные времена. А если ты к тому же из провинции, на тебя вообще смотрят, как на червяка, попавшего в тарелку. Во-вторых, ты обязан считаться с их вкусами, с их мировоззрением, что просто невыполнимо, если хоть немного талантлив. А в-третьих, вопросы: «Где учились?.. Ах, всего-то худшкола… Сколько персоналок?.. Ах, ни одной…» и тому подобная дребедень – унижают и бесят. В России талантам делать нечего, закопают и землю притопчут, чтоб следов не осталось, – таково убеждение Володьки. В лучшем случае дадут краски и жратву, чтоб не подох, а потом… Короче, он на это дело посмотрел и послал всех открытым текстом (он парень простой, из глубинки, чего с него взять?). Накопил денег на загранпаспорт, добрые люди – есть еще такие – дали кое-какие адреса, и отвалил пешкарусом в Париж. Добирался как «руссо туристо», с рюкзаком за плечами и гитарой под мышкой, которой добывал на пропитание, горланя русские песни. Добрался!

От своих работ на выставке держался поодаль, но так, чтобы видеть. Они находились в окружении мазни, «выдержанной в цвете»: то оттенки красного ужаса с желтым кошмаром вперемешку, то сине-зеленая мертвечина. Все эти «новшества» la примитивизм с изломанными линиями и яйцами вместо голов вызывают блевотину. А в его работах сила, обилие красок, надежда и обреченность одновременно, образное решение, да и рисунком владеет отлично, что в наше время редкость. Конечно, работы Володьки привлекали посетителей. Попадая в зал, прежде всего подходили к его картинам, долго рассматривали, переговаривались и… ОТХОДИЛИ! Ух, Володька ненавидел в тот момент зажравшуюся публику, этих чванливых снобов, которые, как и в России, делают вид, что шибко грамотные в искусстве. Им нужно ИМЯ! А у Володьки нет имени. Да черт вас дери, не рождаются же люди с именем сразу! – хотелось закричать на всю галерею. Он впал в отчаяние. Ведь ради этого дня столько вынес, стал натуральным аскетом. Домой топать опять пешком и на автостопе? На носу осень. У них, во Франции, тепло, а у нас через неделю в спальном мешке без теплой одежды на голой земле-матушке не заночуешь. И в кармане нет ни одного французского гроша. Ну, ни одного! Совсем.

Не так представлял настоящих ценителей, воображение рисовало иную картину. Пораженные посетители стоят безмолвно со слезами на глазах перед его полотнами. Растет толпа… Кто-то протискивается вперед, кто-то ищет автора, все безумно хотят заполучить его работы. Тут же начинается аукцион. Володька вынужден съездить за тремя картинами, которые забраковали устроители, а теперь готовы с юного живописца пылинки сдувать… Классно! Этот бред видится каждому художнику, пусть не врут, что прежде всего творчество, а остальное – мишура.

Он давал уже клятву больше никогда в жизни не брать в руки кисти, даже карандаш! Но его отвлек подошедший администратор или бес знает кто, затарабанил на своем французском языке. Находясь во Франции больше трех месяцев, Володька едва усвоил слов сто, пополнял лексикон с трудом, а быструю речь французов вообще не разбирал. Тот самый Влад, один из списка адресатов, полученного в Москве, пропихнувший работы на выставку, очутился рядом и перевел:

– Он поздравляет, купили «Времена года». Это первая проданная картина сегодня.

– Кто купил? – спросил, захлебнувшись счастьем, Володька.

Влад обменялся с администратором несколькими фразами и незаметно для окружающих указал на строгую брюнетку у полотна «Туман», тоже кисти Володьки:

– Видишь женщину в костюме стального цвета с темной отделкой? Она.

– Ух ты! – замер Володька-везунчик. – Вот это мадам! Сколько ей примерно?

– Кто их тут разберет. Думаю, от двадцати пяти до сорока, где-то в этом промежутке. Э, да ты, киндер, зря губешки раскатал. Ее могут интересовать только твои картины, но не ты.

– Посмотрим, – заявил нахально Володька и смело направился к мадам.

О, француженки – это что-то! Времени не было засмтриваться на парижанок, но именно так он представлял себе настоящую парижанку. Она должна быть утонченной, элегантной, с безупречным вкусом (о ее вкусе говорит покупка Володькиной работы) и приятная внешне. Лишь на секунду покоробила собственная одежда, но на секунду. Вспомнил, что имеет вполне нормальный визаж (лицо по-французски), а под одеждой неплохое тело, без жировых отложений, с крепкими мускулами. Плюс ко всему его выделяет из общей массы неординарность натуры и развитый интеллект, не говоря уже о физических возможностях в интимных делах. Этого вполне достаточно, чтобы запудрить мозги любой мадам. Но как запудривать? Она вряд ли знает хотя бы пару слов по-русски, он тоже не полиглот, каким же образом раскроет свой богатый внутренний мир? Не из простых задачка. Да и с чего решил, что она заинтересуется лично им? Вот дурак!

