Счастливчик Скрипаль Сергей
Она пошла к выходу, к своей машине, а вслед ей задорно улыбался парнишка в форме, которую носили те, кто служил в Афганистане. Улыбка была белозубая, открытая. Такая, которой, обычно хочется улыбнуться навстречу. Награды на груди парнишки были, как бы начищены, только медаль «За боевые заслуги» немного портила трещинка, проходящая наискосок.
Пониже золотом было написано: «Сержант Савченко Сергей Анатольевич, 1964 – 1983».
Глава 8. СНАЙПЕР
– Ну, мужики, можно, идите! Найдете Олега – ящик водки ставлю! – подзадоривал своих друзей на охоте Иван Сергеевич.
– Обижаешь, Сергеич! Пацана-то найти не задача. Тебя нашли бы ну за час-два, а Олежку… Жди. Минут через пятнадцать-двадцать приведем. Деньги готовь, – обижались бывалые охотники и пытались подковырнуть, – Ты лучше скажи, будешь с нами пить, или обидишься и уйдешь?
Иван Сергеевич хмыкал с хитрецой, покачивал головой, и, «заведенные» охотники уходили в лес, "на спор" искать его десятилетнего сынишку Олега.
Но проходили пятнадцать и двадцать минут, и час, и другой, и один за другим возвращались охотники ни с чем.
Иван Сергеевич хохотал, видя их раздражение, притворно сочувствовал, предлагал сдаваться и признать проигрыш.
А что оставалось делать этим опытным, видавшим виды мужикам? Мальчишка будто сквозь землю провалился!
– Пойдем, покажу, – плохо скрывая торжество, приглашал Иван Сергеевич, – Охотники! Следопыты! Как же вы дичь преследуете? Были бы вы медведи, он уже всех бы вас пострелял.
И действительно, в пятнадцати минутах неторопливой прогулки от лагеря, по свистку отца, казалось бы, прямо из под земли, с хохотом выскакивал его сынишка. Мужики качали головами, ахали, сплевывали от непритворной досады.
– Ну, надо же! Я ведь прямо по этому месту два раза проходил!
Но выдержка у мальчишки! Нервы стальные!
Когда возвращались домой с трофеями, во дворе частного дома у отца Олега накрывали большой стол под громадным ореховым деревом, и все многочисленные друзья семьи Кондратьевых сидели, выпивали, рассказывали охотничьи байки, небылицы, хвалили отца Олега, как хорошего наставника и воспитателя. Захмелевший отец хохотал от удовольствия, громко кричал:
– Он молодец у меня, мужики, настоящий охотник. У него со зверем разговор короткий! Бац – бац! А маскируется, – равных нет!
Приносил показать битую дичь, сам цокал языком:
– Ай да выстрел!
Мужики соглашались, пили за здоровье и охотничью удачу Олежки.
Олежкина мама, Екатерина Петровна, урезонивала мужа, скорее из опасения «сглаза», чем из скромности.
Олега не зря хвалили. Несмотря на возраст, он действительно был отличным охотником и стрелком. Отец брал его с собой на охоту с тех пор, как это начали позволять силы мальчика. Обучал искусству маскировки, умению терпения и выдержки.
Мама ахала и переживала, отец смеялся и говорил, что так и растят настоящих мужчин.
Охота сделала мышцы Олега стальными. Поджидая зверя в засаде, «на засидках», он научился неподвижности, умению не спугнув зверя, не выдавая себя, дождаться нужной для выстрела минуты. Отлично читал следы, как раскрытую книгу, и умел маскироваться так, что опытные охотники на спор с отцом Олега «на ящик водки», проходили мимо, едва не наступая Олегу на руки.
Кроме того, толстая пачка дипломов и грамот подтверждала высокие стрелковые качества Олега, занимавшего призовые места на городских, районных и краевых соревнованиях. А ещё на почётном месте, на стене, красовалась подаренная школой мелкокалиберная винтовка.
За эти качества, записанные в личном деле призывника Олега Кондратьева, специальная отметка определяла его заранее на особую службу – снайпером.
Олег рос, взрослел, и укрепились у него две страсти. Охота и Наташка.
Наташка Суржикова, тихонькая скромница, жила по соседству. Дружили их отцы, дружили они с Олегом с тех пор, как помнили себя.