– Bonsoir, madame, – сказал он на ужасающем французском, став у нее за спиной. А французы страсть как щепетильны, терпеть не могут, когда ИХ ЯЗЫК (!!!) коверкают.

Она обернулась, заинтересованно приподняла бровь. Светло-карие глаза удлиненной формы показались умными, спокойными. Он мог бы много порассказать об обладательнице таких выразительных глаз, но не ей же! Не зная, с чего начать, вывалил коктейль из английского, французского и русского:

– J am… peintre… Черт! Я хотел сказать – je suis peintre (я художник). Yes! Ce sont mes tableaux (это мои картины). Фу, кажется, вырулил. Вы купили «Времена года»? Ни хрена не понимает… Ну и ладно. Мадам, вы сделали правильный выбор. Эти три картины – лучшее, что здесь есть. Слушайте, мадам, почему бы вам не купить еще две? Через пяток лет за них вы сможете приобрести половину собора Парижской Богоматери… Меня заносит, кажется… К счастью, ты не понимэ…

Поискав в зале Влада, издали наблюдавшего за ними, сделал знак рукой, мол, топай сюда. Тот отделился от небольшой группы мужчин, поспешил к ним:

– Вовик, ты в рубашке родился. Нет, в шубе. «Туман» и «Девочку» купил вон тот почтенный господин.

– Yes! – воскликнул счастливчик, но тут же осекся, ибо на него оглядывались посетители, строго хмурясь.

– Проблемы? – спросил Влад, глядя почему-то на мадам.

– Понимаешь, я объяснял ей смысл работ, – врал Володька, – но… Она же ни бельмеса… Помоги.

Влад затараторил, оживилась и женщина. Из быстро текущих фраз ухо Володьки уловило лишь собственное имя и фамилию. Она протянула руку:

– Poline.

– Полин… – повторил Володька и, пожав теплую ладонь, представился: – Владимир.

Внутри негодовал. Какого черта мама не заставляла учить языки?! Почему учителя были недостаточно строгими?! Теперь содержи еще и переводчика!

А Полин говорила вполголоса в низком регистре, Влад объяснил:

– Полин поражена твоими работами. Особенно манерой исполнения. Как тебе удалось передать тепло человеческого тела, притом используя всю цветовую гамму? Это не я спрашиваю, это она интересуется.

– Понял. Тебе вообще углубление в тонкости живописи противопоказано. Видите ли, мадам… – начал важно Володька.

– Не рисуйся, – осадил Влад.

– Тогда скажи: талант и вдохновение.

– Нескромно и банально, – буркнул Влад, но перевел.

Она улыбнулась – не снисходительно, как часто улыбался Влад, – подошла ближе к «Временам» и задала вопрос. Влад перевел:

– Полин спрашивает, не жаль расставаться с картиной?

Володька постарался взглянуть на свое творение абстрагированно, словно не имел к нему никакого отношения.

Группа из четырех женщин – аллегорий времен года – великолепно вписалась в фантастически буйную природу четырех годовых циклов. Обнаженная Весна в нижней части картины лежит на животе. Поднеся к лицу пучок зеленой травы, она вдыхает запах рыхлой земли после стаявшего снега. Коснувшееся юного тела солнце оживляет девушку, глядящую на зрителей с лукавством и беззаботностью. Она прекрасна, как только может быть прекрасна юность. Рядом с ней присела девушка постарше в выцветшем ситцевом платье, босая, с запутавшимися в волосах цветами – Лето. Она сосредоточенно рассматривает яблоко у ног, в ней умеренность и покой. Пышнотелая Осень первым двум скорее годится в матери. Ее Володька изобразил в полный рост рядом с Летом, но над Весной. Эта женщина много работала, много пережила, устала. Она устремлена к Лету, но через плечо бросила беспокойный взгляд на сидящую немного в отдалении старуху в одежде цвета мокрой коры деревьев. Зима безрадостно глядит перед собой с немым вопросом: и это все? Каждую фигуру подчеркнул пейзаж, присущий определенному циклу года. Если небо над головой Лета безоблачно, то над Осенью оно в облаках, которые постепенно сгущались в тучи над Зимой. Мазки удалось уложить аккуратно, так что каждый влился один в другой, но тем не менее просматривается отдельно, отсюда потрясающая экспрессия и никакой слащавости. Удалась работа, нет слов, но все это уже пройденный этап.

– Я могу лучше написать, – уверенно сказал он, выйдя из задумчивости.

Выслушав Влада, Полин смерила художника оценивающим взглядом, затем заговорила медленно, не отрываясь от картины, с нотами сомнения и грусти в голосе.

– Она думала, что работа написана зрелым человеком, – переводил Влад. – В твоем возрасте невозможно знать тайны и переживания женщин. Мужчины твоего возраста, да и старше, не способны воспринимать чужие тревоги, особенно женские. Они им кажутся надуманными и скучными. Это под силу пожилому человеку и много повидавшему.

– У меня богатый опыт по части женской популяции, – хвастливо заявил Володька.

– Что, так и перевести? – изумился Влад.

– Валяй, не стесняйся.

– Почему талант достается кретинам? У нее есть к тебе предложение…

– Согласен на все ее предложения. Где, когда, во сколько?

– Полин приглашает нас поужинать.

– Не знаю, стоит ли ей об этом говорить… – замялся Володька. – Видишь ли, я со вчерашнего дня занимаюсь… э… лечебным голоданием. И ты не понял? Короче, у меня в карманах – ноль, пусто.

– Не беспокойся, наша дама оплатит ужин. Таковы здесь правила: кто приглашает, тот и платит. Согласен?

– Еще бы! Правда, за даму предпочитаю платить я, но раз она так рвется… Да, а как с расчетом? Просто так возьмем и уйдем?

– Ты не в России, – рассмеялся Влад. – Никуда твои деньги не убегут. Я объясню по дороге, что нужно завтра сделать, впрочем, основную работу выполню сам.

У выхода Влад попросил немного подождать. Находясь совсем близко к Полин, открыто изучавшей его, Володька тоже заинтересовался прежде всего ее своеобразным лицом. А поскольку стоять и молчать как-то неловко, да притом в упор разглядывать, свои впечатления высказывал вслух:

– Полин… По-нашему – просто Полина… У тебя золотистые глаза… И зрачки то расширяются, то сужаются…. Но это от света. Странно, глаза у тебя какие-то спрятанные. Ты, наверное, не слишком откровенная. Знаешь, я классный физиономист. Правда, все равно попадался в лапы дерьма. Но это не важно. Закажи мне свой портрет, а? Я бы написал один зрачок суженный, а другой расши… Нет, не годится. Может получиться хищное выражение, а ты не хищница. Ты, конечно, старше меня, возможно, много старше… Мне нравятся женщины постарше, хотя таких у меня не было. Вообще ты, Полин, ничего, стоишь… У тебя сильные губы… Уф, я даже вспотел.

К счастью, вернулся Влад. И они окунулись в ночной Париж, в бурлящий, кипящий, колдовской Париж, который завораживает и заставляет мечтательно трепетать. И кого только не видел этот город! Века пропустил через себя, выбирая уникумов, которых в его коллекции тысячи. И Володька будет в этой коллекции! Слышишь, Париж? Будет! Только так! Не иначе!

РОССИЯ, ЭТО ЖЕ ВРЕМЯ

Марк ждал. А почему, собственно, решил, что услышит выстрел? Здесь людное место, выстрела можно не услышать, если стрелять через глушитель. Тогда должна быть только боль. Мгновенная, сильная, пронизывающая до мозга. Он ждал боли. Тело напряглось, словно защищаясь от пули, но человек сзади не стрелял. Казалось, прошло много времени, на самом деле всего несколько секунд. Несколько секунд!..

– Ну-ка повернись. – И, не дожидаясь, когда Марк это сделает, человек сзади сам развернул Ставрова резким движением руки.

Наконец Марк увидел того, кого вот уже почти полгода разыскивает и кто методично преследует его, наводя ужас. Кожаная куртка с молниями, кожаные брюки и армейские ботинки – это он, тот самый мотоциклист. Ставров впервые видел его без шлема. Лицо закрыла густая и неопрятная борода, волосы отросли до плеч, а глаза сверкали звериной яростью. Да, это, вне сомнения, он. В руках его не было пистолета, значит, решил убить Марка другим способом.

Тем временем бородач рассматривал Ставрова, слегка подавшись корпусом вперед и вытянув шею.

– Тебе чего, гангстер? – вдруг услышал Ставров спасительные нотки. К ним подбежал Леха и остановился сзади бородача.