Олегу Наташка лишнего не позволяла, но говорила, что любит, что выйдет замуж за него, пусть только сначала Олег отслужит в армии, а она уж его честно будет ждать.
Что ж, вскоре, то самое время – отслужить в армии, и подошло.
На ту пору вовсю полыхал Афган, и на снайперов был спрос особый.
Снайперское искусство не такое, как искусство охоты, хотя, казалось бы задачи одни и те же – не выдавая себя, опередить действия цели выстрелом.
Поэтому, конечно, пришлось и переучиваться, и учиться многому новому. К своей «снайперке» Олег относился лучше, чем к себе самому. Привыкший ухаживать за оружием, не устраивался отдыхать, пока не был убежден, что надежно «пристроена» винтовка. Навыки, полученные Олегом на «гражданке», пригодились, и вскоре он начал ставить на прикладе первые отметки.
Цокали языком старшие офицеры:
– Ай да выстрел!
Удачные выстрелы Олег отмечал не зарубками, нет. Отдохнув после очередного задания, он долго и старательно проделывал в прикладе разрезы, выбирал, выпрошенным в госпитале скальпелем, древесину, размещал в вырезанном гнезде очередную звездочку, точно такую, какие были у офицеров на погонах, заливал бесцветным лаком и полировал.
На вопросы любопытных смеялся и отвечал, что повышает оружие в звании за отличную службу.
В конце концов, кому какое дело? На войне у каждого появляются какие-то свои чудачества.
Срок службы Олега благополучно подошел к концу. На прикладе винтовки звездочки выстроились в большое созвездие. Олега уговаривали оставаться на сверхсрочную службу, с серьезным повышением в звании.
Но он в ответ показал созвездие на прикладе винтовки, указательный палец правой руки и спросил:
– Вы хотя бы представляете, сколько жизней оборвано этим пальцем? Я теперь и на охоту до конца жизни ходить не смогу. Хватит крови. Не хочу больше убивать.
Так что он наотрез отказался, и заспешил домой, в родной город, родной район.
Кондратьевы жили в районе… Впрочем, в любом городе мира есть район, куда постороннему человеку посоветуют в ночное время не ходить. Люди в таких районах живут крепкими соседскими связями, друг за друга стоят горой, не приветствуют чужаков, и не скоро начинают доверять новым соседям.
Это и был «такой» район, весь состоящий из «частного сектора», со своим особым характером и особым миром отношений. Почти все мужчины, живущие здесь, увлекались охотой, имели независимый нрав, держали оружие в домах, и с величайшей неприязнью относились как к любой государственной власти, так и к ее представителям. Многие побывали в местах «не столь отдаленных».
В случаях, когда кому-то в районе грозили неприятности от властей, в силу вступала круговая порука, и можно было хоть биться, хоть разбиться, но все стояли стеной: «Ничего не знаю. Никого не видел». Виновника не выдавал никто. Но и случаи самосуда были нередки, причем внешне каждый раз носили видимость несчастного случая.
С районом лучше было поддерживать приятельски-уважительные отношения, чтобы не накликать беды.
В отличие от других городских районов, он не расширялся, ограниченный проложенным рядом с домами полотном железной дороги, и стареньким дряблым мостом для автомобилей над ним, который называли «Дорога жизни». Добраться « в город», было невозможно без того, чтобы не проехать на автобусе по этому мосту.
К шуму от проезжающих составов здесь настолько привыкли, что без привычного перестукивания по рельсам не могли заснуть. А мост закалял выдержку и нервы жителей района, выезжающих на местные рынки и магазины.
Перед местной властью много лет ставился вопрос усиления дряхлой ограды моста, депутатам горсовета говорили об опасности того, что автобус, подвозящий людей к городской цивилизации, может запросто слететь на опасном повороте на рельсы с пятиметровой высоты. Местная власть соглашалась и понимающе кивала. Вопрос поднимали время от времени от выборов до выборов. Выборы в горсовет проходили под всеобщий «одобрямс», и мост продолжал потихоньку ветшать.
Семья встретила Олега, как и положено встречать человека, вернувшегося с войны. Наташка «висела» на нем, не отпускала ни на минуту. Родители накрывали столы, все под тем же громадным ореховым деревом, созывали соседей.
С изумлением Олег увидел, что отец выставляет к богатой закуске бутылки с лимонадом.
– Батя! Это что… Я все таки с войны пришел!
– А ты не удивляйся, сынок. У нас «сухой закон».
– Да мне рассказывали, но в своем то доме чарочку выпить можно?
– Чарочку можно, а если полон стол спиртного наставишь, сразу расспросы начнутся, – где взял? В магазине не накупишь, проблема. Общества трезвости повсюду создают. Сейчас даже свадьбы безалкогольные проводят, угождают Горбачеву, – Иван Сергеевич беззвучно выматерился в сторону генерального секретаря.
– У порядочных людей свадьба один раз в жизни! У нас, у русских, какое же застолье без бутылочки? А, не дай Бог, похороны, поминки? Так что можно то можно, только эту чарочку не купишь. Спиртное по талонам, да и то не всегда в магазин завозят.
Опасливо оглянувшись, Иван Сергеевич добавил, что спиртного можно купить сколько угодно "из-под полы" у местного участкового.
– Ладно, хватит тебе, отец, бурчать, – подключилась к разговору мама Олега, – ты лучше расскажи, сколько людей из-за этого потравилось!
И Иван Сергеевич перечислял соседей, знакомых, друзей – охотников, кто выпивая поддельное спиртное отправился в больницу или на кладбище.
– Ну не покупали бы, – недоумевал Олег.
– Да ты, сынок, наверное и сам понимаешь, наших мужичков разве удержишь? Если ничего найти не могут, то пиво с дихлофосом пьют. Два пшика на кружку…Тем более у него пойло в основном то ничего. А если кто-то травится, то пойди-узнай где бурду покупал!
Олег слушал внимательно, молчал.
– Ну, тебе-то, сынок, мы свадьбу справим по высшему разряду, – хитро усмехнулся отец.
Олег вопросительно вскинул брови.
Иван Сергеевич откупорил лимонадную бутылку, налил в стакан, подал сыну. Налил себе, взял огурчик.
– Ну, с прибытием в родной дом, сынок. Слава Богу, дождались!
И одним махом выпил до дна.
Олег не стал отставать от отца и тоже выпил.
Самогон! Чистейший домашний самогон, который маскировали от чужих глаз в лимонадные бутылки.
– Батя! Да ты же не гнал никогда!
– Нужда придёт, всему научит, сынок!
Захрустел огурчиком, повеселел Олег. Усмехнулся народной находчивости.
Ну а раз зашли разговоры о свадьбе, так чего же откладывать. Тут же, за столом и договорились о сроках, срядились, кто из родителей за что отвечает, долго обсуждали будущую жизнь молодой пары.
Когда уже крепко подпили, завели застольные песни, Олег незаметно выбрался из-за стола, потянул за руку Наташку.
Пошли по району. Гуляли, заходили к друзьям, знакомым, говорили о службе Олега, о близкой свадьбе, выбирали «дружка» и «подружку».
Когда вернулись домой, увидели опустевший двор, криво сдвинутые столы, беспорядок.
Мать кинулась к Олегу, всхлипывая рассказала, что заходил участковый, оформил протокол о самогоноварении и арестовал Ивана Сергеевича.
– Отец-то крутого нрава, сам знаешь, – плакала бедная женщина, – начал участкового выталкивать со двора, а тот вернулся с нарядом и арестовал его за сопротивление. В участке сейчас мой Иван Сергеевич.
Отца надо выручать. Пришлось идти в опорный пункт охраны правопорядка.
Участковый, капитан милиции, Ивана Сергеевича отпустил. Но задержал Олега и долго с ним говорил. За то, чтобы уничтожить протокол вымогал чеки, называл статьи уголовного кодекса за самогоноварение, презрительно говорил, что не он посылал Олега служить в Афган, и, поэтому он, участковый, Олегу ничего не должен. Наговорил какой то чепухи о наградах Олега и что то оскорбительное о боевых действиях в Афганистане.
Уходя домой с отцом, Олег все никак не мог избавиться от слов о том, что «наверху» капитана прикрывает «царь и бог» района – брат участкового, работающий в горисполкоме и ему, участковому, в отличие от остальных смертных, закон не писан. А еще о том, что за небольшую сумму участковый закроет глаза на нетрезвую свадьбу...