«Гангстер» покосился краем глаза на Леху, затем снова уставился на Ставрова и разочарованно протянул:

– Я ошибся. Обознался. Мне чувак бабки должен и делает ноги от меня. А этот похож сильно. Извиняюсь.

Он панибратски хлопнул Ставрова по плечу и отошел к мотоциклу. Потом, бросив на Марка и Леху обиженный взгляд, будто те виноваты, что он не получил долг, снова разочарованно вздохнул и с ревом умчался на мотоцикле.

Марк не сразу понял, что страхи были напрасны. Но они были. После напряжения в ногах появилась слабость, а плечи ссутулились, как от тяжести. Леха догадался:

– Ты принял его за того парня? Слушай, а может, и тот принимает тебя не за того?

– Что с машиной? – не ответил Ставров, чувствуя неловкость, ведь минуту назад он готов был принять смерть, не сопротивляясь, как последний трус.

– В порядке. Едем?

– Я все же зайду, – сказал Марк и, пряча глаза, открыл дверь…

Ставров сидел на высоком стуле у стойки бара, держа в руках рюмку и глядя в нее, словно в злобную черную дыру. Собственно, не рюмка занимала, а дрожащая рука. Руки трясутся у невротиков или алкоголиков. Он не алкаш, значит, железобетонная нервная система получила основательную пробоину. Окружив себя телохранителями, нет уверенности, что доживешь до следующего утра. А желание есть дожить до глубокой старости, так как в тридцать пять еще бродят в голове иллюзии, жизнь представляется если не в розовом цвете, то хотя бы в пастельных тонах, особенно когда ты кое-чего добился. Однако мрачные коррективы вносятся, помимо желания, все той же жизнью, отчего хочется напиться, только напиться, а потом уснуть без сновидений.

Ставров переключился на зал. Бар соответствовал нынешнему названию «ор». Народу много, непрерывный галдеж перемешивался с гремевшей музыкой, а Марк последнее время предпочитал тихие места. Решив поскорее выпить и убраться восвояси, поднес рюмку ко рту. Неожиданно на него упал человек, коньяк пролился на брюки.

– Извини, друг, поскользнулся, – отступил от Ставрова и прижал ладонь к груди мужчина неопределенного возраста с ярко выраженной внешностью жителя Кавказа, но говорящего по-русски абсолютно без акцента. – Дело поправимо. Эй, бармен! Два по сто коньяка!

– Пошел вон, – вяло бросил Ставров, смахивая с брюк капли.

– Понял, – тот поднял вверх руки, будто сдавался, потом исчез из поля зрения.

Ставров выпил остатки коньяка и полез во внутренний карман пиджака…

За свободным столиком преданный Леха не сводил глаз с босса. У него своя тактика охраны: держаться немного поодаль, чтоб лучше видеть Ставрова и его окружение. Босс зашарил по карманам, выпятив нижнюю губу вперед. Леха – к нему. Да тут и спрашивать нечего, мол, что случилось? Достаточно недоуменного вида Марка, а недавно расплачивались за бензин. Леха оглядел зал в поисках того, кто выудил портмоне. Ага, кавказец, подходивший к стойке и неловко упавший на Ставрова, потягивал коктейль через соломинку, постукивая в такт музыке пальцами по столу и подергивая плечами. А рожа-то довольная! Леха криво ухмыльнулся и сделал знак головой Ставрову, указав на дверь туалета. Убедившись, что Марк понял, где ему ждать, зашел кавказцу с тыла:

– Не дергайся. Дуй в сортир.

Услыхав довольно тонкий голос для мужчины, человек безмятежно запрокинул голову, намереваясь послать нахала, и едва не свалился со стула. Над ним навис Илья Муромец. А на спинку стула легли два кулачка размером с кувалду каждый. Тут и прикидывать не стоит, сколько ударов сделает амбал – один. Слабенький. И ангелы подарят крылышки для старта на небеса. Посылать моментально расхотелось. Тимур – так звали кавказца – в замешательстве встал… Нет, это не человек перед ним, а боинг! «Чего ему надо?» – думал Тимур, следуя в туалет. Там их ждал еще один боинг, примостивший зад на батарею. Тут-то Тимур и разволновался, так как догадался, зачем первый боинг привел его ко второму. У, этот второй! Во всей его фигуре читалось: набоб. Это же подтверждала толщина портмоне, покоившегося в кармане Тимура. А красивое лицо набоба портил взгляд палача. Закончив изучать Тимура, он произнес так же вяло, как недавно произнес «пошел вон»:

– Портмоне.