***
Пробив ветхую ограду, автобус, битком набитый людьми, упал с моста на железнодорожные пути, сминая в кровавую кашу всех, кто находился внутри.
День был выходной, и многие решили «съездить в город» по своим делам.
Случилось то, о чем много лет говорили, предупреждали, просили на приеме у местных властей. Отказало рулевое управление большого городского «Икаруса», который перевозил в этот день около ста двадцати человек. При усиленной ограде на мосту, автобус ткнулся бы в нее и остановился, но деньги отпущеные на усиление ограды были потрачены не по прямому назначению.
В живых осталось человек десять. В числе погибших были мать Наташки и мама Олега, которые поехали покупать подарки молодым к будущей свадьбе.
После жутких по масштабу похорон начались не менее жуткие поминки.
Во дворе Кондратьевых, за поминальным столом сидело немного человек. Выпивали, вспоминали, плакали. Много говорили о причинах гибели людей, очень зло говорили о местной власти и о том, что на месте падения автобуса милиционеры сначала совали в карманы рассыпавшиеся деньги, и только потом выполняли положенную работу.
В недобрый час поднесло участкового.
– Я горе ваше понимаю, но и распивать самогон, так открыто, не позволю. Я вас предупреждал об ответственности? Вы меня понимать не захотели. Теперь я ничего понимать не хочу.
Он повернулся к отцу Олега.
– Вам, Кондратьев, придется теперь отвечать по всей строгости закона.
Иван Сергеевич не отреагировал никак, как будто и не слышал. Никак не отреагировал и Олег. Но с кулаками кинулась на участкового Наталья.
– Изверг, сукин ты сын, тебя не мать родила, – волчица. Чтобы ты ослеп, остолоп! Тебе мало того горя, что у нас случилось?
– А за оскорбление при исполнении и Вы ответите, – нахмурился участковый, но боком, боком ушел от греха.
Заканчивая писать протокол, следователь судебно – медицинской экспертизы еще раз оглядел железнодорожное полотно, подняв голову, поглядел на мост, с которого, по-видимому, на рельсы упало тело.
Тоскливо подумал о том, что конечно, это не несчастный случай, только прицепиться не к чему. Поморщился от фотовспышки, ударившей по глазам, покосился на пакет, в котором лежало то, что осталось от головы, отрезанной колесами и проволоченной по шпалам до остановки поезда.
Перед тем, как поставить дату и подпись, мысленно оценил, свой труд, поразмышлял, стоит ли добавить такую мелкую деталь, как отсутствие одной звездочки на погоне теперь уже покойного участкового этого района, решил, что эта мелочь значения не имеет, поставил число и широко, размашисто расписался.
Глава 9. МУХА
Муха билась в давно немытое стекло окна. Отлетала к противоположной стене, разгонялась, и, с размаху ударяясь, снова и снова пыталась пролететь сквозь стекло наружу, к пышной зелени деревьев, свежему воздуху, чистому голубому небу. По воле случая заключенная в стенах маленькой комнатки общежития, она пыталась вырваться из этого места, где ей было плохо и неуютно.
Она билась о равнодушную мутную полупрозрачную преграду, и угрожающе низко гудела.
Марат подбил подушку у себя в изголовье, смотрел на окно, на борьбу мухи, и гадал, попадет она в открытую настежь форточку, или так и будет биться в стекло, «не догадавшись» подняться немного выше.
Сквозь слой оконной пыли в комнату заглянул луч заходящего солнца, осветив наплетенную в углу оконной рамы паутину. Сам паук уже давно сбежал куда то от невеселой голодной жизни этой комнатки. Полы до сегодняшнего дня Марат подметал и мыл регулярно, а вот до паутины руки так и не дошли.
Марат вздохнул, отвернулся от окна и начал разглядывать рисунок на потолке, который образовали потеки дождевой воды.
До тех пор, пока не закатали каким-то современным способом, прохудившаяся крыша подтекала каждую осень. И мама каждый раз шла на поклон к коменданту общежития, возвращалась заплаканная, расстроенная, долго тихонько причитала. Но находился кусок рубероида, что то стукало у Марата над головой, громко орали, матерились мужики строители, и потоп прекращался до следующих дождей.