А отдавать не хочется – жуть! Тимур зыркал по сторонам, ища лазейку, куда можно юркнуть. Первый боинг с тонким голосом сказал добродушно:

– По-хорошему отдай. А то я из твоей кавказской морды сделаю китайскую.

В сортире пусто, тихо, лишь водичка журчала в унитазах. И позвать некого, мол, грабят. Два боинга из стройного Тимура не только китайца способны сделать. Они же амбалы, наверняка тупые. Ведь факт известный: масса тела обратно пропорциональна массе мозга. Как не рассчитают силушку…

Тимур нехотя протянул портмоне боингу на батарее. Тот, не мигая, взял и сидел. А вода журчала. А Тимур трепетал, как осиновый листок. Какая нехорошая пауза! Нервно поправив бабочку, почему-то начавшую давить на кадык, Тимур спросил:

– Бить будете? (В ответ ни звука.) Я же отдал, – переминаясь с ноги на ногу, прохрипел он, голос вдруг пропал. И оправдался: – У меня тяжелое положение.

– А кому сейчас легко? – сказал боинг сзади и гоготнул своим противным тонким голоском, отчего душа Тимура ушла в пятки.

Ставров молча изучал ходячее недоразумение в смокинге и бабочке с отчаянно молящим взором сиротки. Не супермастерством привлек его Тимур – вытащить портмоне из внутреннего кармана на виду у всех может только мастер экстра-класса, – нет. Ставров распознал в сиротских глазах воришки натуру изворотливую, хитрую, ловкую, наделенную недюжинным умом. И эта натура – эгоистичная и трусливая – дорожит своей жизнью, лелеет тело. Да, сиротка – очень любопытный экземпляр и пригодится.

– Один работаешь или вас здесь целая кодла? – спросил устало Ставров, растирая двумя пальцами уголки глаз у переносицы.

– Один. Не люблю ансамблей, – ответ Тимура.

– Так, говоришь, тяжелое положение?

Ставров встал во весь рост, а Тимур, находясь меж двух боингов, похолодел, ощущая каждой порой шкуры одно: шаг влево, шаг вправо – расстрел. Не приходилось ему пробовать зэковских хлебов (к счастью!), но тем не менее…

– Поправить хочешь? – спросил Ставров.

– Что? – не понял Тимур.

– Положение.

Тимур робко пожал плечами, мол, не врубаюсь, об чем треп. Тем временем:

– Держи визитку, завтра в одиннадцать утра.

Ошеломленный Тимур недоверчиво проводил боинги глазами до выхода и – прямиком к писсуару. О, счастье! О, радость! Точно: душа находится в мочевом пузыре, пописаешь, и на душе легче становится. Вернувшись в зал, наметил новую жертву – пятидесятилетнего борова с юной девицей, наверняка надумавшей выпотрошить папашу. Почему бы не помочь девочке? И хотя слышал, что после неудачи лучше не пытаться в этот день щипать карманы, вальяжной походочкой направился к борову, он не суеверный.

Ставрову открыл дверцу автомобиля Кеша. Теперь в его машине постоянно находится охранник, подкрепляя собой сигнализацию, которая, по словам специалистов, очень ненадежная вещь. Бомбу под сиденьем заиметь нет охоты, а такая возможность вполне реальна. Леха сел за руль, включил зажигание и, как обычно, спросил:

– Куда теперь?

– Куда ехали, – вздохнул Ставров. – К тете Алисы, чтоб она пропала.

– А не поздно? – спросил Леха, трогая «Форд» с места. Собственно, вопрос задал формально. Марк, несмотря ни на что, поедет к чертовой тете и получит от ворот поворот, ничего нового не узнав.

Клара – тетя Алисы, крупная женщина, что делало ее старше сорока пяти лет, – как обычно разговаривала через цепочку, не пуская внутрь квартиры:

– Сама волнуюсь. У меня не появлялась, у тебя вещи не забирала. Куда она могла деться из больницы? Может, ее уж и в живых нет? – захныкала в конце.

– Типун тебе на язык, – сказал Леха, употребив ее же выражение.

– Да хоть три! – взвыла Клара. – Она мне как дочь. А я ей как мать!

– Ладно, пошли, Леха, – нахмурился Ставров, спускаясь по лестнице.

– Ищи Алиску! – вслед кричала Клара. – Ты ее довел, ты и ищи! А то в суд подам!

– Так хочется ласково заехать тете Кларе в глаз, – пошутил Леха, следуя за боссом.

– Как в воду канула, – мрачно сказал Ставров, остановившись у подъезда.

– Слушай, Марк, может, тетя права, ее нет в живых?

– Не думаю. Мы бы знали.

– Считаешь, все же выкрали? Алиса исчезла в конце августа, а сейчас уже конец сентября. Месяц прошел! Они давно должны были сообщить, если предположить, что ее выкрали. (Помолчали. Да и что говорить?) А щипач тебе зачем?

– Понимаешь, Леха, он мне нужен в качестве ищейки. В милицию мы обращались, время бежит, а воз и ныне там.

– Хм! У нас же сейчас есть новые сведения.

– Да, есть, но именно эти сведения меня останавливают. Допустим, выловит их милиция, и что дальше? Посадят? Те сбегут, все начнется сначала. Я до сих пор не представляю, какова их конечная цель, почему меня не убили, зачем им Алиса? Скажу честно, если отловлю этих тварей, прикончу лично, и рука не дрогнет. Они не оставили выбора, значит, мне с милицией теперь не по пути. Я уверен, Алиса у них.

– Алиса ушла из больницы сама.

– Кто это видел? Почему она не вернулась к Кларе, раз ушла сама? Ей же больше некуда податься. Алиса пропала, от этого факта никуда не денешься. Ее надо искать. Решение я принял окончательное, так что, Леха, заставлять тебя, как говорится, идти на мокрое дело не могу. Ты вправе уйти, не хочу тебя подставлять. Потом вернешься, я возьму, но после того, КАК!..

– Доверишься вору? У тебя все гайки на месте?

– Он негодяй, Леха, а такому все равно, каким делом заниматься, мокрым или сухим, лишь бы бабки кидали. И потом, ему легче разобраться в бандитской психологии, сам из этой среды, а значит, этому сиротке будет проще отыскать мотоциклиста и его подругу.

– Ну, нет, Марк, я с тобой останусь до конца. Привык я к тебе.

– Тогда спасибо. Едем домой, устал я.

И понеслись они по ночному городу, который никогда не настраивал Ставрова на романтический лад, впрочем, его никакой город мира не заставлял лирически вздыхать, а объездил он почти всю Европу. Но этот довольно крупный город, всегда излишне суетливый и серый, где живет подавляющее большинство угрюмых людей, архитектура скупая или громоздкая и где появляется одно желание – уединиться, этот город вообще не нравился Марку Ставрову. Он смотрел в окно невидящими глазами, смотрел со скукой. Да и что там можно увидеть? То же, что и каждый день: «улица, фонарь, аптека», ну, еще магазины. Ах, да, люди… но они не интересовали Ставрова, впрочем, его давно ничего не интересовало, кроме работы и…

ПАРИЖ, ЧАСОМ ПОЗЖЕ

Володька допил вино, поставил стакан на пол и мысленно вновь вернулся к событиям сегодняшнего вечера…

– Я думал, домой к ней едем, а она… – разочарованно протянул он в ресторане.

Ресторанчик махонький, в зале полумрак, столик на троих несколько маловат по нашим меркам, белоснежная скатерть, настольная лампа. Из звуков – только томная музыка и шепчущая в трансе певица. Никакой разлюли малины, как в родных кабаках, где можно оглохнуть и повеселиться, глядя на разгул крутых, если, конечно, тебе случайно не набьют морду.

Влад на манер английского лорда картинно отправлял в рот маленькие кусочки. Зато Володька заглатывал еду с быстротой жонглера: на вилку – в рот, запил вином, на вилку – в рот, запил… Влад ехидно заметил:

– У тебя, наш Боттичелли, акулий аппетит.

Есть у него мерзкая манера: оскорблять не оскорбляя. Поначалу просто выводил из себя, но Володька виду не подавал, а потом придумал манеру общения: рубил правду-матку, прикидываясь простачком.

– Ага, – согласился Володька с тем наивным выражением, которое здорово обманывало Влада. – Кстати, бывал я в Лувре, бывал… Кроме импрессионистов смотреть не на что. Ну, Джоконда, пожалуй, куда ни шло…

– Что ж, когда тебя туда повесят, будет на что взглянуть, – успокоил Влад с надменной усмешкой.

– Естественно, – ответил с вызовом Володька.

Влад принялся переводить вполголоса их диалог, поглядывая на юного художника, дескать, милая Полин, видали ли вы что-нибудь подобное? Ну, прямо отец родной повествует о шалости сынишки. Она рассмеялась.