Конечно, маме было тяжело.
Правда, еще раньше они жили в куда худших условиях, в барачном поселке. Воду надо было набирать из старинной водяной колонки, стоящей посередине улицы, печку топить дровами, а в случае редкой удачи углем. Стирать приходилось, вынося корыто с жестяной волнистой стиральной доской на середину двора и потом развешивая белье на просушку на длинную общую веревку, чтобы не волочилось по земле, подпирать раздвоенной длинной рогатиной.
В очереди на новое благоустроенное жилье стояла вся улица. Но соседей сменяли соседи, Марат с мамой получали приглашения на новоселья, а сами жили по-прежнему, без перемен.
Походы по исполкомовским кабинетам ничего не дали, кроме истрепанных нервов, и не сократили очередь ни на сколько.
Когда маму Марата многочисленные комиссии признали инвалидом и присвоили группу, районный отдел социальной защиты смог сделать для нее хоть что-то, и выхлопотал комнатку в общежитии.
У общежития была своя давняя непростая история. С самого начала в ней жили «химики».
Так называли заключенных, отбывших длительный срок заключения, которым оставалось полгода до полного освобождения. Им не было смысла никуда бежать, и они жили на вольном поселении, соблюдая определенный режим, работая в основном на вредных производствах, за что их «химиками» и прозвали.
Для общежития это был наилучший период. Его содержали в полном порядке, расписывали красивыми картинами стены, украшали затейливой резьбой по дереву панели и дверные полотна.
После пятнадцати лет образцовой службы и примерного содержания, управление исполнения наказаний передало это здание профтехучилищу.
Прежнюю вывеску сменила другая, оповещающая, что здание принадлежит городскому профтехучилищу номер тридцать два.
Через десять лет у начинающего спиваться директора ГПТУ появились две любимые неизменные шутки. В первой он расшифровывал ГПТУ, как Господи! Помоги Тупому Устроиться!
А вторая шутка была в форме загадки. Он сам спрашивал, сколько нужно времени и денег, чтобы общежитие сделать публичным домом, и сам же отвечал, что денег надо две копейки, а времени две минуты. Заинтригованным слушателям на вопросы « а как это?», он отвечал :
– Две копейки – позвонить вахтеру из телефона-автомата, а две минуты, – чтобы вахтер сменил вывеску.
Директор знал, что говорил.
За эти десять лет общежитие повидало многое, не видело только ремонта. Надо же было директору на какие-то деньги пить!
Шло время, и общежитие постепенно из училищного стало рабочим.
Выпускников профтехучилища на заводе ставили на очередь на жилье, давая возможность дождаться квартиры, проживая в «общаге».
На этажах около каждой двери появились матерчатые коврики, наборы тапочек, тумбочки с принадлежностями для обуви, детские трехколесные велосипеды.
Вот в этот период десятилетний Марат с мамой и переехал из барака в маленькую комнатку общежития, по ордеру от отдела социальной защиты района.
Всех устраивало то, что на крошечные деньги наняли вахтера, живущего здесь же, в общежитии, а маму Марата устраивало то, что она работает, а не сидит на пособии по инвалидности, что жилье стало получше, чем темный перекошенный барак, и что в праздничные дни ее просят поменяться дежурством и за согласие доплачивают.
Муха на окне зажужжала и с новой силой начала пытаться вылететь на свободу.
Марат, перевернулся на бок, лежал и вспоминал узкие темные этажные общежитские коридоры с дверями, по левую и правую стороны, тесную кухоньку одну на весь этаж, постоянно мокрые отсыревшие душевые с расписанием мужских, женских и семейных дней, прикнопленные на вздутые, разбухшие от сырости двери.
Он припомнил, как с дружком детства, вечно голодные тринадцатилетние подростки, они воровали еду на общей кухне своего этажа.
Там были такие эпизоды!
Классическим вариантом считалось воровство практически готовой курицы из кастрюли кипящей на плите. Надо было только выждать, пока незадачливая повариха отлучится за какой-нибудь приправой.
Он даже тихо захихикал, вспоминая, как они неслись по коридору, перебрасывая друг другу горячую, как кипяток, завернутую в полотенце куриную тушку.
А еще можно было утянуть шкворчащую на сковороде жареную картошку вместе со сковородой. Ах, вкуснятина!
Они сидели в полумраке этой маленькой комнатки, обжигаясь глотали почти не жуя эту картошку, чтобы потом подкинуть понезаметней сковороду на место.
Когда мама с изумлением видела припасенную для нее курочку, картошку, другую еду, она обязательно спрашивала откуда. Каждый раз в запасе отыскивалась история о друге, который приглашал на день рождения, или рассказ о чьем то семейном празднике. Мама верила, просила благодарить, расспрашивала подробности.
Знала бы она эти подробности!
Как-то раз, когда мама приболела и не было ни копейки денег, а есть хотелось до судорог, Марат пробрался на кухню. Никаких курочек, только в кастрюльке на плите, в бурлящем кипятке, варились оставленные без присмотра белые крупные картофелины.
Действовать нужно было быстро. Марат быстрым движением сунул обе руки в кипяток, зажал по картофелине в каждый кулак и стремительно выхватил руки из кипятка.
На беду Марата, хозяйка была очень близко. Она зашла на кухню проведать свою картошку. Что было делать? Марат сунул покрасневшие ошпаренные кулаки с зажатыми в них картофелинами в карманы брюк.
На беду, ничего не заметившая хозяйка кастрюли с картошкой смертельно скучала и, не давая уйти, расспрашивала и расспрашивала о маме, об общих делах, не замечая того, как белеет теряющий сознание от боли Марат.
Кончилось все относительно благополучно. Соседка ничего не заметила, мама поела картошки, но Марат долго еще не мог держать в руках никакие горячие предметы.
Муха загудела, отлетела от окна на середину комнаты и начала кружить у Марата над головой. Сделав три круга, она вошла в крутое «пике» и с размаху стукнулась об окно. Удар был сильным. Он опрокинул муху на спину, и некоторое время она лежала неподвижно, не подавая признаков жизни.
Так точно лежал на спине на полу курилки Марат, получивший от старшекурсника сильный удар в лоб кулаком.
Вновь поступивших в ГПТУ, старшие, уже отучившиеся по году-два, «посвящали» в братство ПТУшников. Тут уж каждый из «стариков» и «дедов» изгалялся, кто как мог, выдумывая издевательства одно другого мудренее.
Отучившиеся по одному месяцу робкие запуганные «мигули», не могли противостоять хорошо организованной силе старших, и униженно исполняли всяческие их скотские прихоти, не желая получить побои.
Что привлекательного было в ПТУ?
В профтехучилище поступали те, кто не справлялся с стандартной шко школьной программой, «заваливая» один-два, а то и несколько подряд школьных предметов. И учеба в училище была единственной возможностью получить полное среднее образование, да специальность впридачу вместе с готовым рабочим местом.
У Марата, например, были жуткие проблемы с математикой. Проучившись до четвертого класса на отлично по всем предметам у любимой учительницы Анны Семеновны, он растерялся, когда в пятом классе столкнулся с кабинетной системой. Кабинет сменялся кабинетом, учитель учителем, и никому дела не было до проблем Марата.
В общем-то, решать его проблемы должна была «классная», Маргарита Николаевна Каргина, но характер у нее был в соответствии с фамилией, и очень скоро стало понятно, почему все сочувствовали пятому «Б», и красивую немолодую женщину презрительно за глаза называли «Маргоша».
Из-за намерения Маргариты Николаевны сделать класс образцовым и по поведению и по успеваемости, к концу восьмого года обучения выходило, что если мама Марата добровольно заберет документы и сына из школы, то по математике оценку «три» (удовлетворительно), в дипломе поставить можно, а если нет, то двойка за учебный год, и проблемы в девятом и десятом классах. Могли оставить на второй год, но это было невыносимо стыдно, и Марат вынужден был уйти из школы и поступить в профтехучилище.
Важным аргументом для небогатых семей было то, что ПТУшники с первого дня ставились на полное государственное обеспечение.
Завтрак, обед, ужин. Полное обмундирование вплоть до белых рубашек с галстуком, ботинок, нижнего белья. Да вдобавок, платили стипендию, а при выходе на производственную практику, процент от заработанной суммы.