– Вот это не надо, – указал пальцем на Полин подвыпивший, а потому без тормозов, Володька. – Не надо снисходительно смеяться. Мне обязательно дожидаться вашей похвалы? А кто вы такие? Судите на основе чужих впечатлений или с позиции: нравится – не нравится. Мне что, надо стать покойником, чтоб богатые козлы дрались из-за моих работ, которых пока ничтожно мало? Нет уж, спасибо. Я хочу при жизни получить причитающееся. На том свете мне ваше признание будет до одного места.

– Ты, пожалуйста, руками не маши, – сдержанно сказал Влад. – А во-вторых, сбавь громкость, на нас смотрят.

– Да чихать я хотел… – но громкость убавил.

– А у вас есть авторитеты в живописи? – спросила Полин при помощи Влада.

– Не авторитеты, – уточнил Володька. – Если ты хочешь создать свой стиль, манеру, способ выражения, авторитеты пошли подальше. Они только с толку сбивают, загоняют в тиски, придуманные ими же правила, то есть догмы, а догма душит насмерть. Создай свои правила. Есть анатомия – изучи ее, чтоб писать человека. Есть ботаника – разберись и в ней. Есть земля – пойми ее. Все! Остальное дело – в твоем таланте и работоспособности.

– Но кто-нибудь из художников вам близок?

– Конечно! Врубель, Репин…

– «Бурлаки на Волге» или «Не ждали»? – спросил Влад с иронией.

– А что ты имеешь против бурлаков?

– Ничего. Просто не люблю революционной тематики, то бишь пропаганды.

– Там нет революционной тематики. Там есть люди. Но не названные тобой работы лично меня завораживают, а «Иван Грозный». Там сила, страсть, жизнь. А «тематику» определили критики, паразиты на теле творчества. Ведь эти господа ничего не создают, на чужом горбу делают карьеру и еще ломают судьбы талантливым людям. Языком трепать – не кистью махать. Один критик восторгается Рубенсом, другой ругает: много мяса и жира. Обычная вкусовщина, а где истина? Это я для Полин говорю, переводи.

– А еще кто вам нравится? – спросила она.

– Их много. Суриков, Айвазовский, Крамской… Да вы, мадам Полин, наверняка не знаете наших титанов.

– Почему же, слышала, – перевел Влад. – Но это русские художники…

– А разве плохо ценить русскую живопись? – изумился Володька. – В конце концов, я русский. Это тоже плохо?

– Я не то имела в виду… Ну, а западные классики, современные живописцы?

– Я уже говорил: импрессионисты. Остальные слащавы или того хуже – с вывертами. Хватит об искусстве, не люблю пустой треп. Скажи ей, еще хочу. – Володька повертел тарелку в руках. – Мне мало.

Полин поняла без перевода, подозвала официанта, который вытаращил глаза: Володька снимал пуловер.

– Ты что делаешь, идиот? – процедил сквозь зубы Влад и в свою очередь закатил глазоньки к потолку.

– Пуловер снимаю, жарко, – удивленно ответил взлохмаченный Володька.

– Это престижный ресторан, здесь так вести себя не принято.

– Мне подошел бы кабак попроще, – пожал плечами Володька и улыбнулся Полин во весь рот. – Интересно, она замужем? Даже если ей сорок, я б ее… приласкал. У меня полгода ни одной не было…

– Перестань смотреть на нее плотоядно, – прошипел Влад. – Ты теперь при деньгах, завтра можешь удовлетворить свою похоть. В Париже существуют целые кварталы красных фонарей.

– Э нет, покупной секс не для меня. Не хочу фальшивки. Мне надо по обоюдному согласию, тогда это кайф. Вот скажи, зачем ей вырез чуть ли не до пупка, а? Смотри, почти вся грудь наружу… Ой! Я пойду пописаю…

В туалете покатывался со смеху, вспоминая физиономию офранцуженного Влада. Вернувшись, приступил к мясу, мысленно рассуждая, что, в сущности, жизнь – коробка сюрпризов. И что для счастья человеку надо сначала мало – кусок жареного мяса и бокал вина, а потом много – славы и денег. Но Влад умудрился и тут нравоучительно, как классный дам в пансионе благородных мальчиков, сделать замечание:

– Перестань жрать, как бегемот. Сделай вид, что ты из цивилизованного мира.

– Ты бы попил водичку денька три…

– Боже, какого черта я с тобой вожусь!

– Ты на мне зарабатываешь, а лишний франк… Что я говорю! У тебя никогда не будет ЛИШНЕГО франка.

– Ты мне надоел. Значит, так. Полин хочет сделать заказ…

– Я так и знал! – воскликнул Володька и подпрыгнул на стуле.