Кроме того, по окончании училища и устройстве на работу, завод немедленно ставил в очередь на квартиру.
Чего еще желать?
Многие поступали в ПТУ по этим причинам. Детей из благополучных семей, там было немного. Мамы «благородных кровей», презрительно морщили носики.
– Фи, эти будущие рабочие…
И хлопотали о поступлении своих чад в более престижные учебные заведения.
Остальные…
Остальные, через месяц после поступления проходили унизительную процедуру «посвящения в братство».
Набор приемов «посвящения» был примитивным.
Полууголовные выходки были направлены на определение места истязуемого в социальной иерархии училища на все время учебы.
Если «мигуль» сопротивлялся и протестовал, могли побить, но зауважать. Если покорно принимал унижение, то печать подчинения оставалась на нем до конца курса обучения, и вход во все «элитарные объединения» закрывался для бедняги навсегда.
Марата завели в курилку старшие и начали бить за то, что он отказался быть жертвой их потехи. Били кулаком в лоб, стараясь попадать в одно и то же место.
От ударов увесистых кулаков у Марата сыпались искры из глаз, плыло перед глазами.
Каждый удар сбивал его с ног, но Марат упрямо поднимался на четвереньки, вставал на ноги, и, дотянувшись до ближайшего обидчика, давал ему пощечину.
Потеха со стойким «мигулем» закончилась тем, что из носу у Марата закапали тягучие капли крови, его затошнило, и встать он уже не мог. Старшие подивились его упорству, и, перед тем, как разойтись, отозвали в сторону двоих «мигулей», и строго поручили Марата их заботам.
Белая рубашка, заляпанная кровью, так и не отстиралась, пришлось пустить ее на тряпки.
Плакала и ругалась мама, но зато в ПТУ Марат сразу приобрел покровительство и поддержку со стороны старшекурсников.
Покровители быстренько приобщили Марата к своему кругу, своим нравам и развлечениям. Скоро уже он на спор выпивал «без отрыва» из горлышка бутылку дешевого портвейна, попыхивал папироской анаши, втягивая дым особым манером «сквозь зубы со свистом», и дрался с кем только мог по любому поводу, укрепляя свой авторитет кулаками.
Три года обучения пролетели быстро. Марат получил диплом, в котором говорилось об окончании полного курса средней школы и получении специальности газоэлектросварщика третьего разряда.
Завод с радостью принял партию молодых рабочих. Желающих поставили в очередь на квартиру.
По этой специальности Марат и отработал на заводе в сварочном цехе короткое время до призыва в армию.
Очнувшаяся от удара о стекло муха пронзительно завизжала крыльями об облупившийся давно не крашеный подоконник, пытаясь перевернуться и встать на лапки. С первого раза не получилось, и она, второй, третий раз, пускала в ход крылья, придавленные собственной тяжестью, пока вибрация не сбросила ее с подоконника.
Полетел, как муха, Марат, сброшенный с верхней койки на пол старослужащими.
Курс молодого бойца заключался не только в обучении навыкам рукопашного боя, исполнению уставных требований и строевой подготовки. В курс входили бесплатным приложением «воспитание» и «преемственность».
Над «молодыми», вновь призванными солдатами, издевались "дембеля", скоро уходящие домой, «черпаки», у которых за плечами был год службы, «старики», которым оставались полгода службы. Грабили, избивали, надсмехались.
Марату, который в дневное время посмел ослушаться «старика», в ночное время устроили «учебный полет» головой вниз.
Он упал, сильно расшиб голову, получил сколько-то ударов по почкам и устное назидание о том, что старших нужно слушаться и повиноваться их требованиям.
У Марата хватило ума утром на все расспросы старших по званию отвечать, что сам виноват, споткнулся и расшибся. И вторая попытка «запрячь молодого», закончилась более миролюбиво. Оценив упорство Марата в защите своей независимости, его больше не трогали.
Через два месяца новобранцы заканчивали полный курс подготовки, выпускали из автомата по деревянным мишеням три пули, принимали присягу, и отправлялись воевать в Афганистан.
Отвоевал «по полной» Марат. Хлебнул до слез горячего горького и соленого. Привез из Афгана домой три медали, орден, тяжелое ранение и отвращение к любой войне, к любым боевым действиям.
Вернулся работать на завод, и жить в свою комнатку общежития в которой и лежал сейчас, наблюдая за тем, как вынырнувшая из под подоконника муха начала заново сквозь стекло пробиваться на волю.
Пробивался в гражданской своей жизни Марат с большим трудом.
Баламут Горбачев завел перестройку, интенсификацию, и ускорение, и оставил народ богатой могучей страны в нищенском голодном состоянии, с пустыми прилавками магазинов и жуткими очередями на жилье.
Завод, на котором работал Марат, тихо скончался, и, вместе с ним скончалась надежда получить новую квартиру.
Жениться и жить в крошечной комнатке с женой и мамой, стыдливый Марат и помыслить не мог.
Когда через тонкие, как бумага, стенки, доносились вопли удовольствия бесстыжей Зинки, два месяца назад выскочившей замуж и использующей на всю катушку преимущества семейной жизни, Марат в темноте краснел так, что, кажется, воздух вокруг него раскалялся и полыхал жаром.
Сколько Марат не намекал Зинке о том, что можно было бы кричать потише, хотя бы из уважения к маме, Зинка только кокетливо хохотала.
Надо было срочно решать вопрос о переезде на новую квартиру, и Марат решил пройти по инстанциям исполнительной власти.
Заявления, бланки, ожидания, обещания, снова заявления…
Скромные сбережения уходили на взятки чиновникам, которых власть меняла, как перчатки, не давая иногда и года поработать на одном месте.
Вскоре после выборов первого президента СССР умерла мама, а потом развалился и сам СССР, и вместе с ним последняя надежда на бесплатное жилье.
Перебиваясь по «шабашкам», случайным заработкам, вдобавок ко всем бедам Марат сильно простудил голову.
Бригаду, в которой работал Марат, нанял на строительство частного коттеджа подрядчик грек. Строительство шло по плану и должно было закончиться следующим летом, да на беду дочка хозяина, который нанял грека, нагуляла ребенка.
От кого нагуляла непонятно, а папин гнев был бы убийственным. Поэтому дочка быстренько подыскала блаженного пацана, втолковала, какое счастье на него обрушилось и начала готовиться к свадьбе.
Чтобы обеспечить дочку, и о ее безмозглого мужа собственным гнездышком, хозяин решил быстренько до свадьбы достроить коттедж и спихнуть туда молодых вместе с советом да любовью.
Он пообещал греку тройную оплату за сверхурочную работу, и гонка началась. Сварочные работы велись осенью и зимой и в помещении, которое продувалось насквозь, и на территории, которую нужно было огородить ажурным металлическим забором.
Вот на этой то стройке Марат и застудил голову так, что жуткие головные боли порой не давали прямо стоять, смотреть на яркий свет, читать и говорить. Врач прописал ему какие то хитрые красненькие таблетки, и предупредил, что помочь Марату могут только они, но если Марат не торопится в мир иной, надо очень строго соблюдать дозу – за один прием – одну таблетку.
Таблетки и правда, помогали отлично, так, что головная боль могла исчезнуть порой на целую неделю.
Денег грек заплатил половину того, что обещал и смылся тут же, как хозяин отдал ему премию за хорошую работу всей бригаде с наказом от себя лично накрыть стол для ребят строителей. Об этом Марат узнал, когда не найдя грека, бригада направилась напрямую к изумленному хозяину.
Муха, в который раз отлетев на середину комнаты, набрала скорость, входя в крутое пике, с размаху ударилась об стекло, и, откинутая силой удара, завязла в паутине, которую в углу подоконника когда то давно навязал паук.
Прилипшие крылья спутались, связались клейкой нитью, муха билась, вырывалась, жалобно дребезжала, как бы прося помощи, затихала…
Совсем запутался и завяз в коридорах местной администрации Марат. Сначала чиновники принимали его приветливо, в предвкушении взятки показывали готовность порешать квартирный вопрос хоть даже в течении года. Но, повертев в руках удостоверение, сникали мямлили что то о союзе воинов –интернационалистов, об особой льготной очереди и любой ценой пытались отфутболить Марата подальше от своего кабинета, а если получится, то и в другое ведомство.