– Заткнись, пожалуйста, и слушай. Завтра она отвезет тебя на виллу…

– Ух ты! Я ей понравился?

– Не за тем, о чем ты подумал. Она хочет, чтобы ты написал для нее несколько картин. Ты хоть понял, как тебе повезло?

– Я гениальный художник, чему ж тут удивляться?

– Ты болван и самонадеянный кретин. Я пошел.

– Куда? – испугался Володька.

– Домой. Ты вызываешь у меня нервный тик. Не забудь прибавить пару процентов с сегодняшнего гонорара.

– За что? – нет предела изумлению Володьки.

– За терпение. И за сегодняшнюю сделку, а точнее, за перевод. Будь любезен рассчитаться, Гоген. – Он чмокнул даме ручку, сделав шаг к выходу, остановился. – И не прикидывайся простачком.

Володька почувствовал даже некоторое облегчение после ухода так называемого агента, в глазах которого застыл немой укор: неблагодарная свинья. Свинья, конечно, Володька. А ведь шокирующее поведение – маленькая месть агенту. Когда обратился за помощью к Владу, тот высокомерно расхохотался: еще один художник в столице художников. Но парень из «расейской глубинки» оказался настойчив и уверен в себе. Влад под его напором решил показать пару работ спецам, те заинтересовались, не так чтобы очень, но посоветовали, к кому обратиться и кто в ближайшее время устраивал выставки, открывая сезон. Далее агенту пришлось побегать и немного поработать языком.

Набитый желудок сигналил: хватит, не хочу, но Володька ел впрок, не упускал шанса хорошо поесть. Полин, изредка поднося бокал с вином к губам, наблюдала за ним. Наконец Володька проглотил последний кусок, откинулся на спинку стула с бокалом вина в руке, ощущая сытое блаженство и забавляясь, что он и Полин – две разные планеты.

– Ну-с, Полин… чем займемся? Может, махнем к тебе? Мой чердак не место для прекрасных дам. Так махнем? Посмотри на меня внимательно: я высок, строен, симпатяга, в моем арсенале такой запас энергии, что трудно представить. Едем? Клянусь, не ударю в грязь лицом. Что, слабо переспать с русским гением?

– Я не сплю с первым встречным, пусть даже гением, – сказала Полин на чистейшем русском языке. Наверное, потрясенная физия Володьки доставила ей удовольствие. Она отпила глоток, наслаждаясь произведенным впечатлением, и улыбнулась. – А ты подтвердил, что наедине с собой человек остается хамом. Ведь со мной ты был все равно что один.

– Йоперный балет! – в полном ауте произнес Володька.

– Не смущайся. Ты же свободная личность, а таковая не должна стесняться своих проявлений, – иронично наставляла Полин с превосходством дикой кошки, в лапах которой пичуга. – Было забавно наблюдать за тобой.

– Да, повеселилась… – Он постепенно приходил в себя, но теперь его штурмовала злость: – Это же… Тебе понравилось бы, если б ты сидела на толчке, а кто-то подглядывал бы, смотрел, как ты испражняешься? Очень похоже.

– В тебе много вульгарного, – поморщилась Полин. – Но ты действительно одаренный художник.

– Слушай, ты кто?

– Просто Полина.

– Ага. Просто Полина… Не удивлюсь, если ты еще и резидент ФСБ.

– О нет, – рассмеялась она, – я обыкновенный человек, без определенных занятий, без талантов и увлечений.

– А от меня тебе что нужно?

– Несколько работ в присущей тебе манере и с твоей фантазией. Ты должен…

– Пока я должен лишь некоторую сумму трем троглодитам, других долгов не знаю.

– Хорошо, я выразилась неудачно, извини. Но ведь ты приехал сюда работать? Я могу дать тебе все необходимое: прекрасное жилье, краски, кисти…

– Понятно. Богатую девушку скука гложет, захотелось богемы вкусить. Только у меня это пройденный этап. Я уже жил на шикарной даче, где меня снабжали всем необходимым, лишь бы писал с утра до ночи. А потом как-то раскрыл западный каталог современной живописи и увидел там свою работу под чужим именем. Думаешь, я за этим пол-Европы прошагал, под небом звездным спал, в дождь прятался где придется, зарабатывал гитарой и горлом, а наш российский брат бил в зубы, требуя проценты? И куда ни ткнись – везде вы! Наверное, даже среди пигмеев затесались. Дома не давали покоя и здесь стережете. На всех дорогах Европы получишь с любимой Родины привет. Вот народ… популяция бандитов.